Страница:
Николай с раннего детства пристрастился к книгам о географических открытиях, морских приключениях и, конечно, про разведчиков. Когда подошло время выбирать профессию, он некоторое время колебался между геолого-разведочным факультетом Московского горного института и Ленинградским высшим инженерным морским училищем. Победило последнее… Но подвела математика. Николай получил на письменном экзамене тройку и не прошел по конкурсу. Он остался в Ленинграде, пошел работать матросом в речное пароходство, плавал на самоходной барже. В декабре баржу вывели из эксплуатации и поставили в затон. Такая служба показалась Николаю скучной. Он протянул еще два месяца, а в марте Вероника написала, что мама заболела, тоскует, хочет его видеть. Колмаков вернулся в Моздок, и с весенним призывом отправился служить в пограничные войска.
Когда они прибыли из учебного отряда на свою заставу, то сразу почувствовали другую организацию военного быта. На заставе каждый занимался своим делом, у каждого были определенные обязанности на все время службы, на какой-то ее отрезок и на будущие сутки. Ровно в девятнадцать ноль-ноль собирали весь личный состав на боевой расчет, и каждый пограничник получал наряд на ближайший день: чем, где и как он будет заниматься.
Поражала тишина, царившая на заставе. Здесь даже команды отдавались, не повышая голоса, ровно и спокойно, здесь не топали сапогами на плацу и не разносилась окрест разудалая маршевая песня. Пели, конечно, – кто не любит дать душе своей выговориться песней, – но по-домашнему пели, под гитару, да и то вполголоса, потому что в любое время суток кто-нибудь да спит на заставе после ночного дозора на границе.
Петр Игнатенко быстро стал любимцем заставы. Он хорошо играл на гитаре, знал множество песен на все вкусы. К нему тянулись и одногодки Артема с Николаем, и те, кто ходил уже в «старухах». Петра можно было бы назвать по модной социологической терминологии неформальным лидером, только он довольно быстро стал и формальным – начальником расчета РЛС, потом командиром отделения, сразу получил звание сержанта, три золотых лычки на зеленые погоны.
На втором году службы Петр получил в порядке поощрения отпуск, съездил в Моздок – Настя после его ухода в армию опять жила у родителей – и вернулся прямо-таки сияющий от счастья, с восторгом рассказывал, какой чудесный растет пацанчик, весь в него и в деда, которого тоже звали Петром.
Это случилось в апреле, когда трое друзей сидели, можно сказать, на чемоданах и ждали приказа об увольнении в запас. Но служба еще продолжалась, они по-прежнему ходили охранять границу, давно уже были старшими пограннарядов.
Нарушители выбрали самый удобный для перехода границы час – перед рассветом. Небо уже посерело, сверху сыпался то мелкий снег, то мелкий дождь. Петр с напарником, Васей Любиным, парнишкой осеннего призыва, недавно прибывшего из учебного отряда, обходил участок на левом фланге заставы – он упирался в берег морской бухты.
С ними был черный Ремиз, которого вел на поводке Игнатенко. Официально Петр не был проводником собаки, но он любил собак, хорошо их чувствовал и часто выходил на охрану границы вместе с Ремизом, который особенно к нему привязался.
Стоило Ремизу напрячься и чуть слышно заворчать, Петр сразу понял, что впереди – люди. А здесь, в этой полосе, могут быть только нарушители.
– Любин! Бери резко вправо! – приказал он напарнику. – Обходи зону и займи позицию у самой границы, чтобы они шли на тебя. Как действовать – знаешь. А я постараюсь задержать их здесь. По дороге позвони дежурному. Поднимай заставу в ружье! Выполняй…
– Есть! – шепотом ответил Вася Любин и тут же исчез.
Петр Игнатенко продвинулся еще вперед, едва сдерживая рвущегося Ремиза, и среди кустов увидел смутные еще силуэты двух человек. Они осторожно шли от бухты к линии контрольно-следовой полосы. Сигнальной системы в те годы еще не было…
Нарушители несли какой-то продолговатый предмет, похожий на свернутый в трубку ковер. Как выяснилось потом, это действительно был своеобразный ковер – плотное покрывало, которое бандиты хотели расстелить на контрольно-следовой полосе и перекатиться через нее, не оставляя следов на разрыхленном грунте.
– Стой! – крикнул Игнатенко. – Стой! Стрелять буду! Руки вверх.
Неизвестные бросили поклажу и разом упали на землю.
Петр спустил Ремиза с поводка, тот молча бросился вперед, навстречу ему грянули выстрелы, раздался жалобный вой собаки, и тогда Игнатенко открыл огонь.
«Ах, Ремиз! – подумал Петр. – Не уберегся, бедный…»
Один из нарушителей поднялся и побежал, не таясь, по направлению к границе.
«Надо его остановить! – лихорадочно думал Петр, целясь в перемещающуюся фигуру – Любин еще не подошел к позиции. Да и молод он, как бы не растерялся, не упустил».
Петр неторопливо тронул спусковой крючок автомата Калашникова и тут же отпустил палеи. Короткая, в три патрона, очередь догнала нарушителя, он ткнулся на бегу в землю и замер, неподвижный.
Но пока Игнатенко стрелял, второй перекатился в другое место и, прежде чем Петр обнаружил его, выстрелил по сержанту дважды. Одна из пуль задела пограничнику правое плечо. Он послал туда, откуда пришли пули, длинную очередь, чтобы не дать врагу прицелиться, и тут же сменил огневую позицию, замер, надеясь, что нарушитель сочтет его погибшим.
Так и случилось. Противник, с которым вел дуэль Игнатенко, подождал немного и, не видя пограничника, стал осторожно приподниматься.
«Взять живым! – мелькнуло в сознании сержанта. – Взять его живым…»
Прыжком вскочил Игнатенко на ноги, рассчитывая, что неожиданное возникновение ошеломит бандита. Но тот был опытным и тренированным диверсантом. Когда Петр направил на него автомат и крикнул: «Бросай оружие!», бандит выстрелил в сержанта из парабеллума, но и сам рухнул наземь, пронизанный очередью из автомата.
Пуля пробила пограничнику грудь. Петр, качнувшись, сохранил равновесие, шагнул вперед.
Он вдруг подумал, что надо подать сигнал ракетой. К нему идут на помощь, а ведь все закончилось уже… враги не прошли.
Теперь бы расслабиться, прилечь, его так тянуло к земле. Но тут из кустов раздался еще один выстрел, и Петр упал на землю, выронив оружие.
Считая, что с пограничником покончено, третий бандит, следовавший к границе отдельно от двух первых, не обращал на него больше внимания. Он метнулся к рюкзаку, который горбился за спиной второго убитого Петром нарушителя, разрезал стягивающий мешок шнур, раскрыл его и что-то оттуда выхватил.
Петр Игнатенко не потерял сознания и все видел Он упал на левый бок, силы оставляли его, но, пока нарушитель возился с рюкзаком, он достал снаряженную ракетницу.
Не выпуская из рук непонятного для Петра предмета, бандит глянул на пограничника, затем сделал шаг вперед.
– Ты жив еще, проклятый рюсся? – сказал нарушитель. – Сейчас я отправлю тебя к предкам… – Между тем что-то щелкнуло у него в руках, и над его головой стал разворачиваться шар.
В этот момент Петр выстрелил из ракетницы. Задетое пулей плечо и рана в груди помешали ему точно прицелиться хотя нарушитель был совсем недалеко.
Ракета метнулась навстречу бандиту, рванула край его левого рукава, разодрала и прожгла его до тела и, брызгая искрами, ушла в сторону бухты. Возьми Петр немного выше – ракета пробила бы оболочку гелиевого шара, который расширялся сейчас в объеме, готовясь перенести бандита через контрольно-следовую полосу. Но мутнеющее сознание Петра Игнатенко не связало появление шара над головой нарушителя с его намерением уйти за границу.
Еще одна пуля в грудь оказалась для Петра смертельной.
Когда Логинов – он первым прибежал на поле боя – приподнял голову сержанта, тот был еще жив.
– Руку, – прошептал Игнатенко, – смотрите руку…
– Да-да, Петро! – торопливо говорил Артем, выхватывая перевязочный пакет. – Сейчас… Сейчас я тебя… Все будет хорошо, Петя! Потерпи, дружище!
Логинов не понял, что умирающий Игнатенко пытался выполнить последний долг – передать товарищу след. Ведь он знал, что задел ракетой левую руку бандита.
– Шарик, – шептал, впадая в забытье, Игнатенко. Он схватил Логинова за рукав, и этот его порыв был предсмертной вспышкой энергии. – Шарик улетел… Ищите шарик…
«Бредит», – подумал Артем.
V
VI
VII
Когда они прибыли из учебного отряда на свою заставу, то сразу почувствовали другую организацию военного быта. На заставе каждый занимался своим делом, у каждого были определенные обязанности на все время службы, на какой-то ее отрезок и на будущие сутки. Ровно в девятнадцать ноль-ноль собирали весь личный состав на боевой расчет, и каждый пограничник получал наряд на ближайший день: чем, где и как он будет заниматься.
Поражала тишина, царившая на заставе. Здесь даже команды отдавались, не повышая голоса, ровно и спокойно, здесь не топали сапогами на плацу и не разносилась окрест разудалая маршевая песня. Пели, конечно, – кто не любит дать душе своей выговориться песней, – но по-домашнему пели, под гитару, да и то вполголоса, потому что в любое время суток кто-нибудь да спит на заставе после ночного дозора на границе.
Петр Игнатенко быстро стал любимцем заставы. Он хорошо играл на гитаре, знал множество песен на все вкусы. К нему тянулись и одногодки Артема с Николаем, и те, кто ходил уже в «старухах». Петра можно было бы назвать по модной социологической терминологии неформальным лидером, только он довольно быстро стал и формальным – начальником расчета РЛС, потом командиром отделения, сразу получил звание сержанта, три золотых лычки на зеленые погоны.
На втором году службы Петр получил в порядке поощрения отпуск, съездил в Моздок – Настя после его ухода в армию опять жила у родителей – и вернулся прямо-таки сияющий от счастья, с восторгом рассказывал, какой чудесный растет пацанчик, весь в него и в деда, которого тоже звали Петром.
Это случилось в апреле, когда трое друзей сидели, можно сказать, на чемоданах и ждали приказа об увольнении в запас. Но служба еще продолжалась, они по-прежнему ходили охранять границу, давно уже были старшими пограннарядов.
Нарушители выбрали самый удобный для перехода границы час – перед рассветом. Небо уже посерело, сверху сыпался то мелкий снег, то мелкий дождь. Петр с напарником, Васей Любиным, парнишкой осеннего призыва, недавно прибывшего из учебного отряда, обходил участок на левом фланге заставы – он упирался в берег морской бухты.
С ними был черный Ремиз, которого вел на поводке Игнатенко. Официально Петр не был проводником собаки, но он любил собак, хорошо их чувствовал и часто выходил на охрану границы вместе с Ремизом, который особенно к нему привязался.
Стоило Ремизу напрячься и чуть слышно заворчать, Петр сразу понял, что впереди – люди. А здесь, в этой полосе, могут быть только нарушители.
– Любин! Бери резко вправо! – приказал он напарнику. – Обходи зону и займи позицию у самой границы, чтобы они шли на тебя. Как действовать – знаешь. А я постараюсь задержать их здесь. По дороге позвони дежурному. Поднимай заставу в ружье! Выполняй…
– Есть! – шепотом ответил Вася Любин и тут же исчез.
Петр Игнатенко продвинулся еще вперед, едва сдерживая рвущегося Ремиза, и среди кустов увидел смутные еще силуэты двух человек. Они осторожно шли от бухты к линии контрольно-следовой полосы. Сигнальной системы в те годы еще не было…
Нарушители несли какой-то продолговатый предмет, похожий на свернутый в трубку ковер. Как выяснилось потом, это действительно был своеобразный ковер – плотное покрывало, которое бандиты хотели расстелить на контрольно-следовой полосе и перекатиться через нее, не оставляя следов на разрыхленном грунте.
– Стой! – крикнул Игнатенко. – Стой! Стрелять буду! Руки вверх.
Неизвестные бросили поклажу и разом упали на землю.
Петр спустил Ремиза с поводка, тот молча бросился вперед, навстречу ему грянули выстрелы, раздался жалобный вой собаки, и тогда Игнатенко открыл огонь.
«Ах, Ремиз! – подумал Петр. – Не уберегся, бедный…»
Один из нарушителей поднялся и побежал, не таясь, по направлению к границе.
«Надо его остановить! – лихорадочно думал Петр, целясь в перемещающуюся фигуру – Любин еще не подошел к позиции. Да и молод он, как бы не растерялся, не упустил».
Петр неторопливо тронул спусковой крючок автомата Калашникова и тут же отпустил палеи. Короткая, в три патрона, очередь догнала нарушителя, он ткнулся на бегу в землю и замер, неподвижный.
Но пока Игнатенко стрелял, второй перекатился в другое место и, прежде чем Петр обнаружил его, выстрелил по сержанту дважды. Одна из пуль задела пограничнику правое плечо. Он послал туда, откуда пришли пули, длинную очередь, чтобы не дать врагу прицелиться, и тут же сменил огневую позицию, замер, надеясь, что нарушитель сочтет его погибшим.
Так и случилось. Противник, с которым вел дуэль Игнатенко, подождал немного и, не видя пограничника, стал осторожно приподниматься.
«Взять живым! – мелькнуло в сознании сержанта. – Взять его живым…»
Прыжком вскочил Игнатенко на ноги, рассчитывая, что неожиданное возникновение ошеломит бандита. Но тот был опытным и тренированным диверсантом. Когда Петр направил на него автомат и крикнул: «Бросай оружие!», бандит выстрелил в сержанта из парабеллума, но и сам рухнул наземь, пронизанный очередью из автомата.
Пуля пробила пограничнику грудь. Петр, качнувшись, сохранил равновесие, шагнул вперед.
Он вдруг подумал, что надо подать сигнал ракетой. К нему идут на помощь, а ведь все закончилось уже… враги не прошли.
Теперь бы расслабиться, прилечь, его так тянуло к земле. Но тут из кустов раздался еще один выстрел, и Петр упал на землю, выронив оружие.
Считая, что с пограничником покончено, третий бандит, следовавший к границе отдельно от двух первых, не обращал на него больше внимания. Он метнулся к рюкзаку, который горбился за спиной второго убитого Петром нарушителя, разрезал стягивающий мешок шнур, раскрыл его и что-то оттуда выхватил.
Петр Игнатенко не потерял сознания и все видел Он упал на левый бок, силы оставляли его, но, пока нарушитель возился с рюкзаком, он достал снаряженную ракетницу.
Не выпуская из рук непонятного для Петра предмета, бандит глянул на пограничника, затем сделал шаг вперед.
– Ты жив еще, проклятый рюсся? – сказал нарушитель. – Сейчас я отправлю тебя к предкам… – Между тем что-то щелкнуло у него в руках, и над его головой стал разворачиваться шар.
В этот момент Петр выстрелил из ракетницы. Задетое пулей плечо и рана в груди помешали ему точно прицелиться хотя нарушитель был совсем недалеко.
Ракета метнулась навстречу бандиту, рванула край его левого рукава, разодрала и прожгла его до тела и, брызгая искрами, ушла в сторону бухты. Возьми Петр немного выше – ракета пробила бы оболочку гелиевого шара, который расширялся сейчас в объеме, готовясь перенести бандита через контрольно-следовую полосу. Но мутнеющее сознание Петра Игнатенко не связало появление шара над головой нарушителя с его намерением уйти за границу.
Еще одна пуля в грудь оказалась для Петра смертельной.
Когда Логинов – он первым прибежал на поле боя – приподнял голову сержанта, тот был еще жив.
– Руку, – прошептал Игнатенко, – смотрите руку…
– Да-да, Петро! – торопливо говорил Артем, выхватывая перевязочный пакет. – Сейчас… Сейчас я тебя… Все будет хорошо, Петя! Потерпи, дружище!
Логинов не понял, что умирающий Игнатенко пытался выполнить последний долг – передать товарищу след. Ведь он знал, что задел ракетой левую руку бандита.
– Шарик, – шептал, впадая в забытье, Игнатенко. Он схватил Логинова за рукав, и этот его порыв был предсмертной вспышкой энергии. – Шарик улетел… Ищите шарик…
«Бредит», – подумал Артем.
V
Василий Колотухин был избран действительным членом Академик наук СССР три года назад, ему тогда едва исполнилось тридцать восемь, и, таким образом, он был одним из самых молодых академиков страны.
Огромную оценку получила научная деятельность Василия Дмитриевича в связи с его весьма перспективными работами в области высокоинтенсивных когерентных излучений, производимых лазерами, и с очень мощными источниками микроволновой энергии. После того, как Василий Колотухин, тогда еще член-корреспондент, создал установку, лазерный луч которой на глазах у потрясенных членов государственной комиссии испарял небольшое пока количество самых различных материалов, он получил прозвище «инженер Гарин», а вся деятельность его лаборатории была переведена в ранг закрытых работ.
Уже после присвоения звания академика он подал в правительство докладную записку, в которой излагал суть нового научно-технического предложения, направленного на укрепление обороноспособности Отечества.
Обеспокоенный позицией, которую заняла не желающая мирных компромиссов администрация президента Рейгана, Колотухин вспомнил скандальное происшествие из истории освоения американскими учеными немецких ракет «Фау-2», которое проводилось под непосредственным наблюдением и с личным участием отца этих ракет, конструктора Вернера фон Брауна. В 1947 году запуск «Фау-2» производили на полигоне Уайт-Сэндз, в 64 километрах к северу от города Эль-Пасо, находящегося вблизи мексиканской границы. Ракета была запущена строго на север, поднялась в воздух, а затем… развернулась на 180 градусов и направилась на юг, в сторону Мексики, пролетела над Эль-Пасо и врезалась в старое испанское кладбище, тремя километрами южнее мексиканского города Хуарес. Специальное устройство для взрыва ракеты в воздухе на случай неудачного запуска не сработало…
Академик Колотухин задумался над вопросом: а нельзя ли искусственно вызывать подобные казусы с летящими в цель ракетами? Ведь если воздействовать на электронную систему наведения ракеты в цель каким-либо сильным излучающим источником, то можно не только сбить ракету с курса, но и задать ей другую команду. В идеале – отправить ее туда, откуда она стартовала.
Вот тогда и будет создана подлинно миролюбивая система противоракетной обороны, отвечающая основным принципам русской политики, направленной на сдерживание наступательных видов оружия. В основу нового оборонительного устройства Колотухин намеревался положить созданную им лазерную установку, которая не обладала пока еще достаточной мощностью, а тем более способностью воздействовать на летящую ракету избирательно, проникая в суть заложенной в нее программы и перестраивая ее необходимым образом. Все это еще предстояло решить.
Надо ли говорить, что предложение ученого получило поддержку правительства. Было принято решение об организации в Ленинграде самостоятельного научно-исследовательского института, обладающего необходимой производственной базой для экспериментальных работ. Институту выделили крупные средства, Василий Дмитриевич получил право на привлечение к работе над уникальным изобретением любых высококвалифицированных специалистов.
Новый институт с начала основания стал работать в режиме строгой секретности. Было бы наивным полагать, что создание нового научного учреждения, связанного с именем академика Колотухина, общие принципы деятельности которого были известны мировой ученой общественности, останется незамеченным. Рано или поздно следовало ожидать, что западные разведслужбы проявят интерес к конторе академика Колотухина. Поэтому следовало надежно перекрыть любую утечку информации из института, защитить жизненно важную для страны работу Василия Дмитриевича, его самого и сотрудников от любых посягательств.
Эта роль щита, а при необходимости и меча для лазутчиков, отводилась лично генералу Третьякову Он же для конкретной работы создал специальную группу, куда вошли опытные контрразведчики управления государственной безопасности. Возглавил группу полковник Митрошенко.
Огромную оценку получила научная деятельность Василия Дмитриевича в связи с его весьма перспективными работами в области высокоинтенсивных когерентных излучений, производимых лазерами, и с очень мощными источниками микроволновой энергии. После того, как Василий Колотухин, тогда еще член-корреспондент, создал установку, лазерный луч которой на глазах у потрясенных членов государственной комиссии испарял небольшое пока количество самых различных материалов, он получил прозвище «инженер Гарин», а вся деятельность его лаборатории была переведена в ранг закрытых работ.
Уже после присвоения звания академика он подал в правительство докладную записку, в которой излагал суть нового научно-технического предложения, направленного на укрепление обороноспособности Отечества.
Обеспокоенный позицией, которую заняла не желающая мирных компромиссов администрация президента Рейгана, Колотухин вспомнил скандальное происшествие из истории освоения американскими учеными немецких ракет «Фау-2», которое проводилось под непосредственным наблюдением и с личным участием отца этих ракет, конструктора Вернера фон Брауна. В 1947 году запуск «Фау-2» производили на полигоне Уайт-Сэндз, в 64 километрах к северу от города Эль-Пасо, находящегося вблизи мексиканской границы. Ракета была запущена строго на север, поднялась в воздух, а затем… развернулась на 180 градусов и направилась на юг, в сторону Мексики, пролетела над Эль-Пасо и врезалась в старое испанское кладбище, тремя километрами южнее мексиканского города Хуарес. Специальное устройство для взрыва ракеты в воздухе на случай неудачного запуска не сработало…
Академик Колотухин задумался над вопросом: а нельзя ли искусственно вызывать подобные казусы с летящими в цель ракетами? Ведь если воздействовать на электронную систему наведения ракеты в цель каким-либо сильным излучающим источником, то можно не только сбить ракету с курса, но и задать ей другую команду. В идеале – отправить ее туда, откуда она стартовала.
Вот тогда и будет создана подлинно миролюбивая система противоракетной обороны, отвечающая основным принципам русской политики, направленной на сдерживание наступательных видов оружия. В основу нового оборонительного устройства Колотухин намеревался положить созданную им лазерную установку, которая не обладала пока еще достаточной мощностью, а тем более способностью воздействовать на летящую ракету избирательно, проникая в суть заложенной в нее программы и перестраивая ее необходимым образом. Все это еще предстояло решить.
Надо ли говорить, что предложение ученого получило поддержку правительства. Было принято решение об организации в Ленинграде самостоятельного научно-исследовательского института, обладающего необходимой производственной базой для экспериментальных работ. Институту выделили крупные средства, Василий Дмитриевич получил право на привлечение к работе над уникальным изобретением любых высококвалифицированных специалистов.
Новый институт с начала основания стал работать в режиме строгой секретности. Было бы наивным полагать, что создание нового научного учреждения, связанного с именем академика Колотухина, общие принципы деятельности которого были известны мировой ученой общественности, останется незамеченным. Рано или поздно следовало ожидать, что западные разведслужбы проявят интерес к конторе академика Колотухина. Поэтому следовало надежно перекрыть любую утечку информации из института, защитить жизненно важную для страны работу Василия Дмитриевича, его самого и сотрудников от любых посягательств.
Эта роль щита, а при необходимости и меча для лазутчиков, отводилась лично генералу Третьякову Он же для конкретной работы создал специальную группу, куда вошли опытные контрразведчики управления государственной безопасности. Возглавил группу полковник Митрошенко.
VI
После совещания на вилле «Вера крус» заместитель директора ЦРУ Сэмюэль Ларкин захотел собственными глазами посмотреть, как он выразился, «железный занавес».
– Давайте отправимся на русско-финскую границу, дядя Сэм, – предложил за ужином Майкл Джимлин. – Можно самолетом до Хельсинки, а там рукой подать… Или переправимся с автомобилями на морском пароме в Турку, оттуда прекрасная дорога до Хельсинки. Потом вдоль северного берега Балтики, через Порво и Перно, мимо Котки и Хамины, в пограничный город Раройоки. Там и граница, там и застава русских, крайняя от Кронборгского залива, именно ее так любит наш друг Стив…
Сэмюэль Ларкин с интересом посмотрел на Фергюссона.
Фергюссон был как раз не в себе. Он остро завидовал Майклу – с заокеанским боссом говорить таким вольным тоном… Но надо было как-то объяснить намек Джимлина, и Стив нехотя сказал:
– Мне приходилось проходить через эту заставу. Давно это было, в годы моей молодости. Туда, мистер Ларкин, я прошел нормально. А на обратном пути потерял двух бывших друзей моего отца. Их надо было вывести из России. Это были верные братья… Они остались там навсегда.
Сэмюэль Ларкин участливо вздохнул.
– Тогда меня звали не Стив, а Рутти, – усмехнувшись, добавил Фергюссон.
– Едем морем, – решил шеф, – потом по финским дорогам к границе. Кажется, паром заходит на Аландские острова?
– Да, – подтвердил Вильям Сандерс, – в порт Марианхамина.
– Прекрасно! Заодно посмотрим эту демилитаризованную территорию, которая запирает вход в Ботнический залив.
После ужина Сэмюэль Ларкин пригласил Вильяма Сандерса на сугубо конфиденциальную беседу.
– Мне понравился этот ваш Стив, или Рутти, – сказал заместитель директора ЦРУ. – Его идея с морской агентской фирмой в качестве прикрытия резидентуры «Осьминог» весьма удачна. Пусть подготовит подробный доклад о своей деятельности под этой крышей – я предложу руководству внести его опыт в циркуляр для резидентов приморских государств. Русские суда ходят сейчас по всему миру, и в каждом порту, где они бывают, есть посредническая фирма, услугами которой они пользуются. Возможности тут просто неограничены.
Я ознакомился также, дорогой Билл, с теми фокусами, которые проделывает наш Стив Фергюссон на русско-финской границе. На мой взгляд, они носят оттенок хулиганских выходок, реальный результат от этих ударов по системе пограничной охраны невелик. Но в этой кажущейся бессмысленности организуемых инцидентов есть большой психологический смысл. Продолжайте в том же духе. Пусть русские думают что угодно, но внимание их к границе будет приковано, это уж точно.
– Попытка Лангуста уйти из-за кордона была вполне реальна, мистер Ларкин, – слабо возразил Вильям Сандерс.
– Попытка! Вы разве не знаете, Билл, что русские пограничники стреляют в тех, кто пытается уйти за границу? И еще как стреляют… Никогда не сбрасывайте со счетов их боевую подготовку. Если даже президент Рейган одобрительно отозвался о русских «зеленых фуражках», то нам сам Бог велел учитывать традиционную выучку и отличную натренированность этих парней. Более того, этим шумом на границе вы не достигли главного: не бросили тень на финнов. Русским ясно, что финны в этом случае абсолютно ни при чем. Я вам скажу и другое: мне стало известно, что вашу компанию, прибывшую к границе на серебристом «вольво», финны засекли, и теперь этот факт занесен ими в специальное досье. Эти нейтралы фиксируют все нарушения русско-финской границы и с той и со своей стороны. Учтите это, если до сего дня вы о подобном обстоятельстве не подозревали…
– Ломать, ломать надо их дружбу! – с досадой воскликнул Вильям Сандерс.
– Для этого вы и сидите здесь, Билл, – усмехнулся Сэмюэль Ларкин. – И деньги хорошие получаете… Кстати, ваше ходатайство об увеличении отпускаемых средств на организацию пограничных конфликтов удовлетворено. Но будьте осмотрительны – здесь особый случай, здесь границу охраняют оба соседа. Финнов берегитесь тоже…
– Понимаю, мистер Ларкин.
– Теперь самое главное – академик Колотухин… Мы располагаем сведениями о том, что в Ленинграде возник новый институт, который возглавил знаменитый специалист по лазерам, сын того Колотухина, который еще в годы второй мировой войны занимался радиолокационными станциями, а затем создал в России уникальный радарный пояс, используемый советскими силами ПВО. Институт академика Колотухина прозаически назван русскими НИИэлектроприбор. Но ясно одно: ученого такого масштаба, работы которого вот уже несколько лет как засекречены, не станут отвлекать для конструирования электрического чайника или кофемолки. Он специалист по лазерам, а лазер – это оружие будущего. Поэтому вот вам официальный приказ Координационного комитета: вам поручается начать широкую операцию по выявлению существа работ этого самого НИИэлектроприбора.
– Самого академика мы держали в поле зрения, – сказал Вильям Сандерс. – Наш Сократ имел выход на его сына через одну из своих клиенток. В связи с тем, что Сократ сломался и запросил о срочном исходе из Советского Союза, этот канал, видимо, потерян. Хотя… Если вывоз Сократа пройдет успешно, можно будет использовать этот вариант по-другому.
– Сократ – агент суперкласса. Мы обязаны его сберечь. Подайте мне рапорт с подробным изложением затеваемой вами разработки. В деле академика Колотухина не должно быть проколов, Билл. Нам с вами их не простят. Специалисты Лэнгли предполагают, что деятельность нового института может быть связана с проблемами противоракетной обороны. Вы помните, как русский лидер намекал, что у Советов есть что противопоставить нашим звездным затеям? То-то и оно… Игра стоит свеч, Билл. Делайте свою ставку первым!
– Давайте отправимся на русско-финскую границу, дядя Сэм, – предложил за ужином Майкл Джимлин. – Можно самолетом до Хельсинки, а там рукой подать… Или переправимся с автомобилями на морском пароме в Турку, оттуда прекрасная дорога до Хельсинки. Потом вдоль северного берега Балтики, через Порво и Перно, мимо Котки и Хамины, в пограничный город Раройоки. Там и граница, там и застава русских, крайняя от Кронборгского залива, именно ее так любит наш друг Стив…
Сэмюэль Ларкин с интересом посмотрел на Фергюссона.
Фергюссон был как раз не в себе. Он остро завидовал Майклу – с заокеанским боссом говорить таким вольным тоном… Но надо было как-то объяснить намек Джимлина, и Стив нехотя сказал:
– Мне приходилось проходить через эту заставу. Давно это было, в годы моей молодости. Туда, мистер Ларкин, я прошел нормально. А на обратном пути потерял двух бывших друзей моего отца. Их надо было вывести из России. Это были верные братья… Они остались там навсегда.
Сэмюэль Ларкин участливо вздохнул.
– Тогда меня звали не Стив, а Рутти, – усмехнувшись, добавил Фергюссон.
– Едем морем, – решил шеф, – потом по финским дорогам к границе. Кажется, паром заходит на Аландские острова?
– Да, – подтвердил Вильям Сандерс, – в порт Марианхамина.
– Прекрасно! Заодно посмотрим эту демилитаризованную территорию, которая запирает вход в Ботнический залив.
После ужина Сэмюэль Ларкин пригласил Вильяма Сандерса на сугубо конфиденциальную беседу.
– Мне понравился этот ваш Стив, или Рутти, – сказал заместитель директора ЦРУ. – Его идея с морской агентской фирмой в качестве прикрытия резидентуры «Осьминог» весьма удачна. Пусть подготовит подробный доклад о своей деятельности под этой крышей – я предложу руководству внести его опыт в циркуляр для резидентов приморских государств. Русские суда ходят сейчас по всему миру, и в каждом порту, где они бывают, есть посредническая фирма, услугами которой они пользуются. Возможности тут просто неограничены.
Я ознакомился также, дорогой Билл, с теми фокусами, которые проделывает наш Стив Фергюссон на русско-финской границе. На мой взгляд, они носят оттенок хулиганских выходок, реальный результат от этих ударов по системе пограничной охраны невелик. Но в этой кажущейся бессмысленности организуемых инцидентов есть большой психологический смысл. Продолжайте в том же духе. Пусть русские думают что угодно, но внимание их к границе будет приковано, это уж точно.
– Попытка Лангуста уйти из-за кордона была вполне реальна, мистер Ларкин, – слабо возразил Вильям Сандерс.
– Попытка! Вы разве не знаете, Билл, что русские пограничники стреляют в тех, кто пытается уйти за границу? И еще как стреляют… Никогда не сбрасывайте со счетов их боевую подготовку. Если даже президент Рейган одобрительно отозвался о русских «зеленых фуражках», то нам сам Бог велел учитывать традиционную выучку и отличную натренированность этих парней. Более того, этим шумом на границе вы не достигли главного: не бросили тень на финнов. Русским ясно, что финны в этом случае абсолютно ни при чем. Я вам скажу и другое: мне стало известно, что вашу компанию, прибывшую к границе на серебристом «вольво», финны засекли, и теперь этот факт занесен ими в специальное досье. Эти нейтралы фиксируют все нарушения русско-финской границы и с той и со своей стороны. Учтите это, если до сего дня вы о подобном обстоятельстве не подозревали…
– Ломать, ломать надо их дружбу! – с досадой воскликнул Вильям Сандерс.
– Для этого вы и сидите здесь, Билл, – усмехнулся Сэмюэль Ларкин. – И деньги хорошие получаете… Кстати, ваше ходатайство об увеличении отпускаемых средств на организацию пограничных конфликтов удовлетворено. Но будьте осмотрительны – здесь особый случай, здесь границу охраняют оба соседа. Финнов берегитесь тоже…
– Понимаю, мистер Ларкин.
– Теперь самое главное – академик Колотухин… Мы располагаем сведениями о том, что в Ленинграде возник новый институт, который возглавил знаменитый специалист по лазерам, сын того Колотухина, который еще в годы второй мировой войны занимался радиолокационными станциями, а затем создал в России уникальный радарный пояс, используемый советскими силами ПВО. Институт академика Колотухина прозаически назван русскими НИИэлектроприбор. Но ясно одно: ученого такого масштаба, работы которого вот уже несколько лет как засекречены, не станут отвлекать для конструирования электрического чайника или кофемолки. Он специалист по лазерам, а лазер – это оружие будущего. Поэтому вот вам официальный приказ Координационного комитета: вам поручается начать широкую операцию по выявлению существа работ этого самого НИИэлектроприбора.
– Самого академика мы держали в поле зрения, – сказал Вильям Сандерс. – Наш Сократ имел выход на его сына через одну из своих клиенток. В связи с тем, что Сократ сломался и запросил о срочном исходе из Советского Союза, этот канал, видимо, потерян. Хотя… Если вывоз Сократа пройдет успешно, можно будет использовать этот вариант по-другому.
– Сократ – агент суперкласса. Мы обязаны его сберечь. Подайте мне рапорт с подробным изложением затеваемой вами разработки. В деле академика Колотухина не должно быть проколов, Билл. Нам с вами их не простят. Специалисты Лэнгли предполагают, что деятельность нового института может быть связана с проблемами противоракетной обороны. Вы помните, как русский лидер намекал, что у Советов есть что противопоставить нашим звездным затеям? То-то и оно… Игра стоит свеч, Билл. Делайте свою ставку первым!
VII
Андрей Колотухин облегченно вздохнул. Смолкла наконец эта адская музыка. Сегодня он воспринимал ее именно так. Остервенело замигали и погасли гипнотизирующие присутствующих разноцветные фонари, обрамляющие электронную аппаратуру. Нехотя распались отдельные кучки, выделывавшие до этого движения, которые только что казались Андрею злобной карикатурой на человеческие, так как в них не было никакой информации.
Парни и девушки расходились в разные стороны, садились за облюбованные столики, принимались пить сухое вино, которое официально разрешалось употреблять в студенческой дискотеке.
На мгновение Андрею показалось, что он уже видел все это в некоем сне, или, может быть, возникала когда-либо подобная ситуация… Андрей знал множество версий, объясняющих этот феномен человеческой психики, от идеи доутробного существования его Я в обличьях представителей других времен и народов до предположения о несинхронности работы полушарий головного мозга, когда одно из них уже закончило восприятие действительного мира, а второе еще только приступило к этому процессу – отсюда и сдвиг по фазе.
Он усмехнулся над извечной привычкой объяснять любое явление, задеваемое его вниманием, и иметь всегда несколько разъясняющих вариантов, порой и взаимоисключающих друг друга… Андрей, конечно, понимал, что такая особенность его интеллекта как нельзя лучше подходит к тому поприщу, которое он выбрал для себя, поступив два года назад на философский факультет Ленинградского университета. Вообще-то, он поступил со второй попытки. Сразу после школы не хватило половинки балла И тогда он уехал строить Байкало-Амурскую магистраль, отказавшись от предложения отца пойти в лаборанты, если и не к нему, то к кому-нибудь из своих товарищей.
Теперь Андрей Колотухин перешел на третий курс. Он как будто не жалел о том, что начал профессионально изучать философию, но за два года учебы у него накопилось слишком много недоуменных вопросов. Они рождались от все той же несинхронности, но на этот раз не работы полушарий головного мозга, а из-за несоответствия между жизнью и книжными представлениями о ней.
Между тем в зале начал самодовольно разглагольствовать сидевший за пультом управления электронной звуковоспроизводящей аппаратурой диск-жокей. Никто из молодых людей его не слушал, но он давил и давил на них знанием бесчисленных западных ансамблей, различием одних от других, иностранными именами певцов и музыкантов, цифрами гонораров, которые получают все эти «Гнусные парни», «Потрошители», «Звероящеры», «Адские машины». «Икс, игрек, зет», «Киллеры», «ЭББУ», «НКЛМН»… Диск-жокей взахлеб восхищался чужим кантри, будто у предков, сидящих в зале, никогда не было сельской музыки, не было ни веселых, ни печально-протяжных, истинно душевных напевов.
Диск-жокея не слушали, но не потому, что не было интересно. Просто всем все это было давным-давно известно. Неумеренные восторги диск-жокея по поводу славной западной музыки не воспринимались уже давно. И не потому, что отвергались. Просто они уже давно были восприняты. Теперь все ждали самой этой славной музыки. Ведь она будоражит не хуже водки, под нее так легко входить в раж, кривляться, рычать, визжать, кусаться, срывать с партнерши платье… Пусть не сейчас, когда в зале кретины из комсомольского оперотряда, но вот потом.
И конечно же, ни диск-жокей, который из энтузиаста-общественника превратился в профессионала, срывающего хороший куш за каждый такой вечер в дискотеке, ни эти в общем-то неплохие парни и девушки, будущие биологи и географы, физики и журналисты, математики и языковеды, никто из них не знал, что все эти их кривляния и рычания, весь этот музыкальный бред, в который они сами себя вгоняли, все это продумано, запрограммировано, скалькулировано мистером Ларкиным, его коллегами из ЦРУ и сотнями таких же опытных и умных специалистов по разложению человеческих душ. Да, они этого не знали, хотя обязаны были знать. Повзрослев, следует понимать, что за отраву глотаешь добровольно. Когда человек совершает преступление, суд не учитывает того обстоятельства, что преступивший не знал законов. Законы должны знать все. Законы, оберегающие самого себя от растления, тоже…
Андрей Колотухин был на год старше своих однокурсников, поработал на БАМе, где укладывал рельсы, так что кое-что соображал в жизни. «Катящимися камнями»[3] сбить его с жизненной позиции было трудновато, но что делать – и такие, как он, подвержены «инерции среды». Куда ему было деваться, если его однокурсники словно заражены единым поветрием, все как один любят «расслабляться» после утомительных схваток с гранитом наук в университетской дискотеке. К тому же эта дискотека, называвшаяся несколько двусмысленно и даже кощунственно «Сквозь тернии», считалась одной из самых престижных в городе. В «Кустарник» – так переиначили дискотеку студенты – рвались не только студенты университета.
Для Андрея Колотухина, которого хорошо знали в комсомольском штабе университета, попасть на дискотеку не было проблемой. Он с первого курса ходил в лидерах, формальных и неформальных. И не как сын академика или парень, узнавший на БАМе, что такое фунт лиха. Причина была в его общительном характере, в том, что он со всеми держался просто, естественно и на равных.
Андрей сидел за столиком со Стасом и Рафиком и в который уже раз объявлял подходившим ребятам, что четвертый стул у них занят. Он ждал Марину.
Она появилась после девяти вечера Свободно и раскованно пересекла зал, не обращая внимания на танцующих, увидела Андрея и его друзей, однокурсников, махнула приветливо рукой.
– Уф, – вздохнула она, усаживаясь, – еле вырвалась… Сима Гукова заболела, пришлось ее подменить. Пришла старая клиентка, подняла шум: мне только Симочку! Ася Миронова говорит: примите ее, Марина, на вас она согласится, это очень нужный человек Что делать, если просят? Вот и провозилась с ней, сделала еще одну дуру красивой.
Марина Резник была старше Андрея на четыре года, хотя выглядела восемнадцатилетней. Прежде она училась на факультете журналистики, попала туда по протекции, которую организовала ей мама, энергичная женщина, заведовавшая модным ателье на Невском проспекте. Марина подала заявление на этот факультет, посмотрев фильм Сергея Герасимова «Журналист» и прельстившись красивой и многозначительной перспективой, которой зеленую молодежь жестоко поманили с экрана. Но этого эмоционального заряда, полученного при содействии кино, хватило Марине только на полтора курса. Мало того, что она поняла, какими довольно средними способностями обладает, ими на факультете редко кто отличался. Марина быстро сумела уловить иллюзорность журналистской профессии, установила для себя, что здесь, как и в любой армии, ой как трудно стать генералом, слишком тяжек и долог путь от мелких заметушек и примитивных очерков в многотиражке или районке до подвалов в центральных газетах или сенсационных судебных материалов в «Литературке».
Парни и девушки расходились в разные стороны, садились за облюбованные столики, принимались пить сухое вино, которое официально разрешалось употреблять в студенческой дискотеке.
На мгновение Андрею показалось, что он уже видел все это в некоем сне, или, может быть, возникала когда-либо подобная ситуация… Андрей знал множество версий, объясняющих этот феномен человеческой психики, от идеи доутробного существования его Я в обличьях представителей других времен и народов до предположения о несинхронности работы полушарий головного мозга, когда одно из них уже закончило восприятие действительного мира, а второе еще только приступило к этому процессу – отсюда и сдвиг по фазе.
Он усмехнулся над извечной привычкой объяснять любое явление, задеваемое его вниманием, и иметь всегда несколько разъясняющих вариантов, порой и взаимоисключающих друг друга… Андрей, конечно, понимал, что такая особенность его интеллекта как нельзя лучше подходит к тому поприщу, которое он выбрал для себя, поступив два года назад на философский факультет Ленинградского университета. Вообще-то, он поступил со второй попытки. Сразу после школы не хватило половинки балла И тогда он уехал строить Байкало-Амурскую магистраль, отказавшись от предложения отца пойти в лаборанты, если и не к нему, то к кому-нибудь из своих товарищей.
Теперь Андрей Колотухин перешел на третий курс. Он как будто не жалел о том, что начал профессионально изучать философию, но за два года учебы у него накопилось слишком много недоуменных вопросов. Они рождались от все той же несинхронности, но на этот раз не работы полушарий головного мозга, а из-за несоответствия между жизнью и книжными представлениями о ней.
Между тем в зале начал самодовольно разглагольствовать сидевший за пультом управления электронной звуковоспроизводящей аппаратурой диск-жокей. Никто из молодых людей его не слушал, но он давил и давил на них знанием бесчисленных западных ансамблей, различием одних от других, иностранными именами певцов и музыкантов, цифрами гонораров, которые получают все эти «Гнусные парни», «Потрошители», «Звероящеры», «Адские машины». «Икс, игрек, зет», «Киллеры», «ЭББУ», «НКЛМН»… Диск-жокей взахлеб восхищался чужим кантри, будто у предков, сидящих в зале, никогда не было сельской музыки, не было ни веселых, ни печально-протяжных, истинно душевных напевов.
Диск-жокея не слушали, но не потому, что не было интересно. Просто всем все это было давным-давно известно. Неумеренные восторги диск-жокея по поводу славной западной музыки не воспринимались уже давно. И не потому, что отвергались. Просто они уже давно были восприняты. Теперь все ждали самой этой славной музыки. Ведь она будоражит не хуже водки, под нее так легко входить в раж, кривляться, рычать, визжать, кусаться, срывать с партнерши платье… Пусть не сейчас, когда в зале кретины из комсомольского оперотряда, но вот потом.
И конечно же, ни диск-жокей, который из энтузиаста-общественника превратился в профессионала, срывающего хороший куш за каждый такой вечер в дискотеке, ни эти в общем-то неплохие парни и девушки, будущие биологи и географы, физики и журналисты, математики и языковеды, никто из них не знал, что все эти их кривляния и рычания, весь этот музыкальный бред, в который они сами себя вгоняли, все это продумано, запрограммировано, скалькулировано мистером Ларкиным, его коллегами из ЦРУ и сотнями таких же опытных и умных специалистов по разложению человеческих душ. Да, они этого не знали, хотя обязаны были знать. Повзрослев, следует понимать, что за отраву глотаешь добровольно. Когда человек совершает преступление, суд не учитывает того обстоятельства, что преступивший не знал законов. Законы должны знать все. Законы, оберегающие самого себя от растления, тоже…
Андрей Колотухин был на год старше своих однокурсников, поработал на БАМе, где укладывал рельсы, так что кое-что соображал в жизни. «Катящимися камнями»[3] сбить его с жизненной позиции было трудновато, но что делать – и такие, как он, подвержены «инерции среды». Куда ему было деваться, если его однокурсники словно заражены единым поветрием, все как один любят «расслабляться» после утомительных схваток с гранитом наук в университетской дискотеке. К тому же эта дискотека, называвшаяся несколько двусмысленно и даже кощунственно «Сквозь тернии», считалась одной из самых престижных в городе. В «Кустарник» – так переиначили дискотеку студенты – рвались не только студенты университета.
Для Андрея Колотухина, которого хорошо знали в комсомольском штабе университета, попасть на дискотеку не было проблемой. Он с первого курса ходил в лидерах, формальных и неформальных. И не как сын академика или парень, узнавший на БАМе, что такое фунт лиха. Причина была в его общительном характере, в том, что он со всеми держался просто, естественно и на равных.
Андрей сидел за столиком со Стасом и Рафиком и в который уже раз объявлял подходившим ребятам, что четвертый стул у них занят. Он ждал Марину.
Она появилась после девяти вечера Свободно и раскованно пересекла зал, не обращая внимания на танцующих, увидела Андрея и его друзей, однокурсников, махнула приветливо рукой.
– Уф, – вздохнула она, усаживаясь, – еле вырвалась… Сима Гукова заболела, пришлось ее подменить. Пришла старая клиентка, подняла шум: мне только Симочку! Ася Миронова говорит: примите ее, Марина, на вас она согласится, это очень нужный человек Что делать, если просят? Вот и провозилась с ней, сделала еще одну дуру красивой.
Марина Резник была старше Андрея на четыре года, хотя выглядела восемнадцатилетней. Прежде она училась на факультете журналистики, попала туда по протекции, которую организовала ей мама, энергичная женщина, заведовавшая модным ателье на Невском проспекте. Марина подала заявление на этот факультет, посмотрев фильм Сергея Герасимова «Журналист» и прельстившись красивой и многозначительной перспективой, которой зеленую молодежь жестоко поманили с экрана. Но этого эмоционального заряда, полученного при содействии кино, хватило Марине только на полтора курса. Мало того, что она поняла, какими довольно средними способностями обладает, ими на факультете редко кто отличался. Марина быстро сумела уловить иллюзорность журналистской профессии, установила для себя, что здесь, как и в любой армии, ой как трудно стать генералом, слишком тяжек и долог путь от мелких заметушек и примитивных очерков в многотиражке или районке до подвалов в центральных газетах или сенсационных судебных материалов в «Литературке».