Страница:
В конце добавлено несколько строк: содержание карманов – ноль, повторный осмотр – ноль. Ни часов, ни кольца, никаких личных вещей.
Вольский взглянул на фотографию, сделанную на месте. Кто-то добросердечный закрыл ему глаза. Худое небритое лицо, лет шестьдесят с чем-нибудь, выглядит на десять лет старше. Изможденный – подходящее слово для него еще до того, как он умер.
«Несчастный старый бедолага, – подумал Вольский. – Спорю, что убили тебя не из-за счета в швейцарском банке». Он взял заключение о смерти. Прочитав несколько абзацев, затушил сигарету и выругался. «Почему эти типы не могут писать на русском языке? – спросил он, обращаясь, и не в первый раз, к стене. – Все о разрывах тканей и контузиях; если вы имеете в виду порезы и синяки, так и говорите». Когда он продрался сквозь медицинский жаргон, некоторые заключения озадачили его. Он нашел печать морга при Втором медицинском институте и набрал номер. Ему повезло. Профессор Кузьмин оказался на месте.
– Профессор Кузьмин? – спросил он.
– Да. Кто спрашивает?
– Инспектор Вольский. Отдел убийств. Передо мной ваше заключение.
– Вам повезло.
– Могу я говорить с вами откровенно, профессор?
– В наши времена это большая честь.
– Дело в том, что язык немного сложный. Вы указываете на большие синяки на предплечьях. Вы можете сказать, от чего они?
– Как патологоанатом – нет, просто тяжелая контузия. Но между нами, это следы человеческих пальцев.
– Кто-то держал его?
– Я хочу сказать, его держали в вертикальном положении, дорогой мой инспектор, держали, поддерживали два сильных человека, в то время как его били.
– Значит, все это сделали люди? И никаких машин?
– Если бы его голова и ноги находились в таком же состоянии, я бы сказал, что он свалился с вертолета на бетон. И вертолет летел высоко. Но нет, любой удар о землю или удар грузовиком обязательно повредил бы голову и ноги. Нет, его долго били по груди и животу, а также по спине тяжелыми тупыми орудиями.
– Причина смерти… асфиксия?
– Да, так я написал, инспектор.
– Простите, я что-то не понимаю. Его измолотили в кашу, но умер он от асфиксии?
Кузьмин вздохнул:
– Ему сломали все ребра, кроме одного. Некоторые в нескольких местах. Два вбили ему в легкие. Легочная кровь хлынула в трахею, вызвав асфиксию.
– Вы хотите сказать, он задохнулся от крови в горле?
– Как раз это я и пытаюсь объяснить.
– Извините, я здесь новичок.
– А я здесь голоден, – сказал профессор. – Время обеда. Всего вам доброго, инспектор.
Вольский еще раз перечитал заключение. Итак, старика били. Все указывало на бандитскую разборку. Но бандиты обычно помоложе. Он, должно быть, действительно насолил кому-то из мафии. Если б он не умер от асфиксии, то скончался бы от травм.
Так чего же они хотели, убийцы? Информации? Да он наверняка сказал бы им все, чего они хотели, и без всего этого. Наказание? Для примера? Садизм? Возможно, всего понемножку. Но что, черт побери, могло быть у старика, похожего на бродягу. что так было нужно главарю банды? Или что он мог такое сделать их главарю, чтобы заслужить то, что с ним учинили?
Вольский заметил примечание в графе «Приметы». Профессор записал: «На теле никаких, ко во рту два передних резца и клык, все из нержавеющей стали, явно наследство какой-то примитивной военной зубной клиники». Это означало, что у человека было три стальных передних зуба.
Последнее замечание патологоанатома напомнило кое-что Вольскому. Было время обеда, и он собирался встретиться с другом, тоже из отдела убийств. Он встал, запер свой обшарпанный кабинет и вышел.
Письмо от полковника Соломина создало большую проблему. Он передал три пакета через тайник в Москве, а сейчас хотел вновь встретиться со своим куратором Джейсоном Монком. Поскольку у него не было возможности выехать из СССР, то встреча должна произойти на советской территории.
Первой реакцией любой службы на получение такого предложения явилось бы подозрение, что их человек пойман и пишет это по принуждению.
Монк был убежден, что Соломин не дурак и не трус. Если бы он писал по принуждению, то было одно слово, которого он должен был избегать любой ценой, и еще другое, которое он постарался бы вставить. Даже под давлением он сумел бы выполнить одно из этих условий. В его письме из Москвы имелось нужное слово и отсутствовало другое. Другими словами, письмо казалось подлинным.
Гарри Гонт давно согласился с Монком, что Москва, наводненная агентами КГБ и сыщиками, представляет слишком большой риск. Вне зависимости от срока дипломатической поездки советское Министерство иностранных дел все равно потребует данные, которые затем передаст во Второе главное управление. Даже переодетый, Монк будет находиться пол непрерывным наблюдением весь срок своего пребывания, и тайная встреча с адъютантом заместителя министра обороны просто невозможна. В любом случае Соломин не предлагал этого.
Он сообщил, что ему дали отпуск на конец сентября и премию – путевку в дом отдыха на курорте Гурзуф на Черном море.
Монк проверил. Небольшой городок на побережье Крымского полуострова, известный курорт для военных и филиал главного госпиталя Министерства обороны, где на солнышке раненые и выздоравливающие офицеры могли восстанавливать свои силы.
Проконсультировались у двоих бывших советских офицеров, теперь проживавших в Соединенных Штатах. Оба признались, что никогда там не были, но о Гурзуфе знают – красивое место, в прошлом рыбацкая деревушка. Неподалеку, в Ялте, в домике у моря жил и умер Чехов. От Гурзуфа до Ялты – пятьдесят минут на автобусе или двадцать пять на такси.
Монк переключился на Ялту. СССР все еще, по существу, во многих отношениях оставался закрытой страной, и лететь обычным рейсом туда было невозможно. Воздушный маршрут пролегал до Москвы, оттуда в Киев, там пересадка на Одессу и только оттуда – в Ялту. Иностранному туристу никак нельзя было проделать такой путь, и не существовало никакой убедительной причины, по которой иностранный турист мог пожелать поехать в Ялту. Может быть, это и курорт, но одинокий иностранец будет выделяться там, как белая ворона. Он просмотрел морские маршруты, и его осенило.
Вечно нуждающееся в твердой валюте Московское правительство разрешило Черноморскому пароходству организовать морские круизы по Средиземному морю. Хотя все команды состояли из советских моряков, среди которых было немало агентов КГБ (что само собой подразумевалось), основную массу пассажиров составляли иностранцы.
Благодаря дешевизне таких круизов для иностранцев в группы пассажиров входили студенты, преподаватели, пожилые люди. Летом 1986 года этот маршрут обслуживали три лайнера: «Литва», «Латвия» и «Армения». Для сентября подходила «Армения».
По словам агента Черноморского пароходства в Лондоне, лайнер направится из Одессы до греческого порта Пирей почти пустым. Из Греции он пойдет в Барселону, затем через Марсель, Неаполь, Мальту вернется в Черное море, в Варну на побережье Болгарии, зайдет в Ялту и, наконец, в Одессу. Основную массу иностранных пассажиров он заберет в Барселоне, Марселе или Неаполе.
В конце июля сотрудники британской службы безопасности очень умело проникли в офис лондонского агентства пароходства. Не оставив и следа своего пребывания, они сфотографировали списки пассажиров, заказавших в Лондоне билеты на «Армению».
Изучение списка показало, что шесть билетов заказаны для шести членов Общества американо-советской дружбы. В США их проверили. Все они оказались среднего возраста, искренние, наивные и преданные делу улучшения американо-советских отношений. К тому же они жили или в северо-восточных штатах США, или неподалеку.
В начале августа в Общество вступил профессор Норман Кел-сон из Сан-Антонио и попросил литературу, издаваемую Обществом. Из нее он узнал о предстоящем путешествии на «Армении» с посадкой в Марселе и захотел присоединиться как седьмой член группы. Советская организация «Интурист» не нашла никаких препятствий, и еще один билет был заказан.
Настоящий Норман Келсон, ранее работавший архивариусом в ЦРУ, по выходе в отставку поселившийся в Сан-Антонио, внешне чем-то напоминал Джейсона Монка, хотя и был пятнадцатью годами старше, но различие можно было скрыть искусственной сединой и дымчатыми очками.
В середине августа Монк сообщил Соломину, что его друг будет ждать его у турникета Никитского ботанического сада в Ялте. Сад – известное место в Ялте, расположенное за городом на расстоянии одной трети пути до Гурзуфа, если идти по берегу. Друг будет там в полдень 27 и 28 сентября.
Инспектор Вольский опаздывал на встречу с другом, с которым договорился вместе пообедать, и торопливо прошел по коридорам большого серого здания, где разместился МУР. Друга не оказалось на месте, поэтому он заглянул в дежурную комнату и увидел, что он там, разговаривает с коллегами.
– Извини, я опоздал, – сказал он.
– Нет проблем, пошли.
Не могло быть и речи о том, чтобы при их доходах отправиться пообедать в ресторан, но милиция имела очень дешевую столовую, где неплохо готовили. Оба друга направились к двери. Рядом с ней находилась доска объявлений. Взглянув на нее, Вольский остолбенел.
– Пойдем, – поторопил его друг, – а то займут все столы.
– Скажи мне, – обратился к нему Вольский, когда они сели за стол с тушеным мясом и бутылкой пива для каждого. – В дежурной…
– А что там?
– Доска объявлений. Сразу за дверью. Там рисунок. Что-то похожее на карандашный рисунок. Старик со смешными зубами. В чем тут дело?
– А, этот, – ответил инспектор Новиков. – Наш таинственный незнакомец. По-видимому, к какой-то женщине из британского посольства влезли воры. Двое. Ничего не украли, но разгромили квартиру. Она спугнула их, поэтому они ее оглушили. Но она успела разглядеть одного из них.
– Когда это случилось?
– Недели две назад, а может, три. Во всяком случае, посольство пожаловалось в Министерство иностранных дел. Они подняли шум и обратились в Министерство внутренних дел. Те взвились, как ракета, и приказали отделу квартирных краж найти преступника. Кто-то сделал рисунок. Знаешь Чернова? Нет? Ну, он важный следователь в этом отделе; так вот, он бегает везде, словно у него задница горит, потому что карьера висит на волоске, и все без толку. Даже к нам прибежал и приклеил свою картинку.
– Какие-нибудь зацепки?
– Никаких. Чернов не знает, кто этот человек и где он… В этом жарком с каждым разом становится все больше жира и меньше мяса.
– Я не знаю, кто он, но знаю где, – сказал Вольский.
Новиков застыл, не донеся кружку пива до рта.
– Черт, где же?
– Он в морге Второго медицинского. Его дело пришло сегодня утром. Неопознанный труп. Найден в лесу, западнее Москвы, приблизительно неделю назад. Забит до смерти. Никаких документов.
– Так тебе лучше пойти к Чернову. Он будет рад-радешенек.
Пережевывая остатки жаркого, инспектор Новиков становился все более задумчивым.
Олдрич Эймс с женой прибыл в Вечный город 22 июля, чтобы занять новый пост. Даже после восьми месяцев пребывания на языковых курсах его итальянский оставался лишь приемлемым для работы, но далеко не совершенным. В отличие от Монка он не обладал способностями к языкам.
С новоприобретенным состоянием он мог позволить себе жить в более роскошных условиях, чем когда-либо раньше, но в Риме никто не заметил разницы, потому что никто не знал, как он жил до апреля предыдущего года.
Довольно скоро стало ясно, что Эймс – запойный пьяница и плохой специалист. Что, казалось, совсем не беспокоило его коллег и еще меньше русских. Как и в Лэнгли, он начал сваливать со стола массу секретных материалов в хозяйственные сумки, с которыми выходил из посольства, и передавал их КГБ.
В августе из Москвы прибыл его новый куратор для встречи. В отличие от Андросова в Вашингтоне он не жил на месте, а прилетал из Москвы, как только возникала необходимость. В Риме проблем было намного меньше, чем в Штатах. Новый куратор, Влад, в действительности полковник Владимир Мечулаев, работал в управлении "К" Первого главного управления.
При их первой встрече Эймс собирался выразить свой протест против той быстроты, с которой КГБ забрал всех, кого он выдал, таким образом подвергнув его опасности. Но Влад опередил его, извинившись за непродуманность и объяснив, что на этом настоял лично Михаил Горбачев. Затем он перешел к делу, которое привело его в Рим.
– У нас проблема, мой дорогой Рик, – сказал он. – Объем материала, который ты нам передал, огромен, и он представляет большую ценность. Особую ценность имеют карандашные наброски и приложенные тобой фотографии офицеров высокого ранга, курирующих шпионов внутри СССР.
Эймс был озадачен и пытался пробиться сквозь алкогольный туман.
– Да, но что-нибудь не так? – спросил он.
– Все так, просто непонятно, – ответил Мечулаев и положил на кофейный столик фотографию. – Вот этот. Некий Джейсон Монк. Правильно?
– Да, это он.
– В своих донесениях ты написал, что у него в отделе СВ репутация «восходящей звезды». Как мы понимаем, это значит, что он ведет одного, а может быть, и двух агентов внутри Советского Союза.
– Такова точка зрения в отделе, или по крайней мере была таковой, когда я заглядывал туда в последний раз. Но вы должны взять их.
– Вот, дорогой Рик, в этом-то и проблема. Все предатели, которых ты любезно выдал нам, опознаны, арестованы и… с ними поговорили. И каждый был, как бы это сказать… – Русский вспомнил дрожащие фигуры, которые он видел на допросах, после того как Гришин познакомил арестованных со своей, лично разработанной системой давления на человека, заставлявшей его заговорить. – Они все были очень откровенны, честны, услужливы. Каждый назвал своих курирующих офицеров, некоторые – нескольких. Но никакого Джейсона Монка. Ни один. Конечно, могли использоваться фальшивые имена, как обычно. Но картинка, Рик. Никто не узнал фотографию. Теперь видишь, какая у меня проблема? Кого курирует Монк и где они?
– Не знаю. Не могу понять. Они должны быть в файлах 301.
– Дорогой Рик, и мы не можем, потому что их там не было.
Перед расставанием Эймс получил большую сумму денег и список заданий. Он оставался в Риме три года и выдал все, что мог: огромное количество секретных и сверхсекретных материалов. Среди прочего оказались еще четыре агента, но все не русские, а из стран коммунистического блока. Однако задание номер один было ясным и простым: по возвращении в Вашингтон или, если можно, ранее выяснить, кого курирует Монк в СССР.
В то время когда инспектора Новиков и Вольский обедали в столовой милицейского управления, заседание Думы было в полном разгаре.
На то, чтобы собрать после летних каникул российский парламент, ушло много времени. Из-за огромных размеров территории многим депутатам пришлось преодолеть тысячи километров, чтобы присутствовать на обсуждении конституционных вопросов. Тем не менее дебаты считались исключительно важными, потому что решался вопрос об изменении Конституции.
После непредвиденной смерти президента Черкасова, согласно статье 59, предусматривалось, чтобы пост президента временно занимал премьер-министр. Период этого заместительства определялся тремя месяцами.
Премьер– министр Иван Марков действительно исполнял обязанности президента, но, проконсультировавшись со специалистами, пришел к выводу: поскольку новые президентские выборы согласно Конституции должны проводиться в июне 2000 года, устанавливать другой, более ранний срок -октябрь 1999 года – значило вызвать серьезные беспорядки и даже хаос. Голосование в Думе, следовательно, проходило по вопросу внесения единственной поправки, по которой временное исполнение обязанностей президента продлевалось еще на три месяца, а выборы 2000 года переносились с июня на январь.
Слово «дума» происходит от глагола «думать», то есть мыслить, размышлять; таким образом. Дума – это «место, где думают». Но многие считали, что Дума – скорее место, где кричат и шумят, чем место зрелых размышлений. В этот жаркий летний день она полностью оправдывала такую характеристику.
Дебаты длились целый день, достигая такого накала страстей, что спикер потратил много времени, громко, изо всех сил призывая к порядку и даже угрожая перенести заседание на другой срок.
Двое депутатов вели себя настолько безобразно, что спикер приказал удалить их из зала. Удаление, сопровождавшееся бурной потасовкой, снимала телевизионная камера, пока изгнанные не оказались на улице. Там оба депутата, с пеной у рта спорившие друг с другом, устроили импровизированную пресс-конференцию, которая переросла в уличную драку, в конце концов прекращенную милицией.
В зале, где от перегрузки отказала система кондиционирования воздуха и потные депутаты третьего по величине демократического государства кричали и оскорбляли друг друга, прояснилась расстановка сил.
Фашистский Союз патриотических сил по распоряжению Игоря Комарова настаивал на проведении президентских выборов в октябре, через три месяца после смерти Черкасова и согласно статье 59. Их тактика была очевидна: СПС далеко опережал всех по рейтингу, и его приход к высшей власти произошел бы на девять месяцев раньше.
Неокоммунисты и реформаторы «Демократического блока» на этот раз оказались единомышленниками. Они отставали в рейтинге и нуждались в как можно более долгой отсрочке, чтобы успеть восстановить свои позиции. Другими словами, они оказались не готовы к более ранним выборам.
Дебаты, или состязания крикунов, бушевали до захода солнца, когда усталый и охрипший спикер наконец объявил, что было выслушано достаточно выступлений и можно переходить к голосованию. Левое крыло и центристы голосовали дружно, чтобы одолеть ультраправых, и предложение прошло. Президентские выборы с июня 2000 года переносились на 16 января 2000 года.
В течение часа результат голосования, переданный программой «Время», стал известен стране. По всей столице в посольствах не гасли огни, там работали до позднего времени, шифруя телеграммы от послов, потоком хлынувшие в их государства.
И так как британское посольство тоже работало в полном составе, «Грейси» Филдс оказался на рабочем месте, когда раздался звонок инспектора Новикова.
День был жаркий, а такси, дребезжа катившееся по дороге вдоль морского берега на северо-восток Ялты, не было оборудовано кондиционером. Американец открыл окошко, чтобы впустить прохладный черноморский воздух. Наклонившись к окну, он мог также видеть зеркало заднего обзора над головой водителя. Кажется, за ним не следовала машина местной ЧК.
Длинный путь из Марселя через Неаполь, Мальту и Стамбул оказался утомительным, но терпимым. Монк играл свою роль так. что не вызвал никаких подозрений. Седовласый, в дымчатых очках, преувеличенно любезный, он выглядел обыкновенным ученым на пенсии, совершающим свой летний круиз.
Его спутники американцы не сомневались – он разделяет их убеждение, что единственная надежда сохранить мир на земле заключается в том, чтобы народы Соединенных Штатов и Союза Советских Социалистических Республик лучше узнали друг друга. Одна из них, старая дева, учительница из Коннектикута, была совершенно очарована утонченными манерами техасца. который подавал ей стул и приподнимал свою шляпу с низкой тульей каждый раз при встрече на палубе.
В Варне он не сошел на берег, сославшись на то, что перегрелся на солнце. Но во всех остальных портах, куда они заходили, он сопровождал туристов пяти западноевропейских национальностей к руинам, руинам и еще раз к руинам.
В Ялте он впервые в жизни ступил на землю России. Прошедший тяжелую подготовку и обучение, он встретил меньше затруднений, чем предполагал. Прежде всего, хотя «Армения» оказалась единственным совершающим круизы лайнером в порту, там находилось с десяток грузовых судов из других стран, и их команды свободно сходили на берег.
Туристы с лайнера, которых не выпускали на берег после Варны, сбежали по трапу, как стая птиц, и двое русских из иммиграционной службы, стоявшие внизу, бросали беглый взгляд на их паспорта и кивали, разрешая пройти. Профессор Келсон привлек к себе несколько взглядов своей манерой одеваться, но это были одобрительные и дружелюбные взгляды.
Вместо того чтобы стараться быть незаметным, Монк предпочел другой метод – прятаться, оставаясь на виду. На нем была кремовая рубашка с узким галстуком, заколотым серебряной булавкой, легкий костюм светло-коричневого цвета, широкополая шляпа и, конечно, ковбойские сапоги.
– Боже мой, профессор, вы великолепно выглядите! – ахнула учительница. – Пойдете с нами к подъемнику? Мы собираемся подняться на вершину.
– Нет, мэм, – сказал Монк. – Думаю прогуляться вдоль доков и, может быть, выпить кофе.
Гиды «Интуриста» разобрали свои группы и повели их в разных направлениях, оставив его одного. Он же ушел с причала, миновал здание морского вокзала и оказался в городе. Некоторые прохожие смотрели на него, но большинство с улыбкой. Какой-то мальчик остановился, сунул обе руки за пояс и мгновенно вытащил воображаемые «кольты». Монк потрепал его по волосам.
Он знал, что развлечения в Крыму довольно однообразны. Телевидение смертельно скучно, а самое большое удовольствие – это кино. Самыми любимыми были ковбойские фильмы, разрешенные режимом, а тут появился настоящий ковбой. Даже милиционер, сонный от жары, уставился на него, но, когда Монк приподнял шляпу, он улыбнулся и отдал честь. Погуляв с час и выпив кофе в открытом кафе, он убедился, что слежки за ним нет, выбрал одно из ожидавших такси и попросил отвезти его в Никитский ботанический сад. По его путеводителю, карте и ломаному русскому было ясно, что он турист с одного из судов. Таксист кивнул, и они поехали. Кроме того, знаменитый ялтинский сад посещали тысячи людей.
Монк вышел у главных ворот и расплатился с шофером. Он заплатил в рублях, но, подмигнув, добавил пять долларов на чай. Таксист ухмыльнулся, кивнул и уехал.
Перед входом у турникетов собралась большая толпа, в основном русские дети в сопровождении учителей, приехавшие на школьную экскурсию. Монк встал в очередь, высматривая мужчин в потертых костюмах. Таких не было. Он заплатил за вход, прошел за барьер и заметил киоск, в котором продавали мороженое. Купив большую трубочку ванильного мороженого, он отыскал уединенную скамью в парке, сел и приступил к еде.
Через несколько минут на другой конец скамьи опустился человек и углубился в изучение плана огромного сада. Скрытые картой, его шевелящиеся губы не были видны. Губы Монка шевелились потому, что он облизывал свою трубочку с мороженым.
– Итак, друг мой, как вы? – спросил Петр Соломин.
– Хорошо, потому что вижу вас, приятель, – пробормотал Монк. – Скажите мне, за нами не следят?
– Нет. Я здесь уже час. За вами не следили. За мной тоже.
– Мои люди очень довольны вами, Петр. Ваш материал поможет ускорить конец «холодной войны».
– Я хочу покончить с этими ублюдками, – сказал сибиряк. – У вас растаяло мороженое. Бросьте его. Я куплю еще.
Монк бросил капающую трубочку в ближайшую урну. Соломин подошел к киоску и купил две порции мороженого. Когда он вернулся, у него был предлог сесть поближе.
– У меня есть кое-что для вас. Пленка. Внутри обложки моего плана. Я оставлю его на скамье.
– Спасибо. Но почему не передать в Москве? У моих людей возникли небольшие подозрения, – сказал Монк.
– Потому что дело в большем, но это можно только на словах. Он начал рассказывать о том, что происходило летом 1986 года в Политбюро и Министерстве обороны. Монк сидел с каменным лицом, боясь, что непроизвольно присвистнет. Соломин проговорил полчаса.
– Это правда. Петр? Неужели наконец это происходит?
– Такая же правда, как я сижу здесь. Я слышал, сам министр обороны подтвердил это.
– Многое изменится. – сказал Монк. – Спасибо вам, охотник. Но я должен идти.
Монк протянул руку. Соломин с изумлением спросил:
– Что это?
Это было кольцо. Обычно Монк не носил колец, но оно шло к образу человека из Техаса. Кольцо индейцев навахо из бирюзы и необработанного серебра, какие носят в Техасе и Нью-Мексико. Он заметил, что удэгейцу из Приморского края оно понравилось. Мгновенно Монк снял его с пальца и протянул сибиряку.
– Мне? – спросил. Соломин.
Он никогда не просил денег, и Монк догадывался, что оскорбит его, если предложит их. По выражению лица сибиряка Монк понял, что кольцо для него – нечто большее, чем вознаграждение за работу. Стоило оно сотню долларов, бирюза и серебро, найденное в горах Нью-Мексико, и изготовлено мастерами индейского племени навахо.
Понимая, что обняться на людях невозможно, Монк повернулся и пошел. Он оглянулся. Петр Соломин надел кольцо на мизинец левой руки и любовался им. Таким Монк видел охотника с Дальнего Востока в последний раз.
«Армения» прибыла в Одессу и выгрузила своих пассажиров. Таможенники просматривали каждый чемодан, но они искали только антисоветскую литературу. Монку говорили, что они никогда не обыскивают иностранных туристов, если только не вмешивается КГБ, да и то лишь в особых случаях.
Вольский взглянул на фотографию, сделанную на месте. Кто-то добросердечный закрыл ему глаза. Худое небритое лицо, лет шестьдесят с чем-нибудь, выглядит на десять лет старше. Изможденный – подходящее слово для него еще до того, как он умер.
«Несчастный старый бедолага, – подумал Вольский. – Спорю, что убили тебя не из-за счета в швейцарском банке». Он взял заключение о смерти. Прочитав несколько абзацев, затушил сигарету и выругался. «Почему эти типы не могут писать на русском языке? – спросил он, обращаясь, и не в первый раз, к стене. – Все о разрывах тканей и контузиях; если вы имеете в виду порезы и синяки, так и говорите». Когда он продрался сквозь медицинский жаргон, некоторые заключения озадачили его. Он нашел печать морга при Втором медицинском институте и набрал номер. Ему повезло. Профессор Кузьмин оказался на месте.
– Профессор Кузьмин? – спросил он.
– Да. Кто спрашивает?
– Инспектор Вольский. Отдел убийств. Передо мной ваше заключение.
– Вам повезло.
– Могу я говорить с вами откровенно, профессор?
– В наши времена это большая честь.
– Дело в том, что язык немного сложный. Вы указываете на большие синяки на предплечьях. Вы можете сказать, от чего они?
– Как патологоанатом – нет, просто тяжелая контузия. Но между нами, это следы человеческих пальцев.
– Кто-то держал его?
– Я хочу сказать, его держали в вертикальном положении, дорогой мой инспектор, держали, поддерживали два сильных человека, в то время как его били.
– Значит, все это сделали люди? И никаких машин?
– Если бы его голова и ноги находились в таком же состоянии, я бы сказал, что он свалился с вертолета на бетон. И вертолет летел высоко. Но нет, любой удар о землю или удар грузовиком обязательно повредил бы голову и ноги. Нет, его долго били по груди и животу, а также по спине тяжелыми тупыми орудиями.
– Причина смерти… асфиксия?
– Да, так я написал, инспектор.
– Простите, я что-то не понимаю. Его измолотили в кашу, но умер он от асфиксии?
Кузьмин вздохнул:
– Ему сломали все ребра, кроме одного. Некоторые в нескольких местах. Два вбили ему в легкие. Легочная кровь хлынула в трахею, вызвав асфиксию.
– Вы хотите сказать, он задохнулся от крови в горле?
– Как раз это я и пытаюсь объяснить.
– Извините, я здесь новичок.
– А я здесь голоден, – сказал профессор. – Время обеда. Всего вам доброго, инспектор.
Вольский еще раз перечитал заключение. Итак, старика били. Все указывало на бандитскую разборку. Но бандиты обычно помоложе. Он, должно быть, действительно насолил кому-то из мафии. Если б он не умер от асфиксии, то скончался бы от травм.
Так чего же они хотели, убийцы? Информации? Да он наверняка сказал бы им все, чего они хотели, и без всего этого. Наказание? Для примера? Садизм? Возможно, всего понемножку. Но что, черт побери, могло быть у старика, похожего на бродягу. что так было нужно главарю банды? Или что он мог такое сделать их главарю, чтобы заслужить то, что с ним учинили?
Вольский заметил примечание в графе «Приметы». Профессор записал: «На теле никаких, ко во рту два передних резца и клык, все из нержавеющей стали, явно наследство какой-то примитивной военной зубной клиники». Это означало, что у человека было три стальных передних зуба.
Последнее замечание патологоанатома напомнило кое-что Вольскому. Было время обеда, и он собирался встретиться с другом, тоже из отдела убийств. Он встал, запер свой обшарпанный кабинет и вышел.
Лэнгли, июль 1986 года
Письмо от полковника Соломина создало большую проблему. Он передал три пакета через тайник в Москве, а сейчас хотел вновь встретиться со своим куратором Джейсоном Монком. Поскольку у него не было возможности выехать из СССР, то встреча должна произойти на советской территории.
Первой реакцией любой службы на получение такого предложения явилось бы подозрение, что их человек пойман и пишет это по принуждению.
Монк был убежден, что Соломин не дурак и не трус. Если бы он писал по принуждению, то было одно слово, которого он должен был избегать любой ценой, и еще другое, которое он постарался бы вставить. Даже под давлением он сумел бы выполнить одно из этих условий. В его письме из Москвы имелось нужное слово и отсутствовало другое. Другими словами, письмо казалось подлинным.
Гарри Гонт давно согласился с Монком, что Москва, наводненная агентами КГБ и сыщиками, представляет слишком большой риск. Вне зависимости от срока дипломатической поездки советское Министерство иностранных дел все равно потребует данные, которые затем передаст во Второе главное управление. Даже переодетый, Монк будет находиться пол непрерывным наблюдением весь срок своего пребывания, и тайная встреча с адъютантом заместителя министра обороны просто невозможна. В любом случае Соломин не предлагал этого.
Он сообщил, что ему дали отпуск на конец сентября и премию – путевку в дом отдыха на курорте Гурзуф на Черном море.
Монк проверил. Небольшой городок на побережье Крымского полуострова, известный курорт для военных и филиал главного госпиталя Министерства обороны, где на солнышке раненые и выздоравливающие офицеры могли восстанавливать свои силы.
Проконсультировались у двоих бывших советских офицеров, теперь проживавших в Соединенных Штатах. Оба признались, что никогда там не были, но о Гурзуфе знают – красивое место, в прошлом рыбацкая деревушка. Неподалеку, в Ялте, в домике у моря жил и умер Чехов. От Гурзуфа до Ялты – пятьдесят минут на автобусе или двадцать пять на такси.
Монк переключился на Ялту. СССР все еще, по существу, во многих отношениях оставался закрытой страной, и лететь обычным рейсом туда было невозможно. Воздушный маршрут пролегал до Москвы, оттуда в Киев, там пересадка на Одессу и только оттуда – в Ялту. Иностранному туристу никак нельзя было проделать такой путь, и не существовало никакой убедительной причины, по которой иностранный турист мог пожелать поехать в Ялту. Может быть, это и курорт, но одинокий иностранец будет выделяться там, как белая ворона. Он просмотрел морские маршруты, и его осенило.
Вечно нуждающееся в твердой валюте Московское правительство разрешило Черноморскому пароходству организовать морские круизы по Средиземному морю. Хотя все команды состояли из советских моряков, среди которых было немало агентов КГБ (что само собой подразумевалось), основную массу пассажиров составляли иностранцы.
Благодаря дешевизне таких круизов для иностранцев в группы пассажиров входили студенты, преподаватели, пожилые люди. Летом 1986 года этот маршрут обслуживали три лайнера: «Литва», «Латвия» и «Армения». Для сентября подходила «Армения».
По словам агента Черноморского пароходства в Лондоне, лайнер направится из Одессы до греческого порта Пирей почти пустым. Из Греции он пойдет в Барселону, затем через Марсель, Неаполь, Мальту вернется в Черное море, в Варну на побережье Болгарии, зайдет в Ялту и, наконец, в Одессу. Основную массу иностранных пассажиров он заберет в Барселоне, Марселе или Неаполе.
В конце июля сотрудники британской службы безопасности очень умело проникли в офис лондонского агентства пароходства. Не оставив и следа своего пребывания, они сфотографировали списки пассажиров, заказавших в Лондоне билеты на «Армению».
Изучение списка показало, что шесть билетов заказаны для шести членов Общества американо-советской дружбы. В США их проверили. Все они оказались среднего возраста, искренние, наивные и преданные делу улучшения американо-советских отношений. К тому же они жили или в северо-восточных штатах США, или неподалеку.
В начале августа в Общество вступил профессор Норман Кел-сон из Сан-Антонио и попросил литературу, издаваемую Обществом. Из нее он узнал о предстоящем путешествии на «Армении» с посадкой в Марселе и захотел присоединиться как седьмой член группы. Советская организация «Интурист» не нашла никаких препятствий, и еще один билет был заказан.
Настоящий Норман Келсон, ранее работавший архивариусом в ЦРУ, по выходе в отставку поселившийся в Сан-Антонио, внешне чем-то напоминал Джейсона Монка, хотя и был пятнадцатью годами старше, но различие можно было скрыть искусственной сединой и дымчатыми очками.
В середине августа Монк сообщил Соломину, что его друг будет ждать его у турникета Никитского ботанического сада в Ялте. Сад – известное место в Ялте, расположенное за городом на расстоянии одной трети пути до Гурзуфа, если идти по берегу. Друг будет там в полдень 27 и 28 сентября.
Инспектор Вольский опаздывал на встречу с другом, с которым договорился вместе пообедать, и торопливо прошел по коридорам большого серого здания, где разместился МУР. Друга не оказалось на месте, поэтому он заглянул в дежурную комнату и увидел, что он там, разговаривает с коллегами.
– Извини, я опоздал, – сказал он.
– Нет проблем, пошли.
Не могло быть и речи о том, чтобы при их доходах отправиться пообедать в ресторан, но милиция имела очень дешевую столовую, где неплохо готовили. Оба друга направились к двери. Рядом с ней находилась доска объявлений. Взглянув на нее, Вольский остолбенел.
– Пойдем, – поторопил его друг, – а то займут все столы.
– Скажи мне, – обратился к нему Вольский, когда они сели за стол с тушеным мясом и бутылкой пива для каждого. – В дежурной…
– А что там?
– Доска объявлений. Сразу за дверью. Там рисунок. Что-то похожее на карандашный рисунок. Старик со смешными зубами. В чем тут дело?
– А, этот, – ответил инспектор Новиков. – Наш таинственный незнакомец. По-видимому, к какой-то женщине из британского посольства влезли воры. Двое. Ничего не украли, но разгромили квартиру. Она спугнула их, поэтому они ее оглушили. Но она успела разглядеть одного из них.
– Когда это случилось?
– Недели две назад, а может, три. Во всяком случае, посольство пожаловалось в Министерство иностранных дел. Они подняли шум и обратились в Министерство внутренних дел. Те взвились, как ракета, и приказали отделу квартирных краж найти преступника. Кто-то сделал рисунок. Знаешь Чернова? Нет? Ну, он важный следователь в этом отделе; так вот, он бегает везде, словно у него задница горит, потому что карьера висит на волоске, и все без толку. Даже к нам прибежал и приклеил свою картинку.
– Какие-нибудь зацепки?
– Никаких. Чернов не знает, кто этот человек и где он… В этом жарком с каждым разом становится все больше жира и меньше мяса.
– Я не знаю, кто он, но знаю где, – сказал Вольский.
Новиков застыл, не донеся кружку пива до рта.
– Черт, где же?
– Он в морге Второго медицинского. Его дело пришло сегодня утром. Неопознанный труп. Найден в лесу, западнее Москвы, приблизительно неделю назад. Забит до смерти. Никаких документов.
– Так тебе лучше пойти к Чернову. Он будет рад-радешенек.
Пережевывая остатки жаркого, инспектор Новиков становился все более задумчивым.
Рим, август 1986 года
Олдрич Эймс с женой прибыл в Вечный город 22 июля, чтобы занять новый пост. Даже после восьми месяцев пребывания на языковых курсах его итальянский оставался лишь приемлемым для работы, но далеко не совершенным. В отличие от Монка он не обладал способностями к языкам.
С новоприобретенным состоянием он мог позволить себе жить в более роскошных условиях, чем когда-либо раньше, но в Риме никто не заметил разницы, потому что никто не знал, как он жил до апреля предыдущего года.
Довольно скоро стало ясно, что Эймс – запойный пьяница и плохой специалист. Что, казалось, совсем не беспокоило его коллег и еще меньше русских. Как и в Лэнгли, он начал сваливать со стола массу секретных материалов в хозяйственные сумки, с которыми выходил из посольства, и передавал их КГБ.
В августе из Москвы прибыл его новый куратор для встречи. В отличие от Андросова в Вашингтоне он не жил на месте, а прилетал из Москвы, как только возникала необходимость. В Риме проблем было намного меньше, чем в Штатах. Новый куратор, Влад, в действительности полковник Владимир Мечулаев, работал в управлении "К" Первого главного управления.
При их первой встрече Эймс собирался выразить свой протест против той быстроты, с которой КГБ забрал всех, кого он выдал, таким образом подвергнув его опасности. Но Влад опередил его, извинившись за непродуманность и объяснив, что на этом настоял лично Михаил Горбачев. Затем он перешел к делу, которое привело его в Рим.
– У нас проблема, мой дорогой Рик, – сказал он. – Объем материала, который ты нам передал, огромен, и он представляет большую ценность. Особую ценность имеют карандашные наброски и приложенные тобой фотографии офицеров высокого ранга, курирующих шпионов внутри СССР.
Эймс был озадачен и пытался пробиться сквозь алкогольный туман.
– Да, но что-нибудь не так? – спросил он.
– Все так, просто непонятно, – ответил Мечулаев и положил на кофейный столик фотографию. – Вот этот. Некий Джейсон Монк. Правильно?
– Да, это он.
– В своих донесениях ты написал, что у него в отделе СВ репутация «восходящей звезды». Как мы понимаем, это значит, что он ведет одного, а может быть, и двух агентов внутри Советского Союза.
– Такова точка зрения в отделе, или по крайней мере была таковой, когда я заглядывал туда в последний раз. Но вы должны взять их.
– Вот, дорогой Рик, в этом-то и проблема. Все предатели, которых ты любезно выдал нам, опознаны, арестованы и… с ними поговорили. И каждый был, как бы это сказать… – Русский вспомнил дрожащие фигуры, которые он видел на допросах, после того как Гришин познакомил арестованных со своей, лично разработанной системой давления на человека, заставлявшей его заговорить. – Они все были очень откровенны, честны, услужливы. Каждый назвал своих курирующих офицеров, некоторые – нескольких. Но никакого Джейсона Монка. Ни один. Конечно, могли использоваться фальшивые имена, как обычно. Но картинка, Рик. Никто не узнал фотографию. Теперь видишь, какая у меня проблема? Кого курирует Монк и где они?
– Не знаю. Не могу понять. Они должны быть в файлах 301.
– Дорогой Рик, и мы не можем, потому что их там не было.
Перед расставанием Эймс получил большую сумму денег и список заданий. Он оставался в Риме три года и выдал все, что мог: огромное количество секретных и сверхсекретных материалов. Среди прочего оказались еще четыре агента, но все не русские, а из стран коммунистического блока. Однако задание номер один было ясным и простым: по возвращении в Вашингтон или, если можно, ранее выяснить, кого курирует Монк в СССР.
В то время когда инспектора Новиков и Вольский обедали в столовой милицейского управления, заседание Думы было в полном разгаре.
На то, чтобы собрать после летних каникул российский парламент, ушло много времени. Из-за огромных размеров территории многим депутатам пришлось преодолеть тысячи километров, чтобы присутствовать на обсуждении конституционных вопросов. Тем не менее дебаты считались исключительно важными, потому что решался вопрос об изменении Конституции.
После непредвиденной смерти президента Черкасова, согласно статье 59, предусматривалось, чтобы пост президента временно занимал премьер-министр. Период этого заместительства определялся тремя месяцами.
Премьер– министр Иван Марков действительно исполнял обязанности президента, но, проконсультировавшись со специалистами, пришел к выводу: поскольку новые президентские выборы согласно Конституции должны проводиться в июне 2000 года, устанавливать другой, более ранний срок -октябрь 1999 года – значило вызвать серьезные беспорядки и даже хаос. Голосование в Думе, следовательно, проходило по вопросу внесения единственной поправки, по которой временное исполнение обязанностей президента продлевалось еще на три месяца, а выборы 2000 года переносились с июня на январь.
Слово «дума» происходит от глагола «думать», то есть мыслить, размышлять; таким образом. Дума – это «место, где думают». Но многие считали, что Дума – скорее место, где кричат и шумят, чем место зрелых размышлений. В этот жаркий летний день она полностью оправдывала такую характеристику.
Дебаты длились целый день, достигая такого накала страстей, что спикер потратил много времени, громко, изо всех сил призывая к порядку и даже угрожая перенести заседание на другой срок.
Двое депутатов вели себя настолько безобразно, что спикер приказал удалить их из зала. Удаление, сопровождавшееся бурной потасовкой, снимала телевизионная камера, пока изгнанные не оказались на улице. Там оба депутата, с пеной у рта спорившие друг с другом, устроили импровизированную пресс-конференцию, которая переросла в уличную драку, в конце концов прекращенную милицией.
В зале, где от перегрузки отказала система кондиционирования воздуха и потные депутаты третьего по величине демократического государства кричали и оскорбляли друг друга, прояснилась расстановка сил.
Фашистский Союз патриотических сил по распоряжению Игоря Комарова настаивал на проведении президентских выборов в октябре, через три месяца после смерти Черкасова и согласно статье 59. Их тактика была очевидна: СПС далеко опережал всех по рейтингу, и его приход к высшей власти произошел бы на девять месяцев раньше.
Неокоммунисты и реформаторы «Демократического блока» на этот раз оказались единомышленниками. Они отставали в рейтинге и нуждались в как можно более долгой отсрочке, чтобы успеть восстановить свои позиции. Другими словами, они оказались не готовы к более ранним выборам.
Дебаты, или состязания крикунов, бушевали до захода солнца, когда усталый и охрипший спикер наконец объявил, что было выслушано достаточно выступлений и можно переходить к голосованию. Левое крыло и центристы голосовали дружно, чтобы одолеть ультраправых, и предложение прошло. Президентские выборы с июня 2000 года переносились на 16 января 2000 года.
В течение часа результат голосования, переданный программой «Время», стал известен стране. По всей столице в посольствах не гасли огни, там работали до позднего времени, шифруя телеграммы от послов, потоком хлынувшие в их государства.
И так как британское посольство тоже работало в полном составе, «Грейси» Филдс оказался на рабочем месте, когда раздался звонок инспектора Новикова.
Ялта, сентябрь 1986 года
День был жаркий, а такси, дребезжа катившееся по дороге вдоль морского берега на северо-восток Ялты, не было оборудовано кондиционером. Американец открыл окошко, чтобы впустить прохладный черноморский воздух. Наклонившись к окну, он мог также видеть зеркало заднего обзора над головой водителя. Кажется, за ним не следовала машина местной ЧК.
Длинный путь из Марселя через Неаполь, Мальту и Стамбул оказался утомительным, но терпимым. Монк играл свою роль так. что не вызвал никаких подозрений. Седовласый, в дымчатых очках, преувеличенно любезный, он выглядел обыкновенным ученым на пенсии, совершающим свой летний круиз.
Его спутники американцы не сомневались – он разделяет их убеждение, что единственная надежда сохранить мир на земле заключается в том, чтобы народы Соединенных Штатов и Союза Советских Социалистических Республик лучше узнали друг друга. Одна из них, старая дева, учительница из Коннектикута, была совершенно очарована утонченными манерами техасца. который подавал ей стул и приподнимал свою шляпу с низкой тульей каждый раз при встрече на палубе.
В Варне он не сошел на берег, сославшись на то, что перегрелся на солнце. Но во всех остальных портах, куда они заходили, он сопровождал туристов пяти западноевропейских национальностей к руинам, руинам и еще раз к руинам.
В Ялте он впервые в жизни ступил на землю России. Прошедший тяжелую подготовку и обучение, он встретил меньше затруднений, чем предполагал. Прежде всего, хотя «Армения» оказалась единственным совершающим круизы лайнером в порту, там находилось с десяток грузовых судов из других стран, и их команды свободно сходили на берег.
Туристы с лайнера, которых не выпускали на берег после Варны, сбежали по трапу, как стая птиц, и двое русских из иммиграционной службы, стоявшие внизу, бросали беглый взгляд на их паспорта и кивали, разрешая пройти. Профессор Келсон привлек к себе несколько взглядов своей манерой одеваться, но это были одобрительные и дружелюбные взгляды.
Вместо того чтобы стараться быть незаметным, Монк предпочел другой метод – прятаться, оставаясь на виду. На нем была кремовая рубашка с узким галстуком, заколотым серебряной булавкой, легкий костюм светло-коричневого цвета, широкополая шляпа и, конечно, ковбойские сапоги.
– Боже мой, профессор, вы великолепно выглядите! – ахнула учительница. – Пойдете с нами к подъемнику? Мы собираемся подняться на вершину.
– Нет, мэм, – сказал Монк. – Думаю прогуляться вдоль доков и, может быть, выпить кофе.
Гиды «Интуриста» разобрали свои группы и повели их в разных направлениях, оставив его одного. Он же ушел с причала, миновал здание морского вокзала и оказался в городе. Некоторые прохожие смотрели на него, но большинство с улыбкой. Какой-то мальчик остановился, сунул обе руки за пояс и мгновенно вытащил воображаемые «кольты». Монк потрепал его по волосам.
Он знал, что развлечения в Крыму довольно однообразны. Телевидение смертельно скучно, а самое большое удовольствие – это кино. Самыми любимыми были ковбойские фильмы, разрешенные режимом, а тут появился настоящий ковбой. Даже милиционер, сонный от жары, уставился на него, но, когда Монк приподнял шляпу, он улыбнулся и отдал честь. Погуляв с час и выпив кофе в открытом кафе, он убедился, что слежки за ним нет, выбрал одно из ожидавших такси и попросил отвезти его в Никитский ботанический сад. По его путеводителю, карте и ломаному русскому было ясно, что он турист с одного из судов. Таксист кивнул, и они поехали. Кроме того, знаменитый ялтинский сад посещали тысячи людей.
Монк вышел у главных ворот и расплатился с шофером. Он заплатил в рублях, но, подмигнув, добавил пять долларов на чай. Таксист ухмыльнулся, кивнул и уехал.
Перед входом у турникетов собралась большая толпа, в основном русские дети в сопровождении учителей, приехавшие на школьную экскурсию. Монк встал в очередь, высматривая мужчин в потертых костюмах. Таких не было. Он заплатил за вход, прошел за барьер и заметил киоск, в котором продавали мороженое. Купив большую трубочку ванильного мороженого, он отыскал уединенную скамью в парке, сел и приступил к еде.
Через несколько минут на другой конец скамьи опустился человек и углубился в изучение плана огромного сада. Скрытые картой, его шевелящиеся губы не были видны. Губы Монка шевелились потому, что он облизывал свою трубочку с мороженым.
– Итак, друг мой, как вы? – спросил Петр Соломин.
– Хорошо, потому что вижу вас, приятель, – пробормотал Монк. – Скажите мне, за нами не следят?
– Нет. Я здесь уже час. За вами не следили. За мной тоже.
– Мои люди очень довольны вами, Петр. Ваш материал поможет ускорить конец «холодной войны».
– Я хочу покончить с этими ублюдками, – сказал сибиряк. – У вас растаяло мороженое. Бросьте его. Я куплю еще.
Монк бросил капающую трубочку в ближайшую урну. Соломин подошел к киоску и купил две порции мороженого. Когда он вернулся, у него был предлог сесть поближе.
– У меня есть кое-что для вас. Пленка. Внутри обложки моего плана. Я оставлю его на скамье.
– Спасибо. Но почему не передать в Москве? У моих людей возникли небольшие подозрения, – сказал Монк.
– Потому что дело в большем, но это можно только на словах. Он начал рассказывать о том, что происходило летом 1986 года в Политбюро и Министерстве обороны. Монк сидел с каменным лицом, боясь, что непроизвольно присвистнет. Соломин проговорил полчаса.
– Это правда. Петр? Неужели наконец это происходит?
– Такая же правда, как я сижу здесь. Я слышал, сам министр обороны подтвердил это.
– Многое изменится. – сказал Монк. – Спасибо вам, охотник. Но я должен идти.
Монк протянул руку. Соломин с изумлением спросил:
– Что это?
Это было кольцо. Обычно Монк не носил колец, но оно шло к образу человека из Техаса. Кольцо индейцев навахо из бирюзы и необработанного серебра, какие носят в Техасе и Нью-Мексико. Он заметил, что удэгейцу из Приморского края оно понравилось. Мгновенно Монк снял его с пальца и протянул сибиряку.
– Мне? – спросил. Соломин.
Он никогда не просил денег, и Монк догадывался, что оскорбит его, если предложит их. По выражению лица сибиряка Монк понял, что кольцо для него – нечто большее, чем вознаграждение за работу. Стоило оно сотню долларов, бирюза и серебро, найденное в горах Нью-Мексико, и изготовлено мастерами индейского племени навахо.
Понимая, что обняться на людях невозможно, Монк повернулся и пошел. Он оглянулся. Петр Соломин надел кольцо на мизинец левой руки и любовался им. Таким Монк видел охотника с Дальнего Востока в последний раз.
«Армения» прибыла в Одессу и выгрузила своих пассажиров. Таможенники просматривали каждый чемодан, но они искали только антисоветскую литературу. Монку говорили, что они никогда не обыскивают иностранных туристов, если только не вмешивается КГБ, да и то лишь в особых случаях.