Страница:
В свое время этот мрачный кабинет был берлогой самых кровавых монстров из всех, что существовали когда-нибудь на планете. Здесь за Т-образным столом подписывались приказы, заставлявшие людей кричать под пытками, умирать от жары в пустынях или становиться на колени в холодном дворе и ожидать пистолетную пулю в голову.
Генерал Виктор Чебриков не обладал больше такой властью. Ситуация изменилась, и смертные приговоры теперь утверждались самим президентом. Но для предателей они будут подписаны, а сегодняшнее совещание подтвердит, что их будет еще немало.
Перед столом председателя КГБ в роли обвиняемого сидел начальник Первого главного управления Владимир Крючков. Это его люди покрыли себя позором. Обвинителем выступал начальник Второго главного управления, низенький, коренастый, с широкими плечами генерал Виталий Бояров, кипящий от ярости.
– Все это полный бардак! – гремел он. Даже среди генералов площадная брань служила доказательством солдатской неотесанности и рабоче-крестьянского происхождения.
– Такого больше не случится, – проворчал Крючков в свою защиту.
– Тогда давайте установим порядок, – сказал председатель. – которого будем придерживаться. На суверенной территории СССР предателей будет арестовывать и допрашивать Второе главное управление. Если еще выявят каких-то предателей, то так и сделаем. Понятно?
– Будут еще, – тихо сказал Крючков. – Еще тринадцать.
В комнате на некоторое время воцарилось молчание.
– Вы хотите нам что-то сообщить, Владимир Александрович? – тихо спросил председатель.
И тогда Крючков рассказал, что произошло шесть недель назад в ресторане «Чадвик» в Вашингтоне. Бояров присвистнул.
На той же неделе генерал Чебриков, возбужденный успехами своего ведомства, рассказал все Михаилу Горбачеву.
Тем временем генерал Бояров готовил свою комиссию «крысоловов» – группу, которая займется допросами предателей, как только они будут установлены при помощи полученных данных и арестованы. Возглавить группу, по его мнению, должен был особый человек. Его личное дело уже лежало на столе: полковник, всего сорок лет, но с опытом, специалист по допросам, никогда не терпевший неудачи.
Родился в 1945 году в Молотове, бывшей Перми, а теперь снова Перми – после 1957 года, когда соратник Сталина Молотов впал в немилость. Сын солдата, выжившего и с наградами вернувшегося с войны.
Маленький Толя вырос в северном невзрачном городе под строгим контролем официальной идеологии. В записях указывалось, что его фанатик-отец ненавидел Хрущева за разоблачение Сталина, своего героя, и что сын унаследовал и сохранил все отцовские убеждения.
В 1963 году, восемнадцати лет, его призвали в армию и направили в войска Министерства внутренних дел. Эти войска предназначались для охраны тюрем, лагерей и исправительных учреждений и использовались для подавления волнений, восстаний. Молодой солдат чувствовал себя на этой службе как рыба в воде.
Во внутренних войсках господствовал дух репрессий и тотальной слежки. И юноша так хорошо проявил себя, что получил редкую награду – направление в Ленинградский военный институт иностранных языков. Это была «крыша» для училища КГБ, известного в управлении как «Кормушка», потому что из нее постоянно подпитывались кадры. Выпускники «Кормушки» прославились своей жестокостью, профессионализмом и преданностью. Молодой человек снова прекрасно себя проявил и опять получил вознаграждение.
На сей раз это было назначение в Московское областное отделение Второго главного управления, где он провел четыре года, приобретя прекрасную репутацию как толковый референт, добросовестный следователь и жесткий специалист по ведению допросов. И действительно, он настолько преуспел в этом деле, что написал работу, получившую высокую оценку и обеспечившую ему перевод в штаб-квартиру Второго главного управления.
С тех пор он не выезжал из Москвы, покидая штаб-квартиру только при работе против ненавистных американцев, держа под наблюдением их посольство и устраивая слежку за дипломатическим персоналом. Одно время он целый год проработал в следственном отделе, прежде чем перейти обратно во Второе главное управление. Старшие офицеры и инструкторы не поленились отметить в его личном деле его страстную ненависть к англоамериканцам, евреям, шпионам и предателям, а также необъяснимую, но в рамках допустимого, жестокость при допросах.
Генерал закрыл досье и улыбнулся. Он нашел своего человека. Если требуются быстрые результаты, то полковник Анатолий Гришин – именно тот, кто ему нужен.
Из оставшихся тринадцати повезло одному – или он оказался достаточно ловок. Сергей Бохан был офицером советской военной разведки, работавшим в Афинах. Ему срочно приказали вернуться в Москву на основании того, что у сына сложности с экзаменами в военной академии, где тот учился. Однако через друзей он узнал, что сын учится прекрасно. Нарочно опоздав на заказанный рейс домой, он обратился в отделение ЦРУ в Афинах, и его поспешно вывезли оттуда.
Остальные двенадцать были схвачены. Некоторые на территории СССР, другие за границей. Последним приказали вернуться под различными предлогами, которые все были ложными. Всех арестовали сразу же по прибытии.
Бояров сделал правильный выбор: все двенадцать были добросовестно допрошены, и все двенадцать сознались. Альтернативой для них был только еще более добросовестный допрос. Двое через несколько лет бежали из лагеря и теперь живут в Америке. Остальные десять прошли через пытки и были расстреляны.
Глава 5
Генерал Виктор Чебриков не обладал больше такой властью. Ситуация изменилась, и смертные приговоры теперь утверждались самим президентом. Но для предателей они будут подписаны, а сегодняшнее совещание подтвердит, что их будет еще немало.
Перед столом председателя КГБ в роли обвиняемого сидел начальник Первого главного управления Владимир Крючков. Это его люди покрыли себя позором. Обвинителем выступал начальник Второго главного управления, низенький, коренастый, с широкими плечами генерал Виталий Бояров, кипящий от ярости.
– Все это полный бардак! – гремел он. Даже среди генералов площадная брань служила доказательством солдатской неотесанности и рабоче-крестьянского происхождения.
– Такого больше не случится, – проворчал Крючков в свою защиту.
– Тогда давайте установим порядок, – сказал председатель. – которого будем придерживаться. На суверенной территории СССР предателей будет арестовывать и допрашивать Второе главное управление. Если еще выявят каких-то предателей, то так и сделаем. Понятно?
– Будут еще, – тихо сказал Крючков. – Еще тринадцать.
В комнате на некоторое время воцарилось молчание.
– Вы хотите нам что-то сообщить, Владимир Александрович? – тихо спросил председатель.
И тогда Крючков рассказал, что произошло шесть недель назад в ресторане «Чадвик» в Вашингтоне. Бояров присвистнул.
На той же неделе генерал Чебриков, возбужденный успехами своего ведомства, рассказал все Михаилу Горбачеву.
Тем временем генерал Бояров готовил свою комиссию «крысоловов» – группу, которая займется допросами предателей, как только они будут установлены при помощи полученных данных и арестованы. Возглавить группу, по его мнению, должен был особый человек. Его личное дело уже лежало на столе: полковник, всего сорок лет, но с опытом, специалист по допросам, никогда не терпевший неудачи.
Родился в 1945 году в Молотове, бывшей Перми, а теперь снова Перми – после 1957 года, когда соратник Сталина Молотов впал в немилость. Сын солдата, выжившего и с наградами вернувшегося с войны.
Маленький Толя вырос в северном невзрачном городе под строгим контролем официальной идеологии. В записях указывалось, что его фанатик-отец ненавидел Хрущева за разоблачение Сталина, своего героя, и что сын унаследовал и сохранил все отцовские убеждения.
В 1963 году, восемнадцати лет, его призвали в армию и направили в войска Министерства внутренних дел. Эти войска предназначались для охраны тюрем, лагерей и исправительных учреждений и использовались для подавления волнений, восстаний. Молодой солдат чувствовал себя на этой службе как рыба в воде.
Во внутренних войсках господствовал дух репрессий и тотальной слежки. И юноша так хорошо проявил себя, что получил редкую награду – направление в Ленинградский военный институт иностранных языков. Это была «крыша» для училища КГБ, известного в управлении как «Кормушка», потому что из нее постоянно подпитывались кадры. Выпускники «Кормушки» прославились своей жестокостью, профессионализмом и преданностью. Молодой человек снова прекрасно себя проявил и опять получил вознаграждение.
На сей раз это было назначение в Московское областное отделение Второго главного управления, где он провел четыре года, приобретя прекрасную репутацию как толковый референт, добросовестный следователь и жесткий специалист по ведению допросов. И действительно, он настолько преуспел в этом деле, что написал работу, получившую высокую оценку и обеспечившую ему перевод в штаб-квартиру Второго главного управления.
С тех пор он не выезжал из Москвы, покидая штаб-квартиру только при работе против ненавистных американцев, держа под наблюдением их посольство и устраивая слежку за дипломатическим персоналом. Одно время он целый год проработал в следственном отделе, прежде чем перейти обратно во Второе главное управление. Старшие офицеры и инструкторы не поленились отметить в его личном деле его страстную ненависть к англоамериканцам, евреям, шпионам и предателям, а также необъяснимую, но в рамках допустимого, жестокость при допросах.
Генерал закрыл досье и улыбнулся. Он нашел своего человека. Если требуются быстрые результаты, то полковник Анатолий Гришин – именно тот, кто ему нужен.
Из оставшихся тринадцати повезло одному – или он оказался достаточно ловок. Сергей Бохан был офицером советской военной разведки, работавшим в Афинах. Ему срочно приказали вернуться в Москву на основании того, что у сына сложности с экзаменами в военной академии, где тот учился. Однако через друзей он узнал, что сын учится прекрасно. Нарочно опоздав на заказанный рейс домой, он обратился в отделение ЦРУ в Афинах, и его поспешно вывезли оттуда.
Остальные двенадцать были схвачены. Некоторые на территории СССР, другие за границей. Последним приказали вернуться под различными предлогами, которые все были ложными. Всех арестовали сразу же по прибытии.
Бояров сделал правильный выбор: все двенадцать были добросовестно допрошены, и все двенадцать сознались. Альтернативой для них был только еще более добросовестный допрос. Двое через несколько лет бежали из лагеря и теперь живут в Америке. Остальные десять прошли через пытки и были расстреляны.
Глава 5
Примерно посередине Сент-Джеймс, небольшой, с односторонним движением улицы, ведущей к северу, находится ничем не отличающийся от других серый каменный дом с синей дверью. На доме нет вывески. Для тех, кто знает, что это за дом, найти его не составляет труда; те же, кто не знает, не испытывают побуждения войти в него и проходят мимо. «Брукс клаб» не афиширует себя.
Однако это любимое местечко, куда заходят промочить горло чиновники из Уайтхолла, находящегося неподалеку. И здесь 22 июля Джеффри Марчбэнкс встретился за ленчем с редактором «Дейли телеграф».
Брайану Уортингу было сорок восемь, и два года назад, проработав журналистом более двадцати лет, он получил предложение канадского владельца Конрада Блэка уйти из «Таймс» и занять освободившееся редакторское кресло. Его биография была биографией иностранного и военного корреспондента. В молодости он участвовал в освещении кампании на Фолклендах, его первой настоящей войны, а позднее в Персидском заливе, в 1990-1991 годах.
Марчбэнкс заказал столик в углу, достаточно далеко от других, чтобы его не подслушали. Не то чтобы кто-то мог даже и помыслить об этом – в «Бруксе» никому и в голову не придет подслушивать чей-то разговор, – но от старых привычек трудно отказаться.
– Кажется, я говорил у Спурнула, что работаю в министерстве иностранных дел, – сказал Марчбэнкс, когда они приступили к креветкам в горшочках.
– Да, что-то вспоминаю, – подтвердил Уортинг. Он испытывал большие сомнения в том, стоило ли вообще принимать это приглашение. Его день, как всегда, начался в десять и закончится после захода солнца, и трата двух часов на ленч – а всего трех, если считать дорогу от Кэнари-Варф до Вест-Энда и обратно, – должна была окупиться.
– Так вот, по правде говоря, я работаю в другом здании, чуть дальше по набережной, если идти от Кинг-Чарльз-стрит, и на другой стороне, – объяснил Марчбэнкс.
– А-а, – произнес редактор. Он знал все о Воксхолл-кросс, хотя никогда там не был. Возможно, ленч кое-что все-таки даст.
– Объект моего особого интереса – Россия.
– Не завидую вам, – сказал Уортинг, уничтожая последнюю креветку на тонком ломтике черного хлеба. Крупный мужчина, отличающийся большим аппетитом. – Катится к черту от нищеты, я полагаю.
– Что-то в этом роде. После смерти Черкасова следующим событием, кажется, станут приближающиеся президентские выборы.
Оба помолчали, пока молодая официантка ставила на стол бараньи котлеты с овощным гарниром и графин кларета – клиентам от ресторана. Марчбэнкс разлил вино.
– Это ясно само собой, – заметил Уортинг.
– Именно такова наша точка зрения. Коммунисты выдохлись за эти годы, чтобы вернуться к власти, а реформаторы дезорганизованы. И кажется, ничто не помешает Комарову стать президентом.
– А что, это так плохо? – спросил редактор. – Последний раз, когда я видел его, он, казалось, говорил разумные вещи. Исправить положение с валютой, остановить сползание к хаосу, прижать мафию. Все в таком роде.
Уортинг гордился прямотой своих высказываний, и порой его речь звучала резко.
– Вы абсолютно правы, звучит прекрасно. Но в нем все еще много загадочного. Что в действительности он намеревается делать? Каким именно образом он намерен это делать? Он заявляет, что презирает иностранные кредиты, но как он собирается обойтись без них? Точнее, не попытается ли он ликвидировать долги России, расплатившись ничего не стоящими рублями?
– Не посмеет, – сказал Уортинг. Он знал, что «Телеграф» имеет своего постоянного корреспондента в Москве; правда, в течение некоторого времени он не получал ни строчки о Комарове. Вполне возможно, что этот ленч не будет пустой тратой времени.
– Думаете, не посмеет? – возразил Марчбэнкс. – Мы не уверены. Некоторые его выступления звучат довольно экстремистски, в то время как в частных беседах он убеждает своих собеседников, что он вовсе не такой страшный. Какой же он на самом деле?
– Я мог бы попросить нашего человека в Москве взять у него интервью.
– Боюсь, едва ли ему предоставят такую возможность, – предположил разведчик. – Думаю, почти каждый аккредитованный в Москве корреспондент регулярно обращается к нему с такой просьбой. Он дает интервью исключительно редко, и подразумевается, что он ненавидит иностранную прессу.
– Послушайте, я вижу, у них есть паточный пирог, – сказал Уортинг. – Я закажу себе. – Британцы среднего возраста испытывают большое удовольствие, когда им удается поесть что-нибудь из того, чем их кормили в детском саду. Официантка принесла паточный пирог для них обоих. – Итак. как же подобраться к этому человеку? – спросил Уортинг.
– У него есть молодой советник по связям с общественностью, к чьим советам он, кажется, прислушивается. Борис Кузнецов. Очень умен, получил образование в одном из американских колледжей Айви Лиг. И если существует ключ к Комарову, то это он. Нам известно, что он читает западную прессу каждый день и особенно любит статьи вашего Джефферсона.
Марк Джефферсон был сотрудником и постоянным автором статей на развороте «Телеграфа». Он писал о политике, внутренней и внешней, выступал как прекрасный полемист и ярый консерватор.
Уортинг медленно жевал кусок своего паточного пирога.
– Это мысль, – наконец произнес он.
– Видите ли, – сказал, оживляясь от удачи, Марчбэнкс, – постоянных корреспондентов в Москве на пенс пара. Но известный очеркист, приезжающий для создания настоящего портрета будущего вождя, человека будущего и прочая чушь, – это может их заинтересовать.
Уортинг задумался.
– Может быть, нам следует подумать о статьях-портретах всех троих кандидатов? Так сказать, для баланса.
– Прекрасная идея, – подхватил Марчбэнкс, который вовсе так не думал. – Но Комаров – это тот, кто привлекает людей тем или иным образом. Другие два – ничтожества. Послушайте, а не подняться ли нам выпить кофе?
– Да, неплохая идея, – согласился Уортинг, когда они уселись в верхней гостиной под старинным портретом. – Очень тронут вашей заботой о тираже нашей газеты. Так какие вопросы, по вашему мнению, ему следует задать?
Марчбэнкс улыбнулся, взглянув на редактора.
– Ладно. Да, мы действительно хотели бы получить ответы на некоторые вопросы, чтобы доложить нашему начальству. Но мы бы предпочли, чтобы этого в статье не было. В России тоже, вероятно, читают «Телеграф». Каковы истинные намерения этого человека? Что будет с национальными этническими меньшинствами? В России их десять миллионов, а Комаров – русский националист. Как он на деле собирается возродить былую славу России? Одним словом, этот человек – маска. А что прячется под этой маской? Нет ли секретной программы?
– А если и есть, – задумчиво произнес Уортинг, – зачем ему говорить об этом Джефферсону?
– Никогда не знаешь наверняка. Люди увлекаются.
– А как добраться до этого Кузнецова?
– Ваш человек в Москве должен его знать. Личное письмо от Джефферсона будет, вероятно, воспринято благосклонно.
– Хорошо, – сказал Уортинг, спускаясь с Марчбэнксом по широкой лестнице в нижний зал. – Я уже мысленно вижу этот разворот. Неплохо. Если этому человеку есть что сказать. Я свяжусь с нашим корпунктом в Москве.
– Если получится, я бы потом хотел поговорить с Джефферсоном.
– Выслушать отчет? Ха! Он, знаете ли, весьма колючий.
– Я постараюсь его умаслить.
На улице они расстались. Водитель Уортинга, заметив его, выехал с запрещенной парковки напротив Сантори и повез его назад к Кэнари-Варф. Разведчик после паточного пирога решил пройтись пешком.
Еще до того, как Эймс стал работать на КГБ, он просил назначить его шефом советской линии резидентуры ЦРУ в Риме. В сентябре 1985 года он узнал, что получил этот пост.
Это ставило его в затруднительное положение. Тогда он не знал, что КГБ собирается невольно подвергнуть его смертельной опасности, арестовав всех, кого он выдавал с такой поспешностью.
Назначение в Рим удалит его от Лэнгли, лишит доступа к файлам 301 и советскому отделу группы контрразведки, приданной к отделу СВ. С другой стороны, Рим считался приятным местом для проживания, а работа там – важной. Он посоветовался с русскими.
Они одобрили. Во-первых, их ожидали месяцы расследований, арестов и допросов. Объем сведений, предоставленных Эймсом, был настолько велик, что малочисленная группа «Колокол», работавшая над этими материалами в Москве, не могла обработать их быстро.
Тем временем Эймс подбросил еще кое-что. В пакетах, переданных связному Чувакину во второй и третий раз, содержались сведения буквально о каждом сотруднике в Лэнгли. Там были не только полные данные о должностях и успехах, но и их фотографии. Теперь КГБ мог найти этих сотрудников ЦРУ в любое время и в любом месте.
Русские также рассчитывали, что в Риме, в одной из ключевых групп отдела СВ, Эймс получит доступ ко всем операциям ЦРУ, включая совместные операции с союзниками по всему Средиземноморскому побережью от Испании до Греции.
К тому же в Риме сотрудникам КГБ будет намного проще связаться с Эймсом, чем в Вашингтоне, где всегда существовала опасность, что ФБР раскроет их связь. И они настаивали, чтобы он занял этот пост.
Итак, в сентябре Эймса отправили на курсы учить итальянский язык.
В Лэнгли полного значения катастрофы, надвигавшейся на управление, еще никто не сознавал. Да, потеряли контакт с двумя или тремя самыми лучшими агентами в России. Это беспокоило, но еще не пугало.
Среди личных дел, переданных КГБ Эймсом, находилось досье на молодого человека, только что переведенного в отдел СВ, которого Эймс характеризовал, поскольку новости распространялись подобно лесному пожару, как восходящую звезду. Его звали Джейсон Монк.
В этих лесах старик Геннадий собирал грибы уже много лет. Выйдя на пенсию, он пользовался бесплатными дарами природы как подспорьем к своей пенсии: свежие грибы он продавал лучшим ресторанам Москвы, а высушенные, в связках, – в немногие продолжавшие работать магазины деликатесов.
Главное в сборе грибов – встать рано утром, до восхода солнца, если можно. Они растут ночью, а после рассвета на них нападают мыши-полевки, белки и, что еще хуже, другие грибники. Русские любят грибы.
Утром 24 июля Геннадий взял велосипед, собаку и поехал из своей маленькой деревушки в лес, где, как ему было известно, грибы растут в изобилии. Он надеялся, пока не высохла роса, набрать полную корзину.
Лес, в который он отправился, находился рядом с Минским шоссе, по которому с ревом неслись грузовики на запад, к столице Белоруссии. Он въехал на опушку, оставил велосипед под деревом, взял плетеную корзину и углубился в лес. Прошло полчаса, корзина была уже наполовину наполнена, когда показалось солнце. И тут его собака, заскулив, бросилась к зарослям кустарника. Геннадий обучил дворнягу находить грибы по запаху – вероятно, пес почуял что-то стоящее. Приблизившись к месту, Геннадий почувствовал сладкий тошнотворный запах. Он сразу узнал этот запах. Разве не нанюхался он его за те годы, когда молодым солдатом, почти мальчишкой, прошел долгий путь от Вислы до Берлина?
Это был труп тощего старика, сплошь покрытый кровоподтеками. Глаза выклевали птицы. В каплях росы блестели три стальных зуба. Тело было обнажено до пояса, старая шинель валялась рядом. Геннадий снова принюхался. Должно быть, его бросили сюда несколько дней назад, подумал он.
Некоторое время Геннадий раздумывал. Он принадлежал к поколению, которое чтило гражданский долг, но грибы оставались грибами, а несчастному он уже ничем не мог помочь. В ста метрах за лесом по дороге с ревом проносились грузовики.
Он наполнил корзину и на велосипеде вернулся в деревню. Там он разложил свою добычу сушиться на солнце и отправился в сельсовет. Это была жалкая контора, но в ней имелся телефон.
Он набрал 02, и ему ответили с дежурного пульта управления милиции.
– Я нашел труп, – сказал он.
– Имя? – ответил голос.
– Откуда я знаю? Он мертвый.
– Не его, идиот, а твое.
– Вы хотите, чтобы я повесил трубку? – спросил Геннадий.
В ответ послышался вздох:
– Нет, не вешай. Просто скажи свое имя и где ты находишься.
Геннадий сказал. Дежурный быстро нашел место на карте. Оно находилось в Московской области, на самом западном ее краю, но все же под юрисдикцией Москвы.
– Подожди в сельсовете. К тебе выезжает офицер.
Прошло полчаса. Приехавший оказался молодым инспектором из военизированной группы. С ним в желто-синем джипе приехали еще двое милиционеров.
– Это ты нашел тело? – спросил лейтенант.
– Я, – ответил Геннадий. – Ладно, пошли. Где это?
– В лесу.
Геннадий чувствовал свою значимость, сидя в милицейском джипе. Они вылезли из машины там, где, как сказал Геннадий, надо идти через лес гуськом. Грибник узнал березу, под которой оставлял велосипед. Вскоре они почувствовали запах.
– Он там, – сказал Геннадий, указывая на заросли. – Давно лежит.
Три милиционера подошли к телу и оглядели его.
– Посмотри, нет ли чего в карманах брюк, – приказал офицер одному из своих людей. И другому: – Проверь шинель.
Тот, кому досталась короткая соломинка, зажав одной рукой нос, пошарил другой в карманах брюк. Ничего. Носком сапога он перевернул тело. Под ним были черви. Милиционер проверил задние карманы и отступил в сторону. Отрицательно покачал головой. Второй, отшвырнув шинель, сделал то же самое.
– Ничего? Никакого удостоверения личности? – спросил лейтенант.
– Ничего. Ни денег, ни носового платка, ни ключей, ни документов.
– Сбил и скрылся? – предположил один из милиционеров.
Они прислушались к шуму, доносившемуся с шоссе.
– Далеко дорога? – спросил офицер.
– Примерно метров сто, – ответил Геннадий.
– Водители обычно спешат. Они не станут тащить пострадавшего целых сто метров. Да здесь, в этих зарослях, и десяти метров достаточно. – Одному из милиционеров лейтенант приказал: – Дойди до дороги. Посмотри на обочине, нет ли покореженного велосипеда или разбитой машины. Он мог оказаться под обломками и доползти сюда. Оставайся там, останови машину и вызови «Скорую помощь».
Офицер по мобильному телефону вызвал следователя, фотографа и медэксперта. То, что он увидел, исключало естественные причины смерти. Он вызвал «Скорую» только для того, чтобы подтвердить, что человек мертв. Один милиционер ушел на дорогу. Оставшиеся двое ждали, отойдя подальше от зловония.
Первыми прибыли трое в штатском на желтом джипе без опознавательных знаков. Их остановил поджидавший милиционер, они оставили машину на обочине и остальную часть пути прошли пешком. Следователь кивнул лейтенанту:
– Что мы имеем?
– Труп неподалеку. Я вас вызвал потому, что смерть явно была насильственной. Жертва избита, лежит в ста метрах от дорога.
– Кто его нашел?
– Вон тот грибник.
Следователь подошел к Геннадию:
– Расскажи мне все сначала.
Фотограф сделал снимки, затем доктор, надев марлевую маску, быстро осмотрел тело. Выпрямился и начал стягивать резиновые перчатки.
– Ставлю гривенник против хорошей бутылки «Московской», это – убийство. Лаборатория скажет нам больше, но кто-то отбил ему все печенки, прежде чем он умер. Вероятно, не здесь. Поздравляю, Володя, получил сегодня своего первого «жмурика».
Он употребил жаргонное слово милиции и преступников, означающее «труп». Сквозь лес пробрались два санитара «Скорой помощи» с носилками. Доктор кивнул, и санитары, задернув молнию на мешке с трупом, ушли обратно на дорогу.
– Вы закончили со мной? – спросил Геннадий.
– Ни в коем случае, – ответил следователь, – мне нужно заявление в отделении.
Милиционеры повезли Геннадия к Москве в районное отделение Западного округа, находящееся в трех километрах от места происшествия. А тело отправили в центр города, в морг Второго медицинского института. Там его поместили в холодильную камеру. Судебных патологоанатомов было мало, и редко в каком учреждении они имелись, работы же для них более чем хватало.
Джейсон Монк проник в Южный Йемен в середине октября. Несмотря на то что эта страна была маленькой и бедной, она имела первоклассный аэропорт – бывшую военную базу королевских военно-воздушных сил. Здесь могли приземляться тяжелые реактивные самолеты.
Испанский паспорт и сопроводительные документы ООН, предъявленные Монком, вызвали в иммиграционной службе живой интерес, но отнюдь не подозрения, и через полчаса, сжимая свой универсальный чемодан, Монк вышел из здания аэропорта.
Рим сообщил главе программы ФАО о приезде сеньора Мартинеса, но указал дату на неделю позднее действительного прибытия Монка. Йеменским офицерам в аэропорту это не было известно. Поэтому его не встречала машина. Он взял такси и остановился в новом французском отеле «Фронтель», на узкой косе, соединяющей Аден с материком.
Несмотря на то что его документы были безупречны и он не опасался встречи с настоящими испанцами, он знал, что его миссия опасна. Черная миссия, очень черная.
Основной шпионаж ведется сотрудниками, работающими в посольстве и формально занимающими должности в штате. Таким образом, они прикрываются дипломатическим статусом, если что-то случается. Некоторые из них – «открытые», то есть не скрывающие, чем они занимаются, и местные контрразведчики знают и мирятся с этим, хотя об их подлинной работе тактично не упоминается. Большая резидентура на территории противника всегда старается сохранить несколько «закрытых» офицеров, чье прикрытие в виде работы в торговых, культурных, финансовых или пресс-отделах остается нераскрытым. Причина этого ясна.
Скрытые сотрудники имеют больше шансов избежать слежки на улицах, и поэтому им легче посещать тайники или тайные встречи, чем тем, за которыми всегда следят.
Но шпион, работающий без дипломатического прикрытия, не подпадает под действие Венской конвенции. Если разоблачают дипломата, его могут объявить персоной нон грата и выдворить из страны. Противоположная сторона обычно выступает с заявлением о невиновности своего гражданина и в ответ высылает одного из дипломатов страны-обидчицы. Происходит обмен «око за око, зуб за зуб», и игра продолжается, как и прежде.
Но шпион, работающий «по-черному», – нелегал. Для него, в зависимости от характера места, где его поймали, разоблачение грозит страшными пытками, долгим сроком в лагере или смертью. Даже те, кто послал его, редко могут помочь.
В демократических странах его ждут справедливый суд и человеческие условия в тюрьме. В странах диктатуры не существует гражданских прав. В некоторых о них вообще никогда не слышали. Такое положение было и в Южном Йемене – Соединенные Штаты в 1985 году не имели там даже посольства.
В октябре все еще свирепствовала жара, а пятница – выходной. Что, подумал Монк, будет делать в такой жаркий день здоровый русский офицер? Пойдет купаться, подсказывал здравый смысл.
Из соображений безопасности с человеком, давшим первоначальную информацию, и сотрудником ФБР в контакт он больше не вступал.
Найти русских не составляло проблемы. Они были повсюду и, очевидно, получили разрешение довольно свободно общаться с представителями Запада, что было неслыханным у них на родине. Может быть, повлияла жара или просто оказалось невозможным удержать группу советских военных советников в четырех стенах и днем и ночью.
Два отеля – «Рок» и новый «Фронтель» – привлекали своими плавательными бассейнами. И еще была широкая полоса песка и волнорезы пляжа Эбайян, на котором представители всех национальностей имели обыкновение проводить свободное время и выходные. И наконец, в центре города располагался русский магазин типа военторга, где могли делать покупки не только русские – СССР нуждался в иностранной валюте.
Однако это любимое местечко, куда заходят промочить горло чиновники из Уайтхолла, находящегося неподалеку. И здесь 22 июля Джеффри Марчбэнкс встретился за ленчем с редактором «Дейли телеграф».
Брайану Уортингу было сорок восемь, и два года назад, проработав журналистом более двадцати лет, он получил предложение канадского владельца Конрада Блэка уйти из «Таймс» и занять освободившееся редакторское кресло. Его биография была биографией иностранного и военного корреспондента. В молодости он участвовал в освещении кампании на Фолклендах, его первой настоящей войны, а позднее в Персидском заливе, в 1990-1991 годах.
Марчбэнкс заказал столик в углу, достаточно далеко от других, чтобы его не подслушали. Не то чтобы кто-то мог даже и помыслить об этом – в «Бруксе» никому и в голову не придет подслушивать чей-то разговор, – но от старых привычек трудно отказаться.
– Кажется, я говорил у Спурнула, что работаю в министерстве иностранных дел, – сказал Марчбэнкс, когда они приступили к креветкам в горшочках.
– Да, что-то вспоминаю, – подтвердил Уортинг. Он испытывал большие сомнения в том, стоило ли вообще принимать это приглашение. Его день, как всегда, начался в десять и закончится после захода солнца, и трата двух часов на ленч – а всего трех, если считать дорогу от Кэнари-Варф до Вест-Энда и обратно, – должна была окупиться.
– Так вот, по правде говоря, я работаю в другом здании, чуть дальше по набережной, если идти от Кинг-Чарльз-стрит, и на другой стороне, – объяснил Марчбэнкс.
– А-а, – произнес редактор. Он знал все о Воксхолл-кросс, хотя никогда там не был. Возможно, ленч кое-что все-таки даст.
– Объект моего особого интереса – Россия.
– Не завидую вам, – сказал Уортинг, уничтожая последнюю креветку на тонком ломтике черного хлеба. Крупный мужчина, отличающийся большим аппетитом. – Катится к черту от нищеты, я полагаю.
– Что-то в этом роде. После смерти Черкасова следующим событием, кажется, станут приближающиеся президентские выборы.
Оба помолчали, пока молодая официантка ставила на стол бараньи котлеты с овощным гарниром и графин кларета – клиентам от ресторана. Марчбэнкс разлил вино.
– Это ясно само собой, – заметил Уортинг.
– Именно такова наша точка зрения. Коммунисты выдохлись за эти годы, чтобы вернуться к власти, а реформаторы дезорганизованы. И кажется, ничто не помешает Комарову стать президентом.
– А что, это так плохо? – спросил редактор. – Последний раз, когда я видел его, он, казалось, говорил разумные вещи. Исправить положение с валютой, остановить сползание к хаосу, прижать мафию. Все в таком роде.
Уортинг гордился прямотой своих высказываний, и порой его речь звучала резко.
– Вы абсолютно правы, звучит прекрасно. Но в нем все еще много загадочного. Что в действительности он намеревается делать? Каким именно образом он намерен это делать? Он заявляет, что презирает иностранные кредиты, но как он собирается обойтись без них? Точнее, не попытается ли он ликвидировать долги России, расплатившись ничего не стоящими рублями?
– Не посмеет, – сказал Уортинг. Он знал, что «Телеграф» имеет своего постоянного корреспондента в Москве; правда, в течение некоторого времени он не получал ни строчки о Комарове. Вполне возможно, что этот ленч не будет пустой тратой времени.
– Думаете, не посмеет? – возразил Марчбэнкс. – Мы не уверены. Некоторые его выступления звучат довольно экстремистски, в то время как в частных беседах он убеждает своих собеседников, что он вовсе не такой страшный. Какой же он на самом деле?
– Я мог бы попросить нашего человека в Москве взять у него интервью.
– Боюсь, едва ли ему предоставят такую возможность, – предположил разведчик. – Думаю, почти каждый аккредитованный в Москве корреспондент регулярно обращается к нему с такой просьбой. Он дает интервью исключительно редко, и подразумевается, что он ненавидит иностранную прессу.
– Послушайте, я вижу, у них есть паточный пирог, – сказал Уортинг. – Я закажу себе. – Британцы среднего возраста испытывают большое удовольствие, когда им удается поесть что-нибудь из того, чем их кормили в детском саду. Официантка принесла паточный пирог для них обоих. – Итак. как же подобраться к этому человеку? – спросил Уортинг.
– У него есть молодой советник по связям с общественностью, к чьим советам он, кажется, прислушивается. Борис Кузнецов. Очень умен, получил образование в одном из американских колледжей Айви Лиг. И если существует ключ к Комарову, то это он. Нам известно, что он читает западную прессу каждый день и особенно любит статьи вашего Джефферсона.
Марк Джефферсон был сотрудником и постоянным автором статей на развороте «Телеграфа». Он писал о политике, внутренней и внешней, выступал как прекрасный полемист и ярый консерватор.
Уортинг медленно жевал кусок своего паточного пирога.
– Это мысль, – наконец произнес он.
– Видите ли, – сказал, оживляясь от удачи, Марчбэнкс, – постоянных корреспондентов в Москве на пенс пара. Но известный очеркист, приезжающий для создания настоящего портрета будущего вождя, человека будущего и прочая чушь, – это может их заинтересовать.
Уортинг задумался.
– Может быть, нам следует подумать о статьях-портретах всех троих кандидатов? Так сказать, для баланса.
– Прекрасная идея, – подхватил Марчбэнкс, который вовсе так не думал. – Но Комаров – это тот, кто привлекает людей тем или иным образом. Другие два – ничтожества. Послушайте, а не подняться ли нам выпить кофе?
– Да, неплохая идея, – согласился Уортинг, когда они уселись в верхней гостиной под старинным портретом. – Очень тронут вашей заботой о тираже нашей газеты. Так какие вопросы, по вашему мнению, ему следует задать?
Марчбэнкс улыбнулся, взглянув на редактора.
– Ладно. Да, мы действительно хотели бы получить ответы на некоторые вопросы, чтобы доложить нашему начальству. Но мы бы предпочли, чтобы этого в статье не было. В России тоже, вероятно, читают «Телеграф». Каковы истинные намерения этого человека? Что будет с национальными этническими меньшинствами? В России их десять миллионов, а Комаров – русский националист. Как он на деле собирается возродить былую славу России? Одним словом, этот человек – маска. А что прячется под этой маской? Нет ли секретной программы?
– А если и есть, – задумчиво произнес Уортинг, – зачем ему говорить об этом Джефферсону?
– Никогда не знаешь наверняка. Люди увлекаются.
– А как добраться до этого Кузнецова?
– Ваш человек в Москве должен его знать. Личное письмо от Джефферсона будет, вероятно, воспринято благосклонно.
– Хорошо, – сказал Уортинг, спускаясь с Марчбэнксом по широкой лестнице в нижний зал. – Я уже мысленно вижу этот разворот. Неплохо. Если этому человеку есть что сказать. Я свяжусь с нашим корпунктом в Москве.
– Если получится, я бы потом хотел поговорить с Джефферсоном.
– Выслушать отчет? Ха! Он, знаете ли, весьма колючий.
– Я постараюсь его умаслить.
На улице они расстались. Водитель Уортинга, заметив его, выехал с запрещенной парковки напротив Сантори и повез его назад к Кэнари-Варф. Разведчик после паточного пирога решил пройтись пешком.
Вашингтон, сентябрь 1985 года
Еще до того, как Эймс стал работать на КГБ, он просил назначить его шефом советской линии резидентуры ЦРУ в Риме. В сентябре 1985 года он узнал, что получил этот пост.
Это ставило его в затруднительное положение. Тогда он не знал, что КГБ собирается невольно подвергнуть его смертельной опасности, арестовав всех, кого он выдавал с такой поспешностью.
Назначение в Рим удалит его от Лэнгли, лишит доступа к файлам 301 и советскому отделу группы контрразведки, приданной к отделу СВ. С другой стороны, Рим считался приятным местом для проживания, а работа там – важной. Он посоветовался с русскими.
Они одобрили. Во-первых, их ожидали месяцы расследований, арестов и допросов. Объем сведений, предоставленных Эймсом, был настолько велик, что малочисленная группа «Колокол», работавшая над этими материалами в Москве, не могла обработать их быстро.
Тем временем Эймс подбросил еще кое-что. В пакетах, переданных связному Чувакину во второй и третий раз, содержались сведения буквально о каждом сотруднике в Лэнгли. Там были не только полные данные о должностях и успехах, но и их фотографии. Теперь КГБ мог найти этих сотрудников ЦРУ в любое время и в любом месте.
Русские также рассчитывали, что в Риме, в одной из ключевых групп отдела СВ, Эймс получит доступ ко всем операциям ЦРУ, включая совместные операции с союзниками по всему Средиземноморскому побережью от Испании до Греции.
К тому же в Риме сотрудникам КГБ будет намного проще связаться с Эймсом, чем в Вашингтоне, где всегда существовала опасность, что ФБР раскроет их связь. И они настаивали, чтобы он занял этот пост.
Итак, в сентябре Эймса отправили на курсы учить итальянский язык.
В Лэнгли полного значения катастрофы, надвигавшейся на управление, еще никто не сознавал. Да, потеряли контакт с двумя или тремя самыми лучшими агентами в России. Это беспокоило, но еще не пугало.
Среди личных дел, переданных КГБ Эймсом, находилось досье на молодого человека, только что переведенного в отдел СВ, которого Эймс характеризовал, поскольку новости распространялись подобно лесному пожару, как восходящую звезду. Его звали Джейсон Монк.
В этих лесах старик Геннадий собирал грибы уже много лет. Выйдя на пенсию, он пользовался бесплатными дарами природы как подспорьем к своей пенсии: свежие грибы он продавал лучшим ресторанам Москвы, а высушенные, в связках, – в немногие продолжавшие работать магазины деликатесов.
Главное в сборе грибов – встать рано утром, до восхода солнца, если можно. Они растут ночью, а после рассвета на них нападают мыши-полевки, белки и, что еще хуже, другие грибники. Русские любят грибы.
Утром 24 июля Геннадий взял велосипед, собаку и поехал из своей маленькой деревушки в лес, где, как ему было известно, грибы растут в изобилии. Он надеялся, пока не высохла роса, набрать полную корзину.
Лес, в который он отправился, находился рядом с Минским шоссе, по которому с ревом неслись грузовики на запад, к столице Белоруссии. Он въехал на опушку, оставил велосипед под деревом, взял плетеную корзину и углубился в лес. Прошло полчаса, корзина была уже наполовину наполнена, когда показалось солнце. И тут его собака, заскулив, бросилась к зарослям кустарника. Геннадий обучил дворнягу находить грибы по запаху – вероятно, пес почуял что-то стоящее. Приблизившись к месту, Геннадий почувствовал сладкий тошнотворный запах. Он сразу узнал этот запах. Разве не нанюхался он его за те годы, когда молодым солдатом, почти мальчишкой, прошел долгий путь от Вислы до Берлина?
Это был труп тощего старика, сплошь покрытый кровоподтеками. Глаза выклевали птицы. В каплях росы блестели три стальных зуба. Тело было обнажено до пояса, старая шинель валялась рядом. Геннадий снова принюхался. Должно быть, его бросили сюда несколько дней назад, подумал он.
Некоторое время Геннадий раздумывал. Он принадлежал к поколению, которое чтило гражданский долг, но грибы оставались грибами, а несчастному он уже ничем не мог помочь. В ста метрах за лесом по дороге с ревом проносились грузовики.
Он наполнил корзину и на велосипеде вернулся в деревню. Там он разложил свою добычу сушиться на солнце и отправился в сельсовет. Это была жалкая контора, но в ней имелся телефон.
Он набрал 02, и ему ответили с дежурного пульта управления милиции.
– Я нашел труп, – сказал он.
– Имя? – ответил голос.
– Откуда я знаю? Он мертвый.
– Не его, идиот, а твое.
– Вы хотите, чтобы я повесил трубку? – спросил Геннадий.
В ответ послышался вздох:
– Нет, не вешай. Просто скажи свое имя и где ты находишься.
Геннадий сказал. Дежурный быстро нашел место на карте. Оно находилось в Московской области, на самом западном ее краю, но все же под юрисдикцией Москвы.
– Подожди в сельсовете. К тебе выезжает офицер.
Прошло полчаса. Приехавший оказался молодым инспектором из военизированной группы. С ним в желто-синем джипе приехали еще двое милиционеров.
– Это ты нашел тело? – спросил лейтенант.
– Я, – ответил Геннадий. – Ладно, пошли. Где это?
– В лесу.
Геннадий чувствовал свою значимость, сидя в милицейском джипе. Они вылезли из машины там, где, как сказал Геннадий, надо идти через лес гуськом. Грибник узнал березу, под которой оставлял велосипед. Вскоре они почувствовали запах.
– Он там, – сказал Геннадий, указывая на заросли. – Давно лежит.
Три милиционера подошли к телу и оглядели его.
– Посмотри, нет ли чего в карманах брюк, – приказал офицер одному из своих людей. И другому: – Проверь шинель.
Тот, кому досталась короткая соломинка, зажав одной рукой нос, пошарил другой в карманах брюк. Ничего. Носком сапога он перевернул тело. Под ним были черви. Милиционер проверил задние карманы и отступил в сторону. Отрицательно покачал головой. Второй, отшвырнув шинель, сделал то же самое.
– Ничего? Никакого удостоверения личности? – спросил лейтенант.
– Ничего. Ни денег, ни носового платка, ни ключей, ни документов.
– Сбил и скрылся? – предположил один из милиционеров.
Они прислушались к шуму, доносившемуся с шоссе.
– Далеко дорога? – спросил офицер.
– Примерно метров сто, – ответил Геннадий.
– Водители обычно спешат. Они не станут тащить пострадавшего целых сто метров. Да здесь, в этих зарослях, и десяти метров достаточно. – Одному из милиционеров лейтенант приказал: – Дойди до дороги. Посмотри на обочине, нет ли покореженного велосипеда или разбитой машины. Он мог оказаться под обломками и доползти сюда. Оставайся там, останови машину и вызови «Скорую помощь».
Офицер по мобильному телефону вызвал следователя, фотографа и медэксперта. То, что он увидел, исключало естественные причины смерти. Он вызвал «Скорую» только для того, чтобы подтвердить, что человек мертв. Один милиционер ушел на дорогу. Оставшиеся двое ждали, отойдя подальше от зловония.
Первыми прибыли трое в штатском на желтом джипе без опознавательных знаков. Их остановил поджидавший милиционер, они оставили машину на обочине и остальную часть пути прошли пешком. Следователь кивнул лейтенанту:
– Что мы имеем?
– Труп неподалеку. Я вас вызвал потому, что смерть явно была насильственной. Жертва избита, лежит в ста метрах от дорога.
– Кто его нашел?
– Вон тот грибник.
Следователь подошел к Геннадию:
– Расскажи мне все сначала.
Фотограф сделал снимки, затем доктор, надев марлевую маску, быстро осмотрел тело. Выпрямился и начал стягивать резиновые перчатки.
– Ставлю гривенник против хорошей бутылки «Московской», это – убийство. Лаборатория скажет нам больше, но кто-то отбил ему все печенки, прежде чем он умер. Вероятно, не здесь. Поздравляю, Володя, получил сегодня своего первого «жмурика».
Он употребил жаргонное слово милиции и преступников, означающее «труп». Сквозь лес пробрались два санитара «Скорой помощи» с носилками. Доктор кивнул, и санитары, задернув молнию на мешке с трупом, ушли обратно на дорогу.
– Вы закончили со мной? – спросил Геннадий.
– Ни в коем случае, – ответил следователь, – мне нужно заявление в отделении.
Милиционеры повезли Геннадия к Москве в районное отделение Западного округа, находящееся в трех километрах от места происшествия. А тело отправили в центр города, в морг Второго медицинского института. Там его поместили в холодильную камеру. Судебных патологоанатомов было мало, и редко в каком учреждении они имелись, работы же для них более чем хватало.
Йемен, октябрь 1985 года
Джейсон Монк проник в Южный Йемен в середине октября. Несмотря на то что эта страна была маленькой и бедной, она имела первоклассный аэропорт – бывшую военную базу королевских военно-воздушных сил. Здесь могли приземляться тяжелые реактивные самолеты.
Испанский паспорт и сопроводительные документы ООН, предъявленные Монком, вызвали в иммиграционной службе живой интерес, но отнюдь не подозрения, и через полчаса, сжимая свой универсальный чемодан, Монк вышел из здания аэропорта.
Рим сообщил главе программы ФАО о приезде сеньора Мартинеса, но указал дату на неделю позднее действительного прибытия Монка. Йеменским офицерам в аэропорту это не было известно. Поэтому его не встречала машина. Он взял такси и остановился в новом французском отеле «Фронтель», на узкой косе, соединяющей Аден с материком.
Несмотря на то что его документы были безупречны и он не опасался встречи с настоящими испанцами, он знал, что его миссия опасна. Черная миссия, очень черная.
Основной шпионаж ведется сотрудниками, работающими в посольстве и формально занимающими должности в штате. Таким образом, они прикрываются дипломатическим статусом, если что-то случается. Некоторые из них – «открытые», то есть не скрывающие, чем они занимаются, и местные контрразведчики знают и мирятся с этим, хотя об их подлинной работе тактично не упоминается. Большая резидентура на территории противника всегда старается сохранить несколько «закрытых» офицеров, чье прикрытие в виде работы в торговых, культурных, финансовых или пресс-отделах остается нераскрытым. Причина этого ясна.
Скрытые сотрудники имеют больше шансов избежать слежки на улицах, и поэтому им легче посещать тайники или тайные встречи, чем тем, за которыми всегда следят.
Но шпион, работающий без дипломатического прикрытия, не подпадает под действие Венской конвенции. Если разоблачают дипломата, его могут объявить персоной нон грата и выдворить из страны. Противоположная сторона обычно выступает с заявлением о невиновности своего гражданина и в ответ высылает одного из дипломатов страны-обидчицы. Происходит обмен «око за око, зуб за зуб», и игра продолжается, как и прежде.
Но шпион, работающий «по-черному», – нелегал. Для него, в зависимости от характера места, где его поймали, разоблачение грозит страшными пытками, долгим сроком в лагере или смертью. Даже те, кто послал его, редко могут помочь.
В демократических странах его ждут справедливый суд и человеческие условия в тюрьме. В странах диктатуры не существует гражданских прав. В некоторых о них вообще никогда не слышали. Такое положение было и в Южном Йемене – Соединенные Штаты в 1985 году не имели там даже посольства.
В октябре все еще свирепствовала жара, а пятница – выходной. Что, подумал Монк, будет делать в такой жаркий день здоровый русский офицер? Пойдет купаться, подсказывал здравый смысл.
Из соображений безопасности с человеком, давшим первоначальную информацию, и сотрудником ФБР в контакт он больше не вступал.
Найти русских не составляло проблемы. Они были повсюду и, очевидно, получили разрешение довольно свободно общаться с представителями Запада, что было неслыханным у них на родине. Может быть, повлияла жара или просто оказалось невозможным удержать группу советских военных советников в четырех стенах и днем и ночью.
Два отеля – «Рок» и новый «Фронтель» – привлекали своими плавательными бассейнами. И еще была широкая полоса песка и волнорезы пляжа Эбайян, на котором представители всех национальностей имели обыкновение проводить свободное время и выходные. И наконец, в центре города располагался русский магазин типа военторга, где могли делать покупки не только русские – СССР нуждался в иностранной валюте.