Страница:
Он не пришел. В полночь Гришин с тремя черногвардейцами поехал к старику домой.
В это время Селия Стоун со счастливой улыбкой скатилась со своего любовника и потянулась за сигаретой. Вообще-то она курила мало, но это был тот самый особый случай. Хьюго Грей, лежа на спине в ее постели, все еще тяжело дышал. Он был крепким молодым человеком, державшим себя в форме при помощи тенниса и плавания, но в предыдущие два часа ему пришлось выложиться как следует.
Он не в первый раз задумался, почему Бог устроил так, что аппетит жаждущей любви женщины всегда превосходит возможности мужчины. Это крайне несправедливо.
В темноте Селия Стоун с удовольствием затянулась: никотин – это то что надо. Склонившись над любовником, она растрепала его темно-каштановые кудри.
– Как, черт побери, ты можешь быть атташе по культуре? – насмешливо спросила она. – Ты не отличишь Тургенева от Лермонтова.
– А мне и не надо, – проворчал Грей. – Предполагается, что я должен рассказывать русским о нашей культуре – Шекспире, Бронте и все такое.
– И поэтому ты должен ходить на совещания к начальнику отдела?
Грей рывком приподнялся и, схватив ее за плечо, прошипел в ухо:
– Замолчи, Селия. Здесь могут прослушивать.
Обиженная Селия встала с постели и пошла на кухню сварить кофе. Она не понимала, почему Хьюго так задевают ее шутки. Ведь то, чем он занимался в посольстве на самом деле, не было для большинства коллег секретом. И они не ошибались в своих догадках, конечно. В прошлом месяце Хьюго Грей стал третьим и младшим членом московского отделения Интеллидженс сервис. Когда-то, в старое доброе время, в разгар «холодной войны», оно было значительно больше. Но времена меняются, а бюджет сокращается. Находящаяся в состоянии разрухи Россия не представляла теперь значительной угрозы для Запада.
Более важным было то, что девяносто процентов секретов стали доступны, и подчас за минимальную плату. Даже в бывшем КГБ появился офицер по связям с прессой. А на другой стороне центра города, в посольстве США, работников ЦРУ едва хватило бы на футбольную команду.
Но Хьюго Грей был молод, полон энтузиазма и убежден, что квартиры дипломатов до сих пор прослушиваются. Коммунизм, может быть, и ушел, но рожденная им паранойя процветала. Конечно, он был прав, но агенты ФСБ уже вычислили его и были вполне счастливы.
Неизвестно почему названный так, бульвар Энтузиастов – самая ветхая, неприглядная и нищая часть Москвы. Эта улица расположена таким образом, что на нее стекают потоки загрязненного воздуха из цехов химического комбината, на трубах которого установлены фильтры, больше похожие на сетку теннисной ракетки. Поэтому энтузиазм был заметен только среди тех жителей, которым предстояло уехать отсюда.
Согласно личному делу, Леонид Зайцев жил со своей дочерью, ее мужем, водителем грузовика, и их ребенком. В половине первого по-летнему теплой ночи, когда к дому подъехала блестящая черная «чайка», ее водитель высунул голову наружу, пытаясь разглядеть грязные таблички с названиями улиц.
У зятя, конечно, была другая фамилия, и им пришлось потратить время, чтобы узнать у разбуженного соседа на первом этаже, что нужная семья живет на пятом. Лифт отсутствовал. Четыре человека тяжелым шагом поднялись по лестнице и забарабанили в облупившуюся дверь.
Открывшая им женщина, заспанная, с тупым взглядом опухших глаз, выглядела лет на десять старше своих тридцати пяти. Гришин действовал вежливо, но настойчиво. Его люди, оттолкнув женщину, вошли в квартиру и начали обыск. Обыскивать было почти нечего – квартирка была крошечной: две комнаты, вонючая уборная и кухонная ниша за занавеской.
Женщина спала на двуспальной кровати со своим шестилетним сыном в одной из комнат. Ребенок проснулся и начал хныкать, а затем, когда кровать перевернули, чтобы убедиться, что под ней никто не прячется, громко заплакал. Открыли и обыскали два жалких фанерных шкафа.
В соседней комнате дочь Зайцева беспомощно показала на стоящую у стены раскладушку, на которой обычно спал ее отец, и объяснила, что ее муж уже два дня как уехал в Минск. Разрыдавшись (ребенок последовал ее примеру), она сообщила, что отец накануне не вернулся утром с работы. Она беспокоилась, но не заявила о его исчезновении. Подумала – может быть, заснул где-нибудь на скамейке в парке.
Оказалось достаточно десяти минут, чтобы убедиться, что в квартире никто не прячется. Гришину было ясно, что женщина слишком напугана и к тому же глупа, чтобы лгать. Через полчаса они уехали.
Гришин приказал не возвращаться в центр Москвы, а ехать за город, где в лагере, в сорока километрах от Москвы, держали Акопова. И до утра он сам допрашивал несчастного секретаря. Перед рассветом тот, рыдая, признался, что мог оставить этот важный документ на столе. Такого с ним никогда не случалось. Он никак не мог понять, как он забыл запереть его в сейфе. Акопов молил о прощении. Гришин кивал и похлопывал его по спине.
Выйдя из казармы, он подозвал одного из своих самых верных помощников.
– День будет душным и жарким. Наш друг сильно расстроен. Думаю, купание на восходе солнца ему не повредит. – И поехал обратно в город.
Если роковая папка осталась на столе Акопова, рассуждал Гришин, то ее мог по ошибке выбросить уборщик. Или взять с собой. Первое не подходит. Мусор из штаб-квартиры партии всегда сохраняется несколько дней, до тех пор пока его не сожгут при свидетелях. Бумаги из мусора за прошлый вечер тщательно перебрали, лист за листом. Ничего. Итак, унес с собой уборщик. Почему полуграмотный старик сделал это, зачем ему могла понадобиться эта папка, Гришин не мог себе представить. Только старик может это объяснить. И он объяснит.
Прежде чем нормальные люди сели завтракать, он отправил своих людей, всех в штатской одежде, на улицы Москвы на поиски старика в потертой солдатской шинели. У него не нашлось фотографии, но словесный портрет был подробным и точным.
Однако задача оказалась непростой даже для сыщиков полковника Гришина. Если, как подозревал Гришин, Зайцев теперь живет на улице, придется проверять каждого бродягу, которых великое множество. Но лишь у одного из них три стальных зуба и папка в черном переплете. И он, и папка нужны немедленно. Озадаченные, но послушные гвардейцы, несмотря на жаркий день, тщательно прочесывали Москву.
Джейсон Монк встал из-за стола, потянулся и решил спуститься в буфет. Месяц назад, когда он вернулся из Найроби, ему сообщили, что его служебные донесения оценены как хорошие. а в некоторых случаях – как в высшей степени хорошие. Повышение по службе рассматривается, а начальник африканского отдела доволен, но сожалеет, что потеряет его.
По прибытии Монк узнал, что записан на курс испанского языка, который начнется сразу после рождественских каникул. Испанский будет его третьим языком, но он откроет перед Монком двери латиноамериканского отдела.
Южная Америка представляла собой обширную территорию, имеющую большое значение не только потому, что находилась по соседству и под влиянием США, как предписывала «доктрина Монро», но и потому, что являлась наипервейшей целью советского блока, который нацелился на нее как на плацдарм для восстаний, подрывной деятельности и коммунистической революции. КГБ проводил большую операцию к югу от Рио-Гранде. которую ЦРУ решительно намеревалось пресечь. В тридцать три года для Монка Южная Америка была хорошей ступенькой в его карьере.
Он помешивал кофе, когда почувствовал, что кто-то остановился у его столика.
– Великолепный загар, – произнес голос.
Монк поднял глаза. Он узнал человека, который, улыбаясь, смотрел на него. Он поднялся, но человек жестом удержал его – милость аристократа к простолюдину.
Монк удивился. Он знал, что заговоривший с ним был одним из главных людей в оперативном управлении, потому что кто-то показал на него Монку в коридоре как на вновь назначенного начальника советского отдела группы контрразведки в советско-восточноевропейском отделении. Что поразило Монка, так это его невзрачная внешность. Они были почти одного роста, на два дюйма ниже шести футов, но человек, подошедший к Монку, будучи старше всего на девять лет, выглядел очень плохо. Монк заметил сальные, зализанные назад волосы, густые усы, закрывающие верхнюю губу слабого, тщеславного рта, совиные близорукие глаза.
– Три года в Кении, – сказал Монк, чтобы объяснить свой загар.
– Снова в продуваемый ветрами Вашингтон, а? – произнес человек.
Внутренняя антенна Монка улавливала недобрые флюиды. В глазах собеседника таилась насмешка. Казалось, они говорили: «А я намного умнее тебя. Я и в самом деле очень умный».
– Да, сэр, – ответил Монк.
К нему протянулась рука с потемневшими от никотина пальцами. Монк заметил это. а также красные прожилки на кончике носа, что часто выдает большого пьяницу. Он встал и одарил собеседника улыбкой, которую девушки из машбюро называли между собой «сумасшедшей».
– А вы, должно быть… – начал человек.
– Монк. Джейсон Монк.
– Приятно познакомиться, Джейсон. Я – Олдрич Эймс.
Обычно сотрудники посольства не работали в субботу, тем более в жаркий летний день, когда могли бы провести уик-энд за городом, но смерть Президента России создала кучу лишней работы, и пришлось потрудиться в выходной.
Если бы машина Хьюго Грея завелась в то утро, многие люди, умершие вскоре, остались бы живы, а мир пошел бы другой дорогой. Но свечи зажигания подчиняются своим законам. После отчаянных попыток завести мотор Грей побежал за подъезжавшим к барьеру красным «ровером» и постучал по стеклу. Селия Стоун распахнула дверцу.
Он сел рядом, машина выехала на Кутузовский проспект и направилась мимо гостиницы «Украина» в сторону Арбата и Кремля. На полу под ногами у него что-то зашуршало. Он нагнулся и опустил руку.
– Твой договор на акции «Известий»? – спросил он.
Она скосила глаза и узнала папку, которую он держал в руках.
– О Господи, я собиралась выбросить ее вчера. Какой-то сумасшедший старик бросил ее в машину. Напугал меня до смерти.
– Еще одно прошение, – заметил Грей. – Конца им нет. Обычно просят визу, конечно. – Он раскрыл черную обложку и посмотрел на титульный лист. – Нет. это больше о политике.
– Прекрасно. Я – мистер Псих, а вот мой план спасения мира. Просто передайте его послу.
– Он так сказал? «Передайте его послу»?
– Ага, так, и еще – «спасибо за пиво».
– Какое пиво?
– Откуда я знаю? Это был псих.
Грей прочитал первую страницу и перелистал еще несколько. Он становился все серьезнее.
– Это политика, – сказал он. – Своего рода манифест.
– Ты его хочешь – ты его имеешь, – сказала Селия. Позади остался Александровский сад, и они повернули на Большой Каменный мост.
Хьюго Грей собирался бегло просмотреть неожиданный подарок и затем спокойно выбросить его в мусорную корзину. Но, прочитав десяток страниц, Грей решил попросить о встрече с начальником отделения – проницательным шотландцем с острым умом.
Кабинет начальника ежедневно проверялся на наличие «жучков», но действительно секретные совещания проводились всегда в «пузыре». Это странное сооружение представляло собой помещение для совещаний, подвешенное на прочных балках таким образом, что его со всех сторон окружало пустое пространство. Регулярно проверяемый внутри и снаружи, «пузырь» считался недосягаемым для вражеской разведки. Грей не чувствовал достаточной уверенности, чтобы просить о встрече в «пузыре».
– Ну что, парень? – сказал начальник.
– Послушайте, Джок. Не знаю, не отнимаю ли я у вас напрасно время… Скорее всего именно так. Прошу прощения. Но вчера произошло нечто странное. Какой-то старик бросил это в машину Селии Стоун. Вы ее знаете? Эта девушка – помощник пресс-атташе. Может быть, тут ничего нет…
Он замялся. Начальник разглядывал его поверх полусфер своих очков.
– Бросил ей в машину? – тихо повторил он.
– Она так говорит. Просто распахнул дверцу, бросил это внутрь, попросил передать послу и ушел.
Начальник отделения протянул руку за черной папкой, на которой отпечатались подошвы Грея.
– Что за человек? – спросил он.
– Старый, оборванный, заросший щетиной. Похож на бродягу. Напугал ее до смерти.
– Возможно, прошение?…
– Она так и подумала. Собиралась выбросить. Но сегодня утром она подвозила меня. И я прочитал кое-что по дороге. Это больше похоже на политику. Внутри на титульном листе стоит печать с логотипом СПС. Воспринимается так, словно написано Игорем Комаровым.
– Будущим президентом? Странно. Ладно, оставь ее мне.
– Спасибо, Джок, – сказал, поднимаясь, Грей. В британской Интеллидженс сервис поощрялось дружеское обращение по именам между младшими и старшими чиновниками. Считалось, что это создает чувство товарищества, принадлежности к одной семье, укрепляя понятие «мы и они», психологию, свойственную всем профессионалам этого странного ремесла. И только к одному шефу обращались «шеф» или «сэр».
Грей уже подошел к выходу и взялся за ручку двери, когда начальник остановил его.
– Маленькое дельце, парень. В советские времена дома строили халтурно, и стены делали тонкие. Они и теперь тонкие. Сегодня наш третий секретарь торгового представителя явился с красными от бессонницы глазами. К счастью, его благородная жена сейчас в Англии. В следующий раз не могли бы вы с восхитительной мисс Стоун вести себя капельку потише?
Хьюго Грей, красный, как кремлевские стены, вышел из комнаты. Начальник отделения отложил черную папку в сторону. Ему предстоял тяжелый день, и к одиннадцати его ожидал посол. Его превосходительство был занятым человеком и не желал, чтобы у него отнимали время на какие-то бумажки, подброшенные бродягами в служебную машину. И только ночью, задержавшись допоздна в своем кабинете, старший разведчик прочитал документ, который впоследствии станет известен под названием «Черный манифест».
До ноября 1986 года индийское посольство в Мадриде располагалось в красивом здании начала века, на Калье-Веласкес, 93. В День независимости в 1984 году индийский посол по традиции давал большой прием для ведущих членов испанского правительства и дипломатического корпуса. Как всегда, 15 августа.
Из– за страшной жары, царившей в Мадриде в этом месяце, а также потому, что август обычно является временем правительственных, парламентских и дипломатических каникул, многие важные персоны находились далеко от столицы и их представляли чиновники рангом пониже.
С точки зрения посла, это было достойно сожаления, но индусы едва ли могли изменить дату своего Дня независимости.
Американцев представлял поверенный в делах и сопровождавший его второй торговый секретарь, некий Джейсон Монк. Начальник отделения ЦРУ посольства отсутствовал, и Монк, заменивший его в отделении, замещал его и здесь.
Это был удачный для Монка год. Он с отличием окончил курсы испанского языка и получил повышение с Джи-эс-12 до Джи-эс-13. Государственный правительственный реестр должностей (Джи-эс) мало что значил для частного сектора, потому что это были тарифы для государственных служащих, но внутри ЦРУ это указывало не только на зарплату, но и на ранг, престижность и успехи в продвижении по службе.
Более того, при перетасовке высших чинов директор ЦРУ Уильям Кейси назначил нового заместителя директора по оперативной работе вместо Джона Стайна. Заместитель директора по оперативной работе является руководителем всей разведывательной деятельности управления, и ему подчиняется каждый действующий агент. Этим новым заместителем оказался человек, открывший и завербовавший Монка, – Кэри Джордан.
И наконец, по окончании испанского курса Монк получил назначение не в отдел Латинской Америки, а в отдел Западной Европы, где имелась всего одна испаноговорящая страна – Испания.
Не то чтобы Испания была враждебной территорией – совсем наоборот. Но для холостого тридцатичетырехлетнего офицера ЦРУ великолепие испанской столицы затмевало Тегусигальпу.
Благодаря добрым отношениям между Соединенными Штатами и их испанским союзником большая часть работы агентов ЦРУ состояла не из шпионажа в Испании, а из сотрудничества с местной контрразведкой и слежки за большими советскими и восточноевропейскими колониями дипломатов, в которых засело множество агентов противника. Всего за два месяца Монк сумел завязать дружеские отношения с испанским управлением внутренних дел, большинство старших офицеров которого служили еще во времена Франке и были ярыми антикоммунистами. Испытывая трудности с произношением имени «Джейсон», которое звучало по-испански как «Хасон», они прозвали молодого американца Эль Рубио, «рыжий», и полюбили его. Монк умел нравиться людям.
Было жарко, прием проходил по заведенному порядку; группы людей медленно перемещались по саду, пили шампанское, купленное на деньги индийского правительства, уже через десять секунд нагревавшееся в руке, и вели вежливые, но бессодержательные беседы, говоря совсем не то, что думали. Монк, сочтя, что он выполнил свой долг перед дядей Сэмом, уже собирался уходить, когда заметил знакомое лицо.
Пробравшись через толпу, он оказался позади этого человека и подождал, пока темно-серый костюм не закончит беседу с дамой в сари и не останется на секунду один. Стоя у него за спиной, Монк произнес по-русски:
– Итак, друг мой, что произошло с вашим сыном?
Человек замер, затем повернулся. И на его лице появилась улыбка.
– Спасибо, – сказал Николай Туркин, – он поправился. Он здоров и чувствует себя хорошо.
– Я рад, – ответил Монк. – И судя по всему, ваша карьера не пострадала.
Туркин кивнул. Принять от врага подарок считалось серьезным проступком, и если бы он доложил об этом, он никогда бы больше не выехал за пределы СССР. Но он был вынужден отдать себя на милость профессору Глазунову. У старого доктора тоже был сын, и в душе он считал, что его страна должна сотрудничать в вопросах медицины с лучшими научно-исследовательскими центрами всего мира. Он решил не доносить на молодого офицера и со скромным видом принимал восторженные поздравления коллег по случаю чудесного излечения мальчика.
– Слава Богу, нет, но висела на волоске, – ответил Туркин.
– Давайте поужинаем вместе, – предложил Монк. Русский насторожился. Монк шутливо поднял руки, как бы сдаваясь. – Никакой «ямы», обещаю.
Туркин расслабился. Они оба прекрасно понимали друг друга. То, что Монк говорит на безупречном русском языке, доказывало, что он, по всей видимости, только числится в торговом отделе американского посольства. А Монк знал, что Туркин работает в КГБ, вероятно, в зарубежной контрразведке, на что указывало его свободное общение с американцами. Слово, произнесенное Монком, раскрывало карты, но то, что он произнес его как шутку, указывало на предложение перемирия в «холодной войне». «Яма», или «холодная яма», – термин, обычно применяемый, когда агент одной разведки предлагает агенту другой стороны сменить команду.
Через три дня вечером они пришли, каждый отдельно, на узкую улочку в старом квартале Мадрида – Калле-де-лос-Чучилльерос, улицу Точильщиков ножей. Посередине этой улочки, скорее переулка, находится темная деревянная дверь, за которой ступени ведут вниз, в подвал с кирпичными арками, где когда-то, еще в средние века, был винный склад. Уже много лет здесь подавали традиционные испанские блюда. Старинные арки образовывали ниши, в каждой из которых стоял стол, и в одной из них и расположился со своим гостем Монк.
Еда была превосходной. Монк заказал бутылку «Маркес де Рискаль». Соблюдая вежливость, они не говорили о деле, а обсуждали жен и детей. Монк признался, что у него нет семьи. Маленький Юрий уже ходил в школу, а сейчас остался с бабушкой и дедушкой на каникулы. Вино выпили. Принесли вторую бутылку.
Монк сначала не понимал, что за учтивыми манерами Тур-кина кипит гнев: не против американцев, а против системы, которая чуть не убила его сына. Вторая бутылка «Маркеса» была выпита почти до дна, когда он неожиданно спросил:
– Вы довольны, что работаете на ЦРУ?
«Яма»? – подумал Монк. – Неужели этот идиот пытается завербовать меня ?"
– Вполне доволен, – небрежно сказал он. Разливая вино, он смотрел на бутылку, а не на русского.
– Если у вас возникают проблемы, вам помогают ваши люди?
Монк продолжал смотреть на льющееся вино, его рука не дрогнула.
– Конечно. Наши люди сделают все возможное ради вас, если вам требуется помощь. Это входит в наш кодекс.
– Должно быть, хорошо работать на людей, которые так свободны, – заметил Туркин.
Монк наконец поставил бутылку и посмотрел на Туркина. Он обещал ему, что «ямы» не будет, но русский устроил ее для себя сам.
– Почему бы и нет? Послушайте, друг мой, система, на которую работаете вы, изменится. И теперь уже скоро. Мы поможем ей измениться быстрее. Юрий вырастет и будет жить как свободный человек.
Андропов умер, несмотря на медикаменты из Лондона. Его сменил другой старец – Константин Черненко, которого приходилось поддерживать под мышки. Но шли слухи, что в Кремле пахнуло свежим ветром, появился более молодой Горбачев. Когда принесли кофе, Туркин был завербован: он остается «на месте», в самом сердце КГБ, но работать будет на ЦРУ.
Монку повезло, что его начальник, шеф отделения, уехал в отпуск. Будь он на месте, Монку пришлось бы передать Туркина в другие руки. Вместо этого ему самому выпало зашифровывать сверхсекретное сообщение в Лэнгли о состоявшейся вербовке. Безусловно, вначале оно было встречено со скептицизмом.
Майор контрразведки, из самого центра КГБ, представлял собой ценную добычу. До конца лета, тайно встречаясь в разных концах Мадрида, Монк многое узнал о своем русском сверстнике.
Родился в Омске, Западная Сибирь, в 1951 году, сын инженера, работавшего в военной промышленности. В восемнадцать лет Туркин не сумел поступить в университет, как ему хотелось, и пошел в армию. Его зачислили в пограничные войска, номинально находившиеся в ведении КГБ. Там его заметили и направили в училище имени Дзержинского на факультет контрразведки, где он выучил английский. Учился он блестяще.
В составе небольшой группы его перевели в подготовительный центр внешней разведки КГБ, престижный институт. Как и Монк по другую сторону земного шара, он был отмечен как в высшей степени перспективный курсант. По окончании с отличием Туркину разрешили работать в управлении "К" Первого главного управления – контрразведке – в рамках службы сбора информации.
Когда Туркину исполнилось двадцать семь лет, в 1978 году, он женился, и в том же году у него родился сын Юрий. В 1982 году он получил свое первое назначение за границу, в Найроби; его основным заданием было попытаться проникнуть в отделение ЦРУ в Кении и вербовать агентов. Его работа там завершилась раньше срока из-за болезни сына.
В октябре 1984 года Туркин передал свой первый пакет для ЦРУ. Зная, что введена совершенно новая система связи, Монк доставил пакет в Лэнгли сам. Это оказался настоящий динамит. Туркин взорвал почти всю оперативную сеть КГБ в Испании. Чтобы не «засветить» свой источник информации, американцы передавали материал испанцам по частям, стараясь, чтобы каждый арест агентов, шпионивших для Москвы, казался случайной удачей или результатом хорошей работы испанских сыщиков. И каждый раз КГБ получал возможность узнать через Туркина, что агент сам допустил глупую ошибку, приведшую к провалу. Москва ничего не подозревала, хотя потеряла всю иберийскую оперативную сеть.
За три года пребывания в Мадриде Туркин вырос до помощника резидента и, таким образом, получил доступ почти ко всем материалам. В 1987 году его перевели в Москву, через год он возглавил отделение управления "К" – части огромного аппарата КГБ в Восточной Германии и оставался там до окончательного ухода советских войск в 1990 году после паления Берлинской стены. И все это время, несмотря на то что он передавал сотни записок и пакетов через тайники и условные места, он всегда настаивал, что будет иметь дело только с одним человеком, его другом за Берлинской стеной, – Джейсоном Монком. Такая договоренность была необычной. За шесть лет работы большинство шпионов меняют по нескольку руководителей, или «кураторов», но Туркин настаивал, и Лэнгли пришлось примириться.
Когда осенью 1986 года Монк вернулся в Лэнгли, его вызвал к себе в кабинет Кэри Джордан.
– Я видел материалы, – сказал новый заместитель директора по оперативной работе. – Хорошо. Мы думали, он может оказаться двойным агентом, но все испанские агенты, выданные им, – класса А. Твой человек на уровне. Хорошая работа. – Монк кивнул в знак признательности. – Есть еще один вопрос, – продолжал Джордан. – Я начал играть в эти игры не пять минут назад. Твой доклад о вербовке вполне удовлетворителен, но тут есть что-то еще, не так ли? Каковы истинные причины его добровольного перехода?
Монк рассказал заместителю директора то, чего не было в его докладной, – о болезни сына Туркина в Найроби и лекарствах из госпиталя Уолтера Рида.
– Мне следует выгнать тебя, – произнес наконец Джордан. Он встал и подошел кокну. В лесу по берегам Потомака сияли красные и золотые, готовые упасть на землю листья буковых деревьев и берез. – Господи, – сказал он через несколько минут, – я не знаю ни одного человека в управлении, который бы дал ему уйти, не требуя услуги за эти медикаменты. Ты мог бы и не увидеть его никогда больше. Мадрид – счастливая случайность. Знаешь, что говорил Наполеон о генералах?
В это время Селия Стоун со счастливой улыбкой скатилась со своего любовника и потянулась за сигаретой. Вообще-то она курила мало, но это был тот самый особый случай. Хьюго Грей, лежа на спине в ее постели, все еще тяжело дышал. Он был крепким молодым человеком, державшим себя в форме при помощи тенниса и плавания, но в предыдущие два часа ему пришлось выложиться как следует.
Он не в первый раз задумался, почему Бог устроил так, что аппетит жаждущей любви женщины всегда превосходит возможности мужчины. Это крайне несправедливо.
В темноте Селия Стоун с удовольствием затянулась: никотин – это то что надо. Склонившись над любовником, она растрепала его темно-каштановые кудри.
– Как, черт побери, ты можешь быть атташе по культуре? – насмешливо спросила она. – Ты не отличишь Тургенева от Лермонтова.
– А мне и не надо, – проворчал Грей. – Предполагается, что я должен рассказывать русским о нашей культуре – Шекспире, Бронте и все такое.
– И поэтому ты должен ходить на совещания к начальнику отдела?
Грей рывком приподнялся и, схватив ее за плечо, прошипел в ухо:
– Замолчи, Селия. Здесь могут прослушивать.
Обиженная Селия встала с постели и пошла на кухню сварить кофе. Она не понимала, почему Хьюго так задевают ее шутки. Ведь то, чем он занимался в посольстве на самом деле, не было для большинства коллег секретом. И они не ошибались в своих догадках, конечно. В прошлом месяце Хьюго Грей стал третьим и младшим членом московского отделения Интеллидженс сервис. Когда-то, в старое доброе время, в разгар «холодной войны», оно было значительно больше. Но времена меняются, а бюджет сокращается. Находящаяся в состоянии разрухи Россия не представляла теперь значительной угрозы для Запада.
Более важным было то, что девяносто процентов секретов стали доступны, и подчас за минимальную плату. Даже в бывшем КГБ появился офицер по связям с прессой. А на другой стороне центра города, в посольстве США, работников ЦРУ едва хватило бы на футбольную команду.
Но Хьюго Грей был молод, полон энтузиазма и убежден, что квартиры дипломатов до сих пор прослушиваются. Коммунизм, может быть, и ушел, но рожденная им паранойя процветала. Конечно, он был прав, но агенты ФСБ уже вычислили его и были вполне счастливы.
Неизвестно почему названный так, бульвар Энтузиастов – самая ветхая, неприглядная и нищая часть Москвы. Эта улица расположена таким образом, что на нее стекают потоки загрязненного воздуха из цехов химического комбината, на трубах которого установлены фильтры, больше похожие на сетку теннисной ракетки. Поэтому энтузиазм был заметен только среди тех жителей, которым предстояло уехать отсюда.
Согласно личному делу, Леонид Зайцев жил со своей дочерью, ее мужем, водителем грузовика, и их ребенком. В половине первого по-летнему теплой ночи, когда к дому подъехала блестящая черная «чайка», ее водитель высунул голову наружу, пытаясь разглядеть грязные таблички с названиями улиц.
У зятя, конечно, была другая фамилия, и им пришлось потратить время, чтобы узнать у разбуженного соседа на первом этаже, что нужная семья живет на пятом. Лифт отсутствовал. Четыре человека тяжелым шагом поднялись по лестнице и забарабанили в облупившуюся дверь.
Открывшая им женщина, заспанная, с тупым взглядом опухших глаз, выглядела лет на десять старше своих тридцати пяти. Гришин действовал вежливо, но настойчиво. Его люди, оттолкнув женщину, вошли в квартиру и начали обыск. Обыскивать было почти нечего – квартирка была крошечной: две комнаты, вонючая уборная и кухонная ниша за занавеской.
Женщина спала на двуспальной кровати со своим шестилетним сыном в одной из комнат. Ребенок проснулся и начал хныкать, а затем, когда кровать перевернули, чтобы убедиться, что под ней никто не прячется, громко заплакал. Открыли и обыскали два жалких фанерных шкафа.
В соседней комнате дочь Зайцева беспомощно показала на стоящую у стены раскладушку, на которой обычно спал ее отец, и объяснила, что ее муж уже два дня как уехал в Минск. Разрыдавшись (ребенок последовал ее примеру), она сообщила, что отец накануне не вернулся утром с работы. Она беспокоилась, но не заявила о его исчезновении. Подумала – может быть, заснул где-нибудь на скамейке в парке.
Оказалось достаточно десяти минут, чтобы убедиться, что в квартире никто не прячется. Гришину было ясно, что женщина слишком напугана и к тому же глупа, чтобы лгать. Через полчаса они уехали.
Гришин приказал не возвращаться в центр Москвы, а ехать за город, где в лагере, в сорока километрах от Москвы, держали Акопова. И до утра он сам допрашивал несчастного секретаря. Перед рассветом тот, рыдая, признался, что мог оставить этот важный документ на столе. Такого с ним никогда не случалось. Он никак не мог понять, как он забыл запереть его в сейфе. Акопов молил о прощении. Гришин кивал и похлопывал его по спине.
Выйдя из казармы, он подозвал одного из своих самых верных помощников.
– День будет душным и жарким. Наш друг сильно расстроен. Думаю, купание на восходе солнца ему не повредит. – И поехал обратно в город.
Если роковая папка осталась на столе Акопова, рассуждал Гришин, то ее мог по ошибке выбросить уборщик. Или взять с собой. Первое не подходит. Мусор из штаб-квартиры партии всегда сохраняется несколько дней, до тех пор пока его не сожгут при свидетелях. Бумаги из мусора за прошлый вечер тщательно перебрали, лист за листом. Ничего. Итак, унес с собой уборщик. Почему полуграмотный старик сделал это, зачем ему могла понадобиться эта папка, Гришин не мог себе представить. Только старик может это объяснить. И он объяснит.
Прежде чем нормальные люди сели завтракать, он отправил своих людей, всех в штатской одежде, на улицы Москвы на поиски старика в потертой солдатской шинели. У него не нашлось фотографии, но словесный портрет был подробным и точным.
Однако задача оказалась непростой даже для сыщиков полковника Гришина. Если, как подозревал Гришин, Зайцев теперь живет на улице, придется проверять каждого бродягу, которых великое множество. Но лишь у одного из них три стальных зуба и папка в черном переплете. И он, и папка нужны немедленно. Озадаченные, но послушные гвардейцы, несмотря на жаркий день, тщательно прочесывали Москву.
Лэнглн, декабрь 1983 года
Джейсон Монк встал из-за стола, потянулся и решил спуститься в буфет. Месяц назад, когда он вернулся из Найроби, ему сообщили, что его служебные донесения оценены как хорошие. а в некоторых случаях – как в высшей степени хорошие. Повышение по службе рассматривается, а начальник африканского отдела доволен, но сожалеет, что потеряет его.
По прибытии Монк узнал, что записан на курс испанского языка, который начнется сразу после рождественских каникул. Испанский будет его третьим языком, но он откроет перед Монком двери латиноамериканского отдела.
Южная Америка представляла собой обширную территорию, имеющую большое значение не только потому, что находилась по соседству и под влиянием США, как предписывала «доктрина Монро», но и потому, что являлась наипервейшей целью советского блока, который нацелился на нее как на плацдарм для восстаний, подрывной деятельности и коммунистической революции. КГБ проводил большую операцию к югу от Рио-Гранде. которую ЦРУ решительно намеревалось пресечь. В тридцать три года для Монка Южная Америка была хорошей ступенькой в его карьере.
Он помешивал кофе, когда почувствовал, что кто-то остановился у его столика.
– Великолепный загар, – произнес голос.
Монк поднял глаза. Он узнал человека, который, улыбаясь, смотрел на него. Он поднялся, но человек жестом удержал его – милость аристократа к простолюдину.
Монк удивился. Он знал, что заговоривший с ним был одним из главных людей в оперативном управлении, потому что кто-то показал на него Монку в коридоре как на вновь назначенного начальника советского отдела группы контрразведки в советско-восточноевропейском отделении. Что поразило Монка, так это его невзрачная внешность. Они были почти одного роста, на два дюйма ниже шести футов, но человек, подошедший к Монку, будучи старше всего на девять лет, выглядел очень плохо. Монк заметил сальные, зализанные назад волосы, густые усы, закрывающие верхнюю губу слабого, тщеславного рта, совиные близорукие глаза.
– Три года в Кении, – сказал Монк, чтобы объяснить свой загар.
– Снова в продуваемый ветрами Вашингтон, а? – произнес человек.
Внутренняя антенна Монка улавливала недобрые флюиды. В глазах собеседника таилась насмешка. Казалось, они говорили: «А я намного умнее тебя. Я и в самом деле очень умный».
– Да, сэр, – ответил Монк.
К нему протянулась рука с потемневшими от никотина пальцами. Монк заметил это. а также красные прожилки на кончике носа, что часто выдает большого пьяницу. Он встал и одарил собеседника улыбкой, которую девушки из машбюро называли между собой «сумасшедшей».
– А вы, должно быть… – начал человек.
– Монк. Джейсон Монк.
– Приятно познакомиться, Джейсон. Я – Олдрич Эймс.
Обычно сотрудники посольства не работали в субботу, тем более в жаркий летний день, когда могли бы провести уик-энд за городом, но смерть Президента России создала кучу лишней работы, и пришлось потрудиться в выходной.
Если бы машина Хьюго Грея завелась в то утро, многие люди, умершие вскоре, остались бы живы, а мир пошел бы другой дорогой. Но свечи зажигания подчиняются своим законам. После отчаянных попыток завести мотор Грей побежал за подъезжавшим к барьеру красным «ровером» и постучал по стеклу. Селия Стоун распахнула дверцу.
Он сел рядом, машина выехала на Кутузовский проспект и направилась мимо гостиницы «Украина» в сторону Арбата и Кремля. На полу под ногами у него что-то зашуршало. Он нагнулся и опустил руку.
– Твой договор на акции «Известий»? – спросил он.
Она скосила глаза и узнала папку, которую он держал в руках.
– О Господи, я собиралась выбросить ее вчера. Какой-то сумасшедший старик бросил ее в машину. Напугал меня до смерти.
– Еще одно прошение, – заметил Грей. – Конца им нет. Обычно просят визу, конечно. – Он раскрыл черную обложку и посмотрел на титульный лист. – Нет. это больше о политике.
– Прекрасно. Я – мистер Псих, а вот мой план спасения мира. Просто передайте его послу.
– Он так сказал? «Передайте его послу»?
– Ага, так, и еще – «спасибо за пиво».
– Какое пиво?
– Откуда я знаю? Это был псих.
Грей прочитал первую страницу и перелистал еще несколько. Он становился все серьезнее.
– Это политика, – сказал он. – Своего рода манифест.
– Ты его хочешь – ты его имеешь, – сказала Селия. Позади остался Александровский сад, и они повернули на Большой Каменный мост.
Хьюго Грей собирался бегло просмотреть неожиданный подарок и затем спокойно выбросить его в мусорную корзину. Но, прочитав десяток страниц, Грей решил попросить о встрече с начальником отделения – проницательным шотландцем с острым умом.
Кабинет начальника ежедневно проверялся на наличие «жучков», но действительно секретные совещания проводились всегда в «пузыре». Это странное сооружение представляло собой помещение для совещаний, подвешенное на прочных балках таким образом, что его со всех сторон окружало пустое пространство. Регулярно проверяемый внутри и снаружи, «пузырь» считался недосягаемым для вражеской разведки. Грей не чувствовал достаточной уверенности, чтобы просить о встрече в «пузыре».
– Ну что, парень? – сказал начальник.
– Послушайте, Джок. Не знаю, не отнимаю ли я у вас напрасно время… Скорее всего именно так. Прошу прощения. Но вчера произошло нечто странное. Какой-то старик бросил это в машину Селии Стоун. Вы ее знаете? Эта девушка – помощник пресс-атташе. Может быть, тут ничего нет…
Он замялся. Начальник разглядывал его поверх полусфер своих очков.
– Бросил ей в машину? – тихо повторил он.
– Она так говорит. Просто распахнул дверцу, бросил это внутрь, попросил передать послу и ушел.
Начальник отделения протянул руку за черной папкой, на которой отпечатались подошвы Грея.
– Что за человек? – спросил он.
– Старый, оборванный, заросший щетиной. Похож на бродягу. Напугал ее до смерти.
– Возможно, прошение?…
– Она так и подумала. Собиралась выбросить. Но сегодня утром она подвозила меня. И я прочитал кое-что по дороге. Это больше похоже на политику. Внутри на титульном листе стоит печать с логотипом СПС. Воспринимается так, словно написано Игорем Комаровым.
– Будущим президентом? Странно. Ладно, оставь ее мне.
– Спасибо, Джок, – сказал, поднимаясь, Грей. В британской Интеллидженс сервис поощрялось дружеское обращение по именам между младшими и старшими чиновниками. Считалось, что это создает чувство товарищества, принадлежности к одной семье, укрепляя понятие «мы и они», психологию, свойственную всем профессионалам этого странного ремесла. И только к одному шефу обращались «шеф» или «сэр».
Грей уже подошел к выходу и взялся за ручку двери, когда начальник остановил его.
– Маленькое дельце, парень. В советские времена дома строили халтурно, и стены делали тонкие. Они и теперь тонкие. Сегодня наш третий секретарь торгового представителя явился с красными от бессонницы глазами. К счастью, его благородная жена сейчас в Англии. В следующий раз не могли бы вы с восхитительной мисс Стоун вести себя капельку потише?
Хьюго Грей, красный, как кремлевские стены, вышел из комнаты. Начальник отделения отложил черную папку в сторону. Ему предстоял тяжелый день, и к одиннадцати его ожидал посол. Его превосходительство был занятым человеком и не желал, чтобы у него отнимали время на какие-то бумажки, подброшенные бродягами в служебную машину. И только ночью, задержавшись допоздна в своем кабинете, старший разведчик прочитал документ, который впоследствии станет известен под названием «Черный манифест».
Мадрид, август 1984 года
До ноября 1986 года индийское посольство в Мадриде располагалось в красивом здании начала века, на Калье-Веласкес, 93. В День независимости в 1984 году индийский посол по традиции давал большой прием для ведущих членов испанского правительства и дипломатического корпуса. Как всегда, 15 августа.
Из– за страшной жары, царившей в Мадриде в этом месяце, а также потому, что август обычно является временем правительственных, парламентских и дипломатических каникул, многие важные персоны находились далеко от столицы и их представляли чиновники рангом пониже.
С точки зрения посла, это было достойно сожаления, но индусы едва ли могли изменить дату своего Дня независимости.
Американцев представлял поверенный в делах и сопровождавший его второй торговый секретарь, некий Джейсон Монк. Начальник отделения ЦРУ посольства отсутствовал, и Монк, заменивший его в отделении, замещал его и здесь.
Это был удачный для Монка год. Он с отличием окончил курсы испанского языка и получил повышение с Джи-эс-12 до Джи-эс-13. Государственный правительственный реестр должностей (Джи-эс) мало что значил для частного сектора, потому что это были тарифы для государственных служащих, но внутри ЦРУ это указывало не только на зарплату, но и на ранг, престижность и успехи в продвижении по службе.
Более того, при перетасовке высших чинов директор ЦРУ Уильям Кейси назначил нового заместителя директора по оперативной работе вместо Джона Стайна. Заместитель директора по оперативной работе является руководителем всей разведывательной деятельности управления, и ему подчиняется каждый действующий агент. Этим новым заместителем оказался человек, открывший и завербовавший Монка, – Кэри Джордан.
И наконец, по окончании испанского курса Монк получил назначение не в отдел Латинской Америки, а в отдел Западной Европы, где имелась всего одна испаноговорящая страна – Испания.
Не то чтобы Испания была враждебной территорией – совсем наоборот. Но для холостого тридцатичетырехлетнего офицера ЦРУ великолепие испанской столицы затмевало Тегусигальпу.
Благодаря добрым отношениям между Соединенными Штатами и их испанским союзником большая часть работы агентов ЦРУ состояла не из шпионажа в Испании, а из сотрудничества с местной контрразведкой и слежки за большими советскими и восточноевропейскими колониями дипломатов, в которых засело множество агентов противника. Всего за два месяца Монк сумел завязать дружеские отношения с испанским управлением внутренних дел, большинство старших офицеров которого служили еще во времена Франке и были ярыми антикоммунистами. Испытывая трудности с произношением имени «Джейсон», которое звучало по-испански как «Хасон», они прозвали молодого американца Эль Рубио, «рыжий», и полюбили его. Монк умел нравиться людям.
Было жарко, прием проходил по заведенному порядку; группы людей медленно перемещались по саду, пили шампанское, купленное на деньги индийского правительства, уже через десять секунд нагревавшееся в руке, и вели вежливые, но бессодержательные беседы, говоря совсем не то, что думали. Монк, сочтя, что он выполнил свой долг перед дядей Сэмом, уже собирался уходить, когда заметил знакомое лицо.
Пробравшись через толпу, он оказался позади этого человека и подождал, пока темно-серый костюм не закончит беседу с дамой в сари и не останется на секунду один. Стоя у него за спиной, Монк произнес по-русски:
– Итак, друг мой, что произошло с вашим сыном?
Человек замер, затем повернулся. И на его лице появилась улыбка.
– Спасибо, – сказал Николай Туркин, – он поправился. Он здоров и чувствует себя хорошо.
– Я рад, – ответил Монк. – И судя по всему, ваша карьера не пострадала.
Туркин кивнул. Принять от врага подарок считалось серьезным проступком, и если бы он доложил об этом, он никогда бы больше не выехал за пределы СССР. Но он был вынужден отдать себя на милость профессору Глазунову. У старого доктора тоже был сын, и в душе он считал, что его страна должна сотрудничать в вопросах медицины с лучшими научно-исследовательскими центрами всего мира. Он решил не доносить на молодого офицера и со скромным видом принимал восторженные поздравления коллег по случаю чудесного излечения мальчика.
– Слава Богу, нет, но висела на волоске, – ответил Туркин.
– Давайте поужинаем вместе, – предложил Монк. Русский насторожился. Монк шутливо поднял руки, как бы сдаваясь. – Никакой «ямы», обещаю.
Туркин расслабился. Они оба прекрасно понимали друг друга. То, что Монк говорит на безупречном русском языке, доказывало, что он, по всей видимости, только числится в торговом отделе американского посольства. А Монк знал, что Туркин работает в КГБ, вероятно, в зарубежной контрразведке, на что указывало его свободное общение с американцами. Слово, произнесенное Монком, раскрывало карты, но то, что он произнес его как шутку, указывало на предложение перемирия в «холодной войне». «Яма», или «холодная яма», – термин, обычно применяемый, когда агент одной разведки предлагает агенту другой стороны сменить команду.
Через три дня вечером они пришли, каждый отдельно, на узкую улочку в старом квартале Мадрида – Калле-де-лос-Чучилльерос, улицу Точильщиков ножей. Посередине этой улочки, скорее переулка, находится темная деревянная дверь, за которой ступени ведут вниз, в подвал с кирпичными арками, где когда-то, еще в средние века, был винный склад. Уже много лет здесь подавали традиционные испанские блюда. Старинные арки образовывали ниши, в каждой из которых стоял стол, и в одной из них и расположился со своим гостем Монк.
Еда была превосходной. Монк заказал бутылку «Маркес де Рискаль». Соблюдая вежливость, они не говорили о деле, а обсуждали жен и детей. Монк признался, что у него нет семьи. Маленький Юрий уже ходил в школу, а сейчас остался с бабушкой и дедушкой на каникулы. Вино выпили. Принесли вторую бутылку.
Монк сначала не понимал, что за учтивыми манерами Тур-кина кипит гнев: не против американцев, а против системы, которая чуть не убила его сына. Вторая бутылка «Маркеса» была выпита почти до дна, когда он неожиданно спросил:
– Вы довольны, что работаете на ЦРУ?
«Яма»? – подумал Монк. – Неужели этот идиот пытается завербовать меня ?"
– Вполне доволен, – небрежно сказал он. Разливая вино, он смотрел на бутылку, а не на русского.
– Если у вас возникают проблемы, вам помогают ваши люди?
Монк продолжал смотреть на льющееся вино, его рука не дрогнула.
– Конечно. Наши люди сделают все возможное ради вас, если вам требуется помощь. Это входит в наш кодекс.
– Должно быть, хорошо работать на людей, которые так свободны, – заметил Туркин.
Монк наконец поставил бутылку и посмотрел на Туркина. Он обещал ему, что «ямы» не будет, но русский устроил ее для себя сам.
– Почему бы и нет? Послушайте, друг мой, система, на которую работаете вы, изменится. И теперь уже скоро. Мы поможем ей измениться быстрее. Юрий вырастет и будет жить как свободный человек.
Андропов умер, несмотря на медикаменты из Лондона. Его сменил другой старец – Константин Черненко, которого приходилось поддерживать под мышки. Но шли слухи, что в Кремле пахнуло свежим ветром, появился более молодой Горбачев. Когда принесли кофе, Туркин был завербован: он остается «на месте», в самом сердце КГБ, но работать будет на ЦРУ.
Монку повезло, что его начальник, шеф отделения, уехал в отпуск. Будь он на месте, Монку пришлось бы передать Туркина в другие руки. Вместо этого ему самому выпало зашифровывать сверхсекретное сообщение в Лэнгли о состоявшейся вербовке. Безусловно, вначале оно было встречено со скептицизмом.
Майор контрразведки, из самого центра КГБ, представлял собой ценную добычу. До конца лета, тайно встречаясь в разных концах Мадрида, Монк многое узнал о своем русском сверстнике.
Родился в Омске, Западная Сибирь, в 1951 году, сын инженера, работавшего в военной промышленности. В восемнадцать лет Туркин не сумел поступить в университет, как ему хотелось, и пошел в армию. Его зачислили в пограничные войска, номинально находившиеся в ведении КГБ. Там его заметили и направили в училище имени Дзержинского на факультет контрразведки, где он выучил английский. Учился он блестяще.
В составе небольшой группы его перевели в подготовительный центр внешней разведки КГБ, престижный институт. Как и Монк по другую сторону земного шара, он был отмечен как в высшей степени перспективный курсант. По окончании с отличием Туркину разрешили работать в управлении "К" Первого главного управления – контрразведке – в рамках службы сбора информации.
Когда Туркину исполнилось двадцать семь лет, в 1978 году, он женился, и в том же году у него родился сын Юрий. В 1982 году он получил свое первое назначение за границу, в Найроби; его основным заданием было попытаться проникнуть в отделение ЦРУ в Кении и вербовать агентов. Его работа там завершилась раньше срока из-за болезни сына.
В октябре 1984 года Туркин передал свой первый пакет для ЦРУ. Зная, что введена совершенно новая система связи, Монк доставил пакет в Лэнгли сам. Это оказался настоящий динамит. Туркин взорвал почти всю оперативную сеть КГБ в Испании. Чтобы не «засветить» свой источник информации, американцы передавали материал испанцам по частям, стараясь, чтобы каждый арест агентов, шпионивших для Москвы, казался случайной удачей или результатом хорошей работы испанских сыщиков. И каждый раз КГБ получал возможность узнать через Туркина, что агент сам допустил глупую ошибку, приведшую к провалу. Москва ничего не подозревала, хотя потеряла всю иберийскую оперативную сеть.
За три года пребывания в Мадриде Туркин вырос до помощника резидента и, таким образом, получил доступ почти ко всем материалам. В 1987 году его перевели в Москву, через год он возглавил отделение управления "К" – части огромного аппарата КГБ в Восточной Германии и оставался там до окончательного ухода советских войск в 1990 году после паления Берлинской стены. И все это время, несмотря на то что он передавал сотни записок и пакетов через тайники и условные места, он всегда настаивал, что будет иметь дело только с одним человеком, его другом за Берлинской стеной, – Джейсоном Монком. Такая договоренность была необычной. За шесть лет работы большинство шпионов меняют по нескольку руководителей, или «кураторов», но Туркин настаивал, и Лэнгли пришлось примириться.
Когда осенью 1986 года Монк вернулся в Лэнгли, его вызвал к себе в кабинет Кэри Джордан.
– Я видел материалы, – сказал новый заместитель директора по оперативной работе. – Хорошо. Мы думали, он может оказаться двойным агентом, но все испанские агенты, выданные им, – класса А. Твой человек на уровне. Хорошая работа. – Монк кивнул в знак признательности. – Есть еще один вопрос, – продолжал Джордан. – Я начал играть в эти игры не пять минут назад. Твой доклад о вербовке вполне удовлетворителен, но тут есть что-то еще, не так ли? Каковы истинные причины его добровольного перехода?
Монк рассказал заместителю директора то, чего не было в его докладной, – о болезни сына Туркина в Найроби и лекарствах из госпиталя Уолтера Рида.
– Мне следует выгнать тебя, – произнес наконец Джордан. Он встал и подошел кокну. В лесу по берегам Потомака сияли красные и золотые, готовые упасть на землю листья буковых деревьев и берез. – Господи, – сказал он через несколько минут, – я не знаю ни одного человека в управлении, который бы дал ему уйти, не требуя услуги за эти медикаменты. Ты мог бы и не увидеть его никогда больше. Мадрид – счастливая случайность. Знаешь, что говорил Наполеон о генералах?