Страница:
-----------------------------------------------------------------------
"Каменный пояс", книга вторая. Киев, "Молодь", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 24 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
5 августа 1745 года на Каме, у села Янкое Устье, в пути внезапно
скончался основатель и грозный властелин многих уральских заводов Акинфий
Никитич Демидов. Страх и волнение овладели его свитой. Первое, что пришло
на ум: "Кто же теперь будет владеть столь огромными богатствами и править
обширными заводами?" После Акинфия Демидова на самом деле оставалось
несметное наследство: десятки заводов и рудников, из которых Невьянский и
Нижнетагильский не имели себе равных в России, множество деревень и сел с
крепостными крестьянами - всего тридцать тысяч душ. Много золота,
платиновых слитков, драгоценных камней и денег хранилось по кладовым и
надежным тайникам хозяина. В больших и малых городах: Москве и
Санкт-Петербурге, Ярославле и Нижнем Новгороде, Казани и Тобольске, Твери
и Екатеринбурге - везде стояли белокаменные демидовские палаты и склады.
По многоводным русским рекам плыли бесконечные демидовские караваны, а на
берегах возвышались пристани уральского заводчика. Не перечесть всех
богатств, оставленных покойным Акинфием Никитичем Демидовым! "Кому же все
это достанется? Перед кем своевременно склонить голову?" - тревожно думала
челядь.
Ходили смутные слухи о том, что крутой и неугомонный хозяин в 1743 году
уничтожил старое завещание и написал новое. После себя покойный оставил
трех сыновей: Прокофия, Григория и Никиту. Все трое были в разном
возрасте, разных характеров и привычек. Акинфий Никитич был дважды женат;
два старших его сына родились от первой жены, третий, Никита, был от
второй супруги невьянского властелина - Евфимии Ивановны, ярославской
дворянки, женщины с желчным характером. Насколько дерзко и смело вел себя
Акинфий Никитич в заводских делах и с людьми даже высоких государственных
рангов, настолько он был робок и слабодушен в отношениях с остроносенькой
и немощной женой. Сынок Никита родился от нее 8 сентября 1724 года на
берегу Чусовой, в пору путешествия жены заводчика на Урал. В память этого
семейного события Акинфий Демидов воздвиг на высоком яру реки громоздкий
каменный крест с пометой на нем о дне рождения сына. Теперь Никите шел
двадцать первый год, а братья его были уже мужами в силе. Однако держались
они при отце в тени: в заводские дела не вмешивались, жили неприметно,
безмолвно. Сейчас они должны были воспрянуть духом и выплыть из небытия.
"Кто же из них станет хозяином?" - вот о чем думал главный демидовский
приказчик Мосолов, сидя у тела почившего. Кряжистый хитроглазый старик
тревожился не напрасно. Знал он, что Акинфий порвал старое завещание, а на
кого новое переписал - это было тайной даже для него, умного и доходчивого
проныры. Хотелось Ивану Перфильевичу Мосолову не ошибиться. Уже сейчас
надо повести себя так, чтобы своими действиями и поведением не затронуть
самолюбия будущего властелина.
Хотя Мосолову было не до покойника, он велел спешно обладить дубовую
домовину. Тело хозяина обрядили в саван и уложили в крепкий гроб. Когда-то
могучий и широкоплечий, Акинфий Никитич выглядел теперь в своем последнем
прибежище хилым и старым, словно подменили его. Нос заострился, лицо стало
тонким и восковым. Разглядывая этот неузнаваемый лик еще не так давно
грозного властелина, приказчик сокрушенно думал: "Экий человек - и погас
разом! Словно свечу потушили".
Августовское солнце поднялось высоко, жгло немилосердно. Воды Камы
неслись привольно и тихо, в их прозрачной глубине отражались вековые
кедры, высокие скалы. Струги, уткнувшись в берег, стояли неподвижно.
Собирая мед с цветущих трав, жужжали пчелы. Синело небо, озолоченное
солнцем. И когда из-за ельника дохнул легкий речной ветерок, на
склоненного Мосолова повеяло тленом. Приказчику стало не по себе, его
замутило. Он с горечью снова подумал: "Скоро-то как! Был человек, тварь
живая, - и не стало. Все суета и быстротечно".
Однако ж он не поддался тоске, встряхнулся и, оглянувшись, приказал:
- Накрыть домовину! На коня холопа - и в село: звать попов отпевать
новопреставленного болярина Акинфия Никитича!
Он истово перекрестился и положил перед телом земной поклон.
- Прощай, хозяин! - В голосе приказчика прозвучала скорбь.
Не о покойном думал в эту минуту Мосолов, не его жалел, а горевал он о
себе, о жизни: "Эх, как мимолетна она! И не размахнешься во всю ширь.
Только разойдешься, думаешь - все впереди, а тут раз - и конец!"
Дубовую домовину закрыли крышкой.
Приказчик сошел со струга, ему подвели коня. Он взобрался на скакуна,
махнул рукой:
- Пошел в Невьянск!
Все поняли: поскакал Мосолов к брату покойного, к пучеглазому Никите
Никитичу Демидову. Он дядя сирот, ему и забота о наследстве.
В Невьянске, в демидовских хоромах, в железном сундуке хранился ларец,
а в нем лежало завещание Акинфия.
"Как там сказано, так тому и быть!" - рассуждал Мосолов, погоняя и без
того горячего коня: "В Невьянск! В Невьянск!"
В попутных заводских селах приказчик наказал священникам звонить в
колокола и молиться об умершем хозяине.
Унылый редкий звон огласил горы и лесные трущобы, возвещая печальную
весть. Но, узнав ее, крепостные демидовские мужики остались равнодушны.
Знали они: ушел один хозяин - придет другой, а их судьба останется
неизменной.
Тихим ранним утром Мосолов приближался к Невьянску. На востоке над
горами пылал утренний пожар зари. Проснулись птицы, в лесах началась
суетливая звериная жизнь.
На косогоре приказчик задержал коня, вздохнул полной грудью: "Осподи
боже, сколь богатства кругом, - и кому это достанется?"
С холма открывались волнистые гребни гор, деревни, притаившиеся среди
густых лесов, синие дымки тянулись к небу. Прямо у ног Мосолова
распахнулась широкая зеленая долина, по которой, отливая серебром, лениво
несла свои прохладные воды река Нейва. Птицы хлопотливой стаей тянулись на
юг: отошел спасов день - клонило к осени. Только в тихих заводях кое-где
плавали белые лебеди - "божья птица". Где-то вдали, в речном просторе,
раздался резкий и громкий, словно металлический, крик ее. Приказчик
умилился: "Ишь, богу замолилась лебедь!"
Из-за бугра вставала наклонная Невьянская башня, тянулись серые
заплоты. Завод черным помелом дыма грязнил прозрачное небо. На сердце
Ивана Перфильевича вновь с большой силой вспыхнула тревога. Ему
представился парализованный брат покойного хозяина - Никита Никитич
Демидов. Постнолицый, с закорюченным носом и зоркими глазами, он походил
на старую хищную птицу. Старик быстро раздражался, был неимоверно сердит и
в гневе страшен. Приказчик прикидывал, как полегче сообщить ему печальную
весть. "Брякнешь с маху, враз его кондрашка хватит!" - подумал Мосолов и
беспокойно заерзал в седле.
Было время, когда Иван Перфильевич любил поозоровать. Теперь давно
отошло оно. Приказчику пошел седьмой десяток, и хотя его тело еще не
согнулось под тяжестью времени, еще сохранилась сила, но былое проворство
уплыло. Сейчас Мосолов походил на старого седого волка, умудренного
большой жизнью, и брал он теперь не нахрапом, а хитростью.
Еще раз всадник окинул взором невьянские просторы, свистнул и тронулся
под угорье к заводу...
Был час, когда старый Никита Никитич под открытым небом, на крыльце,
совершал свой ранний лечебный завтрак. Обряженный в добротный бухарский
халат, с гладко причесанными реденькими волосами на высохших височках, он
сидел на кресле-возиле. Рыжий зеленоглазый мужик-хожалый, широкий в
плечах, с толстой шеей, поил хозяина из рожка кобыльим молоком. Острый
кадычок паралитика ходил челноком, узкие глазки сошлись в щелочки от
удовольствия.
Заслышав конский топот, Демидов открыл глаза, судорожно отстранил
мужика с рожком.
- Ты что не ко времени примчал? - закричал он приказчику.
Мосолов молодо соскочил с коня; медленным шагом, как побитая собака, он
трусливо побрел к хозяину. Никита Никитич пронзительным взглядом смотрел
на приказчика. Костыль в руке хозяина нетерпеливо выстукивал дробь.
- Что стряслось? Беда? - тревожно спросил старик.
Мосолов смахнул шапку, поклонился Демидову.
- Господь бог посетил нас, хозяин! - тихо сказал приказчик.
- Пожар? - от страха расширил глаза Никита. - Лес варнаки подожгли?
- Никак нет, хозяин. Свершилось положенное от бога.
- Коломенки с железом потопли?
- Никак нет. Акинфий Никитич изволил отойти... - хрипло выдавил
Мосолов.
Наступила минута тягостной тишины. Рожок выпал из рук хожалого и с
дребезжащим стуком покатился по ступеням крыльца. Старик сидел неподвижно
с отвислой нижней челюстью.
"Никак и этот отходит?" - со страхом покосился на хозяина Мосолов. Но в
эту минуту старик встрепенулся, губы его дрогнули, он поднял костлявую
руку и перекрестился:
- Упокой, господи, его душу суетную... Духовника зови, племянников
кличь. В горницу вези! - прикрикнул он на мужика. Тот послушно стал за
возилом и плавно покатил его в хоромы...
К удивлению Мосолова, старик Никита Никитич Демидов проявил неожиданную
расторопность. Он не отпустил от себя приказчика.
Мужик-хожалый привез хозяина в обширный мрачный кабинет с грузными
каменными сводами.
- Теперь уйди! - приказал слуге Демидов. - А ты, Иван, останься.
Мосолов покорно склонил голову.
В узкое стрельчатое окно скользнул робкий луч солнца и словно золотым
мечом рассек полумрак горницы. Против кресла, в котором сидел больной
старик, на стене в черной дубовой раме висел портрет Никиты Демидова-отца.
Голый большой череп поблескивал на темном полотне портрета, курчавая
смоляная борода спускалась до пояса, ироническая улыбка блуждала в густой
бороде Демидова, властно глядевшего из рамы.
Никита-сын поднял глаза на портрет.
- Видишь? - указал он Мосолову.
Приказчик смутился: в него пронзительно впились жгучие глаза Никиты
Демидова. Казалось, старый хозяин ожил и вот-вот заговорит насмешливо, с
хрипотцой.
- Что молчишь? - стукнул об пол костылем Никита-сын. - Подойди к
тятеньке, отодвинь в сторону, там - тайник.
Не спуская с портрета завороженных глаз, Мосолов неуверенно подошел и
протянул дрожащие руки.
- Не бойся, не тяпнет! - подбодрил паралитик.
Приказчик взялся за дубовую раму, и она медленно, ровно отошла в
сторону - будто посторонился хозяин, доверив секрет холопу. В стене
устроен был тайник. Никита Никитич подал приказчику ключ, и тот открыл
дверцу. В полутьме хранилища заиграли самоцветы. Одни отливали кровавым
светом, другие сверкали голубизной, зелеными огоньками пылали изумруды...
Теплыми огоньками мерцали и переливались топазы, рубины, сапфиры и
бриллианты...
Казалось, в бархатном мраке качались фонарики, излучая ласковое тепло и
радость. Самоцветы были сказочной стоимости. У Мосолова захватило дух, он
не мог оторвать очарованный взор от сокровищ.
"Вот оно где богатство! Вот какому богу поклоняются!" Жадность пронзила
все тело приказчика, словно огнем его прожгла. Окрик хозяина привел
Мосолова в себя.
- Ну ты, не заглядывайся на чужое добро! - пригрозил паралитик. - Не
тобою оно тут положено. Бери пакет да закрывай тайник!
Мосолов весь трепетал. Словно обжигаясь, он протянул руку к пакету. За
своей спиной он чувствовал пронизывающий взгляд Никиты. Хозяин зорко
следил за руками приказчика.
Пакет добыт, тайник задвинут. Никита-отец в дубовой черной раме
вернулся на место сторожить семейное добро. Глаза его по-прежнему
иронически смотрели на Мосолова, насмехаясь над ним. "Что, видел наше
могущество, да руки коротки. Сукин ты сын, пошто позарился на хозяйское
добро?"
Чтобы укрыться от демидовских глаз, приказчик повернулся к портрету
спиной и вручил паралитику пакет. Пять почерневших от времени сургучных
печатей отягощали его. Никита Никитич повертел пакет в руках, злая улыбка
змейкой скользнула на тонких губах.
- Вот тут судьба человеков! - задумчиво сказал он и посмотрел на
Мосолова.
Оба старика - один сухой, немощный, с угасающим взором, а другой
корявый и могучий еще, как старый дуб, - пристально смотрели друг другу в
глаза. Взор Мосолова был темен, недобрые помыслы затаились в нем. Куда
девалась прежняя песья покорность и угодливость! Об этом сердцем догадался
хозяин, и прикрикнул на Мосолова:
- Ну, ты забудь, что видел тут! Руки отрублю да псам скормлю в случае
чего. Клич племянников, пусть входят.
- Что ты? Что ты, хозяин! Побойся бога. Много годов служил верой и
правдой, а тут такое подумал обо мне.
- Всякое бывает. Напоследок и на старуху проруха. Подле человека всегда
бес вертится, на пагубу подбивает... Ну, ну, зови...
В горницу вошли духовник и три сына Акинфия Демидова, за ними неслышно
юркнул слуга и вновь стал за возилом. Мосолов степенно стоял по правую
руку хозяина. Он пристально поглядывал то на пакет, то на молодых
Демидовых.
Старшему - Прокофию Акинфиевичу - шел тридцать пятый год. Был он
среднего роста, узколиц, остронос, с тонкими губами. Глаза насмешливые и
беспокойные. Мосолов пуще всего боялся этих злых, холодных глаз: читалось
в них злорадство, брезгливость к людям, нездоровое любование чужим горем и
страданием. Жил он на отшибе от отца, делами не занимался, чудородил, и
чудородство его было злое, издевательское... Было что-то схожее у
племянника с дядей: тот же садизм, жестокость, утонченные издевки, только
второй - старик и прикован к креслу, а молодой безденежен, зато подвижен.
"Не дай бог, ежели завещание да в его пользу!" - со смутным страхом
покосился Мосолов на Прокофия.
Рядом с братом стоял тихий, словно пришибленный, средний молодой
Демидов - Григорий. "Все Григории у Демидовых недоумки, но работяги", -
подумал Мосолов и вспомнил мать Григория - тулячку Дуньку, крепкую,
здоровущую молодку, которую Никита Демидов выкупил из крепостной неволи и
женил на ней Акинфия. "Не в матушку сынок, хоть и честен и трудяга. Этому
же и богатство дать в руки, будет лежать втуне!" - с сожалением решил
приказчик, и взгляд его перебежал на третьего сына Акинфия - на Никиту.
Этот был круглолиц, барствен в движениях, глаза большие, темные. Одет не
по-купецки, а модно: в панталонах в обтяжку, в бархатном фраке с золотыми
пуговицами, в кружевах. Сдвинув густые брови, Никита внимательно
разглядывал тяжелый пакет, который вертел в руках дядя. "Этот - хозяин! -
определил его Мосолов. - Барство-то у него напускное, хотя сам и
дворянской крови поросль. Хват! Деду, поди, под стать, только умом и
размахом пожиже. Вот кому наследство в руки! Загремят заводы. Хоть на руку
и лют, но хозяин!"
Между тем Никита Никитич Демидов поманил к себе духовника. Старенький
священник в темной рясе смиренно подошел к заводчику и благословил его.
Демидов вручил ему пакет.
- Отец Иоанн и вы, мои возлюбленные племянники, - торжественным голосом
объявил дядя, - в сем пакете лежит духовное завещание вашего отца и
благодетеля. В нем он изложил свою последнюю волю. Сказано во святом
писании: "Чти отца твоего и матерь твою". Как повелел покойный, так тому и
быть! Но одно разумейте, дети мои: плох тот сын, который не умножит
богатств своего отца. Помолимся перед столь трудным и великим делом!
Священник стал читать молитву. Молодые Демидовы послушно вторили ему.
Положив начал, они земно поклонились дяде и покорно отозвались:
- Как отцом поведено, так тому и быть!
- Аминь! - торжественно объявил дядя. Совершив крестное знамение, он
сказал священнику: - Вскрой, отец, и огласи волю покойного.
В горнице наступила торжественная тишина. Волнуясь, священник неумело
сломал печати и вскрыл пакет. Развернутый лист задрожал в его руках.
- "Во имя отца, и сына, и святого духа, - стал читать завещание
духовник. - Находясь в полном здравии и в просветленном уме и пребывая
перед лицом всемогущего бога, я, дворянин и кавалер многих орденов,
Акинфий Никитич Демидов, владелец заводов..."
Священник раздельно по списку зачитал им названия многочисленных
заводов, рудников, строений, пристаней. Покончив с этим, он взглянул на
наследников и объявил им:
- "Завещаю все поименованное движимое и недвижимое имущество сыну моему
Никите Акинфиевичу Демидову, а другим богоданным детям моим: Прокофию
Акинфиевичу и Григорию Акинфиевичу - жалую по пяти тысяч рублей серебром.
Тому быть, и по моей смерти привести во исполнение беспрекословно и без
оттяжек..."
Голос священника дрогнул и погас. Лицо наследника Никиты Акинфиевича
засияло, он подался к иерею, намереваясь взять завещание.
- Не трожь! - решительно сказал дядя. - Пусть хранится у меня. Вы хотя
и великовозрастные, но опекуном при вас буду я, ибо старший из всех
Демидовых.
Племянник Григорий стоял тихий и молчаливый. Он пожал плечами и застыл
в скорбной позе обойденного.
Прокофий, как только отзвучали слова завещания, выскочил вперед.
Красный, возбужденный - на его узком лбу заблестели капельки пота, - он
выкрикнул в лицо дяде:
- Не быть сему! Не уступлю! Я старший сын, пошто обойден? Тут мачеха
наворожила. Погоди, добуду правду!
Задыхаясь, он выбежал из горницы.
Мосолов посмотрел ему вслед, покрутил головой.
"Эк, заело!" - подумал он. Однако Мосолова порадовало, что его ожидания
сбылись. Жалковато было только Григория. "Да ништо, эта сиротинка не
пропадет!" - облегченно вздохнул он и согнулся в три погибели перед
счастливым наследником.
- Дозвольте поздравить вас, Никита Акинфиевич, со столь благополучным
исходом дела...
Священник притих, потупил глаза в землю, стараясь избежать взгляда
Григория.
Дядя, взглянув вслед растревоженному обидой Прокофию, вдруг тихо
захихикал. Все его тощее, изношенное тело содрогалось в беззвучном дробном
смехе: старому кощею понравилась горячность племянника. В темных глазах
паралитика вспыхнуло и заиграло злое озорство...
Прокофий собрался в дальнюю дорогу, в Санкт-Петербург. Он неожиданно
явился к Мосолову, который благодушествовал за ужином: сидел за накрытым
столом, жадно пожирая жирные пельмени. Стряпуха возилась на кухне над
таганком. Демидов прикрыл дверь за собой на крючок и шагнул к столу.
Приказчик испуганно вздрогнул, вскочил.
- Ты что? Для чего закрылся? - подозрительно оглядел он гостя.
Прокофий без приглашения подсел к столу, вытянул ноги. Его злые глаза
буравили Мосолова. Тот неспокойно заерзал на скамье.
- Ну, борода, раскошеливайся! - сказал властно Демидов.
- Да что ты, батюшка, господь с тобой! Откель у меня деньги? -
залебезил приказчик и, взглянув на образ, перекрестился. - Вот истин бог,
ни алтына за душой!
- Ты не юли! - пригрозил Прокофий. - Гляди, от меня ни крестом, ни
молитвой не оградишься. Слушай, живодер, покойный тятя совершил
беззаконие...
Лицо Мосолова стало багровым:
- Побойся бога, Прокофий Акинфиевич: таким словом меня обзываешь и
почившего батюшку не по-христиански помянул...
- Ты не перебивай, когда хозяин говорит, - сдвинул брови Демидов. - Я
свое возьму! Закон на моей стороне, но к закону надо скакать до
Санкт-Петербурга, к царице-матушке! А как туда в столичный град явиться
без денег, сам знаешь. Давай в долг! - рассвирепел вдруг гость. - Перед
кем плутуешь? Ссуду подавай!
Мосолов стал крестить тучное чрево мелкими крестиками.
- Свят, свят, какие слова говоришь!
- Молчи, лысый черт! Не призывай бога, ворюга! - резким голосом
выкрикнул Прокофий и цапнул Мосолова за бороду. - Кому сказки сказываешь?
Кого обманываешь? Кто у деда хапал? Кто у батюшки крал?
Он сердито дернул приказчика за густую бороду. Мосолов поморщился,
вскрикнул.
- Молчи! - пригрозил Демидов. - Голову оторву! Плох тот приказчик,
который не хапает. Давай, дьявол, на дорогу, не то пожалеешь!
- Батюшка! - взвыл приказчик и, выбравшись из-за стола, брякнулся на
колени. - Пощади, батюшка, ни алтына у меня...
- Убью, скаред! - рванулся вперед Демидов, и глаза его недобро
сверкнули. Мосолов взглянул на злобное лицо молодого хозяина и ужаснулся,
понял: не шутит тот.
- Сколько, батюшка? - прохрипел он.
- Тыщу червонцев.
- О-ох! - простонал Мосолов. - А расписочка? Процентов сколь? -
заглянул в глаза хозяина Мосолов.
- С этого и надо было начинать, - сразу отошел Прокофий и посулил
твердо: - Как и ранее давал, так и теперь получишь!
Озираясь на Демидова, приказчик с опаской подошел к божнице. В ту же
минуту стряпуха забарабанила в, дверь:
- Пельмени еще подоспели, Перфильич!
- Погодь чуток, - отозвался хозяин и, оборотясь к Прокофию, залебезил:
- Ты уж, батюшка, обо всем никому ни словечка. Чего только люди могут
подумать, а ведь это я из любви к тебе последнее... Истин бог, последнее.
Пошли тебе, господи, удачи...
Он полез в угол, отодвинул икону и добыл из тайника золото...
Спустя три дня Никита Никитич хватился племянника - его и след простыл.
- Проворен, чертушка! - похвалил он Прокофия. - Непременно помчал с
жалобой в Санкт-Петербург. Теперь пойдет потеха! - нескрываемо радовался
он предстоящим неприятностям главного наследника.
Мосолов мрачно глянул на хозяина и выдавил:
- Потеха потехой, а чернильной душе, ясной пуговице от сего прибыль.
Пососут они демидовские денежки.
Никита сразу поугрюмел, радость его угасла, и он отозвался злым
голосом:
- То верно, опять разор! И где только этот варнак раздобыл на дорогу?
- Ну, этот деньгу из-под земли выроет, а на своем поставит! - сказал
Мосолов. - Вот узнает о братце Никита Акинфиевич, беда будет...
Однако в этом Мосолов ошибся. Узнав об отъезде брата, наследник
улыбнулся и сказал:
- Видно, надо и мне в Санкт-Петербург отбыть. Обновы нужны, да
высмотреть, что там братец надумал.
Молодому хозяину заложили карету. Он барственно уселся в ней и, кивнув
провожавшей дворне, крикнул, чтобы услышал Никита Никитич:
- Смотри у меня, слушать дядюшку! Пошел!
Кучер щелкнул бичом, серые кони рванули, и молодой владетель выехал из
Невьянска.
Поздней ночью Прокофий Акинфиевич приехал в Москву. Колеса грузного
рыдвана гулко загрохотали по бревенчатой мостовой. Ямщик с заляпанным
грязью лицом обернулся к заводчику:
- Вот и прибыли, сударь, в Белокаменную. Никак и рогатка!
Демидов высунулся в окно и присмотрелся. Кругом царствовали мрак и
тишина.
"Хошь бы один фонарь на всю улицу, - с укоризной подумал Прокофий и
усмехнулся: - Спит Москва-матушка праведным сном!"
Откуда-то из темноты неожиданно вынырнула длинная тень. В протянутой
костлявой руке закачался тусклый слюдяной фонарь. Бледный, трепетный свет
озарил сухое старческое лицо и реденькую седую бороду. В правой руке
старец держал ржавую алебарду.
- Кто ты? - властно окрикнул его Демидов.
- Будошник я, батюшка! Отколь изволишь ехать, ваша милость, куда путь
держишь и как величаетесь, сударь?..
Алебардщик суетился, топтался. Белесые глаза его часто моргали. Демидов
вгляделся в пергаментное, сморщенное лицо старика и засмеялся.
- Какой же ты страж? Поди, семьдесят годов отбрякал на земле?
- Ой, что ты, батюшка! Все девяносто.
Улыбка исчезла с лица Прокофия Акинфиевича. Он пристально разглядывал
старика, напоминавшего собой выходца с того света. Сухой, костистый,
одетый в кафтан, он еле держался на ногах, и фонарь в его руках заметно
дрожал.
- Пора тебе, кикимора, на покой! - насмешливо сказал Демидов. - Что ты
среди ночи проезжих пугаешь?
- И то верно, батюшка! - незлобиво отозвался алебардщик. - Давно мне
пора в домовину, все косточки гудят. Покою просят...
- Отворяй рогатку! - закричал Демидов. - Давай путь-дорогу!
- Изволь, батюшка! - Желтый глазок огонька качнулся и уплыл в тьму.
- Но-о! - заорал ямщик, и колымага вновь загрохотала по осклизлым
бревнам, своим неприятным сотрясением переворачивая все внутренности
путника...
Минули Маросейку и достигли Ильинских ворот. На Китайгородских стенах
перекликались сторожа. Унылый переклик их навевал тоску.
Демидову захотелось тепла, послушать шумный людской говор.
- Куда прикажешь, барин? - оборотясь, спросил ямщик.
- Вези вправо, к Тверской! - приказал Демидов.
- Неужто не в отцовский дом изволите? - удивленно спросил ямщик.
Прокофию Акинфиевичу представились заспанные лица московской дворни,
давно необитаемые горницы, затхлость и, главное, мертвящая тишина, которая
их наполняла, а душе после утомительной дороги хотелось поразвлечься. Он
крикнул ямщику:
- Вези к Ивану Дмитриевичу, в Большую Московскую...
"Загулял хозяин, вожжа под хвост попала!" - сообразил возница и
взмахнул кнутом. Колымага загремела под угорье...
Несмотря на полуночный час, трактир гудел разноголосьем, ревела музыка.
В большом зале в бесшабашной песне надрывались цыгане. Дородный купчина
приветливо встретил Демидова, отвел в верхнем этаже уютные покои.
Разбитной слуга мигом разжег камин; веселый огонек, лаская, согревал
утомленное тело. Утолив голод, Прокофий Акинфиевич уселся в глубокое
кресло перед камином и вытянул затекшие ноги. Снизу доносились веселые
песни, взвизги цыганок, так и подмывало окунуться в бесшабашное удальство,
но надо было беречь с таким трудом добытые на дорогу деньги. Впереди
предстояло сутяжничество по разделу наследства. Впереди ждали
крючкотворы...
Меж тем сон смыкал глаза.
Ловкий слуга уговорил Демидова разоблачиться. Устало добравшись до
постели, он бросился в мягкие перины и, утонув в них, быстро уснул...
Как ни убеждал себя Прокофий Акинфиевич, что надо поскорее выбираться
из Москвы, но соблазн встряхнуться после однообразной жизни на Каменном
"Каменный пояс", книга вторая. Киев, "Молодь", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 24 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
5 августа 1745 года на Каме, у села Янкое Устье, в пути внезапно
скончался основатель и грозный властелин многих уральских заводов Акинфий
Никитич Демидов. Страх и волнение овладели его свитой. Первое, что пришло
на ум: "Кто же теперь будет владеть столь огромными богатствами и править
обширными заводами?" После Акинфия Демидова на самом деле оставалось
несметное наследство: десятки заводов и рудников, из которых Невьянский и
Нижнетагильский не имели себе равных в России, множество деревень и сел с
крепостными крестьянами - всего тридцать тысяч душ. Много золота,
платиновых слитков, драгоценных камней и денег хранилось по кладовым и
надежным тайникам хозяина. В больших и малых городах: Москве и
Санкт-Петербурге, Ярославле и Нижнем Новгороде, Казани и Тобольске, Твери
и Екатеринбурге - везде стояли белокаменные демидовские палаты и склады.
По многоводным русским рекам плыли бесконечные демидовские караваны, а на
берегах возвышались пристани уральского заводчика. Не перечесть всех
богатств, оставленных покойным Акинфием Никитичем Демидовым! "Кому же все
это достанется? Перед кем своевременно склонить голову?" - тревожно думала
челядь.
Ходили смутные слухи о том, что крутой и неугомонный хозяин в 1743 году
уничтожил старое завещание и написал новое. После себя покойный оставил
трех сыновей: Прокофия, Григория и Никиту. Все трое были в разном
возрасте, разных характеров и привычек. Акинфий Никитич был дважды женат;
два старших его сына родились от первой жены, третий, Никита, был от
второй супруги невьянского властелина - Евфимии Ивановны, ярославской
дворянки, женщины с желчным характером. Насколько дерзко и смело вел себя
Акинфий Никитич в заводских делах и с людьми даже высоких государственных
рангов, настолько он был робок и слабодушен в отношениях с остроносенькой
и немощной женой. Сынок Никита родился от нее 8 сентября 1724 года на
берегу Чусовой, в пору путешествия жены заводчика на Урал. В память этого
семейного события Акинфий Демидов воздвиг на высоком яру реки громоздкий
каменный крест с пометой на нем о дне рождения сына. Теперь Никите шел
двадцать первый год, а братья его были уже мужами в силе. Однако держались
они при отце в тени: в заводские дела не вмешивались, жили неприметно,
безмолвно. Сейчас они должны были воспрянуть духом и выплыть из небытия.
"Кто же из них станет хозяином?" - вот о чем думал главный демидовский
приказчик Мосолов, сидя у тела почившего. Кряжистый хитроглазый старик
тревожился не напрасно. Знал он, что Акинфий порвал старое завещание, а на
кого новое переписал - это было тайной даже для него, умного и доходчивого
проныры. Хотелось Ивану Перфильевичу Мосолову не ошибиться. Уже сейчас
надо повести себя так, чтобы своими действиями и поведением не затронуть
самолюбия будущего властелина.
Хотя Мосолову было не до покойника, он велел спешно обладить дубовую
домовину. Тело хозяина обрядили в саван и уложили в крепкий гроб. Когда-то
могучий и широкоплечий, Акинфий Никитич выглядел теперь в своем последнем
прибежище хилым и старым, словно подменили его. Нос заострился, лицо стало
тонким и восковым. Разглядывая этот неузнаваемый лик еще не так давно
грозного властелина, приказчик сокрушенно думал: "Экий человек - и погас
разом! Словно свечу потушили".
Августовское солнце поднялось высоко, жгло немилосердно. Воды Камы
неслись привольно и тихо, в их прозрачной глубине отражались вековые
кедры, высокие скалы. Струги, уткнувшись в берег, стояли неподвижно.
Собирая мед с цветущих трав, жужжали пчелы. Синело небо, озолоченное
солнцем. И когда из-за ельника дохнул легкий речной ветерок, на
склоненного Мосолова повеяло тленом. Приказчику стало не по себе, его
замутило. Он с горечью снова подумал: "Скоро-то как! Был человек, тварь
живая, - и не стало. Все суета и быстротечно".
Однако ж он не поддался тоске, встряхнулся и, оглянувшись, приказал:
- Накрыть домовину! На коня холопа - и в село: звать попов отпевать
новопреставленного болярина Акинфия Никитича!
Он истово перекрестился и положил перед телом земной поклон.
- Прощай, хозяин! - В голосе приказчика прозвучала скорбь.
Не о покойном думал в эту минуту Мосолов, не его жалел, а горевал он о
себе, о жизни: "Эх, как мимолетна она! И не размахнешься во всю ширь.
Только разойдешься, думаешь - все впереди, а тут раз - и конец!"
Дубовую домовину закрыли крышкой.
Приказчик сошел со струга, ему подвели коня. Он взобрался на скакуна,
махнул рукой:
- Пошел в Невьянск!
Все поняли: поскакал Мосолов к брату покойного, к пучеглазому Никите
Никитичу Демидову. Он дядя сирот, ему и забота о наследстве.
В Невьянске, в демидовских хоромах, в железном сундуке хранился ларец,
а в нем лежало завещание Акинфия.
"Как там сказано, так тому и быть!" - рассуждал Мосолов, погоняя и без
того горячего коня: "В Невьянск! В Невьянск!"
В попутных заводских селах приказчик наказал священникам звонить в
колокола и молиться об умершем хозяине.
Унылый редкий звон огласил горы и лесные трущобы, возвещая печальную
весть. Но, узнав ее, крепостные демидовские мужики остались равнодушны.
Знали они: ушел один хозяин - придет другой, а их судьба останется
неизменной.
Тихим ранним утром Мосолов приближался к Невьянску. На востоке над
горами пылал утренний пожар зари. Проснулись птицы, в лесах началась
суетливая звериная жизнь.
На косогоре приказчик задержал коня, вздохнул полной грудью: "Осподи
боже, сколь богатства кругом, - и кому это достанется?"
С холма открывались волнистые гребни гор, деревни, притаившиеся среди
густых лесов, синие дымки тянулись к небу. Прямо у ног Мосолова
распахнулась широкая зеленая долина, по которой, отливая серебром, лениво
несла свои прохладные воды река Нейва. Птицы хлопотливой стаей тянулись на
юг: отошел спасов день - клонило к осени. Только в тихих заводях кое-где
плавали белые лебеди - "божья птица". Где-то вдали, в речном просторе,
раздался резкий и громкий, словно металлический, крик ее. Приказчик
умилился: "Ишь, богу замолилась лебедь!"
Из-за бугра вставала наклонная Невьянская башня, тянулись серые
заплоты. Завод черным помелом дыма грязнил прозрачное небо. На сердце
Ивана Перфильевича вновь с большой силой вспыхнула тревога. Ему
представился парализованный брат покойного хозяина - Никита Никитич
Демидов. Постнолицый, с закорюченным носом и зоркими глазами, он походил
на старую хищную птицу. Старик быстро раздражался, был неимоверно сердит и
в гневе страшен. Приказчик прикидывал, как полегче сообщить ему печальную
весть. "Брякнешь с маху, враз его кондрашка хватит!" - подумал Мосолов и
беспокойно заерзал в седле.
Было время, когда Иван Перфильевич любил поозоровать. Теперь давно
отошло оно. Приказчику пошел седьмой десяток, и хотя его тело еще не
согнулось под тяжестью времени, еще сохранилась сила, но былое проворство
уплыло. Сейчас Мосолов походил на старого седого волка, умудренного
большой жизнью, и брал он теперь не нахрапом, а хитростью.
Еще раз всадник окинул взором невьянские просторы, свистнул и тронулся
под угорье к заводу...
Был час, когда старый Никита Никитич под открытым небом, на крыльце,
совершал свой ранний лечебный завтрак. Обряженный в добротный бухарский
халат, с гладко причесанными реденькими волосами на высохших височках, он
сидел на кресле-возиле. Рыжий зеленоглазый мужик-хожалый, широкий в
плечах, с толстой шеей, поил хозяина из рожка кобыльим молоком. Острый
кадычок паралитика ходил челноком, узкие глазки сошлись в щелочки от
удовольствия.
Заслышав конский топот, Демидов открыл глаза, судорожно отстранил
мужика с рожком.
- Ты что не ко времени примчал? - закричал он приказчику.
Мосолов молодо соскочил с коня; медленным шагом, как побитая собака, он
трусливо побрел к хозяину. Никита Никитич пронзительным взглядом смотрел
на приказчика. Костыль в руке хозяина нетерпеливо выстукивал дробь.
- Что стряслось? Беда? - тревожно спросил старик.
Мосолов смахнул шапку, поклонился Демидову.
- Господь бог посетил нас, хозяин! - тихо сказал приказчик.
- Пожар? - от страха расширил глаза Никита. - Лес варнаки подожгли?
- Никак нет, хозяин. Свершилось положенное от бога.
- Коломенки с железом потопли?
- Никак нет. Акинфий Никитич изволил отойти... - хрипло выдавил
Мосолов.
Наступила минута тягостной тишины. Рожок выпал из рук хожалого и с
дребезжащим стуком покатился по ступеням крыльца. Старик сидел неподвижно
с отвислой нижней челюстью.
"Никак и этот отходит?" - со страхом покосился на хозяина Мосолов. Но в
эту минуту старик встрепенулся, губы его дрогнули, он поднял костлявую
руку и перекрестился:
- Упокой, господи, его душу суетную... Духовника зови, племянников
кличь. В горницу вези! - прикрикнул он на мужика. Тот послушно стал за
возилом и плавно покатил его в хоромы...
К удивлению Мосолова, старик Никита Никитич Демидов проявил неожиданную
расторопность. Он не отпустил от себя приказчика.
Мужик-хожалый привез хозяина в обширный мрачный кабинет с грузными
каменными сводами.
- Теперь уйди! - приказал слуге Демидов. - А ты, Иван, останься.
Мосолов покорно склонил голову.
В узкое стрельчатое окно скользнул робкий луч солнца и словно золотым
мечом рассек полумрак горницы. Против кресла, в котором сидел больной
старик, на стене в черной дубовой раме висел портрет Никиты Демидова-отца.
Голый большой череп поблескивал на темном полотне портрета, курчавая
смоляная борода спускалась до пояса, ироническая улыбка блуждала в густой
бороде Демидова, властно глядевшего из рамы.
Никита-сын поднял глаза на портрет.
- Видишь? - указал он Мосолову.
Приказчик смутился: в него пронзительно впились жгучие глаза Никиты
Демидова. Казалось, старый хозяин ожил и вот-вот заговорит насмешливо, с
хрипотцой.
- Что молчишь? - стукнул об пол костылем Никита-сын. - Подойди к
тятеньке, отодвинь в сторону, там - тайник.
Не спуская с портрета завороженных глаз, Мосолов неуверенно подошел и
протянул дрожащие руки.
- Не бойся, не тяпнет! - подбодрил паралитик.
Приказчик взялся за дубовую раму, и она медленно, ровно отошла в
сторону - будто посторонился хозяин, доверив секрет холопу. В стене
устроен был тайник. Никита Никитич подал приказчику ключ, и тот открыл
дверцу. В полутьме хранилища заиграли самоцветы. Одни отливали кровавым
светом, другие сверкали голубизной, зелеными огоньками пылали изумруды...
Теплыми огоньками мерцали и переливались топазы, рубины, сапфиры и
бриллианты...
Казалось, в бархатном мраке качались фонарики, излучая ласковое тепло и
радость. Самоцветы были сказочной стоимости. У Мосолова захватило дух, он
не мог оторвать очарованный взор от сокровищ.
"Вот оно где богатство! Вот какому богу поклоняются!" Жадность пронзила
все тело приказчика, словно огнем его прожгла. Окрик хозяина привел
Мосолова в себя.
- Ну ты, не заглядывайся на чужое добро! - пригрозил паралитик. - Не
тобою оно тут положено. Бери пакет да закрывай тайник!
Мосолов весь трепетал. Словно обжигаясь, он протянул руку к пакету. За
своей спиной он чувствовал пронизывающий взгляд Никиты. Хозяин зорко
следил за руками приказчика.
Пакет добыт, тайник задвинут. Никита-отец в дубовой черной раме
вернулся на место сторожить семейное добро. Глаза его по-прежнему
иронически смотрели на Мосолова, насмехаясь над ним. "Что, видел наше
могущество, да руки коротки. Сукин ты сын, пошто позарился на хозяйское
добро?"
Чтобы укрыться от демидовских глаз, приказчик повернулся к портрету
спиной и вручил паралитику пакет. Пять почерневших от времени сургучных
печатей отягощали его. Никита Никитич повертел пакет в руках, злая улыбка
змейкой скользнула на тонких губах.
- Вот тут судьба человеков! - задумчиво сказал он и посмотрел на
Мосолова.
Оба старика - один сухой, немощный, с угасающим взором, а другой
корявый и могучий еще, как старый дуб, - пристально смотрели друг другу в
глаза. Взор Мосолова был темен, недобрые помыслы затаились в нем. Куда
девалась прежняя песья покорность и угодливость! Об этом сердцем догадался
хозяин, и прикрикнул на Мосолова:
- Ну, ты забудь, что видел тут! Руки отрублю да псам скормлю в случае
чего. Клич племянников, пусть входят.
- Что ты? Что ты, хозяин! Побойся бога. Много годов служил верой и
правдой, а тут такое подумал обо мне.
- Всякое бывает. Напоследок и на старуху проруха. Подле человека всегда
бес вертится, на пагубу подбивает... Ну, ну, зови...
В горницу вошли духовник и три сына Акинфия Демидова, за ними неслышно
юркнул слуга и вновь стал за возилом. Мосолов степенно стоял по правую
руку хозяина. Он пристально поглядывал то на пакет, то на молодых
Демидовых.
Старшему - Прокофию Акинфиевичу - шел тридцать пятый год. Был он
среднего роста, узколиц, остронос, с тонкими губами. Глаза насмешливые и
беспокойные. Мосолов пуще всего боялся этих злых, холодных глаз: читалось
в них злорадство, брезгливость к людям, нездоровое любование чужим горем и
страданием. Жил он на отшибе от отца, делами не занимался, чудородил, и
чудородство его было злое, издевательское... Было что-то схожее у
племянника с дядей: тот же садизм, жестокость, утонченные издевки, только
второй - старик и прикован к креслу, а молодой безденежен, зато подвижен.
"Не дай бог, ежели завещание да в его пользу!" - со смутным страхом
покосился Мосолов на Прокофия.
Рядом с братом стоял тихий, словно пришибленный, средний молодой
Демидов - Григорий. "Все Григории у Демидовых недоумки, но работяги", -
подумал Мосолов и вспомнил мать Григория - тулячку Дуньку, крепкую,
здоровущую молодку, которую Никита Демидов выкупил из крепостной неволи и
женил на ней Акинфия. "Не в матушку сынок, хоть и честен и трудяга. Этому
же и богатство дать в руки, будет лежать втуне!" - с сожалением решил
приказчик, и взгляд его перебежал на третьего сына Акинфия - на Никиту.
Этот был круглолиц, барствен в движениях, глаза большие, темные. Одет не
по-купецки, а модно: в панталонах в обтяжку, в бархатном фраке с золотыми
пуговицами, в кружевах. Сдвинув густые брови, Никита внимательно
разглядывал тяжелый пакет, который вертел в руках дядя. "Этот - хозяин! -
определил его Мосолов. - Барство-то у него напускное, хотя сам и
дворянской крови поросль. Хват! Деду, поди, под стать, только умом и
размахом пожиже. Вот кому наследство в руки! Загремят заводы. Хоть на руку
и лют, но хозяин!"
Между тем Никита Никитич Демидов поманил к себе духовника. Старенький
священник в темной рясе смиренно подошел к заводчику и благословил его.
Демидов вручил ему пакет.
- Отец Иоанн и вы, мои возлюбленные племянники, - торжественным голосом
объявил дядя, - в сем пакете лежит духовное завещание вашего отца и
благодетеля. В нем он изложил свою последнюю волю. Сказано во святом
писании: "Чти отца твоего и матерь твою". Как повелел покойный, так тому и
быть! Но одно разумейте, дети мои: плох тот сын, который не умножит
богатств своего отца. Помолимся перед столь трудным и великим делом!
Священник стал читать молитву. Молодые Демидовы послушно вторили ему.
Положив начал, они земно поклонились дяде и покорно отозвались:
- Как отцом поведено, так тому и быть!
- Аминь! - торжественно объявил дядя. Совершив крестное знамение, он
сказал священнику: - Вскрой, отец, и огласи волю покойного.
В горнице наступила торжественная тишина. Волнуясь, священник неумело
сломал печати и вскрыл пакет. Развернутый лист задрожал в его руках.
- "Во имя отца, и сына, и святого духа, - стал читать завещание
духовник. - Находясь в полном здравии и в просветленном уме и пребывая
перед лицом всемогущего бога, я, дворянин и кавалер многих орденов,
Акинфий Никитич Демидов, владелец заводов..."
Священник раздельно по списку зачитал им названия многочисленных
заводов, рудников, строений, пристаней. Покончив с этим, он взглянул на
наследников и объявил им:
- "Завещаю все поименованное движимое и недвижимое имущество сыну моему
Никите Акинфиевичу Демидову, а другим богоданным детям моим: Прокофию
Акинфиевичу и Григорию Акинфиевичу - жалую по пяти тысяч рублей серебром.
Тому быть, и по моей смерти привести во исполнение беспрекословно и без
оттяжек..."
Голос священника дрогнул и погас. Лицо наследника Никиты Акинфиевича
засияло, он подался к иерею, намереваясь взять завещание.
- Не трожь! - решительно сказал дядя. - Пусть хранится у меня. Вы хотя
и великовозрастные, но опекуном при вас буду я, ибо старший из всех
Демидовых.
Племянник Григорий стоял тихий и молчаливый. Он пожал плечами и застыл
в скорбной позе обойденного.
Прокофий, как только отзвучали слова завещания, выскочил вперед.
Красный, возбужденный - на его узком лбу заблестели капельки пота, - он
выкрикнул в лицо дяде:
- Не быть сему! Не уступлю! Я старший сын, пошто обойден? Тут мачеха
наворожила. Погоди, добуду правду!
Задыхаясь, он выбежал из горницы.
Мосолов посмотрел ему вслед, покрутил головой.
"Эк, заело!" - подумал он. Однако Мосолова порадовало, что его ожидания
сбылись. Жалковато было только Григория. "Да ништо, эта сиротинка не
пропадет!" - облегченно вздохнул он и согнулся в три погибели перед
счастливым наследником.
- Дозвольте поздравить вас, Никита Акинфиевич, со столь благополучным
исходом дела...
Священник притих, потупил глаза в землю, стараясь избежать взгляда
Григория.
Дядя, взглянув вслед растревоженному обидой Прокофию, вдруг тихо
захихикал. Все его тощее, изношенное тело содрогалось в беззвучном дробном
смехе: старому кощею понравилась горячность племянника. В темных глазах
паралитика вспыхнуло и заиграло злое озорство...
Прокофий собрался в дальнюю дорогу, в Санкт-Петербург. Он неожиданно
явился к Мосолову, который благодушествовал за ужином: сидел за накрытым
столом, жадно пожирая жирные пельмени. Стряпуха возилась на кухне над
таганком. Демидов прикрыл дверь за собой на крючок и шагнул к столу.
Приказчик испуганно вздрогнул, вскочил.
- Ты что? Для чего закрылся? - подозрительно оглядел он гостя.
Прокофий без приглашения подсел к столу, вытянул ноги. Его злые глаза
буравили Мосолова. Тот неспокойно заерзал на скамье.
- Ну, борода, раскошеливайся! - сказал властно Демидов.
- Да что ты, батюшка, господь с тобой! Откель у меня деньги? -
залебезил приказчик и, взглянув на образ, перекрестился. - Вот истин бог,
ни алтына за душой!
- Ты не юли! - пригрозил Прокофий. - Гляди, от меня ни крестом, ни
молитвой не оградишься. Слушай, живодер, покойный тятя совершил
беззаконие...
Лицо Мосолова стало багровым:
- Побойся бога, Прокофий Акинфиевич: таким словом меня обзываешь и
почившего батюшку не по-христиански помянул...
- Ты не перебивай, когда хозяин говорит, - сдвинул брови Демидов. - Я
свое возьму! Закон на моей стороне, но к закону надо скакать до
Санкт-Петербурга, к царице-матушке! А как туда в столичный град явиться
без денег, сам знаешь. Давай в долг! - рассвирепел вдруг гость. - Перед
кем плутуешь? Ссуду подавай!
Мосолов стал крестить тучное чрево мелкими крестиками.
- Свят, свят, какие слова говоришь!
- Молчи, лысый черт! Не призывай бога, ворюга! - резким голосом
выкрикнул Прокофий и цапнул Мосолова за бороду. - Кому сказки сказываешь?
Кого обманываешь? Кто у деда хапал? Кто у батюшки крал?
Он сердито дернул приказчика за густую бороду. Мосолов поморщился,
вскрикнул.
- Молчи! - пригрозил Демидов. - Голову оторву! Плох тот приказчик,
который не хапает. Давай, дьявол, на дорогу, не то пожалеешь!
- Батюшка! - взвыл приказчик и, выбравшись из-за стола, брякнулся на
колени. - Пощади, батюшка, ни алтына у меня...
- Убью, скаред! - рванулся вперед Демидов, и глаза его недобро
сверкнули. Мосолов взглянул на злобное лицо молодого хозяина и ужаснулся,
понял: не шутит тот.
- Сколько, батюшка? - прохрипел он.
- Тыщу червонцев.
- О-ох! - простонал Мосолов. - А расписочка? Процентов сколь? -
заглянул в глаза хозяина Мосолов.
- С этого и надо было начинать, - сразу отошел Прокофий и посулил
твердо: - Как и ранее давал, так и теперь получишь!
Озираясь на Демидова, приказчик с опаской подошел к божнице. В ту же
минуту стряпуха забарабанила в, дверь:
- Пельмени еще подоспели, Перфильич!
- Погодь чуток, - отозвался хозяин и, оборотясь к Прокофию, залебезил:
- Ты уж, батюшка, обо всем никому ни словечка. Чего только люди могут
подумать, а ведь это я из любви к тебе последнее... Истин бог, последнее.
Пошли тебе, господи, удачи...
Он полез в угол, отодвинул икону и добыл из тайника золото...
Спустя три дня Никита Никитич хватился племянника - его и след простыл.
- Проворен, чертушка! - похвалил он Прокофия. - Непременно помчал с
жалобой в Санкт-Петербург. Теперь пойдет потеха! - нескрываемо радовался
он предстоящим неприятностям главного наследника.
Мосолов мрачно глянул на хозяина и выдавил:
- Потеха потехой, а чернильной душе, ясной пуговице от сего прибыль.
Пососут они демидовские денежки.
Никита сразу поугрюмел, радость его угасла, и он отозвался злым
голосом:
- То верно, опять разор! И где только этот варнак раздобыл на дорогу?
- Ну, этот деньгу из-под земли выроет, а на своем поставит! - сказал
Мосолов. - Вот узнает о братце Никита Акинфиевич, беда будет...
Однако в этом Мосолов ошибся. Узнав об отъезде брата, наследник
улыбнулся и сказал:
- Видно, надо и мне в Санкт-Петербург отбыть. Обновы нужны, да
высмотреть, что там братец надумал.
Молодому хозяину заложили карету. Он барственно уселся в ней и, кивнув
провожавшей дворне, крикнул, чтобы услышал Никита Никитич:
- Смотри у меня, слушать дядюшку! Пошел!
Кучер щелкнул бичом, серые кони рванули, и молодой владетель выехал из
Невьянска.
Поздней ночью Прокофий Акинфиевич приехал в Москву. Колеса грузного
рыдвана гулко загрохотали по бревенчатой мостовой. Ямщик с заляпанным
грязью лицом обернулся к заводчику:
- Вот и прибыли, сударь, в Белокаменную. Никак и рогатка!
Демидов высунулся в окно и присмотрелся. Кругом царствовали мрак и
тишина.
"Хошь бы один фонарь на всю улицу, - с укоризной подумал Прокофий и
усмехнулся: - Спит Москва-матушка праведным сном!"
Откуда-то из темноты неожиданно вынырнула длинная тень. В протянутой
костлявой руке закачался тусклый слюдяной фонарь. Бледный, трепетный свет
озарил сухое старческое лицо и реденькую седую бороду. В правой руке
старец держал ржавую алебарду.
- Кто ты? - властно окрикнул его Демидов.
- Будошник я, батюшка! Отколь изволишь ехать, ваша милость, куда путь
держишь и как величаетесь, сударь?..
Алебардщик суетился, топтался. Белесые глаза его часто моргали. Демидов
вгляделся в пергаментное, сморщенное лицо старика и засмеялся.
- Какой же ты страж? Поди, семьдесят годов отбрякал на земле?
- Ой, что ты, батюшка! Все девяносто.
Улыбка исчезла с лица Прокофия Акинфиевича. Он пристально разглядывал
старика, напоминавшего собой выходца с того света. Сухой, костистый,
одетый в кафтан, он еле держался на ногах, и фонарь в его руках заметно
дрожал.
- Пора тебе, кикимора, на покой! - насмешливо сказал Демидов. - Что ты
среди ночи проезжих пугаешь?
- И то верно, батюшка! - незлобиво отозвался алебардщик. - Давно мне
пора в домовину, все косточки гудят. Покою просят...
- Отворяй рогатку! - закричал Демидов. - Давай путь-дорогу!
- Изволь, батюшка! - Желтый глазок огонька качнулся и уплыл в тьму.
- Но-о! - заорал ямщик, и колымага вновь загрохотала по осклизлым
бревнам, своим неприятным сотрясением переворачивая все внутренности
путника...
Минули Маросейку и достигли Ильинских ворот. На Китайгородских стенах
перекликались сторожа. Унылый переклик их навевал тоску.
Демидову захотелось тепла, послушать шумный людской говор.
- Куда прикажешь, барин? - оборотясь, спросил ямщик.
- Вези вправо, к Тверской! - приказал Демидов.
- Неужто не в отцовский дом изволите? - удивленно спросил ямщик.
Прокофию Акинфиевичу представились заспанные лица московской дворни,
давно необитаемые горницы, затхлость и, главное, мертвящая тишина, которая
их наполняла, а душе после утомительной дороги хотелось поразвлечься. Он
крикнул ямщику:
- Вези к Ивану Дмитриевичу, в Большую Московскую...
"Загулял хозяин, вожжа под хвост попала!" - сообразил возница и
взмахнул кнутом. Колымага загремела под угорье...
Несмотря на полуночный час, трактир гудел разноголосьем, ревела музыка.
В большом зале в бесшабашной песне надрывались цыгане. Дородный купчина
приветливо встретил Демидова, отвел в верхнем этаже уютные покои.
Разбитной слуга мигом разжег камин; веселый огонек, лаская, согревал
утомленное тело. Утолив голод, Прокофий Акинфиевич уселся в глубокое
кресло перед камином и вытянул затекшие ноги. Снизу доносились веселые
песни, взвизги цыганок, так и подмывало окунуться в бесшабашное удальство,
но надо было беречь с таким трудом добытые на дорогу деньги. Впереди
предстояло сутяжничество по разделу наследства. Впереди ждали
крючкотворы...
Меж тем сон смыкал глаза.
Ловкий слуга уговорил Демидова разоблачиться. Устало добравшись до
постели, он бросился в мягкие перины и, утонув в них, быстро уснул...
Как ни убеждал себя Прокофий Акинфиевич, что надо поскорее выбираться
из Москвы, но соблазн встряхнуться после однообразной жизни на Каменном