Страница:
построился поэскадронно и медленным шагом промаршировал мимо лежащих на
земле трупов. Когда этот парад окончился, тела снова уложили в гробы и
увезли прочь.
Услышав залп, доктор Гроув выбежал из дому и увидел в саду свою
несчастную дочь, распростертую у ограды. Ее перенесли в комнаты, но сознание
не скоро вернулось к ней, и в течение многих дней доктор опасался за ее рас-
судок.
Впоследствии выяснилось, что неудачливые беглецы из Йоркского
гусарского полка срезали, как они и намеревались, в ближайшей гавани с
причала лодку и вместе с двумя другими товарищами, которые страдали от
жестокого обращения своего полковника, благополучно переплыли Ла-Манш. Но,
сбившись с пути, они пристали к острову Джерсею, думая, что это французский
берег. Здесь сразу поняли, что они дезертиры, и передали их в руки властей,
на суде Маттеус и Христоф вступились за тех двоих, заявив, что их товарищи
согласились на побег, только поддавшись их уговорам. В результате тех
приговорили к розгам, а смертные приговоры были вынесены только зачинщикам.
Если как-нибудь, приехав в известный со времен короля Георга приморский
курортный городок, вы вздумаете прогуляться до соседней деревни, что под
горою, и перелистать там кладбищенские книги, где регистрируются погребения,
вы найдете в них две такие записи:
"Мат. Тина, капрал Его Вел. Йоркского гусарского полка, расстрелянный
за дезертирство, похоронен 30-го дня июня месяца 1801 года, в возрасте 22
лет. Место рождения - г. Саарбрюккен, Германия".
"Христоф Блесс, рядовой Его Вел. Йоркского гусарского полка,
расстрелянный за дезертирство, похоронен 30-го дня июня месяца 1801 года, в
возрасте 22 лет. Место рождения - Лоторген, Эльзас".
Им вырыли могилы за церквушкой, у самой ограды. Ни крестов, ни
могильных плит там нет, но Филлис показывала мне это место. Пока она была
жива, могилы всегда содержались в порядке, но теперь холмики поросли
крапивой и почти сровнялись с землей. Однако деревенские старожилы, еще от
своих родителей слыхавшие об этой истории, и по сей день помнят, где
похоронены два солдата. Неподалеку оттуда лежит и Филлис.
1890
Перевод Р. Бобровой
Время действия - осень с ее золотом и синевой, вторая половина
субботнего дня, место действия - главная улица городка, известного своим
базаром. На квадратном дворе перед гостиницей "Белый олень" стоит большой
фургон, крытый брезентом, на "котором виднеется вылинявшая от непогоды
надпись: "Бэртен, перевозки до Лонгпаддла". Фургоны эти, каких здесь много,
несмотря на их неуклюжесть, считаются вполне приличным средством
передвижения и пользуются большой популярностью у людей почтенных, но не
обремененных излишними деньгами; те из фургонов, что оборудованы получше, не
уступают, пожалуй, старинным французским дилижансам.
Фургон, о котором идет речь, отправляется ровно в четыре, а сейчас, как
показывают часы на башенке в конце улицы, половина четвертого. Вот уже
начинают появляться посыльные из магазинов со свертками в руках, они
забрасывают свертки в фургон и уходят, насвистывая, не заботясь об их
дальнейшей судьбе. Без двадцати четыре приходит пожилая женщина, ставит свою
корзинку в фургон, не спеша забирается туда сама, усаживается, складывает
руки и поджимает губы. Пускай еще и лошадей не думают запрягать, да и самого
возчика не видно, а она уже заняла себе уголок. Без четверти четыре
появляются еще две женщины, в которых она узнает жену почтмейстера Верхнего
Лонгпаддла и жену приходского писаря, а они узнают в ней владелицу
бакалейной лавочки из этой же деревни. За пять минут до назначенного срока
прибывают учитель мистер Профитт в мягкой фетровой шляпе и кровельщик
Кристофер Туинк, большой искусник по части сооружения соломенных крыш; а
когда часы уже бьют четыре, во двор торопливо входят церковный причетник с
женой, торговец семенами со своим престарелым отцом и приходский писарь, а
также мистер Дэй, не признанный миром художник-пейзажист, человек уже в
летах, проживший всю жизнь в родной деревне и не продавший ни единой картины
за ее пределами; однако надо сказать, что его посягательства на искусство
пользуются неизменной поддержкой односельчан, чья вера в его гениальность
столь же примечательна, как и пренебрежение к нему со стороны всего
остального человечества; эти добрые люди так усердно приобретают его картины
(правда, всего за несколько шиллингов каждую), что на стенах любого дома в
приходе красуется по три-четыре этих великолепных творения.
А Бэртен, хозяин фургона, уже хлопочет вокруг, вот и лошади запряжены,
Бэртен разбирает вожжи и ловко вспрыгивает на козлы - видно, это ему дело
привычное.
- Все, что ли, тут? - спрашивает он через плечо разместившихся в
фургоне пассажиров.
Поскольку те, кого там не было, не могли заявить о своем отсутствии,
он, естественно, заключил, что все в сборе, и после нескольких толчков и
рывков фургон со своим живым грузом выехал со двора. Легкой рысцой лошади
побежали по дороге, но немного не доезжая до моста, за которым кончался
городок, Бэртен вдруг круто натянул вожжи.
- А, черт! - воскликнул он. - Я же забыл пастора!
Сидевшие поблизости от маленького оконца в задней стенке фургона
посмотрели, не видно ли пастора на дороге, но там его не оказалось.
- И куда он запропастился, хотел бы я знать, - продолжал возчик.
- Ему, бедняге, в его годы, давно уже пора бы иметь самостоятельный
приход.
- И пора бы научиться не опаздывать, - добавил возчик. - Я же сказал
ему "ровно в четыре". "В четыре так в четыре", говорит, а теперь вот его и
нет. Такой солидный человек, старый священнослужитель, а слову своему не
хозяин. Может, вы, мистер Флакстон, знаете, в чем дело, - вы ведь с ним
часто встречаетесь, - обратился он к причетнику.
- Я с ним и правда разговаривал всего полчаса назад, - отвечал сей
достойный муж, всем своим видом показывая, что он и в самом деле на короткой
ноге со своим духовным начальством. - Но он не сказал, что задержится.
Вопрос разрешился сам собой - в эту минуту из-за угла фургона вырвался
сноп лучей, отраженных очками пастора, а следом появилось его
раскрасневшееся от спешки лицо, реденькие седые бакенбарды и развевающиеся
полы длинного узкого пальто. Никто не стал его укорять, видя, что он и сам
огорчен, и пастор, запыхавшись, вскарабкался в фургон.
- Ну, теперь-то уж все тут? - вторично спросил возчик. Фургон опять
тронулся и покатил дальше по дороге, когда
они проехали шагов триста и приближались уже ко второму мосту, за
которым, как известно каждому уроженцу тех мест, дорога делает поворот и
экипаж исчезает из поля зрения провожающих его взглядами городских зевак,
почтмейстерша вдруг воскликнула, глядя в заднее оконце:
- Остановитесь!
- Что такое? - спросил возчик.
- Какой-то человек нам машет! Снова толчок, и фургон остановился.
- Еще, значит, кто-то опоздал? - сказал возчик.
- Да у ж, видно, так!
Все ждали молча. Кто сидел поближе, смотрели в окошко.
- И кто бы это мог быть? - продолжал Бэртен. - Ну посудите сами, как
тут поспеть вовремя, когда то и дело застреваешь? Да у нас вроде и все места
заняты. Ума не приложу, кто это может быть!
- Одет прилично, - сказал учитель, которому с его места лучше всех было
видно.
Незнакомец, убедившись, что его поднятый зонтик привлек внимание,
неторопливо приближался к остановившемуся фургону. Платье на нем было явно
не местного покроя, хотя трудно сказать, в чем именно заключалась разница. В
левой руке он нес небольшой кожаный саквояж. Подойдя к фургону, он взглянул
на выведенную на нем надпись, как бы удостоверяясь, что остановил именно тот
экипаж, который ему нужен, и спросил, найдется ли для него место.
Возчик ответил, что, хотя фургон полон, еще один человек, надо
полагать, как-нибудь усядется, тогда незнакомец забрался в фургон и сел на
место, которое другие пассажиры, потеснившись, ему освободили. И снова
лошади тронули, и фургон покатил со своим грузом из четырнадцати душ, больше
уже не останавливаясь.
- Вы ведь не здешний, сэр? - спросил возчик. - По вас сразу видно.
- Да нет, я отсюда родом, - ответил незнакомец.
- Да? Гм.
Последовавшая за этим пауза недвусмысленно выражала недоверие к словам
нового пассажира.
- Я о Лонгпаддле говорю, - упрямо продолжал возчик, - там-то я, кажись,
всех в лицо знаю.
- Я родился в Лонгпаддле и мальчиком жил в Лонгпаддле, и мой отец и дед
тоже из Лонгпаддла, - спокойно возразил незнакомец.
- Ах ты господи! - воскликнула из глубины фургона лавочница. - Да уж не
сын ли это Джона Лэкленда - ну подумать только! Того, что тридцать пять лет
тому назад уехал в чужие края с женой и детьми? Быть не может! А все-таки -
вот слышу я ваш голос - ну точь-в-точь голос Джона!
- Совершенно верно, - подтвердил незнакомец. - Джон Лэкленд мой отец, а
я его сын. Тридцать пять лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет, мои
родители эмигрировали за океан, взяв с собой меня и сестру. В то утро Тони
Кайтс отвез нас и наши пожитки в Кэстербридж, и он был последним человеком
из Лонгпаддла, которого я видел. На той же неделе мы отплыли в Америку, и
там мы жили все это время, и там же остались мои родные - все трое.
- Они живы или умерли?
- Умерли, - ответил он тихим голосом. - А я вот вернулся на родину, у
меня давно уже зародилась мысль - не твердое намерение, а так, мечта, что
хорошо бы через годик-другой сюда приехать и провести здесь остаток своих
дней.
- Вы женаты, мистер Лэкленд?
- Нет.
- Ну и как, повезло вам в жизни, сэр, или, вернее, Джон, - я ведь знала
тебя малышом... Разбогател ты в этих новых странах, - ведь там, говорят, все
богатеют?
- Нет, я не богат, - ответил мистер Лэкленд. - И в новых странах, я вам
скажу, попадаются неудачники. Не всегда в гонках побеждает быстрейший, а в
битве сильнейший, а даже если и так, то можно ведь оказаться и не быстрейшим
и не сильнейшим. Впрочем, хватит обо мне. Я на ваши вопросы ответил, теперь
ответьте вы на мои. Я ведь из Лондона нарочно приехал сюда, чтобы
посмотреть, какой стал Лонгпаддл и кто в нем сейчас живет. Поэтому я и решил
поехать в вашем фургоне, - обратился он к возчику, - а не нанял экипаж.
- Да что, - ответил возчик, - живем помаленьку, вроде ничего и не
изменилось. Из прежних кое-кого уже нет - вынули, так сказать, старые
портреты из рам и вставили на их место новые. Вы вот помянули Тони Кайтса, -
что он отвозил вашу семью и ваше имущество в Кэстербридж. Тони, кажись, еще
жив, но из Лонгпаддла уехал. После женитьбы он в Льюгейте поселился,
неподалеку от Меллстока. Чудной он был парень, этот Тони!
- Когда я его знал, его характер еще не выявился.
- Да характер-то у него был неплохой, вот только на женщин он был слаб.
Никогда не забуду, как он женился, - это, я вам скажу, была история!
Мистер Лэкленд молча ожидал продолжения, и возчик так повел свой
рассказ:
Перевод И. Пашкина
- И лицо его я как сейчас помню - маленькое, круглое, крепкое, тугое, а
кое-где по нему рябинки, ну да не столько их было, чтобы женщин от него
отпугнуть, хоть он и сильно оспой переболел, когда еще был мальчишкой. И
такой он всегда был хмурый да неулыбчивый, словно посмеяться ему совесть не
позволяла. Говоришь с ним, бывало, а он уставится тебе в глаза и даже не
моргнет ни разу. И ни волоска у него не было ни на щеках, ни на подбородке,
- гладкие были, что твоя ладонь. Даже "Портняжьи штаны" он умудрялся
распевать этак протяжно и гнусаво, на церковный лад: "Вмиг скинули юбки,
штаны натянули", - ну и там все прочее, про что в этой скоромной песне
поется. От женщин у него, впрочем, отбою не было, и гулять с ними он был
мастак.
Но с годами Тони все больше прилеплялся к одной, звали ее Милли
Ричарде. Хорошенькая такая была, маленькая, легкая, нежная. В деревне уже
все считали, что они помолвлены.
Вот как-то в субботу под вечер возвращался он на телеге с базара, куда
ездил с отцовским поручением. Доехал он до подножья холма, вот этого самого,
через который и мы сейчас будем переваливать, и видит, что на вершине
дожидается его Юнити Сэллет, одна из наших красоток, до помолвки с Милли он
шибко за нею приударял.
Когда Тони поравнялся с нею, Юнити и говорит:
- Не подвезешь ли ты меня домой, голубчик мой Тони?
- С удовольствием, моя милая, - говорит Тони. - Неужто я тебе откажу?
Тогда она ему улыбнулась и прыгнула в телегу, и они поехали дальше.
- Тони, - говорит она с нежным укором. - Ну как это ты мог бросить меня
ради той, другой? Чем она лучше меня? Я б тебе была хорошей женой и любила
бы тебя куда больше, чем она. Но, видно, те девушки лучше, что прыгают
прытче. Вспомни, как давно мы знакомы: почти с детских лет, припомни-ка,
Тони.
- Ну, знакомы, это верно, - сказал Тони, пораженный справедливостью ее
слов.
- И тебе ни разу не пришлось упрекнуть меня в чем-нибудь, Тони? Ну,
скажи, разве это неправда?
- Клянусь богом, ни разу, - говорит Тони.
- И скажешь, я некрасивая, Тони? Ты погляди на меня. Долго он
разглядывал ее, потом говорит:
- Да нет, только, знаешь, я до сих пор и не замечал, что ты такая
красивая...
- Красивей, чем она?
Что ответил бы на это Тони, никому не известно, потому что не успел он
и рта раскрыть, как видит за углом, поверх изгороди, перо - знакомое перо на
шляпке той самой Милли, с которой он хотел сегодня же договориться об
оглашении на будущей неделе.
- Юнити, - говорит он как можно мягче. - Видишь, там Милли. И мне очень
неприятно будет, если она увидит тебя со мной, а если я тебя ссажу, она все
равно увидит тебя на дороге и догадается, что мы ехали вместе. Так что,
Юнити, дорогая моя, чтобы не вышло какого шума - тебе ведь это тоже
неприятно будет, не меньше, чем мне, - ложись-ка ты скорее в задок телеги, а
я тебя прикрою брезентом, и подожди, пока она пройдет мимо. Всего-то одну
минутку. Сделай это - и я еще поразмыслю о том, что ты сказала, и, как
знать, может быть, обручусь с тобой, а не с Милли. Ведь у нас с ней еще
ничего не решено.
Ну, Юнити Сэллет и согласись. Легла она в задок телеги, а Тони прикрыл
ее брезентом, так что в телеге словно ничего и не было, кроме смятого
брезента. Сделал он это и поехал навстречу Милли.
- Ах, это ты, Тони, - завидев его, воскликнула Милли и слегка надулась.
- Где ты пропадал? Словно и нет меня в Верхнем Лонгпаддле. А я вот вышла
тебе навстречу, как ты просил, - мы же с тобой уговорились, что ты меня
довезешь до дому и по дороге мы обсудим, как нам жить своим домком, - ведь
ты меня сватал и я тебе обещала. Иначе не видать бы вам меня здесь, мистер
Тони!
- Ах да, милочка, верно, я тебя просил. Ну конечно же, мы уговорились,
только у меня это как-то из головы выскочило! Ты говоришь, подвезти тебя до
дому, милая Милли?
- А то как же? Что ж мне иначе делать? Не тащиться же назад пешком,
после того как я столько прошла тебе навстречу.
- Нет, нет! Только я думал, что, может быть, ты пойдешь в город
повидаться с матерью. Я ее видел там, и она, кажется, ждет тебя.
- Да нет, она уже дома. Она шла напрямик, по полям, и вернулась раньше
тебя.
- Вот как, а я и не знал, - говорит Тони. И ему ничего не оставалось,
как взять ее к себе на козлы.
По дороге они болтали о том о сем, любовались деревьями, и птичками, и
мотыльками, разглядывали коров на лугу и пахарей в поле, - как вдруг видит
Тони, что из окна придорожного дома смотрит на них Ханна Джолливер, еще одна
из наших красоток, в которую Тони был влюблен задолго до Милли и Юнити и на
которой он чуть было не женился. Была она девица куда побойчей Милли
Ричарде, только в последнее время она ему что-то на ум не приходила. А
выглядывала Ханна из окна теткиного дома.
- Моя дорогая Милли, моя нареченная, - если позволишь так тебя
называть, - говорит Тони самым сладким голосом и потише, чтобы его не
услышала Юнити. - Вижу я в окне того дома одну женщину и боюсь, что не
обойдется дело без шума. Понимаешь ли, Милли, взбрело этой женщине в голову,
будто я собираюсь на ней жениться, а теперь узнала она, что я просватал
другую, да еще покрасивей ее, ну и боюсь я, не дала бы она воли своему
норову, если увидит нас вдвоем. Так вот, Милли, моя, так сказать,
нареченная, не окажешь ли ты мне услугу?
- Ну конечно, милый мой Тони, - говорит она.
- Тогда спрячься вот под эти мешки, тут, за козлами, и посиди там, пока
мы не проедем мимо этого дома. Она нас еще не заметила. Знаешь, скоро уж
рождество, и надо жить тихо и мирно и не разжигать дурных страстей, что и
всегда нехорошо, а сейчас в особенности.
- Я рада услужить тебе, Тони, - сказала Милли, и хоть не очень это ей
было по душе, она забралась под мешки и укрылась под самое сиденье, а Юнити,
не забывайте, пряталась в другом конце телеги. Так они и ехали, пока не
поравнялись с придорожным домиком. Ханна уже разглядела, что едет Тони, и
ждала его у окна, поглядывая вниз на дорогу. Она презрительно тряхнула
головой и чуть-чуть усмехнулась.
- Ну как, хватит у тебя учтивости подвезти меня до дому? - сказала она,
видя, что он готов проехать мимо, отделавшись кивком и улыбкой.
- А то как же! И о чем это я думал? - отозвался в смятении Тони. - Но
ты как будто в гостях у тетушки.
- Ну, так что ж, - отрезала она. - Разве ты не видишь, что на мне жакет
и шляпка? Я просто заглянула к ней по дороге домой. До чего ты иногда
бываешь глуп, Тони!
- В таком случае, - гм! - конечно, как же не подвезти, - говорит Тони,
которого даже пот прошиб от волнения. Он остановил лошадь, подождал, пока
Ханна сошла вниз, и помог ей взобраться на козлы. Потом поехал дальше. Лицо
у него вытянулось, насколько может вытянуться такое от природы круглое лицо.
Ханна искоса заглянула ему в глаза.
- Славно, Тони, а? - сказала она. - Люблю с тобой ездить.
Тони тоже посмотрел ей в глаза.
- Да и я с тобой, - сказал он, помолчав. Потом еще поглядел, потом еще,
и чем больше он на нее смотрел, тем больше она ему нравилась, так что в
конце концов он уже и сам не понимал, как это он мог говорить о женитьбе с
Милли или Юнити, когда есть на свете Ханна Джолливер. Они все ближе и ближе
подсаживались друг к другу, все теснее жались плечом к плечу, ноги их
опирались рядышком в передок, и Тони опять и опять думал: какая же эта Ханна
красивая! Он говорил все нежнее и нежнее и в конце концов назвал ее "дорогая
Ханна", хоть и шепотом.
- Ну, как у вас с Милли, все уже решено?
- Да не совсем.
- Что? Как тихо ты говоришь, Тони.
- Да вот охрип что-то. Я сказал - не совсем.
- А я думала, уже решено.
- Ну, это как сказать... - Глаза его не отрывались от ее лица, а она
все глядела на него. Он диву давался, как это свалял такого дурака, что
отказался от Ханны.
- Ханна, радость моя, - наконец не выдержав, крикнул он и схватил ее за
руку, забывая и Милли, и Юнити, и все на свете. - Решено? Да я ничего не
решал!
- Ты слышишь? - вдруг говорит Ханна.
- Что? - спрашивает Тони, отпуская ее руку.
- Мне послышалось, что-то там пискнуло под мешками. Ты, должно быть,
возил в них зерно, и теперь там полно мышей. - И она стала подбирать повыше
свои юбки.
- Да нет, это, верно, ось, - успокоил ее Тони, - она, бывает, скрипит в
сухую погоду.
- Ну, может, и ось... Так скажи мне напрямик, Тони, верно ли, что она
тебе нравится больше, чем я? Потому что... потому что, хоть я и не подавала
виду, но что уж скрывать, ты мне нравишься, Тони, и я не сказала бы "нет",
если бы ты спросил меня - ты знаешь о чем.
Тони очень понравилось, что к нему сама льнет девушка, от которой
обычно и улыбки-то не дождешься (Ханна временами бывала диковата, как вы,
сэр, может быть, помните), и он, сперва оглянувшись через плечо, зашептал ей
на ухо:
- Я еще ничего не обещал ей. И я думаю, что смогу разделаться с нею и
тогда непременно спрошу тебя о том самом.
- Бросишь Милли? И женишься на мне! Вот чудесно! - громко вскрикнула
Ханна и захлопала от радости в ладоши.
Но тут уж не писк раздался, а взвизг - гневный, злобный, а потом такое
рыдание, словно у кого-то сердце разрывалось. И под мешками что-то
зашевелилось.
- Там кто-то есть! - закричала Ханна, вскакивая с места.
- Да нет, пустяки, - уговаривал ее Тони, моля бога, чтобы он помог ему
вывернуться из беды. - Просто я не хотел говорить, думал, ты испугаешься,
Ханна. У меня там в мешках пара хорьков. Я их хочу напустить на кроликов.
Вот они и грызутся. Только ты никому не говори, а то меня обвинят в
браконьерстве. Но ты не бойся, они не вырвутся. И... и... посмотри, какой
сегодня чудесный день для такого времени года. Не правда ли, Ханна? Ты в
субботу собираешься на базар, Ханна? А как здоровье твоей тетки, Ханна? - И
о чем только не спрашивал у нее Тони, лишь бы она опять на заговорила о
любви и не услыхала бы этого Милли.
А там уж и вопросов у него не хватило, и он давай оглядываться по
сторонам - кто бы помог ему выпутаться из этой скверной истории. Уже
подъезжая к дому, он увидел в поле отца, и тот махнул ему рукой.
- Не подержишь ли ты минутку вожжи, Ханна? - сказал он с облегчением, -
а я сбегаю в поле, спрошу, что отцу нужно.
Она согласилась, и он побежал в поле, радуясь передышке. Но отец
встретил его далеко не ласково.
- Ты что это делаешь, Тони, - говорит старый Кайтс сыну, - разве это
можно!
- А что? - спрашивает Тони.
- Да как же, раз ты надумал жениться на Милли Ричарде, так и женись. Но
не разъезжай повсюду с дочкой Джолливера. Так ты сраму не оберешься. Я этого
не потерплю!
- Я только предложил ей - то есть нет, это она сама попросила довезти
ее домой.
- Она? Попросила? Ну, так вот что. Будь это Милли - туда-сюда, ладно.
Но разъезжать вдвоем с Ханной Джолливер - на что это похоже!
- А Милли тоже тут, отец.
- Милли? Да где же?
- А под мешками. Знаешь, отец, боюсь, что я попал в переделку. Юнити
Сэллет тоже тут, вот там, под брезентом. Все три в одной телеге, и что с
ними делать - ума не приложу. Пожалуй, всего бы лучше объясниться с
которой-нибудь из них вслух, тогда все станет ясно; ну конечно, побрыкаются
они немного, да уж ладно. На какой бы ты женился, отец, будь ты на моем
месте?
- А какая не просила, чтобы ты подвез ее домой?
- Да Милли. Она согласилась только, когда я ей сам предложил. Но
Милли...
- Ну, так и держись Милли. Она из них лучшая... Но постой!
Отец показал на телегу.
- Видишь, она не может справиться с лошадью. Как это ты доверил ей
вожжи? Беги, хватай лошадь под уздцы, а то разом всех невест лишишься.
Тони глянул - и правда, Ханна дергает вожжи, а лошадь не слушается -
тронулась с места и пошла себе рысцой, видно, захотелось ей поскорее в
конюшню после целого дня работы. Тони бросился догонять телегу.
Ничто не могло сильней отвратить его от Милли, чем совет отца. Милли!
Ну нет! Если уж нельзя жениться на всех троих, то пусть это будет Ханна. Так
он думал, догоняя телегу. А в телеге тем временем творились чудные дела.
Это, конечно, Милли рыдала там, под мешками, не в силах сдержать свое
возмущение и ярость, - еще бы, услыхать такое от жениха! А показаться ей
было нельзя от страха, что ее засмеют. Вот она там и вертелась и корчилась -
и вдруг что же она видит? Ногу в белом чулке возле самой своей головы!
Милли до смерти перепугалась, - она ведь не знала, что, кроме нее, в
телеге есть еще и Юнити Сэллет. Но, немного опомнившись от испуга, она
решила доискаться, в чем тут дело, и, как змея, скользнула под брезент, а
там, глядь, - Юнити собственной персоной.
- Срам какой! - яростно шепчет Милли в лицо Юнити.
- Вот уж именно, - шепчет Юнити. - Прятаться под козлами у молодого
человека, хороши вы оба!
- Думай, что говоришь! - шепчет Милли, но уже погромче. - Я с ним
помолвлена, я имею право быть здесь. А ты-то какое право имеешь, хотела бы я
знать? Что он там тебе нашептывал? Насулил небось невесть чего? Но мало ли
что Тони болтает разным женщинам, это все вздор и меня не касается.
- Не обольщайся, милочка, - говорит Юнити. - Берет-то он в жены не тебя
и не меня, а Ханну. Я это прекрасно слышала!
А Ханна слышит эти голоса из-под брезента и прямо-таки обомлела от
страха, а тут еще лошадь вдруг тронула. Ханна давай дергать вожжи, сама не
понимая, что делает. А ссора под брезентом разгорается все жарче, - Ханна с
перепугу и вовсе выпустила вожжи. Лошадь пошла крупной рысью и, спускаясь с
холма к Нижнему Лонгпаддлу, на повороте так круто свернула, что колеса
занесло на обочину, телега накренилась, и все три девицы вывалились на
дорогу.
Когда Тони, перетрусивший и запыхавшийся, подбежал к ним, он, к своему
облегчению, увидел, что ни одна из его любезных не пострадала, - только
поцарапались малость о колючки живой изгороди. Но, услыхав, как они друг
друга честят, он расстроился.
- Ну, ну, не ссорьтесь, мои милые, - говорит он, в знак уважения снимая
перед ними шляпу. Он охотно бы всех их перецеловал, так, чтобы ни одной не
было обидно. Но они и слышать о том не хотели, а только визжали и рыдали до
полного изнеможения.
- Ну так я, коль уж на то пошло, скажу теперь чистую правду, - говорит
Тони, когда они немного поутихли. - Я попросил Ханну быть моею, и она
согласилась, и мы собираемся сделать оглашение на будущей...
Тони и не заметил, что тем временем сзади подошел отец Ханны и что у
самой Ханны лицо поцарапано терновником и все в крови. А Ханна, чуть
завидела отца, так и кинулась к нему и зарыдала пуще прежнего.
- Моя дочь и знать вас не хочет, сэр! - горячо и решительно говорит
мистер Джолливер. - Ведь правда, Ханна? Соберись с духом и, если он тебя еще
не обидел и честь твоя при тебе, - откажи ему сейчас же!
- Что вы, мистер Джолливер! Клянусь вам, она в целости и сохранности, -
так и взвился Тони. - Да и те две тоже. Вы, может, мне не поверите, потому
земле трупов. Когда этот парад окончился, тела снова уложили в гробы и
увезли прочь.
Услышав залп, доктор Гроув выбежал из дому и увидел в саду свою
несчастную дочь, распростертую у ограды. Ее перенесли в комнаты, но сознание
не скоро вернулось к ней, и в течение многих дней доктор опасался за ее рас-
судок.
Впоследствии выяснилось, что неудачливые беглецы из Йоркского
гусарского полка срезали, как они и намеревались, в ближайшей гавани с
причала лодку и вместе с двумя другими товарищами, которые страдали от
жестокого обращения своего полковника, благополучно переплыли Ла-Манш. Но,
сбившись с пути, они пристали к острову Джерсею, думая, что это французский
берег. Здесь сразу поняли, что они дезертиры, и передали их в руки властей,
на суде Маттеус и Христоф вступились за тех двоих, заявив, что их товарищи
согласились на побег, только поддавшись их уговорам. В результате тех
приговорили к розгам, а смертные приговоры были вынесены только зачинщикам.
Если как-нибудь, приехав в известный со времен короля Георга приморский
курортный городок, вы вздумаете прогуляться до соседней деревни, что под
горою, и перелистать там кладбищенские книги, где регистрируются погребения,
вы найдете в них две такие записи:
"Мат. Тина, капрал Его Вел. Йоркского гусарского полка, расстрелянный
за дезертирство, похоронен 30-го дня июня месяца 1801 года, в возрасте 22
лет. Место рождения - г. Саарбрюккен, Германия".
"Христоф Блесс, рядовой Его Вел. Йоркского гусарского полка,
расстрелянный за дезертирство, похоронен 30-го дня июня месяца 1801 года, в
возрасте 22 лет. Место рождения - Лоторген, Эльзас".
Им вырыли могилы за церквушкой, у самой ограды. Ни крестов, ни
могильных плит там нет, но Филлис показывала мне это место. Пока она была
жива, могилы всегда содержались в порядке, но теперь холмики поросли
крапивой и почти сровнялись с землей. Однако деревенские старожилы, еще от
своих родителей слыхавшие об этой истории, и по сей день помнят, где
похоронены два солдата. Неподалеку оттуда лежит и Филлис.
1890
Перевод Р. Бобровой
Время действия - осень с ее золотом и синевой, вторая половина
субботнего дня, место действия - главная улица городка, известного своим
базаром. На квадратном дворе перед гостиницей "Белый олень" стоит большой
фургон, крытый брезентом, на "котором виднеется вылинявшая от непогоды
надпись: "Бэртен, перевозки до Лонгпаддла". Фургоны эти, каких здесь много,
несмотря на их неуклюжесть, считаются вполне приличным средством
передвижения и пользуются большой популярностью у людей почтенных, но не
обремененных излишними деньгами; те из фургонов, что оборудованы получше, не
уступают, пожалуй, старинным французским дилижансам.
Фургон, о котором идет речь, отправляется ровно в четыре, а сейчас, как
показывают часы на башенке в конце улицы, половина четвертого. Вот уже
начинают появляться посыльные из магазинов со свертками в руках, они
забрасывают свертки в фургон и уходят, насвистывая, не заботясь об их
дальнейшей судьбе. Без двадцати четыре приходит пожилая женщина, ставит свою
корзинку в фургон, не спеша забирается туда сама, усаживается, складывает
руки и поджимает губы. Пускай еще и лошадей не думают запрягать, да и самого
возчика не видно, а она уже заняла себе уголок. Без четверти четыре
появляются еще две женщины, в которых она узнает жену почтмейстера Верхнего
Лонгпаддла и жену приходского писаря, а они узнают в ней владелицу
бакалейной лавочки из этой же деревни. За пять минут до назначенного срока
прибывают учитель мистер Профитт в мягкой фетровой шляпе и кровельщик
Кристофер Туинк, большой искусник по части сооружения соломенных крыш; а
когда часы уже бьют четыре, во двор торопливо входят церковный причетник с
женой, торговец семенами со своим престарелым отцом и приходский писарь, а
также мистер Дэй, не признанный миром художник-пейзажист, человек уже в
летах, проживший всю жизнь в родной деревне и не продавший ни единой картины
за ее пределами; однако надо сказать, что его посягательства на искусство
пользуются неизменной поддержкой односельчан, чья вера в его гениальность
столь же примечательна, как и пренебрежение к нему со стороны всего
остального человечества; эти добрые люди так усердно приобретают его картины
(правда, всего за несколько шиллингов каждую), что на стенах любого дома в
приходе красуется по три-четыре этих великолепных творения.
А Бэртен, хозяин фургона, уже хлопочет вокруг, вот и лошади запряжены,
Бэртен разбирает вожжи и ловко вспрыгивает на козлы - видно, это ему дело
привычное.
- Все, что ли, тут? - спрашивает он через плечо разместившихся в
фургоне пассажиров.
Поскольку те, кого там не было, не могли заявить о своем отсутствии,
он, естественно, заключил, что все в сборе, и после нескольких толчков и
рывков фургон со своим живым грузом выехал со двора. Легкой рысцой лошади
побежали по дороге, но немного не доезжая до моста, за которым кончался
городок, Бэртен вдруг круто натянул вожжи.
- А, черт! - воскликнул он. - Я же забыл пастора!
Сидевшие поблизости от маленького оконца в задней стенке фургона
посмотрели, не видно ли пастора на дороге, но там его не оказалось.
- И куда он запропастился, хотел бы я знать, - продолжал возчик.
- Ему, бедняге, в его годы, давно уже пора бы иметь самостоятельный
приход.
- И пора бы научиться не опаздывать, - добавил возчик. - Я же сказал
ему "ровно в четыре". "В четыре так в четыре", говорит, а теперь вот его и
нет. Такой солидный человек, старый священнослужитель, а слову своему не
хозяин. Может, вы, мистер Флакстон, знаете, в чем дело, - вы ведь с ним
часто встречаетесь, - обратился он к причетнику.
- Я с ним и правда разговаривал всего полчаса назад, - отвечал сей
достойный муж, всем своим видом показывая, что он и в самом деле на короткой
ноге со своим духовным начальством. - Но он не сказал, что задержится.
Вопрос разрешился сам собой - в эту минуту из-за угла фургона вырвался
сноп лучей, отраженных очками пастора, а следом появилось его
раскрасневшееся от спешки лицо, реденькие седые бакенбарды и развевающиеся
полы длинного узкого пальто. Никто не стал его укорять, видя, что он и сам
огорчен, и пастор, запыхавшись, вскарабкался в фургон.
- Ну, теперь-то уж все тут? - вторично спросил возчик. Фургон опять
тронулся и покатил дальше по дороге, когда
они проехали шагов триста и приближались уже ко второму мосту, за
которым, как известно каждому уроженцу тех мест, дорога делает поворот и
экипаж исчезает из поля зрения провожающих его взглядами городских зевак,
почтмейстерша вдруг воскликнула, глядя в заднее оконце:
- Остановитесь!
- Что такое? - спросил возчик.
- Какой-то человек нам машет! Снова толчок, и фургон остановился.
- Еще, значит, кто-то опоздал? - сказал возчик.
- Да у ж, видно, так!
Все ждали молча. Кто сидел поближе, смотрели в окошко.
- И кто бы это мог быть? - продолжал Бэртен. - Ну посудите сами, как
тут поспеть вовремя, когда то и дело застреваешь? Да у нас вроде и все места
заняты. Ума не приложу, кто это может быть!
- Одет прилично, - сказал учитель, которому с его места лучше всех было
видно.
Незнакомец, убедившись, что его поднятый зонтик привлек внимание,
неторопливо приближался к остановившемуся фургону. Платье на нем было явно
не местного покроя, хотя трудно сказать, в чем именно заключалась разница. В
левой руке он нес небольшой кожаный саквояж. Подойдя к фургону, он взглянул
на выведенную на нем надпись, как бы удостоверяясь, что остановил именно тот
экипаж, который ему нужен, и спросил, найдется ли для него место.
Возчик ответил, что, хотя фургон полон, еще один человек, надо
полагать, как-нибудь усядется, тогда незнакомец забрался в фургон и сел на
место, которое другие пассажиры, потеснившись, ему освободили. И снова
лошади тронули, и фургон покатил со своим грузом из четырнадцати душ, больше
уже не останавливаясь.
- Вы ведь не здешний, сэр? - спросил возчик. - По вас сразу видно.
- Да нет, я отсюда родом, - ответил незнакомец.
- Да? Гм.
Последовавшая за этим пауза недвусмысленно выражала недоверие к словам
нового пассажира.
- Я о Лонгпаддле говорю, - упрямо продолжал возчик, - там-то я, кажись,
всех в лицо знаю.
- Я родился в Лонгпаддле и мальчиком жил в Лонгпаддле, и мой отец и дед
тоже из Лонгпаддла, - спокойно возразил незнакомец.
- Ах ты господи! - воскликнула из глубины фургона лавочница. - Да уж не
сын ли это Джона Лэкленда - ну подумать только! Того, что тридцать пять лет
тому назад уехал в чужие края с женой и детьми? Быть не может! А все-таки -
вот слышу я ваш голос - ну точь-в-точь голос Джона!
- Совершенно верно, - подтвердил незнакомец. - Джон Лэкленд мой отец, а
я его сын. Тридцать пять лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет, мои
родители эмигрировали за океан, взяв с собой меня и сестру. В то утро Тони
Кайтс отвез нас и наши пожитки в Кэстербридж, и он был последним человеком
из Лонгпаддла, которого я видел. На той же неделе мы отплыли в Америку, и
там мы жили все это время, и там же остались мои родные - все трое.
- Они живы или умерли?
- Умерли, - ответил он тихим голосом. - А я вот вернулся на родину, у
меня давно уже зародилась мысль - не твердое намерение, а так, мечта, что
хорошо бы через годик-другой сюда приехать и провести здесь остаток своих
дней.
- Вы женаты, мистер Лэкленд?
- Нет.
- Ну и как, повезло вам в жизни, сэр, или, вернее, Джон, - я ведь знала
тебя малышом... Разбогател ты в этих новых странах, - ведь там, говорят, все
богатеют?
- Нет, я не богат, - ответил мистер Лэкленд. - И в новых странах, я вам
скажу, попадаются неудачники. Не всегда в гонках побеждает быстрейший, а в
битве сильнейший, а даже если и так, то можно ведь оказаться и не быстрейшим
и не сильнейшим. Впрочем, хватит обо мне. Я на ваши вопросы ответил, теперь
ответьте вы на мои. Я ведь из Лондона нарочно приехал сюда, чтобы
посмотреть, какой стал Лонгпаддл и кто в нем сейчас живет. Поэтому я и решил
поехать в вашем фургоне, - обратился он к возчику, - а не нанял экипаж.
- Да что, - ответил возчик, - живем помаленьку, вроде ничего и не
изменилось. Из прежних кое-кого уже нет - вынули, так сказать, старые
портреты из рам и вставили на их место новые. Вы вот помянули Тони Кайтса, -
что он отвозил вашу семью и ваше имущество в Кэстербридж. Тони, кажись, еще
жив, но из Лонгпаддла уехал. После женитьбы он в Льюгейте поселился,
неподалеку от Меллстока. Чудной он был парень, этот Тони!
- Когда я его знал, его характер еще не выявился.
- Да характер-то у него был неплохой, вот только на женщин он был слаб.
Никогда не забуду, как он женился, - это, я вам скажу, была история!
Мистер Лэкленд молча ожидал продолжения, и возчик так повел свой
рассказ:
Перевод И. Пашкина
- И лицо его я как сейчас помню - маленькое, круглое, крепкое, тугое, а
кое-где по нему рябинки, ну да не столько их было, чтобы женщин от него
отпугнуть, хоть он и сильно оспой переболел, когда еще был мальчишкой. И
такой он всегда был хмурый да неулыбчивый, словно посмеяться ему совесть не
позволяла. Говоришь с ним, бывало, а он уставится тебе в глаза и даже не
моргнет ни разу. И ни волоска у него не было ни на щеках, ни на подбородке,
- гладкие были, что твоя ладонь. Даже "Портняжьи штаны" он умудрялся
распевать этак протяжно и гнусаво, на церковный лад: "Вмиг скинули юбки,
штаны натянули", - ну и там все прочее, про что в этой скоромной песне
поется. От женщин у него, впрочем, отбою не было, и гулять с ними он был
мастак.
Но с годами Тони все больше прилеплялся к одной, звали ее Милли
Ричарде. Хорошенькая такая была, маленькая, легкая, нежная. В деревне уже
все считали, что они помолвлены.
Вот как-то в субботу под вечер возвращался он на телеге с базара, куда
ездил с отцовским поручением. Доехал он до подножья холма, вот этого самого,
через который и мы сейчас будем переваливать, и видит, что на вершине
дожидается его Юнити Сэллет, одна из наших красоток, до помолвки с Милли он
шибко за нею приударял.
Когда Тони поравнялся с нею, Юнити и говорит:
- Не подвезешь ли ты меня домой, голубчик мой Тони?
- С удовольствием, моя милая, - говорит Тони. - Неужто я тебе откажу?
Тогда она ему улыбнулась и прыгнула в телегу, и они поехали дальше.
- Тони, - говорит она с нежным укором. - Ну как это ты мог бросить меня
ради той, другой? Чем она лучше меня? Я б тебе была хорошей женой и любила
бы тебя куда больше, чем она. Но, видно, те девушки лучше, что прыгают
прытче. Вспомни, как давно мы знакомы: почти с детских лет, припомни-ка,
Тони.
- Ну, знакомы, это верно, - сказал Тони, пораженный справедливостью ее
слов.
- И тебе ни разу не пришлось упрекнуть меня в чем-нибудь, Тони? Ну,
скажи, разве это неправда?
- Клянусь богом, ни разу, - говорит Тони.
- И скажешь, я некрасивая, Тони? Ты погляди на меня. Долго он
разглядывал ее, потом говорит:
- Да нет, только, знаешь, я до сих пор и не замечал, что ты такая
красивая...
- Красивей, чем она?
Что ответил бы на это Тони, никому не известно, потому что не успел он
и рта раскрыть, как видит за углом, поверх изгороди, перо - знакомое перо на
шляпке той самой Милли, с которой он хотел сегодня же договориться об
оглашении на будущей неделе.
- Юнити, - говорит он как можно мягче. - Видишь, там Милли. И мне очень
неприятно будет, если она увидит тебя со мной, а если я тебя ссажу, она все
равно увидит тебя на дороге и догадается, что мы ехали вместе. Так что,
Юнити, дорогая моя, чтобы не вышло какого шума - тебе ведь это тоже
неприятно будет, не меньше, чем мне, - ложись-ка ты скорее в задок телеги, а
я тебя прикрою брезентом, и подожди, пока она пройдет мимо. Всего-то одну
минутку. Сделай это - и я еще поразмыслю о том, что ты сказала, и, как
знать, может быть, обручусь с тобой, а не с Милли. Ведь у нас с ней еще
ничего не решено.
Ну, Юнити Сэллет и согласись. Легла она в задок телеги, а Тони прикрыл
ее брезентом, так что в телеге словно ничего и не было, кроме смятого
брезента. Сделал он это и поехал навстречу Милли.
- Ах, это ты, Тони, - завидев его, воскликнула Милли и слегка надулась.
- Где ты пропадал? Словно и нет меня в Верхнем Лонгпаддле. А я вот вышла
тебе навстречу, как ты просил, - мы же с тобой уговорились, что ты меня
довезешь до дому и по дороге мы обсудим, как нам жить своим домком, - ведь
ты меня сватал и я тебе обещала. Иначе не видать бы вам меня здесь, мистер
Тони!
- Ах да, милочка, верно, я тебя просил. Ну конечно же, мы уговорились,
только у меня это как-то из головы выскочило! Ты говоришь, подвезти тебя до
дому, милая Милли?
- А то как же? Что ж мне иначе делать? Не тащиться же назад пешком,
после того как я столько прошла тебе навстречу.
- Нет, нет! Только я думал, что, может быть, ты пойдешь в город
повидаться с матерью. Я ее видел там, и она, кажется, ждет тебя.
- Да нет, она уже дома. Она шла напрямик, по полям, и вернулась раньше
тебя.
- Вот как, а я и не знал, - говорит Тони. И ему ничего не оставалось,
как взять ее к себе на козлы.
По дороге они болтали о том о сем, любовались деревьями, и птичками, и
мотыльками, разглядывали коров на лугу и пахарей в поле, - как вдруг видит
Тони, что из окна придорожного дома смотрит на них Ханна Джолливер, еще одна
из наших красоток, в которую Тони был влюблен задолго до Милли и Юнити и на
которой он чуть было не женился. Была она девица куда побойчей Милли
Ричарде, только в последнее время она ему что-то на ум не приходила. А
выглядывала Ханна из окна теткиного дома.
- Моя дорогая Милли, моя нареченная, - если позволишь так тебя
называть, - говорит Тони самым сладким голосом и потише, чтобы его не
услышала Юнити. - Вижу я в окне того дома одну женщину и боюсь, что не
обойдется дело без шума. Понимаешь ли, Милли, взбрело этой женщине в голову,
будто я собираюсь на ней жениться, а теперь узнала она, что я просватал
другую, да еще покрасивей ее, ну и боюсь я, не дала бы она воли своему
норову, если увидит нас вдвоем. Так вот, Милли, моя, так сказать,
нареченная, не окажешь ли ты мне услугу?
- Ну конечно, милый мой Тони, - говорит она.
- Тогда спрячься вот под эти мешки, тут, за козлами, и посиди там, пока
мы не проедем мимо этого дома. Она нас еще не заметила. Знаешь, скоро уж
рождество, и надо жить тихо и мирно и не разжигать дурных страстей, что и
всегда нехорошо, а сейчас в особенности.
- Я рада услужить тебе, Тони, - сказала Милли, и хоть не очень это ей
было по душе, она забралась под мешки и укрылась под самое сиденье, а Юнити,
не забывайте, пряталась в другом конце телеги. Так они и ехали, пока не
поравнялись с придорожным домиком. Ханна уже разглядела, что едет Тони, и
ждала его у окна, поглядывая вниз на дорогу. Она презрительно тряхнула
головой и чуть-чуть усмехнулась.
- Ну как, хватит у тебя учтивости подвезти меня до дому? - сказала она,
видя, что он готов проехать мимо, отделавшись кивком и улыбкой.
- А то как же! И о чем это я думал? - отозвался в смятении Тони. - Но
ты как будто в гостях у тетушки.
- Ну, так что ж, - отрезала она. - Разве ты не видишь, что на мне жакет
и шляпка? Я просто заглянула к ней по дороге домой. До чего ты иногда
бываешь глуп, Тони!
- В таком случае, - гм! - конечно, как же не подвезти, - говорит Тони,
которого даже пот прошиб от волнения. Он остановил лошадь, подождал, пока
Ханна сошла вниз, и помог ей взобраться на козлы. Потом поехал дальше. Лицо
у него вытянулось, насколько может вытянуться такое от природы круглое лицо.
Ханна искоса заглянула ему в глаза.
- Славно, Тони, а? - сказала она. - Люблю с тобой ездить.
Тони тоже посмотрел ей в глаза.
- Да и я с тобой, - сказал он, помолчав. Потом еще поглядел, потом еще,
и чем больше он на нее смотрел, тем больше она ему нравилась, так что в
конце концов он уже и сам не понимал, как это он мог говорить о женитьбе с
Милли или Юнити, когда есть на свете Ханна Джолливер. Они все ближе и ближе
подсаживались друг к другу, все теснее жались плечом к плечу, ноги их
опирались рядышком в передок, и Тони опять и опять думал: какая же эта Ханна
красивая! Он говорил все нежнее и нежнее и в конце концов назвал ее "дорогая
Ханна", хоть и шепотом.
- Ну, как у вас с Милли, все уже решено?
- Да не совсем.
- Что? Как тихо ты говоришь, Тони.
- Да вот охрип что-то. Я сказал - не совсем.
- А я думала, уже решено.
- Ну, это как сказать... - Глаза его не отрывались от ее лица, а она
все глядела на него. Он диву давался, как это свалял такого дурака, что
отказался от Ханны.
- Ханна, радость моя, - наконец не выдержав, крикнул он и схватил ее за
руку, забывая и Милли, и Юнити, и все на свете. - Решено? Да я ничего не
решал!
- Ты слышишь? - вдруг говорит Ханна.
- Что? - спрашивает Тони, отпуская ее руку.
- Мне послышалось, что-то там пискнуло под мешками. Ты, должно быть,
возил в них зерно, и теперь там полно мышей. - И она стала подбирать повыше
свои юбки.
- Да нет, это, верно, ось, - успокоил ее Тони, - она, бывает, скрипит в
сухую погоду.
- Ну, может, и ось... Так скажи мне напрямик, Тони, верно ли, что она
тебе нравится больше, чем я? Потому что... потому что, хоть я и не подавала
виду, но что уж скрывать, ты мне нравишься, Тони, и я не сказала бы "нет",
если бы ты спросил меня - ты знаешь о чем.
Тони очень понравилось, что к нему сама льнет девушка, от которой
обычно и улыбки-то не дождешься (Ханна временами бывала диковата, как вы,
сэр, может быть, помните), и он, сперва оглянувшись через плечо, зашептал ей
на ухо:
- Я еще ничего не обещал ей. И я думаю, что смогу разделаться с нею и
тогда непременно спрошу тебя о том самом.
- Бросишь Милли? И женишься на мне! Вот чудесно! - громко вскрикнула
Ханна и захлопала от радости в ладоши.
Но тут уж не писк раздался, а взвизг - гневный, злобный, а потом такое
рыдание, словно у кого-то сердце разрывалось. И под мешками что-то
зашевелилось.
- Там кто-то есть! - закричала Ханна, вскакивая с места.
- Да нет, пустяки, - уговаривал ее Тони, моля бога, чтобы он помог ему
вывернуться из беды. - Просто я не хотел говорить, думал, ты испугаешься,
Ханна. У меня там в мешках пара хорьков. Я их хочу напустить на кроликов.
Вот они и грызутся. Только ты никому не говори, а то меня обвинят в
браконьерстве. Но ты не бойся, они не вырвутся. И... и... посмотри, какой
сегодня чудесный день для такого времени года. Не правда ли, Ханна? Ты в
субботу собираешься на базар, Ханна? А как здоровье твоей тетки, Ханна? - И
о чем только не спрашивал у нее Тони, лишь бы она опять на заговорила о
любви и не услыхала бы этого Милли.
А там уж и вопросов у него не хватило, и он давай оглядываться по
сторонам - кто бы помог ему выпутаться из этой скверной истории. Уже
подъезжая к дому, он увидел в поле отца, и тот махнул ему рукой.
- Не подержишь ли ты минутку вожжи, Ханна? - сказал он с облегчением, -
а я сбегаю в поле, спрошу, что отцу нужно.
Она согласилась, и он побежал в поле, радуясь передышке. Но отец
встретил его далеко не ласково.
- Ты что это делаешь, Тони, - говорит старый Кайтс сыну, - разве это
можно!
- А что? - спрашивает Тони.
- Да как же, раз ты надумал жениться на Милли Ричарде, так и женись. Но
не разъезжай повсюду с дочкой Джолливера. Так ты сраму не оберешься. Я этого
не потерплю!
- Я только предложил ей - то есть нет, это она сама попросила довезти
ее домой.
- Она? Попросила? Ну, так вот что. Будь это Милли - туда-сюда, ладно.
Но разъезжать вдвоем с Ханной Джолливер - на что это похоже!
- А Милли тоже тут, отец.
- Милли? Да где же?
- А под мешками. Знаешь, отец, боюсь, что я попал в переделку. Юнити
Сэллет тоже тут, вот там, под брезентом. Все три в одной телеге, и что с
ними делать - ума не приложу. Пожалуй, всего бы лучше объясниться с
которой-нибудь из них вслух, тогда все станет ясно; ну конечно, побрыкаются
они немного, да уж ладно. На какой бы ты женился, отец, будь ты на моем
месте?
- А какая не просила, чтобы ты подвез ее домой?
- Да Милли. Она согласилась только, когда я ей сам предложил. Но
Милли...
- Ну, так и держись Милли. Она из них лучшая... Но постой!
Отец показал на телегу.
- Видишь, она не может справиться с лошадью. Как это ты доверил ей
вожжи? Беги, хватай лошадь под уздцы, а то разом всех невест лишишься.
Тони глянул - и правда, Ханна дергает вожжи, а лошадь не слушается -
тронулась с места и пошла себе рысцой, видно, захотелось ей поскорее в
конюшню после целого дня работы. Тони бросился догонять телегу.
Ничто не могло сильней отвратить его от Милли, чем совет отца. Милли!
Ну нет! Если уж нельзя жениться на всех троих, то пусть это будет Ханна. Так
он думал, догоняя телегу. А в телеге тем временем творились чудные дела.
Это, конечно, Милли рыдала там, под мешками, не в силах сдержать свое
возмущение и ярость, - еще бы, услыхать такое от жениха! А показаться ей
было нельзя от страха, что ее засмеют. Вот она там и вертелась и корчилась -
и вдруг что же она видит? Ногу в белом чулке возле самой своей головы!
Милли до смерти перепугалась, - она ведь не знала, что, кроме нее, в
телеге есть еще и Юнити Сэллет. Но, немного опомнившись от испуга, она
решила доискаться, в чем тут дело, и, как змея, скользнула под брезент, а
там, глядь, - Юнити собственной персоной.
- Срам какой! - яростно шепчет Милли в лицо Юнити.
- Вот уж именно, - шепчет Юнити. - Прятаться под козлами у молодого
человека, хороши вы оба!
- Думай, что говоришь! - шепчет Милли, но уже погромче. - Я с ним
помолвлена, я имею право быть здесь. А ты-то какое право имеешь, хотела бы я
знать? Что он там тебе нашептывал? Насулил небось невесть чего? Но мало ли
что Тони болтает разным женщинам, это все вздор и меня не касается.
- Не обольщайся, милочка, - говорит Юнити. - Берет-то он в жены не тебя
и не меня, а Ханну. Я это прекрасно слышала!
А Ханна слышит эти голоса из-под брезента и прямо-таки обомлела от
страха, а тут еще лошадь вдруг тронула. Ханна давай дергать вожжи, сама не
понимая, что делает. А ссора под брезентом разгорается все жарче, - Ханна с
перепугу и вовсе выпустила вожжи. Лошадь пошла крупной рысью и, спускаясь с
холма к Нижнему Лонгпаддлу, на повороте так круто свернула, что колеса
занесло на обочину, телега накренилась, и все три девицы вывалились на
дорогу.
Когда Тони, перетрусивший и запыхавшийся, подбежал к ним, он, к своему
облегчению, увидел, что ни одна из его любезных не пострадала, - только
поцарапались малость о колючки живой изгороди. Но, услыхав, как они друг
друга честят, он расстроился.
- Ну, ну, не ссорьтесь, мои милые, - говорит он, в знак уважения снимая
перед ними шляпу. Он охотно бы всех их перецеловал, так, чтобы ни одной не
было обидно. Но они и слышать о том не хотели, а только визжали и рыдали до
полного изнеможения.
- Ну так я, коль уж на то пошло, скажу теперь чистую правду, - говорит
Тони, когда они немного поутихли. - Я попросил Ханну быть моею, и она
согласилась, и мы собираемся сделать оглашение на будущей...
Тони и не заметил, что тем временем сзади подошел отец Ханны и что у
самой Ханны лицо поцарапано терновником и все в крови. А Ханна, чуть
завидела отца, так и кинулась к нему и зарыдала пуще прежнего.
- Моя дочь и знать вас не хочет, сэр! - горячо и решительно говорит
мистер Джолливер. - Ведь правда, Ханна? Соберись с духом и, если он тебя еще
не обидел и честь твоя при тебе, - откажи ему сейчас же!
- Что вы, мистер Джолливер! Клянусь вам, она в целости и сохранности, -
так и взвился Тони. - Да и те две тоже. Вы, может, мне не поверите, потому