Форсайт Фредерик. Икона

   Он провел ночь над двумя документами, которые ему дал Генри Кумс, и был потрясен тем, что прочитал. Детективная работа, проделанная после того, как бродяга бросил что-то в машину Селии Стоун, заслужила его одобрение. Именно так он бы проделал ее сам.
   Он плохо помнил Джока Макдоналда, молодого стажера, бегавшего с поручениями по Сенчури-Хаус. Очевидно, он много поработал. И Куме поддерживал заключение: «Черный манифест» – не фальшивка, не шутка.
   Его мысли обратились к самому манифесту. Если этот русский демагог действительно собирается выполнять свою программу, случится нечто ужасное, подобное тому, о чем он помнил с юности.
   В 1943 году, когда ему исполнилось восемнадцать лет, его наконец взяли в британскую армию и отправили в Италию. Раненного в большом наступлении при Монте-Касино, его поместили в госпиталь в Англии, а после выздоровления, несмотря на просьбы вернуться в действующую армию, направили в военную разведку.
   Лейтенантом, которому только что исполнилосьдвадцать, он вместе с Восьмой армией перешел Рейн и увидел то, чего никому лучше бы не видеть никогда. Потрясенный пехотный майор попросил Ирвина прийти и посмотреть, что на своем пути обнаружили его солдаты. То, что он увидел в концентрационном лагере Берген-Белзен, было кошмаром, который преследовал не только его, но и людей постарше всю жизнь.
   Ирвин повернул обратно в глубь острова у Сент-Элбан-Хед, следуя по тропе, ведущей к деревне Эктон, где, еще раз повернув, направился в Лэнггон-Мэтреверс. Что делать? И есть ли надежда на успех? Сжечь документы сейчас же и забыть о них? Соблазн, большой соблазн. Или взять их в Америку и, вероятно, стать предметом насмешек патриархов, с которыми он собирается провести неделю? Немыслимо!
   Он открыл калитку сада и прошел через небольшой участок, который Пенни отвела под фруктовый сад, а летом еще и выращивала там овощи. В костре дымились срезанные ветки, но внутри еще ярко краснели угольки. Так легко положить сюда документы, и они сразу же вспыхнут.
   Генри Кумс, он знал, никогда не заведет разговора об этом, никогда не спросит, что он сделал, не будет добиваться отчета, что из этого получилось. Никто никогда не узнает, откуда появились эти документы, потому что ни один из них не проговорится. Это входит в кодекс. Из окна кухни его окликнула жена.
   – Вот ты где! Чай в гостиной. Я ходила в деревню и принесла сдобные булочки с джемом.
   – Прекрасно, люблю булочки.
   – Да, пора мне это запомнить.
   Пенелопа Ирвин, которая была на пять лет моложе своего мужа, когда-то славилась необычайной красотой, и за ней ухаживали несколько богатых мужчин. По причинам, известным только ей, Пенелопа выбрала молодого офицера разведки без средств, который читал ей стихи и скрывал под своим застенчивым видом ум, сравнимый только с компьютером.
   У них был сын – единственный ребенок, который погиб на Фолклендах в 1982 году. Они старались не думать об утрате слишком часто, разве только в его день рождения и в день смерти.
   Все тридцать лет его службы в Сикрет сервис она терпеливо ждала его, когда он работал с агентами, находящимися в СССР, или на холодном ветру в тени Берлинской стены с каким-нибудь смелым, но напуганным человеком, который пробирался через контрольно-пропускной пункт к огням Западного Берлина. Когда он возвращался домой, его всегда ожидал горящий камин и булочки. Ирвин все еще считал, что и в семьдесят лет жена красива, и очень любил ее.
   Он сидел, жуя булочку, и смотрел на огонь.
   – Ты опять уезжаешь, – тихо сказала она.
   – Думаю, я должен.
   – Надолго?
   – О, несколько дней в Лондоне, чтобы подготовиться, затем неделя в Америке. А потом я не знаю. Вероятно, больше не поеду.
   – Хорошо, со мной все будет в порядке. В саду много работы. Ты будешь звонить, когда сможешь?
   – Конечно. – Затем он произнес: – Этого не должно случиться снова, ты знаешь.
   – Конечно, не должно. А теперь допивай свой чай.
 

Лэнгли, март 1990 года

 
   Первый тревожный сигнал пришел из отделения ЦРУ в Москве. Агент «Делфи» отключился. Тишина – с прошлого декабря. Джейсон Монк сидел за столом, углубившись в изучение сообщения с телетайпа, поступавшего к нему по мере расшифровки ленты. Сначала он встревожился, позднее впал в отчаяние.
   Если с Кругловым по-прежнему все в порядке, то он нарушал все правила. Почему? Дважды сотрудники ЦРУ в Москве оставляли соответствующие знаки мелом в обусловленных местах, указывая, что в тайник положено что-то для оракула и он должен посетить это место. Дважды сигналы остались без ответа. Его не было в городе. Неожиданно послали за границу?
   Если так, то он должен был передать стандартный «признак жизни»: «Я в порядке». Они тщательно просматривали журналы, в которых обычно печатали по предварительной договоренности объявления, в поисках нескольких строчек, означающих «Я в порядке» или, наоборот, «Я в беде, помогите». Но ничего не находили.
   К марту создалось впечатление, что оракул стал совершенно недееспособен из-за инфаркта, или другой какой-то болезни, или тяжелого несчастного случая. Или умер. Или его «взяли».
   Перед Монком с его подозрительностью стоял вопрос, на который он не находил ответа. Если Круглова взяли и допрашивали, он должен был рассказать все. Сопротивление оказалось бы бесполезным, оно только бы продлило муки.
   Следовательно, он должен выдать местонахождение тайников и зашифрованные знаки мелом, извещавшие ЦРУ, что пора забирать пакет с информацией. Почему в этом случае КГБ не воспользовался этими меловыми значками, чтобы поймать американского дипломата с поличным? Совершенно очевидно, что так и следовало поступить. Это был бы триумф для Москвы, в котором она так нуждалась, потому что в остальном все шло так, как хотели американцы.
   Империя Советов в Восточной Европе разваливалась на части. Румыния казнила диктатора Чаушеску; ушла Польша; Чехословакию и Венгрию охватили открытые восстания; в ноябре предыдущего года рухнула Берлинская стена. Поймать американца во время шпионской акции в Москве означало бы в какой-то степени уравновесить тот поток унижений, которым подвергался КГБ. Однако ничего не происходило.
   Монк мог сделать только два вывода. Или бесследное исчезновение Круглова – несчастный случай и это прояснится позднее, или КГБ прикрывает своего информатора.
   Соединенные Штаты – страна изобилия, в ней не последнее место занимают неправительственные организации, или НПО. Их тысячи. Сюда входит множество организаций, начиная от трестов и кончая фондами для исследовательских работ по самой различной тематике, иногда труднодоступной для понимания. Существуют центры политических исследований, «мозговые центры», группы содействия тому и этому, советы для распространения чего-то и фонды, которые почти невозможно перечислить.
   Деятельность некоторых связана с исследовательскими работами, других – с благотворительностью; третьи занимаются индивидуальной пропагандой, лоббированием, рекламой, расширением знаний общества в одной области или контролем за их ограничением в другой.
   В одном только Вашингтоне находится до тысячи двухсот НПО, а в Нью-Йорке – на тысячу больше. И у всех у них есть фонды. Некоторые финансируются, по крайней мере частично, деньгами налогоплательщиков, другие – за счет завещанного им имущества давно умерших людей, третьи – частной промышленностью и торговлей, четвертые – донкихотствующими, покровительствующими или просто ненормальными миллионерами.
   Эти организации дают приют ученым, политикам, бывшим послам, филантропам, бездельникам, а иногда и маньякам. Но у всех есть две общие черты: они признают свое существование и где-нибудь имеют собственное помещение. Все, кроме одной.
   Вероятно, благодаря своей малочисленности и закрытости, достоинствам его членов и абсолютной невидимости летом 1999 года совет Линкольна обладал исключительным влиянием.
   При демократии власть – это влияние. Только при диктатуре грубая власть может существовать в рамках закона. Неизбранная власть в демократическом обществе, следовательно, заключается в способности влиять на механизм выборов. Этого можно достичь, мобилизуя общественное мнение проведением кампаний в средствах массовой информации, настойчивым лоббированием или прямыми финансовыми вложениями. Но в чистейшей форме такое влияние может заключаться просто в тихом совете, полученном в избирательном органе от неоспоримых опыта, честности и мудрости. Это называется «тихое слово».
   Совет Линкольна, отрицая свое существование и оставаясь незаметным благодаря своей малочисленности, являлся самостоятельной группой, занимавшейся размышлениями над текущими проблемами, оценками, обсуждением этих проблем и вынесением окончательного – с общего согласия – решения. Основанный на достоинствах своих членов и их возможности иметь доступ к самой верхушке избирательного органа, совет, вероятно, имел более реальное влияние, чем любые другие НПО или все они, вместе взятые.
   По характеру он был англо-американским и возник на основе глубокого чувства партнерства в трудные времена еще в первую мировую войну, хотя как совет он организовался в начале восьмидесятых, за обедом в клубе для избранных в Вашингтоне, сразу же после Фолклендской войны.
   В совет принимали по приглашению, и число его членов ограничивалось только теми, кто, по мнению других участников, обладал определенными качествами. К последним относились большой опыт, безукоризненная честность, проницательность, полная ответственность за свои поступки и доказанный на деле патриотизм.
   Кроме того, те, кто занимал государственные должности, должны были уйти в отставку, чтобы исключить всякую предвзятость, в то время как в частном секторе они могли оставаться во главе своих корпораций. Не все члены обладали личным богатством, но по крайней мере двое из частного сектора оценивались в миллиард долларов.
   Частный сектор включал в себя опыт в торговле, промышленности, банковском деле, финансах и науке, а в общественный сектор входили управление государственными делами, дипломатия и государственная служба.
   Летом 1999 года на совет собрались шестеро англичан, включая одну женщину, и тридцать четыре американца, включая пять женщин.
   По характеру мировых проблем, которые они, как предполагалось, вынесут на общее обсуждение, это были люди среднего возраста и несколько старше. Мало кто имел за плечами опыт менее чем шестидесятилетней жизни, а самому старшему, очень крепкому старику, исполнился восемьдесят один год.
   Цель образования совета следовало искать в словах Линкольна, что «народное правительство, состоящее из народа, правящее ради народа, не должно исчезнуть с лица земли». Он собирался в тщательно скрываемых местах один раз в год, о чем договаривались по телефону, ведя невинно звучащие разговоры. В каждом случае хозяином оказывался один из богатых членов, и никто никогда не уклонялся от этой чести. Члены совета оплачивали проезд до места встречи, после чего становились гостями хозяина.
   На северо-западе штата Вайоминг протянулась долина, известная как Нора Джексона, названная так в честь первого траппера, имевшего мужество перезимовать в ней. Ограниченная с запада высокими Тетонами, а с востока грядой Грос-Вентре, долина на севере граничит с Йеллоустонским парком. К югу горы сходятся, и река Снейк прорывается белой струей между ними в каньон.
   К северу от маленького горнолыжного городка Джексон проходит шоссе номер 191 – мимо аэропорта к Моран-Джанкшн, а затем далее, к Иеллоустонскому национальному парку. Сразу за аэропортом, у деревушки Мус, от него ответвляется дорога, по которой туристы попадают к озеру Дженни.
   К западу от этого шоссе, у самого подножия Тетонских гор, есть два озера: озеро Брэдди, в которое вода поступает из каньона Гарнет, и озеро Таггарт, питаемое каньоном Аваланш. К этим озерам можно добраться только пешком. На участке между озерами, на узкой полосе, примыкающей к отвесной стене Южного Тетона, финансист из Вашингтона по имени Сол Натансон разбил ранчо для отдыха площадью в сотню акров.
   Его расположение гарантировало полное уединение владельцу и его гостям. Ранчо протянулось между двумя озерами, позади – сплошная каменная стена. Спереди тропа, по которой ходили люди, пролегала ниже уровня ранчо, расположенного на возвышенном плато.
   Седьмого сентября, согласно договоренности, первые гости прибыли в Денвер, где их встретили на личном самолете «Грамман» Натансона и переправили через горы в аэропорт Джексона. Вдалеке от аэровокзала они пересели на вертолет хозяина и через пять минут оказались на ранчо. Британский контингент прошел через иммиграционную службу на Восточном побережье, и поэтому они могли миновать авиатерминал и пересесть на вертолет вдалеке от посторонних глаз.
   На ранчо имелось двадцать домиков с двумя спальнями и общей гостиной в каждом. Поскольку погода стояла теплая и солнечная и прохладно становилось лишь после захода солнца, многие гости охотно сидели на верандах перед домиками.
   Еда, весьма изысканная, подавалась в единственном большом коттедже в центре комплекса. После еды со столов все убиралось, и их расставляли по-другому для проведения конференций.
   Обслуживающий персонал работал только на Натансона, был не болтлив, его привозили специально на время конференции. Для полной безопасности частные охранники, выдавая себя за туристов в палатках, охраняли нижние склоны от заблудившихся следопытов.
   Конференция совета Линкольна 1999 года длилась пять дней, и, когда она окончилась, никто не узнал, что сюда приезжали гости, пробыли какое-то время и уехали.
   В первый день сэр Найджел Ирвин распаковал свои вещи, принял душ, переоделся в легкие брюки и твидовую рубашку и вышел посидеть на деревянную веранду перед домиком, который отделил с бывшим госсекретарем США.
   С этого места он мог видеть других гостей, вышедших размять ноги. Среди елей, берез и сосен вились тропинки для приятных прогулок, а к каждому озеру спускалась дорожка.
   Он заметил бывшего британского министра иностранных дел и бывшего генерального секретаря НАТО лорда Каррингтона, прогуливающегося с банкиром Чарльзом Прайсом – одним из самых популярных и удачливых американских послов, когда-либо аккредитованных при Сент-Джеймсском дворе. Ирвин был шефом СИС, когда Питер Каррингтон трудился в министерстве иностранных дел, и. следовательно, являлся его боссом. Прайс, ростом шесть футов четыре дюйма, возвышался над британским пэром. Чуть дальше их хозяин Сол Натансон сидел на солнышке на скамье с американским банкиром, специалистом по капиталовложениям, и бывшим генеральным прокурором Эллиотом Ричардсоном.
   В стороне лорд Армстронг, секретарь кабинета министров и глава Хоум сивил сервис, стучал в дверь домика, в котором все еще распаковывала чемоданы леди Тэтчер.
   Еще один вертолет прострекотал к посадочной площадке, чтобы высадить бывшего президента Джорджа Буша, которого встречал бывший госсекретарь Генри Киссинджер. На один из столиков около центрального коттеджа официанты в униформе поставили чайник перед другим бывшим послом, англичанином сэром Николасом Гендерсоном, который сидел и пил чай с лондонским финансистом и банкиром сэром Эвелином Ротшильдом.
   Найджел Ирвин взглянул на программу пятидневной конференции. Сегодня вечером – отдых. На следующий день члены совета разобьются, как обычно, на три комитета – геополитический, стратегический и экономический. Они будут работать раздельно два дня. Третий будет посвящен слушанию результатов их размышлений и дискуссий. День четвертый отводится для пленарного заседания. Ирвину предоставили по его просьбе час в конце этого дня. Последний день предназначался для дальнейших действий и рекомендаций.
   В густых лесах на склоне Тетона одинокий олень, чувствуя приближение брачной поры, звучно призывал подругу. Над рекой Снейк на крыльях с белыми перьями парила скопа, мяукающими криками выражая возмущение вторжением лысого орла на ее рыболовную территорию. Идиллическое место, подумал старый шпион, омраченное только черным злом, которое он привез в документах, пришедших к нему из России.
 

Вена, июнь 1990 года

 
   В декабре предыдущего года работа Эймса в группе внешних операций советского отдела подошла к концу. Он снова оказался незанятым и еще дальше от файлов 301. Затем он получил свою третью со времени возвращения из Рима должность начальника сектора по чешским операциям. Но она не давала права на доступ к кодам, открывающим самую засекреченную часть файлов 301 с описанием агентов ЦРУ, работающих внутри советского блока.
   Эймс пожаловался Малгрю. Это неразумно, убеждал он. Он уже однажды возглавлял всю контрразведку в этой самой секции. Более того, ему необходимо перепроверить агентов ЦРУ, русских по национальности, направленных на работу в Чехословакию. Малгрю обещал помочь, если это ему удастся. Наконец в мае Малгрю предоставил своему другу код доступа. С этого момента, сидя за столом в своем чешском секторе, Эймс мог просматривать файлы, пока не натолкнулся на директорию «Монк – агенты».
   В июне 1990 года Эймс полетел в Вену для очередной встречи со споим давним куратором Владом – полковником Владимиром Мечулаевым. Со времени возвращения Эймса в Вашингтон считалось, что из-за слежки ФБР для него небезопасно встречаться с советскими дипломатами на родине. Поэтому выбрали Вену.
   Он оставался трезвым некоторое время, достаточное для того, чтобы получить огромную сумму наличными и вызвать восхищение Мечулаева. Он принес сведения о трех агентах.
   Один служил в армии, полковник, вероятно, из ГРУ, в данное время работает в Москве в Министерстве обороны, но завербован на Ближнем Востоке в конце 1985 года. Другой был ученым, который жил в засекреченном закрытом городе, но завербован в Калифорнии. Третьим оказался полковник КГБ, завербованный внутри советского блока, но не в СССР, говоривший по-испански.
   Через три дня в здании Первого главного управления в Ясенево была объявлена охота.
   "Разве вы не слышите ее голос в ночном ветерке, мои братья и сестры? Разве вы не слышите, как она зовет вас? Как вы, ее дети, можете не слышать голоса нашей любимой матери России?
   Я слышу ее, друзья мои. Я слышу в лесах, как она вздыхает, я слышу в снегах ее рыдания. Почему вы так поступаете со мной, спрашивает она. Разве мало предавали меня? Разве я недостаточно истекала кровью ради вас? Разве я недостаточно страдала, чтобы вы сотворили со мной такое?
   Почему вы продаете меня, как уличную девку, в руки иностранцев и чужаков, которые терзают мое страдающее тело, словно черные вороны?…"
   Экран, установленный в зале большого коттеджа, был самым большим из всех найденных. У задней стены зала стоял проектор.
   Сорок пар глаз не отрываясь смотрели на изображение человека, обращавшегося к массовому митингу в Тучкове в начале этого лета. Выразительно, то поднимаясь, то понижаясь, звучал по-русски голос оратора, а записанный на звуковой дорожке перевод в противоположность ему был приглушен.
   «Да, братья, да, сестры, мы можем услышать ее. Люди в Москве, в своих шубах и со своей верой, не могут слышать ее. Иностранцы и преступный сброд, пирующие на ее теле, не слышат ее. Но мы слышим, как наша мать зовет нас в своих страданиях. потому что мы – люди великой страны».
   Молодой режиссер Литвинов выполнил свою работу блестяще. В фильм были вставлены трогательные кадры: молодая светловолосая мать, прижимающая ребенка к груди, с обожанием поднявшая глаза к подиуму; невероятно красивый солдат с бегущими по щекам слезами; морщинистый крестьянин с серпом – годы тяжелого труда отпечатались на его лице.
   Никто не мог знать, что вставленные кадры снимались отдельно с участием актеров. Но толпа не была поддельной: съемка с высоты запечатлела на пленке тысяч десять сторонников, ряд за рядом; по бокам стояли одетые в форму молодые боевики-черногвардейцы, дирижирующие приветственными и прочими криками толпы.
   Игорь Комаров перешел от громкого рыка почти к шепоту, но микрофоны уловили его и голос разнесли по стадиону.
   «Неужели никто не отзовется? Неужели никто не сделает шаг вперед, чтобы сказать: довольно, больше этого не будет? Терпение, мои русские братья, подождите совсем немного, дочери Родины… – Его голос снова взлетел от шепота до крика. – Потому что я иду, дорогая мать, да, я, Игорь, твой сын, иду…»
   Последние слова почти утонули в разученном дружном скандировании: «КО-МА-РОВ! КО-МА-РОВ!»
   Проектор выключили, и изображение исчезло. Наступило молчание, а затем все разом выдохнули.
   Когда вспыхнул свет, Найджел Ирвин подошел к торцу длинного обеденного прямоугольного стола из вайомингской сосны.
   – Думаю, вы поняли, кого только что видели, – тихо произнес он. – Да, это был Игорь Алексеевич Комаров, лидер Союза патриотических сил – партии, которая, весьма вероятно, победит на выборах в январе и выдвинет Комарова в президенты. Как вы могли видеть, он оратор редкой силы и страстности, обладающий громадной харизмой. Вам известно, что в России восемьдесят процентов реальной власти находится в руках президента. Со времен Ельцина контроль и ограничения этой власти, существующие в нашем обществе, отменены. Сегодня русский президент может управлять более или менее так, как ему хочется, и вводить посредством указов любой закон, который ему нравится. Сюда может входить и восстановление однопартийного государства.
   – Но при том состоянии, в котором они находятся в данный момент, разве это так уж плохо? – спросила бывший посол при Организации Объединенных Наций.
   – Может быть, и нет, мэм, – сказал Ирвин. – Однако я не просил ставить на обсуждение возможное развитие событий после избрания Игоря Комарова, а предпочел ознакомить совет с теми материалами, которые убедительно показывают, каким будет это развитие. Из Англии я привез два доклада и здесь, в Вайоминге, сделал тридцать девять копий каждого.
   – А я удивлялся, зачем мне надо было привозить так много бумаги, – заметил с улыбкой их хозяин, Сол Натансон.
   – Простите, что злоупотребил вашей машиной, Сол. Я просто не хотел везти сорок копий каждого документа через Атлантику. Я не прошу вас читать сейчас, но возьмите по одному экземпляру и ознакомьтесь с документами каждый у себя в комнате. Пожалуйста, сначала прочитайте доклад с пометкой «подлинность подтверждена», а затем «Черный манифест». И последнее: я должен сообщить вам, что три человека уже погибли из-за того, что вы прочитаете сегодня вечером. Оба документа являются настолько глубоко засекреченными, что я вынужден просить вас вернуть их, чтобы они были сожжены, прежде чем я уеду отсюда.
   Хорошее настроение покинуло членов совета Линкольна, когда они, взяв доклады, удалились в свои комнаты. К удивлению поваров, на ужин никто не явился. Все попросили, чтобы еду им принесли в домики.
 

Лэнгли, август 1990 года

 
   Информация, поступавшая из отделений ЦРУ внутри советского блока, была плохой и становилась все хуже. В июле стало ясно, что с «Орионом», охотником, что-то случилось. На предыдущей неделе полковник Соломин не явился на обычную «короткую встречу», чего никогда не допускал ранее.
   Короткая встреча – это простая уловка, которая в обычных условиях никого не компрометирует. В определенный, заранее обусловленный момент один из участников идет по улице. За ним могут следить, но могут и не следить. Неожиданно он сворачивает в сторону и входит в кафе или ресторан. Любое место, где много народа, годится. Как раз перед его приходом другой человек платит по счету, встает и направляется к двери. Даже не взглянув друг на друга, они проходят, почти не коснувшись. Рука опускает пакетик не более спичечной коробки в боковой карман партнера. Каждый идет в своем направлении – один в ресторан, а другой из него. Если был хвост, то к тому времени, когда следящие входят в дверь, смотреть уже не на что.
   Кроме того, «Орион» не заглянул в тайники, невзирая на четкие метки мелом, предупреждающие, что для него там что-то есть. Единственным выводом отсюда было, что он вышел из игры или его кто-то вывел. Но опять сигнал тревоги по системе «признаки жизни» не использовался. Что-то произошло неожиданно, без предупреждения. Сердечный приступ, автокатастрофа или арест.
   Более того, из Западного Берлина пришло известие, что обязательное ежемесячное письмо в надежный дом в Восточном Берлине от «Пегаса» не поступило. Ничего не появилось и в русском журнале по собаководству, как было условлено.
   В связи с возросшей возможностью ездить по России, особенно не удаляясь от Арзамаса-16. Монк предложил Блинову посылать раз в месяц письмо абсолютно невинного содержания по адресу в Восточном Берлине. В нем не было никакого тайного текста, смысловую нагрузку несла лишь подпись «Юрий». Блинову достаточно было опустить письмо в любой почтовый ящик за пределами закрытого города, и никто уже не мог проследить, откуда оно. Поскольку Берлинская стена лежала в руинах, в старом способе пересылки писем на Запад теперь не было необходимости.
   Плюс к этому Блинову посоветовали приобрести пару спаниелей. Это получило полное одобрение в Арзамасе-16, потому как что могло быть безобиднее для вдовствующего профессора, чем разведение спаниелей? Каждый месяц, имея на то основание, он мог посылать коротенькое объявление в московский еженедельник по собаководству с извещением, что продаются щенки. отъемыши, новорожденные или ожидаемые. Обычное ежемесячное объявление не появилось.