Страница:
Вадим, огромного роста швейцар из «Рози ОТрейди», увидел ее издалека и бросился вперед, с силой оттолкнув нескольких нищих соотечественников, чтобы важный валютный клиент мог свободно войти в частный ресторан.
Возмущенная зрелищем унижения несчастных своим же соотечественником. Селия пыталась протестовать, но Вадим, отгородив ее своей большой мускулистой рукой от протянутых к ней ладоней, распахнул дверь ресторана и втолкнул ее внутрь.
Контраст между пыльной улицей с голодными нищими и пятьюдесятью посетителями, дружески беседующими между собой за ленчем с мясом и рыбой, потрясал Селию. Имея доброе сердце, молодая женщина всегда ощущала неловкость, когда завтракала или обедала в ресторанах. Царящий на улицах голод лишал ее аппетита. Перед симпатичным русским репортером такой проблемы не стояло. Он изучил меню с закусками и остановился на креветках.
Заяц, все еще упорно продолжая свои поиски, обошел Боровицкую площадь, надеясь увидеть красный «ровер». Он заглядывал во все улочки справа и слева, не мелькнет ли там красное пятно, но ничего не увидел. В конце концов он вышел на большую улицу, примыкавшую к дальней стороне площади. К его изумлению и радости, он обнаружил автомашину всего в двухстах метрах, за углом, недалеко от паба.
Ничем не отличающийся от терпеливой толпы нищих, Зайцев занял позицию недалеко от «ровера» и стал ждать.
Прошло десять лет с тех пор, когда Джейсон Монк был студентом Виргинского университета, и хотя утратил связь со многими, кого тогда знал, он все еще помнил Нормана Стайна. Их связывала странная дружба – невысокого, но крепко сбитого футболиста из фермерского округа и совсем неатлетического сына доктора-еврея из Фредериксберга. Свойственные обоим чувство юмора и склонность к иронии сделали их друзьями. И если Монк обладал способностями к языкам, то Стайн был почти гением в области биологии. Он блестяще окончил университет на год раньше Монка и сразу поступил на медицинский факультет. Они поддерживали отношения, лишь посылая друг другу поздравления к Рождеству. Года за два до того, как Монк получил назначение в Кению, он случайно встретил в Вашингтоне своего друга, который в одиночестве сидел за столиком в ресторане, кого-то, видимо, поджидая. Им удалось поговорить полчаса, пока не появился компаньон Стайна. За это время они сумели обменяться новостями, хотя Монку пришлось солгать, сказав, что он работает на госдепартамент.
Стайн стал врачом, специализировался по тропической медицине, получил ученую степень и теперь радовался новому назначению с большими возможностями для исследовательской работы в армейском госпитале Уолтера Рида.
Полистав телефонный справочник, Джейсон Монк из своей квартиры в Найроби позвонил ему. На десятый звонок ответил заспанный голос:
– Да?
– Привет, Норман. Это Джейсон Монк.
Последовала пауза.
– Прекрасно. Где ты?
– В Найроби.
– Прекрасно. Найроби. Конечно. И который там теперь час?
– Середина дня.
– Ну а здесь пять этого чертового утра, и мой будильник поставлен на семь. Я полночи не спал из-за ребенка. Зубы режутся. Ради Бога, ты не мог выбрать другое время, приятель?
– Успокойся, Норм. Скажи мне кое-что. Ты когда-нибудь слышал такое слово – «мелиоидозис»?
Опять наступила пауза. В голосе Нормана, когда он заговорил снова, не было и следа сонливости.
– Почему ты спрашиваешь?
Монк рассказал ему. Но не о русском дипломате. Он сказал, что есть мальчик пяти лет, сын одного знакомого. Кажется, мальчик обречен. Он слышал что-то о том, что у дяди Сэма имеется некоторый опыт в изучении именно такой болезни.
– Оставь мне твой номер телефона, – сказал Стайн. – Я поговорю кое с кем и перезвоню тебе.
Телефон Монка зазвонил только в пять часов дня.
– Если… может быть… что-то, – путался в словах врач. – Это нечто совершенно новое, еще в экспериментальной стадии. Мы сделали несколько тестов, результаты кажутся положительными. Пока. Но препарат еще даже не показывали ФДА. Не говоря уже о разрешении на производство. Мы еще не закончили его испытания.
То, что описывал Стайн, очевидно, был самый первый антибиотик – сефалоспорин. В конце восьмидесятых он будет выпускаться под названием «сефтазидим». А в то время его обозначали как С 3-1. Сегодня это обычно применяемое при мелиоидозисе лекарство.
– Он может дать побочный эффект, – продолжал Стайн. – Мы пока мало что знаем.
– А как скоро проявится этот побочный эффект? – спросил Монк.
– Понятия не имею.
– Послушай, Норм, если ребенок обречен умереть через три недели, то что мы теряем?
Стайн тяжело вздохнул:
– Не знаю. Это против всех правил.
– Клянусь, никто не узнает. Давай, Норм, ради тех девочек, которых я знакомил с тобой.
Он услышал хохот, донесшийся из далекого Чеви-Чейза в штате Мэриленд.
– Попробуй только расскажи Бекки, и я убью тебя, – сказал Стайн, и в трубке наступила тишина.
Спустя сорок восемь часов в посольство на имя Монка прибыла посылка. Ее доставили через международную компанию срочных перевозок. В посылке был термос с сухим льдом. В короткой записке без подписи говорилось, что во льду находятся две ампулы. Монк позвонил в советское посольство и попросил передать второму секретарю Туркину следующее: «Не забудьте, сегодня в шесть мы пьем пиво». Об этом доложили полковнику Кулиеву.
– Кто такой этот Монк? – спросил он у Туркина.
– Американский дипломат. Он, кажется, разочарован во внешней политике США в Африке. Я пытаюсь разработать его как источник информации.
Кулиев удовлетворенно кивнул. Хорошая работа, такие вещи отлично выглядят в отчетах, идущих в Ясенево.
В кафе «Торн три» Монк передал посылку. Туркин выглядел испуганным, опасаясь, что кто-то из своих увидит его. В свертке могли быть деньги.
– Что это? – спросил он.
Монк объяснил.
– Может быть, это не поможет, но вреда не будет. Это все, что у нас есть.
Русский застыл, холодно глядя на Монка.
– А что вы хотите за этот… подарок? – Ему было ясно, что нужно будет заплатить.
– Вы говорили правду о своем ребенке? Или играли?
– Не играл. На этот раз не играл. Мы всегда играем, такие, как вы и я. Но не сейчас.
По правде говоря, Монк уже навел справки в главном госпитале Найроби. Доктор Уинстон Муа в основном подтвердил все факты. «Трудный человек, но и жить трудно в этом мире», – подумал Монк и встал из-за стола. По правилам он должен был выжать из этого человека какую-то информацию, что-нибудь секретное. Но он знал, что история маленького сына не была обманом. Если бы пришлось воспользоваться этой ситуацией, лучше уж мести улицы в Бронксе.
– Берите, приятель. Надеюсь, это поможет. Никакой платы.
Монк направился к двери, но не успел пройти и полдороги, как его окликнули:
– Мистер Монк, вы понимаете по-русски?
Монк кивнул:
– Немного.
– Я так и думал. Тогда вы поймете слово «спасибо».
Было около двух часов, когда, выйдя из «Рози О'Грейди», Селия подошла к машине. «Ровер» имел общую систему замков. Когда она отперла дверцу водителя, сработал замок и на дверце со стороны пассажира. Она пристегнула ремень, включила зажигание и почти тронулась с места, как дверца с другой стороны открылась. Она удивленно повернулась. Он стоял рядом, наклонившись к открытой дверце. Потертая армейская шинель, четыре медали на засаленных лентах, прикрепленные к лацкану пиджака, заросший щетиной подбородок. Когда он открыл рот, в нем блеснули три стальных зуба. Он бросил ей на колени папку. Она достаточно хорошо понимала по-русски, чтобы потом повторить его слова:
– Пожалуйста, отдайте это господину послу. За пиво.
Его вид испугал Селию. Явно это ненормальный – вероятно, шизофреник. Такие люди могут быть опасны. Побледневшая Селия Стоун выехала на улицу, открытая дверца болталась, пока от движения автомобиля не захлопнулась сама. Она сбросила это нелепое прошение – или что это было – с колен на пол к пассажирскому сиденью и поехала в сторону посольства.
Глава 3
Возмущенная зрелищем унижения несчастных своим же соотечественником. Селия пыталась протестовать, но Вадим, отгородив ее своей большой мускулистой рукой от протянутых к ней ладоней, распахнул дверь ресторана и втолкнул ее внутрь.
Контраст между пыльной улицей с голодными нищими и пятьюдесятью посетителями, дружески беседующими между собой за ленчем с мясом и рыбой, потрясал Селию. Имея доброе сердце, молодая женщина всегда ощущала неловкость, когда завтракала или обедала в ресторанах. Царящий на улицах голод лишал ее аппетита. Перед симпатичным русским репортером такой проблемы не стояло. Он изучил меню с закусками и остановился на креветках.
Заяц, все еще упорно продолжая свои поиски, обошел Боровицкую площадь, надеясь увидеть красный «ровер». Он заглядывал во все улочки справа и слева, не мелькнет ли там красное пятно, но ничего не увидел. В конце концов он вышел на большую улицу, примыкавшую к дальней стороне площади. К его изумлению и радости, он обнаружил автомашину всего в двухстах метрах, за углом, недалеко от паба.
Ничем не отличающийся от терпеливой толпы нищих, Зайцев занял позицию недалеко от «ровера» и стал ждать.
Найроби, 1983 год
Прошло десять лет с тех пор, когда Джейсон Монк был студентом Виргинского университета, и хотя утратил связь со многими, кого тогда знал, он все еще помнил Нормана Стайна. Их связывала странная дружба – невысокого, но крепко сбитого футболиста из фермерского округа и совсем неатлетического сына доктора-еврея из Фредериксберга. Свойственные обоим чувство юмора и склонность к иронии сделали их друзьями. И если Монк обладал способностями к языкам, то Стайн был почти гением в области биологии. Он блестяще окончил университет на год раньше Монка и сразу поступил на медицинский факультет. Они поддерживали отношения, лишь посылая друг другу поздравления к Рождеству. Года за два до того, как Монк получил назначение в Кению, он случайно встретил в Вашингтоне своего друга, который в одиночестве сидел за столиком в ресторане, кого-то, видимо, поджидая. Им удалось поговорить полчаса, пока не появился компаньон Стайна. За это время они сумели обменяться новостями, хотя Монку пришлось солгать, сказав, что он работает на госдепартамент.
Стайн стал врачом, специализировался по тропической медицине, получил ученую степень и теперь радовался новому назначению с большими возможностями для исследовательской работы в армейском госпитале Уолтера Рида.
Полистав телефонный справочник, Джейсон Монк из своей квартиры в Найроби позвонил ему. На десятый звонок ответил заспанный голос:
– Да?
– Привет, Норман. Это Джейсон Монк.
Последовала пауза.
– Прекрасно. Где ты?
– В Найроби.
– Прекрасно. Найроби. Конечно. И который там теперь час?
– Середина дня.
– Ну а здесь пять этого чертового утра, и мой будильник поставлен на семь. Я полночи не спал из-за ребенка. Зубы режутся. Ради Бога, ты не мог выбрать другое время, приятель?
– Успокойся, Норм. Скажи мне кое-что. Ты когда-нибудь слышал такое слово – «мелиоидозис»?
Опять наступила пауза. В голосе Нормана, когда он заговорил снова, не было и следа сонливости.
– Почему ты спрашиваешь?
Монк рассказал ему. Но не о русском дипломате. Он сказал, что есть мальчик пяти лет, сын одного знакомого. Кажется, мальчик обречен. Он слышал что-то о том, что у дяди Сэма имеется некоторый опыт в изучении именно такой болезни.
– Оставь мне твой номер телефона, – сказал Стайн. – Я поговорю кое с кем и перезвоню тебе.
Телефон Монка зазвонил только в пять часов дня.
– Если… может быть… что-то, – путался в словах врач. – Это нечто совершенно новое, еще в экспериментальной стадии. Мы сделали несколько тестов, результаты кажутся положительными. Пока. Но препарат еще даже не показывали ФДА. Не говоря уже о разрешении на производство. Мы еще не закончили его испытания.
То, что описывал Стайн, очевидно, был самый первый антибиотик – сефалоспорин. В конце восьмидесятых он будет выпускаться под названием «сефтазидим». А в то время его обозначали как С 3-1. Сегодня это обычно применяемое при мелиоидозисе лекарство.
– Он может дать побочный эффект, – продолжал Стайн. – Мы пока мало что знаем.
– А как скоро проявится этот побочный эффект? – спросил Монк.
– Понятия не имею.
– Послушай, Норм, если ребенок обречен умереть через три недели, то что мы теряем?
Стайн тяжело вздохнул:
– Не знаю. Это против всех правил.
– Клянусь, никто не узнает. Давай, Норм, ради тех девочек, которых я знакомил с тобой.
Он услышал хохот, донесшийся из далекого Чеви-Чейза в штате Мэриленд.
– Попробуй только расскажи Бекки, и я убью тебя, – сказал Стайн, и в трубке наступила тишина.
Спустя сорок восемь часов в посольство на имя Монка прибыла посылка. Ее доставили через международную компанию срочных перевозок. В посылке был термос с сухим льдом. В короткой записке без подписи говорилось, что во льду находятся две ампулы. Монк позвонил в советское посольство и попросил передать второму секретарю Туркину следующее: «Не забудьте, сегодня в шесть мы пьем пиво». Об этом доложили полковнику Кулиеву.
– Кто такой этот Монк? – спросил он у Туркина.
– Американский дипломат. Он, кажется, разочарован во внешней политике США в Африке. Я пытаюсь разработать его как источник информации.
Кулиев удовлетворенно кивнул. Хорошая работа, такие вещи отлично выглядят в отчетах, идущих в Ясенево.
В кафе «Торн три» Монк передал посылку. Туркин выглядел испуганным, опасаясь, что кто-то из своих увидит его. В свертке могли быть деньги.
– Что это? – спросил он.
Монк объяснил.
– Может быть, это не поможет, но вреда не будет. Это все, что у нас есть.
Русский застыл, холодно глядя на Монка.
– А что вы хотите за этот… подарок? – Ему было ясно, что нужно будет заплатить.
– Вы говорили правду о своем ребенке? Или играли?
– Не играл. На этот раз не играл. Мы всегда играем, такие, как вы и я. Но не сейчас.
По правде говоря, Монк уже навел справки в главном госпитале Найроби. Доктор Уинстон Муа в основном подтвердил все факты. «Трудный человек, но и жить трудно в этом мире», – подумал Монк и встал из-за стола. По правилам он должен был выжать из этого человека какую-то информацию, что-нибудь секретное. Но он знал, что история маленького сына не была обманом. Если бы пришлось воспользоваться этой ситуацией, лучше уж мести улицы в Бронксе.
– Берите, приятель. Надеюсь, это поможет. Никакой платы.
Монк направился к двери, но не успел пройти и полдороги, как его окликнули:
– Мистер Монк, вы понимаете по-русски?
Монк кивнул:
– Немного.
– Я так и думал. Тогда вы поймете слово «спасибо».
Было около двух часов, когда, выйдя из «Рози О'Грейди», Селия подошла к машине. «Ровер» имел общую систему замков. Когда она отперла дверцу водителя, сработал замок и на дверце со стороны пассажира. Она пристегнула ремень, включила зажигание и почти тронулась с места, как дверца с другой стороны открылась. Она удивленно повернулась. Он стоял рядом, наклонившись к открытой дверце. Потертая армейская шинель, четыре медали на засаленных лентах, прикрепленные к лацкану пиджака, заросший щетиной подбородок. Когда он открыл рот, в нем блеснули три стальных зуба. Он бросил ей на колени папку. Она достаточно хорошо понимала по-русски, чтобы потом повторить его слова:
– Пожалуйста, отдайте это господину послу. За пиво.
Его вид испугал Селию. Явно это ненормальный – вероятно, шизофреник. Такие люди могут быть опасны. Побледневшая Селия Стоун выехала на улицу, открытая дверца болталась, пока от движения автомобиля не захлопнулась сама. Она сбросила это нелепое прошение – или что это было – с колен на пол к пассажирскому сиденью и поехала в сторону посольства.
Глава 3
Около полудня того самого дня, 16 июля, сидевший в своем кабинете на втором этаже особняка неподалеку от Кисельного бульвара Игорь Комаров связался по внутреннему телефону со своим личным секретарем.
– Документ, который я дал вам вчера, вы успели прочитать? – спросил он.
– Конечно, господин президент. Блестяще, если мне будет позволено так сказать, – ответил Акопов. Все сотрудники Комарова обращались к нему «господин президент», подразумевая его должность председателя исполнительного комитета Союза патриотических сил. Они были уверены, что и через двенадцать месяцев будут обращаться к нему так же, но с еще большим основанием.
– Спасибо, – сказал Комаров. – Теперь верните его мне, пожалуйста.
В трубке стало тихо. Акопов встал и подошел к своему вмурованному в стену сейфу. Он знал комбинацию цифр на память и, не задумываясь, повернул диск замка нужные шесть раз. Когда дверка распахнулась, он протянул руку, чтобы взять папку в черном переплете. Но ее там не было.
Озадаченный, он стал выкладывать из сейфа документ за документом, папку за папкой. Акопов похолодел от страха, охваченный паникой и одновременно не желая поверить в то, что, очевидно, случилось. Взяв себя в руки, он проделал все сначала. Папки, сваленные на ковре у его ног, он рассортировал и перебрал листок за листком. Черной папки не было. На лбу выступили капельки пота. Он спокойно работал все утро в своем кабинете, убежденный, что накануне, перед тем как уйти, убрал все секретные документы в надежное место. Акопов делал так всегда, он был человеком привычки.
От сейфа он перешел к ящикам стола. Ничего. Он осмотрел пол под столом, затем все шкафы и полки. Около часа дня он постучал в дверь кабинета Игоря Комарова, вошел и признался, что не смог найти папку.
Человек, который, как считали почти во всем мире, будет следующим Президентом России, личность очень сложная. Невозможно было представить большую противоположность его свергнутому предшественнику Жириновскому, которого он открыто называл шутом.
Комаров был среднего роста и телосложения, всегда гладко выбрит, серо-стального цвета волосы аккуратно подстрижены. Наиболее заметные пристрастия: чрезмерная чистоплотность и глубокое отвращение к физическим контактам. В отличие от большинства русских политиков, любящих пить водку, произносить тосты, похлопывать по спине, панибратски обниматься, Комаров требовал от своего окружения соблюдения строгости в одежде и обращении. Он очень редко надевал форму «черной гвардии», и обычно его можно было видеть в двубортном сером костюме и рубашке с галстуком.
После нескольких лет политической активности Комарова очень немногие могли сказать, что хорошо с ним знакомы, и никто не осмеливался даже делать вид, что дружит с ним. Никита Иванович Акопов в течение десяти лет состоял при нем в должности личного секретаря, но их отношения остались отношениями хозяина и рабски преданного слуги.
И если Ельцин даровал некоторым своим сотрудникам статус дружков по выпивке и теннису, то Комаров, насколько было известно, только одному человеку позволял обращаться к нему по имени и отчеству. Этим человеком был начальник службы безопасности его партии полковник Анатолий Гришин.
Как и многие преуспевающие политики, Комаров мог, подобно хамелеону, менять личину, если было нужно. В глазах прессы, в тех редких случаях, когда он удостаивал журналистов личной встречи, он выглядел серьезным государственным деятелем. Перед своими же сторонниками он так преображался, что Акопов не переставал удивляться и восхищаться им. Когда он стоял на трибуне, то бывший педантичный инженер исчезал куда-то, будто его никогда и не было. На его месте появлялся блестящий оратор, фонтан страсти, чародей слова, человек, с безошибочной точностью выражавший надежды, страхи и желания всех людей, их гнев и их фанатизм. Для них он был человеком, олицетворявшим доброту с легким налетом простонародности.
Но под этими двумя личинами скрывалась третья, которая и пугала Акопова. Даже слуха о существовании этого третьего человека было достаточно, чтобы держать в страхе окружение – сотрудников, коллег и охранников, что ему и требовалось.
Только дважды за десять лет Никита Акопов видел, как дьявольский гнев, кипевший внутри этого человека, вырвался наружу. В других случаях он оказывался свидетелем внутренней борьбы с этим гневом и видел, как вождю удавалось сдерживать его. В тех двух случаях, когда хозяин терял контроль, Акопов видел, как человек, который властвовал над ним, очаровывал его и руководил им, за которым он шел и которого боготворил, превращался в визжащего от ярости истеричного дьявола.
Он швырял телефонные аппараты, вазы и все, что попадалось под руку, в дрожащего подчиненного, вызвавшего его недовольство; однажды он довел таким образом одного старшего офицера «черной гвардии» до состояния полного идиотизма. Он изрыгал ругательства, грязнее которых Акопов никогда не слышал, ломал мебель, и был случай, когда его пришлось удерживать, чтобы, избивая жертву, он не совершил убийство.
Акопов знал признаки приближения приступа такого гнева у председателя СПС. Лицо Комарова покрывалось смертельной бледностью, его поведение становилось еще более официальным и вежливым, а на скулах вспыхивали ярко-красные пятна.
– И вы говорите, что потеряли ее, Никита Иванович?
– Не потерял, господин президент. Очевидно, не туда положил.
– Этот документ более секретного характера, чем все. с чем вы раньше имели дело. Вы прочитали его и должны понимать почему.
– Очень хорошо понимаю, господин президент.
– Существует всего три экземпляра. Два – в моем сейфе. Никому, кроме немногих, самых близких мне людей, не будет разрешено увидеть его. Его написал и даже напечатал я сам. Я, Игорь Комаров, действительно напечатал каждую страницу сам, не доверяя секретарю. Вот насколько он секретен.
– Очень мудрое решение, господин президент.
– И поскольку я считаю…считал вас одним из этих людей, я позволил вам прочитать его. А теперь вы говорите мне, что он потерялся.
– Где-то лежит, не туда положил, уверяю вас, господин президент.
Комаров не сводил с него своего гипнотизирующего взгляда, способного обратить неверующих в свою веру и нагнать страху на отступников. На скулах побледневшего лица горели два красных пятна.
– Когда вы в последний раз видели документ?
– Вчера вечером, господин президент. Я задержался, чтобы прочитать его без посторонних. Ушел в восемь часов.
Комаров кивнул. Записи в журнале ночной охраны подтвердят или опровергнут слова секретаря.
– Вы унесли его с собой. Вопреки моему приказу.
– Нет, господин президент, клянусь вам. Я запер его в сейфе. Я никогда бы не оставил секретный документ на столе, а тем более не взял бы с собой.
– И сейчас его в сейфе нет?
Акопов хотел сглотнуть слюну, но во рту пересохло.
– Сколько раз вы подходили к сейфу до того, как я позвонил?
– Ни разу, господин президент. Когда вы позвонили, я первый раз подошел к сейфу.
– Он был заперт?
– Да, как обычно.
– Его пытались открыть?
– По всей видимости, нет, господин президент.
– Вы обыскали комнату?
– Сверху донизу, от угла до угла. Не могу понять.
Комаров задумался на несколько минут. За его ничего не выражавшим лицом скрывалась всевозрастающая паника. Наконец он позвонил в службу безопасности на первом этаже.
– Заприте здание. Никого не впускать и не выпускать. Свяжитесь с полковником Гришиным. Передайте, чтобы он немедленно явился в мой кабинет. Немедленно. Где бы он ни был, что бы ни делал. В течение часа он должен быть здесь.
Он снял палец с кнопки селектора и посмотрел на своего бледного, дрожащего помощника.
– Идите в свой кабинет. Ни с кем не разговаривайте. Ждите там дальнейших распоряжений.
Будучи разумной незамужней и вполне современной молодой женщиной, Селия Стоун уже давно пришла к выводу, что имеет полное право получать удовольствие где и с кем ей нравится. В данный момент ей нравились молодые твердые мускулы Хьюго Грея, приехавшего из Лондона два месяца назад, на полгода позже ее самой. Он занимал должность помощника атташе по культуре, того же ранга, что и она, но был на два года старше ее и тоже свободен.
Оба они занимали по маленькой, но удобной квартирке в жилом доме на Кутузовском проспекте, предоставленном британскому посольству для проживания его сотрудников. Квадратное здание имело двор, удобный для стоянки машин, у въезда в который был установлен шлагбаум и пост милиции. Даже в современной России каждый понимал, что все приезды и отъезды регистрируются, но по крайней мере никто не калечил машины.
После ленча она вернулась под надежное крылышко посольства на Софийской набережной и написала отчет о своей встрече с журналистом. Большую часть времени они обсуждали смерть президента Черкасова и ее возможные последствия. Она заверила русского журналиста в том, что английский народ испытывает постоянный глубокий интерес к событиям в России, и надеялась, что он ей поверил. Она удостоверится в этом, когда появится его статья.
В пять она вернулась в свою квартиру принять ванну и немного отдохнуть. Они договорились с Хьюго пообедать в восемь, после чего она намеревалась вернуться вместе с ним к себе домой. Ей не хотелось долго спать в эту ночь.
К четырем часам дня полковник Анатолий Гришин убедился. что пропавшего документа в здании нет. Он сидел в кабинете Игоря Комарова и докладывал ему об этом.
За четыре года эти два человека стали взаимозависимы. В 1994 году Гришин завершил свою карьеру во Втором главном управлении КГБ, выйдя в отставку в чине полковника. Он полностью утратил всяческие иллюзии. С тех пор как в 1991 году кончилось правление коммунистов, бывший КГБ, по его мнению, превратился в гроб повапленный. И еще раньше, в сентябре 1991 года, Михаил Горбачев разрушил крупнейший в мире аппарат службы безопасности и раздал его многочисленные подразделения в разные ведомства.
Отделение внешней разведки, Первое главное управление, осталось в своей старой штаб-квартире в Ясенево, у самой кольцевой дороги, но было переименовано в Службу внешней разведки, или СВР. Что уже было плохо.
Хуже всего было то, что собственное подразделение Гришина, Второе главное управление, до тех пор ответственное за всю внутреннюю безопасность – разоблачение шпионов и подавление диссидентов, – было ослаблено, переименовано в ФСБ, сократило свою численность и превратилось в пародию на прежнюю организацию.
Гришин наблюдал за всем этим с омерзением. Русскому народу нужна дисциплина, твердая, а иногда и жестокая дисциплина, и поэтому существовало Второе главное управление, которое ее обеспечивало. Три года он делал вид, что поддерживает реформы, в надежде получить звание генерал-майора, но потом бросил. Через год он возглавил личную охрану Игоря Комарова, а затем стал еще одним членом политбюро старой либерально-демократической партии.
Они вместе достигли известности и власти, и впереди их ожидало многое, очень многое. За эти годы Гришин создал для Комарова собственный, исключительно преданный отряд обороны. «черную гвардию», сейчас насчитывающий пять тысяч крепких молодых людей, под его личным командованием.
В поддержку гвардии создавалась лига молодых боевиков в количестве двадцати тысяч, подростковое крыло СПС из молодых людей с привитой правильной идеологией, фанатически преданных, и тоже под его командованием. Он был одним из немногих, кто обращался к Комарову по имени и отчеству.
– Ты уверен, что здесь, в здании, папки нет? – спросил Комаров.
– Не может ее здесь быть, Игорь Алексеевич. За два часа мы практически все разобрали на части. Каждый шкаф, каждый ящик, каждый стол, каждый сейф. Все окна и подоконники проверены, каждый метр территории. Взлома не было. Эксперт из фирмы, изготовившей сейф, только что закончил работу. Сейф не пытались открыть. Или его открыл кто-то, кто знал комбинацию, или папки в нем никогда не было. Вчерашний мусор задержали и проверили. Ничего. Собаки бегали на свободе с семи часов вечера. После семи никто не входил в здание – ночная охрана сменила дневную в шесть, и дневная ушла через десять минут. Акопов находился в своем кабинете до восьми. Вызвали собаковода, дежурившего прошлой ночью. Он клянется, что вчера вечером он придерживал собак три раза, чтобы припозднившиеся сотрудники могли покинуть территорию, и Акопов уехал последним. Записи в журнале подтверждают это.
– Итак? – спросил Комаров.
– Ошибка либо злой умысел. Обоих ночных охранников вот-вот привезут. Они отвечали за здание после восьми часов, когда уехал Акопов, до прихода дневной смены сегодня утром в шесть. Затем, в течение двух часов, пока не стали около восьми прибывать сотрудники, здесь оставалась только дневная смена охраны. Но они клянутся, что, когда делали первый обход, двери всех кабинетов на этом этаже были заперты. И все работающие здесь сотрудники подтверждают это, включая Акопова.
– Твои предположения, Анатолий?
– Или Акопов взял папку с собой, случайно или умышленно, или он не запирал ее в сейф и кто-то из ночной смены взял ее. У них есть ключи от всех дверей.
– Итак, это Акопов?
– Первый подозреваемый – несомненно. Его квартиру обыскали. В его присутствии. Ничего. Я подумал, он мог взять папку с собой, а потом потерять атташе-кейс. Так случилось однажды в министерстве обороны. Я вел расследование. Это не был шпионаж – обычная халатность. Виновного отправили в лагерь. Но у Акопова тот же портфель, с которым он всегда ходит. Это подтвердили три человека.
– Так что же, он сделал это умышленно?
– Возможно. Но здесь есть проблема. У него было двенадцать часов, чтобы сбежать, а он пришел утром сюда. Почему? Я бы хотел… э-э… подопрашивать его подольше.
– Разрешение дано.
– А что потом?
Игорь Комаров повернулся во вращающемся кресле лицом к окну. Некоторое время он раздумывал.
– Акопов был очень хорошим личным секретарем, – наконец произнес он. – Но теперь его необходимо заменить. Меня беспокоит, что он видел документ, содержание которого чрезвычайно секретно. Если его понизить в должности или уволить совсем, он будет чувствовать себя обиженным, а это может ввести его в искушение разгласить то, что ему стало известно. Это было бы огорчительно, очень огорчительно.
– Я все понял, – сказал полковник Гришин.
В этот момент привезли ничего не понимающих ночных охранников, и Гришин ушел вниз, чтобы допросить их.
К девяти вечера помещение охранников в казармах «черной гвардии» за городом обыскали, но не нашли ничего, кроме туалетных принадлежностей, как и ожидалось, и порнографических журналов.
В особняке охранников разделили и допрашивали в разных комнатах. Допрос вел лично Гришин. Они явно боялись его, и не без оснований. Репутация его была известна.
Гришин орал прямо в ухо допрашиваемому матерщину. Но не это было самым страшным для двух покрывшихся потом людей. Ужас охватил каждого из них, когда он сел рядом и шепотом стал описывать, что ожидает того, кого он уличит во лжи. К восьми у Гришина сложилась полная картина их дежурства накануне ночью. Он узнал, что охранники делали обходы небрежно и нерегулярно; они не отрывались от телевизора – им хотелось узнать подробности смерти президента. И он впервые услышал о присутствии уборщика служебных помещений.
Этого человека впустили в десять часов. Как обычно. Через подземный ход. Никто не сопровождал его. Чтобы открыть три двери, требовались оба охранника, потому что один знал комбинацию замка к двери на улицу, второй – к внутренней, и только код замка в двери посередине был известен им обоим.
Он узнал, что старик начал уборку с верхнего этажа. Как обычно. Охранники оторвались от телевизора, чтобы открыть кабинеты начальства на втором этаже. Один охранник стоял в дверях личного кабинета господина Комарова, пока уборщик не закончил там свою работу, и снова запер дверь, но когда Зайцев убирал остальные кабинеты второго этажа, оба охранника находились внизу. Как обычно. Итак… уборщик оставался один в кабинете Акопова. И он ушел раньше обычного, перед рассветом.
В девять господина Акопова, страшно бледного, увезли из здания. Его увезли на собственной машине, только за рулем сидел малый из «черной гвардии». Другой расположился на заднем сиденье рядом с теперь уже опальным секретарем. Они не поехали к Акопову домой. Машина направилась за город в один из расположенных там лагерей молодых боевиков.
К девяти полковник Гришин закончил изучать взятое из отдела кадров личное дело некоего Зайцева Леонида, шестидесяти лет, уборщика служебных помещений. Имелся домашний адрес, но человека ведь могло и не быть дома. Он должен прийти на работу в особняк в десять часов вечера.
– Документ, который я дал вам вчера, вы успели прочитать? – спросил он.
– Конечно, господин президент. Блестяще, если мне будет позволено так сказать, – ответил Акопов. Все сотрудники Комарова обращались к нему «господин президент», подразумевая его должность председателя исполнительного комитета Союза патриотических сил. Они были уверены, что и через двенадцать месяцев будут обращаться к нему так же, но с еще большим основанием.
– Спасибо, – сказал Комаров. – Теперь верните его мне, пожалуйста.
В трубке стало тихо. Акопов встал и подошел к своему вмурованному в стену сейфу. Он знал комбинацию цифр на память и, не задумываясь, повернул диск замка нужные шесть раз. Когда дверка распахнулась, он протянул руку, чтобы взять папку в черном переплете. Но ее там не было.
Озадаченный, он стал выкладывать из сейфа документ за документом, папку за папкой. Акопов похолодел от страха, охваченный паникой и одновременно не желая поверить в то, что, очевидно, случилось. Взяв себя в руки, он проделал все сначала. Папки, сваленные на ковре у его ног, он рассортировал и перебрал листок за листком. Черной папки не было. На лбу выступили капельки пота. Он спокойно работал все утро в своем кабинете, убежденный, что накануне, перед тем как уйти, убрал все секретные документы в надежное место. Акопов делал так всегда, он был человеком привычки.
От сейфа он перешел к ящикам стола. Ничего. Он осмотрел пол под столом, затем все шкафы и полки. Около часа дня он постучал в дверь кабинета Игоря Комарова, вошел и признался, что не смог найти папку.
Человек, который, как считали почти во всем мире, будет следующим Президентом России, личность очень сложная. Невозможно было представить большую противоположность его свергнутому предшественнику Жириновскому, которого он открыто называл шутом.
Комаров был среднего роста и телосложения, всегда гладко выбрит, серо-стального цвета волосы аккуратно подстрижены. Наиболее заметные пристрастия: чрезмерная чистоплотность и глубокое отвращение к физическим контактам. В отличие от большинства русских политиков, любящих пить водку, произносить тосты, похлопывать по спине, панибратски обниматься, Комаров требовал от своего окружения соблюдения строгости в одежде и обращении. Он очень редко надевал форму «черной гвардии», и обычно его можно было видеть в двубортном сером костюме и рубашке с галстуком.
После нескольких лет политической активности Комарова очень немногие могли сказать, что хорошо с ним знакомы, и никто не осмеливался даже делать вид, что дружит с ним. Никита Иванович Акопов в течение десяти лет состоял при нем в должности личного секретаря, но их отношения остались отношениями хозяина и рабски преданного слуги.
И если Ельцин даровал некоторым своим сотрудникам статус дружков по выпивке и теннису, то Комаров, насколько было известно, только одному человеку позволял обращаться к нему по имени и отчеству. Этим человеком был начальник службы безопасности его партии полковник Анатолий Гришин.
Как и многие преуспевающие политики, Комаров мог, подобно хамелеону, менять личину, если было нужно. В глазах прессы, в тех редких случаях, когда он удостаивал журналистов личной встречи, он выглядел серьезным государственным деятелем. Перед своими же сторонниками он так преображался, что Акопов не переставал удивляться и восхищаться им. Когда он стоял на трибуне, то бывший педантичный инженер исчезал куда-то, будто его никогда и не было. На его месте появлялся блестящий оратор, фонтан страсти, чародей слова, человек, с безошибочной точностью выражавший надежды, страхи и желания всех людей, их гнев и их фанатизм. Для них он был человеком, олицетворявшим доброту с легким налетом простонародности.
Но под этими двумя личинами скрывалась третья, которая и пугала Акопова. Даже слуха о существовании этого третьего человека было достаточно, чтобы держать в страхе окружение – сотрудников, коллег и охранников, что ему и требовалось.
Только дважды за десять лет Никита Акопов видел, как дьявольский гнев, кипевший внутри этого человека, вырвался наружу. В других случаях он оказывался свидетелем внутренней борьбы с этим гневом и видел, как вождю удавалось сдерживать его. В тех двух случаях, когда хозяин терял контроль, Акопов видел, как человек, который властвовал над ним, очаровывал его и руководил им, за которым он шел и которого боготворил, превращался в визжащего от ярости истеричного дьявола.
Он швырял телефонные аппараты, вазы и все, что попадалось под руку, в дрожащего подчиненного, вызвавшего его недовольство; однажды он довел таким образом одного старшего офицера «черной гвардии» до состояния полного идиотизма. Он изрыгал ругательства, грязнее которых Акопов никогда не слышал, ломал мебель, и был случай, когда его пришлось удерживать, чтобы, избивая жертву, он не совершил убийство.
Акопов знал признаки приближения приступа такого гнева у председателя СПС. Лицо Комарова покрывалось смертельной бледностью, его поведение становилось еще более официальным и вежливым, а на скулах вспыхивали ярко-красные пятна.
– И вы говорите, что потеряли ее, Никита Иванович?
– Не потерял, господин президент. Очевидно, не туда положил.
– Этот документ более секретного характера, чем все. с чем вы раньше имели дело. Вы прочитали его и должны понимать почему.
– Очень хорошо понимаю, господин президент.
– Существует всего три экземпляра. Два – в моем сейфе. Никому, кроме немногих, самых близких мне людей, не будет разрешено увидеть его. Его написал и даже напечатал я сам. Я, Игорь Комаров, действительно напечатал каждую страницу сам, не доверяя секретарю. Вот насколько он секретен.
– Очень мудрое решение, господин президент.
– И поскольку я считаю…считал вас одним из этих людей, я позволил вам прочитать его. А теперь вы говорите мне, что он потерялся.
– Где-то лежит, не туда положил, уверяю вас, господин президент.
Комаров не сводил с него своего гипнотизирующего взгляда, способного обратить неверующих в свою веру и нагнать страху на отступников. На скулах побледневшего лица горели два красных пятна.
– Когда вы в последний раз видели документ?
– Вчера вечером, господин президент. Я задержался, чтобы прочитать его без посторонних. Ушел в восемь часов.
Комаров кивнул. Записи в журнале ночной охраны подтвердят или опровергнут слова секретаря.
– Вы унесли его с собой. Вопреки моему приказу.
– Нет, господин президент, клянусь вам. Я запер его в сейфе. Я никогда бы не оставил секретный документ на столе, а тем более не взял бы с собой.
– И сейчас его в сейфе нет?
Акопов хотел сглотнуть слюну, но во рту пересохло.
– Сколько раз вы подходили к сейфу до того, как я позвонил?
– Ни разу, господин президент. Когда вы позвонили, я первый раз подошел к сейфу.
– Он был заперт?
– Да, как обычно.
– Его пытались открыть?
– По всей видимости, нет, господин президент.
– Вы обыскали комнату?
– Сверху донизу, от угла до угла. Не могу понять.
Комаров задумался на несколько минут. За его ничего не выражавшим лицом скрывалась всевозрастающая паника. Наконец он позвонил в службу безопасности на первом этаже.
– Заприте здание. Никого не впускать и не выпускать. Свяжитесь с полковником Гришиным. Передайте, чтобы он немедленно явился в мой кабинет. Немедленно. Где бы он ни был, что бы ни делал. В течение часа он должен быть здесь.
Он снял палец с кнопки селектора и посмотрел на своего бледного, дрожащего помощника.
– Идите в свой кабинет. Ни с кем не разговаривайте. Ждите там дальнейших распоряжений.
Будучи разумной незамужней и вполне современной молодой женщиной, Селия Стоун уже давно пришла к выводу, что имеет полное право получать удовольствие где и с кем ей нравится. В данный момент ей нравились молодые твердые мускулы Хьюго Грея, приехавшего из Лондона два месяца назад, на полгода позже ее самой. Он занимал должность помощника атташе по культуре, того же ранга, что и она, но был на два года старше ее и тоже свободен.
Оба они занимали по маленькой, но удобной квартирке в жилом доме на Кутузовском проспекте, предоставленном британскому посольству для проживания его сотрудников. Квадратное здание имело двор, удобный для стоянки машин, у въезда в который был установлен шлагбаум и пост милиции. Даже в современной России каждый понимал, что все приезды и отъезды регистрируются, но по крайней мере никто не калечил машины.
После ленча она вернулась под надежное крылышко посольства на Софийской набережной и написала отчет о своей встрече с журналистом. Большую часть времени они обсуждали смерть президента Черкасова и ее возможные последствия. Она заверила русского журналиста в том, что английский народ испытывает постоянный глубокий интерес к событиям в России, и надеялась, что он ей поверил. Она удостоверится в этом, когда появится его статья.
В пять она вернулась в свою квартиру принять ванну и немного отдохнуть. Они договорились с Хьюго пообедать в восемь, после чего она намеревалась вернуться вместе с ним к себе домой. Ей не хотелось долго спать в эту ночь.
К четырем часам дня полковник Анатолий Гришин убедился. что пропавшего документа в здании нет. Он сидел в кабинете Игоря Комарова и докладывал ему об этом.
За четыре года эти два человека стали взаимозависимы. В 1994 году Гришин завершил свою карьеру во Втором главном управлении КГБ, выйдя в отставку в чине полковника. Он полностью утратил всяческие иллюзии. С тех пор как в 1991 году кончилось правление коммунистов, бывший КГБ, по его мнению, превратился в гроб повапленный. И еще раньше, в сентябре 1991 года, Михаил Горбачев разрушил крупнейший в мире аппарат службы безопасности и раздал его многочисленные подразделения в разные ведомства.
Отделение внешней разведки, Первое главное управление, осталось в своей старой штаб-квартире в Ясенево, у самой кольцевой дороги, но было переименовано в Службу внешней разведки, или СВР. Что уже было плохо.
Хуже всего было то, что собственное подразделение Гришина, Второе главное управление, до тех пор ответственное за всю внутреннюю безопасность – разоблачение шпионов и подавление диссидентов, – было ослаблено, переименовано в ФСБ, сократило свою численность и превратилось в пародию на прежнюю организацию.
Гришин наблюдал за всем этим с омерзением. Русскому народу нужна дисциплина, твердая, а иногда и жестокая дисциплина, и поэтому существовало Второе главное управление, которое ее обеспечивало. Три года он делал вид, что поддерживает реформы, в надежде получить звание генерал-майора, но потом бросил. Через год он возглавил личную охрану Игоря Комарова, а затем стал еще одним членом политбюро старой либерально-демократической партии.
Они вместе достигли известности и власти, и впереди их ожидало многое, очень многое. За эти годы Гришин создал для Комарова собственный, исключительно преданный отряд обороны. «черную гвардию», сейчас насчитывающий пять тысяч крепких молодых людей, под его личным командованием.
В поддержку гвардии создавалась лига молодых боевиков в количестве двадцати тысяч, подростковое крыло СПС из молодых людей с привитой правильной идеологией, фанатически преданных, и тоже под его командованием. Он был одним из немногих, кто обращался к Комарову по имени и отчеству.
– Ты уверен, что здесь, в здании, папки нет? – спросил Комаров.
– Не может ее здесь быть, Игорь Алексеевич. За два часа мы практически все разобрали на части. Каждый шкаф, каждый ящик, каждый стол, каждый сейф. Все окна и подоконники проверены, каждый метр территории. Взлома не было. Эксперт из фирмы, изготовившей сейф, только что закончил работу. Сейф не пытались открыть. Или его открыл кто-то, кто знал комбинацию, или папки в нем никогда не было. Вчерашний мусор задержали и проверили. Ничего. Собаки бегали на свободе с семи часов вечера. После семи никто не входил в здание – ночная охрана сменила дневную в шесть, и дневная ушла через десять минут. Акопов находился в своем кабинете до восьми. Вызвали собаковода, дежурившего прошлой ночью. Он клянется, что вчера вечером он придерживал собак три раза, чтобы припозднившиеся сотрудники могли покинуть территорию, и Акопов уехал последним. Записи в журнале подтверждают это.
– Итак? – спросил Комаров.
– Ошибка либо злой умысел. Обоих ночных охранников вот-вот привезут. Они отвечали за здание после восьми часов, когда уехал Акопов, до прихода дневной смены сегодня утром в шесть. Затем, в течение двух часов, пока не стали около восьми прибывать сотрудники, здесь оставалась только дневная смена охраны. Но они клянутся, что, когда делали первый обход, двери всех кабинетов на этом этаже были заперты. И все работающие здесь сотрудники подтверждают это, включая Акопова.
– Твои предположения, Анатолий?
– Или Акопов взял папку с собой, случайно или умышленно, или он не запирал ее в сейф и кто-то из ночной смены взял ее. У них есть ключи от всех дверей.
– Итак, это Акопов?
– Первый подозреваемый – несомненно. Его квартиру обыскали. В его присутствии. Ничего. Я подумал, он мог взять папку с собой, а потом потерять атташе-кейс. Так случилось однажды в министерстве обороны. Я вел расследование. Это не был шпионаж – обычная халатность. Виновного отправили в лагерь. Но у Акопова тот же портфель, с которым он всегда ходит. Это подтвердили три человека.
– Так что же, он сделал это умышленно?
– Возможно. Но здесь есть проблема. У него было двенадцать часов, чтобы сбежать, а он пришел утром сюда. Почему? Я бы хотел… э-э… подопрашивать его подольше.
– Разрешение дано.
– А что потом?
Игорь Комаров повернулся во вращающемся кресле лицом к окну. Некоторое время он раздумывал.
– Акопов был очень хорошим личным секретарем, – наконец произнес он. – Но теперь его необходимо заменить. Меня беспокоит, что он видел документ, содержание которого чрезвычайно секретно. Если его понизить в должности или уволить совсем, он будет чувствовать себя обиженным, а это может ввести его в искушение разгласить то, что ему стало известно. Это было бы огорчительно, очень огорчительно.
– Я все понял, – сказал полковник Гришин.
В этот момент привезли ничего не понимающих ночных охранников, и Гришин ушел вниз, чтобы допросить их.
К девяти вечера помещение охранников в казармах «черной гвардии» за городом обыскали, но не нашли ничего, кроме туалетных принадлежностей, как и ожидалось, и порнографических журналов.
В особняке охранников разделили и допрашивали в разных комнатах. Допрос вел лично Гришин. Они явно боялись его, и не без оснований. Репутация его была известна.
Гришин орал прямо в ухо допрашиваемому матерщину. Но не это было самым страшным для двух покрывшихся потом людей. Ужас охватил каждого из них, когда он сел рядом и шепотом стал описывать, что ожидает того, кого он уличит во лжи. К восьми у Гришина сложилась полная картина их дежурства накануне ночью. Он узнал, что охранники делали обходы небрежно и нерегулярно; они не отрывались от телевизора – им хотелось узнать подробности смерти президента. И он впервые услышал о присутствии уборщика служебных помещений.
Этого человека впустили в десять часов. Как обычно. Через подземный ход. Никто не сопровождал его. Чтобы открыть три двери, требовались оба охранника, потому что один знал комбинацию замка к двери на улицу, второй – к внутренней, и только код замка в двери посередине был известен им обоим.
Он узнал, что старик начал уборку с верхнего этажа. Как обычно. Охранники оторвались от телевизора, чтобы открыть кабинеты начальства на втором этаже. Один охранник стоял в дверях личного кабинета господина Комарова, пока уборщик не закончил там свою работу, и снова запер дверь, но когда Зайцев убирал остальные кабинеты второго этажа, оба охранника находились внизу. Как обычно. Итак… уборщик оставался один в кабинете Акопова. И он ушел раньше обычного, перед рассветом.
В девять господина Акопова, страшно бледного, увезли из здания. Его увезли на собственной машине, только за рулем сидел малый из «черной гвардии». Другой расположился на заднем сиденье рядом с теперь уже опальным секретарем. Они не поехали к Акопову домой. Машина направилась за город в один из расположенных там лагерей молодых боевиков.
К девяти полковник Гришин закончил изучать взятое из отдела кадров личное дело некоего Зайцева Леонида, шестидесяти лет, уборщика служебных помещений. Имелся домашний адрес, но человека ведь могло и не быть дома. Он должен прийти на работу в особняк в десять часов вечера.