Голсуори Джон. Конец главы

   - Лучше для кого?
   - Для меня и для мира в широком смысле слова.
   - Кто на первом месте - вы или мир?
   - Это одно и то же.
   - Всегда ли? Сомневаюсь. Кроме того, все это предполагает такую длительную оценку, что я даже не представляю себе, как вам удается перейти к действию. Этические же нормы, несомненно, являются результатом бесчисленных решений, которые люди, сталкиваясь с одними и теми же проблемами, принимали в прошлом. Почему бы вам не следовать этим этическим нормам?
   - Потому что ни одно из этих решений не было принято людьми, обладавшими моим темпераментом или находившимися в сходных со мной обстоятельствах.
   - Понимаю. Вам нужно то, что называется судебным прецедентом.
   Как это типично по-английски!
   - Простите! - оборвал ее Дезерт. - Я вам надоедаю. Хотите сладкого?
   Динни оперлась локтями о стол, положила голову на руки и серьезно посмотрела на него:
   - Вы мне нисколько не надоели. Наоборот, ужасно меня заинтересовали. Я только думаю, что женщины действуют более импульсивно. Практически это означает, что они считают себя более похожими друг на друга, чем мужчины, и больше доверяют своему интуитивному восприятию коллективного опыта.
   - Так было раньше. Как будет дальше - не знаю.
   - Надеюсь, по-прежнему, - сказала Динни. - Мне кажется, что мы, женщины, никогда не станем вдаваться в оценку. А сладкого я хочу. Пожалуй, съем сливовый компот.
   Дезерт взглянул на нее и расхохотался.
   - Вы изумительная! Мы оба возьмем по компоту. У вас очень церемонная семья?
   - Но то чтобы церемонная, но верит в традиции и в прошлое.
   - А вы?
   - Боюсь сказать. Бесспорно одно - я люблю старинные вещи, старинные здания и стариков. Люблю все, что отчеканено, как монета. Люблю чувствовать, что у меня есть корни. Всегда увлекалась историей. Тем не менее не могу над этим не смеяться. В нас всех заложено что-то очень комическое: мы - как курица, которой кажется, что ее привязали веревкой, если по земле провести меловую черту от ее клюва.
   Дезерт протянул руку, и Динни вложила в нее свою.
   - Пожмем друг другу руки и порадуемся этому спасительному свойству.
   - Когда-нибудь вы мне еще кое-что расскажете, - объявила Динни. - А пока скажите, на какую вещь мы идем.
   - Играют ли где-нибудь пьесы человека по фамилии Шекспир? Не без труда им удалось обнаружить театр на заречной стороне города, где в этот день давали пьесу величайшего в мире драматурга. Они отправились туда, и после спектакля Дезерт неуверенно предложил:
   - Не заедем ли ко мне выпить чаю? Динни улыбнулась, кивнула и сразу же почувствовала, как изменилось его обращение. Оно стало и более непринужденным и более почтительным, как будто он сказал себе: "Она мне ровня".
   Час, проведенный за чаем, который подал Стэк, странная личность с проницательными глазами и аскетическим обликом, показался девушке упоительным. Таких часов в ее жизни еще не было, и когда он кончился, Динни поняла, что влюбилась. Семя, брошенное в почву десять лет назад, проросло и стало цветком. Двадцатишестилетняя девушка, которая уже потеряла надежду влюбиться, сочла это таким невероятным чудом, что несколько раз задерживала дыхание и всматривалась в лицо Уилфрида. Откуда взялось это чувство? Оно нелепо! И оно будет мучительным, потому что он ее не полюбит. А раз он не полюбит, она должна скрывать свою любовь, но как удержаться и не показать ее?
   - Когда я увижу вас снова? - спросил Дезерт, видя, что Динни собирается уходить.
   - А вы хотите?
   - Очень.
   - Почему?
   - А почему бы мне не хотеть? Вы - первая женщина, с которой я разговорился за последние десять лет, может быть, даже первая, с которой я вообще заговорил.
   - Вы не будете смеяться надо мной, если мы снова увидимся?
   - Над вами? Разве это мыслимо? Итак, когда?
   - Когда?.. В настоящее время я сплю в чужой ночной рубашке на Маунт-стрит, хотя мне пора бы вернуться в Кондафорд. Но моя сестра через неделю венчается в Лондоне, а брат в понедельник возвращается из Египта. Поэтому я пошлю домой за вещами и останусь в городе. Где вы Хотите встретиться?
   - Поедем завтра за город? Я тысячу лет не был в Ричмонде и Хэмптон-корте.
   - А я никогда не была.
   - Вот и прекрасно. Я подхвачу вас у памятника. Фошу в два часа дня при любой погоде.
   - Буду счастлива видеть вас, юный сэр.
   - Великолепно.
   Он внезапно наклонился, взял ее руку и поднес к губам.
   - В высшей степени учтиво, - промолвила Динни. - До свиданья.
   IV
   Динни была так поглощена своей бесконечно важной для нее тайной, что в тот день ей больше всего на свете хотелось одиночества, но мистер, и миссис Эдриен Черрел пригласили ее к обеду. После того как ее дядя женился на Диане Ферз, новобрачные выехали из дома на Оукли-стрит, связанного с тяжелыми воспоминаниями, и скромно устроились в одном из тех обширных кварталов Блумсбери, которые теперь вновь привлекают к себе аристократию, покинувшую их в тридцатых - сороковых годах прошлого века. Район был выбран ввиду близости его к "костям" Эдриена: памятуя о своем возрасте, тот дорожил каждой минутой, проведенной в обществе жены. Здоровая мужественность, которую, согласно предсказаниям Динни, должен был придать ее дяде год, прожитый им с Халлорсеном в Новой Мексике, проявлялась теперь в более темном оттенке его морщинистых век и в улыбке, гораздо чаще мелькавшей на длинном лице Эдриена. Динни с неизменным удовольствием думала, что дала ему верный совет и что он последовал ему. Диана быстро обретала прежний блеск, обеспечивший ей место в высшем обществе до ее замужества с несчастным Ферзом. Однако полная бесперспективность профессии Эдриена и время, которое она должна была уделять ему, препятствовали ее возвращению в священный круг "света". Поэтому она все больше входила в роль жены и матери, что Динни, питавшая пристрастие к своему дяде, находила вполне нормальным. По дороге в Блумсбери она размышляла, говорить ей или нет о своих делах, и, не отличаясь склонностью к притворству и уверткам, решила быть откровенной. "Кроме того, - думала она, - влюбленной девушке всегда приятно говорить о предмете своих чувств". К тому же, если без наперсника не обойтись, лучшего, чем дядя Эдриен, ей все равно не найти: во-первых, он немного знаком с Востоком, а во-вторых, это дядя Эдриен.
   Однако разговор за обедом естественно и прежде всего коснулся свадьбы
   Клер и возвращения Хьюберта. Выбор сестры несколько тревожил Динни.
   Сэр Джералд (Джерри) Корвен был сорокалетний мужчина среднего роста с энергичным и отважным лицом. Динни не отрицала за ним большого обаяния, именно это и пугало ее. Он занимал высокое положение в министерстве колоний и был одним из тех людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы решить: "Он далеко пойдет!" Боялась Динни и того, что смелая, блестящая, наделенная душой игрока Клер слишком похожа на жениха и к тому же моложе его на семнадцать лет. Диана, хорошо знакомая с Корвеном, возразила:
   - Семнадцать лет разницы - это как раз самое утешительное во всей истории. Джерри пора остепениться. Если он сумеет быть Клер и мужем и отцом одновременно, дело наладится. У него огромный жизненный опыт. Я рада, что они уезжают на Цейлон.
   - Почему?
   - Он избежит встреч со своим прошлым.
   - А у него богатое прошлое?
   - Дорогая моя, сейчас он слишком влюблен, по с таким человеком, как Джерри, нельзя загадывать - в нем масса обаяния и он постоянно стремится играть с огнем.
   - Женитьба всех нас делает трусами, - вставил Эдриен.
   - На Джерри Корвена она не повлияет: он клюет на риск, как золотая рыбка на москита. Динни, Клер очень увлечена?
   - Да. Но она сама любит играть с огнем.
   - И все же, - вмешался Эдриен, - я ни одного из них не назвал бы вполне современным. У обоих голова на плечах и оба умеют найти ей применение.
   - Совершенно верно, дядя. Клер берет от жизни все, что может, но бесконечно верит в нее. Она может стать второй Эстер Стенхоп.
   - Браво, Динни! Но для этого ей сначала пришлось бы отделаться от Джералда Корвена. А Клер, насколько я в ней разбираюсь, способна испытывать угрызения совести.
   Динни широко раскрыла глаза и посмотрела на дядю:
   - Вы говорите так, дядя, потому, что знаете Клер, или потому, что вы Черрел?
   - Вернее всего потому, что она тоже Черрел, дорогая моя.
   - Угрызения совести? - повторила Динни. - Не верю, что тетя Эм испытывает их. А она такая же Черрел, как любой из нас.
   - Эм, - возразил Эдриен, - напоминает мне кучу разрозненных первобытных костей, которые никак не составишь вместе. Трудно сказать, какой у нее скелет. Угрызения же совести всегда составляют единое целое.
   - Пожалуйста, без "костей" за обедом, Эдриен, - попросила Диана. Когда приезжает Хьюберт? Мне не терпится увидеть его и юную Джин. Кто из них теперь кем командует после восемнадцати месяцев блаженства в Судане?
   - Конечно, Джин, - ответил Эдриен.
   Динни покачала головой:
   - Не думаю, дядя.
   - В тебе говорит сестринская гордость?
   - Нет. В Хьюберте больше последовательности. Джин сразу набрасывается на все и хочет со всем управиться, а Хьюберт неуклонно идет своей дорогой. Я в этом уверена. Дядя, где находится Дарфур и как надо произносить это название?
   - Через "у" или через "о" - безразлично. Это область на западе Судана, пустынная и, кажется, очень труднодоступная местность. А что?
   - Я завтракала сегодня с мистером Дезертом. Помните шафера Майкла? Он упомянул это название.
   - Он был там?
   - По-моему, он объездил весь Ближний Восток.
   - Я знакома с его братом, - заметила Диана. - Чарлз Дезерт - один из самых напористых молодых политических деятелей. Он почти наверняка будет министром просвещения, как только консерваторы снова придут к власти. После этого лорд Маллиен окончательно станет затворником. С Уилфридом я никогда не встречалась. Он славный?
   - Видите ли, я только на днях познакомилась с ним, - ответила Динни, стараясь быть беспристрастной. - Он вроде рождественского пирога с начинкой: берешь кусок и не знаешь, с чем он, а если ты в состоянии съесть его целиком, тебе предстоит счастливый год.
   - Я с удовольствием повидал бы этого молодого человека, - сказал Эдриен. - Он хорошо воевал, и я знаю его стихи.
   - В самом деле, дядя? Я могу это устроить: мы с ним встречаемся каждый день.
   - Вот как? - произнес Эдриен и посмотрел на нее. - Мне хочется поговорить с ним о хеттском типе. Я полагаю, ты знаешь, Динни, что расовые признаки, которые мы привыкли считать безусловно иудейскими, на самом деле - чисто хеттские, как явствует из древних хеттских росписей.
   - А разве иудеи и хетты относятся к разным расам?
   - Несомненно, Динни. Израильтяне были ветвью арабов. Кем были хетты нам предстоит еще выяснить. У современных евреев, как наших, так и немецких, тип скорее хеттский, чем семитический.
   - Вы знакомы с мистером Джеком Масхемом, дядя?
   - Только понаслышке. Он двоюродный брат сэра Лоренса и авторитет по части племенного коневодства. Помешан на том, чтобы вторично влить арабскую кровь в наших скаковых лошадей. Если ему удастся улучшить породу, в этом есть смысл. Был ли молодой Дезерт в Неджде? Насколько мне известно, чистокровок можно достать только там.
   - Не знаю, а где этот Неджд?
   - В центре Аравии. Но Масхему никогда не провести свою идею в жизнь: аристократы, играющие на скачках, - наихудшая разновидность тугодумов. Он сам такой же во всем, кроме своего пунктика.
   - Джек Масхем когда-то был романтически влюблен в одну из моих сестер, - сказала Диана. - Это превратило его в женоненавистника.
   - Гм! Таинственная история!
   - Мне он показался довольно интересным, - призналась Динни.
   - Великолепно носит костюм и слывет человеком, ненавидящим все современное. Я не виделся с ним давно-давно, хотя раньше знал его довольно близко. А в чем дело, Динни?
   - Я просто встретила его позавчера, и мне стало интересно, что он такое.
   - Кстати о хеттах, - вмешалась Диана. - Я всегда была убеждена, что в старинных корнуэлских семьях, вроде Дезертов, есть что-то финикийское. Посмотрите на лорда Маллиена! Какой странный тип!
   - Вернее, чудаковатый, любовь моя. Финикийские черты чаще встречаются у людей из народа. Дезерты из поколения в поколение женились не на корнуэлках. Чем выше вы поднимаетесь по социальной лестнице, тем меньше шансов сохранить в чистоте первоначальный тип.
   - А Дезерты очень старинная семья?
   - Очень старинная и очень странная. Но мои взгляды на древность рода тебе известны, Динни, поэтому я не стану распространяться.
   Динни кивнула: она отлично помнила мучительную прогулку по набережной Челси в день возвращения Ферза. Девушка с нежностью взглянула на дядю. Приятно думать, что он наконец добился своего...
   Когда вечером Динни вернулась на Маунт-стрит, ее тетка и дядя уже легли, но дворецкий еще сидел в холле. Увидев девушку, он встал:
   - Я не знал, что у вас свой ключ, мисс.
   - Страшно сожалею, что потревожила вас, Блор: вы так сладко вздремнули.
   - Верно, мисс Динни. Доживете до известного возраста и сами увидите, как приятно вздремнуть в неподходящий момент. Вот возьмите сэра Лоренса. Он не любитель поспать, поверьте слову, но каждый день, когда вхожу к нему в кабинет, я вижу, как он открывает глаза, хотя сидит за работой. Миледи, та спит свои восемь часов, и все равно я замечал, как ей случается вздремнуть, когда кто-нибудь слишком долго говорит, особенно липпингхоллский пастор мистер Тесбери. Такой учтивый старый джентльмен, а как действует на нее! И даже на мистера Майкла. Ну, да ведь тот в парламенте, там они к этому привыкли. Но я все-таки думаю, мисс, что тут или война виновата, или просто люди ни на что больше не надеются, а бегать им приходится слишком много, и от этого их бросает в сон. Что ж, от него вреда нет. Поверите ли, мисс, я уже языком шевельнуть не мог, а вот поспал немного и снова готов разговаривать с вами хоть целый час.
   - Это было бы чудесно, Блор, но меня тоже клонит ко сну по вечерам.
   - Подождите, выйдете замуж - все переменится. Только, я надеюсь, ни еще малость с этим повремените. Прошлой ночью я так и сказал миссис Блор: "Если у нас заберут мисс Динни, в доме вся жизнь замрет, - души у него не будет". Мисс Клер я близко не знал, так что ее замужество меня не трогает. Но я слышал, как миледи советовала вам вчера самой выяснить, как это делается, и сразу сказал миссис Блор: "Мисс Динни здесь все равно как дочка и..." Ну, в общем, вы мои чувства знаете, мисс Динни.
   - Милый Блор!.. Боюсь, что мне уже пора наверх - день был утомительный.
   - Разумеется, мисс. Приятных снов!
   - Доброй ночи.
   Приятных снов! Да, сны наверно, будут приятными, а вот будет ли такой же действительность? В какую не отмеченную на карте страну вступила она, руководимая лишь своей путеводной звездой? А вдруг эта неподвижная звезда окажется лишь ослепительной мгновенной кометой? По меньшей мере пять мужчин хотели жениться на ней, и она всех их хорошо понимала, так что в замужестве не было особенного риска. Теперь она хочет выйти лишь за одного, но он - совершенно неизвестная величина. Ей ясно только, что он вызвал в ней не изведанное до сих пор чувство. Жизнь обманчива, как мешок с подарками на ярмарке; запускаешь в него руку, а что вытянешь? Завтра она едет с ним на прогулку. Они будут вместе смотреть на деревья и траву, дома и сады, реку и цветы, может быть, даже на картины. Она по крайней мере узнает, сходятся ли они во взглядах на многое из того, что ей дорого. А что делать, если они не сходятся? Изменит ли это ее чувства? Нет, не изменит.
   "Теперь я понимаю, - думала девушка, - почему все считают влюбленных сумасшедшими. Я хочу одного: пусть чувствует то же, что и я, пусть сходит с ума, как и я. Но разве он сойдет? С чего бы?"
   V
   Поездка в Ричмонд-парк, оттуда через Хэм Коммон и Кингстонский мост в Хэмптон-корт и обратно через Туикэнхэм и Кью была примечательна тем, что вспышки разговорчивости то и дело перемежались минутами полного молчания. Динни, так сказать, взяла на себя роль летчика-наблюдателя, возложив обязанности пилота на Уилфрида. Чувство делало ее застенчивой, и, кроме того, ей было ясно, что Дезерт меньше всего похож на тех, кого можно направлять, - малейшее принуждение, и он не раскроется.
   Они, как полагается, заблудились в лабиринте улочек Хэмптон-корта, где, по словам Динни, могли найти дорогу лишь пауки, поскольку они выпускают из себя нить, или призраки, следующие чередой друг за другом.
   На обратном пути они остановились у Кенсингтонского сада, отпустили наемный автомобиль и зашли в чайный павильон. Попивая бледную жидкость, Уилфрид внезапно спросил девушку, не согласится ли она прочесть его новые стихи в рукописи.
   - Соглашусь? Да я буду счастлива.
   - Мне нужно услышать непредвзятое мнение.
   - Вы его услышите, - обещала Динни. - Когда вы их мне дадите?
   - Я занесу их на Маунт-стрит после обеда и опущу в почтовый ящик.
   - Не зайдете и на этот раз? Он покачал головой.
   Прощаясь с девушкой у Стенхопских ворот, Дезерт отрывисто бросил:
   - Замечательный день! Благодарю вас!
   - Это я вас должна благодарить.
   - Вы? Да у вас больше друзей, чем "игл на взъяренном дикобразе".
   А я одинокий пеликан.
   - Прощайте, пеликан!
   - Прощайте, цветок в пустыне!
   Эти слова, как музыка, звучали в ушах девушки, пока она шла по Маунт-стрит.
   Около половины десятого с последней почтой прибыл толстый конверт без марки. Динни взяла его из рук Блора и сунула под "Мост в Сан Луис
   Рей": она слушала, что говорит тетка.
   - Ко'да я была девушкой, Динни, я затя'ивала талию. Мы страдали за принцип. Говорят, это мода возвращается. Я-то уж не буду затя'иваться так жарко и неудобно! - а тебе придется.
   - Мне нет.
   - Придется, если талия станет модной.
   - Осиные талии больше никогда не войдут в моду, тетя.
   - И шляпы. В тысяча девятисотом мы ходили в них так, словно на голове корзина с яйцами и те вот-вот побьются. Цветная капуста, гортензии, птичьи перья - такие о'ромные! И все это торчало. В парках было сравнительно чисто. Динни, цвет морской волны тебе идет. Ты должна в нем венчаться.
   - Я, пожалуй, отправлюсь наверх, тетя Эм. Я очень устала.
   - Потому что мало ешь.
   - Я ем страшно много. Спокойной ночи, милая тетя.
   Девушка, не раздеваясь, уселась и взялась за стихи. Она трепетно желала, чтобы они ей понравились, так как отчетливо понимала: Уилфрид заметит малейшую фальшь. На ее счастье, стихи, написанные в том же ключе, что и его прежние известные ей сборники, были менее горькими и более красивыми, чем раньше. Прочтя пачку разрозненных листков, Динни увидела довольно длинную поэму под названием "Барс", приложенную отдельно и завернутую в белую бумагу. Почему она завернута? Он не хочет, чтобы ее читали? Тогда зачем было посылать? Динни все же решила, что Дезерт сомневается, удалась ли ему вещь, и хочет услышать отзыв о ней. Под заглавием стоял эпиграф: "Может ли барс переменить пятна свои?"
   Это была история молодого монаха-миссионера, в душе неверующего. Он послан просвещать язычников, схвачен ими и, поставленный перед выбором смерть или отречение, совершает отступничество и переходит в веру тех, кем взят в плен. В поэме встречались места, написанные с такой взволнованностью, что Динни испытывала боль. В стихах были глубина и пыл, от которых захватывало дух. Они звучали гимном во славу презрения к условностям, противостоящим сокрушительно реальной воле к жизни, но в этот гимн непрерывно вплетался покаянный стон ренегата. Оба мотива захватили девушку, и она закончила чтение, благоговея перед тем, кто сумел так ярко выразить столь глубокий и сложный духовный конфликт. Но ее переполняло не только благоговение: она и жалела Уилфрида, понимая, что он должен был пережить, прежде чем создал поэму, и с чувством, похожим на материнское, жаждала спасти его от разлада и метаний.
   Они условились встретиться на другой день в Национальной галерее, и Динни, захватив с собой стихи, отправилась туда раньше времени. Дезерт нашел ее около "Математика" Джентиле Беллини. Оба с минуту молча стояли перед картиной.
   - Правда, мастерство, красочность. Прочли мою стряпню?
   - Да. Сядем где-нибудь. Стихи со мною.
   Они сели, и Динни протянула Уилфриду конверт.
   - Ну? - спросил он, и девушка увидела, как дрогнули его губы.
   - По-моему, замечательно.
   - Серьезно?
   - Истинная правда. Одно, конечно, лучше всех.
   - Какое? Динни улыбнулась, как будто говоря: "И вы еще спрашиваете!"
   - "Барс"?
   - Да. Мне было больно читать.
   - Выбросить его? Интуиция подсказала Динни, что от ее ответа будет зависеть его решение, и девушка нерешительно попросила:
   - Не придавайте значения тому, что я скажу, ладно?
   - Нет. Как вы скажете, так и будет.
   - Тогда, конечно, вы не имеете права выбрасывать: это лучшее из всего, что вы сделали.
   - Иншалла! [1]
   - Почему вы сомневались?
   - Чересчур обнаженно.
   - Да, обнаженно, - согласилась Динни, - Зато прекрасно. Нагота всегда должна быть прекрасна.
   - Не очень модная точка зрения.
   - Цивилизованный человек стремится прикрыть свои увечья и язвы, это естественно. По-моему, быть дикарем, даже в искусстве, совсем не лестно.
   - Вы рискуете быть отлученной от церкви. Уродство возведено сейчас в культ.
   - Реакция желудка на конфеты, - усмехнулась Динни.
   - Тот, кто изобрел все эти современные теории, погрешил против духа святого: соблазнил малых сих.
   - Художники - дети? Вы это имеете в виду?
   - А разве нет? Разве они продолжали бы делать то, что делают, будь это не так?
   - Да, они, по-видимому, любят игрушки. Что подсказало вам идею этой поэмы?
   - Когда-нибудь расскажу. Пройдемся немного?
   Прощаясь, Уилфрид спросил:
   - Завтра воскресенье. Увидимся?
   - Если хотите.
   - Как насчет Зоологического сада?
   - Нет, только не там. Ненавижу клетки.
   - Вот это правильно. Устроит вас Голландский сад у Кеисингтонского дворца?
   - Да.
   Так состоялась их пятая встреча.
   Динни испытывала то же, что чувствует человек с наступлением хорошей погоды, когда каждый день ложишься спать с надеждой, что она продлится, и каждое утро встаешь, протираешь глаза и видишь, что она продолжается.
   Каждый день девушка отвечала на вопрос Уилфрида: "Увидимся?" - кратким: "Если хотите"; каждый день она старательно скрывала от всех, где, когда и с кем встречается, и это было так на нее не похоже, что Динни удивлялась: "Кто эта молодая женщина, которая тайком уходит из дома, встречается с молодым человеком и, возвращаясь, не чует под собой ног от радости? Уж не снится ли мне какой-то долгий сон?" Однако во сне никто не ест холодных цыплят и не пьет чаю.
   Наиболее показательным для состояния Динни был момент, когда Хьюберт и Джин вошли в холл дома на Маунт-стрит, где собирались пробыть до свадьбы Клер. Первая встреча с любимым братом после восемнадцатимесячной разлуки, казалось, должна была бы взволновать девушку. Но она обняла его с незыблемым, как скала, спокойствием и даже сохранив способность к трезвой оценке. Хьюберт выглядел великолепно, - он загорел и поправился, но сестра нашла его несколько прозаичным. Она силилась объяснить это тем, что ему больше ничто не угрожает, что он женат и вернулся на военную службу, но в глубине души сознавала, что сравнивает его с Уилфридом. Она словно только теперь поняла, что Хьюберт не способен на глубокий духовный конфликт: он принадлежит к тому хорошо знакомому ей типу людей, которые видят лишь проторенную дорогу и, не задавая липших вопросов, идут по ней. Кроме того, женитьба на Джин существенно се меняла. Динни уже не станет для брата, а он для нее тем, чем они были до его брака.
   Джин излучала здоровье и жизнерадостность. Весь путь от Хартума до Кройдона они проделали на самолете, посадок было всего четыре. Динни с чувством стыда поймала себя на том, что проявляет лишь показной интерес к рассказам брата и невестки, а на самом деле слушает невнимательно. Только упоминание о Дарфуре заставило ее насторожиться: в Дарфуре с Уилфридом что-то случилось. Насколько она поняла, там все еще орудовали махдисты. Затем разговор перешел на личность Джерри Корвена. Хьюберт восторгался огромной работой, которую тот проделал. Джин дополнила картину, сообщив, что жена одного из резидентов сходила с ума по Корвену. По слухам, он недостойно вел себя в этой истории.
   - Ну, ну! - вмешался сэр Лоренс. - Нечего женщинам сходить по нему с ума, раз им известно, какой он пират.
   - Правильно, - поддержала его Джин. - В наши дни сваливать все на мужчин просто глупо.
   - В прежнее время, - вмешалась леди Монт, - обольщали мужчины, а виноваты были женщины. Теперь обольщают женщины, а виноваты мужчины.
   При этом поразительно логичном замечании все онемели от изумления. К счастью, леди Монт тут же прибавила:
   - Я однажды видела двух верблюдов. Помнишь, Лоренс? Они такие приятные!
   Хьюберт вернулся к прерванной теме:
   - Не знаю, так ли уж это глупо. Он ведь женится на нашей сестре.
   - Клер ему не уступит, - перебила его леди Монт. - Уступчивы только те, у ко'о носы с горбинкой. Пастор утверждает, что у всех Тесбери такие, - прибавила она, обращаясь к Джин. - Вот у вас не такой, а вздернутый. Зато у ваше'о брата Алена чуточку изо'нутый.
   Она взглянула на Динни и объявила:
   - Он в Китае. Я же сказала, что он женится на дочке судово'о казначея.
   - Боже правый! Он и не думает жениться, тетя Эм! - вскричала Джин.
   - Я и не говорю. И потом, я уверена, что это очень порядочные девочки - не чета разным дочкам священников.
   - Благодарю вас!