Голсуори Джон. Конец главы

   - Чему, тетя?
   - Я знавала одно'о Колтема, но он умер.
   - Этот тоже когда-нибудь умрет.
   - Динни, где ты заказываешь такие лифы на косточках? Очень удобные.
   - У Хэрриджа.
   - Твой дядя говорит, что Дезерт должен выйти из свое'о клуба.
   - Уилфриду решительно наплевать на клуб, - он за все время там и десяти раз не был. Но я не надеюсь, что он напишет туда о своем выходе.
   - Заставь е'о.
   - Тетя, мне никогда не придет в голову заставлять его что-нибудь делать.
   - Это так ужасно, ко'да тебе кладут черные шары!
   - Тетя, милая, можно мне подойти к зеркалу? Леди Монт пересекла комнату и взяла с ночного столика тоненькую книжечку:
   - "Барс"! Но он же изменил их, Динни.
   - Нет, тетя. У него не было пятен, которые можно менять.
   - А крещение, и вообще?
   - Если в крещении есть какой-то смысл, значит, оно - надругательство над детьми, которые не в состоянии понять, в чем оно заключается.
   - Динни!
   - Да, я так считаю. Нельзя ни на что обрекать людей без их согласия. К тому времени, когда Уилфрид научился мыслить, у него уже не было веры.
   - Значит, он не отрекся, а принял.
   - Он это знает.
   - Поделом этому арабу, - объявила леди Монт, направляясь к двери. Какая навязчивость! Если тебе нужен ключ от двери, возьми у Блора.
   Динни торопливо закончила туалет и побежала вниз. Блор был в столовой.
   - Тетя Эм велела дать мне ключ, Блор, и вызовите, пожалуйста, такси.
   Дворецкий позвонил на стоянку такси, принес девушке ключ и сказал:
   - Миледи привыкла высказывать свои мысли вслух, так что я поневоле все знаю, мисс. Утром я и говорю сэру Лоренсу: "Если бы мисс Динни могла его увезти в горную Шотландию, куда газеты не доходят, это сберегло бы им много нервов". В наше время, если замечали, мисс, что ни день - новое событие, да и память у людей не такая, как прежде. Вы простите, что я об этом заговорил.
   Динни взяла ключ:
   - Наоборот, я благодарна вам, Блор. Я и сама ничего лучшего не желала бы. Только боюсь, он сочтет такой шаг недостойным.
   - В наше время молодые леди умеют добиваться всего, чего захотят.
   - Мужчинам все-таки приходится соблюдать осторожность, Блор.
   - Конечно, мисс. Родные - трудный народ, но все как-нибудь образуется.
   - Думаю, что мы выдержим эту свистопляску.
   Дворецкий сокрушенно покачал головой:
   - По-моему, тот, кто ее начал, изрядно виноват. Зачем без нужды причинять другим неприятности? Такси у подъезда, мисс.
   В машине девушка опустила оба боковых стекла и наклонилась вперед, чтобы ей обдувало сквозняком разгоряченные щеки. Она была полна таким сладостным волнением, что в нем тонули даже злоба и негодование, которое вызвала у нее рецензия. На углу Пикадили она увидела плакат: "Все на дерби!" Завтра дерби! Оказывается, она перестала замечать время! Дин ни ехала в Сохо, где они с Уилфридом собирались пообедать у Блафара, но такси двигалось медленно - накануне национального празднества уличное движение было особенно оживленным. У дверей ресторана со спаниелем на поводке стоял Стэк. Он протянул ей конверт:
   - Мистер Дезерт послал меня к вам с запиской, а я прихватил с собой пса, - пусть погуляет.
   "Динни, родная,
   Прости, что сегодня подвел. Весь день терзаюсь сомнениями. Дело вот в чем: пока я не узнаю, как на меня посмотрят после этой истории, мне не отделаться от мысли, что я не вправе компрометировать тебя. Ради тебя самой я должен избегать появляться с тобою на людях. Надеюсь, ты прочла "Дейли фейз"? Травля началась. С неделю хочу побыть один - посмотрю, как все обернется. Я не сбегу, мы сможем переписываться. Ты меня поймешь. Собака стала моей отрадой. Ею я тоже обязан тебе. До скорого свидания, любимая.
   Твой Уилфрид".
   Динни стоило величайшего напряжения не схватиться руками за сердце на глазах у шофера. Вот и свершилось то, чего она все время втайне боялась, - она отрезана в самый разгар боя. Сделав над собой еще одно усилие, она дрожащими губами выдавила: "Подождите минутку", - и повернулась к Стэку:
   - Я отвезу вас с Фошем домой.
   - Благодарю, мисс.
   Девушка нагнулась над собакой. Панический страх все сильнее овладевал ею. Собака! Вот связующее их звено!
   - Посадите его в машину, Стэк.
   По дороге она вполголоса спросила:
   - Мистер Дезерт дома?
   - Нет, мисс, он дал мне записку и ушел.
   - Как он себя чувствует?
   - По-моему, немного встревожен, мисс. Признаюсь честно, я бы не прочь поучить манерам джентльмена из "Дейли фейз".
   - Значит, вы тоже прочли?
   - Прочел. Они не смели ее пропускать, - вот что я вам доложу.
   - Свобода слова, - пояснила Динни. Собака прижалась мордой к ее колену. - Фош хорошо себя ведет?
   - С ним никаких хлопот, мисс. Он у нас настоящий джентльмен. Верно, старина?
   Спаниель по-прежнему прижимался к ноге девушки, и его прикосновение успокаивало ее.
   Когда такси остановилось на Корк-стрит, Динни вынула из сумочки карандаш, оторвала чистый листок от письма Уилфрида и написала:
   "Родной мой,
   Делай как знаешь. Но помни: я с тобой навсегда. Нас не разлучит никто, пока ты меня любишь.
   Твоя Динни.
   Ты не сделаешь этого, правда? Ох, не надо!"
   Она лизнула оставшийся на конверте клей, вложила туда половинку листка и сдавила письмо в пальцах. Когда клей схватился, Динни вручила конверт Стэку, поцеловала собаку в голову и сказала шоферу:
   - Маунт-стрит, со стороны парка, пожалуйста. Спокойной ночи, Стэк.
   - Спокойной ночи, мисс.
   Взгляд и склад губ неподвижно стоявшего вестового выражали такое глубокое понимание происходящего, что девушка отвернулась. И на этом закончилась прогулка, которой она с нетерпением ждала с самого утра.
   Динни вылезла на углу Маунт-стрит, зашла в парк и села на ту скамейку, где раньше сидела с Уилфридом. Она забыла, что с ней нет провожатого, что она без шляпы и в вечернем платье, что пробило уже восемь, и сидела, подняв воротник, втянув каштановую головку в плечи и пытаясь стать на точку зрения Уилфрида. Понять его нетрудно. Гордость! Она сама достаточно горда, чтобы его понять. Не впутывать других в свою беду - это же элементарное правило. Чем дороже тебе человек, тем сильнее хочется и оберечь его. Странная ирония судьбы: любовь разделяет людей именно тогда, когда они всего нужнее друг другу! И выхода, по-видимому, нет! Слабые звуки гвардейского оркестра донеслись до слуха девушки. Что играют? "Фауста"? Нет, "Кармен"! Любимая опера Уилфрида! Динни встала и по траве, напрямик, направилась туда, где играла музыка. Сколько здесь народу! Девушка отошла в сторону, отыскала свободный садовый стул, вернулась назад и села под кустом рододендронов. Хабанера! Первые такты всегда вызывают дрожь. Какая дикая, внезапная, непонятная и неотвратимая вещь - любовь! "L'amour est 1'enfant de Boheme..." [5]. В этом году поздние рододендроны. Какой красивый вон тот, темно-розовый! В Кондафорде у нас свои такие же... Ох, где он, где он сейчас? Почему, даже любя, нельзя сорвать с себя плотские покровы, чтобы призраком скользить рядом с Уилфридом, вложив в его руку свою? Лучше уж держаться за руку призрака, чем остаться одному! И неожиданно Динни почувствовала, что такое одиночество, почувствовала так остро, как ощущают его только по-настоящему влюбленные люди, когда мысленно рисуют себе жизнь без любимого существа. Отрезанная от Уилфрида, она поникнет, как поникают цветы на стебельках. "Хочу побыть один - посмотрю, как все обернется". Сколько он захочет пробыть один? Всю жизнь? При мысли об этом девушка вздрогнула. Какой-то прохожий, предположив, что она собирается с ним заговорить, остановился и взглянул на нее. Лицо девушки внесло поправку в его первое впечатление, и он пошел дальше. Динни предстояло убить еще два часа: она не желает, чтобы родные догадались, как печально кончился для нее вечер. Оркестр завершает концерт арией тореадора. Самая популярная и самая банальная мелодия оперы! Нет, не банальная, она нужна для того, чтобы ее грохот заглушил безысходность смерти, точно так же, как страсть двух влюбленных тонет в грохоте окружающего их мира. Что он такое, как не бессмысленные и безжалостные подмостки, по которым движутся статисты-люди, сталкиваясь и на мгновение обнимая друг друга в темных закоулках кулис? Как странно звучат аплодисменты на открытом воздухе! Динни взглянула на ручные часики. Половина десятого. Окончательно стемнеет не раньше чем через час, но уже стало прохладно, в воздухе поплыл аромат трав и листвы, краски рододендронов потускнели, пенье птиц смолкло. Люди шли и шли мимо Динни. Она не замечала в них ничего необычного, и они не замечали ничего необычного в ней. Динни подумала: "Да бывает ли вообще в жизни что-нибудь необычное? Бывает, - я не обедала". Зайти в кафе? Пожалуй, слишком рано. Но не может быть, чтобы здесь нигде нельзя было поесть! Не обедать, завтракать кое-как и не пить чаю, - кажется, так и полагается при любовных терзаниях? Динни направилась к Найтс-бридж, убыстряя шаг скорее инстинктивно, чем на основании опыта, потому что впервые бродила по Лондону в такой поздний час. Она без приключений добралась до ворот, пересекла проспект и пошла по Слоун-стрит. На ходу ей было легче, и Динни отметила про себя это обстоятельство. "Когда томишься от любви, - ходи!" Широкая и прямая улица была почти пуста, на Динни некому было обращать внимание. Тщательно запертые высокие и узкие дома с казенного вида фасадами и железными шторами на окнах, казалось, еще более подчеркивали равнодушие упорядоченного мира к переживаниям одиноких прохожих вроде нее. На углу Кингз-род стояла женщина.
   - Не скажете, где здесь поблизости можно поесть? - осведомилась Динни.
   Только после этого она заметила, что у женщины, к которой она обратилась, круглое скуластое лицо с сильно подведенными глазами, добродушный рот, губы немного мясистые, нос тоже. Выражение глаз было такое, словно они утратили соприкосновение с душой, - следствие постоянной привычки попеременно казаться то неприступными, то обольстительными. На темном облегающем платье поблескивала нитка искусственного жемчуга. Динни не могла удержаться от мысли, что не раз видела в обществе женщин, похожих на эту.
   - Налево недурной ресторанчик.
   - Не хотите ли зайти со мной перекусить? - предложила Динни, не то повинуясь первому импульсу, не то уловив в глазах женщины голодный блеск.
   - Еще бы! - ответила та. - По правде сказать, вышла-то я не поевши. Да и в компании посидеть приятно.
   Она свернула на Кингз-род, и Динни пошла рядом с ней, подумывая, что если встретит знакомых, может получиться неудобно, но в общем испытывая облегчение.
   "Бога ради, Динни, держись естественно", - мысленно увещевала она себя.
   Женщина привела ее в небольшой ресторанчик, вернее - кабачок, потому что при нем был бар. В обеденном зале, куда вел отдельный вход, было пусто. Они сели за столик, где стояли судок, ручной колокольчик, бутылка вустерской минеральной воды и вазочка с осыпающимися ромашками, которые, видимо, попали в нее уже несвежими. В воздухе припахивало уксусом.
   - Я не отказалась бы от сигареты, - объявила женщина.
   У Динни не было сигарет. Она позвонила.
   - Какой сорт вы курите?
   - А, любую дешевку.
   Появилась официантка, взглянула на женщину, взглянула на Динни и осведомилась: "Что вам?"
   - Пачку "Плейере", пожалуйста. Мне большую чашку свежего кофе покрепче с кексом или булочкой. А вам?
   Женщина посмотрела на Динни, словно оценивая ее возможности, посмотрела на официантку и нерешительно попросила:
   - По правде сказать, я здорово голодная. Холодного мяса и бутылку портера, что ли.
   - Гарнир или салат? - спросила Динни.
   - Благодарю, лучше салат.
   - Прекрасно. Возьмем еще пикули. И будьте добры, поскорее.
   Официантка провела языком по губам, кивнула и ушла.
   - Знаете, это очень мило с вашей стороны, - неожиданно выпалила женщина.
   - С вашей стороны тоже очень любезно, что вы согласились. Без вас я совсем растерялась бы.
   - Она не понимает, в чем дело, - сказала женщина, кивнув в сторону исчезнувшей официантки. - Сказать по правде, я тоже.
   - Почему? Мы же обе хотим есть.
   - Ну, в этом сомневаться не приходится, - согласилась женщина. - Увидите, как я буду уплетать. Ужасно рада, что вы заказали пикули. Обожаю маринады, хоть они мне и не по карману.
   - Я забыла про коктейли, - смущенно призналась Динни. - Но, может быть, их тут не приготовляют?
   - Сгодится и шерри. Сейчас принесу.
   Женщина встала и вышла в бар.
   Динни воспользовалась случаем и попудрила нос. Потом сунула руку за, лиф, где были спрятаны трофеи с Саут-Молтон-сквер, и вытащила пятифунтовую бумажку. Ею овладело какое-то мрачное возбуждение.
   Женщина принесла два бокала:
   - Я сказала, чтобы их приписали к счету. Выпивка здесь что надо.
   Динни подняла бокал и пригубила. Женщина осушила свой одним глотком.
   - Не могу без этого. Представляете себе страну, где не достанешь выпить!
   - Люди все равно достают.
   - Еще бы! Но, говорят, спиртное там дрянь.
   Динни отметила жадное любопытство, с каким глаза женщины скользнули по ее пальто, платью и лицу.
   - Простите, у вас свидание? - неожиданно спросила та.
   - Нет. Я поем и пойду домой.
   Женщина вздохнула.
   - Скорей бы уж она принесла эти чертовы сигареты! Официантка вернулась с бутылкой портера и пачкой сигарет. Поглядывая на волосы Динни, она откупорила бутылку.
   - Уф! - вздохнула женщина, глубоко затянувшись своей "дешевкой". Очень курить хотелось.
   - Остальное сейчас подам, - объявила официантка.
   - Я вас случайно не видела на сцене? - поинтересовалась женщина.
   - Нет, я не актриса.
   Возвращение официантки помешало очередному вопросу. Кофе оказалось горячим и лучше, чем предполагала Динни. Она успела выпить почти всю чашку и проглотить большой кусок сливового пирога, прежде чем женщина, сунув в рот маринованный орех, заговорила снова.
   - В Лондоне живете?
   - Нет, я из Оксфордшира.
   - Я тоже люблю деревню, только теперь почти не бываю за городом. Я ведь выросла около Мейдстоуна, - отсюда рукой подать.
   Женщина испустила отдающий портером вздох.
   - Говорят, коммунисты в России покончили с проституцией. Ну не здорово ли! Мне один американец рассказывал. Он был журналист. До чего бюджет изменился! Ничего подобного еще не бывало, - продолжала она, с таким усердием выпуская клубы дыма, как будто это облегчало ей душу. - Жуткая у нас безработица!
   - Да, она на всех отражается.
   - Насчет всех не знаю, а на мне здорово. - Взгляд женщины стал тяжелым. - Вам, наверно, неудобно такие вещи слушать?
   - В наши дни надо много наговорить, чтобы человеку стало неудобно.
   - Вы же понимаете, я не с епископами путаюсь.
   Динни расхохоталась.
   - А они, что, не такие, как все? - вызывающе бросила женщина. - Правда, как-то раз я наскочила на одного священника. Вот он говорил так, как я еще не слыхивала. Ну, конечно, я не могла сделать то, что он советовал.
   - Пари держу, я его знаю, - отозвалась Динни. - Его фамилия Черрел.
   - Точно! - воскликнула женщина, и глаза ее округлились.
   - Он мой дядя.
   - Вот оно что! Так-так. Смешной все-таки наш мир. И не такой уж большой. Хороший он был человек, - прибавила женщина.
   - Он и сейчас жив.
   - На свете таких мало.
   Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: "Вот тут и полагается заводить: "Заблудшая сестра моя!.."
   Женщина насытилась и удовлетворенно вздохнула.
   - С удовольствием поела, - объявила она и встала. - Очень вам благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела, поздно будет.
   Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной быстротой.
   - Счет, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это?
   Официантка опасливо взяла кредитку.
   - Я сейчас, - только приведу себя в порядок, - предупредила женщина и скрылась в дверях.
   Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живет эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.
   - Ну, - раздался позади нее голос женщины, - не думаю, что нам приведется встретиться, но все-таки скажу: вы - молодчага.
   Динни подняла на нее глаза:
   - Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего не было?
   - Ясное дело, - подтвердила женщина.
   - Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег - просто ужасно.
   Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.
   - Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, - замялась женщина.
   - А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни сунула в нее деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже собралась удирать, как вдруг та воскликнула:
   - Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду! Да, пойду домой и отосплюсь.
   Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что ее тоска потеряла свою остроту. Надо спешить, - до Маунт-стрит не близко. Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город, в небе стали видны звезды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла вдоль решетки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение становилось все оживленнее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет для нее Лондон, если отнять у нее Уилфрида и надежду на встречу с ним.
   Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперед. Он протянул руки и прижал ее к себе.
   Минуты встречи затягивать было нельзя, - вокруг сновали автомобили и пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришел сюда, чтобы ощутить ее близость, - и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное облегчение.
   Они ходили взад и вперед мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, - все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей.
   Наконец чувство юмора взяло верх.
   - Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, еще один!.. Еще один!
   Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.
   XXI
   Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу, раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжег корабли, и негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощенный своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его записка, и только по возвращении домой, когда он получил ее ответ, сердце его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда, где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру противостоит не он один, а они вдвоем. Зачем же отстраняться и делать ее несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил ее и унес с собой.
   - Я никогда не бывала на дерби, - сказала Динни. - Съездим?
   Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не было.
   Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни лент, ни тележек, запряженных осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни экипажей четверкой, ни разносчиков, ни торговок - один клинообразный неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.
   Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно увидеть лошадь. Если картина Фрита "Дерби" и соответствовала когда-нибудь жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.
   В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними людьми, Уилфрид неожиданно сказал:
   - Мы сделали глупость, Динни, - нас кто-нибудь да увидит.
   - Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади.
   Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним.
   - Они все такие красивые, - вполголоса заметила она. - Для меня они все как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне ее спина.
   Уилфрид заглянул в программу:
   - Это фаворит.
   - А мне все равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она какая-то угловатая - до хвоста ровно, а потом сразу вниз.
   - Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины.
   - Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид.
   - Тогда подожди, пока я присмотрюсь.
   Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей.
   Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади нее.
   - Не лошадь, а сущая свинья, - объявил кто-то слева от Динни. - Ни за что не поставлю больше на эту клячу.
   Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше уж быть лошадью, чем таким.
   Дама, сидевшая на раскладной трости справа от нее, негодовала:
   - Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В позапрошлом году я из-за этого проиграла.
   Рука Уилфрида легла на плечо девушки.
   - Мне нравится вон тот жеребец - Бленхейм, - шепнул он. - Пойдем поставим на него.
   Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями, напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди.
   - Побудь здесь, - попросил Уилфрид. - Я только положу яичко и назад.
   Динни остановилась, глядя ему вслед.
   - Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля.
   - Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры.
   Помните?
   - Ну как же! Вы - мистер Масхем.
   Сердце девушки учащенно забилось. Она старалась не смотреть в сторону Уилфрида.
   - Сестра пишет?
   - Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в страшную жару.
   - Выбрали, на какую поставить?
   - Нет еще.
   - Я не связывался бы с фаворитом, - не вытянет.
   - Мы хотели на Бленхейма.
   - Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у ее владельца в конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы - новичок. Подскажу вам две приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, не внешний вид, а именно индивидуальность.
   - Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек Масхем улыбнулся:
   - Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо брать подъем, ставьте не колеблясь.
   - А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую.
   - Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы прямо-таки прочли мою мысль.
   - Но я не знаю, какая это была лошадь, - призналась Динни.
   - Очень странно.
   Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице
   Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За ее спиной раздался голос
   Уилфрида.
   - Ну, я поставил десятку.
   - Пойдем на трибуну и посмотрим скачки.
   Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку, старалась забыть внезапно застывшее лицо ее собеседника. Вид толпы, где каждый изо всех сил протискивался вперед, чтобы поскорее "узнать свою судьбу", 'отвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие места у барьера, поблизости от букмекеров.
   - Я запомнила - зеленый и шоколадный, как конфеты. Фисташки - моя любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?
   - Послушаем.
   В общем шуме они различили слова:
   - Бленхейм - восемнадцать против одного.
   - Сто восемьдесят! - воскликнула Динни. - Вот замечательно!
   - Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идет не из конюшен.
   Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зеленом и шоколадном двое. Вторая из лошадей - наша.
   Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с цветами наездника.
   - Нравится он тебе, Динни?
   - Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить по виду, какая лучше?
   - Нет, неправду.
   Лошади повернули и легким галопом проскакали мимо трибун.
   - Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины?
   - Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь?
   Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула.
   Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал:
   - Фаворит ведет!.. Фаворит ведет!..
   Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлебываясь, переменил мнение: