Страница:
Джейсон улыбнулся:
– Что мне за дело до картины? Женщина эта умерла, так что секса у меня с ней не будет. Так какая мне разница?
Я ощутила, как Жан-Клод пронесся мимо меня, но не могла проследить глазами. Рука его мелькнула размытой полосой. Кресло загремело на пол, вывалив Джейсона. У него изо рта текла кровь.
– Никогда о ней так не говори.
Джейсон поднес ко рту тыльную сторону ладони и отнял, окрашенную кровью.
– Как прикажете.
Он стал слизывать кровь с руки длинными движениями языка.
Я переводила взгляд с одного на другого.
– Вы оба психи.
– Не психи, ma petite, всего лишь не люди.
– Быть вампиром – это еще не дает вам право бить по мордам направо и налево. Ричард так не делает.
– Потому-то он и не сможет держать стаю.
– Что вы хотите этим сказать?
– Даже если он пожертвует принципами и убьет Маркуса, ему не хватит жестокости запугать остальных. Ему будут бросать вызовы снова и снова. Если он не начнет убивать всех подряд, то сам погибнет.
– Давать по морде – это не поможет остаться в живых.
– Поможет. Пытка тоже хорошее средство, но здесь у Ричарда кишка тонка, боюсь.
– У меня кишка тонка.
– Но вы наваливаете горы трупов, ma petite. Убийство – лучший из способов сдерживания.
Слишком я была усталая для таких разговоров.
– Сейчас четыре тридцать утра. Я хочу лечь.
Жан-Клод улыбнулся:
– Что такое, ma petite? Обычно вы не стремитесь в постель так охотно.
– Вы меня поняли.
Жан-Клод скользнул ко мне. Он до меня не дотронулся, но стоял так близко и смотрел на меня.
– Я совершенно точно вас понял, ma petite.
У меня запылали щеки. Слова были невинны, но звучали они у него интимно и неприлично.
Джейсон поправил кресло и встал, слизывая кровь из угла рта. Он ничего не сказал, просто наблюдал за нами, как хорошо обученный пес, видный, но неслышный.
Жан-Клод шагнул назад. Я ощутила его движение, но глазами не уследила. Всего пару месяцев назад это выглядело бы как магия, будто он исчез в одном месте и появился в другом.
Он протянул мне руку:
– Пойдемте, ma petite. Удалимся на дневной покой.
Мне случалось уже держать его за руку, так чего же я осталась стоять и глазеть, будто он предлагал мне запретный плод, который лишь попробуй – и все переменится навсегда? Ему было почти четыреста лет. Лицо Жан-Клода из всех этих долгих лет улыбалось мне, и он сам стоял рядом с почти той же улыбкой. Если мне еще нужно было доказательство, я его только что получила. Он ударил Джейсона, как собаку, которая его рассердила. И все равно был так красив, что дыхание перехватывало.
Мне хотелось взять его руку. Погладить красную рубашку, исследовать овал голой кожи. Сложив руки на животе, я покачала головой.
Он улыбнулся настолько широко, что чуть показались клыки.
– Вы ведь уже держали меня за руку, ma petite. Что изменилось?
Чуть слышная насмешка была в его голосе.
– Вы мне просто покажите комнату, Жан-Клод.
Его рука опустилась вдоль тела, но он не обиделся. Больше того, он вроде был доволен, и это меня злило.
– Пропусти Ричарда, Джейсон, когда он приедет, но сначала доложи. Я не хочу, чтобы нас прервали.
– Как прикажете, – сказал Джейсон. и глупо ухмыльнулся с понимающим видом. Что, теперь каждый волк думает, что я сплю с Жан-Клодом? Впрочем, может быть, это как с той дамой, которая слишком много протестовала. Возможно.
– Пропусти Ричарда, когда он приедет, – сказала я, – потому что ты ничего не прервешь.
Я взглянула на Жан-Клода.
Он рассмеялся своим теплым ощутимым смехом, от которого кожу будто гладят шелком.
– Даже ваше сопротивление соблазну истощается, ma petite.
Я пожала плечами. Могла бы и поспорить, но он бы учуял ложь. Даже среднестатистический вервольф чует запах желания, а Джейсон не был среднестатистическим. В этой комнате каждый знает, что я хочу Жан-Клода. Ну и что?
– Нет – это мое любимое слово, Жан-Клод. Вы уже могли бы это знать.
Смех исчез с его лица, и остались только синие-синие глаза, светящиеся, но не юмором. Что-то более темное, более уверенное в себе было в этих глазах.
– Я живу лишь благодаря надежде, ma petite.
Жан-Клод раздвинул черно-белые драпри, открыв голые серые камни, из которых были сложены стены. Глубоко в лабиринт уходил большой коридор. За пределами электрического света комнаты горел факел. Жан-Клод остановился, подсвеченный пламенем и мягким современным светом. Игра теней погрузила половину его лица в темноту, зажгла огни в глазах. Или это не была игра теней или света – это устроил он сам.
– Пойдемте, ma petite?
И я пошла во тьму внешнюю. Он не пытался до меня дотронуться, когда я проходила мимо. Я бы начислила ему очко за сопротивление соблазну, но я его слишком хорошо знала. Он выбирал время. Тронуть меня сейчас – значило разозлить, а позже – может быть, и нет. Даже я не могла сказать, когда буду в настроении.
Жан-Клод двинулся передо мной. Он оглянулся через плечо:
– В конце концов, ma petite, вы же не знаете дорогу в мою спальню.
– Я там была однажды.
– Вас принесли без сознания и при смерти. Это не считается.
Он пошел по коридору, придав своей походке подчеркнутую размашистость, примерно как Джейсон на лестнице, но у вервольфа это было забавно, а у Жан-Клода – в высшей степени соблазнительно.
– Вы хотели идти впереди, чтобы я любовалась на вашу задницу?
Он ответил, не обернувшись:
– Вас никто не заставляет на меня смотреть, ma petite, даже я.
И это была правда, ужасная правда. В темной глубине сердца меня тянуло к нему с самого начала, иначе я бы давно уже его убила. Или попыталась. На моем счету было больше легальных ликвидаций вампиров, чем у любого другого охотника в стране. Меня прозвали Истребительницей не за просто так. И как же так вышло, что мне безопаснее в глубинах Цирка Проклятых под землей, с монстрами, чем на поверхности, с людьми? Потому что где-то по дороге я не убила монстра, которого надо было убить.
Этот конкретный монстр вел меня по коридору, и у него по-прежнему была самая соблазнительная задница из всех, что я видела у покойников.
22
– Что мне за дело до картины? Женщина эта умерла, так что секса у меня с ней не будет. Так какая мне разница?
Я ощутила, как Жан-Клод пронесся мимо меня, но не могла проследить глазами. Рука его мелькнула размытой полосой. Кресло загремело на пол, вывалив Джейсона. У него изо рта текла кровь.
– Никогда о ней так не говори.
Джейсон поднес ко рту тыльную сторону ладони и отнял, окрашенную кровью.
– Как прикажете.
Он стал слизывать кровь с руки длинными движениями языка.
Я переводила взгляд с одного на другого.
– Вы оба психи.
– Не психи, ma petite, всего лишь не люди.
– Быть вампиром – это еще не дает вам право бить по мордам направо и налево. Ричард так не делает.
– Потому-то он и не сможет держать стаю.
– Что вы хотите этим сказать?
– Даже если он пожертвует принципами и убьет Маркуса, ему не хватит жестокости запугать остальных. Ему будут бросать вызовы снова и снова. Если он не начнет убивать всех подряд, то сам погибнет.
– Давать по морде – это не поможет остаться в живых.
– Поможет. Пытка тоже хорошее средство, но здесь у Ричарда кишка тонка, боюсь.
– У меня кишка тонка.
– Но вы наваливаете горы трупов, ma petite. Убийство – лучший из способов сдерживания.
Слишком я была усталая для таких разговоров.
– Сейчас четыре тридцать утра. Я хочу лечь.
Жан-Клод улыбнулся:
– Что такое, ma petite? Обычно вы не стремитесь в постель так охотно.
– Вы меня поняли.
Жан-Клод скользнул ко мне. Он до меня не дотронулся, но стоял так близко и смотрел на меня.
– Я совершенно точно вас понял, ma petite.
У меня запылали щеки. Слова были невинны, но звучали они у него интимно и неприлично.
Джейсон поправил кресло и встал, слизывая кровь из угла рта. Он ничего не сказал, просто наблюдал за нами, как хорошо обученный пес, видный, но неслышный.
Жан-Клод шагнул назад. Я ощутила его движение, но глазами не уследила. Всего пару месяцев назад это выглядело бы как магия, будто он исчез в одном месте и появился в другом.
Он протянул мне руку:
– Пойдемте, ma petite. Удалимся на дневной покой.
Мне случалось уже держать его за руку, так чего же я осталась стоять и глазеть, будто он предлагал мне запретный плод, который лишь попробуй – и все переменится навсегда? Ему было почти четыреста лет. Лицо Жан-Клода из всех этих долгих лет улыбалось мне, и он сам стоял рядом с почти той же улыбкой. Если мне еще нужно было доказательство, я его только что получила. Он ударил Джейсона, как собаку, которая его рассердила. И все равно был так красив, что дыхание перехватывало.
Мне хотелось взять его руку. Погладить красную рубашку, исследовать овал голой кожи. Сложив руки на животе, я покачала головой.
Он улыбнулся настолько широко, что чуть показались клыки.
– Вы ведь уже держали меня за руку, ma petite. Что изменилось?
Чуть слышная насмешка была в его голосе.
– Вы мне просто покажите комнату, Жан-Клод.
Его рука опустилась вдоль тела, но он не обиделся. Больше того, он вроде был доволен, и это меня злило.
– Пропусти Ричарда, Джейсон, когда он приедет, но сначала доложи. Я не хочу, чтобы нас прервали.
– Как прикажете, – сказал Джейсон. и глупо ухмыльнулся с понимающим видом. Что, теперь каждый волк думает, что я сплю с Жан-Клодом? Впрочем, может быть, это как с той дамой, которая слишком много протестовала. Возможно.
– Пропусти Ричарда, когда он приедет, – сказала я, – потому что ты ничего не прервешь.
Я взглянула на Жан-Клода.
Он рассмеялся своим теплым ощутимым смехом, от которого кожу будто гладят шелком.
– Даже ваше сопротивление соблазну истощается, ma petite.
Я пожала плечами. Могла бы и поспорить, но он бы учуял ложь. Даже среднестатистический вервольф чует запах желания, а Джейсон не был среднестатистическим. В этой комнате каждый знает, что я хочу Жан-Клода. Ну и что?
– Нет – это мое любимое слово, Жан-Клод. Вы уже могли бы это знать.
Смех исчез с его лица, и остались только синие-синие глаза, светящиеся, но не юмором. Что-то более темное, более уверенное в себе было в этих глазах.
– Я живу лишь благодаря надежде, ma petite.
Жан-Клод раздвинул черно-белые драпри, открыв голые серые камни, из которых были сложены стены. Глубоко в лабиринт уходил большой коридор. За пределами электрического света комнаты горел факел. Жан-Клод остановился, подсвеченный пламенем и мягким современным светом. Игра теней погрузила половину его лица в темноту, зажгла огни в глазах. Или это не была игра теней или света – это устроил он сам.
– Пойдемте, ma petite?
И я пошла во тьму внешнюю. Он не пытался до меня дотронуться, когда я проходила мимо. Я бы начислила ему очко за сопротивление соблазну, но я его слишком хорошо знала. Он выбирал время. Тронуть меня сейчас – значило разозлить, а позже – может быть, и нет. Даже я не могла сказать, когда буду в настроении.
Жан-Клод двинулся передо мной. Он оглянулся через плечо:
– В конце концов, ma petite, вы же не знаете дорогу в мою спальню.
– Я там была однажды.
– Вас принесли без сознания и при смерти. Это не считается.
Он пошел по коридору, придав своей походке подчеркнутую размашистость, примерно как Джейсон на лестнице, но у вервольфа это было забавно, а у Жан-Клода – в высшей степени соблазнительно.
– Вы хотели идти впереди, чтобы я любовалась на вашу задницу?
Он ответил, не обернувшись:
– Вас никто не заставляет на меня смотреть, ma petite, даже я.
И это была правда, ужасная правда. В темной глубине сердца меня тянуло к нему с самого начала, иначе я бы давно уже его убила. Или попыталась. На моем счету было больше легальных ликвидаций вампиров, чем у любого другого охотника в стране. Меня прозвали Истребительницей не за просто так. И как же так вышло, что мне безопаснее в глубинах Цирка Проклятых под землей, с монстрами, чем на поверхности, с людьми? Потому что где-то по дороге я не убила монстра, которого надо было убить.
Этот конкретный монстр вел меня по коридору, и у него по-прежнему была самая соблазнительная задница из всех, что я видела у покойников.
22
Жан-Клод прислонился плечом к стене. Дверь он уже открыл и грациозным жестом приглашал меня внутрь.
Каблуки моих туфель тонули в мягком белом ковре. Стены украшали белые обои с мелким серебряным узором. В левой стене возле кровати была дверь, на кровати – белые атласные простыни. В головах были небрежно брошены черные и белые подушки. В противоположных углах стояли все тот же лаковый туалетный столик и комод. Обои и дверь – вот что было новым. Непонятно, что из них меня больше тревожило.
– Куда ведет эта дверь?
– В ванную. – Жан-Клод закрыл входную дверь, прошел мимо меня и сел на край кровати. Стульев не было.
– Ванная? В прошлый раз ее не было, – сказала я.
– Не в том виде, что сейчас, но она здесь была.
Он прилег, опираясь на локти. Ткань рубашки натянулась, показав столько голой кожи, сколько могла. Из-за нижнего края выреза выглядывала линия темных волос.
В комнате становилось теплее. Я расстегнула пряжки бронежилета и стянула его через голову.
– Куда мне это положить?
– Куда вам угодно, – сказал Жан-Клод. Его голос был куда нежнее и интимнее, чем сами слова.
Я обошла кровать с другой стороны, подальше от него, и положила бронежилет на атласные простыни.
Жан-Клод лежал на спине, черные волосы обрамляли совершенное в своей бледности лицо. Да, теплее, точно становится теплее.
– Вы не возражаете, если я умоюсь?
– Все, что у меня есть, – ваше, ma petite. Вам пора бы уже это знать.
Я попятилась к двери и открыла ее с некоторым облегчением, закрыла ее за собой, а когда посмотрела вокруг, сказала про себя “вау!”.
Ванная была узкая, длинная, в конце – двойной умывальник и зеркала, окруженные газосветной изогнутой трубкой. Умывальники – черного мрамора с белыми прожилками, каждый кран, каждая грань металла сияет серебром. Пол покрыт черным ковром. Полустена серебра и зеркальных панелей скрывала сиденье на фоне черной стены. И еще была ванна. Три мраморные ступени вели к черной ванне, достаточно просторной для четверых. Кран изображал серебряного лебедя с распростертыми крыльями. Душ тут принять было нельзя, а это я как раз больше всего люблю, а лебедь был великоват, но все остальное было прекрасно.
Я села на прохладный мраморный край. Было почти пять часов утра, глаза жгло от недосыпания. Прилив адреналина от близко пролетевшей смерти уже прошел. Чего мне сейчас надо было – это чтобы меня утешили, приголубили; да, секс сюда как-то включался, но не с высшим приоритетом. Наверное, и Жан-Клод, и Ричард сказали бы, что для меня это вообще не высший приоритет, но это их трудности. Ладно, наши трудности.
Если бы в соседней комнате на кровати лежал Ричард, я бы сегодня влезла к нему под одеяло. Но это не был Ричард, а когда Ричард приедет, мы будем с ним спать в кровати Жан-Клода. Как-то чертовски неудобно впервые заниматься сексом в кровати своего другого кавалера. Но тут не только мальчики страдали от сексуального напряжения – меня тоже затягивало.
Прав ли был Ричард? Только ли нечеловеческая природа любовника удерживала меня от того, чтобы лечь в постель с Жан-Клодом? Нет. По крайней мере мне хотелось так думать. А с Ричардом? Увы, но ответ – да.
Я умылась и не смогла удержаться от взгляда на себя в зеркало. Макияж чуть поблек, но подведенные ресницы все еще сильно выделяли мои большие и темные глаза. Тени почти сошли, помады уже и следа не осталось. В сумочке у меня лежал тюбик помады, и хоть ее-то я могла бы подновить. Да, но это значило бы признать, будто мне не безразлично, как я выгляжу перед Жан-Клодом. А мне действительно небезразлично, и это больше всего пугает. Я не стала мазать губы и вышла в спальню как была, и пусть думает, что хочет.
Он оперся на локоть, глядя на меня, выходящую из дверей.
– Ma petite, вы красивы.
Я покачала головой:
– Хорошенькая – еще готова согласиться, но красивая – нет.
Он склонил голову набок, пустив волосы волной на плечо.
– И кто же вам сказал, что вы не красивы?
Я прислонилась к двери.
– Когда я была маленькой, мой отец часто подходил к матери сзади, обнимал за талию, зарывался лицом в ее волосы и спрашивал: “Как сегодня себя чувствует самая красивая женщина в мире?” Это он говорил не реже раза в день. Она смеялась и просила его не говорить глупости, но я была с ним согласна. Для меня она была самой красивой женщиной в мире.
– Она была вашей матерью, а девочки всегда очень высокого мнения о матерях.
– Может быть, но через два года после ее смерти папа снова женился. Женился на Джудит, а она была светловолосая, синеглазая и совсем не похожа на мою мать. Если он действительно считал, что мама была самая красивая женщина в мире, зачем он женился на какой-то нордической снежной принцессе? Почему не выбрал женщину маленькую и смуглую, как моя мать?
– Этого я не знаю, ma petite, – сказал Жан-Клод вполголоса.
– У Джудит была дочь на два года моложе меня. Потом у них родился Джош, и он был блондинистый и синеглазый, как все они. Я на семейных фотографиях – как темное пятно, попавшее по ошибке.
– У вас почти такая же белая кожа, как у меня, ma petite.
– Но волосы и глаза у меня мамины. Волосы не просто темные, они черные. Одна женщина даже спросила у Джудит прямо при мне, не приемыш ли я. Джудит ответила – нет, дочка мужа от первого брака.
Жан-Клод соскользнул с кровати, пошел ко мне, и мне пришлось опустить глаза к полу. Очень хотелось, чтобы меня обняли, утешили. Будь это Ричард, я бы пошла к нему. Но это не был Ричард.
Жан-Клод взял меня за щеку и поднял мое лицо к себе, заставляя глядеть.
– Я прожил более трехсот лет. За это время понятие о красоте менялось много раз. Полногрудые, сухощавые, высокие, низенькие, стройные, круглые – все это в свое время считалось, вершиной красоты. Но за все эти триста лет, ma petite, я никогда никого так не желал, как желаю вас.
Он наклонился ко мне, и я не отодвинулась. Его губы коснулись моих в осторожном поцелуе.
Он шагнул ко мне, и наши тела сдвинулись, и я остановила его, положив ему руку на грудь, но коснулась его обнаженной кожи. Пальцы скользнули по гладкости крестообразного шрама. Я тут же сдвинула руку – и под ней забилось его сердце. Немногим лучше.
Его дыхание щекотало мне шею, когда он шепнул:
– Скажите “нет”, ma petite, и я остановлюсь.
Горло перехватило так, что лишь с третьей попытки я смогла выговорить:
– Нет.
Жан-Клод шагнул назад, лег на спину, как лежал раньше, опираясь на локти, ноги ниже колен свисали с кровати. Он глядел на меня – очевидно, подначивал подойти к нему. Я так думаю.
Не такая я дура. В какой-то темной глубине души жило искушение. У вожделения логики меньше, чем у любви, – иногда, но с ним легче бороться.
– Я так долго изображал ради вас смертного. В марте, когда вы держали мое обнаженное тело, когда вы поделились со мной кровью, я надеялся, это будет поворотный пункт. Что вы сдадитесь своему желанию и признаетесь себе в своих чувствах ко мне.
Щеки мне залила горячая краска. Не было у меня приличного оправдания за столь далеко зашедшую любовную игру. Да, я проявила слабость, я виновата.
– Я дала вам кровь, потому что вы умирали. Вы сами знаете, что иначе я бы ни за что этого не сделала.
Он глядел на меня, и это не был вампирский фокус – то, что заставило меня отвернуться. Это была чистейшая честность, которой я никогда у него в глазах не видела.
– Теперь я это знаю, ma petite. Когда мы вернулись из Брэнсона, вы бросились в объятия Ричарда, как на спасательный круг. Мы продолжали встречаться, но вы от меня отдалились. Я это чувствовал и не знал, как этому помешать.
Он сел на кровать, положив руки на колени. На лице его отразились недоумение и досада.
– Никогда ни одна другая женщина не отказывала мне, ma petite.
– Ну и самомнение! – рассмеялась я.
– Это не самомнение, ma petite, это правда.
Я прислонилась к двери ванной и попыталась себе представить.
– Ни одна за триста лет ни разу не сказала вам “нет”?
– Вам в это трудно поверить?
– Если я могу, то и они могли.
Он покачал головой:
– Вы сами не понимаете, насколько у вас сильная воля, ma petite. Потрясающая сила воли, вы даже не представляете себе насколько.
– Если бы я рухнула вам в объятая при первой встрече или даже при двенадцатой, вы бы меня уложили в постель, попили крови и бросили.
Я видела, как на его лице отражается правда моих слов. До сих пор я не понимала, насколько он владеет своим лицом, как от этого отсутствия реакции он кажется еще больше не от мира сего, чем есть на самом деле.
– Вы правы, – сказал он. – Если бы вы хихикали и липли ко мне, я бы на вас и не глянул. Сначала меня привлекла ваша частичная устойчивость к моей силе. А заинтриговало меня ваше упрямство. Ваш решительный отказ.
– Я была вызовом вашей непобедимости?
– Да.
Я смотрела в это вдруг ставшее открытым лицо. Впервые я подумала, что в его глазах отражается правда.
– Хорошо, что я устояла. Не люблю, когда меня используют и бросают.
– Поначалу вы были только трудностью, объектом, который надо покорить. Потом меня стала интересовать ваша растущая сила. Мне открылись возможности, которые можно было бы использовать для упрочения моего положения, если бы вы соединились со мной.
В его лице мелькнуло что-то вроде боли, и мне захотелось спросить, настоящее ли это. Есть ли тут вообще что-то настоящее, или он просто стал играть новую роль. Я верила, что Жан-Клод сделает все, чтобы остаться в живых. Я не верила, что он скажет правду, сидя хоть на пачке Библий.
– Я много раз спасала вашу шкуру. Я объявила себя вашим слугой. Чего вы еще хотите?
– Вас, ma petite. – Он встал, но не подошел ко мне. – Меня тянет к вам уже не трудность, не обещание силы.
У меня сердце заколотилось в глотке, а ведь он даже пальцем не шевельнул.
– Я люблю вас, Анита.
Я смотрела на него расширенными глазами. Открыла рот, закрыла. Я ему не верила. Он так легко, так умело врал. Он мастер обмана. Как можно ему поверить сейчас?
– И что вы хотите от меня услышать?
Он покачал головой, и его лицо приняло обычный вид – то есть обрело ту совершенную красоту, которая у него за обычный вид сходила. Но я знала теперь, что даже это – маска, скрывающая более глубокие чувства.
– Как вы это сделали?
– Если вам несколько веков приходится тренировать лицо, чтобы оно было приятным и ничего не выражающим, ничего другого у вас уже не получится. Много раз моя жизнь зависела от выражения моего лица. Я хотел бы, чтобы вы поняли, чего мне стоила эта небольшая демонстрация человечности.
– Что вы хотите от меня услышать, Жан-Клод?
– Вы меня немножко любите, в этом я уверен.
Я пожала плечами:
– Может быть, но “немножко” – этого недостаточно.
– А Ричарда вы любите сильно, верно ведь?
Я посмотрела ему в глаза и хотела солгать, пощадить его чувства, но такая ложь ранит сильнее правды.
– Да.
– И все же вам еще предстоит сделать выбор. Вы еще не велели мне оставить вас обоих и не мешать вашему матримониальному блаженству. Почему?
– В последний раз, когда мы обсуждали эту тему, вы грозились убить Ричарда.
– Если это все, что вас останавливает, ma petite, то не страшитесь. Я не стану убивать Ричарда лишь потому, что вы выбрали его постель, а не мою.
– С каких это пор?
– Когда я предоставил Ричарду свою поддержку, Маркус стал моим врагом. Этого не переменить. – Жан-Клод оперся плечом на ближайшую ко мне спинку кровати. – Я думал было приручить другую стаю. Всегда найдется какой-нибудь честолюбивый самец-альфа. Кто-нибудь, мечтающий о собственной стае, но либо из сентиментальности, либо от недостатка сил обреченный вечно быть вторым. Я мог бы убить Ричарда и найти кого-нибудь, кто убьет Маркуса.
Я выслушала этот совершенно спокойно изложенный план и спросила:
– И что же заставило вас передумать?
– Вы.
– Не поняла?
– Вы любите Ричарда, ma petite. Любите по-настоящему. Его смерть разрушила бы что-то в вашей душе. Когда погибла Джулианна, я думал, что у меня уже никогда ни к кому не будет такого чувства. И не было, пока я не встретил вас.
– Вы не станете убивать Ричарда, потому что мне это было бы больно?
– Oui.
– И я, когда Ричард сюда приедет, могу ему сказать, что выбрала его, и вы нас отпускаете, не мешаете жениться, вообще ничего к нам не имеете?
– А разве на пути к вашему браку нет еще одного препятствия, кроме моей скромной персоны?
– Какого?
– Вы должны увидеть его превращение в волка. – Жан-Клод улыбнулся и покачал головой. – Будь Ричард человеком, вы бы встретили его в дверях улыбкой и согласием. Но вы боитесь того, что он собой представляет. Он для вас недостаточно человек, ma petite.
– Он сам для себя недостаточно человек, – сказала я.
Жан-Клод приподнял брови.
– Да, Ричард бежит своего зверя, как вы бежали меня. Но у Ричарда и его зверя одно тело на двоих, и ему не удастся сбежать.
– Я это знаю.
– И Ричард до сих пор бежит, ma petite. И вы бежите вместе с ним. Если бы вы точно знали, что можете принять его таким, как он есть, целиком, вы бы это уже сделали.
– Он все время находит поводы, чтобы не превращаться при мне.
– Он боится вашей реакции, – сказал Жан-Клод.
– Это еще не все, – заметила я. – Если я смогу принять его зверя, то не уверена, что Ричард сможет принять меня.
Жан-Клод склонил голову набок:
– Я не совсем понимаю.
– Он так сильно ненавидит то, что собой представляет. И если я смогу с этим смириться, он... он не будет больше меня любить.
– Если вы воспримете его зверя, это будет... как это... извращение?
Я кивнула:
– Что-то вроде этого.
– Вы попали меж рогов очень неприятной дилеммы, ma petite. Он не ляжет с вами и не женится на вас, пока вы не увидите и не воспримете его зверя. Но вы боитесь, что, если вы его воспримете, Ричард отвернется от вас.
– Да.
Жан-Клод покачал головой:
– Только вам удается за одну человеческую жизнь создать себе такой невозможный выбор из двух мужчин.
– Я к этому не стремилась.
Он отошел от кровати и остановился в двух шагах от меня, глядя вниз.
– Я пытался сыграть перед вами смертного, ma petite. Но у Ричарда куда лучше получается быть человеком. Я же уже очень давно не был человеком по-настоящему. Раз я не могу быть лучшим человеком, позвольте мне быть лучшим монстром.
Я прищурилась:
– Что это должно значить?
– Это значит, ma petite, что Джейсон мне рассказал, насколько далеко зашли ваши отношения с Ричардом накануне.
Черт, сколько могли услышать эти ликантропы? Больше, чем мне было бы приятно, это уж точно.
– Как я люблю, когда за мной шпионят!
– Пожалуйста, ma petite, не надо скандалов.
Это “пожалуйста” меня доконало.
– Я слушаю.
– Я как-то вам говорил, что, если Ричард может вас трогать, а я нет, это будет нечестно. Правило не отменено.
Я оттолкнулась от двери. Так, Жан-Клод заступил за черту.
– Вы просите меня, чтобы я позволила вам трогать меня там, где трогал Ричард?
Он улыбнулся:
– Какое праведное возмущение, ma petite! Но не бойтесь. Навязать вам себя таким образом – в этом был бы привкус изнасилования. Такими вещами я не интересуюсь.
Я шагнула назад, оставляя между нами просвет.
– Так к чему же вы клоните?
– Вы запретили мне применять к вам, как вы это называете, вампирские фокусы. – Он поднял руку ладонью вперед, останавливая мои слова. – Я не имею в виду околдовывание глазами. Я даже не уверен, что с вами оно теперь возможно. Человеком я быть не могу, ma petite. Я – вампир. Позвольте мне показать вам, какие есть удовольствия, людям не доступные.
Я покачала головой.
– Не выйдет.
– Поцелуй, ma petite, я прошу только этого. Один целомудренный поцелуй.
– И в чем подвох? – спросила я.
Глаза его искрились сплошной синевой. Кожа под светильниками сияла алебастром.
– Обойдемся, – сказала я.
– Если бы вы были уверены в том, что вам нужен Ричард, я бы оставил вас ему. Но тот факт, что я вас люблю, разве не заслуживает хотя бы поцелуя?
Он скользнул ко мне, я попятилась, но за спиной была дверь, и деваться было некуда.
Он был как живая скульптура, весь слоновая кость и сапфир, так красив, что не сказать словами, так красив, что боязно коснуться. Его руки скользнули по моим предплечьям, пальцам... Я ахнула. Сила потекла по моей коже ровным потоком, как танцующий ветерок.
Наверное, я напряглась, потому что Жан-Клод сказал:
– Больно не будет, я обещаю.
– Только поцелуй, – прошептала я.
– Только поцелуй, – прошептал он.
Лицо Жан-Клода склонилось ко мне, губы коснулись моих губ, нежно, медленно. Сила потекла с его губ ко мне в рот; я, наверное, на секунду перестала дышать. Будто кожа у меня таяла, и я тонула в этом невозможном теле, в этой сверкающей силе.
– Похоже, я как раз вовремя.
В дверях стоял Ричард.
Я уперлась рукой Жан-Клоду в грудь и оттолкнула его так, что он пошатнулся, при этом ловила ртом воздух, будто тонула. Кожа пульсировала и билась от силы, еще льющейся по мне, внутрь меня.
– Ричард, – прошептала я. Мне хотелось сказать, что это на самом деле не так, как с виду, но не хватало воздуха. Жан-Клод обернулся, улыбаясь. Он-то знал, что сказать.
– Ричард, как хорошо, что ты пришел. Как ты прошел мимо моего волка?
– Это было нетрудно.
Я глядела на них обоих. Мне все еще было трудно дышать. Будто задели сразу все нервы тела. Грань между удовольствием и болью чертовски тонка, и я не знала, по какую ее сторону я сейчас.
Сияние Жан-Клода погасло; он стоял, бледный, прекрасный, почти человек.
Ричард встал перед самой дверью. Глаза у него горели не внутренним светом, а гневом, гневом, плясавшим в глазах, подергивавшим углы рта, напрягающим мышцы плеч и рук, да так, что это напряжение разлилось по всей комнате. Никогда я раньше так не обращала внимания, как он физически огромен. Казалось, он занимает больше места, чем должен бы. Первые дуновения силы пробежали у меня по коже.
Сделав глубокий, прерывистый вдох, я пошла к нему. Чем ближе я подходила, тем гуще становилась сила, исходящая от него, будто я шла в сплошную массу пульсирующей, дрожащей энергии.
Я остановилась, пытаясь опустить сердце из горла в грудь. Ричард был одет в джинсы и зеленую фланелевую ковбойку с закатанными выше локтей рукавами. Волосы лежали на плечах густой волной. Я его уже сто раз таким видела, но сейчас он был другой. Раньше я никогда его не боялась – всерьез. Сейчас я впервые увидела, что бояться есть чего. Что-то поднималось из глубины его глаз – зверь, как он это называл. Он ждал за этими карими глазами, монстр, ожидающий выхода на свободу.
– Ричард, – начала я и должна была остановиться и прокашляться. – Что с тобой?
– Завтра полнолуние, Анита, и сильные эмоции мне сейчас не показаны. Его лицо натянулось от гнева, скулы выступили. – Если бы я не появился, ты бы нарушила свое обещание?
– Он все еще не знает, какого типа у меня чулки.
Ричард улыбнулся, напряжение чуть отпустило его.
– Для подвязок слишком гладко, – сказал Жан-Клод. – Колготки, хотя, быть может, с вырезом – здесь я не уверен.
Ричард зарычал.
Я обернулась на Жан-Клода:
– Не надо мне помогать.
Он улыбнулся и кивнул, оперся на спинку кровати, играя пальцами на голой груди. Многозначительно, как и хотел. Ну и черт с ним.
Каблуки моих туфель тонули в мягком белом ковре. Стены украшали белые обои с мелким серебряным узором. В левой стене возле кровати была дверь, на кровати – белые атласные простыни. В головах были небрежно брошены черные и белые подушки. В противоположных углах стояли все тот же лаковый туалетный столик и комод. Обои и дверь – вот что было новым. Непонятно, что из них меня больше тревожило.
– Куда ведет эта дверь?
– В ванную. – Жан-Клод закрыл входную дверь, прошел мимо меня и сел на край кровати. Стульев не было.
– Ванная? В прошлый раз ее не было, – сказала я.
– Не в том виде, что сейчас, но она здесь была.
Он прилег, опираясь на локти. Ткань рубашки натянулась, показав столько голой кожи, сколько могла. Из-за нижнего края выреза выглядывала линия темных волос.
В комнате становилось теплее. Я расстегнула пряжки бронежилета и стянула его через голову.
– Куда мне это положить?
– Куда вам угодно, – сказал Жан-Клод. Его голос был куда нежнее и интимнее, чем сами слова.
Я обошла кровать с другой стороны, подальше от него, и положила бронежилет на атласные простыни.
Жан-Клод лежал на спине, черные волосы обрамляли совершенное в своей бледности лицо. Да, теплее, точно становится теплее.
– Вы не возражаете, если я умоюсь?
– Все, что у меня есть, – ваше, ma petite. Вам пора бы уже это знать.
Я попятилась к двери и открыла ее с некоторым облегчением, закрыла ее за собой, а когда посмотрела вокруг, сказала про себя “вау!”.
Ванная была узкая, длинная, в конце – двойной умывальник и зеркала, окруженные газосветной изогнутой трубкой. Умывальники – черного мрамора с белыми прожилками, каждый кран, каждая грань металла сияет серебром. Пол покрыт черным ковром. Полустена серебра и зеркальных панелей скрывала сиденье на фоне черной стены. И еще была ванна. Три мраморные ступени вели к черной ванне, достаточно просторной для четверых. Кран изображал серебряного лебедя с распростертыми крыльями. Душ тут принять было нельзя, а это я как раз больше всего люблю, а лебедь был великоват, но все остальное было прекрасно.
Я села на прохладный мраморный край. Было почти пять часов утра, глаза жгло от недосыпания. Прилив адреналина от близко пролетевшей смерти уже прошел. Чего мне сейчас надо было – это чтобы меня утешили, приголубили; да, секс сюда как-то включался, но не с высшим приоритетом. Наверное, и Жан-Клод, и Ричард сказали бы, что для меня это вообще не высший приоритет, но это их трудности. Ладно, наши трудности.
Если бы в соседней комнате на кровати лежал Ричард, я бы сегодня влезла к нему под одеяло. Но это не был Ричард, а когда Ричард приедет, мы будем с ним спать в кровати Жан-Клода. Как-то чертовски неудобно впервые заниматься сексом в кровати своего другого кавалера. Но тут не только мальчики страдали от сексуального напряжения – меня тоже затягивало.
Прав ли был Ричард? Только ли нечеловеческая природа любовника удерживала меня от того, чтобы лечь в постель с Жан-Клодом? Нет. По крайней мере мне хотелось так думать. А с Ричардом? Увы, но ответ – да.
Я умылась и не смогла удержаться от взгляда на себя в зеркало. Макияж чуть поблек, но подведенные ресницы все еще сильно выделяли мои большие и темные глаза. Тени почти сошли, помады уже и следа не осталось. В сумочке у меня лежал тюбик помады, и хоть ее-то я могла бы подновить. Да, но это значило бы признать, будто мне не безразлично, как я выгляжу перед Жан-Клодом. А мне действительно небезразлично, и это больше всего пугает. Я не стала мазать губы и вышла в спальню как была, и пусть думает, что хочет.
Он оперся на локоть, глядя на меня, выходящую из дверей.
– Ma petite, вы красивы.
Я покачала головой:
– Хорошенькая – еще готова согласиться, но красивая – нет.
Он склонил голову набок, пустив волосы волной на плечо.
– И кто же вам сказал, что вы не красивы?
Я прислонилась к двери.
– Когда я была маленькой, мой отец часто подходил к матери сзади, обнимал за талию, зарывался лицом в ее волосы и спрашивал: “Как сегодня себя чувствует самая красивая женщина в мире?” Это он говорил не реже раза в день. Она смеялась и просила его не говорить глупости, но я была с ним согласна. Для меня она была самой красивой женщиной в мире.
– Она была вашей матерью, а девочки всегда очень высокого мнения о матерях.
– Может быть, но через два года после ее смерти папа снова женился. Женился на Джудит, а она была светловолосая, синеглазая и совсем не похожа на мою мать. Если он действительно считал, что мама была самая красивая женщина в мире, зачем он женился на какой-то нордической снежной принцессе? Почему не выбрал женщину маленькую и смуглую, как моя мать?
– Этого я не знаю, ma petite, – сказал Жан-Клод вполголоса.
– У Джудит была дочь на два года моложе меня. Потом у них родился Джош, и он был блондинистый и синеглазый, как все они. Я на семейных фотографиях – как темное пятно, попавшее по ошибке.
– У вас почти такая же белая кожа, как у меня, ma petite.
– Но волосы и глаза у меня мамины. Волосы не просто темные, они черные. Одна женщина даже спросила у Джудит прямо при мне, не приемыш ли я. Джудит ответила – нет, дочка мужа от первого брака.
Жан-Клод соскользнул с кровати, пошел ко мне, и мне пришлось опустить глаза к полу. Очень хотелось, чтобы меня обняли, утешили. Будь это Ричард, я бы пошла к нему. Но это не был Ричард.
Жан-Клод взял меня за щеку и поднял мое лицо к себе, заставляя глядеть.
– Я прожил более трехсот лет. За это время понятие о красоте менялось много раз. Полногрудые, сухощавые, высокие, низенькие, стройные, круглые – все это в свое время считалось, вершиной красоты. Но за все эти триста лет, ma petite, я никогда никого так не желал, как желаю вас.
Он наклонился ко мне, и я не отодвинулась. Его губы коснулись моих в осторожном поцелуе.
Он шагнул ко мне, и наши тела сдвинулись, и я остановила его, положив ему руку на грудь, но коснулась его обнаженной кожи. Пальцы скользнули по гладкости крестообразного шрама. Я тут же сдвинула руку – и под ней забилось его сердце. Немногим лучше.
Его дыхание щекотало мне шею, когда он шепнул:
– Скажите “нет”, ma petite, и я остановлюсь.
Горло перехватило так, что лишь с третьей попытки я смогла выговорить:
– Нет.
Жан-Клод шагнул назад, лег на спину, как лежал раньше, опираясь на локти, ноги ниже колен свисали с кровати. Он глядел на меня – очевидно, подначивал подойти к нему. Я так думаю.
Не такая я дура. В какой-то темной глубине души жило искушение. У вожделения логики меньше, чем у любви, – иногда, но с ним легче бороться.
– Я так долго изображал ради вас смертного. В марте, когда вы держали мое обнаженное тело, когда вы поделились со мной кровью, я надеялся, это будет поворотный пункт. Что вы сдадитесь своему желанию и признаетесь себе в своих чувствах ко мне.
Щеки мне залила горячая краска. Не было у меня приличного оправдания за столь далеко зашедшую любовную игру. Да, я проявила слабость, я виновата.
– Я дала вам кровь, потому что вы умирали. Вы сами знаете, что иначе я бы ни за что этого не сделала.
Он глядел на меня, и это не был вампирский фокус – то, что заставило меня отвернуться. Это была чистейшая честность, которой я никогда у него в глазах не видела.
– Теперь я это знаю, ma petite. Когда мы вернулись из Брэнсона, вы бросились в объятия Ричарда, как на спасательный круг. Мы продолжали встречаться, но вы от меня отдалились. Я это чувствовал и не знал, как этому помешать.
Он сел на кровать, положив руки на колени. На лице его отразились недоумение и досада.
– Никогда ни одна другая женщина не отказывала мне, ma petite.
– Ну и самомнение! – рассмеялась я.
– Это не самомнение, ma petite, это правда.
Я прислонилась к двери ванной и попыталась себе представить.
– Ни одна за триста лет ни разу не сказала вам “нет”?
– Вам в это трудно поверить?
– Если я могу, то и они могли.
Он покачал головой:
– Вы сами не понимаете, насколько у вас сильная воля, ma petite. Потрясающая сила воли, вы даже не представляете себе насколько.
– Если бы я рухнула вам в объятая при первой встрече или даже при двенадцатой, вы бы меня уложили в постель, попили крови и бросили.
Я видела, как на его лице отражается правда моих слов. До сих пор я не понимала, насколько он владеет своим лицом, как от этого отсутствия реакции он кажется еще больше не от мира сего, чем есть на самом деле.
– Вы правы, – сказал он. – Если бы вы хихикали и липли ко мне, я бы на вас и не глянул. Сначала меня привлекла ваша частичная устойчивость к моей силе. А заинтриговало меня ваше упрямство. Ваш решительный отказ.
– Я была вызовом вашей непобедимости?
– Да.
Я смотрела в это вдруг ставшее открытым лицо. Впервые я подумала, что в его глазах отражается правда.
– Хорошо, что я устояла. Не люблю, когда меня используют и бросают.
– Поначалу вы были только трудностью, объектом, который надо покорить. Потом меня стала интересовать ваша растущая сила. Мне открылись возможности, которые можно было бы использовать для упрочения моего положения, если бы вы соединились со мной.
В его лице мелькнуло что-то вроде боли, и мне захотелось спросить, настоящее ли это. Есть ли тут вообще что-то настоящее, или он просто стал играть новую роль. Я верила, что Жан-Клод сделает все, чтобы остаться в живых. Я не верила, что он скажет правду, сидя хоть на пачке Библий.
– Я много раз спасала вашу шкуру. Я объявила себя вашим слугой. Чего вы еще хотите?
– Вас, ma petite. – Он встал, но не подошел ко мне. – Меня тянет к вам уже не трудность, не обещание силы.
У меня сердце заколотилось в глотке, а ведь он даже пальцем не шевельнул.
– Я люблю вас, Анита.
Я смотрела на него расширенными глазами. Открыла рот, закрыла. Я ему не верила. Он так легко, так умело врал. Он мастер обмана. Как можно ему поверить сейчас?
– И что вы хотите от меня услышать?
Он покачал головой, и его лицо приняло обычный вид – то есть обрело ту совершенную красоту, которая у него за обычный вид сходила. Но я знала теперь, что даже это – маска, скрывающая более глубокие чувства.
– Как вы это сделали?
– Если вам несколько веков приходится тренировать лицо, чтобы оно было приятным и ничего не выражающим, ничего другого у вас уже не получится. Много раз моя жизнь зависела от выражения моего лица. Я хотел бы, чтобы вы поняли, чего мне стоила эта небольшая демонстрация человечности.
– Что вы хотите от меня услышать, Жан-Клод?
– Вы меня немножко любите, в этом я уверен.
Я пожала плечами:
– Может быть, но “немножко” – этого недостаточно.
– А Ричарда вы любите сильно, верно ведь?
Я посмотрела ему в глаза и хотела солгать, пощадить его чувства, но такая ложь ранит сильнее правды.
– Да.
– И все же вам еще предстоит сделать выбор. Вы еще не велели мне оставить вас обоих и не мешать вашему матримониальному блаженству. Почему?
– В последний раз, когда мы обсуждали эту тему, вы грозились убить Ричарда.
– Если это все, что вас останавливает, ma petite, то не страшитесь. Я не стану убивать Ричарда лишь потому, что вы выбрали его постель, а не мою.
– С каких это пор?
– Когда я предоставил Ричарду свою поддержку, Маркус стал моим врагом. Этого не переменить. – Жан-Клод оперся плечом на ближайшую ко мне спинку кровати. – Я думал было приручить другую стаю. Всегда найдется какой-нибудь честолюбивый самец-альфа. Кто-нибудь, мечтающий о собственной стае, но либо из сентиментальности, либо от недостатка сил обреченный вечно быть вторым. Я мог бы убить Ричарда и найти кого-нибудь, кто убьет Маркуса.
Я выслушала этот совершенно спокойно изложенный план и спросила:
– И что же заставило вас передумать?
– Вы.
– Не поняла?
– Вы любите Ричарда, ma petite. Любите по-настоящему. Его смерть разрушила бы что-то в вашей душе. Когда погибла Джулианна, я думал, что у меня уже никогда ни к кому не будет такого чувства. И не было, пока я не встретил вас.
– Вы не станете убивать Ричарда, потому что мне это было бы больно?
– Oui.
– И я, когда Ричард сюда приедет, могу ему сказать, что выбрала его, и вы нас отпускаете, не мешаете жениться, вообще ничего к нам не имеете?
– А разве на пути к вашему браку нет еще одного препятствия, кроме моей скромной персоны?
– Какого?
– Вы должны увидеть его превращение в волка. – Жан-Клод улыбнулся и покачал головой. – Будь Ричард человеком, вы бы встретили его в дверях улыбкой и согласием. Но вы боитесь того, что он собой представляет. Он для вас недостаточно человек, ma petite.
– Он сам для себя недостаточно человек, – сказала я.
Жан-Клод приподнял брови.
– Да, Ричард бежит своего зверя, как вы бежали меня. Но у Ричарда и его зверя одно тело на двоих, и ему не удастся сбежать.
– Я это знаю.
– И Ричард до сих пор бежит, ma petite. И вы бежите вместе с ним. Если бы вы точно знали, что можете принять его таким, как он есть, целиком, вы бы это уже сделали.
– Он все время находит поводы, чтобы не превращаться при мне.
– Он боится вашей реакции, – сказал Жан-Клод.
– Это еще не все, – заметила я. – Если я смогу принять его зверя, то не уверена, что Ричард сможет принять меня.
Жан-Клод склонил голову набок:
– Я не совсем понимаю.
– Он так сильно ненавидит то, что собой представляет. И если я смогу с этим смириться, он... он не будет больше меня любить.
– Если вы воспримете его зверя, это будет... как это... извращение?
Я кивнула:
– Что-то вроде этого.
– Вы попали меж рогов очень неприятной дилеммы, ma petite. Он не ляжет с вами и не женится на вас, пока вы не увидите и не воспримете его зверя. Но вы боитесь, что, если вы его воспримете, Ричард отвернется от вас.
– Да.
Жан-Клод покачал головой:
– Только вам удается за одну человеческую жизнь создать себе такой невозможный выбор из двух мужчин.
– Я к этому не стремилась.
Он отошел от кровати и остановился в двух шагах от меня, глядя вниз.
– Я пытался сыграть перед вами смертного, ma petite. Но у Ричарда куда лучше получается быть человеком. Я же уже очень давно не был человеком по-настоящему. Раз я не могу быть лучшим человеком, позвольте мне быть лучшим монстром.
Я прищурилась:
– Что это должно значить?
– Это значит, ma petite, что Джейсон мне рассказал, насколько далеко зашли ваши отношения с Ричардом накануне.
Черт, сколько могли услышать эти ликантропы? Больше, чем мне было бы приятно, это уж точно.
– Как я люблю, когда за мной шпионят!
– Пожалуйста, ma petite, не надо скандалов.
Это “пожалуйста” меня доконало.
– Я слушаю.
– Я как-то вам говорил, что, если Ричард может вас трогать, а я нет, это будет нечестно. Правило не отменено.
Я оттолкнулась от двери. Так, Жан-Клод заступил за черту.
– Вы просите меня, чтобы я позволила вам трогать меня там, где трогал Ричард?
Он улыбнулся:
– Какое праведное возмущение, ma petite! Но не бойтесь. Навязать вам себя таким образом – в этом был бы привкус изнасилования. Такими вещами я не интересуюсь.
Я шагнула назад, оставляя между нами просвет.
– Так к чему же вы клоните?
– Вы запретили мне применять к вам, как вы это называете, вампирские фокусы. – Он поднял руку ладонью вперед, останавливая мои слова. – Я не имею в виду околдовывание глазами. Я даже не уверен, что с вами оно теперь возможно. Человеком я быть не могу, ma petite. Я – вампир. Позвольте мне показать вам, какие есть удовольствия, людям не доступные.
Я покачала головой.
– Не выйдет.
– Поцелуй, ma petite, я прошу только этого. Один целомудренный поцелуй.
– И в чем подвох? – спросила я.
Глаза его искрились сплошной синевой. Кожа под светильниками сияла алебастром.
– Обойдемся, – сказала я.
– Если бы вы были уверены в том, что вам нужен Ричард, я бы оставил вас ему. Но тот факт, что я вас люблю, разве не заслуживает хотя бы поцелуя?
Он скользнул ко мне, я попятилась, но за спиной была дверь, и деваться было некуда.
Он был как живая скульптура, весь слоновая кость и сапфир, так красив, что не сказать словами, так красив, что боязно коснуться. Его руки скользнули по моим предплечьям, пальцам... Я ахнула. Сила потекла по моей коже ровным потоком, как танцующий ветерок.
Наверное, я напряглась, потому что Жан-Клод сказал:
– Больно не будет, я обещаю.
– Только поцелуй, – прошептала я.
– Только поцелуй, – прошептал он.
Лицо Жан-Клода склонилось ко мне, губы коснулись моих губ, нежно, медленно. Сила потекла с его губ ко мне в рот; я, наверное, на секунду перестала дышать. Будто кожа у меня таяла, и я тонула в этом невозможном теле, в этой сверкающей силе.
– Похоже, я как раз вовремя.
В дверях стоял Ричард.
Я уперлась рукой Жан-Клоду в грудь и оттолкнула его так, что он пошатнулся, при этом ловила ртом воздух, будто тонула. Кожа пульсировала и билась от силы, еще льющейся по мне, внутрь меня.
– Ричард, – прошептала я. Мне хотелось сказать, что это на самом деле не так, как с виду, но не хватало воздуха. Жан-Клод обернулся, улыбаясь. Он-то знал, что сказать.
– Ричард, как хорошо, что ты пришел. Как ты прошел мимо моего волка?
– Это было нетрудно.
Я глядела на них обоих. Мне все еще было трудно дышать. Будто задели сразу все нервы тела. Грань между удовольствием и болью чертовски тонка, и я не знала, по какую ее сторону я сейчас.
Сияние Жан-Клода погасло; он стоял, бледный, прекрасный, почти человек.
Ричард встал перед самой дверью. Глаза у него горели не внутренним светом, а гневом, гневом, плясавшим в глазах, подергивавшим углы рта, напрягающим мышцы плеч и рук, да так, что это напряжение разлилось по всей комнате. Никогда я раньше так не обращала внимания, как он физически огромен. Казалось, он занимает больше места, чем должен бы. Первые дуновения силы пробежали у меня по коже.
Сделав глубокий, прерывистый вдох, я пошла к нему. Чем ближе я подходила, тем гуще становилась сила, исходящая от него, будто я шла в сплошную массу пульсирующей, дрожащей энергии.
Я остановилась, пытаясь опустить сердце из горла в грудь. Ричард был одет в джинсы и зеленую фланелевую ковбойку с закатанными выше локтей рукавами. Волосы лежали на плечах густой волной. Я его уже сто раз таким видела, но сейчас он был другой. Раньше я никогда его не боялась – всерьез. Сейчас я впервые увидела, что бояться есть чего. Что-то поднималось из глубины его глаз – зверь, как он это называл. Он ждал за этими карими глазами, монстр, ожидающий выхода на свободу.
– Ричард, – начала я и должна была остановиться и прокашляться. – Что с тобой?
– Завтра полнолуние, Анита, и сильные эмоции мне сейчас не показаны. Его лицо натянулось от гнева, скулы выступили. – Если бы я не появился, ты бы нарушила свое обещание?
– Он все еще не знает, какого типа у меня чулки.
Ричард улыбнулся, напряжение чуть отпустило его.
– Для подвязок слишком гладко, – сказал Жан-Клод. – Колготки, хотя, быть может, с вырезом – здесь я не уверен.
Ричард зарычал.
Я обернулась на Жан-Клода:
– Не надо мне помогать.
Он улыбнулся и кивнул, оперся на спинку кровати, играя пальцами на голой груди. Многозначительно, как и хотел. Ну и черт с ним.