Страница:
Трайлер повело в сторону, едва передние колеса коснулись стальных игл, и пробитые камеры выпустили воздух. Машина рыскнула, но тот, кто управлял ею, хорошо знал шоферское дело. Он мгновенно вывернул руль, пробитые задние колеса поставили трайлер на прежнюю линию, и, подгоняемый тяжелым грузом, он на одних ступицах неудержимо рванулся к границе.
Прапорщик выскочил на дорогу и выхватил пистолет из кобуры:
– Стой! Стрелять буду!
Машина летела на Бычкова – дорога шла под уклон, и это помогало убийце.
Дважды выстрелив в воздух, Леонид понял, что так не остановит нарушителя – его задержит только пуля. Но сам он выстрелить по кабине уже не успел – трайлер легко отбросил полосатую перекладину.
В этот момент ударили с двух огневых позиций автоматы Матросова и Федяя.
Трайлер стал забирать резко вправо, потом кабину вывернуло поперек дороги, тяжелые панели в прицепе, заряженные огромным запасом кинетической энергии, подались вперед и подмяли кабину под себя Передние колеса заскребли по асфальту, вырывая из него целые куски, затем левое колесо стало приподниматься, остальная часть тела трайлера еще стремилась вперед, машина опрокидывалась… Неуловимый миг – и вот она перевернулась, проползла на спине еще немного – с грохотом ссыпались в стороны панели, противно завизжал сплющенный металл смятой кабины – и замерла вверх колесами в трех-четырех метрах от последнего рубежа.
С другой стороны бежали финские пограничники.
VII
VIII
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
II
Прапорщик выскочил на дорогу и выхватил пистолет из кобуры:
– Стой! Стрелять буду!
Машина летела на Бычкова – дорога шла под уклон, и это помогало убийце.
Дважды выстрелив в воздух, Леонид понял, что так не остановит нарушителя – его задержит только пуля. Но сам он выстрелить по кабине уже не успел – трайлер легко отбросил полосатую перекладину.
В этот момент ударили с двух огневых позиций автоматы Матросова и Федяя.
Трайлер стал забирать резко вправо, потом кабину вывернуло поперек дороги, тяжелые панели в прицепе, заряженные огромным запасом кинетической энергии, подались вперед и подмяли кабину под себя Передние колеса заскребли по асфальту, вырывая из него целые куски, затем левое колесо стало приподниматься, остальная часть тела трайлера еще стремилась вперед, машина опрокидывалась… Неуловимый миг – и вот она перевернулась, проползла на спине еще немного – с грохотом ссыпались в стороны панели, противно завизжал сплющенный металл смятой кабины – и замерла вверх колесами в трех-четырех метрах от последнего рубежа.
С другой стороны бежали финские пограничники.
VII
– Папа, – сказала Галина, – ты не забыл, что завтра суббота?
– Если сегодня пятница, то завтра непременно будет суббота, – улыбнулся Колмаков.
– Сегодня пятница. А то, что мы в субботу едем в Репино, ты помнишь?
– Я-то помню, Галчонок… – и майор Колмаков вздохнул.
– Ну вот!.. – протянула Галина. – Ты слышишь, мама? Он опять нас подводит… Ну, папочка, что еще случилось? Ты ведь сам мне говорил: сдашь последний экзамен за восьмой класс – поедем к Илье Ефимовичу в гости… Ведь там сейчас так красиво!
– А в другую субботу? – осторожно спросил Колмаков.
– Но ведь тогда мне к другим экзаменам надо будет готовиться… – В глазах дочери блеснули слезы.
– Ладно, – сказал он, – я поеду с вами…
– Значит, едем?! – воскликнула дочь.
– Едем, – ответил Колмаков. – До Репино. Там я вас оставлю, а сам дальше…
– Мы так не договаривались, – для вида поджала губы Галина, но внутренне она уже согласилась на предложенный отцом компромисс. Что ей оставалось?
Девочка на «отлично» закончила восьмилетку и собиралась поступать в художественное училище. С первого класса она ходила в детскую студию при Академии художеств, и преподаватели утверждали, что ей надо учиться дальше. Жена Колмакова Тамара немного противилась этому – она хотела, чтобы дочь сначала получила аттестат зрелости, а затем поступала куда угодно, но Галина заявила, что в девятом классе ей будет скучно, а после десятого в художественный институт ей попросту не поступить – не та подготовка.
«А что, – подумал Колмаков, – правильно я решил… Все равно по дороге. Мне же дают машину…»
– Не договаривались, так давай договоримся, – сказал он дочери. – Если согласна – подъем в семь. Машина придет за нами в восемь. Так что ложись спать пораньше.
– Пойду собираться, – сказала Галина и вышла из гостиной.
Тамара подошла к Николаю, поправила ему волосы, упавшие на лоб.
– Увидишь Артема и Настю? – спросила она.
– Настю под вопросом – если Артем в гости пригласит, – улыбнулся Колмаков. – А с ним работать вместе будем, еще и надоест.
– У них случилось что-нибудь? – скорее утверждая, нежели спрашивая, сказала Тамара, уже привыкшая к тому, что муж ни о чем таком ей не рассказывает, и делавшая это как бы по инерции.
– Ничего особенного. Обычные наши дела, – ответил Колмаков, а сам подумал: «Ничего особенного! В том-то и загвоздка, что все выглядит необычно. Новая сигнальная система… Взбесившийся бульдозер… Случайность? Да, но кто-то же заклинил рычаги управления, закрыл обе дверцы кабины. И это уже после того, как направил машину в сторону заставы».
История, которую доложил сегодня на совещании у генерала Третьякова полковник Чернов, вкратце сводилась к следующему.
В районе заставы № 1 Кронборгского погранотряда проводились земляные работы – строилась подстанция для международного телеграфного кабеля. Обедать рабочих возили в поселок Болдино на берегу залива, в столовую тамошнего рыболовецкого колхоза. На объекте в это время никого не оставалось.
И вот вчера, как раз когда у рабочих обеденный перерыв, на заставе № 1 была объявлена тревога. Бульдозер со стройки свалил предохранительный забор, ограждающий пограничную зону, и двинулся к участку, на котором была установлена экспериментальная сигнальная система. Подоспевший наряд едва успел остановить машину, которая почти добралась до системы и лежащей за нею контрольно-следовой полосы.
Нарушения как будто не произошло, система была в сохранности, и если бы даже бульдозер сокрушил ее, нельзя же признать нарушителем бездушную машину? Но кто-то стоял за нею…
Строители разводили руками. Пограничники точно установили, что никто из них не мог запустить двигатель бульдозера и направить машину определенным образом – все рабочие находились в это время в столовой рыболовецкого колхоза.
И вообще – почему бульдозер? Что это могло дать тем, кто, возможно, стоит за ним? Ну, допустим, сокрушил он систему, повредил контрольно-следовую полосу… И что дальше? Может быть, тут чистой воды хулиганство? Но в анналах пограничной истории пока не было случаев покушения на государственные рубежи из хулиганских побуждений. С той стороны, правда, бывает, что повалят наш зелено-красный столб или сорвут с него государственный герб, но это иные категории. Но вот пустить на проволоку бульдозер…
– Отвлекающий маневр, – предложил объяснение полковник Митрошенко. – Готовили проход в другом месте.
– Среди бела дня? – с сомнением покачал головой Чернов. – Нет, Анатолий Станиславович, это исключено. Тревогу объявили на всех соседних заставах комендатуры, потом отряда. Попыток нарушения границы не зафиксировано.
– Работу среди местного населения провели? – спросил Третьяков.
– Обижаете, Лев Михайлович. Это же азы нашего дела.
– Хорошо, – сказал генерал. – Подключаемся и мы к этой операции «Бульдозер». От нас к вам поедет майор Колмаков. Он бывший ваш коллега, носил зеленую фуражку, найдете общий язык. Все свободны, кроме группы полковника Митрошенко.
Когда остальные сотрудники разошлись, Лев Михайлович сказал оставшимся:
– Как вы знаете, мы создали вашу группу с намерением надежно прикрыть новый научно-исследовательский институт академика Колотухина от любых подходов, которые, безусловно, начнут искать к этому оборонному учреждению западные спецслужбы. Прежде чем Анатолий Станиславович доложит о намеченных вами и осуществляемых мероприятиях, я хочу предупредить вас, что командировка Николая Ивановича в Кронборг носит эпизодический характер, он по-прежнему работает в вашей группе. Впрочем, может случиться так, что бульдозер на заставе номер один и охраняемый вами объект – звенья одной хитромудрой сети, которую начала сплетать новая резидентура. Но к делу. Слово полковнику Митрошенко.
В первом часу ночи майора Колмакова разбудил телефонный звонок. Он приподнялся в постели, снял, не открывая глаз, трубку и сказал, что слушает.
– Доброй ночи, Николай Иванович, – проговорил голос генерала Третьякова. – Впрочем, ночь эта вовсе не добрая. В Кронборгском отряде новое ЧП. Я послал за вами машину. На военном аэродроме ждет вертолет – он доставит вас на КПП Клюквенное. За ночь разберитесь, потом доложите мне лично. Я буду там в первой половине дня. Руководство погранотряда уже в Клюквенном. Желаю успеха!
«Вот тебе и Илья Ефимович Репин, вот тебе и Пенаты», – подумал майор Колмаков, выпрыгивая из постели.
– Тома, – сказал он проснувшейся жене, – готовь мою «допровскую корзинку»…
Тамара проводила его до крыльца, спустившись вместе с ним на лифте до первого этажа. Машина из управления уже стояла у подъезда. Колмаков поцеловал жену в глаза и ощутил соленый вкус ее слез.
Вот от этого, плакать на проводах, он так и не сумел ее отучить.
– Если сегодня пятница, то завтра непременно будет суббота, – улыбнулся Колмаков.
– Сегодня пятница. А то, что мы в субботу едем в Репино, ты помнишь?
– Я-то помню, Галчонок… – и майор Колмаков вздохнул.
– Ну вот!.. – протянула Галина. – Ты слышишь, мама? Он опять нас подводит… Ну, папочка, что еще случилось? Ты ведь сам мне говорил: сдашь последний экзамен за восьмой класс – поедем к Илье Ефимовичу в гости… Ведь там сейчас так красиво!
– А в другую субботу? – осторожно спросил Колмаков.
– Но ведь тогда мне к другим экзаменам надо будет готовиться… – В глазах дочери блеснули слезы.
– Ладно, – сказал он, – я поеду с вами…
– Значит, едем?! – воскликнула дочь.
– Едем, – ответил Колмаков. – До Репино. Там я вас оставлю, а сам дальше…
– Мы так не договаривались, – для вида поджала губы Галина, но внутренне она уже согласилась на предложенный отцом компромисс. Что ей оставалось?
Девочка на «отлично» закончила восьмилетку и собиралась поступать в художественное училище. С первого класса она ходила в детскую студию при Академии художеств, и преподаватели утверждали, что ей надо учиться дальше. Жена Колмакова Тамара немного противилась этому – она хотела, чтобы дочь сначала получила аттестат зрелости, а затем поступала куда угодно, но Галина заявила, что в девятом классе ей будет скучно, а после десятого в художественный институт ей попросту не поступить – не та подготовка.
«А что, – подумал Колмаков, – правильно я решил… Все равно по дороге. Мне же дают машину…»
– Не договаривались, так давай договоримся, – сказал он дочери. – Если согласна – подъем в семь. Машина придет за нами в восемь. Так что ложись спать пораньше.
– Пойду собираться, – сказала Галина и вышла из гостиной.
Тамара подошла к Николаю, поправила ему волосы, упавшие на лоб.
– Увидишь Артема и Настю? – спросила она.
– Настю под вопросом – если Артем в гости пригласит, – улыбнулся Колмаков. – А с ним работать вместе будем, еще и надоест.
– У них случилось что-нибудь? – скорее утверждая, нежели спрашивая, сказала Тамара, уже привыкшая к тому, что муж ни о чем таком ей не рассказывает, и делавшая это как бы по инерции.
– Ничего особенного. Обычные наши дела, – ответил Колмаков, а сам подумал: «Ничего особенного! В том-то и загвоздка, что все выглядит необычно. Новая сигнальная система… Взбесившийся бульдозер… Случайность? Да, но кто-то же заклинил рычаги управления, закрыл обе дверцы кабины. И это уже после того, как направил машину в сторону заставы».
История, которую доложил сегодня на совещании у генерала Третьякова полковник Чернов, вкратце сводилась к следующему.
В районе заставы № 1 Кронборгского погранотряда проводились земляные работы – строилась подстанция для международного телеграфного кабеля. Обедать рабочих возили в поселок Болдино на берегу залива, в столовую тамошнего рыболовецкого колхоза. На объекте в это время никого не оставалось.
И вот вчера, как раз когда у рабочих обеденный перерыв, на заставе № 1 была объявлена тревога. Бульдозер со стройки свалил предохранительный забор, ограждающий пограничную зону, и двинулся к участку, на котором была установлена экспериментальная сигнальная система. Подоспевший наряд едва успел остановить машину, которая почти добралась до системы и лежащей за нею контрольно-следовой полосы.
Нарушения как будто не произошло, система была в сохранности, и если бы даже бульдозер сокрушил ее, нельзя же признать нарушителем бездушную машину? Но кто-то стоял за нею…
Строители разводили руками. Пограничники точно установили, что никто из них не мог запустить двигатель бульдозера и направить машину определенным образом – все рабочие находились в это время в столовой рыболовецкого колхоза.
И вообще – почему бульдозер? Что это могло дать тем, кто, возможно, стоит за ним? Ну, допустим, сокрушил он систему, повредил контрольно-следовую полосу… И что дальше? Может быть, тут чистой воды хулиганство? Но в анналах пограничной истории пока не было случаев покушения на государственные рубежи из хулиганских побуждений. С той стороны, правда, бывает, что повалят наш зелено-красный столб или сорвут с него государственный герб, но это иные категории. Но вот пустить на проволоку бульдозер…
– Отвлекающий маневр, – предложил объяснение полковник Митрошенко. – Готовили проход в другом месте.
– Среди бела дня? – с сомнением покачал головой Чернов. – Нет, Анатолий Станиславович, это исключено. Тревогу объявили на всех соседних заставах комендатуры, потом отряда. Попыток нарушения границы не зафиксировано.
– Работу среди местного населения провели? – спросил Третьяков.
– Обижаете, Лев Михайлович. Это же азы нашего дела.
– Хорошо, – сказал генерал. – Подключаемся и мы к этой операции «Бульдозер». От нас к вам поедет майор Колмаков. Он бывший ваш коллега, носил зеленую фуражку, найдете общий язык. Все свободны, кроме группы полковника Митрошенко.
Когда остальные сотрудники разошлись, Лев Михайлович сказал оставшимся:
– Как вы знаете, мы создали вашу группу с намерением надежно прикрыть новый научно-исследовательский институт академика Колотухина от любых подходов, которые, безусловно, начнут искать к этому оборонному учреждению западные спецслужбы. Прежде чем Анатолий Станиславович доложит о намеченных вами и осуществляемых мероприятиях, я хочу предупредить вас, что командировка Николая Ивановича в Кронборг носит эпизодический характер, он по-прежнему работает в вашей группе. Впрочем, может случиться так, что бульдозер на заставе номер один и охраняемый вами объект – звенья одной хитромудрой сети, которую начала сплетать новая резидентура. Но к делу. Слово полковнику Митрошенко.
В первом часу ночи майора Колмакова разбудил телефонный звонок. Он приподнялся в постели, снял, не открывая глаз, трубку и сказал, что слушает.
– Доброй ночи, Николай Иванович, – проговорил голос генерала Третьякова. – Впрочем, ночь эта вовсе не добрая. В Кронборгском отряде новое ЧП. Я послал за вами машину. На военном аэродроме ждет вертолет – он доставит вас на КПП Клюквенное. За ночь разберитесь, потом доложите мне лично. Я буду там в первой половине дня. Руководство погранотряда уже в Клюквенном. Желаю успеха!
«Вот тебе и Илья Ефимович Репин, вот тебе и Пенаты», – подумал майор Колмаков, выпрыгивая из постели.
– Тома, – сказал он проснувшейся жене, – готовь мою «допровскую корзинку»…
Тамара проводила его до крыльца, спустившись вместе с ним на лифте до первого этажа. Машина из управления уже стояла у подъезда. Колмаков поцеловал жену в глаза и ощутил соленый вкус ее слез.
Вот от этого, плакать на проводах, он так и не сумел ее отучить.
VIII
Вертолет завис над дорогой, хорошо видной летчику в кончавшейся уже белой ночи, помедлил, примериваясь, и опустился на асфальт.
Еще с воздуха майор Колмаков увидел стоявшие у будки контрольно-пропускного пункта два «уазика», «Волгу» и санитарную машину. А когда подлетали к границе, было видно, что по дороге к ней движутся мощный автокран и трактор К-700, вызванные для ликвидации следов происшествия.
Первым подошел к выпрыгнувшему из вертолета Колмакову его старый друг, старее не бывает – родились в одном роддоме в один день, – Артем Логинов, подполковник, заместитель начальника погранотряда.
– Здравствуй, Коля, – сказал он, пожимая Колмакову руку. – С приездом тебя… Пойдем. Завалишин в будке. Расспрашивает прапорщика. Его, бедного, сегодня уже в пятый раз допрашивают.
– Кто же это такое натворил? Ну и дела… – удивился Колмаков, глядя на сбитый шлагбаум и изувеченный трайлер. У санитарной машины стояли носилки, на которых лежал накрытый белой простыней труп.
– Он? – кивнул Колмаков.
– Увы, – ответил Логинов. – Еле вынули… Ждали тебя, не отправляли на экспертизу.
– А чего ждать? Воскресить его не сумею… И вообще – делайте так, будто меня здесь нет. Я ведь для связи послан – лично посмотреть и генералу доложить.
– Да, нас предупредили, что он прилетит утром вместе с начальником войск.
Они подошли к будке, и в это время в дверях ее показался полковник Завалишин, начальник Кронборгского погранотряда.
– С прибытием, майор, – сказал он. – Кое в чем мы тут уже разобрались… Можешь подключаться к расследованию. Логинов тебя введет в курс. Хочешь посмотреть? – Он повел глазами в сторону санитарной машины – в нее по безмолвному приказу Артема двое солдат-санитаров уже устанавливали носилки с трупом.
– Зачем? – поморщился Колмаков. Он побаивался мертвецов, по возможности не ходил на похороны, но старался, чтобы никто не заметил этой его слабости.
– С ребятами поговоришь? – спросил Завалишин. – Прапорщика Бычкова поспрашивай.
– В шестой раз? – не сдержался Колмаков и, спохватившись, что этой репликой выдает в какой-то степени Логинова, широко и открыто улыбнулся. – Вы мне сами расскажите, а потом, если надо будет, я с парнями поговорю. Личность установили?
– Куда там, – вступил в разговор Логинов. – На такое дело идучи документов не берут. В карманах десять рублей разными купюрами, мелочишка и сезонный проездной билет от Питера до станции Ольгино, на четыре месяца. Выписан на имя Ханжонкина Петра Елисеевича. Пистолет французской системы Лефоше, в обойме недостает двух патронов. Гильзы от них нашли в кабине.
Подкатил еще один «уазик», из него выскочил высокий худощавый подполковник.
– Знакомьтесь, – сказал начальник погранотряда. – Это Зеленский, комендант участка. Товарищ с Литейного проспекта, майор Колмаков.
– А мы с Сергеем Прокофьевичем знакомы, – сказал Колмаков, подавая Зеленскому руку.
– Небось рыбачили вместе, – проворчал Завалишин. – Он у нас заядлый… Так вот. Поскольку гильзы в кабине, там он и стрелял… В кого? В водителя, конечно… Трайлер из совхоза «Синегорье». Шофера пока не нашли.
– Уже обнаружили, товарищ полковник, – сказал комендант. – На въезде в совхоз, напротив молочной фермы, в обочине. Владимир Феофанович Рыбин. Вот его документы. Труп я отправил на экспертизу.
– Ай-яй-яй, – горестно произнес Завалишин, раскрыв водительские права, – совсем еще парнишка…
– Со мной в машине заместитель директора совхоза, – сообщил Зеленский. – Я поднял его с постели. Авось что-нибудь добавит.
– Правильно, – одобрил Завалишин. – И пусть заместитель директора посмотрит на этого типа. Лицо у него, слава Богу, сохранилось. Может быть, опознает. Тем более, он в форме бойца студенческого отряда.
Зеленский подбежал к машине и помог выйти оттуда Глушкину. Игорь Борисович был смертельно бледен, ступал он неуверенно.
– Это я, я во всем виноват, – отрешенно бормотал Глушкин.
К стоявшему поодаль прапорщику Бычкову подбежал ефрейтор Макарихин и заговорил о чем-то, показывая в сторону границы. Там, у разделительной черты, стояли офицер финской пограничной стражи и два солдата.
Бычков подошел к полковнику Завалишину и доложил, что на пост соседей прибыл финский погранкомиссар. Он знает, что товарищ полковник находится здесь, приветствует его и просит обменяться двумя-тремя словами без протокола.
Встреча погранкомиссаров двух сопредельных государств – серьезное на границе мероприятие. Она заранее обговаривается, обусловливаются вопросы, которые будут затронуты, ведется стенограмма. Но тут ЧП… В общем-то происшествие не касалось финнов, оно произошло на нашей территории, но, с другой стороны…
Начальник Кронборгского погранотряда по должности своей исполнял еще и обязанности погранкомиссара, поэтому сам мог решать: говорить или не говорить с Акселем Маури, который не поленился встать ночью и приехать на контрольно-пропускной пункт, чтобы сказать эти два-три слова ему, Завалишину.
– Передайте, что буду у разделительной линии ровно через пятнадцать минут, – сказал полковник.
Тем временем, отведя друга в сторону, Логинов быстро рассказал Колмакову о событиях сегодняшней ночи.
– Молодец этот ваш Бычков, – сказал Николай. – Четко сработал… Хотя случай, конечно, из ряда вон. На что он надеялся?
– Ты о ком? – спросил Артем.
– Об убийце, конечно…
– Видимо, ему нечего было терять. Вот установим его личность – поймем.
Подошли Зеленский с Глушкиным.
– Не узнали этого человека? – спросил Логинов.
– Не-нет, не-не узнал, – заикаясь, произнес Глушкин. – Это я… Это я во всем виноват!
– Успокойтесь, пожалуйста, – мягко сказал Логинов. – О чем вы, Игорь Борисович?
– Я послал Володю в Канельярви. У него вчера дочку из роддома… А я его… за панелями…
Наступило тяжелое молчание. Все поневоле задумались о бессмысленной жестокости случившегося ночью, о маленькой девочке, осиротевшей так рано, о ее молодой матери.
– Идут, – прервал молчание Зеленский.
– Извините, – сказал Завалишин, – я вас оставлю ненадолго. Провожать не надо. – И пошел к финской границе.
С финской стороны навстречу Завалишину шел погранкомиссар Аксель Маури. Чуть позади него двигались офицеры-пограничники. Но когда Аксель Маури увидел, что русский погранкомиссар идет один, то сделал знак рукой, и сопровождавшие его офицеры остановились.
Встретились Завалишин и Маури точно на линии границы. Финн протянул русскому руку. Русский засмеялся и сказал, что через порог здороваться нельзя – плохая примета.
– Тогда я нарушу границу и перейду к вам, – улыбаясь, сказал Аксель Маури и перешагнул линию. Он знал, что русские не любят даже на миг покидать собственную землю – все встречи погранкомиссаров проходили на советской территории, это стало уже традицией, – и нарушать ее Аксель Маури не стал – он уважал традицию.
Погранкомиссары поздоровались.
– У вас что-то произошло? – спросил финн. Он прилично говорил на русском языке, начал его изучать еще в сорок первом году, когда попал в плен на реке Свирь, где генерал Мерецков остановил наступление маршала Маннергейма. И поскольку Завалишин финский знал куда хуже, они всегда говорили по-русски.
– Несчастный случай, – вежливо ответил полковник.
– Говорят, пришлось стрелять.
– Возможно, – неопределенно сказал Завалишин. Зачем было что-то объяснять Маури? Нарушения границы не было, к финнам этот трайлер не выкатился. Значит, это внутреннее дело советских пограничников.
– Мы бы его вам все равно вернули, – сказал финский погранкомиссар.
Точно, они возвращали всех перебежчиков с нашей стороны. Вот норвеги, на севере пограничного округа, те не возвращали, любому уголовнику предоставляли политическое убежище. Известное дело – членство в НАТО обязывает… А финны – молодцы. На границе с ними служить можно. Хотя у них есть противники такой дружественной договоренности Финляндии и СССР – это, дескать, противоречит правам человека. Но в данном случае какое тут право? Право застрелить молодого парня, выбросить его труп из машины и уйти от справедливого возмездия?
Аксель Маури будто прочел мысли Завалишина.
– Есть жертвы? – спросил он.
– Есть, – нахмурился Федор Николаевич.
– Я вот почему побеспокоил вас, господин полковник, – заговорил финский погранкомиссар. – Кажется, его ждали… Мне доложили, что егерь, живущий в поселке Фуруельм, наблюдал «вольво», которая вчера вечером несколько часов стояла на рокадной дороге между нашей заставой и поселком. Когда здесь у вас появился этот шум, автомобиль вышел на шоссе Москва – Хельсинки – Стокгольм и ожидал еще четверть часа. Потом на большой скорости ушел.
– Спасибо, господин Маури, – поблагодарил Завалишин.
– Кушайте на здоровье, – засмеялся финский погранкомиссар. – Только вам сказал про «вольво» без протокола
– Понимаю, – ответил русский полковник.
Еще с воздуха майор Колмаков увидел стоявшие у будки контрольно-пропускного пункта два «уазика», «Волгу» и санитарную машину. А когда подлетали к границе, было видно, что по дороге к ней движутся мощный автокран и трактор К-700, вызванные для ликвидации следов происшествия.
Первым подошел к выпрыгнувшему из вертолета Колмакову его старый друг, старее не бывает – родились в одном роддоме в один день, – Артем Логинов, подполковник, заместитель начальника погранотряда.
– Здравствуй, Коля, – сказал он, пожимая Колмакову руку. – С приездом тебя… Пойдем. Завалишин в будке. Расспрашивает прапорщика. Его, бедного, сегодня уже в пятый раз допрашивают.
– Кто же это такое натворил? Ну и дела… – удивился Колмаков, глядя на сбитый шлагбаум и изувеченный трайлер. У санитарной машины стояли носилки, на которых лежал накрытый белой простыней труп.
– Он? – кивнул Колмаков.
– Увы, – ответил Логинов. – Еле вынули… Ждали тебя, не отправляли на экспертизу.
– А чего ждать? Воскресить его не сумею… И вообще – делайте так, будто меня здесь нет. Я ведь для связи послан – лично посмотреть и генералу доложить.
– Да, нас предупредили, что он прилетит утром вместе с начальником войск.
Они подошли к будке, и в это время в дверях ее показался полковник Завалишин, начальник Кронборгского погранотряда.
– С прибытием, майор, – сказал он. – Кое в чем мы тут уже разобрались… Можешь подключаться к расследованию. Логинов тебя введет в курс. Хочешь посмотреть? – Он повел глазами в сторону санитарной машины – в нее по безмолвному приказу Артема двое солдат-санитаров уже устанавливали носилки с трупом.
– Зачем? – поморщился Колмаков. Он побаивался мертвецов, по возможности не ходил на похороны, но старался, чтобы никто не заметил этой его слабости.
– С ребятами поговоришь? – спросил Завалишин. – Прапорщика Бычкова поспрашивай.
– В шестой раз? – не сдержался Колмаков и, спохватившись, что этой репликой выдает в какой-то степени Логинова, широко и открыто улыбнулся. – Вы мне сами расскажите, а потом, если надо будет, я с парнями поговорю. Личность установили?
– Куда там, – вступил в разговор Логинов. – На такое дело идучи документов не берут. В карманах десять рублей разными купюрами, мелочишка и сезонный проездной билет от Питера до станции Ольгино, на четыре месяца. Выписан на имя Ханжонкина Петра Елисеевича. Пистолет французской системы Лефоше, в обойме недостает двух патронов. Гильзы от них нашли в кабине.
Подкатил еще один «уазик», из него выскочил высокий худощавый подполковник.
– Знакомьтесь, – сказал начальник погранотряда. – Это Зеленский, комендант участка. Товарищ с Литейного проспекта, майор Колмаков.
– А мы с Сергеем Прокофьевичем знакомы, – сказал Колмаков, подавая Зеленскому руку.
– Небось рыбачили вместе, – проворчал Завалишин. – Он у нас заядлый… Так вот. Поскольку гильзы в кабине, там он и стрелял… В кого? В водителя, конечно… Трайлер из совхоза «Синегорье». Шофера пока не нашли.
– Уже обнаружили, товарищ полковник, – сказал комендант. – На въезде в совхоз, напротив молочной фермы, в обочине. Владимир Феофанович Рыбин. Вот его документы. Труп я отправил на экспертизу.
– Ай-яй-яй, – горестно произнес Завалишин, раскрыв водительские права, – совсем еще парнишка…
– Со мной в машине заместитель директора совхоза, – сообщил Зеленский. – Я поднял его с постели. Авось что-нибудь добавит.
– Правильно, – одобрил Завалишин. – И пусть заместитель директора посмотрит на этого типа. Лицо у него, слава Богу, сохранилось. Может быть, опознает. Тем более, он в форме бойца студенческого отряда.
Зеленский подбежал к машине и помог выйти оттуда Глушкину. Игорь Борисович был смертельно бледен, ступал он неуверенно.
– Это я, я во всем виноват, – отрешенно бормотал Глушкин.
К стоявшему поодаль прапорщику Бычкову подбежал ефрейтор Макарихин и заговорил о чем-то, показывая в сторону границы. Там, у разделительной черты, стояли офицер финской пограничной стражи и два солдата.
Бычков подошел к полковнику Завалишину и доложил, что на пост соседей прибыл финский погранкомиссар. Он знает, что товарищ полковник находится здесь, приветствует его и просит обменяться двумя-тремя словами без протокола.
Встреча погранкомиссаров двух сопредельных государств – серьезное на границе мероприятие. Она заранее обговаривается, обусловливаются вопросы, которые будут затронуты, ведется стенограмма. Но тут ЧП… В общем-то происшествие не касалось финнов, оно произошло на нашей территории, но, с другой стороны…
Начальник Кронборгского погранотряда по должности своей исполнял еще и обязанности погранкомиссара, поэтому сам мог решать: говорить или не говорить с Акселем Маури, который не поленился встать ночью и приехать на контрольно-пропускной пункт, чтобы сказать эти два-три слова ему, Завалишину.
– Передайте, что буду у разделительной линии ровно через пятнадцать минут, – сказал полковник.
Тем временем, отведя друга в сторону, Логинов быстро рассказал Колмакову о событиях сегодняшней ночи.
– Молодец этот ваш Бычков, – сказал Николай. – Четко сработал… Хотя случай, конечно, из ряда вон. На что он надеялся?
– Ты о ком? – спросил Артем.
– Об убийце, конечно…
– Видимо, ему нечего было терять. Вот установим его личность – поймем.
Подошли Зеленский с Глушкиным.
– Не узнали этого человека? – спросил Логинов.
– Не-нет, не-не узнал, – заикаясь, произнес Глушкин. – Это я… Это я во всем виноват!
– Успокойтесь, пожалуйста, – мягко сказал Логинов. – О чем вы, Игорь Борисович?
– Я послал Володю в Канельярви. У него вчера дочку из роддома… А я его… за панелями…
Наступило тяжелое молчание. Все поневоле задумались о бессмысленной жестокости случившегося ночью, о маленькой девочке, осиротевшей так рано, о ее молодой матери.
– Идут, – прервал молчание Зеленский.
– Извините, – сказал Завалишин, – я вас оставлю ненадолго. Провожать не надо. – И пошел к финской границе.
С финской стороны навстречу Завалишину шел погранкомиссар Аксель Маури. Чуть позади него двигались офицеры-пограничники. Но когда Аксель Маури увидел, что русский погранкомиссар идет один, то сделал знак рукой, и сопровождавшие его офицеры остановились.
Встретились Завалишин и Маури точно на линии границы. Финн протянул русскому руку. Русский засмеялся и сказал, что через порог здороваться нельзя – плохая примета.
– Тогда я нарушу границу и перейду к вам, – улыбаясь, сказал Аксель Маури и перешагнул линию. Он знал, что русские не любят даже на миг покидать собственную землю – все встречи погранкомиссаров проходили на советской территории, это стало уже традицией, – и нарушать ее Аксель Маури не стал – он уважал традицию.
Погранкомиссары поздоровались.
– У вас что-то произошло? – спросил финн. Он прилично говорил на русском языке, начал его изучать еще в сорок первом году, когда попал в плен на реке Свирь, где генерал Мерецков остановил наступление маршала Маннергейма. И поскольку Завалишин финский знал куда хуже, они всегда говорили по-русски.
– Несчастный случай, – вежливо ответил полковник.
– Говорят, пришлось стрелять.
– Возможно, – неопределенно сказал Завалишин. Зачем было что-то объяснять Маури? Нарушения границы не было, к финнам этот трайлер не выкатился. Значит, это внутреннее дело советских пограничников.
– Мы бы его вам все равно вернули, – сказал финский погранкомиссар.
Точно, они возвращали всех перебежчиков с нашей стороны. Вот норвеги, на севере пограничного округа, те не возвращали, любому уголовнику предоставляли политическое убежище. Известное дело – членство в НАТО обязывает… А финны – молодцы. На границе с ними служить можно. Хотя у них есть противники такой дружественной договоренности Финляндии и СССР – это, дескать, противоречит правам человека. Но в данном случае какое тут право? Право застрелить молодого парня, выбросить его труп из машины и уйти от справедливого возмездия?
Аксель Маури будто прочел мысли Завалишина.
– Есть жертвы? – спросил он.
– Есть, – нахмурился Федор Николаевич.
– Я вот почему побеспокоил вас, господин полковник, – заговорил финский погранкомиссар. – Кажется, его ждали… Мне доложили, что егерь, живущий в поселке Фуруельм, наблюдал «вольво», которая вчера вечером несколько часов стояла на рокадной дороге между нашей заставой и поселком. Когда здесь у вас появился этот шум, автомобиль вышел на шоссе Москва – Хельсинки – Стокгольм и ожидал еще четверть часа. Потом на большой скорости ушел.
– Спасибо, господин Маури, – поблагодарил Завалишин.
– Кушайте на здоровье, – засмеялся финский погранкомиссар. – Только вам сказал про «вольво» без протокола
– Понимаю, – ответил русский полковник.
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Отходную комиссию на «Вишере» ждали в полдень.
Экипаж теплохода собрали к восьми утра, чтобы заранее убедиться: никто не заболел, все готовы идти в рейс, и нет необходимости озадачивать отдел кадров пароходства, в авральном порядке искать замену.
Задержался, правда, токарь Василий Шкаев, и старший механик – дед, как его уважительно величали, любивший этого великого умельца, хотел даже такси за ним отправить, но к одиннадцати часам Вася явился, правда, потерянный вовсе и опустошенный. Оказалось, что погиб его дружок Володя Рыбин, и надо было помочь молодой вдове и безутешной матери Вася даже заикнулся было о замене, хотел пропустить рейс, взять отпуск, но дед замахал руками, стал кричать, что движок у них такой же старый, как у него, стармеха, собственный мотор, что без Васи, умеющего любую запчасть сделать не хуже чем на заводе «Вяртсиля», родителя «Вишеры», теплоходу полный зарез, а идут они в Южную Америку, океан впереди и так далее.
Дед так разошелся, что Васе стало его жалко, он оставил свою затею, Володю все равно не вернешь, а работать кому-то надо. К тому же заместитель директора совхоза Игорь Борисович Глушкин сказал ему, что и без него все сделают как полагается.
Нервничал и второй штурман Олег Давыдов, у которого не были подписаны коммерческие акты по какао-бобам, которые теплоход доставил в Ленинград из бразильского порта Ильеуса в прошлом рейсе. Акты надо было сдать в контору до отхода, а портовые хитрованы артачились, желая соблюсти собственный интерес. Но к обеду все уладилось.
В половине первого появились власти: медицинские, таможенные, пограничные. И из портнадзора, конечно.
Оформление отхода прошло без осложнений, вскоре прибыл на судно лоцман, буксиры отвели «Вишеру» от причала, и старый, но еще надежный теплоход из славной когда-то серии рысаков, отплававший более четверти века, медленно двинулся по Морскому каналу в Финский залив.
Отходная вахта пришлась на долю второго штурмана, но поскольку шли каналом до самого плавмаяка, который стоит на якоре за Кронштадтом у острова Толбухина, капитан Сорокин отпустил Олега в каюту. Все равно ему, капитану, положено находиться на мостике, а у парня документации накопилось до черта, надо подбить бабки. Ночью второму штурману стоять вахту, завтра вечером они войдут в Кильский канал, а в восемь ноль-ноль станут к причалу Гамбургского порта, куда агентская фирма минута в минуту подгонит вагоны с грузом для Южной Америки.
«Золото у нас, а не кэп, – размышлял Давыдов, спускаясь с мостика к себе в каюту. – Одно удовольствие с таким плавать…»
Около шестнадцати часов к Олегу заглянул судовой врач Борис Кунин. Это был атлетического сложения тридцатипятилетний мужчина, весельчак, балагур, знаток всяких там «соней», «грюндиков», «интерспейсов», магнитофонных приставок, колонок и всевозможных ансамблей.
Борис Кунин относился к второму штурману с особым чувством, поскольку обязан был ему жизнью. На стоянке в бразильском порту Сантус Олег в мгновение ока выхватил его из-под падающих из прорвавшегося стропа металлических бочек с химикатами. И Борис, увидев, что стокилограммовые штучки грохнули на то самое место, где он перед этим стоял с фотоаппаратом в руках, снимая на слайд живописную группу мулатов-грузчиков, понял, что избежал смерти лишь благодаря завидной реакции дзюдоиста Давыдова. Кунин всегда симпатизировал Давыдову, а после этого случая проникся к Олегу, который был моложе его на восемь лет, чувствами старшего брата.
– Захожу на мостик, а тебя нет, – заговорил он, привычно улыбаясь. – Мастер говорит: не волнуйтесь, доктор, ваш приятель получил от меня тайм-аут. Можете навестить его в каюте, но при условии: на одну сигарету – он весьма занят. Поэтому дай мне прикурить, спалим по сигарете да пойдем пить чай. Уж против обязательного посещения кают-кампаний даже кэп возражать не может.
Они закурили, и Олег, вздохнув, посмотрел на приличную еще пачку необработанных документов.
– Значит, в Ухгуилласун мы в этот раз не заходим? – спросил Борис.
– Так я тебе еще два дня назад сказал, что этот заход отменен. Новая фирма в Ухгуилласуне, с которой мы заключили контракт, вместо трехсот тонн груза зафрахтовала для нас более четырех тысяч. Куда нам столько! Вот пароходство и решило послать туда другое судно в балласте. Оно все и заберет, а мы топаем, дорогой Боря, в эту самую Фээргу, в бывший вольный город Гамбург.
– Фээргу так Фээргу, – согласился Борис. – Хотел я в Ухгуилласуне купить диски с новым концертом рок-группы «Секс-аут», говорят, уже появились в продаже. А на обратном пути у нас будет заход в Европу?
– Как сложится ситуация… Вполне возможно, что опять зайдем в Гамбург. Помнишь, там есть музыкальный магазин, двухэтажный? Туда и наведаешься… Пока мы сечем Атлантику туда и обратно, эти «Секс-аут» наводнят всю Европу.
– Разве что так… – Кунин погасил сигарету и встал. – Пойдем чаи гонять.
Экипаж теплохода собрали к восьми утра, чтобы заранее убедиться: никто не заболел, все готовы идти в рейс, и нет необходимости озадачивать отдел кадров пароходства, в авральном порядке искать замену.
Задержался, правда, токарь Василий Шкаев, и старший механик – дед, как его уважительно величали, любивший этого великого умельца, хотел даже такси за ним отправить, но к одиннадцати часам Вася явился, правда, потерянный вовсе и опустошенный. Оказалось, что погиб его дружок Володя Рыбин, и надо было помочь молодой вдове и безутешной матери Вася даже заикнулся было о замене, хотел пропустить рейс, взять отпуск, но дед замахал руками, стал кричать, что движок у них такой же старый, как у него, стармеха, собственный мотор, что без Васи, умеющего любую запчасть сделать не хуже чем на заводе «Вяртсиля», родителя «Вишеры», теплоходу полный зарез, а идут они в Южную Америку, океан впереди и так далее.
Дед так разошелся, что Васе стало его жалко, он оставил свою затею, Володю все равно не вернешь, а работать кому-то надо. К тому же заместитель директора совхоза Игорь Борисович Глушкин сказал ему, что и без него все сделают как полагается.
Нервничал и второй штурман Олег Давыдов, у которого не были подписаны коммерческие акты по какао-бобам, которые теплоход доставил в Ленинград из бразильского порта Ильеуса в прошлом рейсе. Акты надо было сдать в контору до отхода, а портовые хитрованы артачились, желая соблюсти собственный интерес. Но к обеду все уладилось.
В половине первого появились власти: медицинские, таможенные, пограничные. И из портнадзора, конечно.
Оформление отхода прошло без осложнений, вскоре прибыл на судно лоцман, буксиры отвели «Вишеру» от причала, и старый, но еще надежный теплоход из славной когда-то серии рысаков, отплававший более четверти века, медленно двинулся по Морскому каналу в Финский залив.
Отходная вахта пришлась на долю второго штурмана, но поскольку шли каналом до самого плавмаяка, который стоит на якоре за Кронштадтом у острова Толбухина, капитан Сорокин отпустил Олега в каюту. Все равно ему, капитану, положено находиться на мостике, а у парня документации накопилось до черта, надо подбить бабки. Ночью второму штурману стоять вахту, завтра вечером они войдут в Кильский канал, а в восемь ноль-ноль станут к причалу Гамбургского порта, куда агентская фирма минута в минуту подгонит вагоны с грузом для Южной Америки.
«Золото у нас, а не кэп, – размышлял Давыдов, спускаясь с мостика к себе в каюту. – Одно удовольствие с таким плавать…»
Около шестнадцати часов к Олегу заглянул судовой врач Борис Кунин. Это был атлетического сложения тридцатипятилетний мужчина, весельчак, балагур, знаток всяких там «соней», «грюндиков», «интерспейсов», магнитофонных приставок, колонок и всевозможных ансамблей.
Борис Кунин относился к второму штурману с особым чувством, поскольку обязан был ему жизнью. На стоянке в бразильском порту Сантус Олег в мгновение ока выхватил его из-под падающих из прорвавшегося стропа металлических бочек с химикатами. И Борис, увидев, что стокилограммовые штучки грохнули на то самое место, где он перед этим стоял с фотоаппаратом в руках, снимая на слайд живописную группу мулатов-грузчиков, понял, что избежал смерти лишь благодаря завидной реакции дзюдоиста Давыдова. Кунин всегда симпатизировал Давыдову, а после этого случая проникся к Олегу, который был моложе его на восемь лет, чувствами старшего брата.
– Захожу на мостик, а тебя нет, – заговорил он, привычно улыбаясь. – Мастер говорит: не волнуйтесь, доктор, ваш приятель получил от меня тайм-аут. Можете навестить его в каюте, но при условии: на одну сигарету – он весьма занят. Поэтому дай мне прикурить, спалим по сигарете да пойдем пить чай. Уж против обязательного посещения кают-кампаний даже кэп возражать не может.
Они закурили, и Олег, вздохнув, посмотрел на приличную еще пачку необработанных документов.
– Значит, в Ухгуилласун мы в этот раз не заходим? – спросил Борис.
– Так я тебе еще два дня назад сказал, что этот заход отменен. Новая фирма в Ухгуилласуне, с которой мы заключили контракт, вместо трехсот тонн груза зафрахтовала для нас более четырех тысяч. Куда нам столько! Вот пароходство и решило послать туда другое судно в балласте. Оно все и заберет, а мы топаем, дорогой Боря, в эту самую Фээргу, в бывший вольный город Гамбург.
– Фээргу так Фээргу, – согласился Борис. – Хотел я в Ухгуилласуне купить диски с новым концертом рок-группы «Секс-аут», говорят, уже появились в продаже. А на обратном пути у нас будет заход в Европу?
– Как сложится ситуация… Вполне возможно, что опять зайдем в Гамбург. Помнишь, там есть музыкальный магазин, двухэтажный? Туда и наведаешься… Пока мы сечем Атлантику туда и обратно, эти «Секс-аут» наводнят всю Европу.
– Разве что так… – Кунин погасил сигарету и встал. – Пойдем чаи гонять.
II
Когда Олег Давыдов принял от третьего штурмана ночную, с ноля до четырех часов, вахту, «Вишера» уже вышла в Балтийское море. Погода была отличная, видимость – лучше не бывает, хотя по прогнозу были обещаны обложной дождь и туман, но их пока не было и в помине.
Сдававший вахту штурман сказал, что мастер недавно пошел прилечь и просил разбудить его, если обещанный туман появится.
– Вот тебе точка, брал по радиомаякам, слышно хорошо, – сказал он Олегу. – Только что гонял радар – впереди никого нет. За вахту обогнали три судна. В старушке «Вишере» пороху еще хватает, идем по пятнадцати с половиной узлов.
Третий штурман перенес с черновика записи за четыре часа в судовой журнал, пожелал Давыдову доброй вахты и ушел со сменившимся рулевым пить чай.
Едва третий покинул мостик, как появился Кунин.
– Привет полуночникам, – сказал Борис и легонько похлопал по плечу Давыдова, который стоял на крыле и в бинокль осматривал горизонт. – С первой в рейсе собакой тебя, Олег.
– Ну, не скажи, – возразил Олег, не отрываясь от бинокля. – В такую яснину, как эта, не назовешь вахту собачьей. Ты читал «Белые ночи» Достоевского?
Борис с любопытством глянул на Олега.
– Кино смотрел, – сказал он. – Странный ты парень, Олежка… Почти двенадцать лет плаваю, всяких штурманов насмотрелся, а такого не встречал.
– Какого? – спросил Олег.
– Ну, как тебе сказать… Чересчур начитанного, что ли… Твоя эрудиция выходит за рамки нормы. Тебе это не мешало в жизни?
– Сейчас нет, а вот в школе и мореходке – да. Погоди, Боря, я сейчас определюсь, возьму точку, и мы с тобой спокойно потолкуем.
Он надел наушники, настроил радиопеленгатор на один радиомаяк, потом взял второй, третий… Треугольника погрешности почти не было, и ложились линии так, что было видно: у предыдущего штурмана обсервация была на уровне. Олег вздохнул, он всегда испытывал облегчение и даже некую радость, когда сходились у него штурманские расчеты, поставил на курсе отметку определенного им места, надписал рядом на карте время и отсчет лага.
Выйдя на правое крыло, где стоял с сигаретой в руке Борис, довольно спросил:
– Ну и что ты хотел мне доложить по поводу моей эрудиции?
Олег Давыдов родился и вырос в Ленинграде и уже с самых первых, еще дошкольных лет не мыслил себе иной профессии, нежели морская.
Детство Олега было омрачено уходом из дому отца. Ему тогда не было и четырех лет. От долгих лет безотцовщины у Олега до сих пор сохранилось чувство некоей обделенности, хотя отец, десять лет пространствовавший по Сибири, Средней Азии и Дальнему Востоку в обществе женщины, которая и явилась причиной его ухода из семьи, вернулся к старому очагу. Мать приняла его, простила.
Отец, Василий Васильевич, безусловно, любил и Олега, и дочь Ларису, которая была двумя годами моложе Олега. Но его отцовское чувство болезненно смешивалось с комплексом вины, и он порой заискивал перед детьми или тушевался в их присутствии. Это вносило некую неловкость в отношения – всем становилось не по себе.
Сдававший вахту штурман сказал, что мастер недавно пошел прилечь и просил разбудить его, если обещанный туман появится.
– Вот тебе точка, брал по радиомаякам, слышно хорошо, – сказал он Олегу. – Только что гонял радар – впереди никого нет. За вахту обогнали три судна. В старушке «Вишере» пороху еще хватает, идем по пятнадцати с половиной узлов.
Третий штурман перенес с черновика записи за четыре часа в судовой журнал, пожелал Давыдову доброй вахты и ушел со сменившимся рулевым пить чай.
Едва третий покинул мостик, как появился Кунин.
– Привет полуночникам, – сказал Борис и легонько похлопал по плечу Давыдова, который стоял на крыле и в бинокль осматривал горизонт. – С первой в рейсе собакой тебя, Олег.
– Ну, не скажи, – возразил Олег, не отрываясь от бинокля. – В такую яснину, как эта, не назовешь вахту собачьей. Ты читал «Белые ночи» Достоевского?
Борис с любопытством глянул на Олега.
– Кино смотрел, – сказал он. – Странный ты парень, Олежка… Почти двенадцать лет плаваю, всяких штурманов насмотрелся, а такого не встречал.
– Какого? – спросил Олег.
– Ну, как тебе сказать… Чересчур начитанного, что ли… Твоя эрудиция выходит за рамки нормы. Тебе это не мешало в жизни?
– Сейчас нет, а вот в школе и мореходке – да. Погоди, Боря, я сейчас определюсь, возьму точку, и мы с тобой спокойно потолкуем.
Он надел наушники, настроил радиопеленгатор на один радиомаяк, потом взял второй, третий… Треугольника погрешности почти не было, и ложились линии так, что было видно: у предыдущего штурмана обсервация была на уровне. Олег вздохнул, он всегда испытывал облегчение и даже некую радость, когда сходились у него штурманские расчеты, поставил на курсе отметку определенного им места, надписал рядом на карте время и отсчет лага.
Выйдя на правое крыло, где стоял с сигаретой в руке Борис, довольно спросил:
– Ну и что ты хотел мне доложить по поводу моей эрудиции?
Олег Давыдов родился и вырос в Ленинграде и уже с самых первых, еще дошкольных лет не мыслил себе иной профессии, нежели морская.
Детство Олега было омрачено уходом из дому отца. Ему тогда не было и четырех лет. От долгих лет безотцовщины у Олега до сих пор сохранилось чувство некоей обделенности, хотя отец, десять лет пространствовавший по Сибири, Средней Азии и Дальнему Востоку в обществе женщины, которая и явилась причиной его ухода из семьи, вернулся к старому очагу. Мать приняла его, простила.
Отец, Василий Васильевич, безусловно, любил и Олега, и дочь Ларису, которая была двумя годами моложе Олега. Но его отцовское чувство болезненно смешивалось с комплексом вины, и он порой заискивал перед детьми или тушевался в их присутствии. Это вносило некую неловкость в отношения – всем становилось не по себе.