Гарди Томас. Рассказы

уверенной, что она завтра легко сможет отыскать калитку. Скоро она увидела
ее издали - узкое отверстие в наружной стене тюремного двора. Подъем был так
крут, что, дойдя до калитки, молодая женщина вынуждена была постоять здесь,
чтобы перевести дух. Оглянувшись на хижину у реки, она увидела, что палач
снова поднимается по наружной лестнице. Он вошел на чердак или в светелку,
куда вела эта лестница, и через минуту-другую потушил свечу.
Городские часы пробили десять. Гертруда вернулась к "Белому оленю" той
же дорогой, какой пришла.

IX

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Наступила суббота. В час дня Гертруда Лодж, войдя в тюрьму так, как
было условлено с Дэвисом, уже сидела в сторожке во второй подворотне, над
которой высилась классическая арка из тесаного камня, тогда еще довольно
новая, с надписью "Тюрьма графства. 1793". Этот-то фасад Гертруда и видела
вчера с горки. Рядом был ход на крышу, где стояла виселица.
Город кишел людьми (ярмарка была отложена), но Гертруда со вчерашнего
вечера не видела ни одной живой души. До назначенного часа она не выходила
из своей комнаты, а к тюрьме шла кружным путем, чтобы избежать площадок под
утесом, где уже собрались зрители. Сидя в сторожке, она слышала многоголосый
гул, среди которого по временам выделялся чей-то хриплый голос, похожий на
карканье: "Сейчас предсмертная речь и исповедь".
Приговор не был отменен. Казнь свершилась. Но толпа все еще стояла
внизу, чтобы увидеть, как повешенного снимут с виселицы.
Терпеливо ожидавшая Гертруда скоро услышала над головой тяжелые шаги, и
чья-то рука поманила ее из-за двери. Она, как было условлено, вышла из
сторожки, прошла через мощеный внутренний двор. Колени ее так тряслись, что
она двигалась с трудом. Левая рука была обнажена и лишь прикрыта шалью.
Там, куда пришла Гертруда, стояли двое козел, и раньше, чем она успела
сообразить, каково их назначение, за ее спиной послышались тяжелые шаги на
лестнице. Она то ли не могла, то ли не смела повернуть голову и, застыв в
неподвижной позе, видела только, как у самого ее плеча четыре человека
пронесли простой некрашеный гроб. Он был открыт, и в нем лежал труп юноши в
крестьянской одежде - холщовой блузе и коротких бумазейных штанах. Тело
бросили в гроб так поспешно, что пола блузы свесилась за край. Носильщики
опустили свою ношу на козлы.
Гертруда была уже в таком состоянии, что перед глазами у нее плавал
серый туман. Сквозь этот туман и вуаль, опущенную на лицо, она едва
различала окружающее. Ей казалось, что она умирает и только какая-то
гальваническая сила держит ее на ногах.
- Ну! - произнес голос над самым ее ухом, и она с трудом сообразила,
что это относится к ней.
Сделав над собой последнее отчаянное усилие, она подошла к гробу - и в
этот самый миг услышала, что за ней подходят еще какие-то люди. Она обнажила
свою бедную "порченую" руку, а Дэвис, открыв лицо мертвеца, взял эту руку и
прижал к шее повешенного там, где проходила полоса цвета незрелой черной
смородины.
Гертруда пронзительно вскрикнула: как и предсказывал колдун, вся кровь
у нее "перевернулась". Но в тот же миг второй крик прорезал воздух и
заставил Гертруду мгновенно обернуться.
За ней стояла Рода Брук, сильно исхудавшая, с глазами, красными от
слез, а за Родой... ее, Гертрудин, муж! Лицо его все собралось в морщины, но
в мутных глазах не было ни единой слезы.
- Какого черта!.. Ты зачем здесь? - спросил он хрипло.
- Бесстыдница! Посмела еще в такую минуту стать между нами и нашим
сыном! - закричала Рода. - Так вот что означало видение, которое показал мне
во сне сатана! Ты стала теперь похожа на ту!
И, схватив Гертруду за голую руку, Рода отшвырнула ее к стене. Молодая
женщина не пыталась сопротивляться, а когда Рода выпустила ее руку, она как
подкошенная упала на пол к ногам мужа. Он поднял ее. Она была уже без
сознания.
Когда Гертруда увидела Роду и своего мужа, ей в тот же миг стало ясно,
что повешенный был сын Роды. В те времена родные казненного имели право
взять тело для погребения, если они этого желали. И потому-то Лодж вместе с
Родой ожидал в городе конца следствия. Рода вызвала его сюда, как только
юношу схватили на месте преступления, да и потом вызывала несколько раз.
Лодж присутствовал на суде. Такова была истинная причина его поездок на
"отдых" в последнее время. Несчастные родители хотели избежать огласки и
сами пришли за трупом; за воротами ожидал фургон, чтобы увезти его.
Гертруда была в таком тяжелом состоянии, что пришлось позвать к ней
лекаря, оказавшегося под рукой. Ее увезли в город, но домой ей не суждено
было вернуться живой. Хрупкая от природы, быть может еще ослабленная
параличом руки, она не вынесла двойного потрясения после всего пережитого ею
за предыдущие сутки. Кровь в ней действительно "перевернулась" - и слишком
круто. Гертруда умерла в Кэстербридже три дня спустя.
С тех пор ее мужа никогда не встречали в этом городе. Да и на старом
рынке в Энглбери, куда он раньше ездил так часто, он появился только раз и
вообще очень редко бывал на людях. Мучимый совестью, он проводил свои дни в
тяжком унынии и постепенно переменился к лучшему, стал как-то мягче и
внимательнее к другим. Вскоре после похорон бедной молодой жены он стал
искать покупателей на свои фермы в Холмстоке и соседнем приходе, продал весь
скот и уехал в Порт Бреди, на другой конец графства. Там он жил одиноко и
через два года скончался, догорев тихо, без страданий. После его смерти
стало известно, что все свое немалое состояние он завещал исправительному
приюту для мальчиков, поставив условием, чтобы Роде Брук, если она отыщется,
выплачивалась небольшая ежегодная пенсия.
Некоторое время Роду нигде не могли разыскать. Наконец однажды она
появилась в своем старом приходе, но наотрез отказалась от завещанных ей
денег. И потекла прежняя однообразная жизнь - опять Рода утром и вечером
доила коров на скотном дворе. Так прошло много долгих лет. Она сгорбилась,
ее когда-то пышные черные волосы поседели и поредели над лбом - быть может,
оттого, что приходилось постоянно упираться головой в бок коровы. Те, кто
знал историю Роды, порой издали поглядывали на эту женщину и спрашивали
себя, какие мрачные мысли мечутся за ее бесстрастным морщинистым лбом под
журчание струй молока.

1888

ПРОПОВЕДНИК В ЗАТРУДНЕНИИ

Перевод Н. Дехтеревой

I

КАК ЛЕЧИЛИ ЕГО ПРОСТУДУ

Что-то задержало приезд методистского священника, и вместо него в
Незер-Мойнтон временно назначили другого, еще совсем молодого человека. И
вот тринадцатого января 183... года мистер Стокдэйл, молодой проповедник, о
котором идет речь, без всякой помпы прибыл в деревню, где его никто не знал
и появления его почти никто не заметил. Но когда местные жители одного с ним
вероисповедания познакомились со своим новым духовным пастырем, он им скорее
понравился, чем наоборот, хотя и было сомнительно, чтобы человек столь
молодой успел уже приобрести твердость характера, необходимую для успешного
выполнения предстоявшей ему задачи, - укрепить дух ста сорока правоверных
методистов, обитавших в ту пору в Незер-Мойнтоне, и вдобавок оказать
моральную поддержку тем нестойким членам паствы, которые шли утром в
церковь, а вечером в часовню методистов или на чаепитие, ими устраиваемое;
таких в Незер-Мойнтоне насчитывалось сто десять человек, включая и
церковного причетника, который охотно к ним присоединялся, правда, только
зимой, когда в семь часов вечера было уже так темно, что викарий не мог
разглядеть, кто там проходит по улице в сторону методистской часовни, -
впрочем, надо отдать ему справедливость, он не прилагал к тому особых
усилий.
Именно эта шаткость границ между религиозными общинами послужила
причиной загадочного явления, над которым тщетно ломали головы наименее
сообразительные из окрестных помещиков: как могло случиться, что в приходе,
насчитывающем не более четырех с половиной сотен жителей, достигших
совершеннолетия, оказалось триста человек вполне взрослых приверженцев
англиканской церкви и двести пятьдесят столь же зрелых по возрасту
методистов?
Новоприезжий священник обладал привлекательной внешностью, и все, кто
успел его повидать, охотно отложили на время более насущный вопрос о
пригодности его к роли пастыря. Рассказывают, что в ту пору глаза его
глядели ласково, но без намека на легкомыслие; что волосы у него вились, что
роста он был высокого, - короче говоря, мистер Стокдэйл был премилый юноша и
с первой же встречи завоевал сердца всех своих прихожанок.
- Какая жалость, что мы раньше не знали, какой он! - говорили они. - Уж
мы бы встретили его порадушнее!
Дело в том, что они, равно как и все прочие методисты в Незер-Мойнтоне,
зная, что мистер Стокдэйл прислан сюда только на время и, стало быть, вряд
ли представляет собой что-либо примечательное как человек или как
проповедник, отнеслись к его приезду почти с таким же равнодушием, с каким
добросовестные приверженцы англиканской церкви, не пропускающие ни одной
воскресной службы, привыкли относиться к своему рукоположенному и высшею
властью поставленному духовному пастырю. Вот почему, когда мистер Стокдэйл
впервые ступил на почву Незер-Мойнтона, оказалось, что никто не позаботился
приготовить ему квартиру, и, невзирая на сильную простуду, которую он
схватил в дороге, ему пришлось самому заняться подысканием себе жилища. Из
расспросов выяснилось, что во всей деревне единственное подходящее помещение
- это дом некой миссис Лиззи Ньюбери в конце улицы.
Об этом сообщил ему встречный мальчик-подросток, и у него же мистер
Стокдэйл осведомился, кто такая миссис Ньюбери.
Мальчик пояснил, что она вдова - мужа у нее нет, потому что он умер.
Мистер Ньюбери был фермер, добавил мальчик, и, говорят, человек зажиточный;
но он помер от чахотки. Что касается духовной стороны жизни миссис Ньюбери,
то, насколько мистер Стокдэйл понял, она не отличалась твердостью
религиозных убеждений и посещала равным образом и часовню и церковь.
- Я наведаюсь к миссис Ньюбери, - сказал мистер Стокдэйл, решив, что
раз в деревне нельзя сыскать квартиру в доме безупречного методиста, дом
вдовы Ньюбери, вероятно, лучшее, что здесь можно найти.
- Она к себе не всякого пустит, - чиновников, да пасторов, да ихних
приятелей миссис Ньюбери не особо жалует, - сказал мальчик с сомнением в
голосе.
- А, это уже неплохо. Я зайду к ней. Впрочем, нет, сначала сходи ты и
справься, найдется ли для меня свободная комната. А я тем временем повидаюсь
кое с кем по делу. Я пока остановился у возчика и буду ждать тебя там.
Через четверть часа посланный вернулся и сообщил, что миссис Ньюбери
согласна пустить к себе жильца, после чего мистер Стокдэйл направился к ее
дому. Дом стоял в саду за живой изгородью и казался просторным и удобным.
Навстречу мистеру Стокдэйлу вышла женщина преклонных лет; он договорился с
ней, что переедет нынче же вечером; в деревне гостиницы не было, и ему
хотелось поскорее устроиться на месте. Незер-Мойнтон являлся центром
прихода, и отсюда мистеру Стокдэйлу предстояло надзирать за всеми небольшими
часовнями, находившимися в окрестности.
Он тотчас распорядился, чтобы вещи его перевезли к миссис Ньюбери, а
вечером пошел и сам к дому, ставшему его временным жильем.
Полагая, что он в доме уже не посторонний, мистер Стокдэйл решил, что
можно войти, не постучавшись. Едва он ступил на порог, как услышал чьи-то
удаляющиеся шаги, частые и быстрые, словно кинулись прочь, скребя о пол
лапками, вспугнутые мыши. Он проследовал в комнату, выходящую окнами на
фасад, - ее именовали гостиной, хотя ковер, устилая лишь места, по которым
приходилось ступать, не мог скрыть каменного пола, и под мебелью оставались
песчаные островки. Но в комнате все же было уютно. В камине пылал огонь,
отсветы его дрожали на выпуклостях резных ножек стола, играли на медных
шишках и ручках и ярко озаряли низ каминной полки. Сбоку к камину было
придвинуто глубокое кресло, набитое конским волосом и утыканное множеством
медных гвоздиков, на столе стояли чайные принадлежности, с чайника уже сняли
покрышку, а колокольчик поместили именно там, куда сидящий за столом, желая
позвонить, инстинктивно протянул бы руку.
Не имея оснований быть недовольным этим первым беглым осмотром комнаты,
мистер Стокдэйл присел к столу и ознаменовал свое водворение в доме тем, что
позвонил в колокольчик. На звонок осторожно, бочком, вошла девчушка и налила
ему чаю. Ее зовут Марта-Сарра, сказала она, и живет она вон там - она
неопределенно кивнула куда-то в сторону деревни и проезжей дороги. Мистер
Стокдэйл только что приступил к чаепитию, как раздался стук в дверь за его
спиною, и в ответ на приглашение войти послышался шелест юбок. Это заставило
его повернуть голову. Он увидел женщину, красивую, молодую и на редкость
хорошо сложенную. У нее были темные волосы, прекрасный широкий умный лоб,
живые глаза, взгляд которых согрел молодого пастора прежде, чем тот успел
это осознать, и такие губки, что ими залюбовался бы всякий, неравнодушный к
красоте.
- Все ли вам подали к чаю, что требуется? - спросила она, делая шаг
вперед. Лицо ее сияло оживлением, она придерживала рукой край двери и слегка
ее покачивала.
- Все, благодарю вас, - сказал мистер Стокдэйл, думая не столько о том,
что он говорит, сколько о том, кем приходится интересная особа хозяйке дома.
- Вы уверены, что все? - переспросила молодая женщина, очевидно поняв,
что пастор не очень-то вдумывался в свои слова.
Мистер Стокдэйл обвел взглядом все расставленное на столе и убедился,
что ничего не забыто.
- Да, мисс Ньюбери, все, - повторил он.
- Миссис Ньюбери, - поправила она. - Лиззи Ньюбери. В девичестве меня
звали Лиззи Симпкинс.
- О, прошу прощения, миссис Ньюбери...
Но прежде, чем он успел добавить хоть слово, она покинула комнату. _
Стокдэйл сидел, задумавшись, пока Марта-Сарра не пришла убирать со
стола.
- Скажи, милая, - спросил он, - чей это дом?
- Это дом миссис Лиззи Ньюбери, сэр.
- Значит, миссис Ньюбери это не та старая дама, с которой я уже виделся
днем?
- Нет, сэр. То была мать миссис Ньюбери. А вот теперь к вам приходила
сама миссис Ньюбери, ей хотелось посмотреть, красивый вы или нет.
Попозже, вечером, когда Стокдэйл собирался ужинать, миссис Ньюбери
зашла снова.
- Я решила сама к вам наведаться, мистер Стокдэйл, - сказала она.
Понимая, что ему оказана честь, священник вежливо поднялся со стула. -
Боюсь, что Марта не сумела толком объяснить. Что вам подать на ужин? Есть
холодный кролик, есть окорок.
Стокдэйл заверил ее, что этих яств ему вполне достаточно. Тут же
собрали на стол, но едва Стокдэйл отрезал себе ломтик, как в дверь снова
постучали. Священник уже научился распознавать быстрый, ритмический стук,
предвещавший появление прелестной хозяйки, и первый свой глоток обреченный
молодой человек прикрыл любезной улыбкой.
- У нас есть еще и цыпленок, мистер Стокдэйл. Я чуть про него не
забыла. Быть может, желаете? Я пришлю к вам Марту, она принесет.
Стокдэйл уже в достаточной мере владел искусством галантности,
подобающей молодому человеку его возраста, и сказал, что согласен отведать
цыпленка лишь в том случае, если подаст его сама хозяйка. Но, произнеся это,
он тут же покраснел, устыдившись своей развязности, едва ли приличествующей
серьезному человеку в сане священника. Через три минуты цыпленок появился,
но, к великому удивлению Стокдэйла, внесла цыпленка Марта. Стокдэйл испытал
чувство разочарования, на что, впрочем, может быть и рассчитывали.
Стокдэйл отужинал. Он никак не ожидал еще раз увидеть миссис Ньюбери в
тот вечер, но она вновь постучала и вошла в гостиную. Благодарный взгляд
Стокдэйла подтвердил ей, что она не прогадала оттого, что не пришла тогда,
когда ее ждали. Однако не успела она произнести и слова, как молодой
человек, у которого простуда к вечеру заметно разыгралась, принялся чихать с
такой силой, что долго не мог остановиться.
Миссис Ньюбери смотрела на него с живейшим участием.
- Как вы простудились-то, мистер Стокдэйл! Стокдэйл ответил, что да,
его порядком просквозило в дороге.
- Я вот о чем думаю... - протянула она лукаво, заметив на столе
малособлазнительный стакан с водой, которую воздержанный молодой священник
приготовился выпить на ночь.
- О чем же, миссис Ньюбери?
- Я думаю, вам следует выпить что-нибудь такое, что мигом сгонит с вас
простуду. Что-нибудь получше холодной воды.
- Что ж делать, - сказал Стокдэйл, глянув на стакан. - Гостиницы здесь
нет, а в деревне уж конечно ничего такого не достанешь. Надо
довольствоваться тем, что есть.
- Найдется кое-что и получше, - ответила она. - И не так далеко отсюда,
хотя и не в самом доме. Право, мистер Стокдэйл, вам надо принять меры, а то
вы совсем расхвораетесь. Да-да, мистер Стокдэйл, уж вы мне поверьте. - Видя,
что он хочет что-то сказать, она предостерегающе подняла палец. - Нет, не
спрашивайте. Подождите немного и сами увидите.
Она ушла. А Стокдэйл в приятном расположении духа остался ее ждать. Она
вскоре вернулась, но теперь на ней были капор и накидка.
- Мне б не хотелось вас беспокоить, мистер Стокдэйл, но вам придется
мне помочь. Матушка уже легла. Укутайтесь хорошенько и идите за мной, да не
забудьте прихватить с собой чашку.
Стокдэйл, человек молодой и одинокий, давно томясь желанием излить на
кого-нибудь переполнявшую его душу благожелательность и даже нежность, с
готовностью согласился и вышел вслед за миссис Ньюбери через кухонную дверь
в сад. Они прошли в конец его, до каменной ограды. Ограда была низкая, и в
ночной темноте Стокдэйл разглядел за ней несколько серых надгробных камней и
очертания церковной крыши и колокольни.
- Тут перелезть нетрудно, - сказала миссис Ньюбери. Она стала на
примыкавшую к ограде скамью, потом на ограду и спрыгнула по другую ее
сторону, где грунт, как обычно на кладбищах, был выше. Стокдэйл проделал то
же самое и в полутьме шел за своей хозяйкой по неровному дерну, пока они не
очутились перед колокольней. Они вошли туда, и миссис Ньюбери тихонько
притворила за собой дверь.
- Вы умеете хранить тайны? - услышал Стокдэйл мелодичный голос Лиззи.
- Как в железном сундуке! - ответил он с жаром.
Она достала из-под накидки зажженный фонарик, - до сих пор священник
даже и не замечал, что он у нее есть. Теперь при свете фонарика стало видно,
что они находятся возле лестницы, ведущей на хоры, а под лестницей свалена
всякая рухлядь, главным образом поломанные церковные скамьи, куски стенной
панели, а также старые доски из церковного пола.
- Оттащите, пожалуйста, часть этих досок в сторону, - сказала Лиззи,
подняв фонарик над головой, чтобы мистеру Стокдэйлу было лучше видно. - Или
посветите мне, а я оттащу.
- Я сам справлюсь, - сказал молодой человек и, выполнив то, что ему
было велено, обнаружил, к своему удивлению, ряд небольших бочонков, стянутых
деревянными обручами. Каждый бочонок в поперечнике был приблизительно такого
размера, как ступица тяжелого фургонного колеса. Как только бочонки
оказались на виду, Лиззи бросила на священника пытливый взгляд, как бы
выжидая, что он на это скажет.
- Вы знаете, что это такое? - спросила она, видя, что он молчит.
- Бочонки, - простодушно ответил он.
Он всю жизнь прожил вдали от побережья, был сыном почтенных родителей и
рос, имея перед собой одну-единственную цель - стать священником. Вот почему
зрелище бочонков не подсказало ему ничего другого, кроме того, что это
обыкновенные бочонки.
- Да, мистер Стокдэйл, вы не ошиблись, это бочонки, - подтвердила Лиззи
тоже с видимым простодушием, однако в голосе ее как будто прозвучала
ироническая нотка.
Стокдэйл взглянул на миссис Ньюбери - в нем внезапно зародилось
подозрение.
- Уж не контрабандное ли в них вино? - спросил он.
- Вот именно. В бочонках коньяк. Как-то в темную ночку они случайно
заплыли к нам из Франции.
В ту пору жители Незер-Мойнтона и его окрестностей только усмехались,
если при них заходила речь о незаконности того вида торговли, которая в
прочих местах именуется контрабандой, и маленькие эти бочонки были так же
хорошо знакомы здесь каждому, как репа в его огороде. Поэтому младенческое
неведение Стокдэйла и встревоженный его взгляд, когда он догадался о
преступной тайне, сперва показались Лиззи смешными, но затем она подумала,
что это весьма некстати и может повредить положительному впечатлению, какое
ей хотелось произвести на молодого священника.
- Да, кое-кто здесь занимается контрабандой, - сказала она мягким,
извиняющимся тоном. - И дело передается от отца к сыну и от сына к внуку, и
никто не видит в том ничего дурного. Ну, как, поможете вы мне выкатить
бочонок из-под лестницы?
- Зачем? - спросил священник.
- Чтобы отлить из него немного и подлечить вашу простуду. Коньяк уж
такой-то крепкий, любую простуду им выгонишь. Нет, мистер Стокдэйл, на этот
счет не тревожьтесь, я имею право брать, сколько мне понадобится, владелец
бочонков мне позволил. Мне надо бы всегда держать дома немного коньяка,
тогда не пришлось бы сейчас возиться. Но сама я его не пью, поэтому и
забываю отлить да принести домой.
- Контрабандисты, вероятно, для того разрешают вам пользоваться вином,
чтобы вы не донесли, где они его прячут?
- Н-нет, не совсем так. Но я в любое время могу взять, сколько мне
нужно. Так что вы не стесняйтесь.
- Ну, раз у вас есть разрешение, я немного возьму, только чтоб угодить
вам, - пробормотал священник, и, хотя ему была не очень по душе собственная
его роль в этой затее, он выкатил один из бочонков на середину пола. - Как
же достать вино? Наверное, нужно взять бурав, и...
- Нет, - сказала его прелестная соучастница. Она подняла руку. Стокдэйл
увидел, что Лиззи держит молоток и сапожное шило. - Буравить нельзя, а то в
коньяк попадут опилки. Тот, кто купит, сразу догадается, что от бочонка
отливали. А если проткнуть шилом, опилок не будет, а дырка потом сама
затянется. Сдвиньте-ка обруч повыше.
Стокдэйл взял молоток и сбил обруч кверху.
- Теперь проткните шилом там, где бочонок был прикрыт обручем.
- Так вино не потечет, - сказал он.
- Еще как потечет! Зажмите бочонок между колен и руками давите на
донца. А я подставлю чашку.
Бочонок, очевидно, был сколочен из тонких досок, и как только Стокдэйл
сжал его с концов, из отверстия брызнула струйка. Когда чашка наполнилась,
Стокдэйл перестал нажимать на донца, и струйка остановилась.
- Теперь дольем бочонок водой, - сказала Лиззи. - Не то, стоит его
шевельнуть, он закудахчет, как стая кур, и все сразу смекнут, что он не
полон.
- Но ведь вы берете с разрешения?
- Да, конечно, с разрешения контрабандистов, но покупатели-то не должны
знать, что контрабандисты расщедрились для меня за их счет!
- Понимаю, - сказал Стокдэйл неуверенно. - Но, право, я очень
сомневаюсь, честно ли все это.
Выполняя ее указания, Стокдэйл держал бочонок отверстием кверху и время
от времени то сдавливал, то отпускал донца, а Лиззи набирала в рот из
бутылки воды и, приложив свои хорошенькие губки к отверстию, выпускала ее в
бочонок - вода всасывалась внутрь бочонка всякий раз, как Стокдэйл
переставал сжимать донца. Когда бочонок вновь наполнился, Стокдэйл заткнул
отверстие, насадил обруч на прежнее место и, откатив бочонок в угол, завалил
его досками и прочим хламом.
- А контрабандисты не опасаются, что вы можете их выдать? - спросил
Стокдэйл, когда они с Лиззи, возвращаясь, проходили по кладбищу.
- О нет, этого им бояться нечего. Я их никогда не подведу.
- Они поставили вас в очень затруднительное положение, - продолжал
Стокдэйл настойчиво. - Вы как честная женщина не можете не испытывать иногда
нравственной потребности сообщить обо всем куда следует. Да, миссис Ньюбери,
да, - это ваш прямой долг.
- Никогда, признаться, не почитала это своим долгом, и, кроме того, мой
первый муж...
Она запнулась, смутившись. Простодушие и неискушенность в делах
житейских не позволили Стокдэйлу сразу догадаться, почему вдруг умолкла его
собеседница, но потом он все же сообразил, что Лиззи проговорилась и что,
если у женщины ненароком срываются с языка слова "мой первый муж", значит,
она уже частенько подумывает о втором. Из деликатности Стокдэйл молчал,
давая Лиззи время оправиться от смущения.
- Мой муж, - начала она снова, - знал обо всех этих делах, и мой отец
тоже, и они не болтали, хранили тайну. Нет, право же, не могу я стать
доносчицей.
- Да, понимаю, все это очень сложно, - сказал Стокдэйл как человек,
привыкший вникать в самую глубь моральных конфликтов. - Для вас это жестокое
испытание, вам приходится разрываться между памятью своих близких и
собственной совестью. Но я надеюсь, миссис Ньюбери, что вы сумеете найти
выход из этого неприятного положения.
- Пока еще не нашла, - пробормотала она.
Они перелезли через ограду, миновали сад и вошли в дом; Лиззи принесла
горячей воды и стакан и оставила Стокдэйла предаваться наедине размышлениям.
Он глядел вслед ее удаляющейся фигуре и спрашивал себя, вполне ли правильно
он поступил, он, почтенный человек, священник, духовный светоч - не очень
еще, правда, яркий, не ярче свечки ценой в полпенни, но все же светоч! Тут
он чихнул, и это решило дело; и, отхлебнув из стакана, он признал, что
крепкий коньяк, если его разбавить на две трети водой, действительно