Страница:
– Борис, я рад, что ты пришел сам. Боюсь, возникли затруднения.
– Надеюсь, не технические помехи? Разве ты не можешь с ними разобраться наконец?
– Нет, не совсем технические. Слушай, ты знаешь, я полностью поддерживаю президента Комарова, правильно?
Будучи ответственным за телепрограммы, Гуров прекрасно знал, как влияет телевидение, самое убедительное уникальное средство массовой информации в современном обществе, на гонки перед выборами.
Только Великобритания со своей Би-би-си пыталась беспристрастно освещать политические события, используя государственные телевизионные каналы. Во всех других странах Западной и Восточной Европы находящиеся у власти правительства использовали национальное телевидение для поддержки существующего режима в течение многих лет.
В России государственное телевидение передавало полностью все материалы предвыборной кампании исполняющего обязанности президента Ивана Маркова, только вскользь упоминая в сухом перечне новостей имена двух других кандидатов.
Этими другими кандидатами – мелочь отсеялась по дороге – являлись Геннадий Зюганов от неокоммунистической партии России и Игорь Комаров от Союза патриотических сил.
У первого явно возникли проблемы с финансированием кампании; на второго деньги, казалось, сыпались как из рога изобилия. С такими средствами Комаров мог бы купить рекламу в американском духе, оплатив часы телевизионного времени на двух коммерческих каналах. Купив это время, он мог не беспокоиться, что его выступления вырежут, изменят или подвергнут цензуре. Гуров долгое время с радостью вставлял в самые лучшие часы, «прайм-тайм», полнометражные фильмы с речами и митингами Комарова. Он был не дурак. И понимал, что если Комаров победит, то произойдет много увольнений в штате ТВ. Много «шишек» уйдет – Комаров позаботится об этом. А те, кто отдал свое сердце кому следует, будут получать новые должности и большие деньги.
Но теперь что-то произошло. Кузнецов в недоумении смотрел на Гурова.
– Дело в том, Борис, что произошла своего рода смена курса, на уровне правления. Ко мне это не имеет никакого отношения, как ты понимаешь. Я ведь всего лишь мальчик на побегушках. Это высоко надо мной, в стратосфере.
– Какая смена курса, Антон? О чем ты говоришь?
Гуров беспокойно поерзал, проклиная директора, переложившего на него это дело.
– Ты, вероятно, знаешь, Борис, что, как и все крупные организации, мы очень много задолжали банкам. Когда надо на кого-то нажать, они имеют массу возможностей. Они правят. Обычно они нас не трогают. Прибыли большие. Но сейчас… они… перекрывают кислород…
Кузнецов ужаснулся.
– Черт, Антон, сожалею! Это, должно быть, ужасно для тебя.
– Не только для меня, Борис.
– Но ведь если станция разорится, вылетит в трубу…
– Да, но, видишь ли, кажется, они заявили не совсем так. Станция выживет, но за определенную плату.
– Какую плату?
– Вот послушай, друг, я не имею к этому никакого отношения. Будь моя воля, я бы показывал Игоря Комарова двадцать четыре часа в сутки, но…
– Что «но»? Выкладывай.
– Ладно. Станция больше не будет транслировать митинги и речи господина Комарова. Таков приказ.
Кузнецов, покраснев от гнева, вскочил на ноги.
– Ты совсем тронулся?! Мы покупаем это время, не забывай! Мы платим! Это коммерческая станция. Вы не можете отказываться от денег.
– Очевидно, можем.
– Но это время было оплачено вперед!
– По-видимому, эти деньги возвратят.
– Я пойду к твоим соседям. Вы не единственный коммерческий канал в этом городе. Я всегда хорошо к тебе относился, Антон, но больше не буду.
– Борис, их хозяева – те же банки.
Кузнецов снова сел. У него дрожали колени.
– Что, черт побери, происходит?
– Все, что я могу сказать, Борис, – это то, что на кого-то нажали. Я тут понимаю не больше, чем ты. Но вчера правление вынесло такое решение: или мы прекращаем показывать господина Комарова следующие тридцать дней, или банки отказывают нам.
Кузнецов смотрел на него.
– Вы теряете массу экранного времени. Что вы собираетесь показывать взамен? Казачьи пляски?
– Нет, и это очень странно. Канал собирается сделать программу репортажей с проповедями этого священника.
– Какого священника?
– Ты знаешь, проповедника-"возрожденца". Все время призывает людей обратиться к Богу.
– Бог и царь, – тихо произнес Кузнецов.
– Вот-вот.
– Отец Григорий.
– Тот самый. Я сам этого не понимаю, но…
– Ты с ума сошел! У него и двух рублей не найдется!
– В том-то и дело. Деньги, кажется, уже заплачены. Так что мы показываем его в новостях и еще вводим в «особые события». Он занимает массу времени в сетке передач. Хочешь посмотреть?
– Нет, ни к чему мне смотреть на эту чертову сетку.
С этими словами Кузнецов выбежал из кабинета. Как он предстанет перед лицом своего идола с такими вестями? Но подозрение, таившееся в его душе последние три недели, превратилось в твердое убеждение. Как переглядывались Комаров с Гришиным, когда он принес известие о печатных машинах, а затем о генерале Николаеве… Они знали что-то, чего не знал он. Но одно он знал хорошо: происходило что-то неожиданное и ужасное.
В этот вечер на другом конце Европы сэра Найджела Ирвина, ужинавшего в своем клубе, вызвали по телефону. Слуга протянул ему телефонный аппарат.
– Некий доктор Проубин, сэр Найджел.
В трубке послышался веселый голос герольда, явно засидевшегося допоздна в своем кабинете.
– Думаю, я нашел нужного вам человека.
– Встречаемся у вас в кабинете завтра в десять? Великолепно!
Сэр Найджел отдал телефон ожидавшему стюарду.
– Полагаю, ради этого стоит выпить, Трабшо. Марочное, пожалуйста, из клубной коллекции.
Глава 16
– Надеюсь, не технические помехи? Разве ты не можешь с ними разобраться наконец?
– Нет, не совсем технические. Слушай, ты знаешь, я полностью поддерживаю президента Комарова, правильно?
Будучи ответственным за телепрограммы, Гуров прекрасно знал, как влияет телевидение, самое убедительное уникальное средство массовой информации в современном обществе, на гонки перед выборами.
Только Великобритания со своей Би-би-си пыталась беспристрастно освещать политические события, используя государственные телевизионные каналы. Во всех других странах Западной и Восточной Европы находящиеся у власти правительства использовали национальное телевидение для поддержки существующего режима в течение многих лет.
В России государственное телевидение передавало полностью все материалы предвыборной кампании исполняющего обязанности президента Ивана Маркова, только вскользь упоминая в сухом перечне новостей имена двух других кандидатов.
Этими другими кандидатами – мелочь отсеялась по дороге – являлись Геннадий Зюганов от неокоммунистической партии России и Игорь Комаров от Союза патриотических сил.
У первого явно возникли проблемы с финансированием кампании; на второго деньги, казалось, сыпались как из рога изобилия. С такими средствами Комаров мог бы купить рекламу в американском духе, оплатив часы телевизионного времени на двух коммерческих каналах. Купив это время, он мог не беспокоиться, что его выступления вырежут, изменят или подвергнут цензуре. Гуров долгое время с радостью вставлял в самые лучшие часы, «прайм-тайм», полнометражные фильмы с речами и митингами Комарова. Он был не дурак. И понимал, что если Комаров победит, то произойдет много увольнений в штате ТВ. Много «шишек» уйдет – Комаров позаботится об этом. А те, кто отдал свое сердце кому следует, будут получать новые должности и большие деньги.
Но теперь что-то произошло. Кузнецов в недоумении смотрел на Гурова.
– Дело в том, Борис, что произошла своего рода смена курса, на уровне правления. Ко мне это не имеет никакого отношения, как ты понимаешь. Я ведь всего лишь мальчик на побегушках. Это высоко надо мной, в стратосфере.
– Какая смена курса, Антон? О чем ты говоришь?
Гуров беспокойно поерзал, проклиная директора, переложившего на него это дело.
– Ты, вероятно, знаешь, Борис, что, как и все крупные организации, мы очень много задолжали банкам. Когда надо на кого-то нажать, они имеют массу возможностей. Они правят. Обычно они нас не трогают. Прибыли большие. Но сейчас… они… перекрывают кислород…
Кузнецов ужаснулся.
– Черт, Антон, сожалею! Это, должно быть, ужасно для тебя.
– Не только для меня, Борис.
– Но ведь если станция разорится, вылетит в трубу…
– Да, но, видишь ли, кажется, они заявили не совсем так. Станция выживет, но за определенную плату.
– Какую плату?
– Вот послушай, друг, я не имею к этому никакого отношения. Будь моя воля, я бы показывал Игоря Комарова двадцать четыре часа в сутки, но…
– Что «но»? Выкладывай.
– Ладно. Станция больше не будет транслировать митинги и речи господина Комарова. Таков приказ.
Кузнецов, покраснев от гнева, вскочил на ноги.
– Ты совсем тронулся?! Мы покупаем это время, не забывай! Мы платим! Это коммерческая станция. Вы не можете отказываться от денег.
– Очевидно, можем.
– Но это время было оплачено вперед!
– По-видимому, эти деньги возвратят.
– Я пойду к твоим соседям. Вы не единственный коммерческий канал в этом городе. Я всегда хорошо к тебе относился, Антон, но больше не буду.
– Борис, их хозяева – те же банки.
Кузнецов снова сел. У него дрожали колени.
– Что, черт побери, происходит?
– Все, что я могу сказать, Борис, – это то, что на кого-то нажали. Я тут понимаю не больше, чем ты. Но вчера правление вынесло такое решение: или мы прекращаем показывать господина Комарова следующие тридцать дней, или банки отказывают нам.
Кузнецов смотрел на него.
– Вы теряете массу экранного времени. Что вы собираетесь показывать взамен? Казачьи пляски?
– Нет, и это очень странно. Канал собирается сделать программу репортажей с проповедями этого священника.
– Какого священника?
– Ты знаешь, проповедника-"возрожденца". Все время призывает людей обратиться к Богу.
– Бог и царь, – тихо произнес Кузнецов.
– Вот-вот.
– Отец Григорий.
– Тот самый. Я сам этого не понимаю, но…
– Ты с ума сошел! У него и двух рублей не найдется!
– В том-то и дело. Деньги, кажется, уже заплачены. Так что мы показываем его в новостях и еще вводим в «особые события». Он занимает массу времени в сетке передач. Хочешь посмотреть?
– Нет, ни к чему мне смотреть на эту чертову сетку.
С этими словами Кузнецов выбежал из кабинета. Как он предстанет перед лицом своего идола с такими вестями? Но подозрение, таившееся в его душе последние три недели, превратилось в твердое убеждение. Как переглядывались Комаров с Гришиным, когда он принес известие о печатных машинах, а затем о генерале Николаеве… Они знали что-то, чего не знал он. Но одно он знал хорошо: происходило что-то неожиданное и ужасное.
В этот вечер на другом конце Европы сэра Найджела Ирвина, ужинавшего в своем клубе, вызвали по телефону. Слуга протянул ему телефонный аппарат.
– Некий доктор Проубин, сэр Найджел.
В трубке послышался веселый голос герольда, явно засидевшегося допоздна в своем кабинете.
– Думаю, я нашел нужного вам человека.
– Встречаемся у вас в кабинете завтра в десять? Великолепно!
Сэр Найджел отдал телефон ожидавшему стюарду.
– Полагаю, ради этого стоит выпить, Трабшо. Марочное, пожалуйста, из клубной коллекции.
Глава 16
То, что на Западе называется полицией, в России носит название «милиция» и находится в ведении Министерства внутренних дел, МВД.
Как и почти везде, милиция разделяется на федеральную и местную, или региональную.
Регионы в России называются областями. Одна из самых крупных – Московская область, кусок территории, включающий в себя столицу федеративной республики и окружающую ее сельскую местность. Это как бы округ Колумбия, к которому присоединили треть Виргинии и Мэриленда.
Поэтому в Москве находятся, хотя и в разных зданиях, и федеральная милиция, и московская. В отличие от западных полицейских учреждений российское Министерство внутренних дел располагает также своей собственной армией – ста тридцатью тысячами тяжеловооруженных войск МВД, – почти равной армии Министерства обороны.
Вскоре после падения коммунистического режима молниеносный рост организованной преступности стал настолько, явным, настолько извращенным и скандальным, что Борис Ельцин был вынужден издать распоряжение об образовании целых дивизий в рамках федеральной и московской областной милиции для борьбы с мафией.
Задачей федералов была борьба с преступностью во всей стране, но в Москве образовалась такая концентрация организованной преступности, в основном в сфере экономики, что московское управление по борьбе с организованной преступностью, ГУВД, стало почти таким же большим, как и его федеральный аналог.
ГУВД до середины девяностых работало со скромным успехом, пока туда не назначили генерала Валентина Петровского. Петровский стал самым старшим по званию офицером коллегии ГУВД. Его назначили «со стороны», переведя из промышленного Нижнего Новгорода, где он приобрел репутацию неподкупного «крепкого орешка». Как Эллиот Несс, он получил в наследство ситуацию, напоминающую Чикаго во времена Аль Каноне. Только в отличие от руководителя «борцов с мафией» у него было намного больше вооруженных людей, а у людей – намного меньше гражданских прав, которые могли бы мешать ему.
Свое правление Петровский начал с того, что уволил дюжину старших офицеров, которых посчитал «слишком близкими» к объекту их работы – организованной преступности. «Слишком близки?' – воскликнул офицер связи ФБР в американском посольстве. – Да они были на содержании у преступников!»
Затем Петровский провел серию тайных проверок некоторых старших следователей. Те, кто послал взяткодателей подальше, получили повышения и значительные доплаты к жалованью. Создав таким образом надежные и честные подразделения, он объявил войну организованной преступности. Его отрядов в преступном мире боялись, как никого раньше, и он получил прозвище Молотов, но не в честь давно умершего министра иностранных дел и подручного Сталина, а от слова «молот».
Но, даже будучи кристально честным человеком, он не мог перетянуть на свою сторону всех. Коррупция, словно рак, слишком глубоко проникла внутрь. Представители организованной преступности имели друзей повсюду, вплоть до самых верхних эшелонов власти.
В ответ Петровский не старался быть слишком разборчивым при арестах. Для защиты и поддержки своих следователей и федеральная, и городская милиция по борьбе с организованной преступностью имела вооруженные отряды. Принадлежавшие федеральной милиции назывались ОМОНом, а подразделения быстрого реагирования Петровского – СОБРом.
В начале своей деятельности Петровский возглавлял рейды лично, и, чтобы предотвратить утечку информации, они проводились без предварительного обсуждения. Если при налете бандиты сдавались тихо, их ожидал суд; если же один из них хватался за оружие, пытался уничтожить улики или сбежать, Петровский дожидался конца операции, произносил свое знаменитое «так-так» и приказывал принести пластиковые мешки для покойников.
К 1998 году ему стало ясно, что самая большая мафиозная группа и, как кажется, самая неуязвимая – это банда Долгорукова, контролирующая большую часть России к западу от Урала, страшно богатая и пользующаяся при таком богатстве устрашающим влиянием. К зиме 1999 года Петровский лично руководил борьбой с долгоруковской группировкой, и та ненавидела его за это.
При первой встрече Умар Гунаев сказал Монку, что в России нет необходимости подделывать документы – можно просто купить настоящие за деньги. В начале декабря Монк проверил его слова.
Он намеревался в четвертый раз добиться встречи с видным российским деятелем, выдавая себя за другого человека. Но поддельное письмо митрополита Русской православной церкви в Лондоне там и было составлено. Как и письмо, которое, как подразумевалось, пришло из Дома Ротшильдов. Генерал Николаев не спрашивал удостоверения личности, ему хватило мундира офицера Генерального штаба. Генерала Валентина Петровского, жившего под постоянной угрозой покушения, охраняли день и ночь.
Где чеченский вождь достал документы, Монк никогда не спрашивал. Но выглядели они убедительно. На них была фотография Монка с коротко подстриженными светлыми волосами, и они указывали, что он – полковник милиции из аппарата первого заместителя начальника управления по борьбе с организованной преступностью Министерства внутренних дел. В таком звании он не мог быть известен Петровскому, но являлся его коллегой из федеральной милиции.
Одно не изменилось после падения коммунизма – это российская привычка отводить целые многоквартирные дома для проживания высокопоставленных чиновников. В то время как на Западе политические деятели, гражданские чиновники и старшие офицеры обычно живут в собственных домах, разбросанных по пригородам, в Москве они. стремятся жить в бесплатных, квартирах огромных домов, принадлежащих государству.
Это объясняется в основном тем, что посткоммунистическое государство отобрало эти дома у старого Центрального Комитета и сделало квартиры бесплатными. Многие из этих домов тянутся вдоль северной стороны Кутузовского проспекта, где когда-то жили Брежнев и большинство членов Политбюро. Петровский жил на предпоследнем, восьмом, этаже здания на Кутузовском проспекте. В этом доме находилось еще с десяток квартир старших офицеров милиции. Размещение рядом всех этих людей одной профессии имело свое преимущество. Простых граждан раздражало бы постоянное присутствие охраны, но милицейские генералы прекрасно понимали ее необходимость.
Машина, на которой в этот вечер ехал Монк, чудодейственным образом приобретенная или «взятая взаймы» Гунаевым, была подлинной милицейской черной «чайкой», принадлежавшей МВД. Монк остановился перед шлагбаумом у въезда во двор жилого дома. Один из омоновцев жестом велел опустить заднее стекло, в то время как второй держал машину под дулом автомата.
Монк предъявил удостоверение личности, объяснил, к кому едет, и затаил дыхание. Охранник посмотрел на пропуск, кивнул и отошел в будку, чтобы позвонить. Затем он вернулся.
– Генерал Петровский спрашивает, по какому делу вы приехали.
– Скажите генералу, что я привез документы от генерала Чеботарева, дело срочное, – ответил Монк. Он назвал имя человека старше Петровского по званию.
Состоялся второй телефонный разговор, после чего омоновец кивнул своему коллеге, и шлагбаум поднялся. Монк оставил машину на парковке и вошел в здание.
За столом консьержа на первом этаже сидел еще один охранник; он кивнул, разрешая Монку пройти. На восьмом этаже у лифта его ожидали еще двое. Они обыскали Монка, проверили атташе-кейс и внимательно осмотрели его удостоверение. После чего один из них что-то передал по интеркому. Секунд через десять дверь открылась. Монк знал, что его разглядывали в «глазок».
Дверь открыл ординарец в белой куртке, чье телосложение и манера поведения наводили на мысль, что он способен на большее, чем разносить бутерброды, если потребуют обстоятельства, а затем Монк очутился в чисто семейной атмосфере. Из гостиной выбежала маленькая девочка, посмотрела на него и сказала:
– Вот моя кукла. – Она показала белокурую куклу в ночной рубашке.
Монк улыбнулся:
– Какая красивая. А как тебя зовут?
– Татьяна.
Вышедшей вслед за ребенком женщине было около сорока; она улыбнулась, как бы извиняясь за девочку, и увела ребенка. Затем появился мужчина без пиджака, вытиравший губы, как любой человек, которого оторвали от обеда.
– Полковник Сорокин?
– Так точно.
– Странное время для визита.
– Прошу прощения. Возникло срочное дело. Я могу подождать, пока вы закончите обед.
– Не надо. Уже закончил. Все равно сейчас время мультиков по телевидению, так что это не для меня. Проходите сюда.
Он провел гостя в кабинет. При более ярком свете Монк рассмотрел, что борец с преступностью не старше его самого и такой же крепкий.
Три раза – у патриарха, генерала и банкира – он начинал с признания, что воспользовался чужим именем, и ему это сходило с рук. В данном случае Монк предполагал, что он вполне может умереть раньше, чем успеет извиниться. Он раскрыл атташе-кейс. Охранники проверили его, но увидели только две папки с документами на русском языке и не прочитали ни слова. Монк протянул генералу серую папку, заверенный доклад.
– Вот, генерал. Мы пришли к выводу, что это вызывает тревогу.
– Могу я прочитать это позже?
– Но это дело может потребовать немедленного действия.
– О черт. Вы пьете?
– Не на службе.
– Значит, они там, в МВД, делают успехи. Кофе?
– С удовольствием, день был длинным.
Генерал Петровский улыбнулся:
– А когда он бывает коротким?
Он позвал ординарца и велел приготовить кофе для двоих. Затем начал читать. Ординарец принес кофе и вышел. Монк налил себе сам. Наконец генерал Петровский поднял голову.
– Откуда, черт побери, это пришло?
– От британской разведки.
– Что?
– Но это не провокация ». Все проверено. Вы можете перепроверить утром: Акопов, секретарь, оставивший на столе манифест, мертв. Как и старый уборщик Зайцев. Как и британский журналист, который в действительности ничего не знал.
– Я помню его, – задумчиво произнес Петровский. – Выглядело как бандитское нападение с убийством, но никакого мотива. Чтобы убить иностранного журналиста?… Вы думаете, это была «черная гвардия» Комарова?
– Или долгоруковские киллеры, нанятые для этой работы.
– Так где же этот таинственный «Черный манифест»?
– Здесь, генерал. – Монк постучал пальцем по кейсу.
– У вас есть экземпляр? Вы принесли его с собой?
– Да.
– Но согласно этому докладу, его передали в британское посольство. Оттуда в Лондон. Как он попал к вам?
– Мне его дали.
Генерал Петровский смотрел на Монка, не скрывая подозрений.
– И как, черт возьми, МВД получило экземпляр?… Вы не из МВД. Откуда вы? СВР? ФСБ?
Две названные им организации являлись российскими Службой внешней разведки и Федеральной службой безопасности – преемниками Первого и Второго главных управлений бывшего КГБ.
– Нет, сэр, я из Америки.
Генерал Петровский ничем не проявил испуга. Он только смотрел пристально на своего посетителя, ища признаки угрозы, ибо его семья находилась в соседней комнате, а этот человек мог оказаться наемным убийцей. Но он смог определить, что у самозванца не было ни бомбы, ни оружия.
Монк заговорил, объясняя, как черная папка, лежащая в его кейсе, попала в посольство, оттуда в Лондон, затем в Вашингтон. Как манифест прочитали не менее сотни людей, входящих в оба правительства. Он не упомянул о совете Линкольна: если генерал Петровский предпочитает думать, что Монк представляет правительство США, то в этом нет вреда.
– Как ваше настоящее имя?
– Джейсон Монк.
– Вы действительно американец?
– Да, сэр.
– Ну, ваш русский чертовски хорош. Итак, что же в этом «Черном манифесте»?
– Среди всего прочего Игорь Комаров вынес смертный приговор вам и большинству ваших людей.
В наступившей тишине Монк расслышал произнесенные за стеной по-русски слова: «Вот хороший мальчик». По телевизору показывали «Тома и Джерри». Татьяна заливалась смехом. Петровский протянул руку.
– Покажите, – сказал он.
В течение тридцати минут он читал сорок страниц, разделенных заголовками на двадцать глав. Прочитав, он отшвырнул манифест.
– Чепуха.
– Почему?
– У него ничего не выйдет.
– До сих пор выходило. Личная армия черногвардейцев, превосходно вооруженных и получающих хорошую оплату. Большие по численности, но менее обученные части молодых боевиков. И достаточно денег. «Крестные отцы» долгоруковской мафии заключили с ним два года назад сделку: средства на проведение предвыборной кампании в размере четверти миллиарда американских долларов за полную власть над этой землей.
– У вас нет доказательств.
– Доказательство – сам манифест. В нем упоминается о вознаграждении тем, кто предоставлял средства. Долгоруковская мафия захочет получить «свой фунт мяса». После истребления чеченцев и изгнания армян, грузин и украинцев в этом проблемы не будет. Но они не удовлетворятся этим. Захотят отомстить тем, кто преследовал их. Начиная с коллегии, в ведении которой находится управление по борьбе с организованной преступностью. Им потребуются рабы для новых трудовых лагерей, для добычи золота, соли и свинца. Кто лучше годится для этого, как не молодые люди, которыми вы командуете, СОБР и ОМОН? Конечно, вы не доживете и не увидите этого.
– Он может и не победить.
~ Верно, генерал, он может и не победить. Его звезда начинает заходить. Несколько дней назад его разоблачил генерал Николаев.
– Я видел. Подумал: чертовски неожиданно. Имеет это отношение к вам?
– Возможно.
– Здорово!
– Теперь коммерческие телевизионные станции прекратили трансляцию выступлений Комарова. Его журналы не выходят. Последний опрос показал, что его рейтинг составил шестьдесят процентов против семидесяти в прошлом месяце.
– Да, его рейтинг падает, мистер Монк. Может быть, он не победит.
– А если победит?
– Я не могу выступить против самих президентских выборов. Хоть я и генерал, но я всего лишь служу в милиции. Вам следует обратиться к исполняющему обязанности президента.
– Парализован от страха.
– Я все равно не могу помочь.
– Если он посчитает, что не сумеет победить, он может напасть на государство.
– Если кто-то нападет на государство, мистер Монк, государство защитит себя.
– Вы когда-либо слышали слово sippenschaft, генерал?
– Я не говорю по-английски.
– Это по-немецки. Можно записать ваш домашний номер телефона?
Петровский указал на телефон, стоявший рядом. Монк запомнил номер. Он собрал свои папки и положил их в кейс.
– Это немецкое слово, что оно значит?
– Когда группа немецких офицеров организовала заговор против Гитлера, их повесили на струнах от рояля. По закону «sippenschaft» их жены и дети были брошены в лагеря.
– Даже коммунисты не были столь жестоки, – сердито сказал Петровский. – Семьи лишались квартир, возможности учиться, но только не лагеря.
– Он же, вы знаете, помешанный. Под личиной культурного и воспитанного человека скрывается безумец. Но Гришин выполнит все его приказания. Я могу идти?
– Лучше идите, пока я не арестовал вас.
Монк подошел к двери.
– На вашем месте я бы принял некоторые меры предосторожности. Если он победит или увидит, что проигрывает, вам, может быть, придется сражаться за вашу жену и ребенка.
И он ушел.
Доктор Проубин напоминал маленького возбужденного школьника. С гордостью он подвел сэра Найджела к схеме размером три фута на три, приколотой к стене. Было очевидно, что он создал ее сам.
– Что вы об этом думаете? – спросил он.
Сэр Найджел смотрел на схему, ничего в ней не понимая. Имена, десятки имен, соединенных горизонтальными и вертикальными линиями.
– План монгольского метрополитена без перевода? – предположил он.
Проубин ухмыльнулся:
– Остроумно. Вы смотрите на пересекающиеся линии родословных четырех королевских династий Европы. Датской, греческой, британской и российской. Две из них существуют до сих пор, одна лишилась трона, а одна прекратила свое существование.
– Объясните, – попросил Ирвин.
Доктор Проубин взял большие красные, синие и черные карандаши.
– Начнем сверху. Датчане. Они – ключ ко всему этому.
– Датчане? Почему датчане?
– Позвольте мне рассказать вам правдивую историю, сэр Найджел. Сто шестьдесят лет назад в Дании правил король, имевший нескольких детей. Вот они. – Он указал на верх схемы, где стояло имя короля Дании, а под ним на горизонтальной линии располагались имена его потомков. – Итак, старший мальчик стал наследным принцем и наследовал трон своего отца. Больше он не представляет интереса для нас. А вот младший…
– Принц Вильгельм был приглашен стать королем Георгом Первым в Греции. Вы упомянули об этом, когда я был у вас прошлый раз.
– Великолепно! – восхитился Проубин. – Какая память! Так вот, он здесь снова. Его отправляют в Афины, и он становится королем Греции. Что он делает дальше? Он женится на великой княгине Ольге из России, и они производят на свет принца Николая – принца греческого, но этнически полудатчанина-полурусского, то есть Романова. Теперь оставим на время принца Николая, все еще холостяка. – Он отметил имя Николая синим карандашом и указал снова на датчан вверху. – У старого короля имелись и дочери, две из которых очень хорошо устроились. Дагмар поехала в Москву, чтобы стать российской императрицей, сменила имя на Марию, перешла в православную веру и родила Николая Второго, царя Всея Руси.
– Убитого вместе со всей семьей в Екатеринбурге.
– Именно так. Но посмотрите на другую. Александра Датская приехала в Англию и вышла замуж за нашего принца, который стал Эдуардом Седьмым. Они произвели на свет сына, ставшего впоследствии Георгом Пятым. Понятно?
– Так царь Николай и король Георг были двоюродными братьями?
– Точно. Их матери – родные сестры. Итак, когда во время первой мировой войны король Георг обращался к царю «кузен Ники», он был абсолютно точен.
– Кроме того, что все закончилось в 1917 году.
– Да, так случилось. Но теперь посмотрим на британскую линию. – Доктор Проубин привстал и обвел красным имена короля Эдуарда и королевы Александры. Затем красный карандаш опустился и обвел имя короля Георга Пятого. – Так вот, у него было пятеро сыновей. Джон умер ребенком, остальные выросли. Вот они здесь: Дэвид, Альберт, Генри и Георг. Вот этот последний нас и интересует, принц Георг. – Красный карандаш обвел имя четвертого сына Георга Пятого, принца Георга Виндзорского. – Далее. Он погиб в авиакатастрофе во время второй мировой войны, но оставил двух сыновей, которые живы до сих пор. Вот они. Мы должны сконцентрировать внимание на младшем. – Красный карандаш спустился на нижнюю линию, чтобы заключить в кружок имя второго английского принца. – А теперь проследите линию в обратном направлении, – сказал доктор Проубин. – Его отцом был принц Георг, дедом – король Георг. но его прабабушка была сестрой матери царя. Две датские принцессы, Дагмар и Александра. Этот человек связан с династией Романовых через брак.
– М-м-м. Очень давно, – сказал сэр Найджел.
– А, есть еще кое-что. Посмотрите сюда. – Он бросил на стол пару фотографий. Два бородатых серьезных лица смотрели прямо в камеру. – И что вы об этом думаете?
Как и почти везде, милиция разделяется на федеральную и местную, или региональную.
Регионы в России называются областями. Одна из самых крупных – Московская область, кусок территории, включающий в себя столицу федеративной республики и окружающую ее сельскую местность. Это как бы округ Колумбия, к которому присоединили треть Виргинии и Мэриленда.
Поэтому в Москве находятся, хотя и в разных зданиях, и федеральная милиция, и московская. В отличие от западных полицейских учреждений российское Министерство внутренних дел располагает также своей собственной армией – ста тридцатью тысячами тяжеловооруженных войск МВД, – почти равной армии Министерства обороны.
Вскоре после падения коммунистического режима молниеносный рост организованной преступности стал настолько, явным, настолько извращенным и скандальным, что Борис Ельцин был вынужден издать распоряжение об образовании целых дивизий в рамках федеральной и московской областной милиции для борьбы с мафией.
Задачей федералов была борьба с преступностью во всей стране, но в Москве образовалась такая концентрация организованной преступности, в основном в сфере экономики, что московское управление по борьбе с организованной преступностью, ГУВД, стало почти таким же большим, как и его федеральный аналог.
ГУВД до середины девяностых работало со скромным успехом, пока туда не назначили генерала Валентина Петровского. Петровский стал самым старшим по званию офицером коллегии ГУВД. Его назначили «со стороны», переведя из промышленного Нижнего Новгорода, где он приобрел репутацию неподкупного «крепкого орешка». Как Эллиот Несс, он получил в наследство ситуацию, напоминающую Чикаго во времена Аль Каноне. Только в отличие от руководителя «борцов с мафией» у него было намного больше вооруженных людей, а у людей – намного меньше гражданских прав, которые могли бы мешать ему.
Свое правление Петровский начал с того, что уволил дюжину старших офицеров, которых посчитал «слишком близкими» к объекту их работы – организованной преступности. «Слишком близки?' – воскликнул офицер связи ФБР в американском посольстве. – Да они были на содержании у преступников!»
Затем Петровский провел серию тайных проверок некоторых старших следователей. Те, кто послал взяткодателей подальше, получили повышения и значительные доплаты к жалованью. Создав таким образом надежные и честные подразделения, он объявил войну организованной преступности. Его отрядов в преступном мире боялись, как никого раньше, и он получил прозвище Молотов, но не в честь давно умершего министра иностранных дел и подручного Сталина, а от слова «молот».
Но, даже будучи кристально честным человеком, он не мог перетянуть на свою сторону всех. Коррупция, словно рак, слишком глубоко проникла внутрь. Представители организованной преступности имели друзей повсюду, вплоть до самых верхних эшелонов власти.
В ответ Петровский не старался быть слишком разборчивым при арестах. Для защиты и поддержки своих следователей и федеральная, и городская милиция по борьбе с организованной преступностью имела вооруженные отряды. Принадлежавшие федеральной милиции назывались ОМОНом, а подразделения быстрого реагирования Петровского – СОБРом.
В начале своей деятельности Петровский возглавлял рейды лично, и, чтобы предотвратить утечку информации, они проводились без предварительного обсуждения. Если при налете бандиты сдавались тихо, их ожидал суд; если же один из них хватался за оружие, пытался уничтожить улики или сбежать, Петровский дожидался конца операции, произносил свое знаменитое «так-так» и приказывал принести пластиковые мешки для покойников.
К 1998 году ему стало ясно, что самая большая мафиозная группа и, как кажется, самая неуязвимая – это банда Долгорукова, контролирующая большую часть России к западу от Урала, страшно богатая и пользующаяся при таком богатстве устрашающим влиянием. К зиме 1999 года Петровский лично руководил борьбой с долгоруковской группировкой, и та ненавидела его за это.
При первой встрече Умар Гунаев сказал Монку, что в России нет необходимости подделывать документы – можно просто купить настоящие за деньги. В начале декабря Монк проверил его слова.
Он намеревался в четвертый раз добиться встречи с видным российским деятелем, выдавая себя за другого человека. Но поддельное письмо митрополита Русской православной церкви в Лондоне там и было составлено. Как и письмо, которое, как подразумевалось, пришло из Дома Ротшильдов. Генерал Николаев не спрашивал удостоверения личности, ему хватило мундира офицера Генерального штаба. Генерала Валентина Петровского, жившего под постоянной угрозой покушения, охраняли день и ночь.
Где чеченский вождь достал документы, Монк никогда не спрашивал. Но выглядели они убедительно. На них была фотография Монка с коротко подстриженными светлыми волосами, и они указывали, что он – полковник милиции из аппарата первого заместителя начальника управления по борьбе с организованной преступностью Министерства внутренних дел. В таком звании он не мог быть известен Петровскому, но являлся его коллегой из федеральной милиции.
Одно не изменилось после падения коммунизма – это российская привычка отводить целые многоквартирные дома для проживания высокопоставленных чиновников. В то время как на Западе политические деятели, гражданские чиновники и старшие офицеры обычно живут в собственных домах, разбросанных по пригородам, в Москве они. стремятся жить в бесплатных, квартирах огромных домов, принадлежащих государству.
Это объясняется в основном тем, что посткоммунистическое государство отобрало эти дома у старого Центрального Комитета и сделало квартиры бесплатными. Многие из этих домов тянутся вдоль северной стороны Кутузовского проспекта, где когда-то жили Брежнев и большинство членов Политбюро. Петровский жил на предпоследнем, восьмом, этаже здания на Кутузовском проспекте. В этом доме находилось еще с десяток квартир старших офицеров милиции. Размещение рядом всех этих людей одной профессии имело свое преимущество. Простых граждан раздражало бы постоянное присутствие охраны, но милицейские генералы прекрасно понимали ее необходимость.
Машина, на которой в этот вечер ехал Монк, чудодейственным образом приобретенная или «взятая взаймы» Гунаевым, была подлинной милицейской черной «чайкой», принадлежавшей МВД. Монк остановился перед шлагбаумом у въезда во двор жилого дома. Один из омоновцев жестом велел опустить заднее стекло, в то время как второй держал машину под дулом автомата.
Монк предъявил удостоверение личности, объяснил, к кому едет, и затаил дыхание. Охранник посмотрел на пропуск, кивнул и отошел в будку, чтобы позвонить. Затем он вернулся.
– Генерал Петровский спрашивает, по какому делу вы приехали.
– Скажите генералу, что я привез документы от генерала Чеботарева, дело срочное, – ответил Монк. Он назвал имя человека старше Петровского по званию.
Состоялся второй телефонный разговор, после чего омоновец кивнул своему коллеге, и шлагбаум поднялся. Монк оставил машину на парковке и вошел в здание.
За столом консьержа на первом этаже сидел еще один охранник; он кивнул, разрешая Монку пройти. На восьмом этаже у лифта его ожидали еще двое. Они обыскали Монка, проверили атташе-кейс и внимательно осмотрели его удостоверение. После чего один из них что-то передал по интеркому. Секунд через десять дверь открылась. Монк знал, что его разглядывали в «глазок».
Дверь открыл ординарец в белой куртке, чье телосложение и манера поведения наводили на мысль, что он способен на большее, чем разносить бутерброды, если потребуют обстоятельства, а затем Монк очутился в чисто семейной атмосфере. Из гостиной выбежала маленькая девочка, посмотрела на него и сказала:
– Вот моя кукла. – Она показала белокурую куклу в ночной рубашке.
Монк улыбнулся:
– Какая красивая. А как тебя зовут?
– Татьяна.
Вышедшей вслед за ребенком женщине было около сорока; она улыбнулась, как бы извиняясь за девочку, и увела ребенка. Затем появился мужчина без пиджака, вытиравший губы, как любой человек, которого оторвали от обеда.
– Полковник Сорокин?
– Так точно.
– Странное время для визита.
– Прошу прощения. Возникло срочное дело. Я могу подождать, пока вы закончите обед.
– Не надо. Уже закончил. Все равно сейчас время мультиков по телевидению, так что это не для меня. Проходите сюда.
Он провел гостя в кабинет. При более ярком свете Монк рассмотрел, что борец с преступностью не старше его самого и такой же крепкий.
Три раза – у патриарха, генерала и банкира – он начинал с признания, что воспользовался чужим именем, и ему это сходило с рук. В данном случае Монк предполагал, что он вполне может умереть раньше, чем успеет извиниться. Он раскрыл атташе-кейс. Охранники проверили его, но увидели только две папки с документами на русском языке и не прочитали ни слова. Монк протянул генералу серую папку, заверенный доклад.
– Вот, генерал. Мы пришли к выводу, что это вызывает тревогу.
– Могу я прочитать это позже?
– Но это дело может потребовать немедленного действия.
– О черт. Вы пьете?
– Не на службе.
– Значит, они там, в МВД, делают успехи. Кофе?
– С удовольствием, день был длинным.
Генерал Петровский улыбнулся:
– А когда он бывает коротким?
Он позвал ординарца и велел приготовить кофе для двоих. Затем начал читать. Ординарец принес кофе и вышел. Монк налил себе сам. Наконец генерал Петровский поднял голову.
– Откуда, черт побери, это пришло?
– От британской разведки.
– Что?
– Но это не провокация ». Все проверено. Вы можете перепроверить утром: Акопов, секретарь, оставивший на столе манифест, мертв. Как и старый уборщик Зайцев. Как и британский журналист, который в действительности ничего не знал.
– Я помню его, – задумчиво произнес Петровский. – Выглядело как бандитское нападение с убийством, но никакого мотива. Чтобы убить иностранного журналиста?… Вы думаете, это была «черная гвардия» Комарова?
– Или долгоруковские киллеры, нанятые для этой работы.
– Так где же этот таинственный «Черный манифест»?
– Здесь, генерал. – Монк постучал пальцем по кейсу.
– У вас есть экземпляр? Вы принесли его с собой?
– Да.
– Но согласно этому докладу, его передали в британское посольство. Оттуда в Лондон. Как он попал к вам?
– Мне его дали.
Генерал Петровский смотрел на Монка, не скрывая подозрений.
– И как, черт возьми, МВД получило экземпляр?… Вы не из МВД. Откуда вы? СВР? ФСБ?
Две названные им организации являлись российскими Службой внешней разведки и Федеральной службой безопасности – преемниками Первого и Второго главных управлений бывшего КГБ.
– Нет, сэр, я из Америки.
Генерал Петровский ничем не проявил испуга. Он только смотрел пристально на своего посетителя, ища признаки угрозы, ибо его семья находилась в соседней комнате, а этот человек мог оказаться наемным убийцей. Но он смог определить, что у самозванца не было ни бомбы, ни оружия.
Монк заговорил, объясняя, как черная папка, лежащая в его кейсе, попала в посольство, оттуда в Лондон, затем в Вашингтон. Как манифест прочитали не менее сотни людей, входящих в оба правительства. Он не упомянул о совете Линкольна: если генерал Петровский предпочитает думать, что Монк представляет правительство США, то в этом нет вреда.
– Как ваше настоящее имя?
– Джейсон Монк.
– Вы действительно американец?
– Да, сэр.
– Ну, ваш русский чертовски хорош. Итак, что же в этом «Черном манифесте»?
– Среди всего прочего Игорь Комаров вынес смертный приговор вам и большинству ваших людей.
В наступившей тишине Монк расслышал произнесенные за стеной по-русски слова: «Вот хороший мальчик». По телевизору показывали «Тома и Джерри». Татьяна заливалась смехом. Петровский протянул руку.
– Покажите, – сказал он.
В течение тридцати минут он читал сорок страниц, разделенных заголовками на двадцать глав. Прочитав, он отшвырнул манифест.
– Чепуха.
– Почему?
– У него ничего не выйдет.
– До сих пор выходило. Личная армия черногвардейцев, превосходно вооруженных и получающих хорошую оплату. Большие по численности, но менее обученные части молодых боевиков. И достаточно денег. «Крестные отцы» долгоруковской мафии заключили с ним два года назад сделку: средства на проведение предвыборной кампании в размере четверти миллиарда американских долларов за полную власть над этой землей.
– У вас нет доказательств.
– Доказательство – сам манифест. В нем упоминается о вознаграждении тем, кто предоставлял средства. Долгоруковская мафия захочет получить «свой фунт мяса». После истребления чеченцев и изгнания армян, грузин и украинцев в этом проблемы не будет. Но они не удовлетворятся этим. Захотят отомстить тем, кто преследовал их. Начиная с коллегии, в ведении которой находится управление по борьбе с организованной преступностью. Им потребуются рабы для новых трудовых лагерей, для добычи золота, соли и свинца. Кто лучше годится для этого, как не молодые люди, которыми вы командуете, СОБР и ОМОН? Конечно, вы не доживете и не увидите этого.
– Он может и не победить.
~ Верно, генерал, он может и не победить. Его звезда начинает заходить. Несколько дней назад его разоблачил генерал Николаев.
– Я видел. Подумал: чертовски неожиданно. Имеет это отношение к вам?
– Возможно.
– Здорово!
– Теперь коммерческие телевизионные станции прекратили трансляцию выступлений Комарова. Его журналы не выходят. Последний опрос показал, что его рейтинг составил шестьдесят процентов против семидесяти в прошлом месяце.
– Да, его рейтинг падает, мистер Монк. Может быть, он не победит.
– А если победит?
– Я не могу выступить против самих президентских выборов. Хоть я и генерал, но я всего лишь служу в милиции. Вам следует обратиться к исполняющему обязанности президента.
– Парализован от страха.
– Я все равно не могу помочь.
– Если он посчитает, что не сумеет победить, он может напасть на государство.
– Если кто-то нападет на государство, мистер Монк, государство защитит себя.
– Вы когда-либо слышали слово sippenschaft, генерал?
– Я не говорю по-английски.
– Это по-немецки. Можно записать ваш домашний номер телефона?
Петровский указал на телефон, стоявший рядом. Монк запомнил номер. Он собрал свои папки и положил их в кейс.
– Это немецкое слово, что оно значит?
– Когда группа немецких офицеров организовала заговор против Гитлера, их повесили на струнах от рояля. По закону «sippenschaft» их жены и дети были брошены в лагеря.
– Даже коммунисты не были столь жестоки, – сердито сказал Петровский. – Семьи лишались квартир, возможности учиться, но только не лагеря.
– Он же, вы знаете, помешанный. Под личиной культурного и воспитанного человека скрывается безумец. Но Гришин выполнит все его приказания. Я могу идти?
– Лучше идите, пока я не арестовал вас.
Монк подошел к двери.
– На вашем месте я бы принял некоторые меры предосторожности. Если он победит или увидит, что проигрывает, вам, может быть, придется сражаться за вашу жену и ребенка.
И он ушел.
Доктор Проубин напоминал маленького возбужденного школьника. С гордостью он подвел сэра Найджела к схеме размером три фута на три, приколотой к стене. Было очевидно, что он создал ее сам.
– Что вы об этом думаете? – спросил он.
Сэр Найджел смотрел на схему, ничего в ней не понимая. Имена, десятки имен, соединенных горизонтальными и вертикальными линиями.
– План монгольского метрополитена без перевода? – предположил он.
Проубин ухмыльнулся:
– Остроумно. Вы смотрите на пересекающиеся линии родословных четырех королевских династий Европы. Датской, греческой, британской и российской. Две из них существуют до сих пор, одна лишилась трона, а одна прекратила свое существование.
– Объясните, – попросил Ирвин.
Доктор Проубин взял большие красные, синие и черные карандаши.
– Начнем сверху. Датчане. Они – ключ ко всему этому.
– Датчане? Почему датчане?
– Позвольте мне рассказать вам правдивую историю, сэр Найджел. Сто шестьдесят лет назад в Дании правил король, имевший нескольких детей. Вот они. – Он указал на верх схемы, где стояло имя короля Дании, а под ним на горизонтальной линии располагались имена его потомков. – Итак, старший мальчик стал наследным принцем и наследовал трон своего отца. Больше он не представляет интереса для нас. А вот младший…
– Принц Вильгельм был приглашен стать королем Георгом Первым в Греции. Вы упомянули об этом, когда я был у вас прошлый раз.
– Великолепно! – восхитился Проубин. – Какая память! Так вот, он здесь снова. Его отправляют в Афины, и он становится королем Греции. Что он делает дальше? Он женится на великой княгине Ольге из России, и они производят на свет принца Николая – принца греческого, но этнически полудатчанина-полурусского, то есть Романова. Теперь оставим на время принца Николая, все еще холостяка. – Он отметил имя Николая синим карандашом и указал снова на датчан вверху. – У старого короля имелись и дочери, две из которых очень хорошо устроились. Дагмар поехала в Москву, чтобы стать российской императрицей, сменила имя на Марию, перешла в православную веру и родила Николая Второго, царя Всея Руси.
– Убитого вместе со всей семьей в Екатеринбурге.
– Именно так. Но посмотрите на другую. Александра Датская приехала в Англию и вышла замуж за нашего принца, который стал Эдуардом Седьмым. Они произвели на свет сына, ставшего впоследствии Георгом Пятым. Понятно?
– Так царь Николай и король Георг были двоюродными братьями?
– Точно. Их матери – родные сестры. Итак, когда во время первой мировой войны король Георг обращался к царю «кузен Ники», он был абсолютно точен.
– Кроме того, что все закончилось в 1917 году.
– Да, так случилось. Но теперь посмотрим на британскую линию. – Доктор Проубин привстал и обвел красным имена короля Эдуарда и королевы Александры. Затем красный карандаш опустился и обвел имя короля Георга Пятого. – Так вот, у него было пятеро сыновей. Джон умер ребенком, остальные выросли. Вот они здесь: Дэвид, Альберт, Генри и Георг. Вот этот последний нас и интересует, принц Георг. – Красный карандаш обвел имя четвертого сына Георга Пятого, принца Георга Виндзорского. – Далее. Он погиб в авиакатастрофе во время второй мировой войны, но оставил двух сыновей, которые живы до сих пор. Вот они. Мы должны сконцентрировать внимание на младшем. – Красный карандаш спустился на нижнюю линию, чтобы заключить в кружок имя второго английского принца. – А теперь проследите линию в обратном направлении, – сказал доктор Проубин. – Его отцом был принц Георг, дедом – король Георг. но его прабабушка была сестрой матери царя. Две датские принцессы, Дагмар и Александра. Этот человек связан с династией Романовых через брак.
– М-м-м. Очень давно, – сказал сэр Найджел.
– А, есть еще кое-что. Посмотрите сюда. – Он бросил на стол пару фотографий. Два бородатых серьезных лица смотрели прямо в камеру. – И что вы об этом думаете?