Сильная мембрана позволила шефу атомного Спецкомитета услышать каждое слово невидимого собеседника Берии.
   — Нэ шуми, Лаврентий, — сказал голос в трубке. — И нэ пугай товарища Курчатова. Приказ отдал я. И бомбу забрал тоже я.
   — Но для чего, Коба? — с робким недоумением спросил Берия. Свободной от трубки ладонью от стал нервно водить по металлическим изгибам чернильного прибора. — И почему меня не предупредил? Я ведь все-таки отвечаю за Проект. И у тебя не было оснований пожаловаться на мою работу…
   — Так надо, Лаврентий, — веско сказал голос. — И больше нэ суетись. Иначе у меня возникнут основания пожаловаться на твою работу. Ты меня хорошо понял?
   — Да, товарищ Сталин, — покорно пробормотал Берия.
   — Вот и молодэц, — удовлетворенно заметил голос в трубке. — А теперь отпусти товарища Курчатова. Ты разве нэ видишь, Лаврентий, что человек нэ выспался? Чуткости к научным кадрам — вот чего тебе нэ хватает. Боюсь, придется ставить вопрос на Политбюро…
   — Я исправлюсь, товарищ Сталин, — жалобным голосом, как школьник-двоечник, протянул Берия. Он как-то сразу съежился за столом и из Большого Лаврентия превратился в маленького. Очень маленького, очень вежливого и очень послушного. Любо-дорого глядеть.

Глава седьмая
ЦЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ МАДАМ ПОЛЯКОВА

   За спиной предостерегающе тренькнуло. Я испуганно отпрыгнул в сторону и обнаружил в непосредственной близости от себя веселый желтый трамвайный вагон. Оказалось, что я в задумчивости успел выйти на проезжую часть улицы Чапаева и почти уже достиг трамвайных путей. Вагоновожатый из-за стекла желтой кабины сперва злобно погрозил мне кулаком, однако потом, явно смягчившись, всего лишь постучал выразительно пальцем по лбу, намекая на мою умственную неполноценность. После чего он, вновь победно тренькнув, повел свой вагон дальше.
   Я же остался стоять на тротуаре. По большому счету, трамвайщик был, безусловно, прав. В голове моей царила полная неразбериха. Как после хорошего обыска, когда некто, торопливо обшмонав мои извилины, кое-как запихал бы их обратно. Сказать сейчас, что настроение у меня было неважным, — означало бы существенно погрешить против истины. Какое там неважным! Настроение мое было просто хреновым. Я чувствовал себя в шкуре известного теленка, который, устав бодаться, твердо решил дать дуба.
   Уже и бежевая конторская «волга» с сочувственно-недоумевающим старлеем Коваленко на борту скрылась из глаз, и пыль от ее колес давным-давно рассеялась на ветерке, а ваш покорный слуга все стоял возле особнячка, где проживала гражданка Селиверстова, на улице имени утонувшего героя гражданской войны и тупо вертел в руках мятую копию телефонограммы из Москвы. Бумажка, без сомнения, была подлинной. При этом я, капитан МБР Макс Лаптев, будучи в здравом уме и трезвой памяти, такого идиотского и подстрекательского текста никому не отправлял. Даже если бы меня вдруг поразил острый приступ лунатизма или, допустим, кто-то на денек-другой вверг меня в состояние зомби, я не смог бы совершить этого поступка чисто физически: из купе скорого поезда N 10 Москва — Саратов такое сообщеньице да по всей форме отправить невозможно при всем желании. Стало быть, психика моя в порядке, и просто за меня расстарался кто-то другой. Такой, понимаете ли, услужливый сукин сын, который побоялся, что саратовская моя командировочка пройдет скучно, без приключений. А потому отсыпал щедрой рукой мне военных приключений. На мою голову. Он, этот весельчак, почти добился своего. Если бы не глупое «Хенде хох»… Если бы не чешская заноза в мозгах старлея Коваленко… Если бы не грузчица в сером плаще, перекрывшая всем нам сектор обстрела… Если бы все эти если не сгрудились случайно в одном месте, вышло бы интересное кино. Можно сказать, триллер с последствиями. Коваленковские орлы вполне были способны уложить опасного террориста при попытке к бегству. Да и мне, в принципе, могло бы удаться загасить трех местных гангстеров при попытке преследования. В любом случае и при любом исходе командировочные мои дела отодвинулись бы либо на время, либо навсегда.
   Что и требовалось доказать.
   Хотя никакое это, к чертям собачьим, не доказательство. Телефонограмма из Москвы вполне могла оказаться всего лишь дурацкой шуточкой кого-нибудь из моих дорогих коллег. В конце концов, человек десять с нашего этажа — от Филикова до самого генерала Голубева — знали про мой саратовский вояж. На трагический исход шутничок, разумеется, не рассчитывал, зато радостно воображал, как добрые молодцы из саратовского МБ берут под белы ручки ополоумевшего от неожиданности капитана Лаптева и целеустремленно тащат в свою контору, надеясь на славу и премиальные. Смешно — аж жуть! Животики надорвешь. Кто же у нас на Лубянке такой остроумный? Ну, если это Филиков! Месть моя будет ужасна. Сначала я ему дам пару раз по физиономии, для разминки. А потом сделаю так, чтобы на нашем этаже никто не угощал его сигаретами, даже тихоня Потанин. Вот тогда он, голубчик, взвоет по-настоящему. Вот тогда он, родимый, сто раз пожалеет, что устроил всю эту заваруху с фальшивой телефонограммой…
   Если, конечно, это все-таки устроил действительно Филиков, спохватился я в самый разгар мстительных раздумий. Шуточка, пожалуй, грубовата для Дяди Саши. Но если не Дядя Саша, то кто? Генерал Голубев захотел мне организовать дополнительный экзамен на выживание? Но старик-то лучше других должен понимать, чем этот фокус-покус мог бы закончиться… Нет, что-то здесь у меня не вытанцовывается. Не складывается здесь что-то у Мюллера. И ладно, оборвал себя я. Надо делать дело, а в Москве уж разберемся. Выявим весельчака, будь он хоть генерал, хоть кто. И сделаем соответствующие выводы. Вплоть до.
   Успокоив себя этой зловещей формулировкой, я, наконец, запихнул окаянную телефонограмму в карман и занялся особняком, возле которого уже и так топтался в раздумье минут двадцать.
   При ближайшем рассмотрении дом, где обитала двоюродная сестра мавзолейного Селиверстова, оказался не только двухэтажным, но еще и разноцветным. С фасада особнячок был грязно-желтым, однако стоило мне зайти во двор, как глазам моим предстала умилительная картинка: с внутренней стороны домишко был отчасти зеленым — в деревянной своей части, отчасти красным — в том месте, где располагалась входная дверь. Вероятно, такое разнотравье действовало на жильцов этого светофора тонизирующе. Или, может, у них в свое время не нашлось достаточно краски одного цвета. А заодно — и не оказалось под рукой Тома Сойера, который бы рискнул тут поработать маляром.
   Вообще говоря, томы сойеры в Москве уже редкость, но в провинции, по идее, должны были еще оставаться.
   Где-то наверху хлопнула дверь, затопали шаги по лестнице, и на красном пороге появился, как по заказу местный Том Сойер. Юноша бледный со взором горящим. В руках он держал книгу-кирпич, раскрытую на середине. На корешке кирпича чернела надпись «История…» (дальше неразборчиво). Юноша углубленно заглядывал в эту самую середину, разве что не зубами только грыз гранит науки. Мне даже почудился звук, с которым молодые челюсти перемалывают историческую премудрость. Такой, знаете ли, скрежет зубовный.
   — Добрый день! — приветливо поздоровался я с ученым мальчиком. — Ты мне не подскажешь, где я могу…
   — Нигде, — равнодушно прервало меня чадо, не отрываясь от своего фолианта. — Туалета во дворе нет.
   Вероятно, в этом дворе данный вопрос был настолько типичным, что юный историк научился отвечать на него чисто автоматически, не отрываясь от своих штудий. И пока я раздумывал, как бы подоходчивее растолковать молодому человеку, что ищу я тут отнюдь не сортир, а всего лишь гражданку Селиверстову, юноша бледный успел разминуться со мной и, по-прежнему углубившись в книгу-кирпич, вышел из дворика. Глаз он так и не поднимал, но в калитку прошмыгнул безошибочно. Очевидно, географию здешних мест чадо знало на память и не давало себе труда отвлекаться от книжных строчек. Мысленно я позавидовал такой целеустремленности. В раннем детстве я тоже пытался читать на ходу, но, загремев однажды в канализационный люк (к счастью, там внизу оказалась охапка листьев), больше таких попыток не предпринимал. Духу не хватило. Нынешняя молодежь, выходит, будет покрепче прежней.
   С такими стариковскими мыслями я перешагнул красный порог и ступил на лестницу, которая, вероятно, когда-то была выкрашена в красный цвет. Но очень давно. Сбоку, на уровне второй ступеньки, в стене имела место дверца, и я вознамерился было сразу постучаться и выяснить диспозицию, но из-за двери так злобно и заливисто затявкала вдруг собачонка, что я резко передумал. Такая могла тяпнуть за здорово живешь, а вдобавок наверняка бы выяснилось, что хозяйка моськи — какая-нибудь безумная древняя бабка, которая не только Селиверстовой Ольги Денисовны, но даже собственной фамилии уже не знает.
   Начнем сразу со второго этажа, мудро рассудил я. Тома Сойера, прошлепавшего мимо меня, должен ведь кто-нибудь родить. Значит, есть и маманя с папаней. Или, может быть, парень с книжкой — уже и так селиверстовский родственник. Двоюродный племянник, предположим…
   Я преодолел два лестничных пролета и под собачий аккомпанемент постучался в дверь, обитую чем-то вроде серого ватного одеяла. По крайней мере, из прорех в обивке выглядывала именно вата.
   Стука моего на фоне злого гавканья никто не услышал. Тогда я просто потянул за ручку — и дверь отворилась. Нравы были простые: входи, кто хочешь. Я хотел, вошел и очутился в кухне.
   По правую руку капала вода — из крана в оцинкованное ведро. Прямо по курсу посвистывал чайник на плите, раздраженный тем обстоятельством, что о нем все совершенно забыли.
   Кухня была пуста.
   Я машинально выключил чайник и проследовал дальше, нарочито громко топая, чтобы предупредить обитателей коммуналки о своем приходе. Меньше всего мне бы хотелось застать врасплох здешних сеньоров, их жен и служанок, собак на лежанках и детишек на руках. Тем более что по крайней мере одну собаку я уже и так успел переполошить.
   Комната, в которую я перешел из кухни, тоже, по всей видимости, была кухней. На плите парилась огромная кастрюля с непонятным варевом — то ли супом, то ли кашей, то ли с рогами и копытами для будущего холодца. Запах стоял неопределенный, но густой.
   Вторая кухня тоже была никем не населена.
   — Эй! — громко сказал я. — Есть здесь кто-нибудь?
   Возглас мой не имел никакого эффекта. Словно все население второго этажа разноцветного особняка, забросив свои кастрюли и чайники, оседлало метлы и щетки и вылетело на шабаш на Лысую гору. Кстати, ни с того ни с сего припомнил я, на карте Саратова отмечена ведь какая-то Лысая гора. Может быть, та самая?
   — Эй! — крикнул я еще громче, но уже без особой надежды. — Есть кто-нибудь живой?!
   Вместо ответа мне под ноги неожиданно выкатился здоровенный розовый мяч с заплаткой на боку, а вслед за мячом из двери, укрытой между старинной поломанной вешалкой и ржавым корытом, выбежала маленькая девочка и, ни слова не говоря, целеустремленно пнула мячик. Удар сделал бы честь хорошему центрфорварду: мяч подлетел к потолку и на обратном пути произвел максимум возможных разрушений — врезался в лампочку (отчего последняя угрожающе мигнула), смахнул с полки пару тарелок, ликвидировал вазочку с засохшим букетом и вознамерился уже влететь прямо в раскрытую кастрюлю с непонятным варевом. В последний момент мне удалось отогнать от кастрюли розового хулигана. Мяч забился в моих руках.
   — Отдаа-а-ай! — громким басом взревела девочка. — Мое!
   Я немедленно вернул трофей, но это уже не помогло. Девочка, обеими руками вцепившись в мяч, зашлась криком. По сравнению с этим воплем звук, издаваемый пожарной сиреной, заметно проигрывал. Я заткнул уши, надеясь, по крайней мере, что хоть эти звуки привлекут внимание хозяев квартиры. И если уж такой крик не даст здесь никакого эффекта, значит, точно: все улетели на шабаш. И забыли только маленькую ведьмочку с мячом…
   — Замолчи, Санька! — послышался из боковых дверей зычный голос. — Замолчи, а то ухи надеру! Заткнись, кому сказала!…
   Маленькая ведьмочка, еще пару раз взвыв, заткнулась, а я облегченно вздохнул. Значит, квартира все-таки не пустует. Очень хорошо. Мне, признаться, совсем не улыбалось брать напрокат у старлея Коваленко казенную метлу и лететь на здешний Брокен в поисках необходимой информации.
   — Опять в футбол играла? Ну, я тебе задам!… С этими словами в кухню номер два вошла высокая полная женщина, одетая в полосатый домашний халат уже непонятной расцветки и в зелененький фартук поверх халата. Юная футболистка Санька выпустила из рук мяч, радостно подпрыгнула, шустро вскарабкалась на кухонный стол, а оттуда с ловкостью Тарзана перепорхнула прямо на плечи женщине, обхватив ее шею, и что-то зашептала на ухо.
   — Санька, слезай! — проговорила женщина, стараясь, чтобы ее голос звучал построже. — Отпусти мое несчастное ухо и сию же секунду слезай! Вот я тебе по попке…
   — Э-э… — сказал я, надеясь привлечь внимание к своей скромной персоне. — Видите ли…
   Тут хозяйка, наконец, обратила внимание на меня.
   — Санька, а ну брысь отсюда! — произнесла она, повышая голос. — А то я тебя вот дяде отдам. И дядя тебя съест.
   Потрясенная такой кошмарной перспективой юная акробатка Санька немедленно сползла с матушкиных плеч, подобрала свой мячик и, со страхом поглядывая на меня, поскорее покинула кухонные пределы.
   — Здравствуйте, — сказал я. — Я хотел бы…
   — Очень рада! — жизнерадостно перебила меня хозяйка. — Вы с санэпидстанции? Двух ваших мышей мы сами уже поймали, а третья, такая хитрая…
   — Я из Министерства безопасности, — поспешно проговорил я, обрубая на корню все мышиные подробности.
   — Откуда-откуда? — с недоумением переспросила хозяйка. По ее лицу не было заметно, что она в курсе каких-либо переименований нашего славного учреждения. Пришлось вспомнить старинное название.
   — Ну, из КГБ, — уточнил я. — Капитан Лаптев, Максим Анатольевич.
   Полная хозяйка метнула в мою сторону заинтересованный взгляд. Очевидно, чекист в этих краях был редкостной и диковинной птицей. Возможно, даже рыцарем щита и меча. Одно слово — провинция, улица Чапаева. В Москве уже давным-давно на буковки всех наших аббревиатур люди реагируют иначе. Безо всякого интереса, если не сказать сильнее.
   — Софья Павловна, — галантно представилась хозяйка, протягивая мне ладонь. — Полякова.
   Рукопожатие мадам Поляковой оказалось крепким, почти мужским. Надо полагать, коммунальная жизнь в окружении плит, соседей и неугомонной Саньки была — в смысле наращивания мускулов — значительно эффективней всевозможных тренировочных занятий армреслингом и бодибилдингом.
   — Только вы опоздали, капитан Лаптев, — добавила вдруг Софья Павловна. — Товарищ Бабушкин здесь уже давно не живет.
   — Вот как? — удивился я, чтобы выиграть время. Выходит, я, как работник ГБ, должен был заинтересоваться абсолютно неизвестным мне Бабушкиным, да еще и товарищем. Любопытно, кто же это такой? Что если Бабушкин — местный псевдоним международного террориста Нагеля?
   — Съехал он, два года еще назад, — уточнила госпожа Полякова. — Раньше все на площадь с флагом с красным бегал…
   — К Ленину, на Театральную? — переспросил я, демонстрируя осведомленность в здешних делах. Всего только несколько часов в Саратове, а уже могу разговор поддержать. Ай да Макс, ай да молодец…
   — Именно что, — закивала Софья Павловна. — А потом выписался и укатил. На Кубань, сказал. К казакам. Защищать, сказал, рубежи какие-то. И саблю купил, холодное оружие.
   Сабля товарища Бабушкина меня совершенно не заинтересовала.
   — Уехал, ну и Бог с ним, — легкомысленно отмахнулся я от беглеца на Кубань. — Авось никого не зарубит.
   — Да уж куда ему, — согласилась Софья Павловна. — Разве что самому себе ухо или нос с пьяных глаз отхватит. Тот еще вояка.
   Я мельком взглянул на часы. Разговор с хозяйкой получался живой, но какой-то непродуктивный. Мы болтали уже четверть часа, но так и не доехали до гражданки Селиверстовой. Пора было брать быка за рога.
   — Соседка меня ваша интересует, — бухнул я вне всякой связи с предыдущей светской беседой. — Ольга Денисовна. Дома она?
   Софья Павловна поглядела на меня с сожалением:
   — Нету ее.
   — А когда будет?
   Софья Павловна медленно покачала головой. Туда-обратно. Ей, наверное, стало жаль чекиста-бедолагу, но помочь она мне, кажется, ничем не могла. И даже не очень-то хотела.
   — Не вернется уж, наверное, — объяснила она. — Собрала вдруг вещички, попрощалась по-хорошему и — в путь-дорогу. Комнатку свою нам оставила. Саньке, на вырост. И правильно, я считаю. Заневестится Александра, а у нее — пожалуйста! И комната своя, и мамка рядом. Комнатка-то небольшая, но…
   — Очень хорошо, — вмешался я. Кажется, не слишком вежливо. — Но вот куда Селиверстова уехала? И почему вдруг так сразу? Вы ссорились, что ли?
   Госпожа Полякова гордо выпрямилась. Мой вопрос показался ей не просто обидным — оскорбительным.
   — Мы? С Ольгушей? Никогда! Да мы с ней — душа в душу… Да она Пашку моего выхаживала, когда болел, и Саньку нянчила… А я ей завсегда чем могу — помогу. И сыночка ее, покойника, старуха моя вместе с нами за стол сажала, когда мамани его дома не было…
   Софья Павловна раскраснелась, уперла руки в боки. Похоже, мне предстояло услышать волнующую историю одной великой дружбы. Я охотно верил, что история эта правдива от начала и до конца. Но меня-то как раз интересовал уже финал. Отъезд дорогой Ольгуши.
   — Так куда она, простите, уехала? — уточнил я. — Я не расслышал.
   — А я еще и не успела сказать, — с достоинством ответила госпожа Полякова. — В Алма-Ату она укатила. Валька ее поманил пальчиком, и она за ним, как хвостик.
   В ту же секунду я выкинул из головы все сегодняшние неприятности, включая наехавших на меня молодцов старлея Коваленко и чуть не наехавший трамвай. Имя, ради которого я ехал в Саратов, было произнесено.
   — Валька? — небрежно переспросил я. — Кто такой? Еще один защитник рубежей, вроде товарища Бабушкина?
   — Вот еще! — фыркнула мадам Полякова. — Валька-то Лебедев — мужик солидный, ученый. В Москве жил, но сколько себя помню, всегда к Ольгуше — как к себе домой. Чуть ли не с войны. Я еще пацанкой была, от горшка два вершка, а у них уж шуры-муры, и сыночек у них, царство ему небесное, подрастал…
   Почувствовав, что у злого дяди сегодня нет аппетита, из коридора в кухню тихонько прошмыгнула проницательная Санька, уже без мячика. Она спряталась за спиной матери и оттуда искоса поглядывала на меня, готовая в любой момент улепетнуть, если я вдруг начну проявлять каннибальские намерения.
   — Я не ем маленьких девочек, — торжественно объявил я Саньке. — Можешь меня не бояться.
   — Не бойся дядю, — милостиво разрешила Софья Павловна. — Дядя добрый, он не кушает маленьких… Дядя из КГБ, — добавила она.
   — Ты только взрослых кушаешь, да? — простодушно спросила у меня Санька. И на всякий случай снова спряталась.
   Я вздохнул. Вот тебе и провинциальный интерес к рыцарям-щита и меча! Даже дети — и те обязательно напомнят про былые прегрешения нашей конторы. Про Лаврентия Павловича и тому подобное. Сколько нас ни переименовывай — все без толку.
   — Я травоядный, — устало сказал я маме и дочке. — Обожаю овощные салаты, а человечины не переношу. Желудок не тот. Но это сейчас к делу не относится. Вот вы говорили: Лебедев вашу Ольгу поманил — и они уехали. Давно это было?
   Софья Павловна с недоверчивым прищуром оглядела мое лицо. Если бы я интересовался одним только товарищем Бабушкиным, мадам Полякова наверняка сохранила бы свою провинциальную приветливость. Зато вопросы о Селиверстовой пробудили в ней большие сомнения по части моей травоядности. Тем не менее она ответила. Но — кратко:
   — Позавчера.
   То есть за день до того, как я предпринял безрезультатный налет на лебедевскую квартиру. Выходит, я отстаю от него не больше, чем на двое суток. Уже хорошо.
   — Скажите, Софья Павловна, — поинтересовался я, — а как он выглядел, Лебедев, когда приезжал сюда позавчера? Ну, усталым, обеспокоенным или, наоборот, бодрым? Может быть, он чего-то боялся?
   Такой простейший вопрос неожиданно поставил мадам Полякову в тупик.
   — Как выглядел? — переспросила она, что-то мучительно соображая. — Да как вам сказать…
   Пока мамаша раздумывала, Санька из-за ее спины вдруг пискнула:
   — А дядя Валя не приходи-ил… А-а-а!
   Писк ее мгновенно перешел на визг и рев, поскольку рассерженная мадам Полякова одной рукой выволокла дочку на свет божий, а другой же — дала ей крепенький подзатыльник.
   Санысин рев, наполнивший кухню, на время лишил меня возможности задать следующий вопрос, а Софье Павловне — на него ответить. Или уклониться. Пережидая, пока утихнут возмущенные Санысины вопли, я лишь укоризненно смотрел на хозяйку. Хозяйка — с чувством оскорбленного достоинства — на меня. Наконец, рев перешел во всхлипы. Софья Павловна запустила руку в карман фартука, вытащила конфету в потертой обертке, развернула ее и неторопливо сунула дочке в рот. Всхлипы моментально сменились чавканьем.
   — Ну, так как же, гражданка Полякова, — ласково проговорил я. — Приходил дядя Валя к тете Оле? Или вам все померещилось спросонья?
   Слова свои я произнес донельзя приторным тоном. Как будто тоже конфетку предлагал. В некоторых ситуациях такой тон воспринимается как угрожающий. Мол, здрасьте, дети, я ваш папа, я работаю в гестапо…
   — Я его не видела, — сообщила Софья Павловна.
   Вид у нее был по-прежнему самоуверенный, но, по-моему, слегка виноватый.
   — То есть как это? — тут же полюбопытствовал а — Человек приезжает, увозит вашу соседку в Алма-Ату а вы с дочкой, выходит, его в упор не видите. Может, этот Лебедев — человек-невидимка?
   По всей видимости, последнее обстоятельство заинтересовало и саму мадам Полякову. Словно бы до моего визита она и не задумывалась о таких простых вещах. И только я со своей профессиональной любознательностью открыл ей глаза.
   — Он звонил, — проговорил она. — Он сначала точно звонил, я еще брала трубку…
   — Звонок был местный или междугородный? — сразу же уточнил я.
   — Наверное, местный… — неуверенно предположила Софья Павловна.
   — Так наверное или точно? — не отставал я.
   — Без телефонистки, — госпожа Полякова нашла, как ей показалось, удачный ответ. — Сразу его голос, попросил Олю, я позвала…
   О таком достижении цивилизации, как звонок по коду, Софья Павловна позабыла. От волнения, надо полагать.
   — Зуммер был обычный? — спросил я. — Или, может быть, такие были короткие, прерывистые звонки?
   На лбу мадам Поляковой собрались складки — признак напряженного раздумья. Я представил себе, как она, с поварешкой в одной руке и с орущей Санькой в другой, прямо из кухни бежит к телефону, и догадался о неуместности последнего из моих вопросов. Какой там, к черту, зуммер! Тут бы успеть добежать и ничего не уронить по дороге.
   — Не помню я уж про звонки, — откликнулась Софья Павловна. — Вроде обычные. Или может эти… прерывистые. У Саньки тогда зубы болели. Визгу было на весь дом.
   Услышав свое имя, Санька добросовестно защелкала зубами, уже свободными от конфеты.
   — Больше не болят, не болят! — встряла она во взрослый разговор. — Орехи даже могу лопать…
   — Цыц! — скомандовала хозяйка. — Разговорилась тут. Орехи ей подавай, на блюдечке… Я ей тогда полоскание заваривала, из трав, — сообщила Софья Павловна уже мне. — С утра у плиты торчала, как проклятая…
   Разговор о соседкином отъезде незаметно уплывал куда-то — в сторону. Мне пришлось не очень деликатно вернуть эту заботливую мамашу к интересующей меня теме. Мое воодушевление, возникшее было при упоминании фамилии Лебедев, успело куда-то улетучиться. Не нравился мне этот человек-невидимка. И звонки не нравились, и игры в прятки.
   — Давайте по порядку, — предложил я. — Итак, он позвонил… неважно откуда, но позвонил. И попросил к телефону гражданку Селиверстову. Дальше что было?
   В ходе дальнейших моих расспросов выяснилось следующее. Поговорив по телефону с Лебедевым, гражданка Селиверстова О.Д. засуетилась, засобиралась и на прямо поставленный гражданкой Поляковой С.П. вопрос, куда это Ольгуша намылилась, был получен прямой ответ про Алма-Ату. (Родичи у нее там какие-то, — кратко пояснила Софья Павловна. — Седьмая вода на киселе, но о-о-чень богатые…) Причем, про эту самую Алма-Ату, столицу Казахстана, гражданка Селиверстова объявила, по меньшей мере, раз двадцать. Как будто опасалась, что соседка позабудет название города или, может, сама боялась позабыть. Столько же раз, оказывается, было повторено и про то, что едет она совместно с Валентином и тот, дескать, уже прибыл в Саратов и ждет. Во время сборов Валентин еще неоднократно звонил и, как показалось Софье Павловне, даже здесь мелькал, чуть ли не укладывал вещи. Правда, в суматохе сама мадам Полякова его так и не видела. И, как выясняется, не она одна: глазастая Санька тоже почему-то дядю Валю не углядела…