Гулд Джудит. Чертовски богат

   Неужели этот поступок станет надгробным камнем его карьеры? Многие годы он с честью вел корабль через любые потрясения, любые экономические бури, которые всегда умел предвидеть. Даже представить себе невозможно, что десятки замечательных побед внезапно обернутся... чем?
   Предательством? Изменой? Проституцией?
   Он чувствовал себя Иудой.
   Нет, поправил он себя, хуже! Иудой, получившим свои тридцать сребреников.
   И у человека, только что унизившего его столь безжалостно, хватает наглости по-приятельски обнимать его за плечи?
   А впрочем, какое уж тут приятельство? Ничего похожего. Тут совсем другое: Голдсмит просто лишний раз дает ему понять, кто из них двоих кукла, а кто кукловод.

Глава 14

   Наконец-то Карл Хайнц смог оставить свой пост у главного входа и присоединиться к собственным гостям. Он расхаживал по залу, останавливаясь то тут, то там, когда по залу вдруг пробежал, подобно набирающей силу волне, некий шепоток. А затем будто кто выключил рубильник – все разговоры смолкли и наступила полная тишина, нарушаемая лишь волшебными звуками моцартовского «Квартета си-минор».
   Все взгляды обратились на припозднившуюся пару.
   Он – баснословно богатый, необъятных размеров пучеглазый банкир, распространяющий вокруг себя атмосферу старомодного величия.
   Но главное – она. После принцессы Ди и королевы Елизаветы это, несомненно, была самая знаменитая женщина в мире – живая легенда, и соответственно встретили ее с немым восторгом и почтением, подобающими богине, сошедшей на грешную землю прямо с Олимпа.
   Ребекка Корнилл Уэйкфилд Ланцони де ла Вила явно того заслуживала.
   Вместе со своей сестрой-близняшкой она родилась в обнищавшей семье голубых кровей, проживающей в сельской местности штата Нью-Джерси. К счастью, близнецы Корнилл, как их прозвали в аристократических кругах, были умопомрачительными красавицами. А что еще важнее, природа наделила обеих самым практичным из всех возможных талантов – исключительной способностью выбирать нужного мужа.
   Сьюзи (она была на шесть минут старше) вышла замуж и похоронила на редкость преуспевающего французского виконта, после чего заключила брачный союз с богатейшим из голливудских продюсеров – союз, завершившийся во благовременье разводом с грандиозными отступными в ее пользу. При этом она сохранила титул, унаследованный от первого мужа.
   Ребекка, бывшая еще красивее сестры, похоронила трех мужей и, подобно Сьюзи, осталась бездетной, что часто случается у однояйцевых близнецов. Но если замужества сестры были просто удачными, то у нее – вообще на грани гениальности.
   Первым ее мужем стал Уильям Уинтертон Уэйкфилд Третий, самый либеральный из всех республиканцев—президентов Соединенных Штатов, оставивший вдове, помимо высочайшего общественного положения, состояние, оценивавшееся цифрой от двадцати до тридцати миллионов долларов.
   Второй муж Ребекки, богатый грек Леонидас Ланцони, сделал ее владелицей незыблемой финансовой империи, в сравнении с которой даже капиталы первого мужа могли показаться песчинкой.
   Последний же супруг Ребекки, герцог Хоакин де ла Вила, шестидесятилетний испанский аристократ-плейбой, обладавший, к несчастью, склонностью к езде на скоростных автомобилях, наделил Бекки большим количеством титулов, нежели она могла запомнить, а также граничащим с неприличием презрением к богатству.
   В результате Ребекка Корнилл Уэйкфилд Ланцони де ла Вила, или Бекки Пятая, как с легкой руки журналистов стал называть ее весь мир, занимала в высшем обществе положение совершенно уникальное – она была подобна солнцу, вокруг которого вращаются планеты.
   В ее внешности сочетались загадочная бледность лица и совершенно потрясающая, идеальных пропорций фигура. Волосы соболиного цвета были зачесаны за уши и задиристой запятой выглядывали из-под мочек; тугая, в результате подтяжек, кожа; гордый профиль Нефертити и глаза необыкновенного фиалкового цвета.
   Но более всего привлекала в Бекки Пятой не просто красота, а стиль: она царственно плыла по жизни, распространяя вокруг себя атмосферу тайны и недоступности.
   Сегодня, как обычно, она явилась в сопровождении двух охранников – привилегия, положенная всем бывшим президентам США и их женам. И – тоже, как обычно, – наряд на ней был совершенно сногсшибательный, а украшения – фантастические по величине и изяществу.
   Карл Хайнц быстро пересек огромную залу. Гости расступались перед ним, как Красное море перед Моисеем.
   – Бекки! – Он взял ее за руки и, почти не прикасаясь, расцеловал в обе щеки. – Какая честь!
   Она одарила его таинственной улыбкой, запечатленной некогда Леонардо. «Знаменитой улыбкой Моны Лизы», как пишут журналисты.
   – Разве я могла позволить себе не прийти к вам в такой день, Хайнц? – Те, кто слышал Бекки впервые, наверняка удивились бы ее хрипловатому голосу. – Неужели вам сорок? Невероятно!
   Как ни странно, именно Бекки, жена испанца, а не ее сестра Сьюзи, побывав замужем за французским виконтом и неисправимым франкофилом, постоянно перемежала свою речь французскими словами, так что язык этот вполне можно было бы назвать франглийским.
   – По мне, так вам никак не дашь больше двадцати девяти, – продолжала Бекки.
   – Если уж кто не стареет, то это как раз вы, – усмехнулся Карл-Хайнц. – И как это у вас получается, Бекки? Нет, вы просто обязаны поделиться своей тайной!
   На ее губах продолжала играть та же загадочная, непостижимая улыбка.
   – Если когда-нибудь я решусь на это, вы будете первым, кто ее узнает.
   Понимая, что это не более чем шутка, Карл Хайнц театрально поднял брови и повернулся к спутнику Бекки.
   – Лорд Розенкранц, – слегка поклонившись, он крепко встряхнул руку господина с густыми бровями, – рад снова вас видеть.
   – А обо мне уж и говорить нечего, – расцвел известный финансист. – Примите мои самые искренние поздравления.
   Пока мужчины говорили, Бекки царственным взглядом обвела зал, нарочно глядя поверх голов, так чтобы никого не выделять, – манера, которую она усвоила, сопровождая первого мужа во время его президентской кампании.
   – О Господи! – негромко проговорила она. – Да здесь, похоже, весь Нью-Йорк сегодня!
   – Все в порядке, – поспешил успокоить ее хозяин, знавший, что Бекки недолюбливает толпу, даже и великосветскую, – вы как раз вовремя. Мы собираемся садиться за стол, а поскольку к ужину приглашена только половина, народу заметно поубавится. Но сначала нам с вами все же придется немного походить по залу. То есть, – спохватился он, памятуя о высоком положении гостьи, – если вы, конечно, не против.
   Бекки Пятая храбро взяла его под руку.
   – Сегодня ваш день рождения, так что вам и командовать парадом, – величественно бросила она. – Вперед!
 
   – Вот это да! – завороженно прошептала Кензи. – Видели, кто появился?
   Ее новообретенный Адонис, только что вернувшийся с наполненными бокалами, снисходительно улыбнулся:
   – Да тут и слепой увидит. Недаром все замолчали.
   – Вот именно, – восхищенно сказала Кензи. – А я-то считала, что в таком обществе люди ко всему привыкли.
   – Дело в том, что Бекки Пятая очень редко появляется на публике.
   – Как Майкл Джексон, – отметила Кензи.
   – Вам что, не хватает его? – улыбнулся Ханнес.
   – Честно говоря, нет. Но хватит об этом. – Кензи подняла бокал. – За...
   – ...нас? – прервал ее Ханнес, пристально вглядываясь ей в глаза.
   Кензи была настолько потрясена, что даже не расслышала звона бокалов. Да и вообще все вокруг словно внезапно исчезло, остался только этот красавец мужчина, чьего внимания она удостоилась.
   «За нас! – ликующе подумала она, едва удерживаясь от того, чтобы не захлопать в ладоши. – Он сказал: „За нас!“»
   Целый вихрь мыслей пронесся в голове у Кензи. Неужели такие встречи – просто случайность? А может, они решаются на небесах? И еще – слышно ли ему, как бьется, словно пытаясь вырваться из плена, ее сердце?
   – Что-то вы притихли, – заметил Ханнес. – Уж не потому ли, что молчание – золото?
   Кензи ничего не ответила.
   – Или язык проглотили?
   – Может, и так. – Кензи попыталась, хоть и без особого успеха, прикинуться безразличной. – А вы здесь... один?
   – Вы имеете в виду... без дамы?
   Молчание Кензи было слишком красноречиво.
   – Ну что ж, если вам так уж интересно, – откровенно улыбаясь, сказал он, – то да, я здесь с дамой. Но вам беспокоиться не о чем. Похоже, меня бросили.
   – Вас? – Кензи даже не пыталась скрыть изумления. – Ради другого мужчины?
   – Оно и к лучшему, – усмехнулся Адонис. – Она такая зануда.
   – Но красивая?
   – Если фальшивка может быть красивой, то, пожалуй, да. – Ханнес отхлебнул шампанского, по-прежнему не сводя глаз с Кензи. – А вы? Насколько я понимаю, вы тоже здесь не одна?
   – Разве это имеет значение?
   – Да как правило, нет. Погодите... Он высокий, смуглый, привлекательный?
   Кензи подавила улыбку. Нельзя сказать, что мистер Споттс уродлив – особенно учитывая его возраст, – но и привлекательным его тоже вряд ли назовешь.
   – Ну как вам сказать... Пожалуй, да... выглядит он... внушительно, – наконец нашла она слово.
   – Но это не муж? – Ханнес посмотрел на ее левую руку – обручального кольца не было.
   Этот вопрос Кензи понравился. Уже Бог знает сколько времени прошло с тех пор, как никто – кроме Чарли, разумеется, – не обращал на нее внимания. Она уж и забывать начала, каково это и как здорово, когда мужчина не остается к тебе равнодушным.
   – С чего это вы решили, что я замужем?
   – Просто спросил.
   – Ну что ж, если вам это интересно, – улыбнулась Кензи, – мужа у меня еще нет. Вот так. – Не ожидая ответа, она сделала небольшой глоток шампанского. – А дама, с которой вы пришли, – ваша жена?
   – Боже сохрани! – засмеялся Ханнес.
   – Стало быть, любовница?
   – Это было бы еще хуже, потому что в таком случае муж схватился бы за пистолет.
   – Но в таком случае... почему он... доверяет вам свою жену?
   – А что тут такого?
   Кензи почувствовала, что краснеет. Она опустила взгляд, рассматривая бокал, и, пытаясь придать голосу светское равнодушие, резко сменила предмет разговора.
   – А что это за имя – Ханнес?
   – Скандинавское, – обольстительно улыбнулся он. – Я родился в Поркалле. Этот городок называют финской Ривьерой, он находится к западу от Хельсинки.
   – Ни за что не поверила бы, что вы из Финляндии! – воскликнула Кензи.
   – Почему же?
   – Никакого акцента. Вы говорите по-английски, как я.
   – Мой отец – профессиональный дипломат. Я мотался с ним по всему свету, учился в английских пансионатах и американских школах при посольствах... да и в десятке других стран побывал.
   Кензи не отрываясь смотрела на него; ощущение у нее было такое, словно вокруг наступила полная тишина, да и стены зала куда-то исчезли, и остались только они двое.
   – Знаете, вы у меня первый знакомый с таким именем – Ханнес, – негромко проговорила Кензи. – Да и Гансов, если на то пошло, тоже раньше не было...
   И вновь они неотрывно смотрели друг на друга, и его взгляд оказался таким магнетическим, что у Кензи перехватило дыхание, и она поняла окончательно и бесповоротно, что пропала. Сопротивляться не имело смысла; это означало бы просто подкидывать хворост в пламя охватившего ее желания, что она с особенной остротой почувствовала, когда Ханнес взял ее за руку и порывисто притянул к себе, словно собираясь поцеловать. Тут же сообразив, что он просто освобождает дорогу официанту, она испытала огромное разочарование.
   Похоже, Ханнес это понял и, вместо того чтобы ее отпустить, прижал к себе еще теснее, изогнув губы в легкой усмешке.
   Во рту у Кензи внезапно пересохло, огонь внутри взметнулся с новой силой. Между ней и Ханнесом пробежала какая-то искра.
   О Господи, какая же властная энергия от него исходит! И как восхитителен этот безмолвный язык страсти!
   Так зачем же, спрашивала она себя, пытаться его заглушить?
   И в то же время голос разума остерегающе напоминал, что события развиваются слишком стремительно и лучше не торопиться.
   Кензи неловко высвободилась из объятий Ханнеса и, пробормотав, что ей надо освежиться, отошла в сторону на ватных ногах. Затем круто повернулась и врезалась в плотную толпу гостей.
   Слишком поздно она заметила движущуюся встречным курсом и с такой же скоростью фигуру в красно-бело-черном. На мгновение время остановилось и тут же вновь рванулось вперед. Две юные женщины столкнулись на полном ходу и, разлетевшись в разные стороны, выронили бокалы. На пол брызнуло стекло, на платья – струи шампанского.
   Кензи и Зандра одновременно вскрикнули и быстро опустили глаза, оценивая размеры нанесенного ущерба. Затем медленно подняли головы и ожгли друг друга яростными взглядами.
   Окружающие, только что поспешно расступившиеся, вновь сомкнули ряды, давя подошвами осколки стекла.
   – О Господи! – смятенно прошептала Кензи и прикрыла глаза. Больше всего ей сейчас хотелось провалиться сквозь землю. – Как же я теперь?
   – Как же она теперь! – прошипела Зандра. – А я как? Ведь это даже не мой костюм, одолжила на вечер.
   Какое-то, казалось, бесконечно долгое время они продолжали пожирать друг друга глазами, а потом, словно по команде, безудержно расхохотались.
   – Нет, вы только посмотрите на нее! – надрывалась Кензи. – Ну и вид!
   – На меня! – фыркнула Зандра. – Это вам в зеркало не помешало бы взглянуть.
   – Ну ладно, – постепенно успокаиваясь, сказала Кензи и вопросительно посмотрела на Зандру: – Что будем делать-то?
   – Что-что! – Та немедленно встряхнулась, явно намереваясь взять дело в свои руки. – Ясно что. Пошли.
   Взяв Кензи за руку, Зандра решительно потянула ее в сторону туалетных комнат.
   – Пусть себе потешаются, – надменно бросила она, указывая на любопытствующих. – Сейчас мы им покажем, чего стоят одна истинная янки и одна настоящая англичанка.
   – Думаете? – с сомнением спросила Кензи.
   – А чего тут думать? – Зандра расплылась в улыбке. – Я только что из сортира, и знаешь что? Кто-то, благослови Господь его душу, заботливо поставил в каждой кабине сушилку. Глазом моргнуть не успеешь, как мы снова будем в полном порядке. Так что выше голову! А пока единственное, что нам остается, – с максимальным достоинством покинуть этот вертеп.
   Что Кензи с Зандрой и сделали, величественно двинувшись сквозь толпу гостей.

Глава 15

   Шелдону Д. Фейри было не по себе. Как он ни пытался, привычную стать и уверенный вид сохранить не удавалось. Его трясло от бессильной ярости. Черт бы побрал этого Голдсмита! А теперь ему предстоит еще одно унижение – разговор со Споттсом. О Господи, кончится когда-нибудь этот вечер или нет?
   – Да, да, Дитрих, – негромко проговорил он, – традиции «Бергли» мне отлично известны.
   В его голосе звучала напускная решительность – так говорят второсортные актеры, которым никак не удается вытянуть главную роль.
   – Разумеется, уходящий руководитель отдела предлагает кандидатуру своего преемника. Что вы и сделали. Точно так же мы оба знаем, что, за редчайшими исключениями, совет директоров следует этим рекомендациям.
   – Значит ли это, – Споттс остро взглянул на Фейри, – что я могу сообщить мисс Тернер о новом назначении?
   – Э-э... – Избегая взгляда собеседника, Фейри поднял бокал к губам и, с досадой обнаружив, что он пуст, медленно опустил руку. – В обычных обстоятельствах я бы... без колебаний сказал «да»...
   В этот миг словно рентгеновский луч грубо и неумолимо засвидетельствовал: в организме у мистера Фейри что-то не в порядке. Но Споттс, человек опытный, знающий, когда нужно проявить терпение и не выдать своих истинных чувств, умело скрыл беспокойство за непринужденной улыбкой.
   – Естественно, ваши рекомендации приняты во внимание. – Фейри неловко откашлялся и облизнул внезапно пересохшие губы. – Однако в данном конкретном случае... э-э... как бы лучше выразиться... словом, возникли непредвиденные обстоятельства.
   Это еще что такое? Споттс не верил своим ушам.
   – Что за бред, Шелдон? – упрямо заговорил он. – Какие такие непредвиденные обстоятельства? Может, объясните, в чем дело?
   Оттягивая неизбежное, Фейри огляделся и, заметив официанта, сделал ему знак заменить бокал.
   – Шелдон! – вновь подал голос мистер Споттс, дождавшись, пока собеседник сделает столь необходимый ему глоток.
   – Слушайте, Дитрих! – взорвался Фейри, но, опомнившись, тут же заговорил спокойнее: – Как вы понимаете, времена... времена меняются. – Он выдавил из себя жалкое подобие улыбки. – Понятно, что ветеранам вроде нас с вами трудно с этим свыкнуться, но ведь такова жизнь, ничего не поделаешь.
   Поделившись этим свежим наблюдением, Фейри вновь жадно припал к бокалу в надежде, что Споттс оставит его наконец в покое.
   Но тот и не думал выпускать свою жертву из силков, по крайней мере до тех пор, пока Фейри не оставит свои увертки и не объяснит все внятно и доходчиво.
   – Что это с вами, Шелдон, вы только сами себя послушайте! Вы возбуждены так, будто кто-то разворошил целое осиное гнездо. И хватит ходить вокруг да около! Довольно!
   Фейри тяжело вздохнул:
   – Одно могу сказать вам, это... это не мой выбор.
   – Так. Ясно. Если не ваш, то, надо полагать, мистера или миссис Голдсмит.
   – Очко, – проворчал Фейри. – Можете получить в кассе свои двести долларов.
   – Ну? Так о ком речь?
   – Это... Она – бедствие, катастрофа, тьма египетская – все в одном лице! Это закат империи. Это конец «Бергли». – Фейри поднял бокал и отвел руку, словно собираясь швырнуть им в стену и посмотреть, что из этого получится.
   – Да вытяну я из вас наконец имя или нет?
   Фейри посмотрел на бокал и медленно его опустил. Выглядел он сейчас, как воздушный шар, из которого вышел воздух.
   – Мисс Барбара Паркер, если это имя вам что-нибудь говорит. – Фейри вновь повторил маневры с бокалом. Голос у него сделался шершавым. – Теперь все понятно?
   Споттс невольно отшатнулся, как от удара, затем тряхнул головой и с прищуром посмотрел на Фейри.
   – Мисс Паркер? – недоверчиво повторил он. – О Боже, Шелдон, только не говорите мне, что речь идет о Бэмби Паркер!
   Фейри вновь отвел взгляд в сторону. Ну теперь-то, когда Споттс узнал имя своего преемника, вернее, преемницы, может, он оставит его в покое?
   Но его молитвы и на этот раз остались неуслышанными. Высокий, прямой – ни дать ни взять вековой дуб, – Споттс остался стоять на месте как прикованный.
   – Шелдон! – в голосе его прозвучал металл. – Шелдон, еще раз спрашиваю, речь идет о Бэмби Паркер?
   – А о ком же еще, черт возьми! – Голос Фейри поднялся чуть не до крика. Все же он взял себя в руки, провел дрожащей ладонью по волосам и добавил уже тише: – Мне очень жаль, Дитрих, но сменит вас именно она, а не мисс Тернер.
   Знаменитая выдержка и непроницаемость изменили Споттсу – от Фейри не укрылось, как исказилось его лицо. Сам же он ощущал себя жалким комедиантом, взыскующим внимания публики. «Каковым, – угрюмо подумал Фейри, – я, по сути, и являюсь, пусть даже публика состоит из одного-единственного зрителя, а пьеса... что ж, пьеса явно не из тех, в которых можно блеснуть».
   – Ну вот, Дитрих, – глухо сказал Фейри, – теперь все тайное стало явным. Вы вынудили меня ответить на свой вопрос – что, вам от этого стало лучше? Довольны наконец?
   Споттс отвернулся. И спектакль, который перед ним только что разыграли, и его смысл, и актер привели его в дурное расположение духа.
   – Ну что, друг мой, – безрадостно улыбнулся он, – тут только одно можно сказать.
   – И что же именно?
   – Если мистер Голдсмит настолько глуп, чтобы постелить себе эту постель... – разумеется, подумал Споттс, это именно его инициатива, миссис Голдсмит никогда бы не пустила лису вроде Бэмби Паркер в свой курятник, – то пусть в ней и валяется. На ближайшее время я ему не завидую. – В голосе его прозвучала едкая ирония. – Не говоря уж о более отдаленном.
   – Право, Дитрих, мне жаль, что все так обернулось. – Фейри нервно переступил с ноги на ногу. – Я пытался, честное слово, пытался. Но этот дикарь...
   – Все ясно. – Споттс сочувственно потрепал его по плечу и по-черепашьи втянул голову в плечи.
   Двинувшись было в сторону, он тут же остановился, медленно повернул голову и вытянул шею так, что даже обвислая кожа на подбородке туго натянулась.
   – Похоже, болезнь достала меня как раз вовремя, а, Шелдон? – грустно сказал он. – Ну что ж, удачи вам, друг мой. Удачи в кругу филистимлян. Ну а о том, чтобы у меня руки остались чистыми, сама судьба позаботилась.
   – Дитрих! Надеюсь, вы не думаете, будто я свои нарочно вымазал в грязи?!
   – Нет, нет, – покачал головой Споттс, – разумеется, нет.
   И как человек, твердо убежденный в том, что дурные новости надо сообщать как можно скорее, помахал Фейри рукой и отправился на поиски Кензи, которая словно сквозь землю провалилась.
 
   Вооружившись ручными сушилками, напоминающими по форме старинный пистолет, Кензи и Зандра поливали друг друга мощными струями сжатого горячего воздуха.
   – Ну что, – весело воскликнула Зандра, перекрывая ровный шум сушилок, – что я тебе говорила? Те, кто отвечает за организацию этой вечеринки, явно знают женщин! Кому бы еще пришло в голову устанавливать здесь эти штуковины?
   – Действительно, удачно получилось, – откликнулась Кензи, – иначе что бы нам делать? Мокрые курицы, да и только.
   – О Господи, да не будь ты такой скромницей, – погрозила ей пальцем Зандра. – Можешь и выругаться. Уж ты поверь, за свою жизнь я всяких слов наслушалась.
   – Знаешь, – призналась Кензи, – мне сильно повезло, что я на тебя налетела, а не на какого-нибудь важного господина.
   – Это уж точно. А здорово мы повеселили народ, верно? Но главное, я уверена, мы станем настоящими друзьями! – Теперь обе сушилки были в руках у Зандры, и она делала ими медленные круговые движения, направляя воздух на Кензи. – Я всегда считала: чтобы подружиться, надо сначала здорово насолить друг другу. Согласна?
   – Гм. Как-то мне не приходилось... – Кензи оборвала себя на полуслове, словно что-то вспомнив. – О Господи!
   – В чем дело?
   – Ты вроде говорила, что одолжила этот костюм?
   – Верно, но беспокоиться не о чем. Надо знать хозяйку. Если вещь хоть раз надевали, ей больше не суждено явиться на свет Божий. – Зандра выключила одну сушилку и поставила ее на место. – Ну а теперь пора, наверное, познакомиться. – Она протянула руку.
   Кензи крепко ее встряхнула.
   – Маккензи Тернер, для друзей – просто Кензи. Только хочу сразу тебя предупредить: я не та, какой могу показаться.
   – Как это? – У Зандры брови на лоб полезли.
   – Другими словами, я не из этого огорода. Никто меня сюда не приглашал, я просто сопровождаю своего отставного босса. В общем, Золушка, простая служащая.
   – Какое это имеет значение?
   – Может, и никакого. Просто мне хотелось, чтобы ты знала, что к чему. По приемам я не хожу, и знаешь, сколько стоит это платье от Живанши, которое ты так замечательно высушила? Тридцать пять долларов. Я его нашла в лавке подержанного платья.
   – Сколько-сколько? – Зандра изумленно посмотрела на Кензи. – Такая красота всего за тридцать пять?! Нет, ты просто должна показать мне эту лавку!
   – Только не говори мне, что тоже вынуждена считать каждую копейку. – Кензи удивленно воззрилась на новую знакомую.
   – Считать? – фыркнула Зандра. – Было бы что считать. Так что у нас больше общего, чем тебе кажется, – весело добавила она. – Между прочим, и меня пригласили сюда только из-за друзей, у которых я остановилась.
   – Ты долго собираешься пробыть в Нью-Йорке?
   – Трудно сказать. – Зандра вспомнила свое поспешное бегство из Лондона, подумав, что время делиться такими подробностями еще не настало, а может, и никогда не настанет. – Одно только могу сказать: достаточно долго, чтобы стать трудягой вроде тебя.
   – Правда? Что, уже начала стучаться во все двери?
   – Нет, и, славу Богу, не придется, хотя прилетела я из Лондона только сегодня. Похоже, я уже нашла работу... или, точнее сказать, работа нашла меня... а может, даже специальное место придумали, – недовольно поморщилась Зандра.
   – Ты все еще не сказала, как тебя зовут, – заметила Кензи.
   – Только потому, – помрачнела Зандра, – что мое имя – крест, доставшийся мне в наследство от предков.
   Открылась дверь соседней кабинки, и оттуда выпорхнула сухопарая дама в воздушном ярко-красном платье от модного дизайнера. Она прошла к самому дальнему умывальнику, так что можно было говорить свободно, без боязни быть услышанным.
   – Неужели такое уж страшное? Преувеличиваешь, наверное?
   – Думаешь? – вздохнула Зандра, уловив краем глаза, что дама в красном у дальнего умывальника, близко наклонившись к зеркалу, припудривает щеки. – Что ж, повторяй за мной: Анна Зандра Елизавета Терезия Шарлотта фон Хобург-Уилленлоу.
   – Шутишь! – Кензи широко раскрыла глаза.
   – Ничуть.
   В голосе Зандры прозвучали разом усталость, тоска, раздражение, и эта смесь странно тронула Кензи. Она внезапно словно бы переместилась в романтическую сказку – ничего похожего ей раньше испытывать не приходилось.