Голсуори Джон. Конец главы

   - Прошу вас, мадам!
   Динни провели и усадили на стул. Она сидела, слегка склонив голову набок, улыбаясь и говоря продавщицам приятные слова, - девушка помнила, что ей однажды сказали в универсальном магазине: "Вы не представляете, мэм, как важно для нас, когда покупатель улыбается и проявляет немножко интереса. У нас бывает так много привередливых клиенток и... А, да что говорить!" Модели были самых последних фасонов, очень дорогие и в большинстве случаев совершенно неподходящие для нее, как решила Динни вопреки неизменным уверениям: "Это платье вам замечательно пойдет, мадам. У вас такая фигура и цвет лица!"
   Колеблясь, вызвать ли ей Миллисент Пол - может быть, она этим только повредит девушке, Динни выбрала два вечерних платья. Первое - сооружение из черного с белым - демонстрировалось тоненькой надменной девушкой с приятной маленькой головкой и широкими плечами. Она прохаживалась взад и вперед, уперев руку туда, где полагается быть правому бедру, и повернув голову так, словно отыскивала левое, чем и укрепила в Динни отвращение к платью, которое и без того не приглянулось ей. Затем, во втором платье цвета морской воды с серебром, которое понравилось Динни всем, кроме цены, появилась Миллисент Пол. С профессиональным безразличием она не удостоила клиентку взглядом, как будто желая дать ей понять: "Нечего заноситься! Попробовала бы сама целый день разгуливать в нижнем белье и прятаться от взглядов стольких мужей!" Затем, повернувшись, она на лету поймала улыбку Динни, ответила на нее с неожиданным удивлением и радостью и опять двинулась дальше с обычным томным видом. Динни встала, подошла к манекенщице, остановила ее и зажала двумя пальцами складку на подоле платья, словно желая попробовать качество ткани.
   - Рада видеть вас.
   Нежная улыбка тронула похожие на цветок губы девушки.
   "До чего же прелестна!" - подумала Динни.
   - Я знакома с мисс Пол, - объяснила она продавщице. - Это платье замечательно на ней сидит.
   - Но, мадам, оно же совершенно в вашем стиле. Мисс Пол для него чуть-чуть полновата. Разрешите примерить на вас?
   Динни, не очень уверенная, что получила комплимент, ответила:
   - Сегодня я ничего не решу: я не знаю, смогу ли себе его позволить.
   - Это не важно, мадам. Мисс Пол, пройдите на минутку сюда, снимите платье, и мы примерим его мадам.
   В примерочной манекенщица разделась. "Так она еще прелестней! Хотела бы я выглядеть в нижнем белье так же!" - подумала Динни и позволила снять с себя платье.
   - Мадам чудо какая тоненькая! - восхитилась продавщица.
   - Худа, как щепка.
   - О нет! Мадам в хорошей форме.
   - У мадам все как раз в меру. У нее есть стиль! - с некоторой пылкостью воскликнула манекенщица.
   Продавщица застегнула крючок.
   - Как на заказ! - объявила она. - Пожалуй, вот здесь чуть-чуть широковато, но это мы подгоним.
   - Не чересчур открыто? - усомнилась Динни.
   - Но это же очень красиво при вашей коже!
   - Нельзя ли мне взглянуть, как выглядит на мисс Пол то, первое платье - черное с белым?
   Динни сказала это, рассчитывая, что девушку не пошлют за платьем в одном белье.
   - Разумеется. Я сейчас принесу. Помогите мадам, мисс Пол.
   Оставшись вдвоем, девушки улыбнулись друг другу.
   - Нравится вам работа, Милли? Вы же мечтали о такой.
   - Не совсем о такой, мисс.
   - Бесперспективная?
   - Не то. Я ведь и не жду того, о чем вы думаете. Могло быть, конечно, куда хуже.
   - Знаете, я пришла, чтобы повидать вас.
   - Верно? Но платье вы все-таки купите, мисс, - оно вам очень идет. Вы в нем чудесно выглядите.
   - Осторожней, Милли, не то вас живо переведут в продавщицы.
   - Ну, нет, за прилавок я не пойду. Там только я делать, что комплименты отпускать.
   - Где оно расстегивается?
   - Вот здесь. Очень удобно: всего один крючок... Можно и самой - нужно только изогнуться. Я читала насчет вашего брата, мисс. По-моему, с их стороны это просто срам.
   - Да, - ответила Динни, забыв, что на ней нет платья. Затем порывисто протянула девушке руку. - Желаю счастья, Милли.
   - И вам также, мисс.
   Не успели они отдернуть руки, как вернулась продавщица
   Динни встретила ее улыбкой.
   - Мне так неудобно, что я побеспокоила вас, но я окончательно решила взять вот это, если, конечно, смогу его себе позволить. Безумная цена!
   - Вы находите, мадам? Это же парижская модель. Я выясню, не может ли мистер Беттер чем-нибудь вам помочь, - платье создано для вас. Мисс Пол, не пригласите ли сюда мистера Беттера?
   Манекенщица, теперь уже одетая в сооружение из черного с белым, вышла.
   Динни снова натянула свое платье и спросила:
   - Манекенщицы подолгу работают у вас?
   - Нет, не очень. Весь день раздеваться и одеваться - довольно хлопотно.
   - Куда же они деваются?
   - Так или иначе выходят замуж.
   Как благоразумно! Вслед за тем мистер Беттер, худощавый мужчина с седыми волосами и превосходными манерами, объявил, что "ради мадам" снизит цену до такой, которая все еще казалась безумной. Динни ответила, что решит завтра, и вышла на бледное ноябрьское солнце. Оставалось убить еще шесть часов. Она двинулась на северо-восток, к Лугам, пытаясь успокоить тревогу мыслью о том, что у каждого встречного, как бы он ни выглядел, тоже есть свои тревоги. Все семь миллионов лондонцев чемнибудь да встревожены. Одни это скрывают, другие - нет. Динни посмотрела на свое отражение в зеркальной витрине и нашла, что она относится к первым. И все-таки самочувствие у нее ужасное. Вот уж верно: человеческое лицо маска. Динни добралась до Оксфорд-стрит и остановилась на краю тротуара, ожидая, когда можно будет перейти улицу. Рядом с девушкой оказалась костлявая с белыми ноздрями голова ломовой лошади. Динни погладила ее по шее и пожалела, что не захватила с собой кусок сахару. Ни лошадь, ни возчик не обратили на нее внимания. Да и зачем им обращать? Из года в год они проезжают здесь и останавливаются, останавливаются и проезжают через эту стремнину - медленно, натужно, ничего не ожидая от будущего, пока оба не свалятся и тела их не оттащат с дороги. Полисмен поменял местами свои белые рукава, возчик натянул поводья, фургон покатился, и длинная вереница автомобилей последовала за ним. Полисмен опять взмахнул руками, и Динни пересекла улицу, дошла до Тоттенхем-корт-род и снова остановилась в ожидании. Какое кипение, какая путаница людей и машин! К чему, с какой тайной целью они движутся? Чего ради суетятся? Поесть, покурить, посмотреть в кино на так называемую жизнь и закончить день в кровати! Миллион дел, выполняемых порой добросовестно, порой недобросовестно, - и все это для того, чтобы иметь возможность поесть, немного помечтать, выспаться и начать все сначала! Девушке показалось, что сама жизнь неумолимо схватила ее за горло здесь, на перекрестке. Она издала сдавленный вздох. Какой-то толстый мужчина извинился:
   - Прошу прощения, мисс. Я, кажется, наступил вам на ногу.
   Динни улыбнулась и ответила: "Нет", - но тут полисмен поменял местами свои белые рукава. Она пересекла улицу, очутилась на удивительно безлюдной Гауэр-стрит и быстро пошла по ней. "Еще одну реку, еще одну реку осталось теперь переплыть", - и девушка очутилась в Лугах, этом сплетении сточных канав и грязных мостовых, на которых играла детвора. Вот и дом священника. Дядя Хилери и тетя Мэй еще не выходили. Они собирались завтракать. Динни тоже села за стол. Она не уклонилась от обсуждения с ними предстоящей "операции", - они ведь жили в самом центре всевозможных "операций". Хилери сказал:
   - Старый Тесбери и я просили Бентуорта поговорить с министром внутренних дел. Вчера я получил от Помещика записку: "Уолтер ответил кратко: он поступит в соответствии с истинным характером дела и безотносительно к тему, что он назвал "социальным положением" вашего племянника. Что за стиль! Я всегда говорил, что этому типу следовало остаться либералом".
   - Мне только и нужно, чтобы он поступил в соответствии с истинным характером дела! - вскричала Динни. - Тогда Хьюберт был бы в безопасности. Ненавижу это раболепие перед тем, что они именуют демократией! Будь это не Хьюберт, а шофер такси, Уолтер решил бы в его пользу.
   - Это реакция на прошлое, Динни, и, как всякая реакция, она зашла слишком далеко. В годы моего детства людей из привилегированных классов все-таки не осуждали несправедливо. Теперь стало иначе: положение в обществе - отягчающее обстоятельство перед законом. В любом деле самое трудное - выбрать средний путь. Каждому хочется быть справедливым, да не каждому удается.
   - Я все думала, дядя, пока шла, какой смысл для вас, и Хьюберта, и папы, и дяди Эдриена, и для тысяч других честно выполнять свою работу, если отбросить хлеб с маслом, который вы получаете за нее?
   - Спроси свою тетку, - ответил Хилери.
   - Тетя Мэй, какой смысл?
   - Не знаю, Динни. Меня воспитали так, чтобы я видела в этом смысл. Вот я и вижу. Выйди ты замуж и будь у тебя семья, ты не задавала бы таких вопросов.
   - Я так и знала, что тетя Мэй уклонится от ответа. Ну, дядя?
   - Я тоже не знаю, Динни. Мэй же сказала тебе: мы делаем то, что привыкли делать, - вот и все.
   - Хьюберт пишет в дневнике, что уважение к людям есть в конечном счете уважение к самому себе. Это правда?
   - Сформулировано довольно примитивно. Я бы сказал иначе: мы настолько зависим друг от друга, что человек, заботясь о себе, не может не заботиться и о других.
   - А стоят ли другие, чтобы мы о них заботились?
   - Ты хочешь спросить, стоит ли вообще жить?
   - Да.
   - Через пятьсот тысяч лет (Эдриен утверждает - миллион) после появления человека население мира стало гораздо многочисленнее, чем раньше. Так вот, прими во внимание все бедствия и войны и подумай, продолжалась ли бы сознательная жизнь человека, если бы жить не стоило?
   - Думаю, что нет, - задумчиво проговорила Динни. - Видимо, в Лондоне теряешь чувство пропорции.
   В этот момент вошла горничная:
   - К вам мистер Камерон, сэр.
   - Ведите его сюда, Люси. Он поможет тебе обрести утраченное, Динни. Это ходячее воплощение любви к жизни: болел всеми болезнями на свете, включая тропическую лихорадку, участвовал в трех войнах, дважды попадал в землетрясение и во всех частях света делал самую всевозможную работу. Сейчас сидит вообще без всякой, а у него вдобавок больное сердце.
   Вошел мистер Камерон, невысокий худощавый человек с яркими серыми глазами кельта, темной седеющей шевелюрой и чуть-чуть горбатым носом. Одна рука у него была забинтована, как будто он растянул связки.
   - Хэлло, Камерон! - поздоровался, вставая, Хилери. - Опять воюете?
   - Знаете, викарий, там, где я живу, есть парни, которые жутко обращаются с лошадьми. Вчера сцепился с одним: он лупил послушную лошадь, а бедняжка просто была перегружена... Не могу такого вытерпеть!
   - Надеюсь, дали ему жару?
   Глаза мистера Камерона сверкнули.
   - Разбил ему нос всмятку и повредил себе руку. Я зашел сказать, сэр, что получил работу в ризнице. Это не густо, но меня выручит.
   - Чудно! Вот что. Камерон, мне очень жаль, но мы с миссис Черрел уходим на собрание. Оставайтесь, выпейте чашку кофе и поболтайте с моей племянницей. Расскажите ей о Бразилии.
   Мистер Камерон взглянул на Динни. У него была обаятельная улыбка.
   Следующий час пролетел быстро и принес девушке облегчение.
   Мистер Камерон был хороший рассказчик. По существу, он изложил ей свою биографию - начал с детства, проведенного в Австралии, перешел к бурской войне, на которую уехал шестнадцати лет, и кончил мировой войной. Он всего навидался - кормил собой насекомых и микробов всего мира, имел дело с лошадьми, китайцами, кафрами и бразильцами, сломал себе ключицу и ногу, был отравлен газами и контужен, но сейчас, как он подробно объяснил, у него все в порядке, только вот сердце пошаливает. Лицо его светилось каким-то внутренним светом, а речь доказывала, что он отнюдь не считает себя человеком из ряда вон выходящим. Камерон был самым лучшим противоядием, какое Динни могла принять в данную минуту, и она постаралась предельно затянуть беседу. Наконец он ушел. Динни вскоре последовала за ним и, душевно освеженная, вступила в уличную толчею. Была половина четвертого, и девушке предстояло убить еще два с половиной часа. Динни отправилась в Риджент-парк. На деревьях почти не осталось листвы, в воздухе стоял запах костров, на которых ее сжигали. Девушка шла через синеватый дымок, раздумывая о мистере Камероне и борясь с новым приступом уныния. Что за жизнь он прожил! И какой интерес сохранил к ней до сих пор! Она обогнула Большой пруд, озаренный последними лучами бледного солнца, выбралась на Мерилебон-род и вспомнила, что до появления в министерстве иностранных дел ей следовало бы куданибудь зайти и привести себя в порядок. Она выбрала магазин Хэрриджа и вошла. Была половина пятого, у прилавков кишела толпа. Она потолкалась в ней, купила новую пуховку, выпила чаю, привела себя в порядок и вышла. Оставалось еще добрых полчаса, и Динни опять пошла пешком, хотя уже устала. Ровно без четверти шесть она вручила свою карточку швейцару министерства иностранных дел, и ее провели в приемную. Зеркал там не было, поэтому Динни вынула пудреницу и посмотрела на свое отражение в этом заляпанном кусочке стекла. Она показалась себе чересчур простенькой, и это ей не понравилось, хотя, в конце-то концов, она даже не увидит Уолтера - сядет в сторонке и опять будет ждать. Вечное ожидание!
   - Мисс Черрел!
   Бобби Феррар показался в дверях. Он выглядел как всегда. Еще бы!
   Ему ведь все безразлично. А с какой стати ему должно быть не безразлично?
   Бобби похлопал себя по нагрудному карману:
   - Предисловие у меня. Двинулись?
   Он завел разговор об убийстве в Чингфорде. Следит ли мисс Черрел за газетами? Случай абсолютно ясный. И без всякого перехода прибавил:
   - Боливиец не берет на себя ответственность, мисс Черрел.
   - Ох!
   - Не стоит расстраиваться.
   Лицо Бобби расплылось в улыбке.
   "Зубы у него свои, - подумала Динни. - Видны золотые пломбы".
   Они добрались до министерства внутренних дел и вошли. Их провели сперва по широкой лестнице, потом по коридору в просторную пустую комнату, в конце которой горел камин. Бобби Феррар подвинул стул к столу, вытащил из бокового кармана плоскую книжечку и спросил:
   - "Грэфик" или это?
   - И то и другое, пожалуйста, - устало попросила Динни.
   Бобби положил перед ней журнал и "это", оказавшееся томиком военных стихов в красном переплете.
   - Начните с книжки. Я купил ее сегодня после завтрака.
   - Хорошо, - согласилась Динни и села.
   Дверь в соседний кабинет открылась. Оттуда высунулась голова:
   - Мистер Феррар, министр внутренних дел просит вас.
   Бобби Феррар взглянул на Динни, пробормотал сквозь зубы: "Не унывайте!" - выпрямился и удалился.
   Никогда в жизни Динни не чувствовала себя более одинокой, чем в этой большой приемной, никогда так не радовалась своему одиночеству, никогда так не боялась, что оно кончится. Она открыла томик и прочла:
   Увидел над камином он
   Красивое уведомленье,
   Что может в неком учрежденье
   Со скидкой инвалид-герой
   Приобрести протез любой.
   И добавлялось в примечанье,
   Что лицам в офицерском званье
   Дадут там даром хоть сейчас
   Ступню иль челюсть, кисть иль глаз:
   Все, что утратил безвозвратно,
   Ты обретаешь вновь бесплатно.
   Вошла сестра и говорит...
   В камине внезапно затрещало, оттуда вылетела искра. Динни с сожалением увидела, как она погасла на коврике. Девушка прочла еще несколько стихотворений, но они не дошли до ее сознания, и, закрыв книжку, она взялась за "Грэфик", перелистала его до самого конца, но не удержала в памяти ни одного рисунка. Сердце у нее куда-то проваливалось, и в этом ощущении растворялся любой предмет, на который она смотрела. Динни подумала, чего легче ожидать - чтобы оперировали тебя самое или близкого тебе человека, и решила, что второе хуже. Давно ли Бобби ушел, а кажется, что промелькнули целые часы. Всего половина седьмого! Динни встала, отодвинула стул. На стенах висели портреты государственных деятелей-викторианцев. Она поочередно обошла их и осмотрела, но все они были на одно лицо - этакий многоликий государственный деятель с бакенбардами в разных стадиях развития. Она вернулась на место, пододвинула стул, села, оперлась на стол локтями и опустила голову на руки, словно эта полусогнутая поза давала ей некоторое облегчение. Слава богу, Хьюберт не знает, что решается его судьба. Ему не надо проходить через это страшное ожидание. Она думала о Джин и Алене и всем сердцем надеялась, что они готовы к худшему, ведь с каждой минутой это худшее становилось все более неотвратимым. Динни постепенно впадала в оцепенение. Мистер Феррар никогда не выйдет - никогда, никогда! И пусть не выходит, - он принесет смертный приговор. Наконец она вытянула руки вдоль стола и прижалась к ним лбом. Она сама не знала, сколько времени пробыла в этой странной летаргии, из которой ее вывело чье-то покашливание. Девушка откинулась назад.
   У камина стоял не Бобби Феррар, а высокий человек с красноватым, гладко выбритым лицом и серебряными волосами ежиком. Слегка расставив ноги и заложив руки под фалды фрака, он пристально посмотрел на Динни широко раскрытыми светло-серыми глазами и слегка приоткрыл рот, словно собираясь сделать какое-то замечание. Динни уставилась на него, но не поднялась, - она была слишком ошеломлена.
   - Мисс Черрел? Не вставайте.
   Он вытащил руку из-под фалды и сделал предупредительный жест. Динни осталась сидеть и обрадовалась этому: ее начала бить дрожь.
   - Феррар говорит, что вы издали дневник вашего брата.
   Динни наклонила голову. Дышать глубже!
   - Он напечатан в своем первоначальном виде?
   - Да.
   - Это точно?
   - Да. Я не изменила и не выпустила ни слова.
   Она глядела ему в лицо, но видела только светлые круглые глаза и слегка выпяченную нижнюю губу. Наверно, так же смотрят на бога! При этой эксцентричной мысли девушку бросило в трепет, и губы ее сложились в слабую отчаянную улыбку.
   - Могу я задать вам один вопрос, мисс Черрел?
   - Да, - задыхаясь выдавила Динни.
   - Сколько страниц дневника написано после возвращения вашего брата?
   Она широко открыла глаза; затем ее словно ужалило, смысл вопроса дошел до нее.
   - Ни одной! О, ни одной! Весь дневник написан там, во время экспедиции.
   И девушка вскочила на ноги.
   - Могу я узнать, откуда вам это известно?
   - Мой брат... - Только сейчас она осознала, что у нее нет никаких доказательств, кроме слова Хьюберта, - ...мой брат мне так сказал.
   - Его слово священно для вас?
   У Динни осталось достаточно юмора, чтобы не взорваться, но голову она все-таки вздернула:
   - Да, священно. Мой брат солдат и...
   Она резко оборвала фразу и, увидев, как выпятилась нижняя губа, возненавидела себя за то, что употребила такое избитое выражение.
   - Несомненно, несомненно! Но вы, конечно, понимаете, насколько важен этот момент?
   - У меня есть оригинал... - пробормотала Динни. (Ох, почему она не захватила тетрадь!) - По нему ясно видно... Я хочу сказать, что он весь грязный и захватанный. Вы можете посмотреть его, когда угодно. Если прикажете, я...
   Он снова сделал предупредительный жест:
   - Не беспокойтесь. Вы очень преданы брату, мисс Черрел?
   Губы Динни задрожали.
   - Беспредельно. Мы все.
   - Я слышал, он недавно женился?
   - Да, только что.
   - Ваш брат был ранен на войне?
   - Да. Пулевое ранение в левую ногу.
   - Рука не задета?
   Снова укол!
   - Нет!
   Короткое словечко прозвучало как выстрел. Они стояли, глядя друг на друга полминуты, минуту; слова мольбы и негодования, бессвязные слова рвались с ее губ, но она остановила их, зажала их рукой. Он кивнул:
   - Благодарю вас, мисс Черрел. Благодарю.
   Голова его склонилась набок, он повернулся и, как будто неся ее на подносе, пошел к дверям кабинета. Когда он исчез, Динни закрыла лицо руками. Что она наделала? Зачем восстановила его против себя? Она провела руками по лицу, по телу и замерла, стиснув их, уставившись на дверь, в которую он вышел, и дрожа с ног до головы. Дверь опять открылась, и вошел Бобби Феррар. Динни увидела его зубы. Он кивнул ей, закрыл дверь и произнес:
   - Все в порядке.
   Динни отвернулась к окну. Уже стемнело, но если бы даже было светло, девушка все равно ничего бы не видела. В порядке! В порядке! Она прижала кулаки в глазам, обернулась и вслепую протянула обе руки вперед.
   Руки не были приняты, но голос Бобби Феррара сказал:
   - Счастлив за вас.
   - Я думала, что все испортила.
   Теперь Динни увидела его глаза, круглые, как у щенка.
   - Не прими он решение заранее, он не стал бы разговаривать с вами, мисс Черрел. В конце концов, он не такой уж бесчувственный. Признаюсь вам: за завтраком он виделся с судьей, разбиравшим дело... Это сильно помогло.
   "Значит, я прошла через эту муку напрасно!" - подумала Динни.
   - Он прочел предисловие, мистер Феррар?
   - Нет, и хорошо: оно скорее навредило бы. По существу, мы всем обязаны судье. Но вы произвели на него хорошее впечатление, мисс Черрел. Он сказал, что вы прозрачная.
   - О!
   Бобби Феррар взял со стола маленький красный томик, любовно взглянул на него и сунул в карман:
   - Пойдем?
   Выйдя на Уайтхолл, Динни вздохнула так глубоко, что этот долгий, отчаянный, желанный глоток, казалось, вобрал в себя весь туман ноября.
   - На почту! - воскликнула она. - Как вы думаете, он не возьмет решение назад?
   - Он дал мне слово. Ваш брат будет освобожден сегодня же.
   - О, мистер Феррар!
   Слезы неожиданно хлынули у нее из глаз. Она отвернулась, чтобы скрыть их, а когда повернулась обратно, Бобби уже не было.
   XXXVII
   Отправив телеграммы отцу и Джин, позвонив Флер, Эдриену и Хилери, Динни помчалась в такси на Маунт-стрит и ворвалась в кабинет к дяде.
   - Что случилось, Динни?
   - Спасен!
   - Благодаря тебе!
   - Нет, благодаря судье. Так сказал Бобби Феррар. А я чуть все не испортила, дядя.
   - Позвони.
   Динни позвонила.
   - Блор, доложите леди Монт, что я прошу ее прийти.
   - Хорошие новости, Блор! Мистер Хьюберт освобожден.
   - Благодарю вас, мисс. Я ставил шесть против четырех, что так и будет.
   - Как мы отметим это событие, Динни?
   - Я должна ехать в Кондафорд, дядя.
   - Поедешь после обеда. Сначала выпьем. А как же Хьюберт? Кто его встретит?
   - Дядя Эдриен сказал, что мне лучше не ходить. Он съездит за ним сам. Хьюберт, конечно, отправится к себе на квартиру и дождется Джин.
   Сэр Лоренс лукаво взглянул на племянницу.
   - Откуда она прилетит?
   - Из Брюсселя.
   - Так вот где был центр операций! Конец этой затеи радует меня не меньше, чем освобождение Хьюберта. В наши дни такие штуки никому не сходят с рук, Динни.
   - Могло и сойти, - возразила девушка. Теперь, когда необходимость в побеге отпала, мысль о нем казалась девушке менее фантастической. - Тетя Эм! Какой красивый халат!
   - Я одевалась. Блор выи'рал четыре фунта. Динни, поцелуй меня. Дядю тоже. Ты так приятно целуешь - очень осязательно. Я завтра буду больна, если выпью шампанско'о.
   - А разве вам нужно пить, тетя?
   - Да. Динни, обещай, что поцелуешь это'о молодо'о человека.
   - Вы получаете комиссионные с каждого поцелуя, тетя Эм?
   - Только не уверяй меня, что он не собирался вырвать Хьюберта из тюрьмы, и вообще. Пастор рассказывал, что он неожиданно прилетел домой, бородатый, взял спиртовой уровень и две книжки о Порту'алии. Так уж принято - все бе'ут в Порту'алию. Пастор очень обрадуется: он из-за это'о уже похудел. Поэтому ты должна е'о поцеловать.
   - В наши дни поцелуй не много стоит, тетя. Я чуть не поцеловала Бобби Феррара, только он это почувствовал и скрылся.
   - Динни некогда целоваться, - объявил сэр Лоренс. - Она должна позировать моему миниатюристу. Динни, этот молодой человек завтра явится в Кондафорд.
   - У твое'го дяди есть пункт помешательства, Динни: он коллекционирует леди. А их давно не осталось. Они вымерли. Мы все теперь только женщины.
   Динни уехала в Кондафорд единственным вечерним поездом. За обедом ее напоили, и она пребывала в сонном и блаженном состоянии, радуясь всему: и езде, и безлунной тьме, летящей мимо окон вагона. Ее ликование находило себе выход в постоянных улыбках. Хьюберт свободен! Кондафорд спасен! Отец и мать снова обрели покой! Джин счастлива! Алену не грозит разжалование! Ее спутники, - она ехала в третьем классе, - смотрели на нее с тем откровенным или скрытым удивлением, какое может вызвать в голове налогоплательщика такое невероятное количество улыбок. Она навеселе, придурковата или просто влюблена? Или то, и другое, и третье сразу? В свою очередь она смотрела на них со снисходительным сожалением: они-то не переполнены счастьем. Полтора часа пролетели незаметно, и девушка вышла на слабо освещенную платформу менее сонная, но еще более радостная, чем в момент отъезда. Отправляя телеграмму, она забыла прибавить, что возвращается. Поэтому ей пришлось сдать вещи на хранение и пойти пешком. Она двинулась по шоссе: это удлиняло дорогу, но девушке хотелось побродить и вдоволь надышаться родным воздухом. Местность, как всегда ночью, выглядела необычно, и девушке казалось, что она идет мимо домов, изгородей, деревьев, которых никогда до этого не видала. Шоссе вело через лес. Прошла машина, сверкая фарами, и в свете их Динни заметила, как чуть ли не под самыми колесами дорогу перебежала ласка - странный маленький зверек с изогнутой по-змеиному спиной. С минуту Динни постояла на мосту через узкую извилистую речку. Мосту много сотен лет, он такой же древний, как самые древние постройки Кондафорда, но еще вполне прочный. Ворота поместья находились сразу же за мостом, и в дождливые годы, когда речка выходила из берегов, вода подбиралась по лугу к обсаженной кустами аллее, разбитой на месте былого рва. Динни миновала ворота и пошла по травянистой обочине дорожки, окаймленной рододендронами. Она приблизилась к длинному, низкому, неосвещенному фасаду здания, - он только считался передним, а на самом деле был задним. Ее не ждали, время уже подходило к полуночи, и девушке захотелось обойти и осмотреть дом, контуры которого, полускрытые деревьями и вьющимися растениями, казались в лунном свете расплывчатыми и жуткими. Она прокралась к лужайке мимо тисов, отбрасывавших короткие тени на расположенный выше сад, и остановилась, глубоко дыша и поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, словно боясь, что ее взгляд не найдет того, рядом с чем она выросла. Луна заливала призрачным сиянием окна и сверкающую листву магнолий, каждый камень старого здания дышал тайной. Как хорошо! Свет горел только в одном окне - в кабинете отца. Странно, что ее родные легли так рано, когда в душе у них пенится радость. Динни тихонько поднялась на террасу и заглянула в окно: шторы были только приспущены. Генерал сидел за письменным столом перед грудой бумаг, зажав руки между коленями и опустив голову. Впалые виски, волосы, сильно поседевшие за последние месяцы, сжатые губы, подавленное выражение лица - поза человека, готового молча и терпеливо встретить беду. На Маунт-стрит Динни читала о гражданской войне в Америке и сейчас подумала, что генералы южан в ночь перед капитуляцией Ли выглядели, наверно, точно так же, как ее отец, если не считать отсутствующей у него бороды. Вдруг Динни сообразила: произошла какая-то досадная ошибка, и он не получил телеграмму. Она постучала в окно. Отец поднял голову. В лунном свете лицо его казалось пепельно-серым, и она поняла, он воспринял ее появление, как весть о том, что случилось самое худшее. Сэр Конуэй открыл окно, Динни перегнулась через подоконник и положила руки на плечи отцу: