Голсуори Джон. Конец главы

   - Что вам о нем известно?
   - Мой брат ездил с ним в экспедицию.
   - А, ваш брат!
   Лорд Саксенден произнес эти слова так, как если бы, рассуждая сам с собой, вслух сказал: "Этой девице от меня что-то нужно".
   Динни внезапно почувствовала, что ходит по краю пропасти.
   - Надеюсь, - заговорила она, - что, прочитав книгу профессора Халлорсена, вы прочтете затем и дневник моего брата.
   - Никогда ничего не читаю, - изрек лорд Саксенден. - Нет времени.
   Впрочем, теперь припоминаю. Боливия... Он кого-то застрелил - не так ли? - и растерял транспорт.
   - Он вынужден был застрелить человека, который покушался на его жизнь, а двоих ему пришлось наказать плетьми за жестокое обращение с мулами. Тогда все, кроме троих, сбежали и увели с собой мулов. Он был один белый на целую шайку индейцев-полукровок.
   И, вспомнив совет сэра Лоренса: "Смотри на него боттичеллиевским взглядом, Динни", - она пристально посмотрела в холодные, проницательные глаза Саксендена.
   - Не разрешите ли мне прочесть вам отрывки из дневника?
   - Отчего же! Если найдется время...
   - Когда?
   - Как насчет вечера? Завтра после охоты я должен уехать.
   - В любое время, какое вас устроит, - бесстрашно объявила Динни.
   - До обеда случай не представится. Я должен написать несколько срочных писем.
   - Я могу лечь и попозже.
   Динни перехватила взгляд, которым Саксенден окинул ее.
   - Посмотрим, - отрывисто бросил он.
   В этот момент к ним присоединились остальные охотники.
   Динни уклонилась от участия в заключительной сцене охоты и отправилась домой одна. Ей было присуще чувство юмора, и она не могла не смеяться над своим положением, хотя прекрасно понимала, насколько оно затруднительно. Было совершенно ясно, что дневник не произведет желаемого впечатления, пока лорд Саксенден не уверится, что за согласие послушать Отрывки из тетради он кое-что получит. И еще острее, чем раньше, Динни поняла, как трудно что-то дать и в то же время не дать.
   Стая лесных голубей, вспугнутых девушкой, поднялась левее тропинки и полетела к роще, тянувшейся вдоль реки. Свет стал неярким и ровным, вечерний шум наполнил посвежевший простор. Лучи заходящего солнца золотили жнивье; листья, чуть тронутые желтизной, потемнели; где-то внизу, за каймой деревьев, сверкала синяя лента реки. В воздухе стоял влажный, немного терпкий аромат ранней осени, к которому примешивался запах дыма, уже заклубившегося над трубами коттеджей. Мирный час, мирный вечер!
   Какие места из дневника следует прочитать? Динни колебалась. Перед ней стояло лицо Саксендена. Как он процедил: "А, ваш брат!" Это жестокий, расчетливый, чуждый всякой сентиментальности характер. Динни вспомнились слова сэра Лоренса: "Еще бы, дорогая!.. Ценнейшие ребята!" На днях она прочла мемуары человека, который всю войну мыслил только комбинациями и цифрами и после недолгих усилий приучил себя не думать о страданиях, стоящих за этими комбинациями и цифрами. Одушевленный одним желанием - выиграть войну, он, казалось, никогда не вспоминал о чисто человеческой ее стороне и, - Динни была в этом уверена, - не смог бы ее себе представить, даже если бы захотел. Ценнейший парень! Она не забыла, как дрожат губы Хьюберта, когда он рассказывает о "кабинетных стратегах" - о тех, кто наслаждался войной, как увлекательной игрою комбинаций и цифр, кто упивался сознанием своей осведомленности, придававшей этим людям небывалую значительность. Ценнейшие ребята! Ей вспомнилось одно место из другой недавно прочитанной ею книги. Там говорилось о тех, кто руководит так называемым прогрессом; кто сидит в банках, муниципалитетах, министерствах, играя комбинациями и цифрами и не обращая внимания на плоть и кровь людскую - за исключением своей собственной, разумеется; кто, набросав несколько строк на клочке бумаги, вызывает к жизни огромные предприятия и приказывает окружающим: "Сделайте то-то и то-то, да смотрите, черт побери, сделайте хорошо!" О людях в цилиндрах на шелковой подкладке и брюках-гольф, о людях, которые распоряжаются факториями в тропиках, копями, универсальными магазинами, строительством железных дорог, концессиями - и тут, и там, и повсюду. Ценнейшие ребята! Жизнерадостные, здоровые, упитанные, неумолимые люди с ледяными глазами. Они присутствуют на всех обедах, они всегда все знают, их никогда не заботит цена человеческих чувств и человеческой жизни. "И все же, - успокаивала себя Динни, - они, должно быть, действительно ценные люди: без них у нас не было бы ни каучука, ни угля, ни жемчуга, ни железных дорог, ни биржи, ни войн, ни побед!" Она подумала о Халлорсене. Этот по крайней мере трудится и терпит лишения ради своих идей, чего-то добивается сам, а не сидит дома, всегда все зная, поедая ветчину, стреляя зайцев и распоряжаясь Другими.
   Динни вошла в пределы поместья и остановилась у площадки для крокета. Как раз в эту минуту тетя Уилмет и леди Хенриет опять разошлись во мнениях. Они апеллировали к ней:
   - Правильно ведь, Динни?
   - Нет. Если шары коснулись друг друга, надо просто продолжать игру, и вы, милая тетя, не должны трогать шар леди Хенриет, когда бьете по своему.
   - Я же ей говорила, - вставила леди Хенриет.
   - Как же, как же, вы это говорили, Хен. В хорошенькое положение я попала! Но я все-таки не согласна.
   С этими словами тетя Уилмет вогнала шар в ворота, сдвинув на несколько дюймов шар партнерши.
   - Ну, не бессовестная ли женщина! - простонала леди Хенриет, и Динни немедленно оценила огромные практические преимущества, скрытые в формуле: "Но я все-таки не согласна".
   - Вы прямо Железный герцог, тетя, - сказала девушка. - Разве что чертыхаетесь реже.
   - Вовсе не реже, - возразила леди Хенриет. - У нее ужасный жаргон.
   - Играйте, Хен! - отозвалась польщенная тетя Уилмет.
   Динни рассталась с ними и пошла к дому.
   Переодевшись, она постучала в комнату Флер.
   Горничная ее тетки машинкой подстригала Флер шею, а Майкл стоял на пороге туалетной, держа на вытянутых руках свой белый галстук.
   Флер обернулась:
   - Хэлло, Динни! Входите и садитесь. Достаточно, благодарю вас, Пауэре. Иди сюда, Майкл.
   Горничная исчезла. Майкл приблизился к жене, чтобы та завязала ему галстук.
   - Готово, - бросила Флер и, взглянув на Динни, прибавила: - Вы насчет Саксендена?
   - Да. Вечером буду читать ему отрывки из дневника Хьюберта. Вопрос в одном: где найти место, подобающее моей юности и...
   - Невинности? Ну, нет, Динни: невинной вы никогда не будете. Верно,
   Майкл?
   Майкл ухмыльнулся:
   - Невинной - никогда, добродетельной - неизменно. Ты еще в детстве, Динни, была многоопытным ангелочком. Ты выглядела так, словно удивлена, почему у тебя нет крылышек. Вид у тебя был вдумчивый, - вот точное слово.
   - Вероятно, я удивлялась, зачем ты мне их оторвал.
   - Тебе следовало бы носить панталончики и гоняться за бабочками, как две девчурки Гейнсборо в Национальной галерее.
   - Довольно любезничать, - перебила мужа Флер. - Гонг уже ударил. Можете воспользоваться моей маленькой гостиной. Если стукнете в стену, Майкл выйдет к вам с ботинком в руках, как будто пугает крыс.
   - Отлично, - согласилась Динни, - но я уверена, что он окажется сущим ягненком.
   - Это еще вопрос, - возразил Майкл. - В нем есть что-то от козла.
   - Вот эта дверь, - сказала Флер, когда они вышли из спальни. Cabinet particulier [7]. Желаю успеха!
   X
   Динни сидела между Халлорсеном и молодым Тесбери. Наискось от нее, во главе стола - ее тетка и лорд Саксенден с Джин Тесбери по правую руку. "Тигрица, конечно, но до чего ж хороша!" Смуглая кожа, удлиненное лицо и чудесные глаза девушки совершенно очаровали Динни. Они, видимо, очаровали и лорда Саксендена. Лицо его стало еще краснее и благожелательнее, чем доводилось до сих пор видеть Динни. Он был так внимателен к Джин, что леди Монт пришлось целиком посвятить себя выслушиванию резкостей Бентуорта. "Последний из помещиков" в качестве личности еще более выдающейся, чем Саксенден, настолько выдающейся, чтобы отказаться от пэрства, по праву старшинства восседал слева от хозяйки. Рядом с ним Флер занимала Халлорсена, так что Динни сразу же попала под обстрел со стороны молодого Тесбери. Он говорил непринужденно, прямо, искренне, как человек, еще не пресытившийся обществом женщин, и открыто выказывал девушке то, что Динни про себя назвала "непритворным восхищением". Это не помешало ей несколько раз устремлять взгляд на его сестру и впадать в состояние, которое он квалифицировал как мечтательность.
   - Ну, что вы о ней скажете? - спросил моряк.
   - Обворожительная.
   - Я, разумеется, передам ей это, но она и бровью не поведет. Сестра самая трезвая женщина на свете. Она, кажется, не без успеха обольщает своего соседа. Кто он?
   - Лорд Саксенден.
   - Ого! А кто этот Джон Буль на углу стола, поближе к нам?
   - Уилфрид Бентуорт, по прозвищу Помещик.
   - А рядом с вами - тот, что разговаривает с миссис Майкл?
   - Профессор Халлорсен из Америки.
   - Интересный парень!
   - Да, все говорят, - сухо отрезала Динни.
   - А вы не находите?
   - Мужчина не должен быть таким интересным.
   - Счастлив слышать это от вас.
   - Почему?
   - Потому что тогда у неинтересных тоже появляются шансы.
   - О! Часто вам удается выпускать такие торпеды?
   - Поверьте, я страшно рад, что наконец встретил вас.
   - Наконец? Еще вчера вы обо мне даже не слыхали.
   - Это верно. Тем не менее вы - мой идеал.
   - Боже правый! У вас во флоте все такие?
   - Да. Первое, чему нас обучают, - это мгновенно принимать решение.
   - Мистер Тесбери...
   - Ален.
   - Я начинаю понимать, почему у моряков жены в каждом порту.
   - У меня не было ни одной, - серьезно возразил молодой Тесбери. - Вы первая, на которой я хотел бы жениться.
   - О! Или вернее сказать - ого!
   - Что поделаешь! Моряку приходится быть напористым. Если увидел то, что тебе нужно, бери сразу. Ведь у нас так мало времени.
   Динни рассмеялась.
   - Сколько вам лет?
   - Двадцать восемь.
   - Значит, под Зеебрюгге не были?
   - Был.
   - Вижу. Вы привыкли швартоваться с хода.
   - И взлетать за это на воздух.
   Взгляд девушки потеплел.
   - Сейчас я сцеплюсь со своим врагом.
   - С врагом? Могу я чем-нибудь вам помочь?
   - Нет. Смерть его мне не нужна - пусть сначала выполнит то, чего я хочу.
   - Очень жаль. Он кажется мне опасным.
   - Займитесь миссис Чарлз Масхем, - шепнула Динни и повернулась к Халлорсену, который почтительно, словно она спустилась к нему с небес, воскликнул:
   - Мисс Черрел!
   - Я слышала, что вы потрясающе стреляете, профессор.
   - Что вы! Я не привык к таким птицам, как ваши, - они сами подвертываются под выстрел. Со временем, даст бог, освоюсь. Как бы то ни было, это полезный для меня опыт.
   - Парк вам понравился?
   - Еще бы! Находиться там же, где и вы, большая удача, мисс Черрел, и я ее глубоко ценю.
   "Обстрел с двух сторон!" - подумала Динни и в упор спросила:
   - Вы уже решили, как исправить зло, причиненное вами моему брату?
   Халлорсен понизил голос:
   - Я восхищен вами, мисс Черрел, и сделаю все, что вы прикажете. Если хотите, напишу в ваши газеты и возьму назад обвинения, которые выдвинул в книге.
   - А что вы потребуете взамен, профессор Халлорсен?
   - Ничего - кроме вашего расположения, разумеется.
   - Брат дал мне свой дневник. Он согласен опубликовать его.
   - Если так вам будет легче, публикуйте.
   - Интересно, поймете ли вы когда-нибудь друг друга?
   - Полагаю, что нет.
   - Странно. Ведь вас, белых, там было всего четверо. Могу я узнать, что именно так раздражало вас в моем брате?
   - Если я отвечу, вы используете это против меня же.
   - О нет, я умею быть справедливой.
   - Ну что ж, извольте. Во-первых, я нашел, что у вашего брата предвзятое мнение о слишком многих вещах и что менять его он не собирается. Мы находились в стране, которой никто из нас не знал, среди дикарейиндейцев и людей, едва тронутых цивилизацией. Но капитан хотел, чтобы все шло так, как у вас в Англии. Он придерживался определенных правил и от других требовал того же. Честное слово, дай мы ему волю, он стал бы переодеваться к обеду.
   - Я полагаю, вам не следует забывать, - возразила чуточку растерявшаяся Динни, - что мы, англичане, давно доказали, насколько важна внешняя форма. Мы преуспевали в любой дикой и дальней стране именно потому, что и там оставались англичанами. Читая дневник, я поняла, в чем причина неудачи брата. Он недостаточно твердолоб.
   - Конечно, он не из породы ваших Джонов Булей вроде лорда Саксендена или мистера Бентуорта, - Халлорсен кивком указал на конец стола. - Будь он таким, мы скорее бы нашли общий язык. Нет, он предельно сдержан и умеет скрывать свои эмоции. Они снедают его изнутри. Он похож на кровного скакуна, которого запрягли в телегу. Если не ошибаюсь, мисс Черрел, вы принадлежите к очень старому роду?
   - К старому, но еще не впавшему в детство.
   Динни увидела, как взгляд Халлорсена оторвался от нее, остановился на Эдриене, сидевшем напротив, перешел на тетю Уилмет, затем на леди Монт.
   - О старинных родах я с удовольствием побеседовал бы с вашим дядей, хранителем музея, - сказал американец.
   - Что еще не понравилось вам в моем брате?
   - Он дал мне почувствовать, что я здоровенный, неотесанный чурбан.
   Брови Динни приподнялись.
   - Мы попали, - продолжал Халлорсен, - в дьявольскую, - прошу прощенья! - в первобытную страну. Так вот, я и сам стал первобытным, чтобы устоять в борьбе с нею и победить. А он не захотел.
   - А может быть, не мог? Не кажется ли вам, что вся беда в другом: вы - американец, он - англичанин. Сознайтесь, профессор, что мы, англичане, вам не нравимся.
   Халлорсен рассмеялся.
   - Вы-то мне ужасно нравитесь.
   - Благодарю вас, но из каждого правила...
   Халлорсен насупился:
   - Мне, видите ли, просто не нравится, когда люди напускают на себя превосходство, в которое я не верю.
   - Разве мы одни это делаем? А французы?
   - Мисс Черрел, если бы я был орангутангом, мне было бы решительно наплевать, считает ли себя шимпанзе выше меня.
   - Понимаю. Родство в данном случае слишком отдаленное. Но, простите, профессор, что вы скажете о самих американцах? Разве вы не избранный народ? Разве вы сами частенько не заявляете об этом? Поменялись бы вы участью с любым другим народом?
   - Разумеется, нет.
   - Что же это, как не то самое напускное превосходство, в которое мы не верим?
   Халлорсен засмеялся.
   - Вы меня поймали. Но вопрос все-таки еще не исчерпан. В каждом человеке сидит сноб, - согласен. Но мы - народ молодой, у нас нет ни вашей древности, ни ваших традиций. В отличие от вас мы еще не свыклись с мыслью о своей предызбранности. Для этого мы слишком многочисленны, разношерстны и заняты. Кроме долларов и ванных, у нас есть много такого, чему вы могли бы позавидовать.
   - Чему же мы должны завидовать? Буду признательна, если вы мне объясните.
   - Пожалуйста, мисс Черрел. Мы знаем, что не лишены достоинств, энергии, веры в себя, что у нас большие возможности, которым вам следовало бы завидовать. Но вы этого не делаете, и нам трудно примириться с таким безнадежно устарелым высокомерием. Вы - как шестидесятилетний старик, который смотрит сверху вниз на тридцатилетнего мужчину. А уж это, извините меня, самое идиотское заблуждение, какое бывает на свете.
   Подавленная, Динни молча смотрела на него.
   - Вы, англичане, - продолжал Халлорсен, - раздражаете нас тем, что утратили всякую пытливость, а если она у вас еще осталась, вы с поразительным снобизмом умеете это скрывать. Знаю, в нас тоже масса такого, что раздражает вас. Но мы раздражаем лишь вашу эпидерму, вы же - наши нервные центры. Вот приблизительно все, что следовало сказать, мисс Черрел.
   - Я поняла вас, - отозвалась Динни. - Все это ужасно интересно и, смею утверждать, бесспорно. Моя тетка встает из-за стола. Поэтому мне придется удалиться вместе с моей эпидермой и дать отдых вашим нервным центрам.
   Девушка поднялась и через плечо с улыбкой глянула на американца.
   У дверей стоял молодой Тесбери. Ему она тоже улыбнулась и шепнула:
   - Побеседуйте с моим любезным врагом, - он стоит того.
   В гостиной Динни подошла к Тигрице, но разговор у них долго не клеился, потому что обе испытывали взаимное восхищение и ни одна не желала дать ему выход. Джин Тесбери был двадцать один год, но она показалась Динни старше ее самой. Ее суждения о жизни и людях отличались четкостью и категоричностью, пожалуй, даже глубиной. Какого бы вопроса ни коснулась беседа, у Джин по каждому было свое мнение. Она будет замечательным другом в трудную минуту, думала Динни. В самом отчаянном положении она не изменит своим, хотя всегда будет стремиться ими командовать. Но помимо деловитой твердости, в Джин есть, - Динни это чувствовала, - необычное, по-кошачьи вкрадчивое обаяние. Стоит ей этого пожелать, перед нею не устоит ни один мужчина. Хьюберта она покорит мгновенно! Придя к такому выводу, его сестра усомнилась, действительно ли ей, Динни, этого хочется. Перед ней именно такая девушка, какую она подыскивает для брата. Она быстро поможем ему отвлечься. Но достаточно ли силен и жизнеспособен Хьюберт для той, кто его отвлечет? Предположим, он влюбится в нее, а она его отвергнет? Или наоборот - он влюбится, а она полностью завладеет им? И потом - деньги! На что им жить, если Хьюберт уйдет в отставку и лишится жалованья? У него всего триста фунтов в год, у нее, очевидно, - вовсе ничего. Сложный переплет! Если Хьюберт снова с головой уйдет в службу, его незачем отвлекать. Если будет принужден подать в отставку, отвлечься ему необходимо, но он не сможет себе это позволить. И все-таки Джин именно та девушка, которая любым путем обеспечит карьеру человека, чьей женой станет.
   А пока что собеседницы разговаривали об итальянской живописи.
   - Кстати, - неожиданно заметила Джин, - лорд Саксенден говорит, что вам от него что-то нужно.
   - Да?
   - Что именно? Я могла бы заставить его согласиться.
   - Как? - улыбнулась Динни.
   Джин приподняла ресницы и посмотрела на Динни:
   - Это нетрудно. Что вы от него хотите?
   - Я хочу, чтобы брат вернулся в часть или - еще лучше - получил другое назначение. Его репутация опорочена в связи с боливийской экспедицией профессора Халлорсена.
   - Этого верзилы? Поэтому вы и пригласили его сюда?
   Динни показалось, что с нее срывают последние одежды.
   - Если говорить откровенно, - да.
   - Очень интересный мужчина.
   - То же самое находит и ваш брат.
   - Ален самый великодушный человек на свете. Он без ума от вас.
   - Это он мне сказал.
   - Он искренен, как ребенок. Так, серьезно, нажать мне на лорда Саксендена?
   - Зачем вам-то беспокоиться?
   - Не люблю сидеть сложа руки. Предоставьте мне свободу действий, и я поднесу вам назначение на тарелочке.
   - Мне достоверно известно, что лорд Саксенден не из покладистых, сказала Динни.
   Джин потянулась.
   - Ваш брат Хьюберт похож на вас?
   - Ни капли. Волосы у него темные, глаза карие.
   - Вы знаете, когда-то наши семьи были в родстве - кто-то на ком-то женился. Вы интересуетесь селекцией животных? Я вывожу эрдельтерьеров и не верю в передачу наследственности исключительно по мужской или по женской линии. Доминирующие признаки могут передаваться потомству как по той, так и по другой и в любом колене родословной.
   - Возможно. Однако мой отец и брат оба чрезвычайно похожи на самый ранний портрет нашего предка по мужской линии, если не считать того, что они не покрыты пожелтевшим от времени лаком.
   - А вот у нас в семье была одна урожденная Фицхерберт, которая вышла за Тесбери в тысяча пятьсот сорок седьмом году. Если откинуть в сторону брыжи, она - моя точная копия, даже руки у нее мои.
   Джин вытянула вперед две длинные смуглые ладони, слегка хрустнув при этом пальцами.
   - Наследственность проявляется порой через много поколений, которые, по видимости, были свободны от нее, - продолжала она. - Все это страшно интересно. Мне хочется взглянуть на вашего брата, который выглядит совсем не так, как вы.
   Динни улыбнулась:
   - Я попрошу его приехать за мной из Кондафорда. Может быть, вы даже не сочтете его достойным внимания.
   Дверь отворилась, и мужчины вошли в гостиную.
   - У них такой вид, - шепнула Динни, - словно они задают себе вопрос: "Угодно ли мне посидеть с дамами, и если да, то почему?" Все мужчины после обеда становятся ужасно смешными.
   Голос сэра Лоренса прервал наступившее молчание:
   - Саксенден, не хотите ли вы с Бентуортом сыграть в бридж?
   При этих словах тетя Уилмет и леди Хенриет автоматически поднялись с дивана, где вполголоса расходились во мнениях, и проследовали туда, где им предстояло заниматься тем же самым весь остаток вечера. Помещик и Саксенден двинулись за ними.
   Джин Тесбери скорчила гримаску:
   - Вы не находите, что любители бриджа как бы обрастают плесенью?
   - Еще один стол? - спросил сэр Лоренс. - Эдриен? Нет? Вы, профессор?
   - Пожалуй, нет, сэр Лоренс.
   - Флер, значит, вы со мной против Эм и Чарлза. Все решено. Идем.
   - На дяде Лоренсе плесени не видно, - тихо отпарировала Динни. - А, профессор! Вы знакомы с мисс Тесбери?
   Халлорсен поклонился.
   - Изумительный вечер! - воскликнул молодой Тесбери, подходя к Динни с другой стороны. - Не прогуляться ли нам?
   - Майкл, мы идем гулять, - объявила, поднимаясь, Динни.
   Вечер был в самом деле изумительный. Листва вязов и каменных дубов застыла в неподвижном темном воздухе. Звезды сверкали, как бриллианты, роса еще не выпала. Только нагнувшись к цветам, можно было их различить. Каждый звук - и уханье совы, доносившееся с реки, и мимолетное гуденье майского жука - казался отчетливым и одиноким. Освещенный дом смутно вырисовывался в теплом воздухе сквозь подстриженные кипарисы.
   Динни с моряком ушли вперед.
   - Только в такие вечера и постигаешь план творца, - заговорил Ален. Мой родитель - чудесный старик, но его проповеди способны убить веру в ком угодно. А у вас она еще осталась?
   - Вы имеете в виду веру в бога? - переспросила Динни. - Д-да. Но я его себе не представляю.
   - Не кажется ли вам, что о нем можно думать лишь тогда, когда ты одинок и вокруг тебя простор?
   - Когда-то я испытывала душевное волнение даже в церкви.
   - По-моему, одних эмоций человеку мало. Хочется еще охватить разумом тот беспредельный акт творения, который совершается в беспредельном молчании. Вечное движение и в то же время вечный покой! Этот американец, кажется, неплохой парень.
   - Вы беседовали с ним о родственной любви?
   - Я приберег эту тему для вас. У нас ведь еще при Анне был общий пра-пра-пра-прадед. В нашем доме висит его портрет в парике, правда ужасный. Так что родственные узы налицо. Дело за любовью, но она придет.
   - Придет ли? Родственные узы обычно ее исключают - и между людьми, и между народами. Они подчеркивают не столько сходство, сколько различие.
   - Вы намекаете на американцев?
   Динни утвердительно кивнула.
   - Что бы мне ни говорили, - возразил моряк, - одно для меня бесспорно: лучше иметь под боком американца, чем любого другого иноземца. Скажу больше - это мнение всего флота.
   - Не потому ли, что у нас с ними общий язык?
   - Нет. Но у нас общая закваска и общий взгляд на вещи.
   - Это распространяется только на англо-американцев?
   - В любом случае все зависит от того, каков сам американец, - даже когда дело идет о людях голландского или скандинавского происхождения, как этот Халлорсен. Мы ведь и сами из той же породы, что они.
   - А германо-американцев вы к ней не относите?
   - Отношу, но лишь в некоторой степени. Вспомните, какой, формы голова у немцев. По существу они центрально - или восточноевропейцы.
   - Вам бы лучше поговорить с моим дядей Эдриеном.
   - Это такой высокий с козлиной бородкой? У него симпатичное лицо.
   - Он чудесный, - подтвердила Динни. - Мы отбились от остальных, и роса уже падает.
   - Еще минутку. То, что я сказал за обедом, сказано совершенно серьезно. Вы - мой идеал, и, надеюсь, мне разрешат следовать за ним?
   Динни покраснела и сделала реверанс:
   - Юный сэр, вы мне льстите. Спешу напомнить вам, что ваше благородное ремесло...
   - Вы бываете когда-нибудь серьезной?
   - Не часто - особенно когда падает роса.
   Ален сжал ей руку:
   - Ладно. В один прекрасный день станете... И причиной этому буду я.
   Динни слегка ответила на его пожатие, высвободила руку и пошла дальше.
   - Эта аллея - словно коридор. Вам по вкусу такое сравнение? Оно многим нравится.
   - Прелестная родственница, я буду думать о вас день и ночь. Не утруждайте себя ответом, - сказал молодой Тесбери и распахнул перед ней балконную дверь.
   Сесили Масхем сидела за роялем, рядом с ней стоял Майкл.
   Динни подошла к нему:
   - Я отправляюсь в гостиную Флер, Майкл. Не покажешь ли лорду Саксендену, где она находится. Буду ждать до двенадцати, потом пойду спать. А пока что подберу отрывки, которые надо ему прочесть.
   - Все будет сделано, Динни. Доведу его до самого порога. Желаю успеха!
   Достав дневник, Динни распахнула окно маленькой гостиной и уселась выбирать отрывки. Было уже половина одиннадцатого. Ни один звук не отвлекал девушку. Она выбрала шесть довольно длинных отрывков, которые, на ее взгляд, доказывали невыполнимость задачи, стоявшей перед ее братом. Затем закурила сигарету, высунулась из окна и стала ждать.
   Вечер был такой же изумительный, как и раньше, но сейчас Динни воспринимала его гораздо острее. Вечное движение в вечном покое? Если бог существует, он, видимо, избегает непосредственного вмешательства в дела смертных. Да и зачем ему вмешиваться? Внял ли он крику зайца, подстреленного Саксенденом, и содрогнулся ли? Увидел ли бог, как пальцы Алена сжали ее руку? Улыбнулся ли он? Послал ли он ангела с хинином к Хьюберту, когда тот, сраженный лихорадкой, лежал в боливийских джунглях, слушая, как вопят болотные птицы? Если бы миллиарды лет тому назад вон та звезда погасла и повисла в космосе холодной черной массой, записал ли бы это бог на своей манжете? Внизу - мириады мириадов листьев и былинок, сплетающих ткань непроглядной мглы; вверху - мириады мириадов звезд, излучающих свет, который помогает глазам Динни ощущать тьму. И все это порождено бесконечным движением в бесконечном покое, все это - частица бога. Сама она, Динни; и дымок ее сигареты; и жасмин, до которого рукой подать и цвет которого неразличим; и работа ее мозга, заключающего, что этот цвет - не желтый; и собака, лающая так далеко, что звук кажется ниточкой - потяни за нее и схватишь рукой тишину, - все, все имеет свое далекое, беспредельное, всеобъемлющее, непостижимое назначение, все исходит от бога.