Страница:
— Не буду! — решительно отказался я. — Это все-таки не тот фильм. Насчет внука Питера я железно помню, меня не собьешь!
И с этими словами я гордо удалился. Краем глаза я уловил разочарование на лице торговца краденым кино, но мне было наплевать. Погибают у него все к концу, видите ли! Некрофилы. Что он, что его любимый Твентино.
Чем дальше я пробирался вдоль плотного ряда торговых точек, тем слабее делались мои шансы кавалерийским наскоком зацепить лебедевского внука. Два моих первых подозреваемых были скорее исключением из правил, чем правилом здешних мест: в роли продавцов выступали здесь, по преимуществу, тетки средних лет. Иногда — дядечки средних лет. Женщины помоложе — гораздо реже, хотя и встречались. Парней, которых можно было бы принять за внучат Ольгуши и Валюши, практически не было. Даже угрожающего вида хлопушки — и те продавала здесь представительница слабого пола; кстати, вполне симпатичная.
— Купите бомбочку, — посоветовала она мне, когда я на мгновение задержался возле ее веселого взрывчатого товара. — Грохот гарантирую. А внутри там конфетти.
— Я подумаю, — произнес я и пошел себе дальше. Бомбочек в моей жизни и так хватает по милости Партизана. И безо всякого конфетти. Хотя, увы, и без симпатичных продавщиц. Мне вдруг пришло на ум, что, возможно, мадам Полякофф из Саратова просто ошиблась и у Лебедева — вовсе не внук, а внучка. Как там в американском фильме «Угроза»? Пегги? Значит, по-нашенски будет Пелагея, что ли?
Эта маразматическая идея одолела меня именно в тот момент, когда я прошел торговый ряд до конца, искомого Пети так и не обнаружив. Последняя палатка была книжной, однако и там за прилавком торчала очкастая пигалица неприступного вида — из тех, что даже на вопрос «Который час?» предпочитают на всякий случай отвечать: «Да пошел ты, ка-а-зел!» Чтобы не приставали.
Я отвернулся от книжной палатки, вздохнул и глянул на часы. Срок в полтора дня, выделенный мне с барского плеча генералом Голубевым, стремительно таял. Вот еще час — под хвост псу. Психованному кобелю из фильма этого садиста Твентино. И никакого тебе Пети.
— Петя! — неожиданно услышал я за спиной со стороны киоска. — Я могу теперь идти домой?
Я обернулся. Говорила пигалица. Ее собеседником был плотный невысокий парень, который тоже возник за прилавком, неизвестно откуда взявшись. Хотя нет, известно: из подсобки.
— Ладно, ступай, — разрешил парень Петя. Он был тут, видно, за старшего.
Я вернулся к прилавку и принялся вновь перебирать книжечки, ожидая дальнейшего развития событий. Пигалица, отпросившись, еще не уходила.
— А ты мне засчитаешь рабочий день? Я ведь и вчера тебя заменяла, сверхурочно… А позавчера у нас викторина была, в Останкино…
— Виолетта! — строго сказал Петя. — Не мельтеши. Отпускаю — уходи, а то ведь могу и передумать…
Маленькая книготорговка со звучным именем Виолетта решила не рисковать и исчезла. Я даже не успел заметить куда — так быстро она испарилась со своего рабочего места. Только тень метнулась туда-сюда. Затем книгоначальник Петя остался за прилавком один. Тогда-то он, наконец, заметил покупателя. Как водится, одинокого: продавцам книг на Выставке Достижений везло ничуть не больше, чем торговцам кассетами. И даже торговкам хлопушками.
— Желаете что-нибудь приобрести? — осведомился Петя. Да, такой, пожалуй, и мог бы быть хорошим внуком при беглом дедуле. Эдаким заботливым, обстоятельным внуком.
— Желаю, — любезно отозвался я. Помнится, в Саратове на площади имени Театральной Революции я уже морочил однажды одного книготорговца. Опыт имеется, слава Богу.
— Выбирайте, — профессиональным жестом коробейника Петя принялся предъявлять свои сокровища. — Вот здесь полное собрание Черника, дальше — новинки издательства «Унисол», очень рекомендую. А вот, если интересуетесь, хороший Джером Джером издательства «Меркурий»…
— Мне нужен один детектив, — перебил я. — Называется «Игра в прятки». Петя наморщил лоб:
— «Игра в прятки»… «Игра в прятки»… А кто автор, не помните?
— Отлично помню, — сказал я медленно и раздельно. — Некто Валентин Лебедев. Большой любитель поиграть в прятки.
Если не ошибаюсь, еще поэт Маяковский писал что-то про тротиловый эквивалент обычных слов, расположенных во взрывоопасном порядке. Во всяком случае мои последние реплики для Пети оказались посильнее гранаты. Он отшатнулся в глубь своей палатки, да так резко, что с боковых стеллажей вниз полетели тома и томики. Еще один такой рывок — и продавец разнес бы сам свою торговую точку, сделанную из фанеры и металлических спиц.
— Аккуратнее, Петя, — заботливо проговорил я. — Не разроняйте книжечки. Они могут потерять товарный вид.
Побледневший Петя бестолково взмахнул руками и выдавил:
— Какой еще Лебедев?… Не знаю такого…
— Собственного дедушку? — укоризненно спросил я. — Ладно врать-то, юноша. Дело серьезное.
— Не понимаю, о чем вы… — Петя был еще бледен, однако голос его уже не дрожал. Быстро входит в норму, молодец. — Валите отсюда, а то сейчас милицию позову…
— Ну уж нет, — мягко оборвал я внука. — Милицию ты не позовешь. А Минбез и звать не надо, я уже пришел… Ну как, поговорим?
— Нечего мне с вами говорить, — в Петином голосе появился металл. — Я ничего не слышал, ничего не видел и ничего не знаю. Хотите задать вопросы — вызывайте повесткой к себе на Лубянку…
Я хотел уже сказать этому герою, что повестку мне выписать — раз плюнуть, но не успел. Меня отвлекло какое-то движение метрах в пятнадцати. Боковое зрение не подвело: расталкивая праздных покупателей, в мою сторону двигалась деловитая парочка. Один рыжий, другой седой. Кого-то они мне отдаленно напоминали — не внешне, но чем-то неуловимым, что трудно было передать словами. Походкой, выражением лиц (вернее, морд — какие у мордоворотов, в самом деле, лица?). Любопытно, на кого же эти двое все-таки похожи? Ах да: на рукастого с блондинчиком — вот на кого. На двух покойничков, погибших при исполнении своего бандитского задания. А отнюдь не ограбления, как пытался меня уверить товарищ Голубев.
У меня оставалось всего несколько секунд.
— Я не знаю, где ты прячешь деда, — быстро-быстро заговорил я, поглядывая на мордоворотов. — И знать не хочу. Передай ему только мой номер телефона, — я дважды протараторил цифры, — и пусть позвонит мне вечером. Если меня не будет, пусть звонит по любому дежурному телефону Управления, спрашивает Филикова. Главное, чтобы он не попался в руки этим… Вот тогда будет беда…
Умный Петя проследил за моим взглядом и больше не играл в Зою Космодемьянскую. Очевидно, о существовании в природе добрых людей или кого-то наподобие он уже имел представление. И, наверное, как раз-таки от деда.
— Понял, — прошептал он. — Но как же…
— Не твоя забота! — Я уже направлялся в сторону парочки, надеясь перехватить их подальше от книжного лотка. О существовании внука Пети, кажется, они не догадывались. Зато мой «жигуль», по моей идиотской небрежности оставленный прямо у южного входа на Выставку Достижений, привел их сейчас точно и прямо ко мне. Где, интересно, они меня перехватили — возле Управления или возле библиотеки? Наверное, следили от самой конторы. Ну, конечно: информатора у них на Лубянке больше нет, приходится самим шевелиться. И, главное, я, дурак, даже лишний раз не удосужился взглянуть в зеркало заднего вида! Горькую думу думал, балбес. Головоломку складывал, орясина. Вот тебе сейчас будет головоломка. Так сломают, что не починишь.
Моя историческая встреча с двумя мордоворотами произошла на уровне прилавка с хлопушками. Увидев меня снова, симпатичная Пегги (или Пелагея, или как ее там?) поинтересовалась:
— Надумали все-таки купить?
Настоящих покупателей, кажется, и у нее было не густо, счет шел на единицы. И то правда: весной хлопушки — не по сезону. Я и сам бы, наверное, не стал покупать, если бы не оставил в машине свой верный «Макаров». А пока…
— Дайте две! — Я торопливо кинул деньги на прилавок и схватил первые же два близлежащих снаряда. — За что тут дергать?
— Так вот же проволоч… — симпатичная продавщица еще не успела договорить, как я уже дергал за проволочку.
Товар действительно оказался качественным. Гром двух хлопушек дуплетом и в самом деле имел видимость маленького взрывчика, причем оба моих новых знакомца немедленно оказались обсыпанными липкими конфетти. Подлая, кстати, выдумка: каждую бумажечку потом замучаешься отклеивать от костюма. Кое-кто считает, вероятно, будто это очень-очень смешно. Ну, кому как. Двоим мордоворотам — ни в коем случае.
— С Новым Годом! — заорал я, надеясь привлечь внимание почтеннейшей публики из числа прохожих к своей персоне. А заодно и к двум сопутствующим персонажам, которые, опомнившись от взрывчика, бросились за мною. Мой вопль сделал свое дело: народ стал оборачиваться и даже расступаться, образуя для меня узкий коридор. «Во дают!» — услышал я чей-то восторженный возглас с левого фланга. «Это, сынок, реклама цирка…» — донеслось до меня откуда-то справа. Оборачиваться на своих преследователей означало бы терять драгоценные доли секунды, но я и так легко мог предположить, как они сейчас выглядят. Как два клоуна — Рыжий и Белый. Вот вам, детки, простой пример боевого камуфляжа: всего две хлопушки превращают двух громил в милых цирковых обалдуев. Которые, как минимум, теперь стрелять по мне не станут — слишком много благодарной публики вокруг.
Примерно этого я и добивался.
Книжная лавочка с внуком Петей осталась уже далеко позади. Теперь наша процессия мчалась по уютной аллейке мимо наглухо заколоченных павильончиков, похожих на бесплатные сортиры из застойных еще времен — и потому поставленных на капремонт. Сильно подозреваю, что где-нибудь сзади доски давно оторваны сообразительными гражданами и павильончики используются по соответствующему назначению. И притом бесплатно, как в былые времена, времена обволакивающих блюзов. Радио «Ностальжи».
На мое счастье, всю дорогу до самых южных ворот публика — в виде посетителей ВВЦ — не выпускала наш рекламный пешепробег из виду. Когда же, по моему мнению, прохожих на пути было меньше, чем мне хотелось бы, я исполнял свой коронный хит «С Новым Годом! С Новым Годом!» — и радостное оживление вокруг было обеспечено. Мои преследователи, поначалу глубоко оскорбленные внезапным нападением (они-то предполагали сами напасть первыми!) и хамским способом ведения боевых действий, теперь бежали за мною молча. Бесшумно, как бульдоги. Один бульдог Рыжий, а другой — Белый. И притом оба — в крапинку, результат конфетти.
Я искренне надеялся, что удача улыбнется мне. Слишком долго она водила меня за нос, брала меня на измор, делилась истиной в час по чайной ложке. Теперь я должен был первым добежать до своего «жигуленка» и, по возможности, не дать себя поймать. Слишком много мордоворотов мне уже и так повстречалось за последнее время: и рукастый с блондинчиком, и группенфюрер Булкин, и толстые официант с сержантом из гостиницы «Братислава», а вот теперь и эти двое. Хватит, хватит. Довольно.
Я хотел, чтобы мне повезло, — и мне почти повезло. До своего «жигуленка» я добежал почти без приключений. Всего три шага решили исход забега не в мою пользу. Безумная бабка с детской коляской вывернула мне навстречу за три каких-то глупых шага до заветной «жигулевской» дверцы. Мне предстояло либо оттолкнуть упрямую бабку и двигаться дальше по прямой. Либо — сбавить скорость почти до нуля и интеллигентно обогнуть ее по кривой траектории. С одной стороны, ничего страшного и с коляской, и со старушенцией после соударения со мною не случилось бы: я ведь не автомобиль. В худшем случае — психологический шок и легкий испуг. И в лучшем случае — то же самое. Однако в юности я, очевидно, насмотрелся рекламных роликов ГАИ, а также шедевра кино «Броненосец Потемкин». Мое воспаленное воображение представило мне все последствия выезда одинокой коляски с младенцем на проезжую часть (до которой, между прочим, коляске предстояло бы проехать метров пятнадцать — вещь, возможная только в шедеврах кино. Наподобие ленты «Угроза», которую я не видел). Так или иначе, благородный порыв оказался сильнее доводов рассудка. И я побежал кружным путем.
Через пару секунд за моей спиной раздались громкие охи и звон. Я потерял секунду на то, чтобы оглянуться, и сразу все понял. Мои преследователи оказались куда меньшими гуманистами, чем ваш покорный слуга, и на ходу все-таки снесли старушенцию с пути. Бабуля отлетела в одну сторону, коляска — в другую. Бабуле, надо заметить, повезло — после соударения она, тем не менее, смогла удержаться на ногах. Коляске повезло несравненно меньше: она опрокинулась. Громкий звон, сопровождавший крушение, мог быть бы издан младенцем в одном-единственном случае. Если бы тот был стеклянненьким с головы до попки, такой вот природной аномалией.
Однако старушкин младенец отнюдь не был стеклянненьким. Потому что его вообще не было. Коляска под завязку наполнена была бутылками.
Бабуля вовсе не выгуливала ребеночка на лоне природы. Она просто пополняла свою коллекцию пустой стеклянной тары. Дзынь! Дрринь! Бллямс! — и нет больше коллекции. Начинай, бабка, заново.
— Падлы гнилые! Жопы с ручками! Ездюки гребаные! — запричитала бабуля, имея в виду моих преследователей. — Чтобы у вас руки-ноги отсохли! Чтобы у вас бошки поотрывало! Чтобы зенки ваши поганые повылезли!…
Я, со своей стороны, отнюдь не возражал бы, чтобы старушкины проклятья исполнились немедленно. Тогда бы у меня наверняка вновь появился шанс благополучно удрать.
Увы, вопль бабки для высших сил был сочтен неавторитетным, и пожелания пропали даром. Как и я сам. Мордовороты подхватили меня у самой дверцы моего боевого «жигуля» и, молча и целеустремленно выкручивая мне руки, потащили к своему собственному авто, который был припаркован в пяти метрах от моего. Мордоворот Рыжий и громила Белый. Два веселых гуся. Прощай, бабка. Не поминай лихом — как сказал сегодня утром бедняга Потанчик вечному капитану Пеньку.
Руки мне за спиной обмотали чем-то наподобие ремня безопасности. Полагаю, в качестве временной меры. Ибо, при наличии свободного времени, я почти наверняка выпутался бы из этих крепких, но негибких пут. Думаю, понимали это и оба мордоворота. Из чего я сделал печальный вывод, что много времени у меня не будет. Однако раз не убили сразу, тут же, в первом попавшемся безлюдном переулочке, — стало быть, чего-то еще хотят. Добрые люди — они ведь добрые. Сразу к стенке не ставят. Стало быть, на ближайшее будущее главная моя задача проста: вести себя так, чтобы отпущенного мне маленького времени стало хоть немного побольше. А там посмотрим.
Белый клоун, сидя за рулем, помалкивал. Зато уж Рыжий, поместившийся теперь рядом со мною на заднем сиденье, работал за двоих. Сперва он влепил мне пару раз по физиономии. Удары получились так себе, слабенькими, вполсилы, ибо этот ублюдок в конфетти врезал мне левой рукой. И не потому, что был левша. А потому, что в правой держал пистолет.
— Слушай сюда, — проговорил мордоворот после второго и покамест последнего удара.
— Слушаю, — с готовностью откликнулся я и немедленно заработал по физиономии еще разок. Оказывается, я должен был не поддакивать, но именно слушать. Так точно. Есть. Яволь. Последние слова я, разумеется, сказал про себя. И молча изобразил на побитом лице внимание. Мое послушание понравилось Рыжему.
— Умный мальчик, — похвалил он. — Это хорошо. А теперь скажи нам, где прячется старик, — и мы тебя, может быть, отпустим.
— Какой старик?
Вместо ответа — новая оплеуха. Сцена в машине чем-то напоминала мне мой же собственный разговор с Петрушей Селиверстовым. Вся разница, что я не лупил его в наказание за неудачный ответ.
— Итак, — повторил Рыжий, — спрашиваю вторично. Где старик?
Как известно, честность есть лучшая политика. Может быть, рискнуть ответить честно?
— Не знаю, — проговорил я.
Что было, между прочим, чистейшей правдой. Я ведь действительно не знал.
Сразу две оплеухи. Третья, подозреваю, будет рукояткой пистолета.
— Врешь, — не поверил мне рыжий мордоворот. — Ты обязан был уже узнать. Последний раз предупреждаю по-доброму…
«Ничего себе по-доброму!» — мысленно возмутился я. Что же, интересно, тогда недоброе? Пуля между глаз? Впрочем, я — человек покладистый. Рыжему была предложена чистая правда, которой он пренебрег. Значит, получит порцию вранья.
— Ладно, знаю, — сказал я со вздохом.
— Адрес! — немедленно потребовал мордоворот. Надо же, какой настырный! Не терпится ему.
— Я знаю только посредника… Там такая конспирация… — пробормотал я. Посредник — это убедительно. Если бы я сейчас же, обливаясь горючими слезами, выдумал им адрес Лебедева, это было бы слишком просто. И неправдоподобно.
— Адрес посредника? — стал дожимать меня обрадованный Рыжий. Ему казалось, что дело пошло. Плохо ты знаешь, дорогой, Макса Лаптева.
— Улица Большая Черкизовская, — сказал я после десятка секунд видимых колебаний. Ровно столько должен колебаться честный человек, которому под дулом пистолета предлагают заложить своего ближнего. — Номер дома не помню, но могу показать…
— Поехали! — скомандовал рыжий мордоворот мордовороту белому. Не знаю уж, о чем думал Рыжий те тридцать пять минут, которые мы потратили, чтобы добраться до Б. Черкизовской. Зато могу точно сказать, о чем думал в эти минуты я сам. Полагаете, о смысле жизни? Черта с два!
Я думал о старом завистнике господине Бредихине, гадая лишь об одном: заряжает ли он свою двустволку или нет?
Ретроспектива 10
И с этими словами я гордо удалился. Краем глаза я уловил разочарование на лице торговца краденым кино, но мне было наплевать. Погибают у него все к концу, видите ли! Некрофилы. Что он, что его любимый Твентино.
Чем дальше я пробирался вдоль плотного ряда торговых точек, тем слабее делались мои шансы кавалерийским наскоком зацепить лебедевского внука. Два моих первых подозреваемых были скорее исключением из правил, чем правилом здешних мест: в роли продавцов выступали здесь, по преимуществу, тетки средних лет. Иногда — дядечки средних лет. Женщины помоложе — гораздо реже, хотя и встречались. Парней, которых можно было бы принять за внучат Ольгуши и Валюши, практически не было. Даже угрожающего вида хлопушки — и те продавала здесь представительница слабого пола; кстати, вполне симпатичная.
— Купите бомбочку, — посоветовала она мне, когда я на мгновение задержался возле ее веселого взрывчатого товара. — Грохот гарантирую. А внутри там конфетти.
— Я подумаю, — произнес я и пошел себе дальше. Бомбочек в моей жизни и так хватает по милости Партизана. И безо всякого конфетти. Хотя, увы, и без симпатичных продавщиц. Мне вдруг пришло на ум, что, возможно, мадам Полякофф из Саратова просто ошиблась и у Лебедева — вовсе не внук, а внучка. Как там в американском фильме «Угроза»? Пегги? Значит, по-нашенски будет Пелагея, что ли?
Эта маразматическая идея одолела меня именно в тот момент, когда я прошел торговый ряд до конца, искомого Пети так и не обнаружив. Последняя палатка была книжной, однако и там за прилавком торчала очкастая пигалица неприступного вида — из тех, что даже на вопрос «Который час?» предпочитают на всякий случай отвечать: «Да пошел ты, ка-а-зел!» Чтобы не приставали.
Я отвернулся от книжной палатки, вздохнул и глянул на часы. Срок в полтора дня, выделенный мне с барского плеча генералом Голубевым, стремительно таял. Вот еще час — под хвост псу. Психованному кобелю из фильма этого садиста Твентино. И никакого тебе Пети.
— Петя! — неожиданно услышал я за спиной со стороны киоска. — Я могу теперь идти домой?
Я обернулся. Говорила пигалица. Ее собеседником был плотный невысокий парень, который тоже возник за прилавком, неизвестно откуда взявшись. Хотя нет, известно: из подсобки.
— Ладно, ступай, — разрешил парень Петя. Он был тут, видно, за старшего.
Я вернулся к прилавку и принялся вновь перебирать книжечки, ожидая дальнейшего развития событий. Пигалица, отпросившись, еще не уходила.
— А ты мне засчитаешь рабочий день? Я ведь и вчера тебя заменяла, сверхурочно… А позавчера у нас викторина была, в Останкино…
— Виолетта! — строго сказал Петя. — Не мельтеши. Отпускаю — уходи, а то ведь могу и передумать…
Маленькая книготорговка со звучным именем Виолетта решила не рисковать и исчезла. Я даже не успел заметить куда — так быстро она испарилась со своего рабочего места. Только тень метнулась туда-сюда. Затем книгоначальник Петя остался за прилавком один. Тогда-то он, наконец, заметил покупателя. Как водится, одинокого: продавцам книг на Выставке Достижений везло ничуть не больше, чем торговцам кассетами. И даже торговкам хлопушками.
— Желаете что-нибудь приобрести? — осведомился Петя. Да, такой, пожалуй, и мог бы быть хорошим внуком при беглом дедуле. Эдаким заботливым, обстоятельным внуком.
— Желаю, — любезно отозвался я. Помнится, в Саратове на площади имени Театральной Революции я уже морочил однажды одного книготорговца. Опыт имеется, слава Богу.
— Выбирайте, — профессиональным жестом коробейника Петя принялся предъявлять свои сокровища. — Вот здесь полное собрание Черника, дальше — новинки издательства «Унисол», очень рекомендую. А вот, если интересуетесь, хороший Джером Джером издательства «Меркурий»…
— Мне нужен один детектив, — перебил я. — Называется «Игра в прятки». Петя наморщил лоб:
— «Игра в прятки»… «Игра в прятки»… А кто автор, не помните?
— Отлично помню, — сказал я медленно и раздельно. — Некто Валентин Лебедев. Большой любитель поиграть в прятки.
Если не ошибаюсь, еще поэт Маяковский писал что-то про тротиловый эквивалент обычных слов, расположенных во взрывоопасном порядке. Во всяком случае мои последние реплики для Пети оказались посильнее гранаты. Он отшатнулся в глубь своей палатки, да так резко, что с боковых стеллажей вниз полетели тома и томики. Еще один такой рывок — и продавец разнес бы сам свою торговую точку, сделанную из фанеры и металлических спиц.
— Аккуратнее, Петя, — заботливо проговорил я. — Не разроняйте книжечки. Они могут потерять товарный вид.
Побледневший Петя бестолково взмахнул руками и выдавил:
— Какой еще Лебедев?… Не знаю такого…
— Собственного дедушку? — укоризненно спросил я. — Ладно врать-то, юноша. Дело серьезное.
— Не понимаю, о чем вы… — Петя был еще бледен, однако голос его уже не дрожал. Быстро входит в норму, молодец. — Валите отсюда, а то сейчас милицию позову…
— Ну уж нет, — мягко оборвал я внука. — Милицию ты не позовешь. А Минбез и звать не надо, я уже пришел… Ну как, поговорим?
— Нечего мне с вами говорить, — в Петином голосе появился металл. — Я ничего не слышал, ничего не видел и ничего не знаю. Хотите задать вопросы — вызывайте повесткой к себе на Лубянку…
Я хотел уже сказать этому герою, что повестку мне выписать — раз плюнуть, но не успел. Меня отвлекло какое-то движение метрах в пятнадцати. Боковое зрение не подвело: расталкивая праздных покупателей, в мою сторону двигалась деловитая парочка. Один рыжий, другой седой. Кого-то они мне отдаленно напоминали — не внешне, но чем-то неуловимым, что трудно было передать словами. Походкой, выражением лиц (вернее, морд — какие у мордоворотов, в самом деле, лица?). Любопытно, на кого же эти двое все-таки похожи? Ах да: на рукастого с блондинчиком — вот на кого. На двух покойничков, погибших при исполнении своего бандитского задания. А отнюдь не ограбления, как пытался меня уверить товарищ Голубев.
У меня оставалось всего несколько секунд.
— Я не знаю, где ты прячешь деда, — быстро-быстро заговорил я, поглядывая на мордоворотов. — И знать не хочу. Передай ему только мой номер телефона, — я дважды протараторил цифры, — и пусть позвонит мне вечером. Если меня не будет, пусть звонит по любому дежурному телефону Управления, спрашивает Филикова. Главное, чтобы он не попался в руки этим… Вот тогда будет беда…
Умный Петя проследил за моим взглядом и больше не играл в Зою Космодемьянскую. Очевидно, о существовании в природе добрых людей или кого-то наподобие он уже имел представление. И, наверное, как раз-таки от деда.
— Понял, — прошептал он. — Но как же…
— Не твоя забота! — Я уже направлялся в сторону парочки, надеясь перехватить их подальше от книжного лотка. О существовании внука Пети, кажется, они не догадывались. Зато мой «жигуль», по моей идиотской небрежности оставленный прямо у южного входа на Выставку Достижений, привел их сейчас точно и прямо ко мне. Где, интересно, они меня перехватили — возле Управления или возле библиотеки? Наверное, следили от самой конторы. Ну, конечно: информатора у них на Лубянке больше нет, приходится самим шевелиться. И, главное, я, дурак, даже лишний раз не удосужился взглянуть в зеркало заднего вида! Горькую думу думал, балбес. Головоломку складывал, орясина. Вот тебе сейчас будет головоломка. Так сломают, что не починишь.
Моя историческая встреча с двумя мордоворотами произошла на уровне прилавка с хлопушками. Увидев меня снова, симпатичная Пегги (или Пелагея, или как ее там?) поинтересовалась:
— Надумали все-таки купить?
Настоящих покупателей, кажется, и у нее было не густо, счет шел на единицы. И то правда: весной хлопушки — не по сезону. Я и сам бы, наверное, не стал покупать, если бы не оставил в машине свой верный «Макаров». А пока…
— Дайте две! — Я торопливо кинул деньги на прилавок и схватил первые же два близлежащих снаряда. — За что тут дергать?
— Так вот же проволоч… — симпатичная продавщица еще не успела договорить, как я уже дергал за проволочку.
Товар действительно оказался качественным. Гром двух хлопушек дуплетом и в самом деле имел видимость маленького взрывчика, причем оба моих новых знакомца немедленно оказались обсыпанными липкими конфетти. Подлая, кстати, выдумка: каждую бумажечку потом замучаешься отклеивать от костюма. Кое-кто считает, вероятно, будто это очень-очень смешно. Ну, кому как. Двоим мордоворотам — ни в коем случае.
— С Новым Годом! — заорал я, надеясь привлечь внимание почтеннейшей публики из числа прохожих к своей персоне. А заодно и к двум сопутствующим персонажам, которые, опомнившись от взрывчика, бросились за мною. Мой вопль сделал свое дело: народ стал оборачиваться и даже расступаться, образуя для меня узкий коридор. «Во дают!» — услышал я чей-то восторженный возглас с левого фланга. «Это, сынок, реклама цирка…» — донеслось до меня откуда-то справа. Оборачиваться на своих преследователей означало бы терять драгоценные доли секунды, но я и так легко мог предположить, как они сейчас выглядят. Как два клоуна — Рыжий и Белый. Вот вам, детки, простой пример боевого камуфляжа: всего две хлопушки превращают двух громил в милых цирковых обалдуев. Которые, как минимум, теперь стрелять по мне не станут — слишком много благодарной публики вокруг.
Примерно этого я и добивался.
Книжная лавочка с внуком Петей осталась уже далеко позади. Теперь наша процессия мчалась по уютной аллейке мимо наглухо заколоченных павильончиков, похожих на бесплатные сортиры из застойных еще времен — и потому поставленных на капремонт. Сильно подозреваю, что где-нибудь сзади доски давно оторваны сообразительными гражданами и павильончики используются по соответствующему назначению. И притом бесплатно, как в былые времена, времена обволакивающих блюзов. Радио «Ностальжи».
На мое счастье, всю дорогу до самых южных ворот публика — в виде посетителей ВВЦ — не выпускала наш рекламный пешепробег из виду. Когда же, по моему мнению, прохожих на пути было меньше, чем мне хотелось бы, я исполнял свой коронный хит «С Новым Годом! С Новым Годом!» — и радостное оживление вокруг было обеспечено. Мои преследователи, поначалу глубоко оскорбленные внезапным нападением (они-то предполагали сами напасть первыми!) и хамским способом ведения боевых действий, теперь бежали за мною молча. Бесшумно, как бульдоги. Один бульдог Рыжий, а другой — Белый. И притом оба — в крапинку, результат конфетти.
Я искренне надеялся, что удача улыбнется мне. Слишком долго она водила меня за нос, брала меня на измор, делилась истиной в час по чайной ложке. Теперь я должен был первым добежать до своего «жигуленка» и, по возможности, не дать себя поймать. Слишком много мордоворотов мне уже и так повстречалось за последнее время: и рукастый с блондинчиком, и группенфюрер Булкин, и толстые официант с сержантом из гостиницы «Братислава», а вот теперь и эти двое. Хватит, хватит. Довольно.
Я хотел, чтобы мне повезло, — и мне почти повезло. До своего «жигуленка» я добежал почти без приключений. Всего три шага решили исход забега не в мою пользу. Безумная бабка с детской коляской вывернула мне навстречу за три каких-то глупых шага до заветной «жигулевской» дверцы. Мне предстояло либо оттолкнуть упрямую бабку и двигаться дальше по прямой. Либо — сбавить скорость почти до нуля и интеллигентно обогнуть ее по кривой траектории. С одной стороны, ничего страшного и с коляской, и со старушенцией после соударения со мною не случилось бы: я ведь не автомобиль. В худшем случае — психологический шок и легкий испуг. И в лучшем случае — то же самое. Однако в юности я, очевидно, насмотрелся рекламных роликов ГАИ, а также шедевра кино «Броненосец Потемкин». Мое воспаленное воображение представило мне все последствия выезда одинокой коляски с младенцем на проезжую часть (до которой, между прочим, коляске предстояло бы проехать метров пятнадцать — вещь, возможная только в шедеврах кино. Наподобие ленты «Угроза», которую я не видел). Так или иначе, благородный порыв оказался сильнее доводов рассудка. И я побежал кружным путем.
Через пару секунд за моей спиной раздались громкие охи и звон. Я потерял секунду на то, чтобы оглянуться, и сразу все понял. Мои преследователи оказались куда меньшими гуманистами, чем ваш покорный слуга, и на ходу все-таки снесли старушенцию с пути. Бабуля отлетела в одну сторону, коляска — в другую. Бабуле, надо заметить, повезло — после соударения она, тем не менее, смогла удержаться на ногах. Коляске повезло несравненно меньше: она опрокинулась. Громкий звон, сопровождавший крушение, мог быть бы издан младенцем в одном-единственном случае. Если бы тот был стеклянненьким с головы до попки, такой вот природной аномалией.
Однако старушкин младенец отнюдь не был стеклянненьким. Потому что его вообще не было. Коляска под завязку наполнена была бутылками.
Бабуля вовсе не выгуливала ребеночка на лоне природы. Она просто пополняла свою коллекцию пустой стеклянной тары. Дзынь! Дрринь! Бллямс! — и нет больше коллекции. Начинай, бабка, заново.
— Падлы гнилые! Жопы с ручками! Ездюки гребаные! — запричитала бабуля, имея в виду моих преследователей. — Чтобы у вас руки-ноги отсохли! Чтобы у вас бошки поотрывало! Чтобы зенки ваши поганые повылезли!…
Я, со своей стороны, отнюдь не возражал бы, чтобы старушкины проклятья исполнились немедленно. Тогда бы у меня наверняка вновь появился шанс благополучно удрать.
Увы, вопль бабки для высших сил был сочтен неавторитетным, и пожелания пропали даром. Как и я сам. Мордовороты подхватили меня у самой дверцы моего боевого «жигуля» и, молча и целеустремленно выкручивая мне руки, потащили к своему собственному авто, который был припаркован в пяти метрах от моего. Мордоворот Рыжий и громила Белый. Два веселых гуся. Прощай, бабка. Не поминай лихом — как сказал сегодня утром бедняга Потанчик вечному капитану Пеньку.
Руки мне за спиной обмотали чем-то наподобие ремня безопасности. Полагаю, в качестве временной меры. Ибо, при наличии свободного времени, я почти наверняка выпутался бы из этих крепких, но негибких пут. Думаю, понимали это и оба мордоворота. Из чего я сделал печальный вывод, что много времени у меня не будет. Однако раз не убили сразу, тут же, в первом попавшемся безлюдном переулочке, — стало быть, чего-то еще хотят. Добрые люди — они ведь добрые. Сразу к стенке не ставят. Стало быть, на ближайшее будущее главная моя задача проста: вести себя так, чтобы отпущенного мне маленького времени стало хоть немного побольше. А там посмотрим.
Белый клоун, сидя за рулем, помалкивал. Зато уж Рыжий, поместившийся теперь рядом со мною на заднем сиденье, работал за двоих. Сперва он влепил мне пару раз по физиономии. Удары получились так себе, слабенькими, вполсилы, ибо этот ублюдок в конфетти врезал мне левой рукой. И не потому, что был левша. А потому, что в правой держал пистолет.
— Слушай сюда, — проговорил мордоворот после второго и покамест последнего удара.
— Слушаю, — с готовностью откликнулся я и немедленно заработал по физиономии еще разок. Оказывается, я должен был не поддакивать, но именно слушать. Так точно. Есть. Яволь. Последние слова я, разумеется, сказал про себя. И молча изобразил на побитом лице внимание. Мое послушание понравилось Рыжему.
— Умный мальчик, — похвалил он. — Это хорошо. А теперь скажи нам, где прячется старик, — и мы тебя, может быть, отпустим.
— Какой старик?
Вместо ответа — новая оплеуха. Сцена в машине чем-то напоминала мне мой же собственный разговор с Петрушей Селиверстовым. Вся разница, что я не лупил его в наказание за неудачный ответ.
— Итак, — повторил Рыжий, — спрашиваю вторично. Где старик?
Как известно, честность есть лучшая политика. Может быть, рискнуть ответить честно?
— Не знаю, — проговорил я.
Что было, между прочим, чистейшей правдой. Я ведь действительно не знал.
Сразу две оплеухи. Третья, подозреваю, будет рукояткой пистолета.
— Врешь, — не поверил мне рыжий мордоворот. — Ты обязан был уже узнать. Последний раз предупреждаю по-доброму…
«Ничего себе по-доброму!» — мысленно возмутился я. Что же, интересно, тогда недоброе? Пуля между глаз? Впрочем, я — человек покладистый. Рыжему была предложена чистая правда, которой он пренебрег. Значит, получит порцию вранья.
— Ладно, знаю, — сказал я со вздохом.
— Адрес! — немедленно потребовал мордоворот. Надо же, какой настырный! Не терпится ему.
— Я знаю только посредника… Там такая конспирация… — пробормотал я. Посредник — это убедительно. Если бы я сейчас же, обливаясь горючими слезами, выдумал им адрес Лебедева, это было бы слишком просто. И неправдоподобно.
— Адрес посредника? — стал дожимать меня обрадованный Рыжий. Ему казалось, что дело пошло. Плохо ты знаешь, дорогой, Макса Лаптева.
— Улица Большая Черкизовская, — сказал я после десятка секунд видимых колебаний. Ровно столько должен колебаться честный человек, которому под дулом пистолета предлагают заложить своего ближнего. — Номер дома не помню, но могу показать…
— Поехали! — скомандовал рыжий мордоворот мордовороту белому. Не знаю уж, о чем думал Рыжий те тридцать пять минут, которые мы потратили, чтобы добраться до Б. Черкизовской. Зато могу точно сказать, о чем думал в эти минуты я сам. Полагаете, о смысле жизни? Черта с два!
Я думал о старом завистнике господине Бредихине, гадая лишь об одном: заряжает ли он свою двустволку или нет?
Ретроспектива 10
9 ноября 1982 года, Москва
Ни с того ни с сего Константин Устинович вспомнил стишок:
А из нашего окна — Площадь Красная видна.
Он не мог вспомнить ни автора, ни название стихотворения, и уж тем более он не был в состоянии припомнить, как стишок звучал дальше. Это его сначала раздражало, потом бесило и, наконец, совсем выбило из колеи — так что он потерял нить разговора, перестал прислушиваться и только, как заведенный, повторял про себя: А из нашего окна… А из нашего окна… А из нашего… Что же там дальше, черт побери?! Отчаявшись, он бросил взгляд на окно, словно где-то там могла скрываться подсказка. Однако из этого кабинета не то что площадь — даже узенькую полоску ноябрьского неба невозможно было увидеть в принципе. Окно было наглухо занавешено официальными кремовыми шторами и запечатано двойными рамами с тонированным бронебойным стеклом. Федорчук клялся и божился, что стекла выдержат чуть ли не прямое попадание управляемой ракеты, но, конечно, врал: знал, что на стариков никакой дурак не позарится, а специально в целях технического контроля никто уже не станет проверять оконную броню на прочность, тем более таким идиотским образом. Константин Устинович не любил Федорчука (груб, суетлив, неугомонен) и втайне надеялся, что рано или поздно живчика уберут из Комитета. Как — неважно и куда — тем более неважно, хоть в МВД. Иногда Константину Устиновичу даже мечталось, что однажды какой-нибудь пацан из роты кремлевской охраны, выпив лишнего, засадит каменюгой в окошко с кремовыми шторами. Константин Устинович почти не сомневался, что федорчуковская броня окажется обычным советским барахлом и что десятки, а может быть, сотни красивых осколков запутаются в шторах, а может быть, каменюга снесет к чертям собачьим и шторы, и он, член Политбюро Константин Устинович Черненко, увидит в образовавшемся проеме голубовато-серую полоску неба и, если повезет, даже кусочек Красной площади, хотя, впрочем, он сам не имеет понятия, выходит ли это окошко на Красную площадь. И вообще — выходит ли туда хоть одно окошко в этом проклятом здании с кремовыми шторами. «Но у кого-то ведь выходит! — с внезапным отчаянием подумал Черненко. — Кто-то ведь написал этот поганый стишок! И эта сволочь может в любой момент подойти к окну и смотреть, смотреть сколько душе угодно. Даже форточку, наверное, может открыть, гадина!…»
Видимо, отчаяние, охватившее вдруг Константина Устиновича, каким-то образом отразилось на его лице, поскольку Андропов неожиданно запнулся и, недовольно морщась, проговорил:
— Товарищ Черненко, вы, я вижу, с этим не согласны?
Константин Устинович мгновенно очнулся. Он понятия не имел, о чем именно только что говорил Андропов, но сработали рефлексы, и он ответил чисто автоматически, ни секунды не раздумывая:
— Что вы, Юрий Владимирович! Я полностью с вами согласен…
Лицо Андропова разгладилось.
— Что ж, тем лучше, — произнес он. — Значит, мы начнем экстренное заседание, не дожидаясь Леонида Ильича… Он ведь знает о происшествии, да?
— Ему сообщили, — подал голос кто-то сбоку, кажется, Капитонов.
— Вот и хорошо, — кивнул Андропов и, тут же спохватившись, добавил: — То есть, конечно, ничего хорошего! Происшествие настолько серьезно, что мы обязаны незамедлительно принять решение. Это ведь не шутки, безопасность всей столицы под угрозой!
На последних словах встрепенулся Гришин.
— Я понимаю, товарищи, что это настоящее ЧП, — быстро сказал он, заглядывая всем в глаза, словно ища поддержки, — но, может быть, не стоит преувеличивать. Вполне возможно, что речь идет о заурядной провокации…
Пока он говорил, все сидящие за столом предпочитали не смотреть в глаза первому секретарю МГК, и потому к концу своей тирады сам Гришин невольно сник.
— Заурядной, вы говорите? — строго и четко спросил Андропов. — Вот уж не думаю! Факт провокации, Виктор Васильевич, еще можно допустить, но уж заурядной назвать ее нельзя категорически!
— Правильно! — поддержал Андропова кто-то сбоку. Кажется, Громыко.
— Правильно, Юрий Владимирович! — вновь рефлекторно поддакнул Черненко. Ему вдруг пришло в голову, что это происшествие — прекрасный повод для того, чтобы не только осадить зарвавшегося Гришина, но и выгнать из Комитета торопыгу Федорчука. Пусть мильтонов дрессирует, в МВД ему самое место. Стекла он, видите ли, бронебойные вставил. Но на кой черт нам броня, если в эти окна ни хрена не видать?
— Правильно, правильно! — прошелестели еще два голоса, справа и слева.
Кажется, Горбачев и Соломенцев. Два Михаила Сергеевича, а он, Черненко, выходит, оказался между ними. «Надо загадать желание, есть такая примета, — пришло в голову Константину Устиновичу. — Только какое же у меня желание? Леонид Ильич, человек широкой души, на моем месте наверняка пожелал бы счастья для всех, даром, каждому по потребностям… И чтобы никто не ушел обиженным. А вот я, чего я хочу? Чтобы в окошко можно было видеть площадь? Чтобы убрали на хрен солдафона Федорчука? Чтобы мне хоть кто-нибудь подсказал, что там дальше в этом сволочном стишке, который пристал, как зараза. А из нашего окна… А из нашего…»
Тем временем Андропов легонько постучал по столу, призывая присутствующих к порядку, так что от последнего «Правильно!», запоздало выдавленного кем-то сзади (кажется, Демичевым), уцелел только первый слог.
— Пожалуйста, товарищ Федорчук, — холодно проговорил Андропов. — Сообщите нам все факты, которыми вы в настоящий момент располагаете. Ну же, мы ждем!
Константин Устинович с радостью увидел, как побагровевший Федорчук вскочил со своего стула, словно бы подброшенный вверх крепким пинком под зад, и, держа в руках веер мятых листков, испуганно зачастил:
— Сегодня в 17.05 в Приемную ЦК КПСС позвонил неизвестный и стал угрожать терактом, если, как он выразился, руководство партии и правительства не прекратит в стране этот бардак. Вверенный мне Комитет государственной безопасности, его Пятое и Девятое управления сейчас пытаются установить личность звонившего. В связи с чрезвычайными обстоятельствами к поискам подключены войска специализированного назначения в составе Первого Главного Управления, а именно группа Б, группа «Каскад» и группа «Зенит». На восемнадцать часов тридцать минут новыми данными по этому делу мы, к сожалению, не располагаем.
Секунд на двадцать воцарилась тишина, а затем чей-то голос из угла (кажется, Катушева) осторожно поинтересовался:
— «Каскад» — это те парни, которые дворец Амина брали?
— Так точно, — покорно отрапортовал Федорчук. После этих слов в кабинете возник легкий шумок.
Андропову вновь пришлось сердито постучать по крышке стола.
— Не отвлекайтесь, товарищи, — чуть повысив голос, произнес он, бросая не самый теплый взгляд на задавшего неуместный вопрос. — Председателю Комитета госбезопасности лучше знать, какие подразделения подключать к этому делу. Если нужен «Каскад» — значит, так тому и быть. Правильно, товарищ Федорчук?
— Так точно, — деревянным голосом ответил багровый председатель КГБ. Он машинально то сминал, то аккуратно расправлял злополучные листки бумаги, которые держал в руках. Со стороны можно было подумать, что Федорчуку не терпится в туалет.
— Мне кажется, товарищи, — сурово заметил Андропов, укоризненно поглядывая в угол, куда забился, кажется, Катушев, — что не все из присутствующих осознают серьезность угрозы. Я попросил бы товарища Федорчука разъяснить одно из слов, упомянутое в его сообщении о телефонном звонке в Приемную ЦК…
Председатель КГБ растерянно посмотрел на Андропова, расправил один из нервно смятых листков и сказал:
— Вы имеете в виду слово бардак, Юрий Владимирович? Сотрудники нашего Аналитического управления провели, — Федорчук тревожно приник к бумажке и затем продолжил, — кон-тент-ана-лиз и предполагают, что в бардак неустановленный террорист мог вложить три разных значения. Во-первых, он мог иметь в виду…
А из нашего окна — Площадь Красная видна.
Он не мог вспомнить ни автора, ни название стихотворения, и уж тем более он не был в состоянии припомнить, как стишок звучал дальше. Это его сначала раздражало, потом бесило и, наконец, совсем выбило из колеи — так что он потерял нить разговора, перестал прислушиваться и только, как заведенный, повторял про себя: А из нашего окна… А из нашего окна… А из нашего… Что же там дальше, черт побери?! Отчаявшись, он бросил взгляд на окно, словно где-то там могла скрываться подсказка. Однако из этого кабинета не то что площадь — даже узенькую полоску ноябрьского неба невозможно было увидеть в принципе. Окно было наглухо занавешено официальными кремовыми шторами и запечатано двойными рамами с тонированным бронебойным стеклом. Федорчук клялся и божился, что стекла выдержат чуть ли не прямое попадание управляемой ракеты, но, конечно, врал: знал, что на стариков никакой дурак не позарится, а специально в целях технического контроля никто уже не станет проверять оконную броню на прочность, тем более таким идиотским образом. Константин Устинович не любил Федорчука (груб, суетлив, неугомонен) и втайне надеялся, что рано или поздно живчика уберут из Комитета. Как — неважно и куда — тем более неважно, хоть в МВД. Иногда Константину Устиновичу даже мечталось, что однажды какой-нибудь пацан из роты кремлевской охраны, выпив лишнего, засадит каменюгой в окошко с кремовыми шторами. Константин Устинович почти не сомневался, что федорчуковская броня окажется обычным советским барахлом и что десятки, а может быть, сотни красивых осколков запутаются в шторах, а может быть, каменюга снесет к чертям собачьим и шторы, и он, член Политбюро Константин Устинович Черненко, увидит в образовавшемся проеме голубовато-серую полоску неба и, если повезет, даже кусочек Красной площади, хотя, впрочем, он сам не имеет понятия, выходит ли это окошко на Красную площадь. И вообще — выходит ли туда хоть одно окошко в этом проклятом здании с кремовыми шторами. «Но у кого-то ведь выходит! — с внезапным отчаянием подумал Черненко. — Кто-то ведь написал этот поганый стишок! И эта сволочь может в любой момент подойти к окну и смотреть, смотреть сколько душе угодно. Даже форточку, наверное, может открыть, гадина!…»
Видимо, отчаяние, охватившее вдруг Константина Устиновича, каким-то образом отразилось на его лице, поскольку Андропов неожиданно запнулся и, недовольно морщась, проговорил:
— Товарищ Черненко, вы, я вижу, с этим не согласны?
Константин Устинович мгновенно очнулся. Он понятия не имел, о чем именно только что говорил Андропов, но сработали рефлексы, и он ответил чисто автоматически, ни секунды не раздумывая:
— Что вы, Юрий Владимирович! Я полностью с вами согласен…
Лицо Андропова разгладилось.
— Что ж, тем лучше, — произнес он. — Значит, мы начнем экстренное заседание, не дожидаясь Леонида Ильича… Он ведь знает о происшествии, да?
— Ему сообщили, — подал голос кто-то сбоку, кажется, Капитонов.
— Вот и хорошо, — кивнул Андропов и, тут же спохватившись, добавил: — То есть, конечно, ничего хорошего! Происшествие настолько серьезно, что мы обязаны незамедлительно принять решение. Это ведь не шутки, безопасность всей столицы под угрозой!
На последних словах встрепенулся Гришин.
— Я понимаю, товарищи, что это настоящее ЧП, — быстро сказал он, заглядывая всем в глаза, словно ища поддержки, — но, может быть, не стоит преувеличивать. Вполне возможно, что речь идет о заурядной провокации…
Пока он говорил, все сидящие за столом предпочитали не смотреть в глаза первому секретарю МГК, и потому к концу своей тирады сам Гришин невольно сник.
— Заурядной, вы говорите? — строго и четко спросил Андропов. — Вот уж не думаю! Факт провокации, Виктор Васильевич, еще можно допустить, но уж заурядной назвать ее нельзя категорически!
— Правильно! — поддержал Андропова кто-то сбоку. Кажется, Громыко.
— Правильно, Юрий Владимирович! — вновь рефлекторно поддакнул Черненко. Ему вдруг пришло в голову, что это происшествие — прекрасный повод для того, чтобы не только осадить зарвавшегося Гришина, но и выгнать из Комитета торопыгу Федорчука. Пусть мильтонов дрессирует, в МВД ему самое место. Стекла он, видите ли, бронебойные вставил. Но на кой черт нам броня, если в эти окна ни хрена не видать?
— Правильно, правильно! — прошелестели еще два голоса, справа и слева.
Кажется, Горбачев и Соломенцев. Два Михаила Сергеевича, а он, Черненко, выходит, оказался между ними. «Надо загадать желание, есть такая примета, — пришло в голову Константину Устиновичу. — Только какое же у меня желание? Леонид Ильич, человек широкой души, на моем месте наверняка пожелал бы счастья для всех, даром, каждому по потребностям… И чтобы никто не ушел обиженным. А вот я, чего я хочу? Чтобы в окошко можно было видеть площадь? Чтобы убрали на хрен солдафона Федорчука? Чтобы мне хоть кто-нибудь подсказал, что там дальше в этом сволочном стишке, который пристал, как зараза. А из нашего окна… А из нашего…»
Тем временем Андропов легонько постучал по столу, призывая присутствующих к порядку, так что от последнего «Правильно!», запоздало выдавленного кем-то сзади (кажется, Демичевым), уцелел только первый слог.
— Пожалуйста, товарищ Федорчук, — холодно проговорил Андропов. — Сообщите нам все факты, которыми вы в настоящий момент располагаете. Ну же, мы ждем!
Константин Устинович с радостью увидел, как побагровевший Федорчук вскочил со своего стула, словно бы подброшенный вверх крепким пинком под зад, и, держа в руках веер мятых листков, испуганно зачастил:
— Сегодня в 17.05 в Приемную ЦК КПСС позвонил неизвестный и стал угрожать терактом, если, как он выразился, руководство партии и правительства не прекратит в стране этот бардак. Вверенный мне Комитет государственной безопасности, его Пятое и Девятое управления сейчас пытаются установить личность звонившего. В связи с чрезвычайными обстоятельствами к поискам подключены войска специализированного назначения в составе Первого Главного Управления, а именно группа Б, группа «Каскад» и группа «Зенит». На восемнадцать часов тридцать минут новыми данными по этому делу мы, к сожалению, не располагаем.
Секунд на двадцать воцарилась тишина, а затем чей-то голос из угла (кажется, Катушева) осторожно поинтересовался:
— «Каскад» — это те парни, которые дворец Амина брали?
— Так точно, — покорно отрапортовал Федорчук. После этих слов в кабинете возник легкий шумок.
Андропову вновь пришлось сердито постучать по крышке стола.
— Не отвлекайтесь, товарищи, — чуть повысив голос, произнес он, бросая не самый теплый взгляд на задавшего неуместный вопрос. — Председателю Комитета госбезопасности лучше знать, какие подразделения подключать к этому делу. Если нужен «Каскад» — значит, так тому и быть. Правильно, товарищ Федорчук?
— Так точно, — деревянным голосом ответил багровый председатель КГБ. Он машинально то сминал, то аккуратно расправлял злополучные листки бумаги, которые держал в руках. Со стороны можно было подумать, что Федорчуку не терпится в туалет.
— Мне кажется, товарищи, — сурово заметил Андропов, укоризненно поглядывая в угол, куда забился, кажется, Катушев, — что не все из присутствующих осознают серьезность угрозы. Я попросил бы товарища Федорчука разъяснить одно из слов, упомянутое в его сообщении о телефонном звонке в Приемную ЦК…
Председатель КГБ растерянно посмотрел на Андропова, расправил один из нервно смятых листков и сказал:
— Вы имеете в виду слово бардак, Юрий Владимирович? Сотрудники нашего Аналитического управления провели, — Федорчук тревожно приник к бумажке и затем продолжил, — кон-тент-ана-лиз и предполагают, что в бардак неустановленный террорист мог вложить три разных значения. Во-первых, он мог иметь в виду…