Федоров Александр. Наследники

поднялся плечистый бородач и поманил остановившегося в раздумье среди избы
Грязнова. Беглый сразу признал в нем знакомого казака-заводилу.
"Ага, успел унести ноги в кабак", - обрадовался он и шагнул в угол.
Там, прижавшись к стене, сидел хорунжий. Крепкий, ладный, он поднял на
Ивашку веселые серые глаза:
- Кулачный боец! Ловко оборудовал шпыня!
Казак предложил по-свойски:
- Садись! Не знаем твоего роду-племени, но видать, из приверженных!
Жалуй и ты, добрый человек! - пригласил он и солдата.
На столе стоял штоф, рядом лежала теплая ржаная краюха.
Беглый и бомбардир присели.
- Как звать? - в упор спросил черноглазый казак.
Ивашка опустил глаза и нехотя отозвался:
- Прохожие мы. С сибирской стороны!
Солдат строго вставил свое слово:
- Не спеши языком, спеши делом! - Он ласково посмотрел на зеленый штоф
и придвинулся к нему.
Хорунжий ободряюще посмотрел на старика и улыбнулся.
- Ну что ж, земляк, прополощи горло, а потом речь потянется! - Он налил
чару и поднес солдату. Тот не дремал, проворно опрокинул ее и, утерев усы,
крякнул от удовольствия. Выпил и Грязнов.
- Хватай, ребята, по другой! - предложил казак.
Опростали по второй.
- Люблю проворных! - одобрил казак и огладил свою курчавую бороду.
- Куда бредете, сибирские? - пытливо посмотрел хорунжий на Ивашку и его
спутника.
Хмельное тепло побежало по жилам, сильно приободрило беглого. Хотелось
признаться, но тут седоусый бомбардир откликнулся за двоих.
- Говорили бы много, да сосед у порога! - выразительно посмотрел он на
казаков.
Хорунжий подмигнул:
- Понятно! Все туда бредут! Летает орел над степью: вчера в яицких
степях кружил, а ныне к нам в горы ждем! Ежели не сам, то птенцы его
появятся.
В избе пеленой колебался синий табачный дым. Казак посмотрел в сизую
тьму и процедил:
- Солдатушки тут гуляют! Время ноне такое. А ваши сибирские мужики как?
- вдруг спросил он Грязнова.
Ивашка насторожился и ответил тихо:
- Шли дорогами, и всюду народ о каком-то царе баил! Какой-такой царь -
и невдомек.
Казак оглянулся по сторонам и серьезным тоном тихо обмолвился:
- На духу будто сказано, разумей про себя!
Он осторожно сунул Ивашке измятый лист и прошептал:
- Сейчас упрячь, это тайное государево письмо!
- Ой, спасибо, братец! - потянулся беглый к казаку.
- Ну, сибирский, давай за побратимство выпьем. Ставь штоф! - предложил
тот.
Ивашка извлек алтыны, пробрался к целовальнику.
- Добро! - кивнул хорунжий. - Выпьем...
Хмельное разгорячило кровь. Казак повеселел, полез к Ивашке целоваться:
- Побратимы будем. Звать Михаилом Уржумцевым, а тот - Наум Невзоров.
Чуешь?
- Братцы! - умилился беглый. - Поведайте, братцы, куда мне путь
держать. Где дорога?..
Хорунжий сгреб Грязнова за плечи, привлек к себе.
- Идите, сибирские, отсель в Чесноковку, - жарко зашептал он. - Край
дальний. Сквозь горы пройдете, крепости минуете. И сидит там в Чесноковке
птенец его, бей ему челом! Он войско собирает...
- Братцы, - обрадовался беглый, - выпьем, что ли, еще?
Хорунжий повел глазами.
- Будет! - наотрез отказался он. - Иди! Путь ваш трудный. Отоспись...
Шумно было в кабаке. Хмельные питухи куражились. Кто песню визгливо
тянул, кто горько плакал: вино бередило душевные раны. В табачном густом
тумане мелькали потные лица, взлохмаченные бороды, блестели хмельные
глаза. Бренчала посуда, покрикивал бойкий целовальник. Ивашка и солдат
выбирались из кабака. Из сизой мглы кто-то протянул чару. Беглый хотел
отпихнуть ее, но, подняв глаза, встретился с горячим, призывным взглядом.
Лохматый мужик, ухмыляясь, сказал беглому:
- Пей, сродник! Гуляй! Попал в нашу стаю, так лай не лай, а хвостом
виляй!
Ивашка выпил чару, крикнул:
- Спасибо, братцы! Погуляем еще!
Сизый туман закружил волной, ухмыляющаяся рожа мужика исчезла в нем.
Распахнув дверь, вместе с теплым облаком Ивашка выкатился из кабака и,
сопровождаемый бомбардиром, веселый пошел вдоль улицы.


На Торжке сибирские обрели пару бойких башкирских коней и пустились в
горы. Вскоре степь, перевеянная буранами, осталась позади. Впереди встал
синеватый Урал-Камень. Дорога втянулась в дремучий, хмурый лес. Все теснее
и теснее сжимали ее могучие сосны, вековые кедры, густые разлапистые ели.
День стоял сумрачный, к еланям жалось низкое небо. Лишь стук дятла да
изредка бормотанье падуна тревожили эту лесную глушь.
Пофыркивая, резво бежали башкирские кони, не страшась ни лесной хмури,
ни крутых скал. Дорога петлей обходила шиханы, то ныряла в таежную чащу,
то выбегала к низинам, на болота. Кони осторожно ступали по полусгнившим
бревенчатым еланям, от тяжести их по обеим сторонам гати упруго качалась
незамерзающая трясина.
А горы становились все выше и выше. На кремнистых увалах Сыростана
открылись Уреньгинские горы. На высоких сопках белым дымом кружился и
кипел в бешеном вое буран.
Дорога вновь нырнула в чащобу, опять простерлась тишина. Всю дорогу
солдат рассказывал про любезные ему пушки, называя их ласковыми именами.
- Пушка - она солдатская спасительница! - восторженно говорил
бомбардир. - Хотя наводчик и первая персона, но и она матушка-красавица
главная. Без нее - никуда. Бывало, ловко саданешь по врагу, гул идет, а
там, глядишь, и побегут супостаты - жарко доводится им от меткого огня! Ну
как тут не порадоваться. Обнимешь ее, медную голубушку, поцелуешь: "Мать
ты наша, солдатская помощница в бою!"
- Неужто так любишь свое дело? - спросил Ивашка.
- А как его не любить, потому оно самое что ни есть главное для
солдата! До смерти будешь предан ему.
Лицо старого бомбардира потеплело, глаза засверкали. Солдат покрутил
седой ус, вздохнул:
- Вот бы к _нему_ добраться! Он, брат, понимает в орудиях толк. Старый
воин. Да и как орудие не любить и не беречь! Оно что милая у служивого! -
с лаской заговорил солдат о пушке.
Вдруг конек под ним словно споткнулся, зафыркал. Запрядал ушами и конь
Грязнова.
- Зверь, поди! - сказал Ивашка и ухватился за рогатину.
Тревога оказалась напрасной: спал зимним сном лес, спали под
выворотнями в теплых берлогах медведи, только изредка блуждающим огоньком
среди заснеженных лесин мелькнет золотой хвост убегающей от всадника
лисицы.
Чуть слышно хрустнул сухой сучок, и на скале, нависшей над тропой, как
призрак встал сухой седенький старичок в черном азяме. Не успел Ивашка и
окликнуть его, как он исчез. И снова мертвящая тишина, и снова спокойно
бежит конек. "То раскольничий старец, - догадался солдат. - Знать, близок
потайной скит. Вот она, лесная глушь! Будто спит, а под спудом идет своя
недремлющая, невидимая суета..."
После долгого непрестанного бега коняги вынесли на свежие вырубки.
Лесной ветерок пахнул в лицо гарью. "Жигари близко", - сообразил беглый.
И верно, скакун примчался в курень углежогов. Подле тропки темнели
угольные ямы. Последний сиреневый дымок, выдыхаясь, тянул к вырубкам. Ямы
были пусты, обширны. Среди землянок на малой слани толпились чумазые
жигари. Завидев проезжих, они мигом окружили их.
- Мир на стану! - крикнул Грязнов и сбросил косматую папаху.
- Спасибо на добром слове! - добродушно отозвались пожогщики. - Куда
путь держите, добрые люди, и что слыхано?
По тому, как были они одеты, по их поведению понял Грязнов: бросили
мужики работу и собрались в неведомую путь-дорогу.
- А где куренной? - сурово спросил он.
- Убег, ирод! - поугрюмели мужики. - А вы от хозяина, что ли, посланы?
- Ага, от хозяина, да не от Демидова, а от царя-батюшки Петра
Федоровича! Бросай работу, братцы! - крикнул он жигарям.
- Эгей, чумазые! - закричал бородатый углежог. - Слыхали, братцы? И
впрямь волюшка вышла!
Жигари протягивали приезжим кто последнюю краюшку хлеба, кто сухарь.
Мужики наперебой предлагали:
- Дай коню роздых, упрел небось. Путь немалый.
- Едем мы, братцы, к атаману, присланы от царя-батюшки народ в воинство
верстать.
- Куда вы, туда и мы! Ко времени подоспели!
Люди весь вечер не отходили от прибывших. Костер жарко грел
возбужденные лица. Огонь то взмывал кверху, выше ельника, и осыпал табор
искрами, то притухал под свежей охапкой хвороста. Но синие быстрые языки
огня жадно лизали сушняк и вскоре вновь вздымались пламенем. Озаренные
светом костра, черные от несмываемой сажи трудяги-жигари слушали дивную
весть.
Спал заваленный снегами лес, молчали угрюмые горы, только месяц золотым
кольцом катился от шихана к шихану, нырял в облака и, блестя, играя, вновь
выбегал на простор. Искрились и горели самоцветами пушистые снега; зеленый
свет струился с неба. А лесные братья-жигари не думали спать. Раскрыв рты,
жадно ловили слова беглого.
Ивашка извлек из-за пазухи заветный лист, развернул его. И, делая вид,
что он грамотей, по памяти читал мужикам:
- "И будете вы жалованы крестом, бородою, реками, землей, травами и
морями, и денежным жалованьем, и хлебным провиантом, и свинцом, и порохом,
и вечной вольностью..."
- И вечной вольностью! - как молитву, в один голос дружно повторили
работные.
Старый обдымленный жигарь истово перекрестился и сказал вслух:
- Слава те господи, дождались светлого дня! Пойдем, братцы, на добрую
жизнь.
В костре стрельнул уголек, золотой пчелкой искорка унеслась в темь.
Солдат оглядел повеселевшие лица жигарей и сказал им:
- А что, братцы, вольность дело хорошее, да сама по себе она не придет
сюда в лес-чащобы. Давай артелью к царю-батюшке двинемся. Ноне на слом
будет брать дворян да заводчиков.
- А что ж, мы-то всей душой! Ведите нас! - заговорили жигари.
С гор подул ветер-полуночник, по лесинам, потрескивая, пощелкивая,
пробирался неугомонный морозище. Жигари нехотя разбрелись по землянкам и
балаганам. Там они забылись в тяжелом, тревожном сне. Впритык среди
согретых тел улеглись после маятной дороги беглый и солдат. Сон сразу
сморил их. Только у костра топтались терпеливые башкирские кони,
неторопливо хрустя сухим сеном...
На заре старый жигарь взбудил лесных братков, и Грязнов повел их в
Чесноковку.
Три сотни крепких, кряжистых мужиков, закопченных, чумазых, вытянулись
ватажкой на глухой лесной дороге. Шли они вооруженные топорами, дубинами,
рогатинами. Шагали молча: лесная хмурь да тяжелая каторга отучили от
песни. И оттого грознее, суровее казалось шествие. Из-за облака блеснуло
солнце, сверкнуло" на острых топорах.
Чудилось, будто из-за темного леса занялась черная страшная туча и
заблистала молниями. Вот-вот ударит гром и разыграется буря.
Дорога тянулась через горные кряжи, то поднималась к перевалам, то
спускалась к долинам. Многим из жигарей была знакома эта древняя гулевая
дорожка. Пролегла она из России, пересекла Уральские кремнистые хребты и
ушла в глубь необъятной Сибири.
В глубоких падях лежали притихшие заводы, не дымили домны, простиралось
над ними чистое белесое небо, а вокруг - пушистые снега. По скатам гор
виднелись заводские селения.
Во вторую ночь пути в небе вспыхнуло и постепенно погасло зарево. Лишь
облака, плывшие над каменным хаосом гор, нежно порозовели от еще тлевшего
внизу пожарища.
- Ну, теперь свои близко! - полной грудью вздохнул Грязнов.
Задолго до подхода к Чесноковке ватага жигарей почувствовала близость
пугачевского стана. По торным дорогам и тропам тянулись толпы заводчины,
они, как первые вешние струйки с гор, вливались в работную ватажку. На
пути стали встречаться конники.
К полудню ватажка выбралась из чащоб, разом расступились горы,
распахнулся лес, из туч брызнуло солнце, и яркое сверкание озарило укрытую
снегами широкую понизь. Среди наметенных сугробов тонуло обширное селение.
К сумрачному небу вились дымки. Ветер донес запах жилья, собачий лай.
Жигари прибавили шагу.
Сидя на коне, Ивашка издалека заметил неладное.
Впереди расстилалось поле; в полуверсте от сельской поскотины двое
пеших наскочили на проезжего конника и сволокли его в снег.
- Никак тати? - показал вдаль бомбардир и стегнул конька.
Два дюжих казака, не стесняясь набежавших конников, вытряхнули
поверженного пленника из добротного полушубка.
- Да что вы, братцы? - взмолился проезжий. - Да я ж тут свой!..
- Попина в свои лезет! Скидывай пимы! - озоровали казаки.
- Да ведь тут разбой! Непорядок это! - не стерпел бомбардир и гаркнул
на все поле: - Стой, окаянные! Что вы робите?
- Отстань, пес, - огрызнулся станичник. - Не видишь, что ли, попа
облегчаем... Скидывай, долгогривый, пимы! - накинулся он на поверженного,
но и рук не успел протянуть, как Грязнов огрел его плетью.
- Расходись, остуды! - злобясь, закричал Ивашка. - Это что же удумали?
Под носом у атамана свой народ обижаете? Брысь, окаянные!
Завидев бегущих на подмогу жигарей, казачишки подались прочь.
Грязнов соскочил с коня и шагнул в сугроб. Из снега поднялся долговязый
жилистый поп. Беглый вытаращил глаза: разом вспомнил тайгу, Кыштым...
- Савва!.. Отец Савва!
- Я самый и есть! - добродушно отозвался поп. - Но кто же ты? Что-то не
упомню тебя.
- Я беглый демидовский. Из лесных куреней. Может, и вспомнишь Ивашку
Грязнова.
- Не помню. Мало ли у Демидова работных, но чую, добрый ты человек! -
искренним тоном отозвался Савва.
Набежавшие жигари с удивлением разглядывали священника, одетого
по-крестьянски. Он поднял и отряхнул от снега отбитый полушубок и
облачился в него. Ивашка взобрался на коня и крикнул своим молодцам:
- Братки, это бунташный поп! Нужный он человек!.. А я, батюшка, из
Сибири к хозяину еду и народ привел. Хочется нам хоть одним глазком
глянуть на него и перемолвиться словцом о деле.
Священник подтянулся, окинул ватажка проницательным взглядом.
- Его величество государь Петр Федорович далече пребывает от сих мест.
А дела тут вершит его сиятельство граф Чернышев, - твердо ответил иерей.
- Ой ли? Сказывали, тут атаман Зарубин проживает! - разочарованно
отозвался Ивашка.
- Молчи! - пригрозил поп. - Вороги его сиятельство кличут Чикой, а нам
доподлинно ведомо, что он граф. Веди богатырей! Ко времени подоспели,
молодцы!
- Это мы и без тебя, батя, ведаем! - нахмурился солдат. - Дело у нас
военное, и команду знаем. Веди!
Ивашка в сопровождении священника повел углежогов в село.
После лесной тишины жигарей поразило многолюдье. Они с удивлением
разглядывали село. На улице суетился народ, скакали конные. В домах было
шумно. Из окошек и ворот выглядывали любопытные бабы, малые ребята.
Сбежавшиеся станичники, в свою очередь, глазели на черных от копоти,
оборванных людей.
- Что за черти? Откуда только и взялись!
Но заводчина встретила своих радостно и приветствовала криками,
размахивала ушанками.
Грязнов, подбоченясь, выступал на коне впереди своей ватаги. Рядом с
ним ехал бомбардир. Ему было лестно и любопытно. Кругом словно в котле
кипело. Дворы и проулки были запружены санями, подле галдели люди. На
площади перед церковью горели костры: заводчина готовила пищу. Селение
походило на великое торжище. Кого только тут не было! Казалось, сюда
сбежались со всего Урал-Камня, съехались со степного Яика, собрались даже
с дальних лесных углов Башкирии. Больше всего было здесь уральской
заводчины. Из многих горных заводов можно было встретить людей: из
Белорецка, из Сатки, из Косотура, Миньяра... Их нетрудно было узнать по
землистым лицам, по жилистым корявым рукам, опаленным у домен бородам, по
сутулости, полученной в результате тяжелого непрерывного труда. Немало
встречалось тут и приписных мужиков, беглых, крепостных; они узнавались по
убогой крестьянской одежде - рваным зипунам, дерюжным сермягам и лаптям...
Суетились у котлов ордынцы: косоглазые киргизы в верблюжьих бешметах и
малахаях. Варили конину скуластые башкиры в остроконечных рысьих шапках.
Бродили по улице лихие яицкие казаки - сильные и драчливые станичники,
одетые в добрую казацкую справу. Собралась беглая голытьба, гулящие люди,
сибирские варнаки и все через край хлебнувшие соленого горя, прошедшие
огонь и воду, испытавшие барский гнет, плети, кабалу и тяжелую рекрутчину.
Ныне все эти люди шумным потоком устремились в Чесноковку, где становились
под знамена Пугачева, верстались казаками. Они прибывали каждый день,
увеличивая пугачевское войско.
Ивашка с любопытством разглядывал воинство, и в сердце его крепла
уверенность в правоте затеянного дела. "Сермяжная Русь поднялась ноне! Как
после этого устоять барам!"
Отец Савва указал на высокий дом:
- Туда веди жигарей. Там сам батюшка граф пребывает.
- Погоди чуток, милый! - тихонько сказал солдат и глазами поманил
Грязнова в сторонку. Они отъехали, и бомбардир просительно посмотрел на
беглого:
- Родной ты мой, связали мы жизнь нашу одной веревочкой. Ни тебе, ни
мне назад ходу нет. Пойдем сейчас к этому самому графу, чую, свой он
человек. Вот и скажи ты ему про меня, что я не приблудный сын, а
бомбардир, русский солдат. Глаз у меня верный; фрунт держать учен и другим
воинским премудростям обучен. Незадарма шпицрутенами секли не раз... Буду
верой и правдой служить, но пусть оставят при тебе!
- Добро! - охотно согласился Грязнов. - Быть тебе, Федор, моим военным
советчиком и первым бомбардиром.
- Уж не бойся, не подведу! - твердо пообещал солдат.
- Верю, и потому будет так, как просишь!
Они повернули коней к высокому дому. Проехали мостик, переброшенный
через незамерзающий ручей, и очутились у строений.
У забора топтались привязанные кони, гомонили толпившиеся казаки. Перед
домом стояли две виселицы. Беглый в страхе отвел глаза, по сердцу побежал
неприятный холодок.
- Ништо, это только в первый раз страшенно зреть, а после обвыкнется, -
угадывая его мысли, успокоил отец Савва. - По чиноположению своему я
многих грешных тут напутствую в дальний и необратимый путь. Освобождаю мир
от скорпионов. Айда за мною! - вскричал поп и взошел на крыльцо.
В горнице шумно толпились казаки. Они бесцеремонно разглядывали
пришедших.
- А куда этот на деревяшке прет! - с насмешкой спросили они.
- Ты не смейся. Без ноги, да с головой! - не смутился бомбардир,
отряхнул снег у порога и шагнул следом за Грязновым в избу.
За столом сидел кряжистый бородатый детина в казачьем чекмене. Отец
Савва тихонько толкнул Грязнова и поклонился атаману:
- Ваше сиятельство, еще ватага к нам прибыла!
Серыми пронзительными глазами Чика уставился в беглого.
- Кто такие? - строго спросил он.
- Демидовские жигари, пришли под высокую руку государя, - с
достоинством поклонился Ивашка.
- Добро! Ко времени подоспели! Садись, молодцы, гостями будете, -
радушно пригласил атаман. Казаки потеснились, дали прибывшим место.
Бабы-стряпухи подали на стол миски, полные горячих жирных пельменей.
Появились и штофы с вином, поднялся говорок. Атаман налил чары, одну,
большую, пододвинул Грязнову.
- Во здравие государя! - поднял чару Чика и поклонился гостям: - Начнем
с богом!
Казаки дружно осушили чары. Не отстал и беглый.
- Эк, по всему видать, и ты добрый питух! - весело прищурил глаза
атаман. - Это добро. Кто чару пьет, тот и в драке лих... Э, да ты еще не
казак! - Он схватил Ивашку за волосы и засмеялся.
Беглый смутился. Сидевший рядом с ним атаман дружески хлопнул его по
плечу.
- Ничо, не горюй, друг! Враз в казаки поверстаем! - Он пошарил в углу,
достал ножницы. - Нагнись!
Беглый покорно склонил голову. Атаман проворно подстриг его под кружок.
- Ну вот, и казак ныне! - весело произнес Чика. - А теперь выпьем за
поверстанного!
- Ваше сиятельство! - вдруг возопил солдат. - А меня что же обошли!
- Да куда тебя на деревянной ноге! - отмахнулся Чика.
Солдат потемнел, просительно посмотрел на Грязнова. Беглый понял и
весело сказал атаману:
- То не простой человек. Он первый бомбардир.
- Бомбардир! - изумленно вскричал Чика и уставился в солдата. - Да что
ж ты промолчал. Пушкари да бомбардиры у батюшки царя Петра Федоровича ныне
первые люди! Верстай и его в казаки! - предложил атаман, и солдату Волкову
тоже подстригли волосы под кружок.
В избе стало шумно, гомонили все. Потные от жары бабы-стряпухи проворно
меняли миски с пельменями да подставляли штофы. Распахнув чекмень, Чика
разглаживал бороду да подбадривал атаманов:
- Послужим, братцы, верой и правдой батюшке государю! Побьем всех
ворогов! На слом возьмем!
- На слом! На слом! - подхватили атаманы.
Грязнов и бомбардир неделю пробыли в Чесноковке, и каждый день атаман
приглашал их к обеду. Пугачевский полковник кормил гостей изобильно. С
раннего утра множество поселян из ближних и дальних слобод приходили на
поклон к Чике, и каждый приносил ему дар: кто гуся, а кто поросенка. В
амбаре стояли бочки с вином. Казаки потихоньку пили хмельное, но атамана
побаивались.
Народ любил его за справедливость и заботу о простых людях. Приказано
было всем атаманам и старостам народ в обиду не давать, наборы среди
жителей производить равномерно, а женкам и детям ратных людей, пребывающих
в походе, отпускать провиант из казенных и мирских магазинов.
В каждом селении и заводе был поставлен свой атаман или староста. Они
рассылали разъезды, держали на дорогах заставы и зорко следили за каждым
проезжающим.
Всех своевольцев и грабителей атаман нещадно карал батогами. Шли к нему
попы, он встречал их почтительно и склонял на свою сторону. Многие из них
среди народа восхваляли "государя-батюшку". Из Осы приехал с поклоном
воевода, привез пушку, бочку пороха и два воза медных денег. Чика принял
дары, приказал воеводе по-казачьи остричь волосы:
- Будь ты отныне казак, а не воевода! Полно тебе мирскую кровь-то
сосать!..
Каждый день в Чесноковку подходили новые и новые толпы повстанцев,
атаман верстал их в казаки.
Меж тем из-под Красноуфимска прискакал гонец с радостным сообщением:
Салават Юлаев со своими башкирами занял городок. Атаман задумался, дерзкие
мысли пришли ему в голову: решил он захватить Кунгур да Челябу. Поручил он
табынскому казаку Ивану Кузнецову принять начальство над башкирами и вести
их в пермскую землю. Тут и Грязнову выпало счастье: вызвал его атаман,
долго вглядывался в него пытливо, наконец сказал:
- Вижу, верный ты человек! Сослужи государю-батюшке службу: веди свое
воинство на Челябу, преклони ее к нашему делу!
Грязнов не утерпел, подошел к атаману, обнялся с ним.
Не мешкая, Ивашка с бомбардиром подняли свое воинство в поход. За
околицей мела пурга, выл злобный сиверко. Но демидовские жигари, не
страшась ни мороза, ни ветра, бодро тронулись по сибирской дороге на
Челябу.

3

В Челябу из слободы Кундравинской прискакал купецкий сын Ануфриев и
насказал разных страхов. От него узнали, что пугачевские войска заняли
крепости Чебаркульскую и Верхнеуральскую.
Купецкий сын заготовлял овес для торговлишки, когда пугачевцы подошли к
слободе Кундравинской. Население, разодевшись во все праздничное, толпой
вышло им навстречу. Слободской поп приказал ударить в колокола и собрал
причт, чтобы поднять иконы и хоругви для встречи атамана Грязнова.
Из-за горы показались пугачевские войска. Впереди ехал сам Грязнов -
кряжистый, русобородый. На нем расстегнутая крытая шуба, под ней бешмет,
обут атаман в сапоги, на голове шапка-чепан, опушенная лисицей. За ним шли
четыреста бойцов с семью чугунными пушками:
Бомбардир Волков любовно оглядывал их, прислушивался и время от времени
покрикивал команде:
- Поглядывай за голубушками!
Поравнявшись с толпой слобожан, пугачевский атаман крикнул:
- Здорово, детушки!
Толпа дрогнула и закричала "ура".
По занятии Кундравинской повстанцы разбили царев кабак, атаман забрал в
свою войсковую казну деньги из конторы и пожег все бумаги: кабальные и
долговые записи. Вечером кундравинцы присягали "императору Петру
Третьему".
Ночью спрятавшийся от расправы под стог сена купецкий сынок Ануфриев
вылез и, побросав заготовленные возы с кулями овса, сбежал в Челябу...


На другой день в Челябу прибыла рота тобольского батальона и с нею
полевая артиллерия под начальством подпоручика Федора Пушкарева.
Челябинский бургомистр встретил войска хлебом-солью. Роту на постой
разместили на посадье, а орудия полевой артиллерии установили на площади
против воеводского дома. Алексей Петрович вызвал к себе Пушкарева,
расспрашивал его о драгоценном здоровье Чичерина.
Тем временем, пока шла официальная беседа, толпа казаков собралась
возле расставленных орудий и с любопытством разглядывала их. Старый
канонир стал отгонять их прочь.
Высокий, с окладистой бородой казак Михаил Уржумцев толкнул плечом
канонира и крикнул:
- Сторонись, дай я покажу, как палят!..
Он проворно бросился к пушке и быстро повернул ее на город. Часовые
накинулись на зачинщика, но бывший тут же хорунжий Наум Невзоров закричал:
- Казаки, пора действовать!
Казаки мигом окружили орудия и повязали часовых. Солдаты тобольской
роты со страху разбежались кто куда.
Восставшие повернули пушки на город, приставили к ним своих часовых с
зажженными фитилями, грозя в щепы разнести Челябу. Толпа устремилась к
воеводскому дому. Два воеводских холопа выскочили из сеней со старыми
мушкетами и дали залп, но казаки стащили их за полы с крыльца и
обезоружили.
Воевода выглянул в окно и ахнул. От страха он упал на четвереньки и
пополз под кровать. Ворвавшиеся в горницу казаки извлекли его оттуда за
ноги и потащили в казачью войсковую избу. Он упирался, но казаки били его
прикладами и орали:
- Иди, черт, мы еще с тобой поговорим!
Подпоручик Пушкарев, услышав шум и крики у воеводской канцелярии,
быстро сообразил, в чем дело. Он бросился на посадье. Угрозами он собрал
полсотни штыков и внезапно окружил оставленных у пушек часовых-повстанцев.