— А куда вам надо ехать, товарищ капитан? — с готовностью поинтересовался у меня Коваленко-со-шрамом. — Мы мигом…
   — В гостиницу «Братислава», — объяснил я. — У меня там номер забронирован.
   — «Братислава»? — переспросил один из моих новых друзей. — Да это же рядом, пешком можно дойти!
   Коваленко поморщился. Определенно он желал оказать мне хоть какую-то услугу, дабы загладить инцидент с моим захватом.
   — Что значит пешком? — укоризненно спросил он своего подчиненного. — Зачем капитану твои прогулки? Домчим — и дело с концом.
   — Ну и ладно, — согласился я, поскольку мне было решительно все равно, чем добираться. И вскоре мы, оставив компанию грузчиков, уже сидели в салоне бежевой «волги», которую я заметил еще на площади. Мне было любезно предоставлено переднее сиденье, а троица втиснулась на заднее. Шофер нисколько не удивился, что объект наружного наблюдения внезапно стал лучшим другом, а сразу лихо вдарил по газам.
   — Между прочим, — осведомился я у старшего лейтенанта Коваленко, — растолкуйте мне, в самом деле, что тут за игры? Или действительно «Зарницу» проводите среди личного состава?
   Коваленко виновато откашлялся и пробормотал:
   — Так мы думали, вы этот… ну, который в розыске Интерпола…
   — Кто этот? — с нарастающим интересом переспросил я.
   — Ну, как его… международный террорист Нагель…
   Вероятно, расхохотался я чересчур громко для салона автомобиля — поскольку даже водитель нервно дернулся, как после хорошего тычка в спину. Коваленко же со товарищи пережидали мое гыгыканье со страдальческими гримасами. В панорамное зеркало заднего вида я отчетливо видел их лица: то одного, то другого, то третьего. Шрам на лице старлея стал заметнее и покраснел еще больше.
   — Так он же толстый, этот Нагель… — с трудом выдавил я сквозь смех. Мне самому было неловко усугублять идиотское положение, в котором оказалась троица, но остановиться я уже не мог. — У него же будка… ох… раза в два крупнее моей физиономии! В любой же ориентировке его фото… Не мог бы он так шустро похудеть, уверяю вас!…
   Коваленко с разнесчастным видом протянул мне сложенную вчетверо бумажку.
   — Здешним телефаксам, — произнес он, с ненавистью выделяя слово «телефаксы» как ругательство, вроде матерного, — портреты не очень удаются. Текст еще так-сяк, а вот физиономии… маму с папой не узнаете!
   Я развернул листок, оказавшийся стандартным интерполовским факсом, и вынужден был признать правоту старлея. Международный террорист Нагель пропечатался здесь настолько нечетко, что, при желании, за него можно было бы теперь принять любого жителя Земли. Независимо от комплекции, пола и расы. На негра он даже больше смахивал. Живи старлей Коваленко в США, его розыскная активность наверняка стала бы причиной расовых волнений.
   Чтобы окончательно рассеять заблуждение саратовских коллег, я поманил пальцем вежливого соглядатая сзади, получил у него из рук свой дипломат и покопался в нем. Этих факсов с Нагелем нам наприсылали столько, что я стал использовать листы для всяких мелких хозяйственных нужд. Если поискать, то наверняка отыщу хоть одну нагелевскую обертку… Вот, например. Я освободил от бумажки мыльницу с зубной щеткой, разгладил листок и протянул его Коваленко на заднее сиденье.
   — Вот ты какой, северный олень, — протянул старший лейтенант. — Что ж, спасибо за информацию. В следующий раз не спутаем.
   Коваленко, по-моему, пребывал в странной уверенности, будто Нагеля рано или поздно занесет в их городок. И вот тогда…
   — А что может делать такой Нагель в Саратове? — не выдержав, полюбопытствовал я.
   Вопрос мой поставил моего коллегу со шрамом в тупик.
   — Мало ли что… — отозвался он после мучительной паузы. — Мост здесь через Волгу стратегического назначения, химический комбинат… Главу администрации области мог бы попытаться грохнуть… или, допустим, председателя облсовета…
   Последние слова были произнесены с оттенком некоей несбыточной надежды. Я припомнил все запросы депутата Безбородко и немедленно проникся симпатией к старшему лейтенанту Юрию Коваленко. Видно, представительная власть и в Саратове всех достала. М-да, гримасы юной демократии. Когда же она у нас повзрослеет, черт возьми? Сколько прошло, а она все малолеточка.
   — Довожу до вашего сведения, — сказал я, мысленно собирая все свои знания о Нагеле, — что Карл Нагель, во-первых, предпочитает столицы европейских государств, не меньше. Ему что Саратов, что Москва — провинция. И, во-вторых, он не немец, как вы подумали, а швед.
   Коваленко на заднем сиденье вновь покаянно кашлянул. Если он не возьмет со своих подчиненных страшную клятву помалкивать, старлеевский крик «Хенде хох!» наверняка войдет во все местные анекдоты про КГБ.
   — Шведского языка я не знаю, — сдержанно сообщил Коваленко. — Немецкий знаю, чешский вот еще не забыл…
   В то же самое автомобильное зеркало в салоне я разглядел, как при упоминании о чешском языке старлей непроизвольно прикоснулся пальцами к своему ужасному шраму. Тут до меня вдруг дошло, что фамилия Коваленко мне знакома. Как, наверное, знакома она всему нашему Управлению. Просто я не ожидал встретить этого человека в Саратове. Надо же!
   — Приехали, — кротко произнес шофер «волги». — Это и есть гостиница «Братислава».
   Мне показалось, что ехали мы к гостинице, расположенной на той же набережной, чересчур долго. Наверное, водитель организовал круг почета в мою честь. Ладно, не будем придираться.
   Благодаря присутствию человека со шрамом моя прописка в «Братиславе» заняла всего-то пять минут. Я получил ключик от двухместного номера (на двухместности особенно настаивал напарничек Юлий), выяснил, что никто с фамилией Маковкин в этот номер пока не заселялся и искренне понадеялся на нелетную погоду. Пока я поднимался на лифте на пятый этаж, осматривал свой номер (неплохой, солнечный) и распаковывал свой дипломат, троица коллег не сидела без дела. Она по моей просьбе отыскивала, через свою местную контору, адрес гражданки Селиверстовой. Поскольку я уже был так и так разоблачен здешними орлами, то пусть, по крайней мере, помогут — сэкономят мне время.
   Когда я, умывшись и сменив рубашку, спустился в гостиничный холл, дело было сделано. Старлей Коваленко вручил мне бумажку с адресом — торжественно, прямо как легендарный Саратовский Калач.
   — Это не очень далеко отсюда, на улице Чапаева, — пояснил он.
   — Подбросите на место? — спросил я. — Чтобы, значит, мне здесь не плутать…
   Добрый человек со шрамом тут же согласно закивал:
   — Обязательно подбросим, капитан! И если что еще понадобится…
   Он вытащил из кармана некое подобие визитки и протянул мне.
   — Благодарю, — я принял визитку, а когда двое из трех моих бывших преследователей покинули гостиничный холл и старлей Коваленко собирался уже последовать за ними, я вежливо остановил его. Попридержал за рукав.
   Коваленко тут же остановился и преданно взглянул на меня. Шрам его больше не казался мне ужасным, да и сходство с киномонстром куда-то пропало. Вот что значит предвзятость! Ну, конечно: если человек гонится за тобой с пистолетом, невольно подозреваешь в нем самое худшее. А когда он тебе помогает, ты сразу видишь в нем самое лучшее. Простейший тест из учебника психологии. В конце концов, шрам как шрам, очень мужественного вида. Опять-таки женщины в восторге.
   — Простите, Юрий, — тактично спросил я, — так вы и есть тот самый Коваленко, которого посылали с миссией в Прагу?
   Лицо у старлея моментально стало серым и скучным.
   — Так точно, товарищ капитан, — отрапортовал он официальным безжизненным голосом. — Разжалован из майоров в старшие лейтенанты из-за срыва операции и переведен с понижением в Саратовское управление Министерства Безопасности Российской Федерации с испытательным двухгодичным…
   — Да будет вам, Юрий, — прервал я этот унылый рапорт. — Я ведь не для анкеты спрашиваю, а так. И не стану я никому стучать насчет сегодняшнего. И на вашем испытательном сроке это не отразится…
   Коваленко бросил на меня благодарный, хотя и несколько недоверчивый взгляд.
   — Замнем сегодняшний эпизод, — подтвердил я. — Для ясности. И, кстати, лично я считаю, что там, в Праге, в 91-м, виноваты были не вы, а тот, кто вас послал…
   — Старый пенек, — опустив глаза, пробормотал бывший майор, а ныне старлей. — Он теперь персональный пенсионер. Мемуары, сука, пописывает. Мол, с юных лет боролся с КГБ внутри КГБ. А когда посылал нас в Чехословакию с этой гребаной миссией, так соловьем заливался про интернациональный долг и все такое… Придавил бы гада, да руки марать неохота.
   Я посмотрел на его руки. Кажется, мне очень повезло, что я не оказался международным террористом Нагелем. Иначе мне бы, пожалуй, несдобровать.
   — Все обойдется, — сказал я универсальную утешительную фразу. Когда нечего сказать, а молчать неловко, она лучше всего подходит.
   — Спасибо еще вашему генералу Голубеву, — добавил бывший майор, не поднимая глаз. — Всего только понизил в звании. А собирались вообще вытурить из органов. Куда бы я пошел с такой-то рожей? Ну, в охрану. Склады сторожить…
   — Это, значит, вас там зацепило? — бестактно брякнул я, тут же обозвав себя мысленно сволочью. Утешил, называется. Наступить на больную мозоль — вот как это называется. Проклятая любознательность! Когда-нибудь она меня сведет в могилу. Вдобавок ко всему я и так почти был уверен, что шрам — подарочек из Праги. Вид шрама вблизи не оставлял у меня сомнений. Чешской, явно чешской была та граната.
   Коваленко поднял глаза. И в них я неожиданно обнаружил вовсе не обиду на мое хамское любопытство, а глубокую задумчивость.
   — А знаете, капитан, я не жалею, что так вышло, — медленно проговорил он. — Нет, звания, понятно, жалко, да и физиономия моя теперь… Но кое-чему эта чертова миссия меня научила. Например, сначала думать, а только потом стрелять в человека… Как-то прежде у меня получалось наоборот.
   Я невольно прокрутил в памяти весь эпизод своей недружественной встречи с Коваленко и его парнями и признал про себя, что чехословацкий его опыт спас и меня. Чуть-чуть азарта — и мы бы покрошили друг друга в этом дворике. Так что спасибо родине Швейка, вразумила.
   Вдвоем мы покинули гостиничный холл и двинулись в направлении автомобиля, который гостеприимно распахнул дверцы, ожидая нас. Оба оперативника и шофер уже были на месте.
   — И как вам Саратов? — спросил я у Юрия по дороге к «волге».
   — Приятный городок, — рассеянно проговорил он. — Спокойный. Только вот монументы эти дурацкие до сих пор раздражают…
   Он очень похоже изобразил Ленина с простреленным запястьем, и я немедленно и окончательно простил старшему лейтенанту Коваленко трагикомедию со слежкой и погоней.
   Дом на улице Чапаева оказался обшарпанным двухэтажным особнячком — одним из тех, что делают провинцию провинцией. В центре Москвы таких домиков уже почти не осталось. Если не считать, разумеется, развалюху старика Бредихина. Да и та, скорее всего, в ближайшее время отправится на слом.
   — Вас подождать? — предупредительно спросил Коваленко.
   Я отрицательно помотал головой:
   — Спасибо, дальше я сам.
   — Тогда всего доброго! — не стал навязываться тактичный Коваленко. — Но если что — немедленно звоните. Мы все время на связи.
   — Угу, — сказал я, надеясь, что помощь славных оперативников мне тут не понадобится. В конце концов, ищу я старичка-физика, а не пресловутого международного террориста.
   Я уже вылез из машины, уже намеревался захлопнуть бежевую дверцу — и тут мне в голову пришел, наконец, самый естественный вопрос, который в суматохе я все забывал задать моим саратовским коллегам.
   — Минутку, Юрий, — осведомился я, придерживая дверь. — Но почему же вы решили, что Нагель — именно я?
   — То есть как? — опешил Коваленко. — Мы ведь получили утром телефонограмму из Москвы…
   — Какую еще телефонограмму?
   Коваленко пожал плечами.
   — Да самую простую. Нас ставили в известность, что международный террорист Нагель может прибыть в Саратов таким-то поездом таким-то вагоном. Даже место было примерно указано… Вот мы и не сомневались, что он — это вы…
   На меня снова стала надвигаться какая-то темная бредятина.
   — Подождите-ка, — быстро сказал я. — А кто именно передал эту телефонограмму? Это ведь документ, там обязаны быть исходящий номер и фамилия оператора.
   — Да вроде правильная телефонограмма, по форме, — растерялся уже старший лейтенант. — Сейчас… один момент… у меня должна быть с собой копия. — Он лихорадочно зашарил по карманам. Делать это, сидя на заднем сиденье в окружении своих оперативников, было неудобно. Поэтому он снова выбрался из «волги», произвел тщательный самообыск и наконец извлек нужный листок. Сам развернул, сам перечитал внимательно, и на его мужественной физиономии отразилось глубочайшее недоумение. Словно вдруг выяснилось, что телефонограмма была на китайском языке.
   Я принял бумажку из рук обалдевшего Коваленко и внимательно изучил. Отправлено из Москвы сие послание было сегодня рано утром — то есть в те часы, когда я еще мирно спал в одном купе с попом-расстригой Евгением.
   Текст был стандартный. Московское управление Минбеза информировало саратовских коллег о возможной высадке в Саратове опасного сукина сына Нагеля. Указывалось, что Нагель вооружен, профессионален и что, в случае невозможности захвата, разрешается открывать огонь на поражение. Затем сообщались мой вагон и мое место.
   Самым интересным, однако, был даже не текст послания. Самым интересным тут была подпись.
   Оказывается, телефонограмму в Саратов отправил не кто иной, как капитан Минбеза М.А. Лаптев собственной персоной.

Ретроспектива 6
8 февраля 1950 года, Москва

   Кремль жил странной жизнью. Днем чиновники отсыпались, зато ночами чуть ли не до утра сидели по кабинетам, одинокие, как совы. Понять этот административный феномен было решительно невозможно. Голубоглазый херувим Валя Лебедев высказал, правда, в курилке оригинальное предположение, что начальство-де само тайком низкопоклонствует перед заграницей и уже перешло с московского времени на вашингтонское. Припомнив эту опасную шуточку, Курчатов с трудом подавил улыбку и тихонько взглянул на часы: половина четвертого. Боже, когда все это кончится?…
   Малозаметный жест Курчатова между тем не укрылся от бдительного ока Большого Лаврентия. Он прервал свой угрожающий монолог на полуслове, хряснул кулаком по столу и визгливо крикнул, глядя прямо в глаза руководителю своего атомного Спецкомитета:
   — В Лефортове на часы будешь смотреть! Понял, нет?
   Крик Берии, отразившись от стен его огромного кабинета, отозвался глухим эхом в дальних полутемных углах и уже в виде шепота вернулся к письменному столу в круг света большой настольной лампы под зеленым абажуром. Курчатов чуть отклонил голову и дал возможность шепоту мирно умереть в лоне декоративного чернильного прибора. Когда-то, в самом начале работы над Проектом, подобные всплески эмоций Большого Лаврентия его нервировали. Потом он к ним привык и перестал обращать на них внимание. Он, Курчатов, был необходим Берии позарез. И потому Берия мог скорее засадить в Лефортово собственную жену, чем его, сорокасемилетнего шефа самого главного научного проекта в Советском Союзе. Любая неудача с бомбой могла автоматически прекратить и карьеру одного из самых влиятельных членов Политбюро… Тем не менее Курчатов сказал покладисто:
   — Понял, Лаврентий Павлович. Если я уже арестован, распорядитесь, чтобы меня проводили в камеру. Уже поздно, я устал и хотел бы, если возможно, хотя бы часика четыре поработать над собой.
   — Пора… чего-чего?! — поперхнулся Большой Лаврентий. — Ты что несешь? Спятил, что ли?
   Курчатов потряс головой, отгоняя подступавшую дремоту. Он вдруг сообразил, что Берия — в отличие от всех сотрудников ЛФТИ, задействованных в Проекте, — не обучен ни одному из выражений особого полушутливого языка, распространенного на Объекте N 1. И, стало быть, он не знает, что «иди, отдохни» означает получение нового задания, а пожелание сотруднику поработать над собой значит всего-навсего разрешение пойти и выспаться. Однако объяснять сейчас все эти тонкости означало бы вызвать у Большого Лаврентия вспышку раздраженной подозрительности. Берия не любил шуток — если, конечно, не шутил сам.
   — Я имею в виду — поспать, — быстро поправился Курчатов.
   Берия успокоился.
   — Успеешь! — сердито сказал он, правда, уже тоном ниже. — И в камеру — еще успеешь. Если страна сегодня нуждается в твоих профессорских мозгах, то не воображай, что ты господь Бог. У нас незаменимых нет, между прочим. Чуть что — запросто можешь загреметь на лесоповал.
   «Только после вас, Лаврентий Павлович», — проговорил Курчатов. Правда, мысленно.
   — И между прочим, — продолжил, между тем, Берия, — с успехами у вас, прямо скажем, негусто. Где водородная бомба, я тебя спрашиваю?
   — Мы занимаемся этой проблемой, — спокойно ответил Курчатов. — Теоретически схема близка к завершению. Что касается практической стороны вопроса…
   — Ты мне тут не крути! — злобно перебил Большой Лаврентий. — Ты мне брось ваши профессорские штучки. С одной стороны… с другой стороны… Знаем, слыхали. Ты лучше скажи прямо: к майским праздникам будет водородная бомба или нет?!
   Эхо вяло пробежало по кабинету и вновь утонуло в чернильнице.
   — К майским не будет, Лаврентий Павлович, — твердо ответил Курчатов. — Боюсь, что не будет и к ноябрьским. Новый технологический цикл…
   Берия отмахнулся, даже не дослушав.
   — Ци-икл, — передразнил он. — Пока наши соколы доставали вам американские секреты из самого Лос-Аламоса, цикл у вас был в порядке. А как только их контрразведка зацапала с потрохами этого Фукса — так сразу вы оказались в глубокой жопе… В жопе, — с удовольствием повторил Большой Лаврентий. — Нет, скажешь, что ли?
   Курчатов уже знал эту историю. На самом деле Фукс не был агентом МГБ и никто его специально не вербовал. Данные о последних разработках лос-аламосской лаборатории он передавал нашим бесплатно, из идейных соображений. Месяц назад его арестовали в Санта-фе, буквально на глазах у нашего связника — в тог момент, когда он закладывал очередное сообщение в специальную капсулу на автостоянке. По правде говоря, в информации Фукса нового, пригодного для советского Проекта, было немного: в основном, она подтверждала, что физики в США и в СССР идут в одинаковом направлении и примерно одинаковыми темпами. Хотя, конечно, и это было немаловажно, ибо гарантировало от явных и долгих ошибок. От того тупика, в который однажды попал великий Отто Ган со своей лабораторией — да так плотно, что лишил своего фюрера всяких надежд на атомную бомбу. Потому, кстати, завод тяжелой воды в Норвегии уничтожать английским десантникам было совсем не обязательно. Тоже, вероятно, английское начальство их дергало: мол, давай-давай, покажи результат. Наверняка Большой Уинстон ничем не лучше Большого Лаврентия. Разве что респектабельнее в манерах…
   — Помощь разведки трудно переоценить, — осторожно сказал Курчатов. — Однако теперь мы уже движемся самостоятельно и прекрасно справимся собственными силами. Я полагаю, что года через полтора вторая модификация изделия будет завершена.
   — Смотри у меня, — с нажимом произнес Берия. — Ох, смотри, Борода. Если ошибетесь или там обманете, то тебе первому несдобровать. Тебе, Сахарову твоему, Фролову этому настырному и всем твоим ученым евреям… не много ли их у тебя, кстати? Впору синагогу открывать. Говорят, они у тебя уже по субботам работать отказываются? — Большой Лаврентий визгливо засмеялся. Тоненькое эхо не стало кружить по комнате, а сразу прямой дорогой отправилось все в ту же злополучную чернильницу.
   Курчатов вздохнул. Берия намекал на Мотю Агреста — рыжего, носатого и вполне безумного математического гения. Мотя был лучшим в группе расчетчиков, но, как назло, оказался правоверным иудеем и отказывался по субботам даже брать в руки мел. Сам вопрос с Мотей не стоил выеденного яйца: достаточно было сменить всей группе выходной с воскресенья на субботу. Однако пока утрясался новый график, кто-то из младшего персонала то ли проболтался, то ли намеренно стукнул о чудачествах Агреста. Кадровик полез в личное дело — и тут с ужасом обнаружил у гения, кроме математического, еще и религиозное образование. Оказывается, в свое время Мотя успел закончить ешиву… или как там называется это учебное заведение, готовящее раввинов. Агреста моментально выперли с Объекта N 1 и лишь благодаря заступничеству самого Курчатова не бросили за колючку. Так, на всякий случай, секретности ради.
   — Если вас не устраивает мой подбор кадров для Проекта, — вежливо проговорил Курчатов, — я готов передать свои функции генералу Серову. Или даже самому товарищу Абакумову. Не сомневаюсь, они прекрасно справятся и подберут мне физиков с безупречными анкетами.
   — Дерзишь, Борода, — ухмыльнулся Берия. Он не торопясь вытащил из верхнего кармана френча розовый — похоже, женский — платочек, снял с носа пенсне и принялся протирать стекла. Без пенсне Большой Лаврентий выглядел безобидным толстым дядечкой. Почти домашнего вида. Курчатов неожиданно подумал, что близорукие люди, лишившись своих линз, кажутся на редкость беззащитными, похожими на детей… Тут Берия нацепил обратно свое пенсне, и Курчатов мгновенно устыдился глупых мыслей. Большой Лаврентий даже без очков отнюдь не напоминал беззащитного младенца. А, наоборот, напоминал он библейского персонажа, большого любителя избивать младенцев. И их родителей заодно.
   — Я могу быть свободен? — сдержанно поинтересовался Курчатов, избегая смотреть на циферблат. Впрочем, он и так догадывался, что пошел пятый час ночи. Вернее, утра. По вашингтонскому времени — середина рабочего дня. Господа Ферми, Сцилард и Теллер запирают свои записи в сейфы, отключают осциллографы, обесточивают лаборатории и идут обедать. Делу время — обеду час.
   — Сва-бо-дэн? — переспросил Берия, нарочно утрируя свой кавказский акцент. — Ладно, иди, товарищ Курчатов. Занимайся делом. Считай, что поговорили…
   «Ничего не понимаю, — подумал Курчатов, вставая со своего стула. — Срочный вызов в столицу — расшибись, а будь в Кремле вовремя. Я летел три часа на самолете, час ехал на машине и еще минут сорок ждал в приемной. И все — ради того, чтобы получить дежурную порцию угроз и увещеваний?… Странно, странно все это».
   — До свидания, товарищ Берия, — произнес он вслух.
   — Пока, Борода, — меланхолично кивнул Большой Лаврентий. — Да, вот еще что, — вяло проговорил он. — Чуть не забыл. Как у тебя с сохранностью изделия первого выпуска?
   «Вот оно, — моментально понял Курчатов. — Вот ради чего он меня выдернул с Объекта и битых два часа морочил голову. Ну, держись, Игорь Васильевич. Сейчас ты будешь зернышком между двумя жерновами. Черт бы вас всех побрал с вашими интригами и вашими тайнами!…»
   — Все в порядке с сохранностью, — стараясь говорить спокойно, ответил он. — Один экземпляр изделия мы взорвали на семипалатинском полигоне в августе прошлого года. Две готовых бомбы хранятся на территории Объекта, на спецскладах 3-бис и 4-бис. Обе на месте.
   — Обе, — раздумчиво повторил Берия. — Ну, а третья где, а?
   — Простите, не понял, Лаврентий Павлович… — Курчатов сделал удивленное лицо. — Что вы имеете в виду?
   — Что я имею в виду? — все таким же вялым голосом сказал Берия и тут взорвался истошным визгом: — Третью! Третью, сволочь ты эдакая!! Куда девали еще одно изделие?! Ну, отвечай!!
   Эхо с утроенной силой запрыгало по кабинету. Теперь и чернильница на столе не смогла вместить остатки эха лаврентьевского визга.
   Курчатов почувствовал себя крайне неуютно. Ему внезапно пришло на ум, что незаменимость руководителя Спецкомитета — вещь тоже относительная. В таком бешенстве Большого Лаврентия он, Курчатов, никогда раньше не видел. Зрелище было жутковатое. Рот Берии кривила злая гримаса, пенсне сверкало адским огнем.
   — Может быть, речь идет о самой первой, экспериментальной модели? — быстро проговорил ученый, пытаясь не глядеть на страшное пенсне. — Но тогда мы еще не умели выходить на заданную мощность взрыва, и установка, после консультаций, была разобрана. Что касается расщепляющегося материала, то он в полном объеме был использован в…
   — Врешь, Борода! — крикнул Берия. — Мне! Врешь! Первая модель не была разобрана! Наоборот, вы ее довели! Два месяца назад! А три дня назад ее увезли с Объекта!… — Большой Лаврентий сделал глубокий выдох, рукою разогнал верткое эхо собственного крика, а затем спросил тихо, почти ласково: — Куда увезли ее, сволочь? Кто отдал приказ? — Берия открыл верхний ящик своего стола, достал никелированный ТТ и произнес уже самым будничным тоном: — Не скажешь — застрелю. Считаю до трех. Раз. Дваа…
   В этот момент что-то в кабинете мелодично звякнуло. Звяканье шло от батареи разноцветных телефонных аппаратов, расположенных на боковом столике. Хотя нет — тут же понял свою ошибку Курчатов. Голос подал одинокий аппарат без диска, стоящий на некотором удалении от остальной батареи. И, как видно, был это такой телефон, на зов которого не откликаться было нельзя. Большой Лаврентий шмякнул свой ТТ на стол, схватил трубку и прижал ее к уху, не забыв при этом погрозить побледневшему Курчатову волосатым кулаком.