Страница:
- Если мы еще немножко посидим здесь, я превращусь в настоящую девчонку-кокни, - объявила наконец Динни. - И кроме того, дорогой мой, "вечерняя роса уже ложится"...
Поздно вечером в гостиной на Маунт-стрит ее тетка неожиданно воскликнула:
- Лоренс посмотри на Динни! Динни, ты влюблена?
- Вы застали меня врасплох, тетя Эм. Да.
- Кто он?
- Уилфрид Дезерт.
- Я же говорила Майклу, что этот человек попадет в беду. А он тебя тоже любит?
- Он настолько любезен, что утверждает это.
- Ах, боже мой! Я выпью лимонаду. Кто из вас сделал предложение?
- Фактически он.
- Говорят, у его брата не будет потомства.
- Бога ради, тетя Эм, не надо!
- Почему? Поцелуй меня.
Через плечо тетки Динни посмотрела на дядю. Тот молчал.
Позже, когда она направилась к дверям, он остановил ее:
- Ты думаешь, что делаешь, Динни?
- Да. Вот уже девятый день.
- Не хочу быть дядей-брюзгой, но все-таки спрошу: тебе известны его отрицательные стороны?
- Вероисповедание, Флер, Восток. Что еще?
Сэр Лоренс пожал худыми плечами:
- Эта история с Флер стоит у меня поперек горла, как сказал бы старый Форсайт. Тот, кто позволит себе такое по отношению к другу, которого вел к алтарю, не может быть верным мужем.
Динни вспыхнула.
- Не сердись, дорогая... Мы просто все очень любим тебя.
- Он откровенно рассказал мне все, дядя.
Сэр Лоренс вздохнул.
- Тогда, я полагаю, говорить больше не о чем. Но, прошу тебя, загляни вперед, пока еще не поздно. Существуют сорта фарфора, которые нельзя склеить. По-моему, ты сделана из такого же материала.
Динни улыбнулась, поднялась к себе, и мысли ее немедленно возвратились к тому, что произошло.
Теперь ей было нетрудно представить себе физическое упоение любовью и не казалось больше невозможным открыть свою душу другому. Любовные истории, о которых она читала, любовные отношения, которые она видела, - каким пресным все это было в сравнении с ее чувством! А ведь она знает Уилфрида всего девять дней, если не считать мимолетной встречи десять лет тому назад! Неужели все эти годы над нею тяготело то, что называют комплексом? Или любовь, этот дикий цветок, чьи семена разносит ветер пустыни, всегда приходит внезапно?
Она долго сидела так, полураздетая, зажав руки между коленями, опустив голову, опьяняя себя наркотиком воспоминаний, и ей казалось - странное чувство! - что вся любовь, которая существует в мире, заключена сейчас в ней одной, сидящей на этой купленной у Палбреда с Тоттенхемкорд-род кровати.
VIII
Кондафорд, словно выражая недовольство всеми этими любовными перипетиями и оплакивая утрату двух своих дочерей, встретил Динни мелким дождем.
Девушка нашла, что ее родители усиленно стараются не "разводить трагедий" по поводу отъезда Клер, и возымела надежду, что они будут держаться так же и в отношении ее самой. Чувствуя себя, по своему же выражению, "чересчур огорожанившейся", она решила пройти испытание водой перед ордалией окончательного объяснения и отправилась побродить. Кроме того, к обеду ожидались Хьюберт и Джин, их надо было встретить, и Динни хотела убить двух зайцев сразу. Капли дождя, падавшие ей на лицо, хмельной запах земли, голоса кукушек и вид деревьев, одни из которых уже успели расцвести, а другие только начинали зеленеть, освежили ее тело и повергли в уныние ее сердце. Девушка по тропинке углубилась в лес. Он состоял из буков и ясеней; кое-где попадался английский тис, так как почва была известковатой. Дождь накрапывал чуть-чуть, с листвы не капало, и тишину нарушал лишь частый стук дятла. Динни, если не считать раннего детства, была за границей трижды - в Италии, в Париже, в Пиренеях и всякий раз возвращалась домой еще более влюбленной в Англию и в Кондафорд. Теперь она не знала, куда лежит ее путь. Нет сомнения, впереди пески, смоковницы, молчаливые фигуры у колодцев, плоские крыши, волоса муэдзинов, взгляды из-под чадры. Но Уилфрид, конечно, почувствует прелесть Кондафорда и согласится время от времени гостить в нем. Отец Дезерта жил в замке, построенном словно напоказ, но, к всеобщему огорчению, закрыл доступ туда и никому его не показывал. Отчий замок, Итон, Лондон - вот и все, что Уилфрид, который провел четыре г, ода на войне и восемь лет на Востоке, знает об Англии.
"Мне предстоит открыть ему Англию, а он откроет мне Восток", - подумала Динни.
В ноябре прошлого года буря повалила несколько буков. Глядя на их обнаженные разлапые корни, Динни вспомнила, как Флер говорила, что продать лес - единственный способ выполнить последний долг перед детьми. Но отцу Динни только шестьдесят два! Как вспыхнули щеки Джин в день приезда, когда тетя Эм процитировала: "Плодитесь и размножайтесь"! Она ждет ребенка! Разумеется, сына, - Джин из тех женщин, у которых родятся мальчики. Еще одно поколение Черрелов по прямой линии!
А вдруг у нее с Уилфридом тоже будет малыш? Что тогда? С детьми кочевать нельзя. Тревога и неуверенность охватили Динни. Будущее - сплошное белое пятно на карте! Мимо застывшей на месте девушки пробежала белка и взобралась на дерево. Динни с улыбкой проводила взглядом проворного рыженького зверька с пушистым хвостом. Слава богу, Уилфрид любит животных. "Аллах и тот в свой рай ослов пускает". Он не может не полюбить Кондафорд, его лесных птиц, рощи, ручьи, высокие окна, магнолии, голубей и зеленые пастбища! Но понравятся ли ему ее родные - Отец, мать, Хьюберт, Джин? Понравится ли он им? Нет, им он не понравится - слишком непринужден, порывист, горек, прячет все лучшее, что в нем есть, словно стыдится этого. Они не оценят его поклонения красоте, а переход в другую веру повергнет их в удивление и замешательство, даже если они не узнают того, что он ей рассказал.
В Кондафорде не было ни дворецкого, ни электричества, и Динни выбрала для объяснения тот момент, когда горничные, поставив графины и десерт на озаренный свечами стол из полированного ореха, удалились.
- Простите, что отвлекаю вас личными делами, - внезапно объявила Девушка. - Я помолвлена.
Сначала никто не ответил. Каждый из четырех присутствовавших привык думать и говорить, хотя это не всегда одно и то же, что Динни создана Для брака; поэтому они могли только радоваться, что она выходит замуж. Затем Джин спросила:
- С кем, Динни?
- С Уилфридом Дезертом, вторым сыном лорда Маллиена... Он был шафером Майкла...
- О! Но...
Динни обвела взглядом трех остальных. Лицо отца невозмутимо, что вполне естественно, - он понятия не имеет об этом молодом человеке; тонкие черты ее матери выражают вопрос и тревогу; Хьюберт, казалось, с трудом подавляет раздражение.
Наконец леди Черрел спросила:
- Динни, давно ты знакома с ним?
- Всего десять дней, но мы виделись ежедневно. Боюсь, что это любовь с первого взгляда, как и у тебя, Хьюберт. Мы помнили друг друга со свадьбы Майкла.
Хьюберт уставился в свою тарелку:
- Известно ли тебе, что он перешел в мусульманство? По крайней мере, в Хартуме шли такие разговоры.
Динни кивнула.
- Неужели? - воскликнул генерал.
- В том-то и беда, сэр.
- Зачем он это сделал? Динни чуть не брякнула: "Не все ли равно - ислам или христианство, если ты неверующий!" - но вовремя спохватилась. Вряд ли это было бы особенно лестной рекомендацией.
- Не понимаю людей, меняющих веру, - резко бросил генерал.
- Я вижу, что новость не вызвала особого восторга, - пробормотала Динни.
- До восторгов ли тут? Мы ведь его совсем не знаем, дорогая.
- Ты права, мама. Можно мне пригласить его сюда? Он в состоянии содержать семью, и тетя Эм говорит, что у его брата не будет потомства.
- Динни! - остановил ее генерал.
- Я шучу, дорогой.
- Но он же вроде бедуина: вечно кочует, а это уже не шутки, - отозвался Хьюберт.
- Кочевать можно и вдвоем, Хьюберт.
- Ты всегда говорила, что тебе тяжело даже на время уезжать из Кондафорда.
- Я помню, как ты говорил, Хьюберт, что не видишь ничего хорошего в браке. Я уверена, что в свое время и вы с отцом, мама, говорили то же самое. Но разве вы утверждали это потом?
- Злючка! - отпарировала Джин, и это простое слово положило конец сцене.
Однако перед сном Динни зашла к матери и снова спросила:
- Значит, я могу пригласить Уилфрида?
- Разумеется, и когда захочешь. Мы будем рады познакомиться с ним.
- Я понимаю, мама, этот удар последовал слишком быстро за браком Клер. Но вы же знали, что рано или поздно я уйду от вас.
Леди Черрел вздохнула:
- Догадывались.
- Я забыла сказать, что он поэт, и притом настоящий.
- Поэт? - переспросила ее мать, словно не хватало только этого штриха, чтобы довершить ее опасения.
- В Вестминстерском аббатстве немало поэтов. Но не беспокойся, он туда не попадет.
- Различие в религии - очень серьезное обстоятельство, Динни, особенно когда дело касается детей.
- Почему, мама? Говорить о религиозных убеждениях человека, пока он не стал взрослым, просто смешно. Кроме того, к тому времени, когда подрастут мои дети, если они у меня будут, вопрос станет чисто академическим.
- Динни!
- Он уже почти стал им, если не считать узких религиозно настроенных кругов. Для нормальных людей религия все больше превращается в этическую проблему.
- Я слишком мало знаю, чтобы судить об этом, да и ты тоже.
- Мамочка, милая, погладь меня по голове.
- Ох, Динни, как мне хочется думать, что ты сделала разумный выбор!
- Не я, а меня выбрали, мама.
Динни чувствовала, что вряд ли успокоила мать таким способом, но, не зная другого, поцеловала ее на сон грядущий и ушла.
У себя в комнате она села и написала:
"Кондафорд. Пятница.
Дорогой мой,
Это бесспорно и безоговорочно первое любовное письмо в моей жизни, поэтому я едва ли сумею выразить мои чувства. По-моему, будет довольно, если я просто скажу: "Люблю тебя". Я объявила родным радостную весть. Она, естественно, заставила их призадуматься и пробудила в них желание поскорее тебя увидеть. Когда ты приедешь? Если ты будешь со мной, вся эта история перестанет мне казаться только прекрасным сном наяву. Жизнь у нас здесь простая. Мы, пожалуй, не стали бы жить на широкую ногу, даже если бы на это были средства. Три горничные, шофер и два егеря - вот и вся наша прислуга. Я думаю, что моя мать тебе понравится, и не думаю, что ты сойдешься с моим отцом и братом, хотя, надеюсь, его жена Джин расшевелит твое поэтическое воображение: она удивительно яркая женщина. Сам же Кондафорд тебе полюбится, - в этом я уверена. Тут чувствуется подлинная старина. У нас можно поездить верхом; мы с тобой будем бродить и болтать, и я покажу тебе все мои любимые уголки и местечки. Погода, надеюсь, будет хорошая, - ведь ты так любишь солнце. Здесь для меня сейчас пасмурен каждый день, с тобой же любой станет погожим. Комната, которая тебе предназначена, - на отлете; в ней царит прямо-таки неземная тишина. К ней ведут пять веерообразных ступеней, и называется она комнатой священника, потому что в ней был замурован Энтони Черрел, брат Джилберта, владевшего Кондафордом при Елизавете. Пищу ему Доставляли в корзинке, которую на веревке спускали ночью к его окну. Он был священник и видный католик, а Джилберт, хотя и перешел в протестантство, любил брата больше, чем религию, как и подобает порядочному человеку. Энтони скрывался там три месяца, а потом, однажды ночью, брат разобрал стену, переправил его через весь остров до самой Бьюли-ривер и посадил на флюгер. Стену, чтобы не вызвать подозрений, восстановили, и окончательно снес ее лишь мой прадед, последний из нашего рода, кто располагал более или менее значительными средствами. Стена действовала ему на нервы, и он с ней быстро разделался. Внизу, под ступенями, есть ванная. Окно, разумеется, расширили, и вид из него изумительный, особенно сейчас, когда цветут сирень и яблони. У меня самой (если тебе это интересно) комната узкая и похожа на келью, но выходит она прямо на луга и холмы, за которыми виден лес. Я живу в ней с семи лет и не променяю ни на какую другую, пока ты не подаришь мне
... на радость и на утешенье
Свет звезд по ночам, по утрам птичье пенье. Я склонна считать маленького "Стивенсона" своим любимым стихотворением; как видишь, во мне тоже есть что-то от кочевницы, хотя по натуре я домоседка. Между прочим, мой отец глубоко чувствует природу, любит животных, птиц и деревья. Мне кажется, большинство военных похожи на него, как это ни странно. Но, разумеется, они воспринимают лишь видимую и познаваемую, а не эстетическую сторону природы. Они усматривают в фантазии лишь проявление известной ненормальности. Я подумывала, не подсунуть ли нашим книжку твоих стихов, но решила, что, в общем, не стоит: они могут понять тебя слишком буквально. Человек всегда больше располагает к себе, чем его произведения. Уснуть не надеюсь, - сегодня, в первый раз с сотворения мира, я не видела тебя. Спокойной ночи, дорогой мой, желаю счастья и целую.
Твоя Динни.
P.S. Для тебя выбрана фотография, на которой я больше всего похожа на ангела, то есть та, где мой нос меньше всего вздернут. Пошлю ее завтра, а пока вот тебе два моментальных снимка. Когда же, сэр, я получу вашу карточку?
Так закончился этот отнюдь не лучший день ее жизни.
IX
Сэр Лоренс Монт, недавно избранным членом Бэртон-клуба, вследствие чего он вышел из "Аэроплана" и остался лишь в так называемом "Снуксе", "Кофейне" и "Партенеуме", любил повторять, что, если он проживет еще лет десять, каждое посещение одного из этих клубов будет стоить ему целых двенадцать шиллингов шесть пенсов.
Однако на другой день после того, как Динни объявила ему о своей помолвке, он зашел в "Бэртон", взял список членов и открыл на букве "Д". Так и есть: "Высокочт. Уилфрид Дезерт". Это естественно - клуб по традиции стремится монополизировать путешественников.
- Мистер Дезерт навещает вас? - спросил баронет у швейцара.
- Да, сэр Лоренс, он несколько раз был на прошлой неделе, хотя до этого я не видел его несколько лет.
- Да, он большей частью живет за границей. Когда он обычно приходит?
- Чаще всего к обеду, сэр Лоренс.
- Ясно. А мистер Масхем здесь?
Швейцар покачал головой:
- Сегодня скачки в Ньюмаркете, сэр Лоренс.
- Да, конечно! Как это вы все запоминаете?
- Привычка, сэр Лоренс.
- Завидую.
Сэр Лоренс повесил шляпу и некоторое время постоял в холле, глядя, как телетайп отстукивает биржевой курс. Безработица и налоги растут, а денег на автомобили и развлечения тратится все больше. Миленькое положеньице! Затем он направился в библиотеку, рассчитывая, что там-то уж он никого не встретит. И первый, кого он увидел, был Джек Масхем, который из уважения к месту шепотом беседовал в углу с худощавым смуглым человечком.
"Это объясняет, почему я никогда не могу найти упавшую запонку, - подумал сэр Лоренс, - Мой друг швейцар был так уверен, что Джек в Ньюмаркете, а не у этих полок, что принял его за другого, когда тот все-таки явился".
Он взял томик "Арабских ночей" Бертона, позвонил и заказал чай, но не успел уделить внимание ни книге, ни напитку, как оба собеседника покинули свой угол и подошли к нему.
- Не вставай, Лоренс, - с некоторой томностью произнес Джек Масхем. Телфорд Юл - сэр Лоренс Монт, мой кузен.
- Я читал ваши сенсационные романы, мистер Кл, - сказал сэр Лоренс и подумал: "Странная личность!"
Худой смуглый человек с обезьяньим лицом осклабился и ответил:
- Жизнь бывает сенсационнее всякого романа.
- Юл вернулся из Аравии, - пояснил Джек Масхем с обычным для него видом человека, над которым не властно ни время, ни пространство. - Он разнюхивал, нельзя ли там раздобыть парочку чистокровных арабских кобыл, чтобы использовать их у нас. Жеребцы есть, маток не достать. В Неджде сейчас такое же положение, как в те времена, когда писал Палгрейв. Все же дело, по-моему, двинулось. Владелец лучшего табуна требует самолет, но, если мы забросим туда бильярд, ему наверняка придется расстаться по крайней мере с одной дочерью солнца.
- Боже правый, какие низкие методы! - усмехнулся сэр Лоренс. - Все мы становимся иезуитами, Джек.
- Юл видел там интересные вещи. Кстати, об одной из них я хочу с тобой поговорить. Разрешишь присесть?
Он опустился в кресло и вытянулся во всю длину; смуглый человек уселся на другое, устремив черные мигающие глаза на сэра Лоренса, который инстинктивно насторожился.
- Когда Юл был в аравийской пустыне, - продолжал Джек Масхем, - бедуины рассказали ему о смутных слухах насчет одного англичанина, которого арабы якобы поймали и вынудили перейти в мусульманство. Юл поскандалил с ними, заявив, что никто из англичан не способен на такое. Но когда он вернулся в Египет и вылетел в Ливийскую пустыню, он встретил Другую шайку бедуинов, возвращавшихся с юга, и услышал от них ту же самую историю, только в более подробном изложении - они утверждали, что это случилось в Дарфуре, и назвали даже имя отступника - Дезерт. Когда же Юл попал в Хартум, он услышал, что весь город только и говорит о том, что молодой Дезерт принял ислам. Юл, естественно, сделал из всего этого логические выводы. Но, конечно, весь вопрос в том, как это произошло. Одно дело переменить веру по доброй воле, другое - отречься от прежней под пистолетом. Англичанин, совершающий подобный поступок, предает всех нас.
Сэр Лоренс, который в продолжение речи своего кузена перепробовал все известные ему способы вставлять монокль, выронил его и сказал:
- Дорогой Джек, неужели ты не понимаешь, что, если человек принял мусульманство в мусульманской стране, молва обязательно представит дело так, как будто его к этому принудили.
Джек, извивавшийся на самом краю своего кресла, возразил:
- Я сперва так и подумал, но последние сведения были чрезвычайно определенными. Мне сообщили даже имя шейха, который заставил его отречься, и месяц, когда это случилось. Я выяснил также, что мистер Дезерт действительно вернулся из Дарфура вскоре по истечении упомянутого месяца. Возможно, ничего и не было. Но так или иначе, мне незачем объяснять вам, что такого рода история, если она своевременно не опровергнута, обрастает сплетнями и вредит не только этому человеку, но и нашему общему престижу. Мне кажется, наш долг - поставить мистера Дезерта в известность о слухах, которые распространяют о нем бедуины.
- Кстати, он сейчас здесь, - мрачно бросил сэр Лоренс.
- Знаю, - ответил Джек Масхем, - Я видел его на днях, и он член этого клуба.
Беспредельное уныние волной захлестнуло сэра Лоренса. Вот они, последствия злосчастного решения Динни! Динни была дорога этому ироничному, независимому в суждениях и разборчивому в привязанностях человеку. Она поразительно украшала его давно установившееся представление о женщинах. Не будь он ее дядей по браку, он мог бы даже влюбиться в нее, если бы снова стал молодым.
Пауза продолжалась. Сэр Лоренс отчетливо сознавал, что оба его собеседника чувствуют себя крайне неловко, и, странное дело, их замешательство лишь усугубляло в его глазах серьезность положения. Наконец он сказал:
- Дезерт был шафером моего сына. Я должен поговорить с Майклом.
Мистер Юл, надеюсь, воздержится пока от дальнейших шагов.
- Непременно, - ответил К, л. - Хочу верить, что все это только сплетни. Мне нравятся его стихи.
- А ты, Джек?
- Мое дело сторона. Но я не примирюсь с мыслью, что англичанин способен на такой поступок, пока не буду убежден в бесспорности этого факта так же, как в существовании собственного носа. Вот все, что могу сказать. Юл, если мы хотим поспеть на ройстонский поезд, нам пора двигаться.
Оставшись в одиночестве, сэр Лоренс не встал с кресла. Ответ Джека
Масхема расстроил его еще больше. Он доказывал, что, если наихудшие опасения подтвердятся, рассчитывать на снисходительность "настоящих саибов" не придется. Наконец сэр Лоренс поднялся, взял с полки небольшой томик, снова сел и начал его перелистывать. Это были "Индийские стих"!" сэра Альфреда Лайела, а поэма, которую разыскивал баронет, называлась "Богословие перед казнью".
Он прочел ее, поставил книгу на место и стоял, потирая подбородок. Вещь, конечно, написана лет сорок с лишним тому назад, но можно не сомневаться, что взгляды, выраженные в ней, ни на йоту не изменились. Существует еще стихотворение Доила о капрале Восточно-Кентского полка, который, когда его привели к китайскому генералу и предложили под страхом смерти поцеловать землю у ног врага, ответил: "В нашем полку так не принято!" - и погиб. Что поделаешь! Такое поведение и сейчас - закон для людей, принадлежащих к определенной касте и чтящих традиции. Война подтвердила это на бесчисленных примерах. Неужели молодой Дезерт действительно изменил традициям? Невероятно! А вдруг он в самом деле трус, несмотря на свой образцовый послужной список? Или, может быть, бьющая из него ключом горечь довела его до полного цинизма и он попрал традицию только ради того, чтобы ее попрать?
Сэр Лоренс напряг все свои духовные способности и попробовал поставить себя перед аналогичным выбором. Но он был неверующим, и единственный вывод, который ему удалось сделать, сводился к следующему: "Мне бы страшно не хотелось, чтобы на меня оказали давление в таком вопросе". Понимая, что это заключение ни в коей мере не соответствует важности проблемы, он спустился в холл, закрылся в телефонной кабине и позвонил Майклу. Затем, опасаясь оставаться в клубе дольше: того и глядишь наскочишь на самого Дезерта, взял такси и отправился на Саутсквер.
Майкл только что вернулся из палаты, столкнулся с отцом в холле, и сэр Лоренс изъявил желание уединиться с сыном в его кабинете, интуитивно чувствуя, что Флер при всей ее проницательности не подходит роль участницы совещания по столь щекотливому пункту. Он начал с того, что объявил о помолвке Динни. Майкл выслушал это сообщение с такой странной смесью удовлетворения и тревоги, какая не часто выражается на человеческом лице.
- Что за плутовка! Как она умеет прятать концы в воду! - воскликнул он, - Флер - та заметила, что Динни в последние дни выглядит уж как-то особенно невинно, но я сам никогда бы не подумал. Мы слишком привыкли к ее безбрачию. Помолвлена, да еще с Уилфридом! Ну что ж, теперь, надеюсь, парень покончит с Востоком.
- Остается еще вопрос о его вероисповедании, - мрачно вставил сэр Лоренс.
- Не понимаю, какое это имеет значение. Динни - не фанатичка. Зачем Уилфрид переменил веру? Вот уж не предполагал, что он религиозен. Меня это прямо-таки ошеломило.
- Тут дело посложнее.
Когда сэр Лоренс кончил рассказывать, уши у Майкла стояли торчком и лицо было совершенно подавленное.
- Ты знаешь его ближе, чем кто бы то ни было, - закончил сэр Лоренс. - Твое мнение?
- Мне тяжело так говорить, но возможно, что это правда. Для Уилфрида это, пожалуй, даже естественно, хотя никто никогда не поймет - почему. Ужасная неприятность, папа, тем более что здесь замешана Динни.
- Дорогой мой, прежде чем расстраиваться, надо выяснить, насколько это верно. Удобно тебе зайти к нему?
- Было время - заходил запросто.
Сэр Лоренс кивнул:
- Мне все известно. Но ведь с тех пор прошло столько лет.
Майкл тускло улыбнулся:
- Я подозревал, что вы кое-что заметили, но не был уверен. После отъезда Уилфрида на Восток мы виделись редко. Все же зайти могу...
Майкл запнулся, потом прибавил:
- Если это правда, он, вероятно, все рассказал Динни. Он не мог сделать ей предложение, не сказав.
Сэр Лоренс пожал плечами:
- Кто струсил раз, струсит и в другой.
- Уилфрид - одна из самых сложных, упрямых, непонятных натур, какие только бывают на свете. Подходить к нему с обычной меркой - пустое занятие. Но если он и сказал Динни, от нее мы ни слова не добьемся.
Отец и сын взглянули друг на друга.
- Помните, в нем много героического, но проявляется оно там, где не нужно: он ведь поэт.
Бровь сэра Лоренса задергалась: верный признак того, что он пришел к определенному решению.
- Придется заняться этой историей вплотную. Люди не пройдут мимо нее - не такая у них природа. Мне, конечно, нет дела до Дезерта...
- Мне есть, - возразил Майкл.
- ...но я беспокоюсь о Динни.
- Я тоже. Впрочем, она поступит так, как сочтет нужным, папа, и переубеждать ее - напрасный труд.
- Это одно из самых неприятных событий в моей жизни, - с расстановкой вымолвил сэр Лоренс. - Итак, мой мальчик, пойдешь ты к нему или сходить мне?
- Пойду, - со вздохом ответил Майкл.
- Он скажет тебе правду?
- Да. Останетесь обедать?
Сам Лоренс покачал головой:
- Боюсь встречаться с Флер, пока у меня на душе эта забота. Я полагаю, тебе не нужно напоминать, что до твоего разговора с ним никто ничего не должен знать, даже она?
- Разумеется. Динни еще у вас?
- Нет, вернулась в Кондафорд.
- Ее семья! - воскликнул Майкл и свистнул.
Ее семья! Эта мысль не оставляла его за обедом, во время которого Флер завела речь о будущем Кита. Она склонялась к тому, чтобы отдать его в Хэрроу, так как Майкл и его отец учились в Уинчестере. Майклу нравились оба варианта, и вопрос все еще оставался открытым.
Поздно вечером в гостиной на Маунт-стрит ее тетка неожиданно воскликнула:
- Лоренс посмотри на Динни! Динни, ты влюблена?
- Вы застали меня врасплох, тетя Эм. Да.
- Кто он?
- Уилфрид Дезерт.
- Я же говорила Майклу, что этот человек попадет в беду. А он тебя тоже любит?
- Он настолько любезен, что утверждает это.
- Ах, боже мой! Я выпью лимонаду. Кто из вас сделал предложение?
- Фактически он.
- Говорят, у его брата не будет потомства.
- Бога ради, тетя Эм, не надо!
- Почему? Поцелуй меня.
Через плечо тетки Динни посмотрела на дядю. Тот молчал.
Позже, когда она направилась к дверям, он остановил ее:
- Ты думаешь, что делаешь, Динни?
- Да. Вот уже девятый день.
- Не хочу быть дядей-брюзгой, но все-таки спрошу: тебе известны его отрицательные стороны?
- Вероисповедание, Флер, Восток. Что еще?
Сэр Лоренс пожал худыми плечами:
- Эта история с Флер стоит у меня поперек горла, как сказал бы старый Форсайт. Тот, кто позволит себе такое по отношению к другу, которого вел к алтарю, не может быть верным мужем.
Динни вспыхнула.
- Не сердись, дорогая... Мы просто все очень любим тебя.
- Он откровенно рассказал мне все, дядя.
Сэр Лоренс вздохнул.
- Тогда, я полагаю, говорить больше не о чем. Но, прошу тебя, загляни вперед, пока еще не поздно. Существуют сорта фарфора, которые нельзя склеить. По-моему, ты сделана из такого же материала.
Динни улыбнулась, поднялась к себе, и мысли ее немедленно возвратились к тому, что произошло.
Теперь ей было нетрудно представить себе физическое упоение любовью и не казалось больше невозможным открыть свою душу другому. Любовные истории, о которых она читала, любовные отношения, которые она видела, - каким пресным все это было в сравнении с ее чувством! А ведь она знает Уилфрида всего девять дней, если не считать мимолетной встречи десять лет тому назад! Неужели все эти годы над нею тяготело то, что называют комплексом? Или любовь, этот дикий цветок, чьи семена разносит ветер пустыни, всегда приходит внезапно?
Она долго сидела так, полураздетая, зажав руки между коленями, опустив голову, опьяняя себя наркотиком воспоминаний, и ей казалось - странное чувство! - что вся любовь, которая существует в мире, заключена сейчас в ней одной, сидящей на этой купленной у Палбреда с Тоттенхемкорд-род кровати.
VIII
Кондафорд, словно выражая недовольство всеми этими любовными перипетиями и оплакивая утрату двух своих дочерей, встретил Динни мелким дождем.
Девушка нашла, что ее родители усиленно стараются не "разводить трагедий" по поводу отъезда Клер, и возымела надежду, что они будут держаться так же и в отношении ее самой. Чувствуя себя, по своему же выражению, "чересчур огорожанившейся", она решила пройти испытание водой перед ордалией окончательного объяснения и отправилась побродить. Кроме того, к обеду ожидались Хьюберт и Джин, их надо было встретить, и Динни хотела убить двух зайцев сразу. Капли дождя, падавшие ей на лицо, хмельной запах земли, голоса кукушек и вид деревьев, одни из которых уже успели расцвести, а другие только начинали зеленеть, освежили ее тело и повергли в уныние ее сердце. Девушка по тропинке углубилась в лес. Он состоял из буков и ясеней; кое-где попадался английский тис, так как почва была известковатой. Дождь накрапывал чуть-чуть, с листвы не капало, и тишину нарушал лишь частый стук дятла. Динни, если не считать раннего детства, была за границей трижды - в Италии, в Париже, в Пиренеях и всякий раз возвращалась домой еще более влюбленной в Англию и в Кондафорд. Теперь она не знала, куда лежит ее путь. Нет сомнения, впереди пески, смоковницы, молчаливые фигуры у колодцев, плоские крыши, волоса муэдзинов, взгляды из-под чадры. Но Уилфрид, конечно, почувствует прелесть Кондафорда и согласится время от времени гостить в нем. Отец Дезерта жил в замке, построенном словно напоказ, но, к всеобщему огорчению, закрыл доступ туда и никому его не показывал. Отчий замок, Итон, Лондон - вот и все, что Уилфрид, который провел четыре г, ода на войне и восемь лет на Востоке, знает об Англии.
"Мне предстоит открыть ему Англию, а он откроет мне Восток", - подумала Динни.
В ноябре прошлого года буря повалила несколько буков. Глядя на их обнаженные разлапые корни, Динни вспомнила, как Флер говорила, что продать лес - единственный способ выполнить последний долг перед детьми. Но отцу Динни только шестьдесят два! Как вспыхнули щеки Джин в день приезда, когда тетя Эм процитировала: "Плодитесь и размножайтесь"! Она ждет ребенка! Разумеется, сына, - Джин из тех женщин, у которых родятся мальчики. Еще одно поколение Черрелов по прямой линии!
А вдруг у нее с Уилфридом тоже будет малыш? Что тогда? С детьми кочевать нельзя. Тревога и неуверенность охватили Динни. Будущее - сплошное белое пятно на карте! Мимо застывшей на месте девушки пробежала белка и взобралась на дерево. Динни с улыбкой проводила взглядом проворного рыженького зверька с пушистым хвостом. Слава богу, Уилфрид любит животных. "Аллах и тот в свой рай ослов пускает". Он не может не полюбить Кондафорд, его лесных птиц, рощи, ручьи, высокие окна, магнолии, голубей и зеленые пастбища! Но понравятся ли ему ее родные - Отец, мать, Хьюберт, Джин? Понравится ли он им? Нет, им он не понравится - слишком непринужден, порывист, горек, прячет все лучшее, что в нем есть, словно стыдится этого. Они не оценят его поклонения красоте, а переход в другую веру повергнет их в удивление и замешательство, даже если они не узнают того, что он ей рассказал.
В Кондафорде не было ни дворецкого, ни электричества, и Динни выбрала для объяснения тот момент, когда горничные, поставив графины и десерт на озаренный свечами стол из полированного ореха, удалились.
- Простите, что отвлекаю вас личными делами, - внезапно объявила Девушка. - Я помолвлена.
Сначала никто не ответил. Каждый из четырех присутствовавших привык думать и говорить, хотя это не всегда одно и то же, что Динни создана Для брака; поэтому они могли только радоваться, что она выходит замуж. Затем Джин спросила:
- С кем, Динни?
- С Уилфридом Дезертом, вторым сыном лорда Маллиена... Он был шафером Майкла...
- О! Но...
Динни обвела взглядом трех остальных. Лицо отца невозмутимо, что вполне естественно, - он понятия не имеет об этом молодом человеке; тонкие черты ее матери выражают вопрос и тревогу; Хьюберт, казалось, с трудом подавляет раздражение.
Наконец леди Черрел спросила:
- Динни, давно ты знакома с ним?
- Всего десять дней, но мы виделись ежедневно. Боюсь, что это любовь с первого взгляда, как и у тебя, Хьюберт. Мы помнили друг друга со свадьбы Майкла.
Хьюберт уставился в свою тарелку:
- Известно ли тебе, что он перешел в мусульманство? По крайней мере, в Хартуме шли такие разговоры.
Динни кивнула.
- Неужели? - воскликнул генерал.
- В том-то и беда, сэр.
- Зачем он это сделал? Динни чуть не брякнула: "Не все ли равно - ислам или христианство, если ты неверующий!" - но вовремя спохватилась. Вряд ли это было бы особенно лестной рекомендацией.
- Не понимаю людей, меняющих веру, - резко бросил генерал.
- Я вижу, что новость не вызвала особого восторга, - пробормотала Динни.
- До восторгов ли тут? Мы ведь его совсем не знаем, дорогая.
- Ты права, мама. Можно мне пригласить его сюда? Он в состоянии содержать семью, и тетя Эм говорит, что у его брата не будет потомства.
- Динни! - остановил ее генерал.
- Я шучу, дорогой.
- Но он же вроде бедуина: вечно кочует, а это уже не шутки, - отозвался Хьюберт.
- Кочевать можно и вдвоем, Хьюберт.
- Ты всегда говорила, что тебе тяжело даже на время уезжать из Кондафорда.
- Я помню, как ты говорил, Хьюберт, что не видишь ничего хорошего в браке. Я уверена, что в свое время и вы с отцом, мама, говорили то же самое. Но разве вы утверждали это потом?
- Злючка! - отпарировала Джин, и это простое слово положило конец сцене.
Однако перед сном Динни зашла к матери и снова спросила:
- Значит, я могу пригласить Уилфрида?
- Разумеется, и когда захочешь. Мы будем рады познакомиться с ним.
- Я понимаю, мама, этот удар последовал слишком быстро за браком Клер. Но вы же знали, что рано или поздно я уйду от вас.
Леди Черрел вздохнула:
- Догадывались.
- Я забыла сказать, что он поэт, и притом настоящий.
- Поэт? - переспросила ее мать, словно не хватало только этого штриха, чтобы довершить ее опасения.
- В Вестминстерском аббатстве немало поэтов. Но не беспокойся, он туда не попадет.
- Различие в религии - очень серьезное обстоятельство, Динни, особенно когда дело касается детей.
- Почему, мама? Говорить о религиозных убеждениях человека, пока он не стал взрослым, просто смешно. Кроме того, к тому времени, когда подрастут мои дети, если они у меня будут, вопрос станет чисто академическим.
- Динни!
- Он уже почти стал им, если не считать узких религиозно настроенных кругов. Для нормальных людей религия все больше превращается в этическую проблему.
- Я слишком мало знаю, чтобы судить об этом, да и ты тоже.
- Мамочка, милая, погладь меня по голове.
- Ох, Динни, как мне хочется думать, что ты сделала разумный выбор!
- Не я, а меня выбрали, мама.
Динни чувствовала, что вряд ли успокоила мать таким способом, но, не зная другого, поцеловала ее на сон грядущий и ушла.
У себя в комнате она села и написала:
"Кондафорд. Пятница.
Дорогой мой,
Это бесспорно и безоговорочно первое любовное письмо в моей жизни, поэтому я едва ли сумею выразить мои чувства. По-моему, будет довольно, если я просто скажу: "Люблю тебя". Я объявила родным радостную весть. Она, естественно, заставила их призадуматься и пробудила в них желание поскорее тебя увидеть. Когда ты приедешь? Если ты будешь со мной, вся эта история перестанет мне казаться только прекрасным сном наяву. Жизнь у нас здесь простая. Мы, пожалуй, не стали бы жить на широкую ногу, даже если бы на это были средства. Три горничные, шофер и два егеря - вот и вся наша прислуга. Я думаю, что моя мать тебе понравится, и не думаю, что ты сойдешься с моим отцом и братом, хотя, надеюсь, его жена Джин расшевелит твое поэтическое воображение: она удивительно яркая женщина. Сам же Кондафорд тебе полюбится, - в этом я уверена. Тут чувствуется подлинная старина. У нас можно поездить верхом; мы с тобой будем бродить и болтать, и я покажу тебе все мои любимые уголки и местечки. Погода, надеюсь, будет хорошая, - ведь ты так любишь солнце. Здесь для меня сейчас пасмурен каждый день, с тобой же любой станет погожим. Комната, которая тебе предназначена, - на отлете; в ней царит прямо-таки неземная тишина. К ней ведут пять веерообразных ступеней, и называется она комнатой священника, потому что в ней был замурован Энтони Черрел, брат Джилберта, владевшего Кондафордом при Елизавете. Пищу ему Доставляли в корзинке, которую на веревке спускали ночью к его окну. Он был священник и видный католик, а Джилберт, хотя и перешел в протестантство, любил брата больше, чем религию, как и подобает порядочному человеку. Энтони скрывался там три месяца, а потом, однажды ночью, брат разобрал стену, переправил его через весь остров до самой Бьюли-ривер и посадил на флюгер. Стену, чтобы не вызвать подозрений, восстановили, и окончательно снес ее лишь мой прадед, последний из нашего рода, кто располагал более или менее значительными средствами. Стена действовала ему на нервы, и он с ней быстро разделался. Внизу, под ступенями, есть ванная. Окно, разумеется, расширили, и вид из него изумительный, особенно сейчас, когда цветут сирень и яблони. У меня самой (если тебе это интересно) комната узкая и похожа на келью, но выходит она прямо на луга и холмы, за которыми виден лес. Я живу в ней с семи лет и не променяю ни на какую другую, пока ты не подаришь мне
... на радость и на утешенье
Свет звезд по ночам, по утрам птичье пенье. Я склонна считать маленького "Стивенсона" своим любимым стихотворением; как видишь, во мне тоже есть что-то от кочевницы, хотя по натуре я домоседка. Между прочим, мой отец глубоко чувствует природу, любит животных, птиц и деревья. Мне кажется, большинство военных похожи на него, как это ни странно. Но, разумеется, они воспринимают лишь видимую и познаваемую, а не эстетическую сторону природы. Они усматривают в фантазии лишь проявление известной ненормальности. Я подумывала, не подсунуть ли нашим книжку твоих стихов, но решила, что, в общем, не стоит: они могут понять тебя слишком буквально. Человек всегда больше располагает к себе, чем его произведения. Уснуть не надеюсь, - сегодня, в первый раз с сотворения мира, я не видела тебя. Спокойной ночи, дорогой мой, желаю счастья и целую.
Твоя Динни.
P.S. Для тебя выбрана фотография, на которой я больше всего похожа на ангела, то есть та, где мой нос меньше всего вздернут. Пошлю ее завтра, а пока вот тебе два моментальных снимка. Когда же, сэр, я получу вашу карточку?
Так закончился этот отнюдь не лучший день ее жизни.
IX
Сэр Лоренс Монт, недавно избранным членом Бэртон-клуба, вследствие чего он вышел из "Аэроплана" и остался лишь в так называемом "Снуксе", "Кофейне" и "Партенеуме", любил повторять, что, если он проживет еще лет десять, каждое посещение одного из этих клубов будет стоить ему целых двенадцать шиллингов шесть пенсов.
Однако на другой день после того, как Динни объявила ему о своей помолвке, он зашел в "Бэртон", взял список членов и открыл на букве "Д". Так и есть: "Высокочт. Уилфрид Дезерт". Это естественно - клуб по традиции стремится монополизировать путешественников.
- Мистер Дезерт навещает вас? - спросил баронет у швейцара.
- Да, сэр Лоренс, он несколько раз был на прошлой неделе, хотя до этого я не видел его несколько лет.
- Да, он большей частью живет за границей. Когда он обычно приходит?
- Чаще всего к обеду, сэр Лоренс.
- Ясно. А мистер Масхем здесь?
Швейцар покачал головой:
- Сегодня скачки в Ньюмаркете, сэр Лоренс.
- Да, конечно! Как это вы все запоминаете?
- Привычка, сэр Лоренс.
- Завидую.
Сэр Лоренс повесил шляпу и некоторое время постоял в холле, глядя, как телетайп отстукивает биржевой курс. Безработица и налоги растут, а денег на автомобили и развлечения тратится все больше. Миленькое положеньице! Затем он направился в библиотеку, рассчитывая, что там-то уж он никого не встретит. И первый, кого он увидел, был Джек Масхем, который из уважения к месту шепотом беседовал в углу с худощавым смуглым человечком.
"Это объясняет, почему я никогда не могу найти упавшую запонку, - подумал сэр Лоренс, - Мой друг швейцар был так уверен, что Джек в Ньюмаркете, а не у этих полок, что принял его за другого, когда тот все-таки явился".
Он взял томик "Арабских ночей" Бертона, позвонил и заказал чай, но не успел уделить внимание ни книге, ни напитку, как оба собеседника покинули свой угол и подошли к нему.
- Не вставай, Лоренс, - с некоторой томностью произнес Джек Масхем. Телфорд Юл - сэр Лоренс Монт, мой кузен.
- Я читал ваши сенсационные романы, мистер Кл, - сказал сэр Лоренс и подумал: "Странная личность!"
Худой смуглый человек с обезьяньим лицом осклабился и ответил:
- Жизнь бывает сенсационнее всякого романа.
- Юл вернулся из Аравии, - пояснил Джек Масхем с обычным для него видом человека, над которым не властно ни время, ни пространство. - Он разнюхивал, нельзя ли там раздобыть парочку чистокровных арабских кобыл, чтобы использовать их у нас. Жеребцы есть, маток не достать. В Неджде сейчас такое же положение, как в те времена, когда писал Палгрейв. Все же дело, по-моему, двинулось. Владелец лучшего табуна требует самолет, но, если мы забросим туда бильярд, ему наверняка придется расстаться по крайней мере с одной дочерью солнца.
- Боже правый, какие низкие методы! - усмехнулся сэр Лоренс. - Все мы становимся иезуитами, Джек.
- Юл видел там интересные вещи. Кстати, об одной из них я хочу с тобой поговорить. Разрешишь присесть?
Он опустился в кресло и вытянулся во всю длину; смуглый человек уселся на другое, устремив черные мигающие глаза на сэра Лоренса, который инстинктивно насторожился.
- Когда Юл был в аравийской пустыне, - продолжал Джек Масхем, - бедуины рассказали ему о смутных слухах насчет одного англичанина, которого арабы якобы поймали и вынудили перейти в мусульманство. Юл поскандалил с ними, заявив, что никто из англичан не способен на такое. Но когда он вернулся в Египет и вылетел в Ливийскую пустыню, он встретил Другую шайку бедуинов, возвращавшихся с юга, и услышал от них ту же самую историю, только в более подробном изложении - они утверждали, что это случилось в Дарфуре, и назвали даже имя отступника - Дезерт. Когда же Юл попал в Хартум, он услышал, что весь город только и говорит о том, что молодой Дезерт принял ислам. Юл, естественно, сделал из всего этого логические выводы. Но, конечно, весь вопрос в том, как это произошло. Одно дело переменить веру по доброй воле, другое - отречься от прежней под пистолетом. Англичанин, совершающий подобный поступок, предает всех нас.
Сэр Лоренс, который в продолжение речи своего кузена перепробовал все известные ему способы вставлять монокль, выронил его и сказал:
- Дорогой Джек, неужели ты не понимаешь, что, если человек принял мусульманство в мусульманской стране, молва обязательно представит дело так, как будто его к этому принудили.
Джек, извивавшийся на самом краю своего кресла, возразил:
- Я сперва так и подумал, но последние сведения были чрезвычайно определенными. Мне сообщили даже имя шейха, который заставил его отречься, и месяц, когда это случилось. Я выяснил также, что мистер Дезерт действительно вернулся из Дарфура вскоре по истечении упомянутого месяца. Возможно, ничего и не было. Но так или иначе, мне незачем объяснять вам, что такого рода история, если она своевременно не опровергнута, обрастает сплетнями и вредит не только этому человеку, но и нашему общему престижу. Мне кажется, наш долг - поставить мистера Дезерта в известность о слухах, которые распространяют о нем бедуины.
- Кстати, он сейчас здесь, - мрачно бросил сэр Лоренс.
- Знаю, - ответил Джек Масхем, - Я видел его на днях, и он член этого клуба.
Беспредельное уныние волной захлестнуло сэра Лоренса. Вот они, последствия злосчастного решения Динни! Динни была дорога этому ироничному, независимому в суждениях и разборчивому в привязанностях человеку. Она поразительно украшала его давно установившееся представление о женщинах. Не будь он ее дядей по браку, он мог бы даже влюбиться в нее, если бы снова стал молодым.
Пауза продолжалась. Сэр Лоренс отчетливо сознавал, что оба его собеседника чувствуют себя крайне неловко, и, странное дело, их замешательство лишь усугубляло в его глазах серьезность положения. Наконец он сказал:
- Дезерт был шафером моего сына. Я должен поговорить с Майклом.
Мистер Юл, надеюсь, воздержится пока от дальнейших шагов.
- Непременно, - ответил К, л. - Хочу верить, что все это только сплетни. Мне нравятся его стихи.
- А ты, Джек?
- Мое дело сторона. Но я не примирюсь с мыслью, что англичанин способен на такой поступок, пока не буду убежден в бесспорности этого факта так же, как в существовании собственного носа. Вот все, что могу сказать. Юл, если мы хотим поспеть на ройстонский поезд, нам пора двигаться.
Оставшись в одиночестве, сэр Лоренс не встал с кресла. Ответ Джека
Масхема расстроил его еще больше. Он доказывал, что, если наихудшие опасения подтвердятся, рассчитывать на снисходительность "настоящих саибов" не придется. Наконец сэр Лоренс поднялся, взял с полки небольшой томик, снова сел и начал его перелистывать. Это были "Индийские стих"!" сэра Альфреда Лайела, а поэма, которую разыскивал баронет, называлась "Богословие перед казнью".
Он прочел ее, поставил книгу на место и стоял, потирая подбородок. Вещь, конечно, написана лет сорок с лишним тому назад, но можно не сомневаться, что взгляды, выраженные в ней, ни на йоту не изменились. Существует еще стихотворение Доила о капрале Восточно-Кентского полка, который, когда его привели к китайскому генералу и предложили под страхом смерти поцеловать землю у ног врага, ответил: "В нашем полку так не принято!" - и погиб. Что поделаешь! Такое поведение и сейчас - закон для людей, принадлежащих к определенной касте и чтящих традиции. Война подтвердила это на бесчисленных примерах. Неужели молодой Дезерт действительно изменил традициям? Невероятно! А вдруг он в самом деле трус, несмотря на свой образцовый послужной список? Или, может быть, бьющая из него ключом горечь довела его до полного цинизма и он попрал традицию только ради того, чтобы ее попрать?
Сэр Лоренс напряг все свои духовные способности и попробовал поставить себя перед аналогичным выбором. Но он был неверующим, и единственный вывод, который ему удалось сделать, сводился к следующему: "Мне бы страшно не хотелось, чтобы на меня оказали давление в таком вопросе". Понимая, что это заключение ни в коей мере не соответствует важности проблемы, он спустился в холл, закрылся в телефонной кабине и позвонил Майклу. Затем, опасаясь оставаться в клубе дольше: того и глядишь наскочишь на самого Дезерта, взял такси и отправился на Саутсквер.
Майкл только что вернулся из палаты, столкнулся с отцом в холле, и сэр Лоренс изъявил желание уединиться с сыном в его кабинете, интуитивно чувствуя, что Флер при всей ее проницательности не подходит роль участницы совещания по столь щекотливому пункту. Он начал с того, что объявил о помолвке Динни. Майкл выслушал это сообщение с такой странной смесью удовлетворения и тревоги, какая не часто выражается на человеческом лице.
- Что за плутовка! Как она умеет прятать концы в воду! - воскликнул он, - Флер - та заметила, что Динни в последние дни выглядит уж как-то особенно невинно, но я сам никогда бы не подумал. Мы слишком привыкли к ее безбрачию. Помолвлена, да еще с Уилфридом! Ну что ж, теперь, надеюсь, парень покончит с Востоком.
- Остается еще вопрос о его вероисповедании, - мрачно вставил сэр Лоренс.
- Не понимаю, какое это имеет значение. Динни - не фанатичка. Зачем Уилфрид переменил веру? Вот уж не предполагал, что он религиозен. Меня это прямо-таки ошеломило.
- Тут дело посложнее.
Когда сэр Лоренс кончил рассказывать, уши у Майкла стояли торчком и лицо было совершенно подавленное.
- Ты знаешь его ближе, чем кто бы то ни было, - закончил сэр Лоренс. - Твое мнение?
- Мне тяжело так говорить, но возможно, что это правда. Для Уилфрида это, пожалуй, даже естественно, хотя никто никогда не поймет - почему. Ужасная неприятность, папа, тем более что здесь замешана Динни.
- Дорогой мой, прежде чем расстраиваться, надо выяснить, насколько это верно. Удобно тебе зайти к нему?
- Было время - заходил запросто.
Сэр Лоренс кивнул:
- Мне все известно. Но ведь с тех пор прошло столько лет.
Майкл тускло улыбнулся:
- Я подозревал, что вы кое-что заметили, но не был уверен. После отъезда Уилфрида на Восток мы виделись редко. Все же зайти могу...
Майкл запнулся, потом прибавил:
- Если это правда, он, вероятно, все рассказал Динни. Он не мог сделать ей предложение, не сказав.
Сэр Лоренс пожал плечами:
- Кто струсил раз, струсит и в другой.
- Уилфрид - одна из самых сложных, упрямых, непонятных натур, какие только бывают на свете. Подходить к нему с обычной меркой - пустое занятие. Но если он и сказал Динни, от нее мы ни слова не добьемся.
Отец и сын взглянули друг на друга.
- Помните, в нем много героического, но проявляется оно там, где не нужно: он ведь поэт.
Бровь сэра Лоренса задергалась: верный признак того, что он пришел к определенному решению.
- Придется заняться этой историей вплотную. Люди не пройдут мимо нее - не такая у них природа. Мне, конечно, нет дела до Дезерта...
- Мне есть, - возразил Майкл.
- ...но я беспокоюсь о Динни.
- Я тоже. Впрочем, она поступит так, как сочтет нужным, папа, и переубеждать ее - напрасный труд.
- Это одно из самых неприятных событий в моей жизни, - с расстановкой вымолвил сэр Лоренс. - Итак, мой мальчик, пойдешь ты к нему или сходить мне?
- Пойду, - со вздохом ответил Майкл.
- Он скажет тебе правду?
- Да. Останетесь обедать?
Сам Лоренс покачал головой:
- Боюсь встречаться с Флер, пока у меня на душе эта забота. Я полагаю, тебе не нужно напоминать, что до твоего разговора с ним никто ничего не должен знать, даже она?
- Разумеется. Динни еще у вас?
- Нет, вернулась в Кондафорд.
- Ее семья! - воскликнул Майкл и свистнул.
Ее семья! Эта мысль не оставляла его за обедом, во время которого Флер завела речь о будущем Кита. Она склонялась к тому, чтобы отдать его в Хэрроу, так как Майкл и его отец учились в Уинчестере. Майклу нравились оба варианта, и вопрос все еще оставался открытым.