Страница:
Динни с изумлением увидела, что судья тут же взял какой-то лежавший перед ним на бюро документ и погрузился в изучение его.
"А ведь он славный старик!" - подумала девушка и перевела глаза на присяжных, встававших со своих мест. Теперь, когда ее сестра и Тони Крум прошли через все испытания, она утратила интерес к происходящему, как, впрочем, и публика, которой на сегодняшнем заседании почти не было.
"Люди приходят сюда только затем, чтобы полюбоваться, как мучат других", - мелькнула у нее горькая мысль.
Чей-то голос сказал:
- Если вам нужна Клер, она сидит в присутствии по морским делам.
Дорнфорд в парике и мантии сел рядом с Динни:
- Какое резюме сделал судья?
- Очень хорошее.
- Он вообще добрый человек.
- Зато на воротниках адвокатов следовало бы крупными буквами напечатать: "Доброта - качество, излишек которого не вредит".
- С таким же успехом можно выгравировать это на ошейниках ищеек, взявших след. Но даже теперешний суд лучше того, каким он был раньше.
- Очень рада.
Дорнфорд молча смотрел на нее, и девушка подумала: "Парик идет к его загорелому лицу".
Генерал перегнулся через нее:
- Какой срок дается для уплаты, Дорнфорд?
- Обычно две недели, но его можно продлить.
- Исход дела предрешен, - мрачно объявил генерал. - Зато она отделается от Корвена!
- А где Тони Крум? - осведомилась Динни.
- Я видел его, когда входил. Стоит в коридоре у окна сразу за дверью. Вы его легко найдете. Хотите, я схожу передам ему, чтобы он подождал?
- Пожалуйста.
- После суда прошу вас всех зайти ко мне.
Они кивнули, Дорнфорд вышел и больше не вернулся.
Динни и ее отец сидели и ждали. Появился судебный пристав и передал судье записку; тот что-то написал на ней, и пристав унес ее обратно к присяжным. Почти немедленно после этого возвратились и они.
Широкое доброе лицо женщины, похожей на экономку, казалось обиженным, словно с ней в чем-то не посчитались, и Динни мгновенно поняла, что сейчас будет.
- Вынесен ли ваш вердикт единогласно, господа присяжные?
Старшина поднялся:
- Да, единогласно.
- Считаете ли вы ответчицу виновной в прелюбодеянии с соответчиком?
- Да.
- Считаете ли вы соответчика виновным в прелюбодеянии с ответчицей?
"Разве это не одно и то же?" - удивилась про себя Динни.
- Да.
- Какое возмещение должен, по-вашему, уплатить соответчик?
- Мы полагаем, что он должен оплатить только судебные издержки сторон.
"Чем больше любишь, тем больше платишь", - мелькнуло в голове у Динни. Не обращая больше внимания на слова судьи, она что-то шепнула отцу и выскользнула в коридор.
Крум стоял, прислонясь к окну, и Динни показалось, что она никогда не видела фигуры, исполненной такого отчаяния.
- Ну что, Динни?
- Мы проиграли. Возмещение ущерба не взыскивается, платим только судебные издержки. Выйдем, мне нужно с вами поговорить.
Они молча вышли.
- Пойдем посидим на набережной.
Крум усмехнулся:
- На набережной? Замечательно!
Больше они не сказали ни слова, пока не уселись под платаном, листва которого из-за холодной весны еще не успела окончательно распуститься.
- Скверно! - сказала Динни.
- Я выглядел форменным болваном. Теперь хоть этому конец.
- Вы что-нибудь ели за последние два дня?
- Наверно. Пил во всяком случае много.
- Что вы собираетесь делать дальше, мой дорогой мальчик?
- Съезжу поговорю с Джеком Масхемом и постараюсь подыскать себе работу где-нибудь вне Англии.
Динни сообразила, что взялась за дело не с того конца. Пока она не знает намерений Клер, предпринимать ничего нельзя.
- Конечно, от советов мало пользы, - опять начала она, - но не могли бы вы подождать с месяц, прежде чем что-либо решать?
- Не знаю, Динни.
- Прибыли матки?
- Еще нет.
- Но не бросать же вам дело, не начав его?
- По-моему, у меня теперь только одно дело - как-нибудь и гденибудь просуществовать.
- Мне ли не знать, что вы чувствуете! Но все-таки не поддавайтесь отчаянию. Обещаете? До свиданья, мой дорогой, я тороплюсь.
Девушка поднялась и крепко пожала ему руку.
Придя к Дорнфорду, она застала там отца, Клер и "очень молодого" Роджера.
У Клер было такое лицо, словно случившееся произошло не с нею, а с кем-то другим.
Генерал расспрашивал адвоката:
- Сколько составят издержки, мистер Форсайт?
- Думаю, что около тысячи.
- Тысяча фунтов за то, что люди сказали правду! Мы не можем допустить, чтобы Крум заплатил больше, чем придется на его долю. У него же за душой ни пенса!
"Очень молодой" Роджер взял понюшку.
- Ну, - объявил генерал, - пойду, а то жена совсем извелась. Динни, мы возвращаемся в Кондарфорд дневным поездом. Едешь с нами?
Динни кивнула.
- Отлично! Весьма вам признателен, мистер Форсайт. Значит, постановление о разводе будет к началу ноября? До свиданья.
Генерал ушел, и Динни, понизив голос, спросила:
- Теперь, когда все кончилось, скажите откровенно, что вы об этом думаете?
- То же, что и раньше: если бы на месте вашей сестры были вы, мы выиграли бы.
- Меня интересует другое, - холодно уточнила Динни. - Верите вы им или нет?
- В целом - да.
- Дальше этого юрист, очевидно, не может пойти?
"Очень молодой" Роджер усмехнулся:
- Никто не скажет правды, не умолчав при этом о чем-нибудь.
"Совершенно верно", - подумала Динни и спросила:
- Можно вызвать такси?
В машине Клер попросила:
- Сделаешь для меня кое-что, Динни? Привези мои вещи на Мьюз.
- С удовольствием.
- Кондафорд сейчас не для меня. Ты видела Тони?
- Да.
- Как он?
- Скверно.
- Скверно... - с горечью повторила Клер. - А что я могла сделать, когда они на меня накинулись? Во всяком случае, ради него я солгала.
Динни, не глядя на сестру, спросила:
- Можешь ты мне честно сказать, что у тебя за чувство к нему?
- Скажу, когда сама разберусь.
- Тебе надо поесть, дорогая.
- Да, я проголодалась. Я вылезу здесь, на Оксфорд-стрит. Когда ты приедешь с вещами, я уже приведу квартиру в порядок. Меня так клонит в сон, что я, кажется, проспала бы целые сутки, хотя, наверно, и глаз не сомкну. Если вздумаешь разводиться, Динни, не опротестовывай иск, иначе будешь потом думать, что отвечала на суде не так, как надо.
Динни сжала сестре локоть и велела шоферу ехать на Саут-сквер.
XXXIV
После боя дышится еще тяжелей, чем во время него. Вы упорно думаете о том, что "отвечали не так, как надо", и теряете всякую охоту жить. Основной закон существования доведен до его логического и - выиграли вы или проиграли - не удовлетворяющего вас конца. Игрушка сломана, а сами вы опустошены и обессилены. Хотя Динни пришлось только наблюдать за боем, она пребывала именно в таком состоянии. Сознавая, что она бессильна чем-нибудь помочь сестре, девушка опять занялась свиньями и провела в трудах целую неделю, после чего получила следующее письмо:
"Кингсон, Кэткот и Форсайт.
Олд Джуэри.
17 мая 1932.
Дорогая мисс Черрел,
Спешу сообщить Вам, что нам удалось устроить так, что судебные издержки не лягут ни на Вашу сестру, ни на мистера Крума. Буду признателен, если вы возьмете на себя труд успокоить их обоих и Вашего отца на этот счет.
Примите уверения в моей искренней преданности Вам, дорогая мисс Черрел.
Ваш Роджер Форсайт".
Это письмо, прибывшее теплым погожим утром, когда в воздухе разносился шум косилки и аромат травы, заинтриговало девушку, хотя Динни терпеть не могла этого слова. Она отошла от окна и объявила:
- Папа, адвокаты сообщают, чтобы мы не волновались насчет судебных издержек. Они все уладили.
- Как!
- Они об этом не пишут, но просят успокоить тебя.
- Не понимаю юристов, - буркнул генерал. - Но раз они так говорят, значит, все в порядке. Очень рад, - я ведь и в самом деле беспокоился.
- Еще бы, дорогой! Налить кофе?
Но Динни все же не перестала доискиваться смысла этого загадочного письма. Может быть, Джерри Корвен сделал какой-то промах, благодаря которому защита вынудила его пойти на соглашение? Кроме того, существует лицо, именуемое "королевским проктором" и наделенное правом кассировать постановление суда. Или здесь что-нибудь другое?
Первой мыслью Динни было поехать к Тони Круму, но девушка отказалась от нее из боязни, что он начнет задавать вопросы, и вместо этого написала ему и Клер. Однако чем больше она вдумывалась в письмо поверенного, тем больше убеждалась, что должна увидеться с "очень молодым" Роджером. Что-то в глубине души не давало ей покоя. Поэтому она условилась с адвокатом, что тот встретится с ней в кафе около Британского музея по пути домой из Сити, и прямо с поезда отправилась туда. Кафе было стильное, явно претендовавшее, насколько это возможно в здании времен Регентства, на сходство с теми кофейнями, в которых когда-то бывали Босуэл и Джонсон. Пол в нем, правда, песком не посыпали, но выглядел он так, как будто был им посыпан. Длинных глиняных трубок посетителю не предлагалось, но к его услугам имелись длинные мундштуки из папье-маше. Мебель была деревянная, освещение слабое. Поскольку выяснить, какое платье носила в те времена прислуга, не удалось, одежда официантов была цвета морской воды. На стенах, отделанных панелями с Тоттенхем-корд-род, были развешаны виды старинных постоялых дворов. Немногочисленные посетители пили чай и курили сигареты. Ни один из них не прибегал к длинному мундштуку. Почти сразу вслед за Динни, прихрамывая, вошел "очень молодой" Роджер со своим обычным видом человека, который стал не тем, чем должен был стать; он обнажил свою тускло-песочную голову, и улыбка осветила его массивный подбородок.
- Китайский или индийский? - спросила Динни.
- То же, что и вы.
- Тогда, пожалуйста, две чашки кофе со сдобными булочками.
- Сдобные булочки! Да это же настоящий пир! Смотрите, какие старинные медные грелки, мисс Черрел. Интересно, продаются они или нет?
- Вы коллекционер?
- От случая к случаю. Нет смысла жить в доме времен королевы Анны, если не можешь хоть немного его украсить.
- А ваша жена это одобряет?
- Нет, ей по душе только модные новшества, бридж и гольф. А у меня руки сами прилипают к старинному серебру.
- У меня тоже, - отозвалась Динни. - Ваше письмо принесло нам всем большое облегчение. Неужели никому из нас в самом деле не нужно платить?
- Да, в самом деле.
Девушка обдумала следующий вопрос, поглядывая на "очень молодого" Роджера сквозь приспущенные ресницы. При всех своих эстетических устремлениях он казался ей на редкость практичным.
- Скажите по секрету, мистер Форсайт, как вам удалось все устроить?
Не причастен ли к этому мой зять?
"Очень молодой" Роджер положил руку на сердце:
- "Язык Форсайта - клад его", смотри "Мармион". Но вам нечего беспокоиться.
- Не могу быть спокойной, пока не узнаю, что он не приложил к этому руку.
- Тогда все в порядке. Корвен тут ни при чем.
Динни молча съела булочку, потом завела разговор о старинном серебре. "Очень молодой" Роджер разразился целой лекцией о различных его марках и обещал сделать из девушки знатока, если она когда-нибудь соберется и проведет у него конец недели.
Расстались они сердечно, и Динни поехала к дяде Эдриену, хотя в глубине души продолжала испытывать какую-то неловкость. В последние дни стало тепло, и деревья оделись пышной листвой. В сквере на площади, где квартировал Эдриен, было так тихо и зелено, словно там прогуливались не люди, а духи. Дома у дяди никого не оказалось.
- Но мистер Черрел обязательно будет к шести, мисс, - уверила девушку горничная.
Динни ждала Эдриена в маленькой комнатке с панелями, полной книг, трубок, фотографий Дианы и обоих детей Ферза. Старый колли составил ей компанию, и девушка сидела, прислушиваясь к шуму лондонских улиц, врывавшемуся сюда через открытое окно. Когда вошел Эдриен, она почесывала собаку за ушами.
- Ну, Динни, вот все и кончилось. Надеюсь, теперь тебе полегче?
Динни протянула ему письмо:
- Мне известно, что Джерри Корвен тут ни при чем. Но вы ведь знаете Юстейса Дорнфорда! Я хочу, чтобы вы потихоньку выпытали у него, не он ли уплатил издержки.
Эдриен пощипал бородку:
- Вряд ли он скажет.
- Кто-то же их уплатил, а кроме него - больше некому. Самой мне идти к нему не хочется.
Эдриен пристально поглядел на племянницу. Лицо у него было серьезное и задумчивое.
- Задача нелегкая, Динни, но я попытаюсь. А что же будет с нашей парочкой?
- Не знаю. Они тоже. Никто не знает.
- Как восприняли процесс твои родители?
- Ужасно рады, что все наконец позади. Теперь это больше их не интересует. Дядя, милый, сообщите мне поскорее, если что-нибудь узнаете, хорошо?
- Разумеется, дорогая. Но боюсь, что попытка будет напрасной.
Динни отправилась на Мелтон-Мьюз и столкнулась с сестрой на пороге ее дома. Щеки Клер пылали, в каждом движении и во всем ее облике чувствовалась нервозность.
- Я пригласила Тони Крума приехать сегодня вечером, - объявила она, когда Динни уже прощалась, спеша на поезд. - Долги надо платить.
- О! - только и смогла выдавить Динни.
Слова сестры не выходили у нее из головы и в автобусе по дороге на Пэддингтонский вокзал, и в буфете, где она съела сандвич, и в вагоне кондафордского поезда. Долги надо платить! Это первое условие самоуважения. А что делать, если судебные издержки покрыл Дорнфорд? Так ли уж драгоценна ее особа? Она отдала Уилфриду все - сердце, надежды, желания. Если Дорнфорда устраивает то, что осталось, - почему бы и нет? Девушка перестала думать о себе и вернулась к мыслям о сестре. Та, наверно, уже расплатилась. Кто нарушил закон однажды, тот должен нарушать его и впредь. И все-таки как легко за несколько минут погубить свое будущее!
Девушка сидела не шевелясь, а поезд с грохотом летел навстречу сгущавшимся сумеркам.
XXXV
Неделя, которую Тоци Крум провел в своем перестроенном коттедже, была ужасна. Показания Корвена на повторном допросе словно выжгли ему душу, и опровержение Клер не смягчило ожога. Молодой человек был склонен к старомодной ревности. Он, конечно, знал, что жена обязана не уклоняться от супружеских объятий; но особые обстоятельства и душевное состояние, в котором пребывала Клер, придавали всему эпизоду нечистоплотный, более того - чудовищный характер. А то, что Тони пришлось давать показания сразу же вслед за таким жестоким ударом, еще больше растравило его рану. Человек прискорбно непоследователен в вопросах пола: Тони сознавал, что он не вправе ревновать, но легче ему от этого не становилось. И теперь, через неделю после суда, получив приглашение Клер, он долго колебался, как поступить - не отвечать вовсе, ответить резко или ответить по-джентльменски, хотя с первой минуты уже знал, что поедет.
С такой путаницей в мыслях и тупой болью в сердце он явился на Мьюз через час после ухода Динни. Клер открыла ему дверь, и они с минуту постояли, молча глядя друг на друга. Наконец она рассмеялась.
- Ну, Тони, смешная история, верно?
- В высшей степени забавная.
- У вас больной вид.
- А у вас прекрасный.
Она действительно была очень хороша в открытом красном платье без рукавов.
- Простите, Клер, я в дорожном костюме. Я не знал, что вы собираетесь выйти.
- А я и не собираюсь. Пообедаем у меня. Можете оставить машину на улице и пробыть здесь, сколько захочется. Теперь уж никто ничего не скажет. Приятно, правда?
- Клер!
- Кладите шляпу и пошли наверх. Я приготовила новый коктейль.
- Воспользуюсь случаем и скажу, что горько сожалею...
- Не будьте идиотом, Тони!
Она поднялась по винтовой лесенке, обернулась и позвала:
- Идите сюда!
Сняв шляпу и автомобильные перчатки, он последовал за ней.
Как ни был Крум удручен и расстроен, он сразу увидел, что комната выглядит так, словно здесь все приготовлено для какой-то церемонии или, может быть, жертвоприношения. На изящно сервированном столике стояли цветы, бутылка с узким горлышком, зеленые бокалы; на кушетке, покрытой нефритово-зеленой тканью, громоздились яркие подушки. Окна, открытые из-за жары, были задернуты шторами, свет затенен. Крум, задыхаясь от неудержимого волнения, устремился к окну.
- Хотя закон нас и благословил, шторы все-таки лучше задернуть, - посоветовала Клер. - Умыться хотите?
Он покачал головой, задернул шторы и сел на подоконник. Клер примостилась на кушетке.
- Мне было стыдно смотреть на вас, когда вы стояли в ложе, Тони. Я в таком долгу перед вами!
- В долгу? Вы мне ничего не должны. Должник - я.
- Нет, я.
Обнаженные, закинутые за голову руки, прелестное тело, слегка запрокинутое лицо, - перед ним было все, о чем он мечтал, к чему стремился долгие месяцы. Клер, бесконечно желанная Клер, как бы говорила ему: "Вот я, можешь меня взять!" Он сидел и не сводил с нее глаз. Ждать этой минуты так страстно и не воспользоваться ею!
- Почему так далеко, Тони?
Он встал. У него дрожали губы и все тело. Он дошел до стола, схватился за спинку стула и посмотрел на нее долгим, пристальным взглядом. Что прячется в темной глубине устремленных на него глаз? Нет, не любовь! Уступчивость из чувства долга? Готовность заплатить по своим обязательствам? Товарищеская снисходительность? Желание поскорее отделаться? Все, что угодно, только не любовь, нежная и сияющая! И вдруг перед ним встала картина: она и Корвен - здесь! Он закрыл лицо рукой, ринулся вниз по железной винтовой лесенке, схватил шляпу и перчатки, выскочил на улицу и прыгнул в машину. Он пришел в себя только на Эксбридж-род и долго не мог понять, как проехал такой перегон без аварии. Он вел себя как форменный идиот! Нет, он вел себя правильно! Ох, какое у нее было изумленное лицо! Принять его за кредитора? Заплатить ему? Там! На той же самой кушетке! Нет! Он исступленно дал газ и чуть не врезался в грузовик, тяжело громыхавший впереди. Спустилась ночь, теплая и лунная. Крум загнал машину за какую-то изгородь и вылез. Прислонился к столбу, набил трубку и закурил. Куда он едет? Домой? Для чего? Для чего ехать вообще? Внезапно в голове у него прояснилось. Он отправится к Джеку Масхему, откажется от места - ив Кению. На дорогу денег хватит, а там подвернется работа. Только не оставаться здесь! К счастью, матки еще не прибыли. Тони перелез через изгородь и опустился на траву. Откинулся назад и посмотрел вверх. Как много звезд! Сколько у него денег? Фунтов пятьдесят, нет, шестьдесят, долгов никаких. Пароход, идущий в Восточную Африку; четвертый, палубный класс. Куда угодно, что угодно, только поскорее отсюда! Ромашки, усеивавшие склон, на котором лежал Тони, медленно светлели в лунном сиянии; воздух был напоен ароматом цветущих трав. Если бы в ее глазах был хоть намек на любовь! Голова Тони опять упала на траву. Она не виновата, что не любит его. Такая уж ему выпала судьба! Домой собрать вещи, запереть двери - и к Масхему! На это уйдет ночь. Повидать адвокатов и, если удастся, Динни. А Клер? Нет! Трубка Крума погасла. Луна и звезды, белые ромашки, аромат травы, наползающие тени, дерновый склон, где он лежал, - ничто больше не приносило ему облегчения. Встать, за что-то приняться, чем-то занять себя до тех пор, пока он не сядет на пароход! Он вскочил, перелез через изгородь и пустил мотор. Он ехал прямо, инстинктивно избегая дороги на Мейденхед и Хенли. Миновал Хай Уайком и обогнул Оксфорд с севера. Древний город был залит светом и, как всегда вечером, особенно красив; Тони въехал в него со стороны Хедингтона и покатил по безлюдной Камнорской дороге. На маленьком старинном Новом мосту через верхнюю Темзу он затормозил. Здесь, в верховьях, извилистая река казалась особенно невозмутимой и чуждой человеческой суете. При свете теперь уже полной луны поблескивали камыши, и ветви ив словно роняли серебро в темневшую под ними воду. В гостинице, на противоположном берегу, еще светилось несколько окон, но обычных звуков граммофона не было слышно. Теперь, когда луна поднялась высоко, звезды казались крошечными проколами в иссиня-фиолетовом покрове неба. Запах заливных лугов и поросших камышом отмелей, которые прогрелись на солнце за эту погожую неделю, защекотал ноздри Крума своей гниловатой сладостью и всколыхнул в нем волну плотского томления, - Тони так часто и так долго мечтал о любовных прогулках с Клер между благоуханных берегов этой извилистей реки. Он рывком включил сцепление и свернул мимо гостиницы на узкую проселочную дорогу. Через двадцать минут он уже стоял на пороге своего коттеджа, глядя на залитую луной комнату, которая семь часов назад, перед его отъездом, была залита солнцем. Вон на полу роман, который он пытался читать; на столе - не убранные после завтрака сыр и фрукты; в углу пара коричневых ботинок, которые он не успел почистить. Толстые потемневшие балки, идущие вдоль низкого потолка над большим старым очагом и очищенные теперь от копоти викторианских времен, медные таганы, оловянные тарелки, кувшины и жбаны, которые он рискнул собирать в надежде, что они понравятся Клер, весь его res angusta domi [12] уныло Приветствовал хозяина. Он вдруг почувствовал себя обессиленным, выпил полстакана разбавленного водой виски, съел несколько бисквитов и опустился в длинное плетеное кресло. Заснул он почти мгновенно, проснулся, когда уже рассвело, и сразу вспомнил, что собирался провести ночь в трудах. Косые лучи солнца заглядывали в комнату. Он допил остатки воды в кувшине и посмотрел на часы. Пять утра! Он распахнул дверь. Над полями стлался рассветный туман. Тони вышел, миновал конюшню и загоны для маток. Тропинка, спускавшаяся к реке, вела через луга, которые пересекались оврагами, поросшими кустарником, и пригорками, покрытыми орешником и ольхой. Роса не выпала, но от травы и кустов остро пахло свежестью.
Не доходя ярдов пятидесяти до берега, он улегся в ложбинке. Все еще спало, проснулись только кролики, пчелы и птицы. Тони лежал на спине, посматривая на траву, кусты и синее утреннее небо, слегка подернутое облачным руном. Из ложбинки было мало что видно, и, может быть, именно поэтому Тони казалось, что здесь, рядом с ним - вся Англия. У его руки дикая пчела погружала хоботок в чашечку цветка; земля источала благоухание, слабое, как аромат гирлянды маргариток, - это пахла удивительно свежая сочная зеленая трава. "Величие, достоинство и мир!" Какая пьеса! Тогда эти слова взволновали его. А публика смеялась. Клер тоже смеялась. "Сентиментально! - сказала она. - Ни в одной стране нет и не будет величия, достоинства и мира". Вероятно, нет; конечно, нет: любая страна, даже его собственная, - это смесь прекрасного и чудовищного, расплывчатое обобщение, воспевая которое драматурги впадают в преувеличения, а журналисты устраивают шумиху. И тем не менее на свете нет второго такого местечка, такой яркой и пахучей травы, такого чуть уловимого благоухания, мягко подернутого облачками неба и пения птиц, - второго такого древнего и вместе с тем молодого края. Пусть люди смеются - он не может. Уехать от такой травы? Он вспомнил, с каким трепетом снова увидел английскую траву полгода тому назад. Бросить работу, раньше чем она начнется, свалить ее на Масхема, который так тепло отнесся к нему!.. Тони перевернулся на живот и прижался щекой к траве. Так запах был еще слышней - не сладкий и не горький, но свежий, бодрящий, родной, запах, знакомый с младенческих лет, запах Англии! Скорей бы привозили маток, скорей бы приняться за дело! Крум сел и прислушался. Ни поездов, ни автомобилей, ни самолетов, ни людей, ни четвероногих - только вдалеке чуть слышное пение птиц, бесконечная, вьющаяся над травой мелодия. Что ж, словами делу не поможешь. Раз тебе чего-то не дано, - значит, не дано!
XXXVI
Не успела Динни уйти, как Эдриен сделал обычное в таких случаях открытие, поняв, что взял на себя нелегкую задачу. Как заставить королевского адвоката проговориться? Как? Отправиться к нему - значит выдать себя. Позвать его к себе, а потом приставать к гостю с расспросами невозможно. Придется подсказать Эм, чтобы она пригласила их обоих к обеду; она, конечно, не откажет, особенно если дать ей понять, что дело касается Динни. Но даже в этом случае... Эдриен посовещался с Дианой и после обеда поехал на Маунт-стрит. Он застал сестру и зятя за игрой в пикет.
"А ведь он славный старик!" - подумала девушка и перевела глаза на присяжных, встававших со своих мест. Теперь, когда ее сестра и Тони Крум прошли через все испытания, она утратила интерес к происходящему, как, впрочем, и публика, которой на сегодняшнем заседании почти не было.
"Люди приходят сюда только затем, чтобы полюбоваться, как мучат других", - мелькнула у нее горькая мысль.
Чей-то голос сказал:
- Если вам нужна Клер, она сидит в присутствии по морским делам.
Дорнфорд в парике и мантии сел рядом с Динни:
- Какое резюме сделал судья?
- Очень хорошее.
- Он вообще добрый человек.
- Зато на воротниках адвокатов следовало бы крупными буквами напечатать: "Доброта - качество, излишек которого не вредит".
- С таким же успехом можно выгравировать это на ошейниках ищеек, взявших след. Но даже теперешний суд лучше того, каким он был раньше.
- Очень рада.
Дорнфорд молча смотрел на нее, и девушка подумала: "Парик идет к его загорелому лицу".
Генерал перегнулся через нее:
- Какой срок дается для уплаты, Дорнфорд?
- Обычно две недели, но его можно продлить.
- Исход дела предрешен, - мрачно объявил генерал. - Зато она отделается от Корвена!
- А где Тони Крум? - осведомилась Динни.
- Я видел его, когда входил. Стоит в коридоре у окна сразу за дверью. Вы его легко найдете. Хотите, я схожу передам ему, чтобы он подождал?
- Пожалуйста.
- После суда прошу вас всех зайти ко мне.
Они кивнули, Дорнфорд вышел и больше не вернулся.
Динни и ее отец сидели и ждали. Появился судебный пристав и передал судье записку; тот что-то написал на ней, и пристав унес ее обратно к присяжным. Почти немедленно после этого возвратились и они.
Широкое доброе лицо женщины, похожей на экономку, казалось обиженным, словно с ней в чем-то не посчитались, и Динни мгновенно поняла, что сейчас будет.
- Вынесен ли ваш вердикт единогласно, господа присяжные?
Старшина поднялся:
- Да, единогласно.
- Считаете ли вы ответчицу виновной в прелюбодеянии с соответчиком?
- Да.
- Считаете ли вы соответчика виновным в прелюбодеянии с ответчицей?
"Разве это не одно и то же?" - удивилась про себя Динни.
- Да.
- Какое возмещение должен, по-вашему, уплатить соответчик?
- Мы полагаем, что он должен оплатить только судебные издержки сторон.
"Чем больше любишь, тем больше платишь", - мелькнуло в голове у Динни. Не обращая больше внимания на слова судьи, она что-то шепнула отцу и выскользнула в коридор.
Крум стоял, прислонясь к окну, и Динни показалось, что она никогда не видела фигуры, исполненной такого отчаяния.
- Ну что, Динни?
- Мы проиграли. Возмещение ущерба не взыскивается, платим только судебные издержки. Выйдем, мне нужно с вами поговорить.
Они молча вышли.
- Пойдем посидим на набережной.
Крум усмехнулся:
- На набережной? Замечательно!
Больше они не сказали ни слова, пока не уселись под платаном, листва которого из-за холодной весны еще не успела окончательно распуститься.
- Скверно! - сказала Динни.
- Я выглядел форменным болваном. Теперь хоть этому конец.
- Вы что-нибудь ели за последние два дня?
- Наверно. Пил во всяком случае много.
- Что вы собираетесь делать дальше, мой дорогой мальчик?
- Съезжу поговорю с Джеком Масхемом и постараюсь подыскать себе работу где-нибудь вне Англии.
Динни сообразила, что взялась за дело не с того конца. Пока она не знает намерений Клер, предпринимать ничего нельзя.
- Конечно, от советов мало пользы, - опять начала она, - но не могли бы вы подождать с месяц, прежде чем что-либо решать?
- Не знаю, Динни.
- Прибыли матки?
- Еще нет.
- Но не бросать же вам дело, не начав его?
- По-моему, у меня теперь только одно дело - как-нибудь и гденибудь просуществовать.
- Мне ли не знать, что вы чувствуете! Но все-таки не поддавайтесь отчаянию. Обещаете? До свиданья, мой дорогой, я тороплюсь.
Девушка поднялась и крепко пожала ему руку.
Придя к Дорнфорду, она застала там отца, Клер и "очень молодого" Роджера.
У Клер было такое лицо, словно случившееся произошло не с нею, а с кем-то другим.
Генерал расспрашивал адвоката:
- Сколько составят издержки, мистер Форсайт?
- Думаю, что около тысячи.
- Тысяча фунтов за то, что люди сказали правду! Мы не можем допустить, чтобы Крум заплатил больше, чем придется на его долю. У него же за душой ни пенса!
"Очень молодой" Роджер взял понюшку.
- Ну, - объявил генерал, - пойду, а то жена совсем извелась. Динни, мы возвращаемся в Кондарфорд дневным поездом. Едешь с нами?
Динни кивнула.
- Отлично! Весьма вам признателен, мистер Форсайт. Значит, постановление о разводе будет к началу ноября? До свиданья.
Генерал ушел, и Динни, понизив голос, спросила:
- Теперь, когда все кончилось, скажите откровенно, что вы об этом думаете?
- То же, что и раньше: если бы на месте вашей сестры были вы, мы выиграли бы.
- Меня интересует другое, - холодно уточнила Динни. - Верите вы им или нет?
- В целом - да.
- Дальше этого юрист, очевидно, не может пойти?
"Очень молодой" Роджер усмехнулся:
- Никто не скажет правды, не умолчав при этом о чем-нибудь.
"Совершенно верно", - подумала Динни и спросила:
- Можно вызвать такси?
В машине Клер попросила:
- Сделаешь для меня кое-что, Динни? Привези мои вещи на Мьюз.
- С удовольствием.
- Кондафорд сейчас не для меня. Ты видела Тони?
- Да.
- Как он?
- Скверно.
- Скверно... - с горечью повторила Клер. - А что я могла сделать, когда они на меня накинулись? Во всяком случае, ради него я солгала.
Динни, не глядя на сестру, спросила:
- Можешь ты мне честно сказать, что у тебя за чувство к нему?
- Скажу, когда сама разберусь.
- Тебе надо поесть, дорогая.
- Да, я проголодалась. Я вылезу здесь, на Оксфорд-стрит. Когда ты приедешь с вещами, я уже приведу квартиру в порядок. Меня так клонит в сон, что я, кажется, проспала бы целые сутки, хотя, наверно, и глаз не сомкну. Если вздумаешь разводиться, Динни, не опротестовывай иск, иначе будешь потом думать, что отвечала на суде не так, как надо.
Динни сжала сестре локоть и велела шоферу ехать на Саут-сквер.
XXXIV
После боя дышится еще тяжелей, чем во время него. Вы упорно думаете о том, что "отвечали не так, как надо", и теряете всякую охоту жить. Основной закон существования доведен до его логического и - выиграли вы или проиграли - не удовлетворяющего вас конца. Игрушка сломана, а сами вы опустошены и обессилены. Хотя Динни пришлось только наблюдать за боем, она пребывала именно в таком состоянии. Сознавая, что она бессильна чем-нибудь помочь сестре, девушка опять занялась свиньями и провела в трудах целую неделю, после чего получила следующее письмо:
"Кингсон, Кэткот и Форсайт.
Олд Джуэри.
17 мая 1932.
Дорогая мисс Черрел,
Спешу сообщить Вам, что нам удалось устроить так, что судебные издержки не лягут ни на Вашу сестру, ни на мистера Крума. Буду признателен, если вы возьмете на себя труд успокоить их обоих и Вашего отца на этот счет.
Примите уверения в моей искренней преданности Вам, дорогая мисс Черрел.
Ваш Роджер Форсайт".
Это письмо, прибывшее теплым погожим утром, когда в воздухе разносился шум косилки и аромат травы, заинтриговало девушку, хотя Динни терпеть не могла этого слова. Она отошла от окна и объявила:
- Папа, адвокаты сообщают, чтобы мы не волновались насчет судебных издержек. Они все уладили.
- Как!
- Они об этом не пишут, но просят успокоить тебя.
- Не понимаю юристов, - буркнул генерал. - Но раз они так говорят, значит, все в порядке. Очень рад, - я ведь и в самом деле беспокоился.
- Еще бы, дорогой! Налить кофе?
Но Динни все же не перестала доискиваться смысла этого загадочного письма. Может быть, Джерри Корвен сделал какой-то промах, благодаря которому защита вынудила его пойти на соглашение? Кроме того, существует лицо, именуемое "королевским проктором" и наделенное правом кассировать постановление суда. Или здесь что-нибудь другое?
Первой мыслью Динни было поехать к Тони Круму, но девушка отказалась от нее из боязни, что он начнет задавать вопросы, и вместо этого написала ему и Клер. Однако чем больше она вдумывалась в письмо поверенного, тем больше убеждалась, что должна увидеться с "очень молодым" Роджером. Что-то в глубине души не давало ей покоя. Поэтому она условилась с адвокатом, что тот встретится с ней в кафе около Британского музея по пути домой из Сити, и прямо с поезда отправилась туда. Кафе было стильное, явно претендовавшее, насколько это возможно в здании времен Регентства, на сходство с теми кофейнями, в которых когда-то бывали Босуэл и Джонсон. Пол в нем, правда, песком не посыпали, но выглядел он так, как будто был им посыпан. Длинных глиняных трубок посетителю не предлагалось, но к его услугам имелись длинные мундштуки из папье-маше. Мебель была деревянная, освещение слабое. Поскольку выяснить, какое платье носила в те времена прислуга, не удалось, одежда официантов была цвета морской воды. На стенах, отделанных панелями с Тоттенхем-корд-род, были развешаны виды старинных постоялых дворов. Немногочисленные посетители пили чай и курили сигареты. Ни один из них не прибегал к длинному мундштуку. Почти сразу вслед за Динни, прихрамывая, вошел "очень молодой" Роджер со своим обычным видом человека, который стал не тем, чем должен был стать; он обнажил свою тускло-песочную голову, и улыбка осветила его массивный подбородок.
- Китайский или индийский? - спросила Динни.
- То же, что и вы.
- Тогда, пожалуйста, две чашки кофе со сдобными булочками.
- Сдобные булочки! Да это же настоящий пир! Смотрите, какие старинные медные грелки, мисс Черрел. Интересно, продаются они или нет?
- Вы коллекционер?
- От случая к случаю. Нет смысла жить в доме времен королевы Анны, если не можешь хоть немного его украсить.
- А ваша жена это одобряет?
- Нет, ей по душе только модные новшества, бридж и гольф. А у меня руки сами прилипают к старинному серебру.
- У меня тоже, - отозвалась Динни. - Ваше письмо принесло нам всем большое облегчение. Неужели никому из нас в самом деле не нужно платить?
- Да, в самом деле.
Девушка обдумала следующий вопрос, поглядывая на "очень молодого" Роджера сквозь приспущенные ресницы. При всех своих эстетических устремлениях он казался ей на редкость практичным.
- Скажите по секрету, мистер Форсайт, как вам удалось все устроить?
Не причастен ли к этому мой зять?
"Очень молодой" Роджер положил руку на сердце:
- "Язык Форсайта - клад его", смотри "Мармион". Но вам нечего беспокоиться.
- Не могу быть спокойной, пока не узнаю, что он не приложил к этому руку.
- Тогда все в порядке. Корвен тут ни при чем.
Динни молча съела булочку, потом завела разговор о старинном серебре. "Очень молодой" Роджер разразился целой лекцией о различных его марках и обещал сделать из девушки знатока, если она когда-нибудь соберется и проведет у него конец недели.
Расстались они сердечно, и Динни поехала к дяде Эдриену, хотя в глубине души продолжала испытывать какую-то неловкость. В последние дни стало тепло, и деревья оделись пышной листвой. В сквере на площади, где квартировал Эдриен, было так тихо и зелено, словно там прогуливались не люди, а духи. Дома у дяди никого не оказалось.
- Но мистер Черрел обязательно будет к шести, мисс, - уверила девушку горничная.
Динни ждала Эдриена в маленькой комнатке с панелями, полной книг, трубок, фотографий Дианы и обоих детей Ферза. Старый колли составил ей компанию, и девушка сидела, прислушиваясь к шуму лондонских улиц, врывавшемуся сюда через открытое окно. Когда вошел Эдриен, она почесывала собаку за ушами.
- Ну, Динни, вот все и кончилось. Надеюсь, теперь тебе полегче?
Динни протянула ему письмо:
- Мне известно, что Джерри Корвен тут ни при чем. Но вы ведь знаете Юстейса Дорнфорда! Я хочу, чтобы вы потихоньку выпытали у него, не он ли уплатил издержки.
Эдриен пощипал бородку:
- Вряд ли он скажет.
- Кто-то же их уплатил, а кроме него - больше некому. Самой мне идти к нему не хочется.
Эдриен пристально поглядел на племянницу. Лицо у него было серьезное и задумчивое.
- Задача нелегкая, Динни, но я попытаюсь. А что же будет с нашей парочкой?
- Не знаю. Они тоже. Никто не знает.
- Как восприняли процесс твои родители?
- Ужасно рады, что все наконец позади. Теперь это больше их не интересует. Дядя, милый, сообщите мне поскорее, если что-нибудь узнаете, хорошо?
- Разумеется, дорогая. Но боюсь, что попытка будет напрасной.
Динни отправилась на Мелтон-Мьюз и столкнулась с сестрой на пороге ее дома. Щеки Клер пылали, в каждом движении и во всем ее облике чувствовалась нервозность.
- Я пригласила Тони Крума приехать сегодня вечером, - объявила она, когда Динни уже прощалась, спеша на поезд. - Долги надо платить.
- О! - только и смогла выдавить Динни.
Слова сестры не выходили у нее из головы и в автобусе по дороге на Пэддингтонский вокзал, и в буфете, где она съела сандвич, и в вагоне кондафордского поезда. Долги надо платить! Это первое условие самоуважения. А что делать, если судебные издержки покрыл Дорнфорд? Так ли уж драгоценна ее особа? Она отдала Уилфриду все - сердце, надежды, желания. Если Дорнфорда устраивает то, что осталось, - почему бы и нет? Девушка перестала думать о себе и вернулась к мыслям о сестре. Та, наверно, уже расплатилась. Кто нарушил закон однажды, тот должен нарушать его и впредь. И все-таки как легко за несколько минут погубить свое будущее!
Девушка сидела не шевелясь, а поезд с грохотом летел навстречу сгущавшимся сумеркам.
XXXV
Неделя, которую Тоци Крум провел в своем перестроенном коттедже, была ужасна. Показания Корвена на повторном допросе словно выжгли ему душу, и опровержение Клер не смягчило ожога. Молодой человек был склонен к старомодной ревности. Он, конечно, знал, что жена обязана не уклоняться от супружеских объятий; но особые обстоятельства и душевное состояние, в котором пребывала Клер, придавали всему эпизоду нечистоплотный, более того - чудовищный характер. А то, что Тони пришлось давать показания сразу же вслед за таким жестоким ударом, еще больше растравило его рану. Человек прискорбно непоследователен в вопросах пола: Тони сознавал, что он не вправе ревновать, но легче ему от этого не становилось. И теперь, через неделю после суда, получив приглашение Клер, он долго колебался, как поступить - не отвечать вовсе, ответить резко или ответить по-джентльменски, хотя с первой минуты уже знал, что поедет.
С такой путаницей в мыслях и тупой болью в сердце он явился на Мьюз через час после ухода Динни. Клер открыла ему дверь, и они с минуту постояли, молча глядя друг на друга. Наконец она рассмеялась.
- Ну, Тони, смешная история, верно?
- В высшей степени забавная.
- У вас больной вид.
- А у вас прекрасный.
Она действительно была очень хороша в открытом красном платье без рукавов.
- Простите, Клер, я в дорожном костюме. Я не знал, что вы собираетесь выйти.
- А я и не собираюсь. Пообедаем у меня. Можете оставить машину на улице и пробыть здесь, сколько захочется. Теперь уж никто ничего не скажет. Приятно, правда?
- Клер!
- Кладите шляпу и пошли наверх. Я приготовила новый коктейль.
- Воспользуюсь случаем и скажу, что горько сожалею...
- Не будьте идиотом, Тони!
Она поднялась по винтовой лесенке, обернулась и позвала:
- Идите сюда!
Сняв шляпу и автомобильные перчатки, он последовал за ней.
Как ни был Крум удручен и расстроен, он сразу увидел, что комната выглядит так, словно здесь все приготовлено для какой-то церемонии или, может быть, жертвоприношения. На изящно сервированном столике стояли цветы, бутылка с узким горлышком, зеленые бокалы; на кушетке, покрытой нефритово-зеленой тканью, громоздились яркие подушки. Окна, открытые из-за жары, были задернуты шторами, свет затенен. Крум, задыхаясь от неудержимого волнения, устремился к окну.
- Хотя закон нас и благословил, шторы все-таки лучше задернуть, - посоветовала Клер. - Умыться хотите?
Он покачал головой, задернул шторы и сел на подоконник. Клер примостилась на кушетке.
- Мне было стыдно смотреть на вас, когда вы стояли в ложе, Тони. Я в таком долгу перед вами!
- В долгу? Вы мне ничего не должны. Должник - я.
- Нет, я.
Обнаженные, закинутые за голову руки, прелестное тело, слегка запрокинутое лицо, - перед ним было все, о чем он мечтал, к чему стремился долгие месяцы. Клер, бесконечно желанная Клер, как бы говорила ему: "Вот я, можешь меня взять!" Он сидел и не сводил с нее глаз. Ждать этой минуты так страстно и не воспользоваться ею!
- Почему так далеко, Тони?
Он встал. У него дрожали губы и все тело. Он дошел до стола, схватился за спинку стула и посмотрел на нее долгим, пристальным взглядом. Что прячется в темной глубине устремленных на него глаз? Нет, не любовь! Уступчивость из чувства долга? Готовность заплатить по своим обязательствам? Товарищеская снисходительность? Желание поскорее отделаться? Все, что угодно, только не любовь, нежная и сияющая! И вдруг перед ним встала картина: она и Корвен - здесь! Он закрыл лицо рукой, ринулся вниз по железной винтовой лесенке, схватил шляпу и перчатки, выскочил на улицу и прыгнул в машину. Он пришел в себя только на Эксбридж-род и долго не мог понять, как проехал такой перегон без аварии. Он вел себя как форменный идиот! Нет, он вел себя правильно! Ох, какое у нее было изумленное лицо! Принять его за кредитора? Заплатить ему? Там! На той же самой кушетке! Нет! Он исступленно дал газ и чуть не врезался в грузовик, тяжело громыхавший впереди. Спустилась ночь, теплая и лунная. Крум загнал машину за какую-то изгородь и вылез. Прислонился к столбу, набил трубку и закурил. Куда он едет? Домой? Для чего? Для чего ехать вообще? Внезапно в голове у него прояснилось. Он отправится к Джеку Масхему, откажется от места - ив Кению. На дорогу денег хватит, а там подвернется работа. Только не оставаться здесь! К счастью, матки еще не прибыли. Тони перелез через изгородь и опустился на траву. Откинулся назад и посмотрел вверх. Как много звезд! Сколько у него денег? Фунтов пятьдесят, нет, шестьдесят, долгов никаких. Пароход, идущий в Восточную Африку; четвертый, палубный класс. Куда угодно, что угодно, только поскорее отсюда! Ромашки, усеивавшие склон, на котором лежал Тони, медленно светлели в лунном сиянии; воздух был напоен ароматом цветущих трав. Если бы в ее глазах был хоть намек на любовь! Голова Тони опять упала на траву. Она не виновата, что не любит его. Такая уж ему выпала судьба! Домой собрать вещи, запереть двери - и к Масхему! На это уйдет ночь. Повидать адвокатов и, если удастся, Динни. А Клер? Нет! Трубка Крума погасла. Луна и звезды, белые ромашки, аромат травы, наползающие тени, дерновый склон, где он лежал, - ничто больше не приносило ему облегчения. Встать, за что-то приняться, чем-то занять себя до тех пор, пока он не сядет на пароход! Он вскочил, перелез через изгородь и пустил мотор. Он ехал прямо, инстинктивно избегая дороги на Мейденхед и Хенли. Миновал Хай Уайком и обогнул Оксфорд с севера. Древний город был залит светом и, как всегда вечером, особенно красив; Тони въехал в него со стороны Хедингтона и покатил по безлюдной Камнорской дороге. На маленьком старинном Новом мосту через верхнюю Темзу он затормозил. Здесь, в верховьях, извилистая река казалась особенно невозмутимой и чуждой человеческой суете. При свете теперь уже полной луны поблескивали камыши, и ветви ив словно роняли серебро в темневшую под ними воду. В гостинице, на противоположном берегу, еще светилось несколько окон, но обычных звуков граммофона не было слышно. Теперь, когда луна поднялась высоко, звезды казались крошечными проколами в иссиня-фиолетовом покрове неба. Запах заливных лугов и поросших камышом отмелей, которые прогрелись на солнце за эту погожую неделю, защекотал ноздри Крума своей гниловатой сладостью и всколыхнул в нем волну плотского томления, - Тони так часто и так долго мечтал о любовных прогулках с Клер между благоуханных берегов этой извилистей реки. Он рывком включил сцепление и свернул мимо гостиницы на узкую проселочную дорогу. Через двадцать минут он уже стоял на пороге своего коттеджа, глядя на залитую луной комнату, которая семь часов назад, перед его отъездом, была залита солнцем. Вон на полу роман, который он пытался читать; на столе - не убранные после завтрака сыр и фрукты; в углу пара коричневых ботинок, которые он не успел почистить. Толстые потемневшие балки, идущие вдоль низкого потолка над большим старым очагом и очищенные теперь от копоти викторианских времен, медные таганы, оловянные тарелки, кувшины и жбаны, которые он рискнул собирать в надежде, что они понравятся Клер, весь его res angusta domi [12] уныло Приветствовал хозяина. Он вдруг почувствовал себя обессиленным, выпил полстакана разбавленного водой виски, съел несколько бисквитов и опустился в длинное плетеное кресло. Заснул он почти мгновенно, проснулся, когда уже рассвело, и сразу вспомнил, что собирался провести ночь в трудах. Косые лучи солнца заглядывали в комнату. Он допил остатки воды в кувшине и посмотрел на часы. Пять утра! Он распахнул дверь. Над полями стлался рассветный туман. Тони вышел, миновал конюшню и загоны для маток. Тропинка, спускавшаяся к реке, вела через луга, которые пересекались оврагами, поросшими кустарником, и пригорками, покрытыми орешником и ольхой. Роса не выпала, но от травы и кустов остро пахло свежестью.
Не доходя ярдов пятидесяти до берега, он улегся в ложбинке. Все еще спало, проснулись только кролики, пчелы и птицы. Тони лежал на спине, посматривая на траву, кусты и синее утреннее небо, слегка подернутое облачным руном. Из ложбинки было мало что видно, и, может быть, именно поэтому Тони казалось, что здесь, рядом с ним - вся Англия. У его руки дикая пчела погружала хоботок в чашечку цветка; земля источала благоухание, слабое, как аромат гирлянды маргариток, - это пахла удивительно свежая сочная зеленая трава. "Величие, достоинство и мир!" Какая пьеса! Тогда эти слова взволновали его. А публика смеялась. Клер тоже смеялась. "Сентиментально! - сказала она. - Ни в одной стране нет и не будет величия, достоинства и мира". Вероятно, нет; конечно, нет: любая страна, даже его собственная, - это смесь прекрасного и чудовищного, расплывчатое обобщение, воспевая которое драматурги впадают в преувеличения, а журналисты устраивают шумиху. И тем не менее на свете нет второго такого местечка, такой яркой и пахучей травы, такого чуть уловимого благоухания, мягко подернутого облачками неба и пения птиц, - второго такого древнего и вместе с тем молодого края. Пусть люди смеются - он не может. Уехать от такой травы? Он вспомнил, с каким трепетом снова увидел английскую траву полгода тому назад. Бросить работу, раньше чем она начнется, свалить ее на Масхема, который так тепло отнесся к нему!.. Тони перевернулся на живот и прижался щекой к траве. Так запах был еще слышней - не сладкий и не горький, но свежий, бодрящий, родной, запах, знакомый с младенческих лет, запах Англии! Скорей бы привозили маток, скорей бы приняться за дело! Крум сел и прислушался. Ни поездов, ни автомобилей, ни самолетов, ни людей, ни четвероногих - только вдалеке чуть слышное пение птиц, бесконечная, вьющаяся над травой мелодия. Что ж, словами делу не поможешь. Раз тебе чего-то не дано, - значит, не дано!
XXXVI
Не успела Динни уйти, как Эдриен сделал обычное в таких случаях открытие, поняв, что взял на себя нелегкую задачу. Как заставить королевского адвоката проговориться? Как? Отправиться к нему - значит выдать себя. Позвать его к себе, а потом приставать к гостю с расспросами невозможно. Придется подсказать Эм, чтобы она пригласила их обоих к обеду; она, конечно, не откажет, особенно если дать ей понять, что дело касается Динни. Но даже в этом случае... Эдриен посовещался с Дианой и после обеда поехал на Маунт-стрит. Он застал сестру и зятя за игрой в пикет.