Федоров Александр. Наследники

времени перебирал копытами. Он кротко поглядел на хозяина. Селезень
ласково огладил своего бегунка, с минуту постоял подле него в раздумье и
полез в ясли. Из-под вороха слежалого сена приказчик вытащил рваный зипун
и старую шапку и стал примерять их.
- Ты что же это, или сбежать вздумал? - раздался вдруг рядом
насмешливый голос.
Селезень вздрогнул, поднял глаза - перед ним стоял строгий, с
потемневшими глазами сержант Курлов.
- Да нет! - поспешил отказаться приказчик. - Ну, с чего это ты взял?
Примеряю справу. Хорошее жалко, в драке изорвешь!
- А, вот оно что! - протяжно сказал сержант, и в голосе послышалась
нотка недоверия. Он положил руку на плечо Селезня и сурово сказал: -
Диковинный ты человек! Идет битва, как бы голове уцелеть, а ты о тряпье
думаешь. Ну, брат, иди, торопись, веди своих к заплоту. Отбиваться надо! -
Он круто повернулся и пошел из конюшни.
"Вот леший, как неслышно подобрался!" - выругался Селезень и нехотя
пошел поднимать дружинников.
Приказчик и не догадывался, что сержант приходил в конюшню вовсе не
затем, чтобы уличить его в преступных замыслах. Курлов выбрал быстрого
иноходца и послал на нем верного гонца с письмом в Нижний Тагил. "Мы
теперь в огне, - писал начальник правительственного отряда, упрекая
нижнетагильскую контору в бездействии. - Что вы, батюшка, делаете, я не
знаю, пожалуйте народом подкрепите. Худо наше дело..."
Весь день продолжались ожесточенные схватки с противником. Селезень как
залег со своими дружинниками у заплотов, так и нос боялся высунуть. Совсем
неподалеку вражье ядро с грохотом ударило в заплот, разнесло в щепы добрые
толстые кряжи и как ветром сдуло трех мужиков.
Вытаращив от испуга черные глаза, Селезень присел на карачки и
закрестился:
- Свят, свят, с нами крестная сила!
Ему казалось, что все кругом объято огнем и с грохотом рушится, а на
самом деле, когда он поднял голову, то увидел в проломе широкое снежное
поле. По нему быстро двигались солдатские ряды, впереди которых со шпагой
в руке напористо шел сержант Курлов. Из солдатских глоток с рокотом
неслось раскатистое "ура". Плохо вооруженные повстанцы попятились перед
дерзким напором горстки храбрецов и стали отступать к лесу. Селезень
осмелел, вскочил и весело закричал своим:
- Братцы, братцы, никак гонят злодеев! Айда за мной! - И он, ободренный
удачей, поторопился следом за солдатскими рядами.
В течение дня Белобородов несколько раз водил свои отряды на приступ,
но каждый раз отступал с уроном под огнем заводской картечи. Сержант
Курлов успевал бывать всюду: то его видели впереди солдат, то он
оказывался подле пушек.
Только в сумерки прекратились схватки. Потемневший, усталый Селезень
добрался к сержанту и упросил его:
- Хочу дать весточку в Тагил. Худо будет, если нам не помогут!
- Пороха мало, в людях большая нехватка, фузей недостаточно. Пиши,
проси! Гонца пошлю! - согласился сержант.
- Да как он проскочит? - озабоченно задумался Селезень.
- Есть в лесу тропинка, одна, пока лиходеи не добрались до нее. В
одиночку всегда можно проскочить!
- Счастье наше! - вздохнул приказчик и принялся писать письмо. "Перед
светом неприятели со стороны от Курьи на Уткинский завод сделали
нападение, - писал он, - и весь тот день даже до самых сумерек пребывал с
нашими заводскими под командою сержанта в сражении. А пред самым вечером
неприятели, видя в себе неустроенность и урон, отступили в первое место в
Курье... Дайте руку помощи! Пришлите как скоро можно еще до пуда пороха.
Злодеи учинили... свой под заводом лагерь. А теперь наши пошли в
наступление. Батюшки, помилуйте... теперь ума у меня больше нет!" - взывал
Селезень и сам горько усмехнулся: "Начал о здравии, а кончил за упокой!"
Знал он, не скоро дойдет это письмо, а если и дойдет, то Яков Широков
долго будет раздумывать над тем, посылать людей из Нижнего Тагила или нет.
Между тем утром на другой день сражение за Утку возобновилось с новой
силой. Повстанцы на этот раз пустились на хитрость. Оберегая людей, они
вели перед собою вал из мелкой чащи и снега, постепенно приближаясь к
заводу. Белобородов выделил лучших стрелков, и они начали оружейный огонь
по заводским пушкарям, выбивая их из строя. Однако пушкари, подбадриваемые
Курловым, не бросали орудий и все время били по врагу. Они картечью
встретили пугачевскую конницу, которая, развернувшись лавой, пробовала
пробиться в завод.
Стоя на ближайшем пригорке. Белобородой наблюдал за сражением. Ему
донесли, что обороной руководит опытный сержант. Пугачевский полковник
похвалил сержанта Курлова:
- Сам вижу, добрый он солдат. Только зря головы кладет. Такого бы мне!
К вечеру усталые стороны снова прекратили бой и отошли за валы.
Утром на пруд, несмотря на обстрел, выехал конный татарин и водрузил
шест, а на нем трепетал на ветру лист. Татарин покричал, помахал малахаем
и ускакал прочь. Тогда из завода подъехал солдат и схватил лист. Сержант
не дал читать его. Он увел Селезня в избу и сказал ему:
- Это манифест самозванца! Читать его ни к чему. Вот перебели
лист-манифест государыни и пошли на пруд!
Приказчик терпеливо переписал манифест Екатерины Алексеевны и выставил
на пруду. Только отъехали от шеста заводские люди, как снова прискакал
татарин и забрал лист. Через час он снова вернулся и оставил вторичный
лист. Сержант и этот лист не огласил, а велел собрать народ и публично
сжег его на заводской площади.
- Злодейские прелести нам читать не к лицу! - заявил он.
Старому опытному вояке сержанту Курлову думалось, что Белобородов
оттягивает этими переговорами время, а сам, наверное, думает о том, как
удобнее ударить по осажденной крепости. Курлов был умный и способный
человек и рассуждал так:
"Куда бросит свои войска враг? Первое, он непременно устремится с
конницей на пруд и постарается вырваться к конторе. Второе, Белобородов не
обойдет своим вниманием батареи и постарается ворваться на Вятскую улицу,
чтобы перебить канониров. Третье, вероятно, ударит по городской башне. И
четвертое, пойдет всей тяжестью на крепостные тыны".
Расчет оказался верным. Ранним утром Белобородов начал наступать так,
как это предугадывалось Курловым, но везде встретил сопротивление. На
пруду его конницу обратили в бег, а сержант Курлов так ударил по врагу,
что тот не только заводской батареи не достиг, но и свои пушки оставил...
Солдаты молча, со злостью отбивались. Селезень со страхом взирал на
схватку, и боязнь, как ржа, разъедала его душу. Он услышал, как бородатый
углежог словно про себя обмолвился:
- Сегодня мы отбились, а завтра, гляди, поляжем! Их все больше и
больше, а нас все меньше и меньше!
В пылу боя приказчик несколько раз бегал на конюшню. Он тайно вывел
своего конька в овражек и поставил его среди сугробов, привязав к березке,
одетой инеем.
Взволнованный, он вернулся к заплоту; кто-то закричал ему:
- Гляди-ко, что робится! Ай-яй-я!
В то время когда сержант Курлов храбро отбивал приступы врага, кто-то
позади завода распахнул калитку, и через нее проникли повстанцы. Они, как
вешняя вода, стали просачиваться всюду, и не прошло получаса, как толпа их
с диким визгом и криками устремилась к батарее, которой командовал Курлов.
"Все кончено!" - с ужасом подумал Селезень и тайком подался к
полуразрушенной избе. За ней начинался кустарник, он стал уходить в
него...
А в это время сержант с десятком батарейцев не сдавался, дрался до
последнего. Двое рослых повстанцев выбили у него из рук шпагу, тогда
Курлов схватил банник и стал молотить направо-налево. Подъехавший на белом
коне Белобородов залюбовался богатырским поединком сержанта.
- Детушки! - закричал пугачевский полковник. - Живьем взять сукина
сына! Ах, храбер! Ах, и вояка! Уймись, дурень! - прикрикнул он на Курлова
через толпу. - Службу дам! Офицером сделаю!
- Я тебе, злодею, покажу службу! Я воюю по присяге! - Он разъяренно
размахивал банником, и не одна размозженная голова улеглась у его ног.
Рассвирепевшие повстанцы набросились на сержанта и саблями изрубили его в
куски...
Нижнетагильская дружина покорно сложила оружие и ждала решения
Белобородова. Он подъехал на своем тонконогом коне, пристально посмотрел
на заводчину и укоризненно покачал головой:
- Эх вы, за кого пошли драться? За своих кровопийц!
Бородатый углежог упал на колени:
- Прости нас, батюшка, не по своей охоте пришли сюда. Только и ждали
случая, как перейти к тебе. И воротцы наши открыли...
- Ну, коли так, прощаю! - милостиво сказал Белобородов и махнул рукой.
- Идите с богом, а кто верстаться хочет, милости прошу к нам, в казаки!
Он улыбнулся приветливо и ласково, повернул и потихоньку на своем
белогривом скакуне поехал к площади.
- А где же наш вояка? - вдруг спохватился углежог и предложил: - Айда,
братцы, наверное, у коней спрятался!
Всей толпой они бросились на конюшню, но Селезня и след простыл. Тайной
лесной тропинкой, пользуясь быстро наступившими сумерками, он скрылся в
лесной уреме...

6

Разгромив демидовскую оборону на Уткинском заводе, забрав там
пятнадцать орудий, Белобородов двинулся на Сылвинский, затем на Илимский
заводы. Здесь работные охотно верстались в казачество. Атаман забрал
заводскую казну, оставил гарнизоны и пошел на Сысертский завод. Однако
здесь уже поджидали его. Заводчик Турчанинов загодя обнес завод рогатками
и надолбами, насыпал снежный с хворостом вал и полил его водой. В наиболее
опасных местах были поставлены батареи. Заводской попик привел мастеровых
к присяге на верность, и заводчик, раздав им оружие, обучил первым
воинским артикулам. Сам Турчанинов и вел оборону. Три дня полковник
Белобородов со своим тысячным отрядом много раз пытался прорваться в
завод, но был с уроном отбит и отступил.
К довершению неудачи положение за эти дни в Екатеринбурге круто
изменилось. На помощь городу подоспели правительственные войска и начали
преследовать восставших. Бои шли с переменным успехом, но там, где войска
брали верх, они жестоко расправлялись с работными, не щадя ни старых, ни
малых. Так, отправленный по московской дороге с семьюстами солдатами
секунд-майор Фишер ворвался в Шайтанский завод, разгромил повстанцев,
отобрал у них пушки, многих казнил лютой смертью, а завод зажег в шести
местах. При багровом зареве пожарища он возвратился в Екатеринбург.
Обрадованный полковник Василий Бибиков - однофамилец командующего - на
другой же день оповестил горожан своим объявлением:
"Вот возмездие за нарушение покоя и измену. Но сие еще начало их
ожесточения. Никак и никогда не могут возмутители себя ласкать
благоденствием, продолжая зло..."
Полковник смелел, тем более что им была получена радостная весть о том,
что к Екатеринбургу двигается сильный отряд майора Гагрина. На самом деле,
отряд этот форсированным маршем подходил к Уткинскому заводу, на котором
хозяйничал пугачевский подполковник Паргачев.
Белобородов очень удачно подобрал себе расторопного и умного помощника
Паргачева, который по своем назначении немедленно организовал защиту
завода. По скату холма шел высокий снежный вал, политый водой и хорошо
оледеневший. Позади завод прикрывался обширным прудом с крутыми берегами.
Далее за этими остроумными фортификациями шли рогатки, прикованные друг к
другу толстым полосовым железом, а за ними были поставлены большие туры,
набитые снегом. В снежный вал был вморожен частый ельник. При выходах из
этой своеобразной крепости установили исправные пушки за рогатками.
Все было готово для встречи майора Гагрина. Но он был так стремителен и
быстр в решениях, что смешал все замыслы защитников завода. Прямо с марша,
под покровом темной зимней ночи, Гагрин бросился на штурм. Не ожидавшие
такого решительного натиска в столь неурочное время повстанцы растерялись
и упустили решительный момент. Солдаты майора Гагрина ворвались в крепость
и стали крушить защитников...
Прискакавший из Утки конник привез полковнику Белобородову печальную
весть. Атаман поспешил на помощь, но было поздно. Нисколько не смущаясь
этим обстоятельством, Белобородов быстро продвинулся вперед и атаковал
отряд майора. Много раз пугачевский атаман сам наводил пушки, бил
противника без промаха, бросался во главе своих войск в атаку, но
правительственные войска смяли наспех сколоченные воинские команды из
работных и обратили их в бегство.
С остатками войск Белобородов устремился в Касли...


Над озером поспешно возводились снежные валы, водружались рогатки,
рубились засеки - изо дня в день Каслинский завод опоясывался
укреплениями. Из окрестных сел стекались крестьяне, и дружины Белобородова
вновь возросли до тысячи человек.
Ранним мартовским утром в морозной мгле перед Каслями появились
стройные колонны правительственных войск.
Майор Гагрин снова с марша бросился на штурм крепостных укреплений. Не
считаясь с потерями, он гнал солдат на высокие оледенелые валы, на
рогатки, навстречу огню орудий.
Седые ветераны в темно-зеленых мундирах, в истертых треуголках под
трескучий барабанный бой лезли бесстрашно вперед, усердно работали
штыками, прикладами. Стервенели от крови. Но и работные не уступали,
бились до конца, рубили топорами, душили врага в смертной схватке.
К полудню над заводом поднялись черные клубы дыма. Отступавшие
повстанцы подожгли заводские строения.
Атаман Белобородов со своей дружиной, отбиваясь, отступил в горы...
В этот самый день мастерко Голубок вышел на двор и заметил стаи
крикливых ворон, темной тучей тянувших в сторону Каслей.
"К худу! К большой беде!" - подумал дедка и побежал к Перстню. Но у
заводской конторы уже грузился обоз, строились ратные дружины. Сам
Перстень был у домен и торопил людей.
Работные открыли колошники: больше не закидывались в пасть домен уголь
и руда. Над жерлом уже не бушевало, как прежде, пламя. Потихоньку смолкало
привычное гудение в домнице. Мастерко почуял неладное, бросился под
навесы, и тут сердце его заныло.
- Ах, сукины дети, что удумали! Загубят домнушки! Братцы, ребятки!.. -
закричал он. - Да разве ж можно рушить родимое?
Литейщики расступились, допустили дедку к домнице. Мрачные, лохматые,
они угрюмо продолжали свое дело.
- Что ж это, братцы? "Козла" удумали садить? - встревоженно прохрипел
мастерко.
- "Козла", - сурово отозвались мужики и потупили глаза.
- Бросай! - кинулся к ним старик, и глаза его заслезились от обиды.
- Не ведено! Перстень наказал! Да и Демидову чтоб досадить. Хватит,
наробились на его чрево! - зло сплюнул кричный с запеченным на вечном жару
хмурым лицом.
Голубок с ужасом вглядывался в своих друзей, с которыми бок о бок
работал многие годы. Вот они, зеленолицые, беспрерывно кашляющие
доменщики, обугленные, с опаленными ресницами, тут и литейщики в кожаных
фартуках-защитках. Они хмурились и опускали глаза перед укоряющим взором
мастерка. Эти труженики всей душой ненавидели Демидова, и в то же время им
было до боли жалко губить домну, с которой сжились и которую считали за
близкое, живое существо.
- Не томи ты нашу душу, уйди Христа ради! - с горечью гнали они
старика.
Жалкий и растерянный, мастерко отыскал Перстня.
- Сынок, пошто губишь домну? - с душевным волнением спросил он.
Перстень нахмурился и пошел прочь. По его решительному виду Голубок
понял: не дошла до сердца просьба. Все еще на что-то надеясь, он нагнал
Перстня и бросился ему в ноги:
- Батюшка, родимый, да пощади, побереги домницы! Надобны они нам! Ой,
как надобны! Да как же мы, работные, без них жить-то сможем! Батюшка,
пощади!..
Митька обошел старика, стиснул зубы и ничего не сказал.
Мастерко поглядел вслед, укоризненно покачал головой:
- Эх ты, яловый!.. Забубенна голова...
Из Кыштыма со скрипом потянулся груженый обоз. Увозили кули с зерном,
пушки, ядра. Перед обозом шли и ехали работные. Вел их Перстень на Челябу.
Ушли за обозом все сильные и молодые. Опустел завод. Мастерко Голубок
долго уныло бродил у остывших домен. Тяжело было видеть разор и
запустение. Погорели лари, вешняки и запоры у плотины, полноводный
заводской пруд с шумом ушел в Кыштымку. Все еще дымились подожженные
угольные клади.
В мартовский голубой денек мастерко обладил посошок, подговорил
шестнадцатилетнюю внучку, бойкую Дуняшку, и вдвоем с ней пустился в горы.
Ярко светило солнце, темнели ельники в горах. Дедка оглянулся на заводы
и пригрозил кому-то невидимому:
- Погоди, обо всем поведаю царю Петру Федоровичу...
Пахло мокрой талой хвоей. Вешний ветер упруго обдувал круглое румяное
лицо Дуняши, покрывая его здоровым, крепким загаром. Шумели и трещали в
кедровниках клесты. И все манило и привлекало к себе Дуняшку. Она
потянулась и сказала мастерку жарко:
- Жить-то как хочется, дедко!


Верные люди донесли Селезню, что Кыштымский завод оставлен повстанцами.
Он немедленно собрал для охраны двадцать конников и устремился в Кыштым.
Всю дорогу он пребывал в большой тревоге, так как хотя Белобородов и ушел
к югу, но весь Урал по-прежнему бурлил. По селениям и поселкам непрерывно
проходили и проезжали толпы приписных крестьян и работных, которые
тянулись в пугачевский стан, под Берду. Опасно было нарваться на
озлобленную пугачевскую дружину - без крови тогда не уйти! В душе
управителя таилось еще беспокойство за свои сбережения, упрятанные на
заводе.
В полдень Иван Селезень с конниками прибыл в Кыштым. В глубокое
безмолвие был погружен завод. Улицы и площадь пустынны. Не вились дымки
над домом и трубами, не слышалось привычных ритмичных звуков и шума
падающей воды у плотины. Словно покойник, завод был холоден, молчалив.
Везде виднелись следы пожарища. Горяча коня, управитель минул плотину и
помчал к своему домику. Жилье уцелело, дверь была заколочена досками.
Из-под крыльца выползла собака и с визгом бросилась к хозяину. Но Селезню
было не до пса, он прошел в хлевок, где среди железного хлама быстро
отыскал лом, и поторопился к дому. Ловко оторвал доски, распахнул дверь и
остановился, пораженный, на пороге. Он просто не верил своим глазам: в его
холостой квартире все сохранилось в том виде, в каком покинул ее хозяин.
Управитель закрылся на крючок и, все еще не веря себе, бросился к
окованному сундуку, отодвинул его в сторону и поднял половицу. В тайнике
он нашел тугой кожаный мешочек. Горячая радость прилила к сердцу Селезня.
"Батюшки, уцелели! Все уцелело!" - ликовал он от радости, разглядывая
свой клад.
Он развязал мешочек, положил его на колени и долго любовался блеском
золота. Руки его дрожали - всего захватила жадность.
Заслышав на улице голоса, Селезень проворно вскочил, упрятал клад в
тайник и снова задвинул сундук на старое место. Отбросив дверной крюк, он
стал разглядывать шкаф и сундуки. Все лежало нетронутым.
"Вот диво, ничего не утащили!" - изумился он.
Под шагами заскрипел мерзлый снег, и с веселым шумом в избу вошли
заводские стражники. Управитель обрадованно закрестился:
- Свят, свят, откуда набрели? Где укрывались от напасти?
- А мы по лесам да заимкам прятались! - признался щербатый стражник. -
Только убегли возмутители, и мы тут как тут нагрянули! Похватали кое-кого!
- Добро! - похвалил управитель. - Ну, как с народом ноне? Беснуется?
- Опасно, батюшка! Волками все смотрят, того и гляди, готовы
растерзать! Поостерегаться надо, особливо от кнутобойства воздержись!
Селезень в сопровождении прибывшей охраны отправился осматривать завод.
В мрачных пустынных цехах гулко отдавались шаги. Все покрылось изморозью,
пробирал холод; на всем лежала печать заброшенности и забвения. В остывших
домнах серели ноздреватые глыбы холодной лавы.
- "Козла" посадили! Ах, разбойники! Ах, аспиды! Погоди, я их заставлю
зубами выгрызть! - со злостью выкрикнул Селезень. - Где люди? Собрать всех
к конторе, говорить буду!
Щербатый стражник поклонился управителю:
- Уже посланы гонцы сзывать народ!
Раздосадованный Селезень прошел к барским хоромам. Глубокий пушистый
снег укрыл пепелище. На высокой трубе, торчавшей среди задымленных стен,
сидела одинокая ворона и зловеще каркала.
"Давно ли здесь были уют и радости! И вот все сметено!" - с грустью
подумал управитель.
На пути он зашел в контору. На приступочках крыльца его встретил ветхий
сторож дедка Векшин. При виде управителя он засуетился, низко поклонился
ему и распахнул дверь. Селезень вошел в контору. Шкафы открыты, в комнате
пустынно.
- Где люди? Куда подевались бумаги?
- Эх, батюшка, кое-кто убег, страшась людского гнева, кое-кого порешили
за прошлые пакости, а книги все предали пламени! - глуховато заговорил
старик.
- Как! - вспыхнул Селезень. - Выходит, долги пожгли!
- Угу, все кабальные в пепел обратили! - с плохо скрытой радостью
вымолвил сторож.
- Ты что ж, сатана, радуешься хозяйской беде? - вдруг вспылил
управитель и схватил деда за сивую бороду.
Сильным движением старик вырвался от него и замахнулся посохом.
- Не трожь! Ныне не то времечко! - пригрозил он.
Вид у деда был грозен, решителен. Селезня так и подмывало изо всей силы
дать старику затрещину, но щербатый стражник ухватил его за рукав.
- Будет, будет свару разводить! - сердито сказал он. - Дед ведь не жег
книг, и что он мог сробить с бунташными людьми?
Стражник выразительно посмотрел на управителя, тот понял намек и
притих.
У конторы собрался народ. Однако не слышалось обычного оживленного
гомона, люди стояли тихо, угрюмо опустив головы. Селезень выглянул в
окошко. Где же настоящая рабочая косточка, на которой и стояло заводское
дело? Под окном конторы толпились только старики, женщины, малолетки да
инвалиды.
- Куда подевались работяги наши? - обеспокоенно спросил управитель.
- Известен их путь-дорожка! - сдержанно ответил дед Векшин. - Которые
из дальних приписных, те по домам разъехались, а коренная заводчина
подалась в другие места! - Он не досказал куда, боясь назвать имя
Пугачева, но все хорошо его поняли.
- Есть посаженные в заключение? - спросил Селезень у щербатого
стражника.
- Трое. Два углежога да вдова.
- Отпустить и пусть поторопятся сюда! - строго приказал управитель.
Он вышел на крыльцо, скинул с головы лисий треух и весело крикнул
толпе:
- Здорово, хлопотуны! Что приуныли? В грехах повинны и притихли. Ну, да
бог вам судья, а я именем господина нашего Никиты Акинфиевича Демидова
прощаю содеянное, если с добрым умыслом возьметесь за работу. Эвон, гляди,
что с заводом нашим сотворили злодеи! - показал он на заснеженные домны.
- Да сможем ли мы поднять такую махину? - с нескрываемым сомнением
сказал один из стариков работных. - Сильные да могутные работники ушли, а
мы что? Отработались да износились давно. С нас и спрос мал!
- Ну, не гневи бога, отец! Сил у тебя хватит. А где силы не станет, там
умением свое возьмешь!
- И то верно, батюшка! - согласился работный.
- Видел я ноне попорченные вододействующие колеса, а без них не робить
заводу. В них главная сила! Есть ли среди вас плотинный или умелец сих
дел? - пытливо оглядывая толпу, спросил Селезень.
- Плотинный ушел и семью свел, - отозвались в толпе. - Хорошие руки да
умная башка везде потребны.
- Не может того быть! - гневаясь, запротестовал управитель. - Подумайте
да отыщите умельца, а то сами рассудите: не сработаешь, и хлеба не дам!
Толпа угрюмо молчала. Кто-то выкрикнул:
- Говори за всех, дед! Дело такое!
Старик уныло покачал головой.
- И так и этак выходит худо! На бар робить не выходит в такую пору, а
без дела наши руки маются. От веку привычны они к работе! - Он сурово
взглянул на управителя и сказал: - Тут мальчонка один есть. Осмьнадцатый
годик ему, а толк в механизмах знает. Одарил его господь талантом, да и
плотинный при себе держал и уму-разуму учил.
- Прислать ко мне!
В эту пору из толпы пробилась пожилая женка в старом латаном зипунишке.
Увидев Селезня, она заголосила:
- Милый ты мой, аль не узнал? Вдова я... Помнишь, Копеечкина с конями
для тебя подыскала. Помог нам тогда, кормилец! Меленку бабы порушили, а
меня вот за это грозили извести!
- Ты тишь-ко! - строго сказал ей управитель. - Как не помнить тебя,
помню! Потому и освободил за содеянное мне добро. О меленке сейчас не к
месту! Кто старое помянет, тому глаз вон! Приставлю тебя, баба, к работе,
и сыта будешь! - Повернувшись к толпе. Селезень по-хозяйски крикнул: - А
ну, добрые люди, расходись да принимайся за дело! Нарядчики укажут, кто к
чему гож!..
В угрюмом молчании работные расходились.
- И ты с ними отправляйся, баба! - прикрикнул Селезень на вдову из
лесной деревушки. - Иди, иди, не будешь в обиде!
Он повернулся и медленным шагом, обрев важность, возвратился в контору.
Оставшись наедине со щербатым стражником, он сказал ему:
- Ты эту бабу, что грабила хозяйскую меленку, приметь! Как только она
изробится и поутихнет гроза, отпусти ей триста плетей. Пусть помнит,
окаянница, как трогать чужое. От века и до скончания света была, есть и
будет непоколебимая собственность, и трогать ее великий грех! А сейчас
пришли ко мне умельца механика...
Вскоре в контору явился беловолосый синеглазки паренек, Селезень с
недоверием посмотрел на него и подумал: "Ну что разумеет этот
несмышленыш?"
Однако он ласково спросил юнца:
- Видал, что с вододействующими колесами вышло?
- Видал. Механизмы повреждены, - тихо ответил парень.
- Можешь их исправить да пустить в ход? - спросил Селезень, пытливо
рассматривая его.
- Как мир скажет. Благословит народ - все облажу! - уверенно ответил