Федоров Александр. Наследники

однако послушно принял ее и, поперхнувшись, стал пускать синие кольца.
Павильон постепенно наполнился приближенными. Гремя стульями, все
уселись за стол и занялись карточной игрой.
Великий князь ставил один золотой за другим и проигрывал. Он хмурился.
Дым все гуще и гуще заволакивал комнату. Слуги приготовили пунш, и
кругом заходила чаша. Петр Федорович, не брезгая, пил со всеми из одной
чаши.
Гомон и шум становились сильнее, - хмель окончательно овладел
собутыльниками цесаревича. Великий князь сидел, широко раскинув огромные
ноги в ботфортах, его осоловелые глаза смыкались, голова клонилась на
грудь.
За окнами погасал серенький день. Никита тихонько выбрался из павильона
и побрел по аллее. Под ногами похрустывал мягкий снежок, со взморья
задувала моряна, шумела в обнаженных липах; темными призраками они
сторожили тропку. От проклятого вонючего кнастера было горько во рту,
кружилась голова. Демидов полной грудью вдыхал свежий воздух. Вдали, в
конце аллеи, серой колеблющейся пеленой мелькнуло незамерзшее море. В
лиловые тучи медленно погружалось солнце...
Когда Демидов вернулся в павильон, в густом дыму тускло горели свечи в
канделябрах. Петр Федорович был совершенно пьян, неуклюже размахивал
длинными руками и кричал:
- Король Фридрих велики зольдат!..
Завидя Никиту, он поманил его к себе:
- Демидоф, мой друг, я люблю тебя! Ты богатый купец...
Никита Акинфиевич почтительно поклонился:
- Премного благодарен, ваше высочество.
Он подошел к нему, но великий князь, опираясь о стол, поднялся и,
шатаясь, пошел к дивану. Никита подсел рядом.
- Демидоф! - выкрикнул Петр Федорович, икнув.
Никита угодливо склонился к наследнику.
- Ты богат? Дашь денег? - настойчиво сказал Петр Федорович и дохнул
винным перегаром в лицо Демидова.
- Будут деньги, ваше высочество. Завтра же доставлю сюда! - твердо
посулил Никита.
- Тес... Только никому... Молшок! - прошептал пьяно великий князь.
- Убей бог, никому! - искренне пообещал заводчик.
Бережно обнимая наследника за талию, Демидов уложил его на диван.
Погасли последние лиловые отблески заката. В аллеях сгустилась тьма.
Сквозь чащу доносился отдаленный рокот моря. Петр Федорович ворочался и
что-то бормотал во сне...
Демидов сидел подле и думал:
"Как же насолить братцу Прокопке? Ужо погоди, через великого князя
подкопаюсь под тебя!"
Но подкопаться все-таки не довелось. Спустя несколько дней Никита добыл
из кладовых отцовское золото, драгоценные камни и отвез их великому князю.
Петр Федорович был в восторге. Он зазвал Демидова в кабинет и возложил на
него красную анненскую ленту.
Тяжело сопя, он прищурился, любуясь сановитым видом Никиты Акинфиевича
с лентой через плечо.
- О, чудесна кавалер из тебя получился! - воскликнул наследник.
Демидов с жаром облобызал его руки.
- Век не забуду, ваше высочество, столь высокой награды! - благодарно
сказал он.
- Но ты, Демидоф, возложишь ее, когда тетушка-цариц не будет... Я, Петр
Федорович, буду император! - Он выпятил грудь и важно надулся;
бессмысленные глаза его подернулись серой пеленой.
И опять в Никите стали бороться два чувства: хотелось - ох, как
хотелось, - пролезть в знать, и в то же время долговязый принц-немец
внушал отвращение. "Неужто в такие руки попадет наше обширное и славное
царство?" - сокрушенно подумал он и еще больше приуныл от мысли: "Хороша
награда, коли носить ее нельзя!.."


Поздно ночью возвратился Никита Демидов из Петергофа и очень удивился,
когда в одной из дальних комнат увидел яркий свет. Он вопросительно
посмотрел на дворецкого.
- Ваш братец Григорий Акинфиевич изволили прибыть в столицу и теперь
поджидают вас!
Тяжелыми шагами Никита прошел вперед и распахнул дверь. Под окном в
кресле в глубоком раздумье сидел средний брат.
- Ты что тут? - недовольно спросил его Никита.
Григорий поднялся и пошел навстречу брату. Они облобызались.
- Прибыл по делу о наследстве, - сказал он. - Вызван сенатом для
опроса!
- Ты что ж, заодно с Прокофием? - спросил брат.
- Что ты, Никитушка! - обиделся Григорий. - Сам по себе. Боюсь, оба вы
горячие и неприятностей наговорите друг другу.
Он выглядел простовато. Лицо было добродушно, бесхитростно; Никита
успокоился.
- Послушай, братец! - тихо заговорил Григорий. - Нельзя ли по-хорошему
разобраться? Судьи да сутяги разорят нас! И мне ведь пить-есть надо. Ты не
обижайся, Не хочу я свар, давай мириться!
- С тобой - готов! - повеселев, сказал младший брат. - А с Прокофием -
ни за что! Бесноват! Хитер! Лукав! Небось уж по Санкт-Петербургу наследил!
- А ты смирись, не разжигай себя, - посоветовал Григорий.
- Ты вот что мне лучше скажи, когда в сенат идешь?
- Это, братец, когда вызовут, - спокойно отозвался прибывший.
- Ох, милый ты мой, тогда жди с моря погоды! - насмешливо сказал
Никита. - Действовать надо. Давай напишем просьбу на старшего!
Григорий отрицательно покачал головой.
- Ни на тебя, ни на него писать не стану! - твердо сказал он. - По
чести, без свары будем делить имущество батюшки!
Никита прищурил глаза, подозрительно взглянул на брата и подумал: "Что
он, дурачок, недоумок или лукавит?"
Григорий уселся в кресло и, показывая брату на обстановку, сказал с
восхищением:
- Николи я в столицах не был и удивлен роскошеством батюшкина дома!
"Нет, не лукавит он, - решил Никита. - Простоват, вот и все!"
Совсем повеселев, он сказал брату:
- Раз нравится тут, ну и живи! Все братья здесь хозяева. Прости, мне
надо отдохнуть. Устал весьма. У великого князя был!
- У великого князя! - в изумлении повторил Григорий. - Ишь куда
забрался!..
Все дни Григорий проводил в осмотре Петербурга или сидел с дворовыми в
вестибюле и слушал их побаски. Вел он себя просто, доступно, и это
дворецкому не нравилось. Однажды он заметил молодому хозяину:
- Вы, батюшка, помене тары-бары-растабары с дворней разводите, уважение
потеряете!
Григорий сердито засопел и вдруг властно сказал:
- Я не попугай и не петух в павлиньих перьях! А живу, как мне хочется,
и тебя, старик, не спрошу!
Он несколько раз ходил к брату Прокофию, уговаривал его примириться с
Никитой, но тот хмуро гнал его прочь.


Прокофий Демидов, узнав, что государыня передала дело о наследстве
сенату, каждый день стал досаждать сенатским чиновникам. Они отмахивались
от досужего просителя - не до того было! Суета в сенатской канцелярии
поднималась очень рано. В девять часов утра Прокофий являлся в приемную,
избирал удобное место и плотно усаживался, наблюдая своеобразную жизнь
сената. Мимо него как тени шмыгали чиновники в потертых мундирах с папками
под мышкой.
- Погоди ж, крапивное семя, добьюсь своего! - ворчал он и терпеливо
высиживал в приемной весь день.
В один из дней Прокофия особенно одолевала скука. В длинных коридорах
было пустынно, полутемно, пронизывала прохлада. Демидов, взглянув на
служителя, встал с кресла и осторожненько заглянул в одну из дверей. В
обширной палате с каменным сводом за длинными столами сидели писчики и, не
переводя дыхания, строчили, издавая гусиными перьями сухой однообразный
треск.
- Господи боже, до чего же скучно! - вздохнул Прокофий, тихонько
прикрыл дверь и вернулся на прежнее место.
- Ты, батюшка, я вижу, который день высиживаешь тут, как наседка. - В
белесых глазах отставного солдата мелькнуло сочувствие.
- Да, все поджидаю, когда решится мое дело! - простодушно сознался
Демидов.
- Эх, сударь, да в уме ли ты! - воскликнул служитель. - Да когда ты
этого дождешься? Не так легко тут добыть истину!
- А я их измором возьму, служивый! - решительно сказал Прокофий.
Служитель хлопнул по фалдам старенького мундирчика:
- Эх, батюшка, не по силе и терпению задумали дело! Да разве тут
высидишь решение? У нас, сударь, дела лежат полета годов, а то и поболе!
Оно и лучше, вылеживаются. Сказано: поспешишь - людей насмешишь! А тут,
глядишь, полежит-полежит, тем временем спорщики помирятся, а то и помрут.
Демидов помрачнел. Он уже слышал про сенатские порядки, про неимоверную
волокиту и лихоимство, царившие среди сенаторов. В Санкт-Петербурге много
рассказывали о лисичкинском деле. В ту пору в сенате открыли целое
отделение, состоявшее из обер-секретарей, секретарей, столоначальников и
писцов; все они три года занимались составлением записки из лисичкинского
дела, в котором имелось триста шестьдесят пять тысяч листов. Краткая
записка, учиненная борзописцами, заключала в себе только десять тысяч
листов.
Сутяжничество началось по доносу фискала Лисичкина о злоупотреблениях,
имевших место в питейных откупах. Для разбора дела судьи вместе с обозом,
груженным столь громоздким произведением канцеляристов, отправились на
место происшествия.
После долгого пути обоз остановился в корчме, и ночью - случайно ли, а
может, и по злому умыслу - вспыхнул пожар, и все дело, столь мудро и
казуистично построенное, сгорело. Тем все и окончилось...
Вспомнив это, Прокофий Акинфиевич забеспокоился, но с горделивым видом
сказал:
- Дело мое должно решиться по указу самой государыни!
Служитель построжал.
- Ее императорское величество матушка-царица наша о всех подданных
заботится! - торжественным тоном изрек он. - Но то надо, милый, учесть:
она, матушка, одна, а нас, холопов, много!
- Это верно! - согласился Прокофий. - Но как же тогда быть?
- А быть так; ждать свой черед! В сенате делов много, и каждый указ
свое исполнение имеет. Подождешь, сударь, с годик-два, тогда, может быть,
и подоспеет твоя пора!
Служитель отвернулся к окну, за которым над адмиралтейским садом
кружилось воронье. Прокофий тихонько подошел к старику, тронул его за
плечо:
- Скажи-ка, служивый, где та тропочка, по которой можно скорее прийти к
развязке нашего узелка?
Служитель помедлил ответом, вынул табакерку, заправил в нос понюшку
табаку, чихнул.
- С этого, сударь, и начинать надо было! - после раздумья сказал
старик. - Перво-наперво эта тропочка начинается от сего места, а дальше
она побежит к начальнику канцелярии...
Он замолчал и скромно опустил глаза.
- Ох, грехи наши тяжкие! - вздохнул старик. - Беда мне, сударь, с вами.
Но что делать, такой добрый у меня характер...
- В долгу не останусь, ей-ей! - тихо посулил Демидов. - Научи только!
- А ты приходи завтра да захвати лепту на воспитание сирот. Их
превосходительство - попечитель сиротского дома. Ах, господи, сколько
хлопот у него! Ну, иди, иди с богом! Завтра приходи, там видно будет!
Прокофий потихоньку выбрался из приемной и заторопился домой...
На другой день Демидов явился в сенат и вручил седенькому служителю
серебряный отцовский рубль.
- Допусти без доклада! - указал он на дверь кабинета.
Старичок попробовал рубль на зубок.
- Добр целковый! - восхищенно покрутил он головой. - Иди, что ж
поделаешь...
Прокофий тихонько приоткрыл дверь и юркнул в кабинет. Учтиво склонился
перед начальником. Высокий, с лицом, обрамленным седыми баками, тот
сердито набросился на Демидова:
- Кто вы такой, сударь? Как сюда попали?
- Виноват, ваше превосходительство! - почтительно изогнулся Демидов. -
Казните, но выслушайте! - Он быстро подошел к столу и выложил тугой
мешочек. - Наслышан я, что вы изволите состоять попечителем сиротского
дома. Как не порадеть о бедных малютках!
- Позвольте, кто вы? - удивленно посмотрел на посетителя чиновник.
- Ваше превосходительство, умилен, весьма умилен вашей опекой над
несчастными. Во святом писании сказано... Ах, ваше превосходительство,
льщу себя надеждой быть полезным государству российскому!
Прокофий осторожно придвинул мешочек к начальнику. В нем брякнул
металл.
- Что сие? - смягчаясь, пристальным взором взглянул на приношение
начальник канцелярии.
- Пожертвование, ваше превосходительство, на сиротский дом. Примите,
сделайте вашего слугу счастливейшим на земле!
Чиновник поправил очки, вскинул голову, подумал. Вдруг его потухшие
серые глаза приняли иной, веселый оттенок. Он бережно взял тугой мешочек,
взвесил его на ладошке.
- Неужто? - пронзительно посмотрел он на Демидова.
- Истин бог, золотые! - подтвердил Прокофий и улыбнулся.
- Голубчик вы мой! - вдруг протянул руки сенатский вершитель. -
Выручили вы меня. В опасении был, испостились сироты... Благодарствую...
Из каких краев, сударь? - совсем уже дружелюбно спросил Прокофия чиновник.
- Ваше высокопревосходительство, издалека я, с Каменного Пояса прибыл.
Может, наслышаны о Демидовых? Обласкан ее императорским величеством и
обнадежен! - вкрадчиво начал проситель.
- Знаю, знаю, вспомнил! - вдруг перебил чиновник. - О наследстве ищешь,
сударь?
- Точно так! - поклонился Демидов.
- А коли так, _доложить_ придется, сударь! - совершенно невозмутимо
сказал сенатский и ловким движением руки столкнул тугой мешочек в ящик
стола.
- Ваше превосходительство, - со слезами на глазах взмолился Прокофий, -
истин бог, все сделаю, коли счастье повернется ко мне. Будет _доложено_! А
сейчас я наг и нищ... Сжальтесь, ваше превосходительство! - Он не отводил
глаз от горделивого лица сенатского чиновника. А в голову лезли злые
мыслишки: "Хапуга! Мздоимец!"
И тут же, склонив голову, шепнул со всей страстью:
- Будет _доложено_. Помните! Демидовы слов на ветер не роняют...
Через две недели трех братьев неожиданно вызвали в сенат. В ярко
освещенном зале за длинным столом, крытым зеленым сукном, сидели важные
сенаторы. Григорий при взгляде на них сильно оробел.
"Вельможи, истые вельможи!" - со страхом подумал он, оглянувшись на
братьев.
Никита, нарядно одетый, в пышном парике, щедро осыпанном пудрой, чинно
держался перед заседающими. Прокофий не мог устоять на месте: то дрыгал
ногой, то прищуривался на сенаторов, а в глазах брызгал шальной смех.
Председательствовал сенатор Александр Бутурлин. Он медленно обвел
братьев пристальным взглядом и протянул руку, указывая на кресла:
- Прошу садиться!
Сенаторы сидели строгие; холодные холеные лица их выглядели
торжественно. Председательствующий развернул папку и стал медленно листать
синеватые листы описи.
Он величаво поднял голову и объявил братьям:
- По соизволению ее императорского величества сенат рассмотрел жалобы
на раздел имений покойного заводчика Акинфия Никитьевича Демидова. Отмечая
ябеды братьев друг на друга, найдено, что самым справедливым будет
удовлетворение нужд всей семьи.
Сенатор сделал передышку, посмотрел на Прокофия. Тот по-шальному
подмигнул ему. Лицо Бутурлина построжало. Хмурясь, он сказал:
- Итак, мы порешили объявить вам волю монархини нашей, ибо сие
разделение имущества утверждено ею!
"Скоро-то как!" - весело подумал Прокофий и толкнул в бок Григория:
"Слушай!"
Между тем председательствующий провозгласил текст решения:
- "Первая часть наследства, в кою входят пять уральских заводов,
Невьянская горная округа, пристань на Урале, вотчины и приписные в
количестве девяти тысяч пятьсот семидесяти пяти душ мужского пола, а также
семьдесят девять приказчиков и служителей, отходит к старшему из братьев
Прокофию Акинфиевичу. Ему же передаются шесть домов со службами: в Москве,
Казани, Чебоксарах, Ярославле, Кунгуре и Тюмени..."
Прокофий Демидов вдруг вскочил и закричал в лицо младшему брату Никите:
- Ага, моя взяла! Моя взяла!
- Помолчите, сударь! - пристрожил его Бутурлин. - Вы в сенате, а не в
ином месте!
- Угу! - гукнул, как филин, Прокофий и замолчал.
- "Вторая часть наследства, Ревдинская, отдается среднему брату
Григорию Акинфиевичу. Она состоит из трех заводов на Урале, соляных
промыслов, кожевенного и медного заводов и пристани..."
Председательствующий подробно вычитал о передаваемых дворах, домах,
пристанях, крепостных и приписных людях и пытливо посмотрел на Григория.
Тот встал и поясно поклонился сенаторам.
- Благодарю за справедливость государыню нашу!
Никита откашлялся и вперил свой властный взор в Бутурлина.
Председательствующий кивнул ему:
- Теперь о вашей части! К вам отходят: "Заводы - Нижнетагильский,
Черноисточинский, Выйский, Висимо-Шайтанский, Лайские заводы, Сулемская
пристань. Приписных и крепостных девять тысяч шестьсот душ мужского пола.
Дома и строения..."
Сенатор медленно, четко стал вычитывать перечень их. Никита стоял,
высоко подняв голову, внимательно слушал. Ни один мускул не дрогнул на его
породистом лице.
Когда закончили читать решение, он сдержанно поклонился и выговорил:
- Благодарствую за то, что прекратили тяжбу нашу. Пора приступить к
работе на заводах, а свары мешали этому. Теперь только по-настоящему и
хозяйствовать можно!
Прокофий дальше не слушал наставлений сената, вскочил и заторопился к
выходу. Он бежал по прихожей, а сзади него семенил служитель.
- Сударь! Сударь, на одну минутку! - взывал он.
- Какой я сударь? Я ныне заводчик Демидов. Мильонщик! Чего тебе надо,
шишига?
- Ваша милость, - тихо прошептал служитель, - их превосходительство
начальник канцелярии просит вас...
- Зачем понадобился? - строго спросил заводчик.
- Знать не знаю, ведать не ведаю! - искренним тоном сказал отставной
солдат. - Вы уж, ваша милость, сами доложитесь.
- Ну, нет! - не согласился Демидов. - С меня хватит! Хорош сей куманек
будет и без "доклада"!
Он бойко затопал по каменным ступеням лестницы книзу, где у подъезда
его поджидала карета...


Указом правительствующего сената все наследство Акинфия Никитича
Демидова делилось поровну между тремя наследниками покойного. Но еще
приятнее Прокофию Акинфиевичу было то обстоятельство, что старинный,
дедовский Невьянский завод отходил к нему. Заняв огромную ссуду под
наследство, заводчик решил удивить Санкт-Петербург, задать такой пир,
чтобы слава о нем докатилась до государыни Елизаветы Петровны.
По всему городу были разосланы афиши, а в них Демидов оповещал
население:
"В честь высочайшего дня тезоименитства ее императорского величества
представляется от усердия благодарности от здешнего гражданина народный
пир и увеселение в разных забавах с музыкой на Царицыном лугу и в Летнем
саду сего месяца 25 дня, пополудни во втором часу, где представлены будут
столы с яствами, угощение вином, пивом, медом и прочим, которое будет
происходить для порядка по данным сигналам и ракетам:
1-е - к чарке вина,
2-е - к столам,
3-е - к рейнским винам, полпиву и прочему.
Потом угощены будут пуншем, разными народными фруктами и закусками;
представлены будут разные забавы для увеселения, горы, качели, места, где
на коньяках кататься, места для плясок; все ж сие будет происходить по
порядку от определенных хозяином для потчевания особливых людей, кои
должны довольствоваться всем, напоминая только тишину и благопристойность;
ссоры и забиячества от приставленных военных людей допущены быть не могут,
ибо оное торжество происходит от усердия к народу и от благодарности к
правительству; следовательно, и желается только то, чтоб были довольны и
веселы, чего ради со стороны хозяина просьбою напоминается хранить тихость
и благочиние; в заключение всего представлена будет великолепная
иллюминация".


В полдень Прокофий Демидов проследовал в золоченой карете, запряженной
шестеркой гнедых, вдоль Невской першпективы и свернул к Царицыну лугу.
Разодетый в бархат, шитый золотом и самоцветами, в пышной собольей шапке,
он важно восседал на шелковых подушках. Впереди кареты, расчищая дорогу,
бежали рослые скороходы в малиновых куртках. Форейторы - на убранных
серебряной упряжью конях - и гайдуки на запятках красовались в новых
пышных ливреях темно-синего сукна, обшитых галунами. На шапках - радужные
павлиньи перья. Весь роскошный выезд ослепительным блеском напоминал собою
торжественное шествие восточного властелина. За экипажем бежала толпа,
размахивая шапками, крича "ура". Все бездельники, дармоеды и любители
всяких приключений устремились на Царицын луг, где каждого поджидало
обильное возлияние и угощение.
Среди необозримого луга простирался чудовищных размеров полукруглый
стол, уставленный самыми разнообразными яствами. Тут высились большие
пирамиды, сложенные из ломтей свежего, пахучего хлеба с икрой, вяленой
осетриной и другими приятными закусками. Между пирамидами алели горы
только что сваренных раков; от них в холодном воздухе вился легкий парок,
привлекавший своим тонким, дразнящим запахом всех изголодавшихся. Здесь же
были расставлены в новеньких ведрах просоленные огурцы с запахом тмина,
укропа; лежали целые гирлянды крупнорепчатого лука. Тут все было на
потребу здоровому чреву! А чтоб елось всласть, в разных местах рядами
стояли бочки с водкой, пивом, брагой, разными шипучими квасами.
Над всем высилось чудо-юдо - необъятных размеров кит, сделанный из
картона. Кит этот был начинен мелкой сушеной рыбой и другими закусками. А
покрыт он был золотой парчой и ярко сверкал на солнце.
Молодым весельчакам и старикам-бодрячкам предлагались разные игры и
увеселения: ледяные горы, и качели, и карусели, и высокие-превысокие
шесты, гладко оструганные и намыленные, а на верхушке каждого шеста лежал
золотой и поджидал ловкача. Кто доберется - тому и награда!..
Весь огромный Царицын луг и прилегающие к нему улицы уже волновались
шумным людским морем. Едва карета Демидова свернула на поле, как с треском
взвилась ракета...
И тут долго сдерживаемый людской поток, словно бурные вешние воды,
сокрушив плотину, ринулся к стола-м и бочонкам.
Хоть и кричали, звали людей к порядку демидовские хлебодары в белых
передниках и виночерпии в кожаных - все было напрасно. Народ все сметал на
своем пути; великий шум, как морской прибой, стоял над лугом и Летним
садом. Мужики толкались, стремились к бочкам, выли бабы, затираемые в
толпе...
Вокруг началось обжорство и пьянство. Виновник небывалого пира Прокофий
Демидов размахивал собольей шапкой кричавшим питухам. Они с бою брали
бочонки... Вино хлестало через край, растекалось по бородам, по сермягам.
- Ой, любо! Ой, пригоже! - подзадоривал питухов завороженный зрелищем
необычного, повального пьянства Демидов и, войдя в раж, не утерпел,
выскочил из кареты и побежал к бочкам. Взобравшись верхом на
сорокаведерную, он скинул шапку и закричал:
- Подходи, веселые, пей из хозяйских рук!..
Его разом окружили сотни пьянчуг и стали пить хмельное из собольей
шапки хозяина.
Не прошло и часа, как на площади шатались пьяные, повеселевшие, а
вскоре начались и драки...
Только ранние зимние сумерки прекратили необычный пир. Понемногу
опустел Царицын луг. С Невы задувал резкий морозный ветер, и становилось
студено. Белая пурга волнисто устремилась на обширное поле, стала заметать
и заносить тела упившихся до потери сознания людей...
Всю ночь и все утро в полицейские участки подвозили замерзших и
опившихся; проходили побитые, со свороченными скулами жалобщики. На
пустынных улицах, на городских окраинах находили убитых и ограбленных
обывателей, возвращавшихся с демидовского пира...
Санкт-петербургский генерал-полицмейстер не смог умолчать о злосчастном
событии, погубившем многие сотни людей, и доложил о сем государыне.
Елизавета Петровна молча выслушала доклад.
- А Демидов где? - спросила она.
- Ваше величество, - поклонился генерал-полицмейстер царице: - Дознано,
еще ночью промчал градскую заставу и отбыл из столицы...
Черная мушка чуть-чуть задрожала над губой Елизаветы Петровны; глаза ее
улыбались: по всему видно было, озорство Прокофия ее забавляло.
- Что же, - сказала она генералу, - коли съехал вовремя, так тому и
быть! Удал и проворен, выходит, колесом ему путь-дорога!..


Возвращаясь из Санкт-Петербурга, Прокофий Акинфиевич на этот раз
остановился в Москве в старом дедовском доме, на Басманной. Он шумно
подкатил к ветхому, покосившемуся подъезду и выскочил из коляски.
Прознавшая об удаче наследника дворня встретила его низкими поклонами и
льстивыми восклицаниями. Демидов прошел в большой полупустынный зал. Печи
были жарко натоплены; потрескивало, рассыхаясь, старинное дерево. Блестели
полы, натертые воском. Хозяин вышел на середину покоя и захлопал в ладоши.
- Слушай, холопы, отныне я тут владыка! - провозгласил Демидов.
Странной, вихляющей походкой он обошел дом, везде замечая непорядок. Но
дворня терпеливо переносила все причуды нового хозяина.
Весь вечер Демидов привередничал; холопы сбились с ног, ублажая своего
владыку.
Прознав о приезде и удаче Прокофия Демидова, наутро к нему спозаранку
приплелась старушонка-процентщица. Заводчик сидел за столом, насыщаясь и
благодушествуя. Старушка робко переступила порог.
- Батюшка ты мой, кормилец, премного обрадовалась весточке! Уж как
рада, как рада!..
- Чему же ты рада, матушка? Небось дрожала за денежки? - с ехидцей
прищурил глаза Демидов.
- Что ты, батюшка, вашему корню крепко верю. Я еще с дедом твоим была
знакома. Разве позарятся Демидовы на мои гроши? - угодливо прошамкала
старуха.
Завидя на столе поблескивающую в графинчике наливку, процентщица
засияла.
- Может, пригубишь? - лукаво предложил Прокофий Акинфиевич.
Старушка подняла сморщенное лицо, вздохнула:
- Грешна, батюшка, ох, грешна, пригублю...
Демидов налил чарку полыновки, поднес бабке. Она, не моргнув, выпила и
облизалась.
- Ох, и до чего хорошо! Спаси тя осподь, сынок! Ох, благодарствую,
голубь...
Не давая передохнуть, хозяин налил вторую чару. Бабка и эту опорожнила
залпом и повеселела.
- Ну вот, теперь и о деле можно говорить! - улыбнулся Демидов.
- И верно. Теперь оно куда как веселее. Милый ты мой, знаю, не обидишь
старую. - Ростовщица по-собачьи заглядывала в глаза хозяину.