Федоров Александр. Наследники

Спасибо!.. Будешь жив - иди на Камень и скажи там народу, что отдала жизнь
я, Аниска, за доброе дело. Прощай! - Тут она склонила голову и умерла.
Опомнился генерал, осердился, затопал ногами, закричал и велел народ
разогнать.
С тем мужики и станичники по домам разбрелись. Только слышали они в
пути от башкир, что давным-давно привез из набега девку Аниску к себе в
улус молодой тогда Мухамет Кулуев, и с той поры она с ним жила...
А малец Мингарей как в воду канул. Укрыли его непроходимые горы да леса
Башкирии. Видать, пригрел родной народ горемыку-сиротину...

7

Еще по зиме, когда над Уралом и по волжским просторам гремели последние
раскаты пугачевской грозы, Демидов стал собираться на Каменный Пояс.
В 1775 году, с наступлением вешних дней, Никита Акинфиевич тронулся в
далекий путь.
Стояли теплые влажные дни, живительные грозы омыли гарь в опустошенных
селениях Поволжья, до отказа напоили тучные черноземы. По истоптанным,
незасеянным полям буйно зазеленели сорные травы - пыреи, чертополохи.
Одичали сады в барских поместьях. Сильно обезлюдели городки и селения:
повинные в восстании укрывались по лесам, глухим займищам, а многие вовсе
сошли в дикие отдаленные места.
"Из сего надобно извлечь себе прибыток, - хозяйственно прикидывал
Демидов. - Непременно людишки ринутся в Сибирский край, в Орду, а мы их
перехватим и на Каменном Поясе. Что?.. Отбиваться? Хо-хо!.. Умел беду
робить, умей ныне и ответ держать! Не хочешь подобру-поздорову Демидову
служить, так по нужде будешь! Взляпаем на ноги претолстые колодки - да в
рудники металлы копать!.."
Не радовали сердце заводчика опустошенные поля. "Хлеб вздорожился, чем
работных людишек кормить будем? - рассуждал он. - Худо!.. Худо!.."
Под Казанью Никита выбрался на сибирский тракт.
Места пошли глуше. В городишки кое-где понемногу возвращались сбежавшие
воеводы, коменданты и служилые люди. В полуразоренных церквах священники
служили панихиды по убиенным и без вести пропавшим. Потихоньку, с опаской,
возвращалось дворянство в сожженные родовые гнезда.
Минуя одно барское поместье, Демидов вздрогнул, острый неприятный
холодок побежал по спине. На придорожных воротах раскачивалось изрядно
истлевшее тело барина. Никита перекрестился и двинул кулаком в спину
ямщика.
- Гони отсюда! - испуганно крикнул он, и в воображении его встала
страшная картина расправы ожесточенных крестьян со своим владельцем.
- Это, сударь, ништо! - словоохотливо отозвался ямщик. - Привыкать
надо. Тут пойдут места пострашнее! - Он тряхнул головой и вдруг запел
разудалую песню:

Нас пугали Пугачом,
А нам было нипочем...

- Ты что ж это, орясина, завел? Замолчи! - заревел Никита и пригрозил
ямщику. - В острог душа запросилась?
- Эва, сударь, глядите! - прервал песню мужик и протянул кнутовище: -
Сколь народищу покрушили! Ну и ну!.. - покрутил он головой, и глаза его
помрачнели.
Подле дороги тянулось унылое серое пепелище. На тропах и среди
обгорелых бревен валялись обезображенные, полусгнившие трупы людей.
Одичавшие, разжиревшие от мертвечины псы рылись в золе... Крикливая
воронья стая снялась с шумом с черных, опаленных огнем берез и понеслась
над пустынным полем.
С тревожным сердцем Никита взирал на запустение и разорение.
"Неужели и на Каменном Поясе то же самое? - подумал он, и на его
широком лбу выступил холодный пот. - Добро сделал, что в свое время
убрался подальше от сих мест!" - похвалил он свою предусмотрительность.
На пятые сутки после волжской переправы перед Демидовым засинели
знакомые гребни Уральских гор. Немного полегчало на сердце. Великая тишина
лежала тут по лесам и увалам. Обугленными остатками чернели разоренные
заводы и деревни русских посельников.
"Трудное дело, трудное будет дело, дабы воскресить все порушенное..." -
озабоченно подумал Демидов и тронулся дальше.
И чем больше он углублялся в горы, тем тяжелее становилось на сердце.
В умете, где удалось Никите Акинфиевичу пристроиться на ночлег,
встретились ему заводские приказчики, ехавшие к хозяевам с донесениями о
разорениях.
Правитель Архангельского завода, владельца Твердышева, скорбно
пожаловался Демидову:
- Людишки заводские скопом передались пугачевскому полковнику, а я еле
свою душу уберег, скитаючись в горах. Добро, раскольничьи старцы сокрыли в
молельне. В петров день в прошлом годе на заводишко налетели башкиришки и
пожгли все: и крестьянские строения и плотину, остались печи, и те
покалечены разором...
- Знаю ваш заводишко, - откликнулся Никита и ободряюще оглядел
приказчика. - Строен он немного ранее моего Кыштымского. Бывал я на речке
Аксынке, добрый заводишко!
Твердышевский приказчик в долгополом азяме весьма походил на
раскольничьего начетчика.
"Видать, силен духом мужик. Строг!" - определил Никита и спросил:
- Куда путь держишь?
- Сперва к хозяину, а потом в леса подамся, ловить беглых надо да
приставлять к делу. Будет, отгуляли свое!
- Добро удумал! - похвалил приказчика Никита. - Только, гляди, под злую
руку моих шатунов не загреби! Сам доберусь до них!
- Ни-ни, сударь, - степенно поклонился мужик. - Мы в чужое добро нос не
суем.
- Всяко бывает! - усмехнулся Никита и возвысил голос: - Помни,
радетель, и другим приказчикам поведай, указ есть! Утайщикам беглых
заводских крестьян объявлено, что с ними будет поступлено как с
держателями людишек, пребывающих в нетях.
Приказчик зевнул, истово перекрестился.
- Помилуй бог нас переступить закон! - смиренно отозвался он и стал
прилаживаться на отдых.
За окном темнело, в заводи на реке погасли последние блики заката.
Отходя ко сну, Никита Акинфиевич спросил твердышевского приказчика:
- А на Кагинском что?..
- И не узнать, где какое строение находилось. Все предали пламени! -
сонно отозвался приказчик.
- Ишь ты, заворуи! - вздохнул Никита. - А на Вознесенском как?
- Башкиры пожгли! - сомкнул глаза приказчик и смолк.
- Что наделали! Что наделали! - заохал Демидов.
В избе сгустилась тьма, раздавался могучий храп, а Никита Акинфиевич
все ворочался на своем жестком ложе, не мог уснуть. Нетерпение его гнало
дальше, к себе домой, в Кыштым...
На зорьке он покинул умет и продолжал путь. Над рекой колебался редкий
туман, где-то в заводи перекликались лебеди. Из-за синего ельника брызнули
первые лучи солнца, и на травах, на листве придорожного кустарника робкими
манящими огоньками заиграли голубоватые капли росы.
В полдень в туманном мареве жаркого дня встал двуглавый Таганай, а
через несколько часов пути перед глазами Никиты поднялся ощетинившийся
хвойными лесами Косотур.
"Там, на реке Ае, годов более двадцати тому назад Мосолов ставил
заводишко! - вспомнил Демидов. - Ныне отошел он заводчику Лариону
Лугинину. Жаль, упустил я тогда прибрать его!"
Все казалось близким, рукой подать, но ехать пришлось долго. Путь
горный, каменистый, и обманчиво близки горы.
Только к вечеру добрался Никита Акинфиевич до Златоустовского завода.
Тонкой змейкой извивались воды обмелевшего Ая. Впереди лежала черная падь,
зажатая каменистыми горами, илистый опустевший пруд.
Демидов ахнул:
- Варнаки, разбойники! Лари да стояки плотинные пожгли, пруд изошел
водою!..
Златоустовский завод лежал в грудах развалин. Все строения истребил
всесокрушающий огонь. Плотина покрылась пеплом. Старые доменные печи
развалились. Никита ходил по заводу в сопровождении уставщика, одетого в
поношенный жалованный кафтан. Подслеповатыми глазами он пристально
вглядывался в Демидова и печалился:
- Хозяин далеко, приказчика удушили заводские людишки, один тут я! Два
года уже, как стал завод. Как его поднять?..
Над Косотуром клубился сизый туман. Не шелохнувшись, стояли на склонах
гор сосны, окрашенные в грустный брусничный цвет. А под ними в долине
поблескивала струйка Ая.
Никита в раздумье разглядывал развороченные камни, успевшие порасти
диким малинником. Над ними кружились большие мохнатые медуницы, собирая
дань. Крупная перезрелая малина падала в каменистую россыпь при легком
дуновении ветерка. Все возвращалось к своему исходу, все надо было
начинать сначала.
Словно угадывая мысль Демидова, уставщик покручинился:
- По лесам да по взлобкам гор подоспели грибы, ягоды, а собирать
некому...
При виде опустошения Никите стало невыносимо тоскливо, он повернулся и
быстро пошел к своей тележке.
- Да куда ж вы, сударь? - засуетился уставщик. - Вы бы переночевали, а
там и в дорогу.
- Неколи, дело не терпит! - угрюмо отозвался Демидов и минуту спустя
выехал из одичавшего завода.
Отъехав версты три, он приказал остановить коней и в лесу, под маячными
соснами, готовить ночлег. Ямщик разложил костер и пристроил на жердочке
котелок с водой. Из-за Уреньгинских гор величественно выплывала луна,
мертвенно-бледные блики легли на землю и леса.
- Отчего, сударь, не изволили в Косотуре заночевать? - удивленно
допытывался у хозяина ямщик.
Никита задумчиво посмотрел на синее пламя костра и отозвался тихо:
- Запустение томит, вот и сбежал!
На огонек в глухую пору с гор спустились огневщики [так называли
охранителей лесов от пожаров; огневщиков обычно селили на вершинах высоких
гор]. Бородатые нелюдимые мужики, несмотря на летнюю пору одетые в
лохматые овчины, без приглашения уселись к огню и с любопытством
разглядывали Демидова. С ними прибрели отощавшие псы-волкодавы и легли
поодаль, зорко следя своими желтыми огнистыми зрачками за людьми.
Никита многозначительно переглянулся с ямщиком. Вихрастый, почерневший
от сажи и грязи мужик усмехнулся в бороду.
- Ты, хозяин, не трусь! Мы не разбойники! - успокоил он Никиту. - Мы
огневщики!
Демидов осмелел, спокойным голосом отозвался:
- Я и то вижу. Какого беса вы лес бережете от огневой напасти, когда
тут пожарище людей корежило?
- А мы и не сходим отсюда! - мирно отозвался мужик. - Емельяновы войска
стороной прошли, меж гор. Не пришлось смануться, а теперь уж поздно, -
признался он.
- Угадали, тем и спаслись! - утробно засмеялся заводчик. - Пугачу
головушку оттяпали топором да на острый кол насадили. Вот тебе и царствие!
И тех, кто против законных владетелей шел, того под кнут положат да ноздри
урвут.
Огневщики сидели не шелохнувшись. В костре плясал веселый пламень,
румянил их угрюмые обросшие лица. Демидов самодовольно подбоченился и,
наклонясь к вихрастому мужику, сказал весело:
- Кончено, навек кончено с великой порухой! Не выйти ныне речке из
берегов, не смыть плотину, возведенную мудрым хозяином...
- Эх-хе-хе! - тяжко вздохнул чумазый огневщик и перебил Никиту: - Не
так все гладко бывает, как думают, сударь. Трудно держать воду в плотине.
Разные поры приходят. Вешняя вода камень рвет, сударь. Хочешь, ваша
милость, одну притчу тебе поведаю? Ась?
Демидов совсем ожил, ободрился. Пригляделся к лохматым полунощникам -
не так страшны стали, сказал им подобревшим голосом:
- Страсть люблю побаски! Сказывай, человече!
Мужик перемигнулся с товарищами, скинул с лохматой головы баранью
шапку, почесался и, глядя в синеватый огонь, начал свою притчу:
- В некотором царстве, в некотором государстве жил-был человечина один.
С виду невзрачный, ростом незавидный, умом нетороватый, а просто так: пузо
с картузом...
- Ловко! - поддакнул Никита и хитро прищурил глаза.
- А в том царстве-государстве текла река, - торжественно, размеренной
речью продолжал огневщик. - Издали текла она, за тридевять земель, из
тридесятого царства. Разлилась вода в речке, спокойная, тихая. Медленно и
мирно течет она, поля да луга питает. Посмотрел тот человечина на речку и
думает: "И чего это она течет? И куда она течет? Зачем она течет? Сем-ка,
запружу я ее да заставлю на себя робить!.."
"У-ха-ха!" - заухал в лесной чащобе филин. Псы вскочили, насторожились.
Мужики не шелохнулись. Прошла минута-другая напряженной тишины, рассказчик
досадливо махнул рукой.
- Пустое! Полунощник беса тешит. Слухай, сударь, дале! - обратился он к
Демидову и снова, как тонкую пряжу, потянул рассказ: - Сказано - сделано!
Навалил тот человечина камней в реку, хворостом реку-быстрину переплел,
землей-глиной обмазал. Запрудил реку. Такую он хитрую плотину возвел, что
ни в сказке сказать, ни пером описать. Стоит человечина на плотине,
глядит, как вода возмущается, да и говорит: "Ничего, обойдешься!.." И
гуляет по плотине пузо с картузом, брюхо свое нагуленное поглаживает,
картуз на маковку заложил...
- А ты скажи, путевый, кто сей человек-пузо? - не утерпел и спросил
сказочника кучер. Глаза его плутовски забегали по лицу хозяина.
- Ты не перебивай, супостат-заноза! - насупил густые брови мужик. -
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается!
Медленно течет вода в речке, а еще того медленней прибывает она у
плотины. Одначе прибывает. Набухает русло водой, собирается у плотины воды
больше да выше. Стала вода напор на плотину давать. А плотина стоит, хоть
бы что...
- Знать, крепко сроблена, - вставил слово Демидов.
Огневщик ухом не повел.
- А той порой набежало воды в речке богато. И в добрый час ее собралось
столь, что невмоготу ей стало мыкаться у плотины. Задыхается она в
запруде. Бьется о плотину. Как живая стонет.
Прошли денечки-часочки, видит вода: нету ей жизни. Стала она тогда
выхода искать. Стала всей своей силой на плотину нажимать, то туда, то
сюда. И вот нашла в плотине слабое место и прососала ее.
Видит человечина, что делу туго! - Тут рассказчик завращал белками
глаз, заторопил свой сказ. - Живей давай латать плотину. То камней
подбросит, то хворосту наворочает, то земли поднавалит. Эх-ма, ничего не
помогает! В одном месте заделает, а вода в другом прососала. Бегает
человечина по плотине, кричит, суетится.
А вода в речке поднимается. Всей своей силушкой давит на плотину...
Ветер с верховьев налетел, буря разгулялась, забурлила вода, волны
захлестали. Э-эх!.. Скоро-скоро прорвет вода плотину. Сметет она с лица
земли и человечину-пузо и всю его хитрую выдумку... А ты смекай, хозяин,
что тут и к чему!
Лохматый мужик, словно леший, ощеря белые как кипень зубы, захохотал.
Демидов опустил плечи.
- Не пойму, что к чему сказано, невдомек мне, - схитрил Никита.
- А ты, слышь-ко, хозяин, покормил бы добрых людей! Небось в дорожной
укладке есть чем утробу насытить, - настойчиво попросил огневщик. - Мы не
варнаки, не тати, не грабим, не режем дорожных, милостыню просим.
Хмурые мужики оживились, в ожидании разглядывали заводчика. Никита
поежился, однако пересохшим голосом бросил кучеру:
- Выворачивай, что припасено. Накорми их! - Демидов встал от костра и
круто пошел к тележке. Пока кучер выкладывал перед полунощниками припасы,
хозяин завернулся в дорожный кафтан и закрыл глаза...
Месяц высоко поднялся над Уреньгинскими горами, плыл к Таганаю,
вздымавшему к темному звездному небу свою высокую главу. Ветер шебаршил в
чащобе, псы подползли к огневщикам и просяще глядели в их глаза, угодливо
виляя хвостами. Изголодавшиеся в лесу мужики алчно пожирали демидовские
припасы.
Под утро месяц укрылся за окоемом. Как туман, растаяла колдовская
лунная муть. И вместе с ней, словно и не были, исчезли лесные мужики.
Разбудив хозяина, кучер загадочно посмотрел ему в глаза и
перекрестился:
- Ну, хозяин, славь господа! Великая беда нас миновала.
- Как так? - удивился Демидов.
- А так, сударь, не признали варнаки тебя, а кабы знали да ведали...
Ямщик осекся под грозным взглядом Никиты.
- Поехали дале! - сухо сказал он и велел запрягать коня.
Снова пошла-завиляла среди леса и гор дальняя дорога. Миновали
Миасс-озеро, оставили влево Ильменские гребни. Нигде не дымили заводы.
Глубокое молчание простиралось кругом. Нарушали его изредка конные
воинские команды, спешившие в городки. Под самым Кыштымом Никита нагнал
толпу горемычных кандальников. Брели они устало, но в ногу, в тяжкий шаг,
под звон железа уныло тянули песню. Демидов насторожил ухо, велел
придержать коней и, следуя поодаль, прислушался к грубым голосам.
Кандальники пели:

У Демидова в заводе
Работушка тяжела,
Ах, работушка тяжела...

Более всего не по нутру было заводчику то, что старый капрал с пыльной
косичкой и гарнизонные инвалиды - казенная стража - с усердием подпевали
кандальникам:

...Уж вы, горы, да горы высокие,
Уж леса на горах, да дремучие,
Вы укройте работничков бедныих,
Ах, людей, да от Демидовых...

- Ах, разбойники! Ах, каторжные, сколь великий позор на меня разносят
по земле! - в огорчении вскричал Никита. - Гони!..
Заклубилась пыль под колесами, кони с храпом рванулись вперед и живо
нагнали ватагу. Демидов поднялся в телеге и крикнул капралу:
- Почему орешь, пес, воровские песни? Кто ты? Царский солдат? Кого
оборонять должен? Рачителей государства: дворян, заводчиков. А ты?..
- Батюшка! - вытянулся старенький капрал, но Никита перебил его.
- Молчать! - заревел он. - Ныне же генералу будет доведено о твоем
заворуйстве!
Пыльные старики инвалиды утирали пот, лица их обгорели на солнце,
казались медными. Грязные мокрые парички у многих съехали набок, треуголки
изношены. Демидов спросил строго:
- Куда гонишь беглых?
- В Кыштым, батюшка! В Кыштым, к Демиду...
Никита кашлянул, махнул рукой:
- Коли так, гони с богом! Хозяин, чай, рад будет!
- Известное дело, батюшка, каждой живой твари ноне обрадуешься...
Заводчик не дослушал капрала, погнал коней. Стихло на дороге, повеяло
прохладой. Почуяв ее, кони резвей понесли, обогнули сумрачную гору и
вынесли на простор. Впереди блеснуло раздольное озеро.
- Кыштым! - возрадовался Никита. - Вот он, долгожданный Кыштым!


Завод безмолвствовал. Черное пожарище простиралось там, где недавно
клокотала жизнь. Работный поселок сгорел весь до основания. От заводских
зданий остались задымленные, грязные стены с провалами изуродованных окон
и дверей. Заплоты растасканы, сожжены. Мост через Кыштымку как ветром
сдуло. Река обмелела, хозяин переехал ее вброд. Тут и встретил его с
радостным восклицанием старший приказчик Иван Селезень.
- Батюшка, приехали! А мы-то давно поджидали! - всплеснул он руками и
бросился к хозяйскому возку, стал ссаживать Никиту.
Демидов обнял приказчика и по старинке трижды облобызался с ним. Он
внимательно вгляделся в его сухое лицо. Постарел, сильно постарел
Селезень. Густые пряди седых волос серебрились в его поблекшей черной
бороде лицо вытянулось, его избороздили морщины. И все тело когда-то
бравого цыганского мужика подсохло, походил он теперь на поджарого
голодного зимогора-волка.
- Что, укатали сивку крутые горки? - соболезнующе спросил Никита,
разглядывая холопа.
- Укатали, - покорно согласился Селезень. - Насилу сбег, все искали на
расправу. В Нижнем Тагиле пребывал, Уткинский завод ваш оберегал...
Хозяин угрюмо посмотрел на приказчика.
- Плохо уберег, коли огню предали строения на Утке.
- Что ж поделаешь, Никита Акинфиевич, на то божья воля, - развел руками
Селезень. - Отслужу еще я вам, батюшка. Раньше силой брал, теперь, вижу,
нам доведется жить хитростью и лукавством. Больно злы заводские...
"Проныра-льстец!" - похвалил про себя Демидов холопа и спросил:
- Ну, как завод? Как людишки? Чую, наладил дело?
- Худо, - протяжно вздохнул Селезень. - Ой, худо, хозяин! Сами видели:
камень да стены, вода и та утекла. Людишек помалу сыскиваю, к работе
ставлю. С народом ныне приходится осторожно...
- Н-да! - закручинясь, процедил сквозь зубы Никита и кивнул: - Веди да
сказывай!..
От брода они прошли на плотинный вал. Все деревянное было
восстановлено. Демидов удивленно посмотрел на приказчика.
- Да отколе ты отыскал мастерка, чтобы вододействующие колеса пустить?
- изумленно спросил он.
Селезень стоял перед господином без шапки, склонив голову. Знал он, что
обрадовал хозяина.
- Нашелся паренек один, талант-простолюдин, и все обладил! -
потеплевшим голосом вымолвил он.
- Ох, и добро! Покажи мне этого молодца, - похвалил Никита.
У ног хозяина серебристой лентой медленно лилась струйка. За валом, в
косогоре, словно барсучьи норы, темнели землянки.
- Работное жилье! - кивнул в их сторону приказчик.
Мрачный, молчаливый Никита в сопровождении Селезня обошел завод.
Развалины, укрытые густой полынью, успевшей уже овладеть пожарищем,
кругом железный лом, битый кирпич, горы пепла, остатки угольных запасов. С
гор сорвался шалый ветер и поднял тучи золы. Демидову стало не по себе:
зола лезла в глаза, в уши, хрустела на зубах. Он тихо побрел к домнам. И
тут ждало горькое разочарование. Хоть с виду и уцелели доменные печи, но
они надолго выбыли из строя.
Все видел, все прикидывал в своем уме рачительный Никита. Ставить новый
завод легче, чем поднимать из пепла старый. Новое дело веселит своим
будущим, а старые раны вызывают боль. Пораженный разорением, заводчик
присел на камень, сгорбился в глубоком раздумье. Приказчик, разглядывая
сутулую спину хозяина, его большой сухой нос, с грустью подумал: "Да и ты,
Никита Акинфиевич, изрядно-таки подсох да постарел! Отлетался
орел-хват!.."
Демидов поднял голову и спросил:
- А на куренях как?
- Жигари все побросали и разбрелись кто куда. А перед разбродом пожгли
уголь.
Заводчик еще ниже склонил голову. Мыслил-прикидывал Никита: "Для пуска
завода потребны руда, флюсы, уголь. А где они? Уголь сгиб при пожаре
вместе с заводом. А добыть топливо - надо рубить лес, выжигать уголек,
возить его на завод. А для того нужны люди, кони, время. Эх!.." - вздохнул
хозяин и вдруг ожил, стукнул кулаком себя по коленке:
- Что ж, робить так робить. Оживим завод, Селезень?
- Оживим! Раз вы тут, оживим! - уверенно отозвался приказчик.
Расставив людей на заводе, на руднике и на куренях, Демидов дал наказ
приказчику сделать опись убытков, а сам уехал на Тагильский завод.
К северу от Кыштыма дороги пошли веселее, кое-где к небу тянулись
дымки: работали уцелевшие заводишки. Башкирские ватажки доходили сюда
редко и ненадолго, а войска Белобородова оберегали заводы от большой
порухи. Повстанческие отряды не дошли до Нижнетагильского завода на
шестьдесят - семьдесят верст, и он уцелел. Завод всего на два месяца
приостановил работу, люди были брошены на возведение валов, заплотов,
рубили и ставили крепкие ворота. Тагил изо всех сил готовился к обороне. К
счастью для Демидовых, гроза прошла мимо, не тронув ни людишек, ни
домен...
На заводе по-прежнему хозяйствовал управитель Яков Широков; шел ему
седьмой десяток, но он не сдавался стан был прям, зубы крепки, серебро
седины слегка тронуло чернь бороды. Дела на заводе шли добро, веселили. И
встреча хозяина была радостная. Демидов умилился рачительству Широкова:
назубок знал он все царские указы и предписания Горной канцелярии.
Пермское горное начальство предписывало сотникам, старостам и десятским
повсюду разыскивать заводских людей и высылать их с семьями на работу.
Широков перехватывал на пути своих и чужих беглых и кабалил.
- Ежели тут не укроем, - успокаивал он Никиту, - то на кыштымские
курени загоним, там и леший их не отыщет!
Не успел Никита Акинфиевич помыться в баньке с дороги, отоспаться, как
управитель преподнес ему опись убытков. Демидов ахнул: он и сам не ожидал
такой наглой бесцеремонности от управителя.
Яков Широков составил рапорт в Екатеринбургскую горную канцелярию: "За
отлучением мастеровых и работных людей, - писал он, - и от остановки
фабрик и за неприготовлением угля железо недодано и впредь от недостатка
угля и остановок недоделается, и оттого недополучится 63447 рублей 1/4
копейки... С заводов, кроме сего, во время сражения со злодеями убито
людей 10 человек, по 250 рублей каждый, - на 2500 рублей..."
- Господи помилуй! - удивился Демидов. - Какое тут сражение, когда ни
один злодей и духом не бывал на заводе?
- Э, батюшка, все сие известно вам да мне! - уверенно заговорил старик.
- Сначала как будто и все ясно, как божий день, а пойдет эта бумага гулять
по канцеляриям да департаментам, да как почнут чернильные души да ясные
пуговицы, чиновные крючкотворы, писать отписки, - все мигом мохом
обрастет, и начнутся такие дебри, что поди разберись, где тут чистая
правда, а где выдумка! А после того мы и сами поверим, что все то было,
как писано. А нам это и надо: пожалуйте, сударь, пособие от казны за
убытки! Вот оно как!
Никита сидел с раскрытым ртом, не шелохнувшись, глядя на Широкова.
Приказчик вздохнул:
- Что же поделаешь, батюшка, ежели ныне правда держится на гусином пере
да на посуле?
"Дотошлив, ой, как дотошлив! - похвалил в душе хозяин. - Из ничего
выгоду получит!"
Две недели отдыхал Демидов в Нижнем Тагиле; гулял-куролесил хозяин,
только гул катился по тагильским хоромам. Управитель из сил выбивался,
угождая хозяину. В конце концов Никита Акинфиевич одумался.
- Пора в Кыштым! Закладывай карету! - приказал он.
Хозяина с великой почестью усадили в коляску и при колокольном звоне
проводили из Тагила. Отъезжая от крыльца, Никита пригрозил управителю:
- Гляди, не воруй, не растаскивай хозяйское добро! Теперь я чаще на
заводишко наезжать буду! Не пощажу!
В Кыштыме Демидова поджидал приказчик Селезень. Он привел в порядок
хозяйские хоромы. Было странно видеть среди обгоревшего здания обновленное
крыльцо, несколько восстановленных комнат.
"Ничего, к осени и весь дом облажу", - успокоил себя Никита.
Приказчик положил перед ним приготовленную роспись потерь.
- Гоже! - засиял Демидов. - Любо! Все от казны стребуем. Она повинна в
наших убытках.
Хозяин углубился в чтение росписи:
"Истреблено долговых листов на 54671 рубль..."
"Ловко! - улыбнулся хозяин. - Поди сунься, проверь!.."