Голсуори Джон. Конец главы

   - А разве в наши дни такие еще сохранились? Сэр Конуэй промолчал. Затем жестко произнес:
   - Аристократия осталась костяком Англии. Все, что держит страну на плаву, - от нее. Пусть социалисты болтают что угодно, - тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции.
   Леди Черрел, удивленная такой длинной тирадой, подняла голову.
   - Допустим, - согласилась она. - Но что же все-таки делать с Динни?
   Сэр Конуэй пожал плечами:
   - Ждать, пока не наступит кризис. Оставить ее без гроша - устарелый прием, да о нем и вообще не может быть речи, - мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай...
   У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот.
   - Ей-богу. Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.
   - Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек.
   - Не думаю, чтобы он увлекся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.
   Джин скорчила гримаску:
   - Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:
   - А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
   - Смотри, с Динни надо быть начеку.
   - Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флер. Она должна его хорошо знать, - он был у них шафером.
   - Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка.
   На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все еще спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своем избирательном округе.
   - Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность - это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна?
   Джин, созерцавшая Фрагонара с таким видом, будто находит его чересчур французским, медленно отвела от картины глаза, опушенные длинными ресницами, и Флер чуть не подпрыгнула. В самом деле - тигрица!
   - Дело касается Динни и ее молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что с ним случилось на Востоке.
   Флер кивнула.
   - Что можно предпринять? Флер насторожилась. Ей - двадцать девять, Джин - всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.
   - Я давным-давно не видела Уилфрида.
   - Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нем подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
   - Я отнюдь не уверена, что она начнется, даже если поэма увидит свет.
   Люда склонны прощать Аяксам их безумства.
   - Вы не бывали на Востоке.
   - Нет, бывала, - я совершила кругосветное путешествие.
   - Это совсем не то.
   - Дорогая, простите, что я так говорю, - извинилась Флер, - но Черрелы отстали от века лет на тридцать.
   - Я - не Черрел.
   - Верно. Вы - Тесбери, а эти еще почище. Сельские приходы, кавалерия, флот, индийская гражданская администрация, - разве они теперь идут в счет?
   - Да, идут - для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже.
   - Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан.
   Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним тяготело обвинение в убийстве!
   - Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного.
   Флер улыбнулась:
   - Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных отчетах, если скажу, что в Лондоне не найдется и одного человека из двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдется даже одного из сорока, который не забыл бы обо всем этом ровно через две недели.
   - Я вам не верю, - решительно отпарировала Джин.
   - Дорогая, вы не знаете современного общества.
   - Современное общество в счет не идет, - еще решительнее отрезала Джин.
   - Допустим. А что же тогда идет?
   - Вам известен его адрес? Флер расхохоталась.
   - Корк-стрит, напротив картинной галереи. Уж не собираетесь ли вы сцепиться с ним, а?
   - Посмотрим.
   - Уилфрид умеет кусаться.
   - Ну, мне пора, - объявила Джин. - Благодарю.
   Флер восхищенно посмотрела на нее. Молодая женщина вспыхнула, и румянец на смуглых щеках придал ей еще большую яркость.
   - Что ж, дорогая, до свиданья. Заезжайте рассказать, чем все кончилось. Я ведь знаю, - вы дьявольски отважны.
   - Я не уверена, что пойду к нему. До свиданья! - попрощалась
   Джин.
   Она промчалась мимо палаты общин, кипя от злости. Темперамент так сильно увлекал ее в сторону непосредственных действий, что светская мудрость Флер лишь привела ее в раздражение. Однако ясно, что отправиться к Уилфриду Дезерту и сказать: "Уйдите и оставьте мою золовку", - совсем не так просто, как казалось вначале. Тем не менее Джин доехала до Пэл-Мэл, оставила машину на стоянке у Партенеума и пешком вышла на Пикадилли. Встречные, в особенности мужчины, оборачивались и смотрели ей вслед, пораженные ее грацией, гибкостью и цветом лица, которое словно светилось. Джин понятия не имела о Корк-стрит и знала только, что это по соседству с Бонд-стрит. Когда она все-таки добралась туда, ей пришлось промерить улицу из конца в конец, прежде чем она обнаружила картинную галерею. "Его квартира, видимо, в подъезде напротив", - решила она, вошла и в нерешительности остановилась перед дверью без таблички с фамилией. Вслед за ней поднялся мужчина с собакой на поводке и остановился рядом с Джин:
   - Чем могу служить, мисс?
   - Я миссис Хьюберт Черрел. Здесь живет мистер Дезерт?
   - Да, мэм, но я не уверен, может ли он вас принять. Фош, к ноге! Ты умный пес! Если вы подождете минутку, я выясню.
   Минутой позже, решительно глотнув воздух, она предстала перед Дезертом. "В конце концов, не страшнее же он приходского комитета, когда из того нужно выколачивать деньги", - подумала Джин.
   Уилфрид стоял у окна. Лицо его выразило недоумение.
   - Я - невестка Динни, - представилась Джин. - Прошу прощенья, что беспокою, но мне хотелось увидеться с вами.
   Уилфрид поклонился.
   - Фош, ко мне! Спаниель, обнюхивавший юбку Джин, повиновался только после второго окрика. Он лизнул Уилфриду руку и уселся за его спиной. Джин вспыхнула.
   - Это страшное нахальство с моей стороны, но я надеялась, что вы не обидитесь. Мы на днях вернулись из Судана.
   Взгляд Уилфрида остался, как прежде, ироническим, а ирония всегда выводила Джин из равновесия. Она запнулась и выдавила:
   - Динни никогда не бывала на Востоке.
   Уилфрид снова поклонился. Дело оборачивалось серьезно, - это не заседание приходского комитета.
   - Не соблаговолите ли присесть? - предложил он.
   - О нет, благодарю вас, я на минутку. Видите ли, я хотела сказать, что Динни пока еще не представляет себе, какое значение приобретают там некоторые вещи.
   - Я, знаете ли, так вас и понял.
   - О! Наступило минутное молчание. Румянец Джин стул ярче, улыбка Уилфрида - ироничнее. Наконец он сказал:
   - Благодарю за визит. У вас ко мне еще что-нибудь?
   - Н-нет... До свиданья!
   Спускаясь по лестнице, Джин острее, чем когда-либо в жизни, чувствовала себя маленькой и жалкой. Однако первый же мужчина, с которым она разминулась на улице, отскочил в сторону, потому что ее взгляд тряхнул его, как электрический ток. Однажды в Бразилии этот прохожий дотронулся до электрического угря, но и тот произвел на него меньшее впечатление. Как ни странно, возвращаясь к машине. Джин не злилась на Уилфрида, хотя он и нанес ей поражение. И, еще удивительнее, - рассеялось чувство, подсказывавшее ей, что Динни в опасности.
   Джин добралась до машины и после легкой перебранки с полисменом повернула обратно в Кондафорд. Ведя автомобиль с угрожающей прохожим скоростью, она поспела домой к завтраку. Она не обмолвилась ни словом о своем приключении, объявив, что вернулась с дальней прогулки. И только вечером, лежа на кровати с пологом в лучшей комнате для гостей, сказала Хьюберту:
   - Я виделась с ним. Знаешь, Хьюберт, теперь я уверена, что у Динни все будет в порядке. В нем есть обаяние.
   - Боже мой! - удивился Хьюберт, приподнимаясь на локте. - Какое это имеет отношение к делу?
   - Самое непосредственное, - ответила Джин. - Поцелуй меня и не рассуждай...
   Когда странная юная посетительница ушла, Уилфрид бросился на диван и уставился в потолок. Он чувствовал себя как генерал, одержавший победу, то есть пребывал в полнейшей растерянности. Жизнь его сложилась так, что, прожив тридцать лет в атмосфере всеобщего эгоизма, он не привык к чувствам, которые пробудила в нем Динни с первой же минуты их знакомства. Старомодное слово "поклонение" выражало их весьма неполно, а более подходящего выражения не находилось. В ее присутствии Уилфрид испытывал такое спокойствие и умиротворенность, что, когда она уходила, он сам себе казался человеком, вынувшим из себя душу и отдавшим ее в заклад. Вместе с этим не изведанным до сих пор блаженством в нем крепла уверенность, что его собственное счастье не будет полным, если она не будет счастлива. Динни не раз говорила ему, что бывает счастливой, лишь когда он рядом. Но это абсурд! Он не может заменить ей все житейские интересы и привязанности, которые предшествовали их знакомству у памятника Фошу. А если не может, что он даст ей взамен? Именно об этом спрашивали Уилфрида глаза молодой женщины, продолжавшие сверкать перед ним и после ее ухода. Ему удалось обратить ее в бегство, но вопрос остался и носился в воздухе.
   Спаниель, чуявший присутствие незримого острее своего хозяина, положил длинную морду на его колено. Даже собакой он обязан Динни! Он отвык от людей. Эта история, нависшая над ним, отрезала его от мира. Женившись на Динни, он обречет на одиночество и ее. Честно ли так поступать?
   Но тут он вспомнил, что через полчаса у него назначена встреча с ней, и позвонил:
   - Я ухожу, Стэк.
   - Хорошо, сэр.
   Уилфрид вывел собаку и направился к парку. У памятника кавалерии он сел в ожидании Динни, стал раздумывать, рассказать ли ей о посетительнице, и в этот момент заметил девушку.
   Она торопливо шла со стороны Парк Лейн, но еще не видела Уилфрида. Динни казалась стремительной, прямой и, по излюбленному в романах выражению, "воздушной". Она была как весна и улыбалась так, словно узнала ' что-то очень приятное для себя. Девушка не подозревала о его присутствии, и первый же взгляд, брошенный на нее Уилфридом, успокоил его. Пока она может быть такой довольной и беспечной, ему не о чем тревожиться. У бронзового коня, которого Динни окрестила "норовистым пузанчиком", она остановилась, высматривая Уилфрида, весело повертела головой из стороны в сторону, но на лице ее выразилась некоторая тревога. Уилфрид поднялся. Девушка помахала ему рукой и перебежала через дорожку.
   - Позировала перед Боттичелли, Динни?
   - Нет, перед ростовщиком. На всякий случай рекомендую - Феруэн, Саут-Молтон-сквер.
   - Ты - у ростовщика?
   - Да, милый. У меня теперь в кармане столько собственных денег, сколько за всю жизнь не было.
   - Зачем они тебе? Динни наклонилась и погладила собаку.
   - С тех пор как я встретила тебя, я знаю, чем хороши деньги.
   - Чем?
   - Тем, что позволяют не расставаться с тобой из-за их отсутствия. Широкие бескрайние просторы - вот что теперь нам нужно. Спусти Фоша с поводка, Уилфрид. Он и так побежит за нами.
   XIX
   В таком литературном центре, как Лондон, где чуть ли не каждый день на прилавки выбрасываются добрых полдюжины книг, появление тоненького томика стихов обычно проходит незамеченным. Однако обстоятельства сложились так, что выход в свет сборника "Барс" и другие стихотворения" превратился в "литературное событие". Это была первая книга Уилфрида после четырехлетнего молчания. Его одинокая фигура привлекала к себе всеобщее внимание редким в среде старинной аристократии поэтическим талантом, горечью и силой прежних стихов, постоянным пребыванием на Востоке и отчужденностью от литературных кругов, а в последнее время и слухами о переходе его в мусульманство. Четыре года тому назад, когда вышла его третья книжка, кто-то прозвал его "Байроном в пеленках", и определение стало крылатым. Кроме того, он сумел найти себе молодого издателя, который владел искусством "запускать машину", как он выражался. Немногие недели, прошедшие с момента поступления к нему рукописи Уилфрида, он только и делал, что завтракал и обедал с разными людьми, настоятельно советуя всем прочесть "Барса", который станет самой сенсационной поэмой со времен "Пса небес". На вопрос "почему?" он отвечал кивками, подмигиванием и улыбкой во весь рот. Правда ли, что молодой Дезерт перешел в ислам? О да! Он в Лондоне? О да! Но он, конечно, самая неуловимая и редкая птица в литературных кругах.
   Этот издатель, именовавший свою фирму "Компсон Грайс лимитед", с самого начала сообразил, что "Барс" - беспроигрышная ставка: поэмой не будут наслаждаться, но зато о ней заговорят. Задача Компсона Грайса сводилась, по существу, к тому, чтобы пустить снежный ком по склону, а это он, когда одушевлялся верой в успех, умел делать, как никто. За три дня до выхода книги он преднамеренно нечаянно встретился с Телфордом Юлом.
   - Хэлло, Юл! Вернулись из Аравии?
   - Как видите.
   - Знаете, в понедельник у меня выходит изумительный сборник стихов "Барс" Уилфрида Дезерта. Хотите экземпляр? Заглавная поэма - нечто потрясающее.
   - Неужели?
   - Она станет в десять раз известней, чем поэма, из "Индийских стихов" Альфреда Лайела о человеке, который предпочел умереть, но не изменил своей религии. Помните?
   - Помню.
   - Правда, что Дезерт перешел в магометанство?
   - Спросите у него.
   - Он, видимо, написал эту поэму о самом себе. Она носит насквозь личный характер.
   - В самом деле?
   Компсону Грайсу внезапно пришла в голову мысль: "Эх, если бы так!.. Вот был бы шум!"
   - Вы знакомы с ним, Юл?
   - Нет.
   - Вы Должны прочесть эту штуку. Я просто оторваться не мог.
   - Вот как?
   - Как человек решается печатать поэму о своих собственных переживаниях?
   - Затрудняюсь ответить.
   И еще более внезапно Компсон Грайс подумал: "Эх, если бы так!.. Сто тысяч экземпляров распродать можно!"
   Он вернулся к себе в контору, рассуждая: "Юл чертовски скрытен. Думаю, что я прав, - он знает об этой истории. Он только что вернулся, а на базарах, говорят, все уже известно. Теперь сообразим, что у нас получается. Сборник идет по пять шиллингов. Разберут его нарасхват. После уплаты гонорара остается шесть пенсов чистой прибыли с экземпляра. Сто тысяч экземпляров дадут две с половиной тысячи фунтов. Дезерт получит столько же. Клянусь святым Георгием, для него слишком много! Нет, нет, честность в расчетах с клиентом превыше всего".
   И тут на Компсона Грайса низошло вдохновение, которое нередко осеняет честных людей, узревших возможность заработать.
   "Я должен указать ему на риск, связанный с тем, что поэму могут счесть выражением личных переживаний. Сделаю это сразу же по выходе книги. А пока что подготовлю второе издание".
   Накануне появления сборника Марк Хенна, известный критик, который еженедельно отзванивал кому-нибудь заупокойную в соответствующем отделе "Колокола", где он сотрудничал, уведомил Компсона Грайса, что "выложил им все" в рецензии на поэму "Барс". Более молодой литературный деятель, известный своими пиратскими приемами, ни о чем издателя не известил, но статью тоже подготовил. Обе рецензии были напечатаны в день выхода сборника. Компсон Грайс вырезал их и прихватил в собой в ресторан "Жасмин", куда он пригласил Уилфрида позавтракать.
   Они встретились у входа и проследовали к столику в дальнем конце зала. Помещение было набито людьми, знавшими всех и всякого в мире литературы, искусства и театра. Компсон Грайс, умудренный опытом угощения многих авторов, выждал, пока опорожнится бутылка "Мутон Ротшильд" 1870 года. Затем вытащил из кармана обе рецензии, положил перед собеседником статью Марка Хенны и спросил:
   - Читали? Довольно сочувственная.
   Уилфрид пробежал вырезку.
   Критик действительно "выложил им все". Почти вся статья была посвящена превознесению "Барса", который объявлялся произведением, наиболее полно раскрывшим человеческую душу со времен Шелли.
   - Чушь! Шелли раскрывается только в лирике.
   - Шелли так Шелли! - отозвался Компсон Грайс. - Надо же ему на кого-то сослаться.
   Рецензент утверждал, что поэма "срывает последние покровы лицемерия, к которому на протяжении всей истории литературы приходилось прибегать музе, как только дело касалось религии". Кончалась статья словами: "Эта поэма, которая представляет собой неудержимый поток повествования о муках души, поставленной перед жестокой дилеммой, есть поистине одно из высочайших достижений художественно-психологического анализа, известных нам в двадцатом столетии".
   Подметив выражение, с каким его гость отложил вырезку, Компсон Грайс осторожно вставил:
   - Очень неплохо! Личный пафос вещи - вот что всех покоряет.
   Уилфрид судорожно передернулся.
   - Есть у вас чем обрезать сигару? Компсон Грайс подал ему гильотинку вместе со второй рецензией:
   - Думаю, что вам следует прочесть и эту, из "Дейли фейз".
   Рецензии был предпослан заголовок:
   ВЫЗОВ.
   БОЛЬШЕВИЗМ ПРОТИВ ИМПЕРИИ.
   Уилфрид взял статью.
   - Кто такой Джеффи Колтем? - спросил он.
   Рецензия начиналась с некоторых довольно точных сведений о прошлом поэта, его ранних работах и жизни вплоть до принятия им магометанства, о чем тоже упоминалось. Затем, после нескольких благосклонных замечаний об остальных стихотворениях сборника, рецензент переходил к "Барсу", который, по его словам, берет человека за горло мертвой хваткой бульдога. Ниже он цитировал строки:
   Давно все догмы обветшали,
   Проклятье вере и морали,
   Что мысль цепями оковали!
   От них лекарство есть одно
   Сомненья горькое вино.
   Пей скепсис иль иди на дно! - и с расчетливой жестокостью продолжал:
   "Повествовательная форма поэмы - тонкий способ замаскировать ту всеразрушающую горечь, которую невольно хочется объяснить раной, нанесенной непомерной гордыне того, кто изменил и себе и всему британскому. Намеревался ли мистер Дезерт раскрыть в, поэме свой личный опыт и переживания в связи со своим обращением в ислам, религию, которой, заметим мимоходом, он, судя по вышеприведенным горьким и жалким строкам, достоин не более, чем христианства, - ответить мы, разумеется, не беремся, но советуем автору быть до конца искренним и сказать нам правду. Раз в нашей среде находится поэт, который с безусловным талантом проникает к нам в душу, подрывая наши верования и наш престиж, мы имеем право знать, не является ли он таким же ренегатом, как и его герои".
   - По-моему, это пасквиль, - невозмутимо констатировал Компсон Грайс.
   Уилфрид глянул на него так, что тот впоследствии признавался: "Я не подозревал, что у Дезерта такие глаза".
   - Да, я ренегат. Я перешел в магометанство под пистолетом, и вы можете предать это гласности.
   Еле удержавшись от возгласа: "Слава богу!" - Компсон Грайс протянул ему руку, но Уилфрид откинулся назад, и лицо его потонуло в клубе сигарного дыма. Издатель сполз на самый кончик стула:
   - Значит, я должен послать в "Дейли фейз" письмо и заявить, что
   "Барс" написан вами на основании ваших личных переживаний? Так я вас понял?
   - Так.
   - Дорогой мой, это же замечательно! Это, если хотите знать, акт мужества!
   Улыбка Уилфрида заставила Компсона Грайса отодвинуться назад к спинке стула, проглотить вертевшуюся на языке фразу: "Спрос на книгу чудовищно возрастет", - и заменить ее другой:
   - Письмо чрезвычайно укрепит ваши позиции. Надо бы также щелкнуть по носу этого парня.
   - Пусть занимается своей стряпней!
   - Пожалуй, верно, - согласился Компсон Грайс. Он был отнюдь не намерен впутываться в драку, - влиятельная "Дейли фейз" могла подвергнуть избиению издаваемых им авторов.
   Уилфрид поднялся:
   - Весьма признателен. Мне пора.
   Компсон Грайс посмотрел ему вслед. Дезерт уходил медленным шагом, высоко подняв голову. "Бедняга! - подумал издатель. - Вот будет сенсация!"
   Вернувшись в контору, он потратил некоторое время на поиски фразы, которую можно было бы вырвать из рецензии, чтобы использовать для рекламы. Наконец он подобрал нужную выдержку:
   "Дейли фейз": "В литературе последних лет поэма не имеет равных себе по мастерству".
   (Остальную часть предложения Компсон Грайс опустил, потому что она гласила: "... выбивания почвы из-под ног у всего, на чем мы стоим".) Затем он сочинил письмо редактору газеты. Он пишет, сообщал Компсон Грайс, по просьбе мистера Дезерта, которому вовсе не нужно бросать вызов, чтобы добиться от него искренности, и который сам жаждет объявить во всеуслышание, что в основу "Барса" им действительно положены собственные переживания. Лично он, Компсон Грайс, считает такое откровенное признание самым поразительным актом мужества за последние годы. Он гордится тем, что первым печатает поэму, которая по своей психологической глубине, художественным достоинствам и чисто человеческой ценности представляет собой наиболее выдающееся явление современности.
   Он подписался: "Ваш покорный слуга Компсон Грайс", - затем увеличил предполагаемый тираж второго издания, распорядился заранее подготовить объявление: "Первое издание разошлось; второй, расширенный тираж - в наборе", - и поехал к себе в клуб играть в бридж.
   Компсон Грайс, как и Майкл, состоял членом "Полиглота" и поэтому наткнулся в холле на Монта. Волосы его бывшего компаньона были растрепаны, уши стояли торчком, и заговорил он немедленно:
   - Грайс, что вы собираетесь предпринять против этого молодого негодяя Колтема?
   Компсон Грайс успокоительно улыбнулся и заверил:
   - Не волнуйтесь! Я показал рецензию Дезерту, и он поручил мне вырвать у змеи жало, объявив, что он полностью все признает.
   - О господи!..
   - А что? Разве вы не знали?
   - Знал, но...
   Эти слова пролили бальзам на сердце Компсона Грайса, который усомнился было в правдивости признания Уилфрида. В самом деле, мог ли он решиться напечатать эту поему, если она написана о нем самом? Кто же станет разглашать такие подробности своей биографии? Но слова Монта разрешили его недоумение: тот в свое время открыл Дезерта и был ближайшим другом поэта.
   - Словом, я написал в "Дейли фейз" и все объяснил.
   - Так просил Уилфрид?
   - Да, просил.
   - Публикация поэмы - безумие. Quern Deus... [4]
   Майкл перехватил выражение, мелькнувшее на лице Компсона Грайса, и горько прибавил:
   - Впрочем, вам ведь важно, чтобы была сенсация.
   Тот холодно возразил:
   - Покамест трудно сказать, что это нам принесет - пользу или вред.
   - Чушь! - вскипел Майкл. - Теперь все, будь они прокляты, кинутся читать поэму! Видели вы сегодня Уилфрида?
   - Мы завтракали вместе.
   - Как он выглядит?
   "Как Азраил", - пришло на ум Компсону Грайсу, но ответил он подругому:
   - О, прекрасно! Совершенно спокоен.
   - Как грешник в аду! Слушайте, Грайс, если вы не встанете рядом с ним и не поддержите его всем, что только в ваших силах, я с вами навеки порву.
   - За кого вы меня принимаете, дорогой друг? - не без достоинства осадил его Компсон Грайс и, одернув жилет, проследовал в карточный салон.
   Майкл, бормоча под нос: "Рыбья кровь!" - помчался на Корк-стрит.
   "Не знаю, захочет ли бедняга видеть меня", - тревожно думал он.
   Но, дойдя до угла этой улицы, Майкл впал в такой ужас, что отправился не к Уилфриду, а на Маунт-стрит. Дворецкий сообщил ему, что его родителей нет дома, но мисс Динни приехала утром из Кондафорда.
   - Хорошо, Блор. Если она не ушла, я ее сам найду.
   Он поднялся по лестнице и осторожно приоткрыл дверь гостиной.
   В нише под клеткой с попугаем тетки тихо и прямо, как девочка на уроке, сидела Динни, сложив руки на коленях и устремив взгляд в пространство. Она не заметила Майкла, пока тот не положил ей руку на плечо:
   - Маленькая моя!
   - Как сделать так, чтобы тебе не хотелось убить человека?
   - Ах, ядовитый гаденыш! Твои прочли "Дейли фейз"? Динни кивнула.
   - Какая реакция?
   - Молчание и поджатые губы.
   Майкл кивнул:
   - Бедная девочка! И ты все-таки приехала?
   - Да. Мы идем с Уилфридом в театр.
   - Передай ему привет и скажи, что я буду у него, как только понадоблюсь. Да, вот что, Динни, постарайся дать ему почувствовать, что мы восхищены тем, как он сжег мосты.
   Динни подняла на Майкла глаза, и выражение их тронуло его.
   - Он поступил так не от гордости, Майкл. В нем зреет что-то страшное. В глубине души он не доверяет себе: ему кажется, что он отрекся из трусости. Я знаю, он не может выбросить это из головы. По его мнению, он обязан доказать, - и не столько другим, сколько себе, - что он не трус. О, я-то знаю, что он не такой! Но пока он не докажет этого себе и окружающим, от него можно ожидать всего.
   Майкл кивнул. Из своей единственной встречи с Уилфридом он вынес примерно такое же впечатление.
   - А тебе известно, что он сам просил издателя написать письмо?
   - Что же теперь будет? - беспомощно спросила Динни.
   Майкл пожал плечами.
   - Майкл, неужели никто не поймет, в каком положении он тогда оказался?
   - Люди с воображением встречаются редко. Я не смею утверждать, что сам могу понять его. А ты можешь?
   - Только потому, что это - Уилфрид.
   Майкл стиснул ей руку:
   - Я рад, что у тебя старомодный недуг, а не просто современная "физиологическая потребность".
   XX
   Пока Динни одевалась, к ней в комнату вошла тетка:
   - Твой дядя прочел мне эту статью. Удивляюсь!