Страница:
Он отверг идею Стива Фергюссона поднять курсантов среди ночи.
– Зачем? – сказал высокий гость из Лэнгли. – Люди не выспятся, будут злы и раздражительны. Они будут правы, если оценят эту нашу с вами выходку, мистер Фергюссон, как отъявленное самодурство. Разбудить мы их разбудим, в целях мобилизации духа, но за полчаса до обычного подъема. Пусть оценят и экстремальность ситуации, в которой будет проходить инспекция, и заботу о них начальства.
Олегу Давыдову снилась родная мореходка, дискотека, куда он пригласил Хельгу. Девушка сидела одна за столиком, к ней то и дело подходили товарищи Олега, но Хельга упорно отказывалась от их приглашений танцевать и грустно смотрела на Давыдова. А тот вел музыкальный вечер, ведь он был признанным диск-жокеем, и никак не мог оторваться от пульта.
Вдруг совсем не по теме вступили барабаны, потом ударил по ушам пронзительный звук тифона.
«Туманные сигналы!» – подумал штурман, сбрасывая одеяло и готовый бежать на мостик.
Нет, он был не в уютной каюте на «Вишере». Он был в шпионском Ликее. Это хозяева «Осьминога» зовут отрабатывать горький хлеб наемника.
Сигналы боевой тревоги, к которой уже были приучены курсанты, сменились командой «Общий сбор». Все три группы будущих разведчиков – младшая, средняя и старшая – выстроились на внутреннем, прикрытом стеклянной крышей, дворе виллы.
В каждой группе, разделенной на пятерки с опытным инструктором-наставником во главе, было по двадцать человек. Занятия с каждой пятеркой проводились отдельно, поощрялась и индивидуальная работа преподавателей с курсантом с глазу на глаз. Для проведения походов различной степени трудности, отработки полувоенных операций, тренировки крупных диверсионных акций пятерки сводились в группу.
Сейчас перед Сэмюэлем Ларкином и руководством «Осьминога» выстроились все шестьдесят питомцев-головорезов, учащихся Ликея, которые, впрочем, как и обитатели древнегреческого одноименного заведения, созданного великим Аристотелем, изучали философию. Не так глубоко и не для тех целей, которые преследовали перипатетики, жившие за две тысячи лет до них, а всего лишь для постижения кратко изложенных и в соответствующем духе препарированных трудов классиков марксизма-ленинизма.
Но философия в Ликее, конечно же, не была главным предметом. Скорее всего, главным было все остальное.
Из курсантов разведшколы готовили хороших радистов, подрывников, шифровальщиков. Их учили профессионально обращаться с фото – и киноаппаратурой, уметь мастерски прыгать с парашютом, водить машины и мотоциклы любых марок, плавать с аквалангом. И конечно стрелять: на звук, на вспышку света, через одежду, не поворачиваясь к объекту стрельбы, в падении, из двух пистолетов сразу.
А способы убийства без применения оружия? Их осваивалось множество, от знаменитого «шлагбаума», заимствованного из джиу-джитсу, до мгновенного удавливания жертвы, приема, которым пользовались члены таинственной индийской секты «душителей».
В Ликее учили также изготовлению наркотиков и ядов из подручных лекарственных средств, умению оказывать медицинскую помощь, вплоть до акушерской. Кроме того, курсанты постигали приемы конспирации, тайнопись, умение подделывать документы, обнаруживать и устанавливать аппараты для подслушивания. При случае они должны были вскрыть сейф не хуже любого «медвежатника». И, разумеется, они скрупулезно изучали методы советской контрразведки и органов государственной безопасности тех стран, в которых им предстояло работать, структуру и боевую технику их вооруженных сил.
Особое внимание уделяли в Ликее психологии. Здесь она, как и философия, носила практический характер. Курсантов учили коммуникабельности, умению завязывать необходимые знакомства, составлять индивидуальные и рабочие характеристики на тех лиц, которых они намеревались использовать для агентурной разработки.
Преподаванием шпионских наук занимались отнюдь не академические теоретики, а практики, которым было что передать тем, кто готовился прийти им на смену.
Преподаватели использовали исторический материал, связанный с действиями разведок в годы второй мировой войны, документальные, научно-популярные и художественные фильмы. Фильмы тщательно анализировались на предмет, как не следует поступать в реальной действительности, ибо в большинстве своем эти ленты были надуманными, представляли собой образчик пренебрежения здравым смыслом, незнания сценаристами и режиссерами жестоких законов разведки и контрразведки.
Просматривались с широким применением стоп-кадра учебные фильмы, в которых демонстрировались приемы наружного наблюдения за конкретным объектом, способы уклонения от слежки, «сбрасывание хвоста», методы конспирации. Эти кинокартины, снятые талантливыми и компетентными авторами были, пожалуй, одними из самых действенных учебных пособий разведшколы.
Чтобы снять с курсантов нагрузку, всепоглощающие часы натаскивания сменялись увеселительной программой, именовавшейся «кайф тайм-аут».
Питомцы Ликея получали видеокассеты с порнографическими фильмами. Как правило, фильмы были датского производства, а значит, отличались особой изощренностью, тягой к суперпикантным подробностям, крупному плану. Кто-то прокручивал эти ленты у себя в кельях, иные собирались группами у больших телевизоров, установленных в холлах. Буфет и бар, безалкогольные в будничные дни, начинали отпуск спиртного.
После просмотра фильмов курсантам, взбудораженным жидким дьяволом и экранным сексом, выдавались карманные деньги. Эта сумма составляла недельный заработок, но считалась поощрением Затем ликеисты отправлялись в город, на экскурсию по злачным местам. Каждый при этом хорошо знал, что перебор со спиртным, любой конфликт с полицейскими властями ему обойдется дорого. Администрация школы постоянно внушала подопечным, что им позволено все за исключением одного, быть в чем-либо замеченными. Принцип «не пойман – не вор» считался краеугольным камнем в системе подготовки обитателей виллы «Вера крус»…
Сэмюэль Ларкин поприветствовал собравшихся по тревоге курсантов разведшколы.
По плану, составленному Стивом Фергюссоном, после общего построения питомцы Ликея должны были продемонстрировать заместителю директора ЦРУ, чему они здесь научились. А завершалась инспекция школы дружеским банкетом, на котором Сэмюэль Ларкин хотел произнести речь-напутствие.
Когда возник вопрос, кто покажет боссу приемы специальной борьбы, Джон Бриггс выдвинул кандидатуру русского штурмана. Ему было известно, что Олег Давыдов мастер спорта по дзюдо, чемпион Ленинграда, да и в школе кое-чему выучился дополнительно, не подведет. А вот руководитель «Осьминога» не знал о прежних борцовских успехах нового курсанта – бывший доктор Кунин предложил Олегу не распространяться на этот счет – и согласился на поединок с едва скрываемым злорадством.
Стиву Фергюссону очень хотелось, чтоб протеже Сократа предстал перед Сэмюэлем Ларкиным в неприглядном свете. С этой целью он выставил против Давыдова инструктора по борьбе Ивара Йака, наполовину датчанина, наполовину финна, намекнув ему, чтобы тот хорошенько помочалил этого рюсся.
Но Ивару Йака самому пришлось худо. Когда он уверенно пошел на Олега, тот вроде бы струсил, уходил от захватов, едва ли не бегал от противника по ковру Но потом, никто и заметить не успел как, провел молниеносный захват, резко бросил Ивара Йака на ковер и тут же спокойно отошел к его кромке. Инструктор вскочил на ноги, бросился на Аргонавта и вновь оказался побежденным. В третий раз Давыдов решил его немного успокоить и дополнил бросок болевым приемом, стараясь при этом не изувечить. Как-никак, а имущество разведшколы…
Ошеломленный Ивар Йак с трудом встал на четвереньки, замотал головой, не в состоянии осознать, что же с ним приключилось. К нему подбежали, поставили на ноги, увели с ковра.
Восхищенный увиденным, Сэмюэль Ларкин тихонько поаплодировал Аргонавту.
– Подойдите ко мне, молодой человек, – попросил он Давыдова. – Наверно, вы и прежде занимались борьбой, так ведь?
– Немного, сэр, – небрежно махнул рукой Олег. – В порядке самодеятельности…
– Самодеятельность у русских многое значит, – возразил гость из Лэнгли. – Я хорошо знаю ваших соотечественников, мистер Давыдов. При увлечении каким-то делом ваши люди достигают больших высот, не становясь при этом профессионалами. Что ж, физически вы подготовлены блестяще. А каков ваш коэффициент интеллектуальности?
К такой постановке вопроса Давыдов никак не мог привыкнуть и замешкался с ответом, хотя и знал о собственном высоком коэффициенте интеллектуальности. Но для него сказать о нем было все равно, что на вопрос: «Хорошо ли у вас работает голова?» заявить: «Не просто хорошо, я вообще шибко умный».
Ответил Джон Бриггс.
– Ого! – сделал вид, что приятно удивился, Сэмюэль Ларкин (он знал про «ай-кю» Давыдова), – отличное сочетание сильного тела и большого ума. У вас завидное будущее, мой мальчик.
– А я всегда считал, что разведчики – люди без будущего, – глядя в глаза заместителю директора ЦРУ, сказал Олег. – Они живут и умирают в неизвестности…
– Так в этом же особая прелесть, мистер Давыдов! – воскликнул Сэмюэль Ларкин. – Вы достаточно умны, чтобы понять суетность открытого мира, который заполняют посредственности. Ведь дело, в котором вы сейчас участвуете, – один из главных инструментов предотвращения ядерного апокалипсиса! Вы слуга мира, мой мальчик… И должны испытывать чувство удовлетворения от осознания того, что принимаете участие в деле, которое является одним из важнейших в наши дни. Помните, что таких людей, как вы и ваши товарищи, не так уж много на планете. Ваша деятельность крайне необходима человечеству!
Олег Давыдов не сумел скрыть недоверчивой усмешки, мелькнувшей в глазах, и наблюдательный Сэмюэль Ларкин заметил это.
«Естественная реакция, – подумал он. – Если бы парень подобострастно внимал моим словам, то при его уме вывод был бы для меня однозначным: притворяется».
– Вы с некоторым сомнением отнеслись к моим словам, молодой человек, – сказал Сэмюэль Ларкин, – и это понятно. В вас еще сохранились прежние стереотипы, психологические установки, привитые официальной пропагандой. Там, откуда вы пришли, считают, что мир разделен на два враждебных лагеря. Следовательно, сотрудничество с противной стороной рассматривается как измена, предательство. От этого вы – не спорьте, это так – испытываете стрессовое состояние, хотя и не виноваты в случившемся. Не так ли?
Олег Давыдов кивнул, хотя и не понимал, куда этот человек клонит.
– У нас иная точка зрения на сотрудничество с противоположной стороной. Мы считаем, что нет никаких противоборствующих лагерей, есть единое человечество, жаждущее вечного мира. В наше время, когда ядерное оружие изменило мышление большинства людей, у человечества нет альтернативы всеобщему разоружению. Но разные правительства видят разные пути к нему. У них появляется искушение склонить другую сторону на свой путь поисков мира, при этом используются военные, экологические, политические средства. Это усложняет, тормозит процесс разрядки. И тогда в дело вступают разведчики. Они раскрывают козырные карты тех или иных правительств, не дают им блефовать во время мирных переговоров, и тем самым приближают такой желанный мир. Русские ребята не дают темнить в вопросах разоружения нашему президенту, а простые американские парни рыщут по секретным закоулкам России, чтобы избавить ее от искушения обвести Америку вокруг пальца. И те и другие делают одно благородное дело, принося в конечном итоге общую пользу человечеству.
«Лихо закручено, – подумал Давыдов, внимательно слушая Сэмюэля Ларкина. – Этот дедуля не так прост, как смотрится».
«Мой крестный папа еще хоть куда, – мысленно усмехнулся Джон Бриггс. – Это ж надо так завернуть! Конечно, Давыдова на подобной дешевке не проведешь, но именно бредовость идеи общего мира и разведчиков-херувимов в нем заставляет задуматься… И дает возможность полить елеем саднящие остатки совести».
Стиву Фергюссону слова Сэмюэля Ларкина про стремление разведчиков к миру не понравились. Конечно, руководитель «Осьминога» понимал, чем вызван этот теоретический экспромт высокопоставленного шпиона, но ему, с молоком матери впитавшему принципы разделения мира на мы и они, тяжело было слушать эти выкрутасы мистера Ларкина.
А пока он размышлял над тем, как сочетать заявление шефа с прежней идеологической линией обработки курсантов, паузой воспользовался Джон Бриггс. Увидев, что бывший штурман «Вишеры» понравился Сэмюэлю Ларкину, он решил закрепить успех Давыдова.
– Курсант Аргонавт зарекомендовал себя не только способным учеником, – сказал он. – Недавно он предложил руководству школы принципиально новый метод тренировки на выживание в экстремальных условиях.
– И в чем же он состоит? – заинтересованно спросил Сэмюэль Ларкин. – Пусть расскажет мистер Давыдов…
– Тут нет ничего нового, – пожал плечами Олег. – Мне казалось, что это всем известно… Я узнал, что здесь обучают обходиться минимальным количеством пищи, жить десять-пятнадцать суток на подножном корме. Я считаю, что такая установка усложняет положение оказавшегося без продуктов агента.
– И что же вы предложили?
– Сразу переходить на полное голодание. Я исходил из того, что здоровый человек может обходиться без пищи тридцать сорок дней. Трудно бывает в первые два-три дня Сильное чувство голода, слабость, головокружение. А потом организм переключается на внутренние резервы, и они позволяют в течение двух-трех недель вести активную жизнь. Но при условии полного голодания… Если при вас есть пища, но мало, не надо дробить ее, растягивать. Питайтесь, как ели до того, а потом разом переходите на полное голодание.
– Откуда вам это известно?
– Я сам участвовал в голодном походе. Мы шли на байдарках по реке Печоре шестнадцать дней и при этом пили только воду. А в последний день играли в волейбол… Я потерял пятнадцать процентов первоначального веса, но мог продолжать путь. Об этом писали наши газеты.
– Люди организации крайне внимательно читают их, а вот не заметили… Благодарю вас, мистер Давыдов. Я позабочусь о том, чтобы… Словом, реализуйте идею Аргонавта здесь, в «Вера крус», господа. Вы, Бриггс, представьте доклад о проведенном эксперименте лично мне. Надеюсь, мистер Давыдов не откажется еще раз совершить такой поход, уже в качестве инструктора, ради нашего святого дела? Тем более, по вашим словам, это не так уж страшно…
Никак не прореагировав на предложение заместителя директора ЦРУ, Олег спокойно ответил:
– Если есть установка на преодоление чувства голода, есть знание, что чувство голода и слабость через определенное время исчезнут, то переход на полное голодание произойдет довольно спокойно. И никаких поисков замены питанию – это только ухудшит положение…
– Вы так убежденно говорите, мистер Давыдов, – улыбнулся Сэмюэль Ларкин, – что я тотчас же готов отправиться с вами в голодный поход.
– Собирайтесь, сэр, – просто ответил Олег. – Не пожалеете.
VI
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
– Зачем? – сказал высокий гость из Лэнгли. – Люди не выспятся, будут злы и раздражительны. Они будут правы, если оценят эту нашу с вами выходку, мистер Фергюссон, как отъявленное самодурство. Разбудить мы их разбудим, в целях мобилизации духа, но за полчаса до обычного подъема. Пусть оценят и экстремальность ситуации, в которой будет проходить инспекция, и заботу о них начальства.
Олегу Давыдову снилась родная мореходка, дискотека, куда он пригласил Хельгу. Девушка сидела одна за столиком, к ней то и дело подходили товарищи Олега, но Хельга упорно отказывалась от их приглашений танцевать и грустно смотрела на Давыдова. А тот вел музыкальный вечер, ведь он был признанным диск-жокеем, и никак не мог оторваться от пульта.
Вдруг совсем не по теме вступили барабаны, потом ударил по ушам пронзительный звук тифона.
«Туманные сигналы!» – подумал штурман, сбрасывая одеяло и готовый бежать на мостик.
Нет, он был не в уютной каюте на «Вишере». Он был в шпионском Ликее. Это хозяева «Осьминога» зовут отрабатывать горький хлеб наемника.
Сигналы боевой тревоги, к которой уже были приучены курсанты, сменились командой «Общий сбор». Все три группы будущих разведчиков – младшая, средняя и старшая – выстроились на внутреннем, прикрытом стеклянной крышей, дворе виллы.
В каждой группе, разделенной на пятерки с опытным инструктором-наставником во главе, было по двадцать человек. Занятия с каждой пятеркой проводились отдельно, поощрялась и индивидуальная работа преподавателей с курсантом с глазу на глаз. Для проведения походов различной степени трудности, отработки полувоенных операций, тренировки крупных диверсионных акций пятерки сводились в группу.
Сейчас перед Сэмюэлем Ларкином и руководством «Осьминога» выстроились все шестьдесят питомцев-головорезов, учащихся Ликея, которые, впрочем, как и обитатели древнегреческого одноименного заведения, созданного великим Аристотелем, изучали философию. Не так глубоко и не для тех целей, которые преследовали перипатетики, жившие за две тысячи лет до них, а всего лишь для постижения кратко изложенных и в соответствующем духе препарированных трудов классиков марксизма-ленинизма.
Но философия в Ликее, конечно же, не была главным предметом. Скорее всего, главным было все остальное.
Из курсантов разведшколы готовили хороших радистов, подрывников, шифровальщиков. Их учили профессионально обращаться с фото – и киноаппаратурой, уметь мастерски прыгать с парашютом, водить машины и мотоциклы любых марок, плавать с аквалангом. И конечно стрелять: на звук, на вспышку света, через одежду, не поворачиваясь к объекту стрельбы, в падении, из двух пистолетов сразу.
А способы убийства без применения оружия? Их осваивалось множество, от знаменитого «шлагбаума», заимствованного из джиу-джитсу, до мгновенного удавливания жертвы, приема, которым пользовались члены таинственной индийской секты «душителей».
В Ликее учили также изготовлению наркотиков и ядов из подручных лекарственных средств, умению оказывать медицинскую помощь, вплоть до акушерской. Кроме того, курсанты постигали приемы конспирации, тайнопись, умение подделывать документы, обнаруживать и устанавливать аппараты для подслушивания. При случае они должны были вскрыть сейф не хуже любого «медвежатника». И, разумеется, они скрупулезно изучали методы советской контрразведки и органов государственной безопасности тех стран, в которых им предстояло работать, структуру и боевую технику их вооруженных сил.
Особое внимание уделяли в Ликее психологии. Здесь она, как и философия, носила практический характер. Курсантов учили коммуникабельности, умению завязывать необходимые знакомства, составлять индивидуальные и рабочие характеристики на тех лиц, которых они намеревались использовать для агентурной разработки.
Преподаванием шпионских наук занимались отнюдь не академические теоретики, а практики, которым было что передать тем, кто готовился прийти им на смену.
Преподаватели использовали исторический материал, связанный с действиями разведок в годы второй мировой войны, документальные, научно-популярные и художественные фильмы. Фильмы тщательно анализировались на предмет, как не следует поступать в реальной действительности, ибо в большинстве своем эти ленты были надуманными, представляли собой образчик пренебрежения здравым смыслом, незнания сценаристами и режиссерами жестоких законов разведки и контрразведки.
Просматривались с широким применением стоп-кадра учебные фильмы, в которых демонстрировались приемы наружного наблюдения за конкретным объектом, способы уклонения от слежки, «сбрасывание хвоста», методы конспирации. Эти кинокартины, снятые талантливыми и компетентными авторами были, пожалуй, одними из самых действенных учебных пособий разведшколы.
Чтобы снять с курсантов нагрузку, всепоглощающие часы натаскивания сменялись увеселительной программой, именовавшейся «кайф тайм-аут».
Питомцы Ликея получали видеокассеты с порнографическими фильмами. Как правило, фильмы были датского производства, а значит, отличались особой изощренностью, тягой к суперпикантным подробностям, крупному плану. Кто-то прокручивал эти ленты у себя в кельях, иные собирались группами у больших телевизоров, установленных в холлах. Буфет и бар, безалкогольные в будничные дни, начинали отпуск спиртного.
После просмотра фильмов курсантам, взбудораженным жидким дьяволом и экранным сексом, выдавались карманные деньги. Эта сумма составляла недельный заработок, но считалась поощрением Затем ликеисты отправлялись в город, на экскурсию по злачным местам. Каждый при этом хорошо знал, что перебор со спиртным, любой конфликт с полицейскими властями ему обойдется дорого. Администрация школы постоянно внушала подопечным, что им позволено все за исключением одного, быть в чем-либо замеченными. Принцип «не пойман – не вор» считался краеугольным камнем в системе подготовки обитателей виллы «Вера крус»…
Сэмюэль Ларкин поприветствовал собравшихся по тревоге курсантов разведшколы.
По плану, составленному Стивом Фергюссоном, после общего построения питомцы Ликея должны были продемонстрировать заместителю директора ЦРУ, чему они здесь научились. А завершалась инспекция школы дружеским банкетом, на котором Сэмюэль Ларкин хотел произнести речь-напутствие.
Когда возник вопрос, кто покажет боссу приемы специальной борьбы, Джон Бриггс выдвинул кандидатуру русского штурмана. Ему было известно, что Олег Давыдов мастер спорта по дзюдо, чемпион Ленинграда, да и в школе кое-чему выучился дополнительно, не подведет. А вот руководитель «Осьминога» не знал о прежних борцовских успехах нового курсанта – бывший доктор Кунин предложил Олегу не распространяться на этот счет – и согласился на поединок с едва скрываемым злорадством.
Стиву Фергюссону очень хотелось, чтоб протеже Сократа предстал перед Сэмюэлем Ларкиным в неприглядном свете. С этой целью он выставил против Давыдова инструктора по борьбе Ивара Йака, наполовину датчанина, наполовину финна, намекнув ему, чтобы тот хорошенько помочалил этого рюсся.
Но Ивару Йака самому пришлось худо. Когда он уверенно пошел на Олега, тот вроде бы струсил, уходил от захватов, едва ли не бегал от противника по ковру Но потом, никто и заметить не успел как, провел молниеносный захват, резко бросил Ивара Йака на ковер и тут же спокойно отошел к его кромке. Инструктор вскочил на ноги, бросился на Аргонавта и вновь оказался побежденным. В третий раз Давыдов решил его немного успокоить и дополнил бросок болевым приемом, стараясь при этом не изувечить. Как-никак, а имущество разведшколы…
Ошеломленный Ивар Йак с трудом встал на четвереньки, замотал головой, не в состоянии осознать, что же с ним приключилось. К нему подбежали, поставили на ноги, увели с ковра.
Восхищенный увиденным, Сэмюэль Ларкин тихонько поаплодировал Аргонавту.
– Подойдите ко мне, молодой человек, – попросил он Давыдова. – Наверно, вы и прежде занимались борьбой, так ведь?
– Немного, сэр, – небрежно махнул рукой Олег. – В порядке самодеятельности…
– Самодеятельность у русских многое значит, – возразил гость из Лэнгли. – Я хорошо знаю ваших соотечественников, мистер Давыдов. При увлечении каким-то делом ваши люди достигают больших высот, не становясь при этом профессионалами. Что ж, физически вы подготовлены блестяще. А каков ваш коэффициент интеллектуальности?
К такой постановке вопроса Давыдов никак не мог привыкнуть и замешкался с ответом, хотя и знал о собственном высоком коэффициенте интеллектуальности. Но для него сказать о нем было все равно, что на вопрос: «Хорошо ли у вас работает голова?» заявить: «Не просто хорошо, я вообще шибко умный».
Ответил Джон Бриггс.
– Ого! – сделал вид, что приятно удивился, Сэмюэль Ларкин (он знал про «ай-кю» Давыдова), – отличное сочетание сильного тела и большого ума. У вас завидное будущее, мой мальчик.
– А я всегда считал, что разведчики – люди без будущего, – глядя в глаза заместителю директора ЦРУ, сказал Олег. – Они живут и умирают в неизвестности…
– Так в этом же особая прелесть, мистер Давыдов! – воскликнул Сэмюэль Ларкин. – Вы достаточно умны, чтобы понять суетность открытого мира, который заполняют посредственности. Ведь дело, в котором вы сейчас участвуете, – один из главных инструментов предотвращения ядерного апокалипсиса! Вы слуга мира, мой мальчик… И должны испытывать чувство удовлетворения от осознания того, что принимаете участие в деле, которое является одним из важнейших в наши дни. Помните, что таких людей, как вы и ваши товарищи, не так уж много на планете. Ваша деятельность крайне необходима человечеству!
Олег Давыдов не сумел скрыть недоверчивой усмешки, мелькнувшей в глазах, и наблюдательный Сэмюэль Ларкин заметил это.
«Естественная реакция, – подумал он. – Если бы парень подобострастно внимал моим словам, то при его уме вывод был бы для меня однозначным: притворяется».
– Вы с некоторым сомнением отнеслись к моим словам, молодой человек, – сказал Сэмюэль Ларкин, – и это понятно. В вас еще сохранились прежние стереотипы, психологические установки, привитые официальной пропагандой. Там, откуда вы пришли, считают, что мир разделен на два враждебных лагеря. Следовательно, сотрудничество с противной стороной рассматривается как измена, предательство. От этого вы – не спорьте, это так – испытываете стрессовое состояние, хотя и не виноваты в случившемся. Не так ли?
Олег Давыдов кивнул, хотя и не понимал, куда этот человек клонит.
– У нас иная точка зрения на сотрудничество с противоположной стороной. Мы считаем, что нет никаких противоборствующих лагерей, есть единое человечество, жаждущее вечного мира. В наше время, когда ядерное оружие изменило мышление большинства людей, у человечества нет альтернативы всеобщему разоружению. Но разные правительства видят разные пути к нему. У них появляется искушение склонить другую сторону на свой путь поисков мира, при этом используются военные, экологические, политические средства. Это усложняет, тормозит процесс разрядки. И тогда в дело вступают разведчики. Они раскрывают козырные карты тех или иных правительств, не дают им блефовать во время мирных переговоров, и тем самым приближают такой желанный мир. Русские ребята не дают темнить в вопросах разоружения нашему президенту, а простые американские парни рыщут по секретным закоулкам России, чтобы избавить ее от искушения обвести Америку вокруг пальца. И те и другие делают одно благородное дело, принося в конечном итоге общую пользу человечеству.
«Лихо закручено, – подумал Давыдов, внимательно слушая Сэмюэля Ларкина. – Этот дедуля не так прост, как смотрится».
«Мой крестный папа еще хоть куда, – мысленно усмехнулся Джон Бриггс. – Это ж надо так завернуть! Конечно, Давыдова на подобной дешевке не проведешь, но именно бредовость идеи общего мира и разведчиков-херувимов в нем заставляет задуматься… И дает возможность полить елеем саднящие остатки совести».
Стиву Фергюссону слова Сэмюэля Ларкина про стремление разведчиков к миру не понравились. Конечно, руководитель «Осьминога» понимал, чем вызван этот теоретический экспромт высокопоставленного шпиона, но ему, с молоком матери впитавшему принципы разделения мира на мы и они, тяжело было слушать эти выкрутасы мистера Ларкина.
А пока он размышлял над тем, как сочетать заявление шефа с прежней идеологической линией обработки курсантов, паузой воспользовался Джон Бриггс. Увидев, что бывший штурман «Вишеры» понравился Сэмюэлю Ларкину, он решил закрепить успех Давыдова.
– Курсант Аргонавт зарекомендовал себя не только способным учеником, – сказал он. – Недавно он предложил руководству школы принципиально новый метод тренировки на выживание в экстремальных условиях.
– И в чем же он состоит? – заинтересованно спросил Сэмюэль Ларкин. – Пусть расскажет мистер Давыдов…
– Тут нет ничего нового, – пожал плечами Олег. – Мне казалось, что это всем известно… Я узнал, что здесь обучают обходиться минимальным количеством пищи, жить десять-пятнадцать суток на подножном корме. Я считаю, что такая установка усложняет положение оказавшегося без продуктов агента.
– И что же вы предложили?
– Сразу переходить на полное голодание. Я исходил из того, что здоровый человек может обходиться без пищи тридцать сорок дней. Трудно бывает в первые два-три дня Сильное чувство голода, слабость, головокружение. А потом организм переключается на внутренние резервы, и они позволяют в течение двух-трех недель вести активную жизнь. Но при условии полного голодания… Если при вас есть пища, но мало, не надо дробить ее, растягивать. Питайтесь, как ели до того, а потом разом переходите на полное голодание.
– Откуда вам это известно?
– Я сам участвовал в голодном походе. Мы шли на байдарках по реке Печоре шестнадцать дней и при этом пили только воду. А в последний день играли в волейбол… Я потерял пятнадцать процентов первоначального веса, но мог продолжать путь. Об этом писали наши газеты.
– Люди организации крайне внимательно читают их, а вот не заметили… Благодарю вас, мистер Давыдов. Я позабочусь о том, чтобы… Словом, реализуйте идею Аргонавта здесь, в «Вера крус», господа. Вы, Бриггс, представьте доклад о проведенном эксперименте лично мне. Надеюсь, мистер Давыдов не откажется еще раз совершить такой поход, уже в качестве инструктора, ради нашего святого дела? Тем более, по вашим словам, это не так уж страшно…
Никак не прореагировав на предложение заместителя директора ЦРУ, Олег спокойно ответил:
– Если есть установка на преодоление чувства голода, есть знание, что чувство голода и слабость через определенное время исчезнут, то переход на полное голодание произойдет довольно спокойно. И никаких поисков замены питанию – это только ухудшит положение…
– Вы так убежденно говорите, мистер Давыдов, – улыбнулся Сэмюэль Ларкин, – что я тотчас же готов отправиться с вами в голодный поход.
– Собирайтесь, сэр, – просто ответил Олег. – Не пожалеете.
VI
Когда Андрей Колотухин сказал о том, что на дачу приедет отец и заберет с собой не только его, но и Марину с девочкой, Бронислава Иосифовна сначала переполошилась – академик едет! – а затем быстро принялась готовить серьезный обед. Протесты Андрея, его уверения, что отец не любит суеты, предпочитает простую пищу и простое обращение, не помогли.
Матти Бьёрнсона, с которым Андрей встретился утром у станции, известие о приезде академика поначалу обескуражило. Он – связник «Осьминога» Викинг – получил задание резидентуры вступить в контакт с Мариной Резник, и выйти через нее на сына академика Колотухина. На дальнейшее у Викинга инструкций не было.
Этот аспирант Ленинградского университета, вполне серьезно работавший над диссертацией «Влияние скандинавской саги на русский средневековый эпос», вовсе не был заурядным шпионом, работающим за вознаграждение. Не было у Матти, сына состоятельного судовладельца, владевшего пароходной фирмой в Ухгуилласуне, и личной вражды к русским. Он сотрудничал с «Осьминогом» из-за любви к острым ощущениям. С детства увлекавшийся легендарными подвигами викингов, Матти мечтал о необыкновенной, полной романтических приключений жизни, а его готовили к коммерческой деятельности, старательно направляли по стопам отца-бизнесмена. Будучи подростком, Матти дважды убегал из дома и, пробравшись тайком на корабль, уходил в море. Его обнаруживали и из первого же порта отправляли в родительский дом.
Когда отец окончательно понял, что пароходный принц не желает принимать корону, он не стал препятствовать его намерению изучать историю викингов. В университете о склонности Матти к приключениям проведал преподаватель старо-норвежского языка – сотрудник ЦРУ, внедренный для работы среди скандинавской молодежи, отличающейся левыми взглядами. Специалист по сагам был неплохим психологом. Он подал Матти сотрудничество с ЦРУ как некую увлекательную, хотя и опасную игру, которой могут быть достойны лишь особо одаренные люди… Метод сей стар как мир, но продолжает действовать безупречно.
К моменту окончания университета Матти был уже опытным агентом, которого ценили в Лэнгли именно за то, что разведка была для него не куском хлеба и не отдушиной для выхода ненависти к России, а попросту хобби. Все тот же наставник осторожно натолкнул Матти на русский вариант его исторических поисков, ненавязчиво подсказал тему диссертации. С ней и отправился Матти Бьернсон в ленинградскую аспирантуру.
Легенда, с которой Матти явился на дачу в Кавголове, была простой. У себя на родине, в Ухгуилласуне, он познакомился с Борисом Куниным. Тот собирался в Южную Америку на три месяца, а пока его судно стояло в порту под погрузкой. Узнав, что Матти учится в Ленинграде и скоро там будет, Борис попросил передать небольшую посылку и письмо. Резники, мол, любимые его родственники, и ему, Кунину, хочется сделать им приятное.
Джон Бриггс хорошо знал, как предана ему Марина, и надеялся, что после соответствующей психологической обработки она согласится работать на него. Он лично проинструктировал Матти Бьернсона, как действовать, в деталях обрисовал характер и жизненные установки Марины и Брониславы Иосифовны.
Встреча в Кавголове с Андреем не была для Матти неожиданностью, ибо Викинг ее вычислил. Все получилось еще удачнее, чем планировалось. Андрей, попался ему по дороге, сам привел его в дом № 12 по улице Заозерной. Знакомство состоялось самым естественным образом.
– Привез Резникам посылку от племянника и кузена, – пояснил Матти по дороге. – Встретились случайно у меня на родине. Он дома еще не скоро будет, просил передать.
Имя «кузена» Матти Бьернсон предусмотрительно не сообщил. На даче он от имени «племянника» вручил посылку Брониславе Иосифовне, а Марине незаметно от Андрея передал письмо. И Бронислава Иосифовна, и Марина приняли все это как должное, а это уже связало некоторым образом их и Викинга. Тайна, в которую вовлек женщин Викинг, была первым шагом к их особым отношениям.
В записке бывший Борис Кунин сообщал, что некоторое время не сможет увидеть Марину и девочку, но сердце его с ними… Впереди их ждут определенные испытания, но любовь все одолеет, они будут вместе. Марина может полностью довериться тому, кто передаст письмо, может быть, он снова доставит весточку.
Когда Марина прочла, уединившись в мансарде, короткое письмо Бориса, появился Матти, попросил письмо и сжег его на огне зажигалки.
– Это ведь неофициально пришло, – пояснил он. – Через кордон… Я не имел права брать… Не надо говорить о нем и посылке. Тогда смогу передавать и другие вести. – И Матти широко и доверчиво улыбнулся.
Этот прием – «открытый и добродушный парень, золотое сердце» – подействовал на Марину безотказно – ей стало легко и радостно, она поверила всему, что написал ее любимый…
Потом был обычный воскресный день на даче. Матти не отходил от Брониславы Иосифовны, делился рецептами скандинавской кухни, в меру возился с девочкой, вел с Андреем умные разговоры об исторической роли викингов, спорил о том, были варяги норманами или славянским племенем, и согласился со вторым положением – его отстаивал Колотухин-младший. Купались в озере, обедали.
Приехал Василий Дмитриевич Колотухин, да не один, привез бывшего аспиранта, человека на редкость компанейского. Николай Иванович буквально очаровал всех. Он сильным баритоном пел под гитару старинные и современные песни, рассказывал смешные анекдоты, отдал должное кулинарному искусству Брониславы Иосифовны и, что уж совсем удивительно, неплохо разбирался в современных достижениях косметики. Колотухин-старшкй только диву давался, глядя на майора.
Улучив минуту, Матти Бьернсон, которому пришелся по душе этот очень русский, по его мысленному определению, человек, спросил Николая Ивановича:
– Скажите, а вы тоже физик?
– Сейчас я скорее лирик, – улыбнулся Колмаков.
Матти Бьёрнсона, с которым Андрей встретился утром у станции, известие о приезде академика поначалу обескуражило. Он – связник «Осьминога» Викинг – получил задание резидентуры вступить в контакт с Мариной Резник, и выйти через нее на сына академика Колотухина. На дальнейшее у Викинга инструкций не было.
Этот аспирант Ленинградского университета, вполне серьезно работавший над диссертацией «Влияние скандинавской саги на русский средневековый эпос», вовсе не был заурядным шпионом, работающим за вознаграждение. Не было у Матти, сына состоятельного судовладельца, владевшего пароходной фирмой в Ухгуилласуне, и личной вражды к русским. Он сотрудничал с «Осьминогом» из-за любви к острым ощущениям. С детства увлекавшийся легендарными подвигами викингов, Матти мечтал о необыкновенной, полной романтических приключений жизни, а его готовили к коммерческой деятельности, старательно направляли по стопам отца-бизнесмена. Будучи подростком, Матти дважды убегал из дома и, пробравшись тайком на корабль, уходил в море. Его обнаруживали и из первого же порта отправляли в родительский дом.
Когда отец окончательно понял, что пароходный принц не желает принимать корону, он не стал препятствовать его намерению изучать историю викингов. В университете о склонности Матти к приключениям проведал преподаватель старо-норвежского языка – сотрудник ЦРУ, внедренный для работы среди скандинавской молодежи, отличающейся левыми взглядами. Специалист по сагам был неплохим психологом. Он подал Матти сотрудничество с ЦРУ как некую увлекательную, хотя и опасную игру, которой могут быть достойны лишь особо одаренные люди… Метод сей стар как мир, но продолжает действовать безупречно.
К моменту окончания университета Матти был уже опытным агентом, которого ценили в Лэнгли именно за то, что разведка была для него не куском хлеба и не отдушиной для выхода ненависти к России, а попросту хобби. Все тот же наставник осторожно натолкнул Матти на русский вариант его исторических поисков, ненавязчиво подсказал тему диссертации. С ней и отправился Матти Бьернсон в ленинградскую аспирантуру.
Легенда, с которой Матти явился на дачу в Кавголове, была простой. У себя на родине, в Ухгуилласуне, он познакомился с Борисом Куниным. Тот собирался в Южную Америку на три месяца, а пока его судно стояло в порту под погрузкой. Узнав, что Матти учится в Ленинграде и скоро там будет, Борис попросил передать небольшую посылку и письмо. Резники, мол, любимые его родственники, и ему, Кунину, хочется сделать им приятное.
Джон Бриггс хорошо знал, как предана ему Марина, и надеялся, что после соответствующей психологической обработки она согласится работать на него. Он лично проинструктировал Матти Бьернсона, как действовать, в деталях обрисовал характер и жизненные установки Марины и Брониславы Иосифовны.
Встреча в Кавголове с Андреем не была для Матти неожиданностью, ибо Викинг ее вычислил. Все получилось еще удачнее, чем планировалось. Андрей, попался ему по дороге, сам привел его в дом № 12 по улице Заозерной. Знакомство состоялось самым естественным образом.
– Привез Резникам посылку от племянника и кузена, – пояснил Матти по дороге. – Встретились случайно у меня на родине. Он дома еще не скоро будет, просил передать.
Имя «кузена» Матти Бьернсон предусмотрительно не сообщил. На даче он от имени «племянника» вручил посылку Брониславе Иосифовне, а Марине незаметно от Андрея передал письмо. И Бронислава Иосифовна, и Марина приняли все это как должное, а это уже связало некоторым образом их и Викинга. Тайна, в которую вовлек женщин Викинг, была первым шагом к их особым отношениям.
В записке бывший Борис Кунин сообщал, что некоторое время не сможет увидеть Марину и девочку, но сердце его с ними… Впереди их ждут определенные испытания, но любовь все одолеет, они будут вместе. Марина может полностью довериться тому, кто передаст письмо, может быть, он снова доставит весточку.
Когда Марина прочла, уединившись в мансарде, короткое письмо Бориса, появился Матти, попросил письмо и сжег его на огне зажигалки.
– Это ведь неофициально пришло, – пояснил он. – Через кордон… Я не имел права брать… Не надо говорить о нем и посылке. Тогда смогу передавать и другие вести. – И Матти широко и доверчиво улыбнулся.
Этот прием – «открытый и добродушный парень, золотое сердце» – подействовал на Марину безотказно – ей стало легко и радостно, она поверила всему, что написал ее любимый…
Потом был обычный воскресный день на даче. Матти не отходил от Брониславы Иосифовны, делился рецептами скандинавской кухни, в меру возился с девочкой, вел с Андреем умные разговоры об исторической роли викингов, спорил о том, были варяги норманами или славянским племенем, и согласился со вторым положением – его отстаивал Колотухин-младший. Купались в озере, обедали.
Приехал Василий Дмитриевич Колотухин, да не один, привез бывшего аспиранта, человека на редкость компанейского. Николай Иванович буквально очаровал всех. Он сильным баритоном пел под гитару старинные и современные песни, рассказывал смешные анекдоты, отдал должное кулинарному искусству Брониславы Иосифовны и, что уж совсем удивительно, неплохо разбирался в современных достижениях косметики. Колотухин-старшкй только диву давался, глядя на майора.
Улучив минуту, Матти Бьернсон, которому пришелся по душе этот очень русский, по его мысленному определению, человек, спросил Николая Ивановича:
– Скажите, а вы тоже физик?
– Сейчас я скорее лирик, – улыбнулся Колмаков.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Рокко Лобстер отсиживался на Куршской косе. Он снимал в Ниде комнату в доме старой Луции Вахмейстер, с нею предварительно договорился посредник, даже не подозревавший, что оказывает услугу нелегалу из ЦРУ. Рокко заплатил хозяйке за полмесяца вперед, предупредив, что через неделю он точно будет знать, приедет ли к нему жена. Если да, то они пробудут еще две недели вдвоем.
Старая Луция Вахмейстер никогда ни о чем не расспрашивала постояльцев. Хозяйка резонно полагала, что жильцам не надо напоминать об оставленном ими большом мире, пусть от него отдохнут. Она и появлялась лишь тогда, когда в ней была действительная необходимость.
Чтобы не сорвать задуманную в «Осьминоге» и утвержденную в Лэнгли операцию, Рокко Лобстеру требовалось убедиться в том, что он, оказавшись на советской территории, не наследил. Одно дело, когда тебя возьмут в самом начале и смогут инкриминировать лишь незаконный переход границы, и совсем другое, если втянешься в операцию, поднимешь затаившихся слиперов, вступишь в контакт с теми, ради кого прибыл, навлечешь на себя компромат. Тогда и тебя изобличат как сотрудника ЦРУ, осуществлявшего шпионские действия на территории СССР, и людей за собой потянешь… Вот поэтому он и затаился, не отходя далеко от места высадки. Здесь, в малолюдной Ниде, легче выявить, не прицепился ли к тебе хвост. Пока не проверил, чисто ли у тебя за кормой, поведение должно быть безупречным, а по делу и пальцем нельзя шевельнуть.
И Рокко Лобстер исправно посещал пляж, в зависимости от погоды и времени суток бывал то на заливе, где вода теплее, то на море. Завтракал он дома, обедал и ужинал в кафе, что давало возможность внимательно изучать новых людей, появляющихся в зоне его внимания.
Через несколько дней, когда Рокко не обнаружил ничего подозрительного и постепенно запасся монетами достоинством в пятнадцать копеек – разменивать деньги на почте было неосмотрительно, – он как бы невзначай вошел в кабину телефона-автомата, связывающего Ниду с Вильнюсом, набрал номер. Когда абонент отозвался, Рокко спросил:
– Это Юозас Слуцкие?
– Нет, – ответил мужской голос, – вы ошиблись…
– Извините, ради Бога, – сказал Лобстер, повесил трубку и удовлетворенно вздохнул. Первый шаг был сделан. Названная им фамилия и слова «ради Бога» означали для того, кому звонил Рокко, что человек оттуда благополучно прибыл, участникам операции необходимо передать сигнал «Приготовиться».
Через три дня такого же внешне безмятежного, неброского существования Рокко Лобстер вновь воспользовался междугородним телефоном-автоматом. На этот раз он позвонил в Ленинград и спросил Эрнста Ивановича, а на ответ: «Вы не туда попали» реагировал словами: «Простите, опять напутал с номером». Это означало: человек оттуда готов выехать на постоянное место пребывания.
Еще через три дня скромный жилец – не пьет, не курит, не приводит в дом подружек – рассчитался со старой Вахмейстер, не дожив до условленного срока нескольких суток.
– С отпуском у жены ничего не вышло, – пожаловался он хозяйке, – буду возвращаться. Заеду к теще в Москву, похожу по магазинам, и подамся в родной Оренбург – там догуляю… – С тем и распрощался.
Рокко Лобстер переправился на пароме в Клайпеду, но в Москву не поехал, а сел на поезд, следовавший кружным путем из столицы в Калининград. На поезде он доехал только до Советска. Далее добрался автобусом в город Черняховск, через который проходил фирменный поезд-экспресс «Янтарь». В поезде Рокко тщательно проверился. Он по опыту знал, что на железной дороге сделать это проще, чем где-либо. Одни и те же люди вокруг тебя в течение определенного времени, можно потаскаться по составу, отправляясь в ресторан или просто в последний вагон. Если хвост есть, начнет волноваться – вдруг ты решил уйти, – потянется за тобой и тем самым обнаружит себя.
Все было в пределах нормы, и относительно успокоившийся Лобстер покинул «Янтарь» в Минске. Здесь он несколько часов перемещался по городу, соблюдая принцип «береженого Бог бережет», затем, предъявив в кассе Аэрофлота совсем не тот паспорт, по которому жил в Ниде, купил билет и вылетел в Таллинн.
Старая Луция Вахмейстер никогда ни о чем не расспрашивала постояльцев. Хозяйка резонно полагала, что жильцам не надо напоминать об оставленном ими большом мире, пусть от него отдохнут. Она и появлялась лишь тогда, когда в ней была действительная необходимость.
Чтобы не сорвать задуманную в «Осьминоге» и утвержденную в Лэнгли операцию, Рокко Лобстеру требовалось убедиться в том, что он, оказавшись на советской территории, не наследил. Одно дело, когда тебя возьмут в самом начале и смогут инкриминировать лишь незаконный переход границы, и совсем другое, если втянешься в операцию, поднимешь затаившихся слиперов, вступишь в контакт с теми, ради кого прибыл, навлечешь на себя компромат. Тогда и тебя изобличат как сотрудника ЦРУ, осуществлявшего шпионские действия на территории СССР, и людей за собой потянешь… Вот поэтому он и затаился, не отходя далеко от места высадки. Здесь, в малолюдной Ниде, легче выявить, не прицепился ли к тебе хвост. Пока не проверил, чисто ли у тебя за кормой, поведение должно быть безупречным, а по делу и пальцем нельзя шевельнуть.
И Рокко Лобстер исправно посещал пляж, в зависимости от погоды и времени суток бывал то на заливе, где вода теплее, то на море. Завтракал он дома, обедал и ужинал в кафе, что давало возможность внимательно изучать новых людей, появляющихся в зоне его внимания.
Через несколько дней, когда Рокко не обнаружил ничего подозрительного и постепенно запасся монетами достоинством в пятнадцать копеек – разменивать деньги на почте было неосмотрительно, – он как бы невзначай вошел в кабину телефона-автомата, связывающего Ниду с Вильнюсом, набрал номер. Когда абонент отозвался, Рокко спросил:
– Это Юозас Слуцкие?
– Нет, – ответил мужской голос, – вы ошиблись…
– Извините, ради Бога, – сказал Лобстер, повесил трубку и удовлетворенно вздохнул. Первый шаг был сделан. Названная им фамилия и слова «ради Бога» означали для того, кому звонил Рокко, что человек оттуда благополучно прибыл, участникам операции необходимо передать сигнал «Приготовиться».
Через три дня такого же внешне безмятежного, неброского существования Рокко Лобстер вновь воспользовался междугородним телефоном-автоматом. На этот раз он позвонил в Ленинград и спросил Эрнста Ивановича, а на ответ: «Вы не туда попали» реагировал словами: «Простите, опять напутал с номером». Это означало: человек оттуда готов выехать на постоянное место пребывания.
Еще через три дня скромный жилец – не пьет, не курит, не приводит в дом подружек – рассчитался со старой Вахмейстер, не дожив до условленного срока нескольких суток.
– С отпуском у жены ничего не вышло, – пожаловался он хозяйке, – буду возвращаться. Заеду к теще в Москву, похожу по магазинам, и подамся в родной Оренбург – там догуляю… – С тем и распрощался.
Рокко Лобстер переправился на пароме в Клайпеду, но в Москву не поехал, а сел на поезд, следовавший кружным путем из столицы в Калининград. На поезде он доехал только до Советска. Далее добрался автобусом в город Черняховск, через который проходил фирменный поезд-экспресс «Янтарь». В поезде Рокко тщательно проверился. Он по опыту знал, что на железной дороге сделать это проще, чем где-либо. Одни и те же люди вокруг тебя в течение определенного времени, можно потаскаться по составу, отправляясь в ресторан или просто в последний вагон. Если хвост есть, начнет волноваться – вдруг ты решил уйти, – потянется за тобой и тем самым обнаружит себя.
Все было в пределах нормы, и относительно успокоившийся Лобстер покинул «Янтарь» в Минске. Здесь он несколько часов перемещался по городу, соблюдая принцип «береженого Бог бережет», затем, предъявив в кассе Аэрофлота совсем не тот паспорт, по которому жил в Ниде, купил билет и вылетел в Таллинн.