Нина Петровна взяла в руки чашку с крапинками.
   — А может, хоть вторую кружку для него принести? — неуверенно проговорила она. — Неудобно как-то, гость ведь.
   Хрущев улыбнулся жене:
   — Ну, принеси, если тебе так охота. Только он все равно пить из нее не станет. Боится, что отравят… А вот, кстати, и он сам.
   Квадратный человек, вновь возникнув во дворе, услужливо попридержал тугую дверь калитки. В образовавшемся дверном проеме появился, наконец, высокий сухощавый человек с портфельчиком в руке. Несмотря на жаркую погоду, он был в теплом плаще, застегнутом на все пуговицы, и теплой осенней шляпе.
   — Гляди, Нина, гляди! — Хрущев чуть понизил голос. — Он в галошах, слово даю! В любую погоду в галошах ходит, совсем не изменился за шесть лет. Комедия, да и только.
   Нина Петровна поджала губы, рассматривая пришельца.
   — А-а, вот кто к нам пожаловал, — сказала она.
   — Он самый, — кивнул Хрущев.
   — Постарел он, — не без некоторого злорадства сообщила Нина Петровна мужу. — Щеки ввалились, волосики повылезли, ковыляет, как инвалид. А ведь, между прочим, младше тебя.
   — Так ведь и я не помолодел, — вздохнул Хрущев, поглядывая на медленно приближающегося к веранде человека в галошах. — Ладно, иди же за кипятком, кому говорю. Варенье сегодня отличное, сладкое, но от него пить еще больше хочется.
   — Уже иду, — покладисто ответила Нина Петровна и, бросив напоследок недобрый взгляд на гостя, ушла в дом.
   Заскрипела лестница, а затем человек с портфельчиком объявился уже на веранде. Квадратный телохранитель остался стоять внизу, бдительно озираясь по сторонам, как будто и впрямь боялся, что какой-нибудь злоумышленник сумеет прорвать двойное кольцо охраны. Сам гость Никиты Сергеевича шаркающей походкой проследовал к столу. При каждом шаге новенькая резина подошв издавала легкий визжащий звук.
   — Привет, Никита Сергеевич, — поздоровался гость с хозяином дачи. — Сесть-то пригласишь?
   — Привет, Михаил Андреич, — лениво произнес Хрущев. — Хочешь сесть — садись. Мебель на даче казенная, на каждом стуле, видишь, инвентарный номер. Поэтому стульям тут ты полный хозяин. Выбирай любой.
   Между тем выбирать было не из чего. Кроме старого плетеного кресла, которое занимал сам Никита Сергеевич, у стола стоял одинокий колченогий табурет. Гость неприязненно покосился на табурет, но вслух ничего не сказал. А просто сел, поджав ноги, и взгромоздил портфельчик себе на колени. Из дома вышла на веранду Нина Петровна, поставила перед мужем дымящуюся чашку с крапинками, а перед гостем — стакан в сереньком алюминиевом подстаканнике, в каких обычно подают чай в пассажирских поездах. После чего, не проронив ни слова, гордо удалилась.
   — Что это Нина твоя со мной не здоровается? — с деланным удивлением сказал гость. Голос его за прошедшие годы тоже ничуть не изменился: как был невыразительно-скрипучим, так и остался.
   — Разве? — с не менее фальшивым удивлением проговорил хозяин. — Это ты просто не расслышал, Михаил Андреич. Здоровалась она с тобой. Глуховат ты стал к старости, на пенсию пора.
   Хрущев с удовольствием отпил из чашки, потом, подумав, запустил чайную ложку прямо в банку с вареньем, съел, снова глотнул чая.
   — Да ты пей чай-то, — словно спохватившись, добавил он. — Или у тебя свой, как обычно?
   — Угадал, — скрипуче произнес гость, достал из портфельчика облезлый термос, отвинтил пластмассовую крышку, вытащил пробку. В воздухе запахло не чаем, а какой-то химической дрянью с больничным запахом. Хрущев сморщился.
   — Ну и гадость! — буркнул он.
   — Мочегонное, — важно объяснил человек в галошах. — Вот уже второй год пью чай с физалисом, очень хорошо помогает. — Он налил себе немного в пластмассовую крышечку, выпил, закупорил свой термос пробкой и приладил крышечку обратно.
   — Мочегонное? — задумчиво переспросил Хрущев. — Кстати, а каким ветром тебя ко мне занесло? Не мочу же гнать ты ко мне приехал.
   Гость скрипуче захихикал:
   — Скажешь тоже! Да почему бы мне просто так к тебе не заехать, по старой памяти? Или не может Суслов к старому другу Никите в гости завернуть?
   — Не может, — спокойно возразил Хрущев. — И ты мне никакой не друг, Михаил Андреич. Помнишь, что Воронов мне сказал в шестьдесят четвертом на пленуме? У вас тут нет друзей! И прав был, паскуда. Поэтому не крути мне. Нет дела — проваливай, а есть — выкладывай. Через полчаса фильм хороший по телевизору, и я по твоей милости не желаю его пропускать.
   Гость испытующе взглянул на посуровевшее лицо хозяина дачи.
   — Как хочешь, — сухо проскрипел он. — Хочешь о деле — значит, будет тебе и дело.
   Суслов открыл свой портфелишко, засунул туда термос и, покопавшись, извлек из другого отделения толстую книгу в глянцевой суперобложке и какую-то тощую папку. Книга называлась не по-русски — «Khrushev Remembers» и была заложена где-то на середине светло-сиреневым листком бумаги, какой обычно пользуются цековские референты. Обложку книги украшала фотография лысого мужчины одутловатого вида со звездой Героя Социалистического Труда, косо висящей на лацкане черного пиджака.
   — Нехорошо получается, Никита Сергеевич! — гость строго поднял костлявый палец. — Совсем скверно, не по-советски.
   — Нехорошо, согласен, — печально закивал в ответ Хрущев. — Более гадской фотографии трудно было придумать. И ведь есть у меня неплохие портреты! Генри Шапиро из ЮПИ подарил мне отличную карточку. Да и приятель мой, фотограф, Кримерман по фамилии, тоже нащелкал полно хороших снимков… Так нет, эти идеологические диверсанты сделали из меня урода, ни дна им, ни покрышки.
   При словах Шапиро и Кримерман чувствительный Суслов болезненно поморщился;
   — Я не о фотографии толкую, — раздраженно скрипнул он, — я обо всей твоей книге! Как она оказалась на Западе?
   Хрущев пожал плечами:
   — Я же тебе говорю — идеологическая диверсия. Я тут диктовал кое-что на магнитофон для памяти. Потом хватился, а некоторых пленок-то и нет! Кто-нибудь залез с улицы и увел. Враги, что ты тут скажешь.
   Гость бросил пристальный взгляд на высокий каменный забор, окружавший дачу, однако возражать не стал, а просто уточнил:
   — Стало быть, диктовал все-таки ты, верно?
   — Я, — легко согласился Хрущев. — Пока еще память есть, хотел внукам своим оставить воспоминания. Это ведь не запрещено, товарищ Суслов? А, Михаил Андреич?
   — Не запрещено, — со вздохом проскрипел Суслов. — Да только вот память тебя, Никита Сергеич, подводит иногда. — Он раскрыл книжку и заглянул в сиреневую бумажку. — Ты вот, допустим, написал…
   — Рассказал, — немедленно поправил гостя Хрущев. — Рассказал на магнитофон. К выходу книжки я ведь отношения не имею?
   — Пусть так, рассказал, — с непонятной покладистостью продолжил Суслов. — У тебя вышло, будто врага народа Берию расстреляли сразу же в день ареста.
   — А как же иначе? — поднял брови Хрущев.
   — Да вот так же иначе, — ехидно скрипнул гость, — когда перед расстрелом враг народа Берия успел сутки отсидеть на гауптвахте МВО, в особом карцере.
   — Не знаю, — развел руками Хрущев. — Ну, может, генералы что напутали. Или, допустим, поторопились. Нам доложили заранее, а приговор привели в исполнение на другой день. Спешка, обычное дело…
   Суслов раздвинул тонкие губы в язвительной улыбке.
   — У тебя, оказывается, не только с памятью нелады, но и со зрением, и со слухом, — промолвил он. — Ты ведь лично беседовал с Берией в тот самый день, когда, если верить твоим мемуарам, подлеца уже шлепнули. Или ты с покойником общался? И насчет бомбы атомной тебе рассказывал тоже покойник?
   Хрущев отодвинул от себя чашку с недопитым чаем так резко, что ложечка пронзительно задребезжала о стекло.
   — Правильно я, значит, Москаленке маршала не дал! — с сердцем сказал он. — Трепло армейское, стукач паршивый, сволочь. Летчик, называется. Тьфу! Обещал ведь…
   Суслов радостно захихикал. Смех его был еще более неприятен на слух, чем взвизги резиновых галошных подошв о пол или дребезжание ложечки.
   — Зря ты генерала сволочишь, — заявил он, отхихикав свое. — На допросах бы Москаленко тебя не продал, не такой он человек. Но вот Юрий наш Владимирович такого друга фронтового ему подсуропил! Ресторан «Арагви», шашлычок, водочка, воспоминания пошли, слово за слово… С кем не бывает, Никита Сергеич, ты уж на Москаленко особого зла не держи.
   — Не буду, — согласился Хрущев. — Ладно, говорил я в тот день с Берией. Дальше что?
   Суслов проворно убрал книгу в свой портфельчик, но папку оставил.
   — Дальше? — повторил он. — Вроде ничего. Скажи мне только, зачем к тебе позавчера физики из Дубны приезжали? Что это им от тебя, пенсионера, понадобилось? Или это тебе что-то от них понадобилось?
   Никита Сергеевич прищурился.
   — Вот вы чего заволновались, — с интересом проговорил он. — Боитесь, значит, что я отыщу бомбу, которую Иосиф спрятал, а Лаврентий не нашел…
   — Мы ничего не боимся, — скрипнул в ответ Суслов. — Но если ты что-то узнал, ты должен нам сказать. Для твоего же собственного блага. Ты вот про дачу и пенсию говорил. Государство наше доброе, пока ты с ним по-хорошему. Если хочешь по-плохому, то ведь и дачу, и машину, и охрану с обслугой, и пенсию твою союзного значения — все запросто могут и отобрать. С врагами у нас не церемонятся, сам знаешь. Будь моя воля, я бы за одни мемуары тебе полпенсии вжжжик! — и срезал.
   Хрущев задумчиво побарабанил пальцами по крышке стола. Ложечка в кружке с крапинками тихонько звякнула.
   — А что, если ты прав, Михаил Андреич? — неожиданно спросил он. — Вдруг ту бомбу я и вправду нашел? Нашел и к себе на дачу сюда перенес? Смешно было бы, да? — Хрущев пошарил рукой под столом и внезапно выложил на столешницу два скрученных проводка, аккуратно подсоединенных к большой коричневой кнопке. Оба проводка уходили куда-то вниз. — И представь себе, Михаил Андреич, что кнопка взрывателя вот, у меня в руках. И еще представь себе, будто мне так обрыдли вы все: и ты, и Ленька, и Андропов твой умный, и все прочие пидарасы, — что я щас нажимаю на кнопочку… и ни нас с тобой, ни всей Москвы больше нет. Хороша сказочка?
   Суслов, как загипнотизированный, уставился на коричневую кнопку.
   — Ты… не можешь… — выдохнул он.
   — Да вот запросто, — хмыкнул Хрущев. — Не веришь, что смогу нажать? Давай испытаем, коли не веришь.
   Он без всяких колебаний надавил на кнопку. Суслов резко дернулся.
   — Я самый непьющий из всех мужаков, — раздалось откуда-то из-под стола хрипловатое пение под гитару. — Во мннне есть мора-а-альная сила. И наша семья большинством голосов, снабдив меня списком на восемь листов…
   Хрущев снова нажал на страшную кнопочку, и пение стихло.
   — Что эт-то такое? — проскрежетал Суслов, не отводя глаз от проводов с кнопкой.
   — Высоцкий, — объяснил гостю Хрущев. — Замечательный певец, хоть и хриплый. Мне ребята из Дубны специально привезли несколько пленок, я вчера весь день слушал на своем магнитофоне и сегодня слушаю. Там и про меня есть… Пришел Никита, он росточком был с аршин, при нем достигли мы космических вершин… — пропел он, неумело подражая голосу певца. — Хочешь, Михал Андреич, я тебе найду эту песню, сам послушаешь…
   Суслов стал понемногу приходить в себя.
   — Твои шуточки… они тебе дорого обойдутся, — злобно скрипнул он.
   — И правда, шуточки, — утвердительно кивнул Хрущев. — Нет у меня никакой бомбы. Что искал я ее лет десять назад — это да, было дело. Так ведь и Лаврентий со своими орлами еще раньше все обыскал. Но если уж Иосиф куда запрячет, пиши пропало.
   Суслов что-то невнятно скрипнул и, наконец, раскрыл свою папку, которую все это время держал в руках.
   — Распишись здесь и здесь, — сердито произнес он, доставая два листка и авторучку. — Это твое опровержение для ТАСС о том, что к книге мемуаров, изданных на Западе, ты не имеешь отношения. А вот это твое заявление в ЦК с просьбой принять в партийный архив все пленки с воспоминаниями, которые ты успел наговорить… Добровольно пленки выдашь?
   Никита Сергеевич, не глядя в текст, подмахнул обе бумажки.
   — Сергей! — громко крикнул он, оборачиваясь к двери. — Тащи сюда магнитофонные пленки!
   Через пару минут хмурый очкастый Сергей принес отцу уже упакованные в пакет пленки и, не глядя на гостя, удалился. Суслов сунул пакет в свой портфельчик.
   — Все, — мрачно заявил он, поднимаясь с табурета. — Ухожу. Но предупреждаю: твою шутку с кнопкой я тебе не забуду и не прощу.
   — Лучше бы ты ее забыл, — улыбаясь, посоветовал гостю Хрущев. — Тебя же первого Леня на смех подымет, если узнает, как ты чуть в штаны не наложил при виде магнитофонного выключателя… И вообще, Михал Андреич, спасибо тебе сердечное за визит. Ты даже представить не можешь, как ты меня обрадовал.
   Суслов опешил.
   — Чем же я тебя так обрадовал? — с подозрением осведомился он. — Или это ты опять так шуткуешь?
   — Что ты, я серьезно говорю, — медленно проговорил Хрущев. — Я ведь теперь точно знаю, что и вы с Леней эту бомбу искали, но не нашли. Где-то лежит она под нашими задницами и ТИКАЕТ. По-прежнему опасная и по-прежнему ничья. Последнее-то меня и радует.

Глава десятая
ПО КРИВОЙ ДОРОЖКЕ

   Из восемнадцати книг, заказанных Машей Бурмистровой в РГБ всего за неделю до смерти, одиннадцать имели отношение к ядерной физике, а шесть — к истории СССР. Одна книга не имела отношения ни к тому, ни к другому. Это был популярный красочный альбом «Искусство макияжа», который Маша, очевидно, просто рассматривала для собственного удовольствия. Только в этом альбоме я не нашел никаких Машиных помет, зато во всех остальных книгах они имелись в избытке: жирные, ясные, иногда даже многоцветные — красные, черные, синие. С библиотечными изданиями Бурмистрова обходилась безо всяких церемоний, но эта неаккуратность, так оскорбившая востроносенькую даму из РГБ, для меня оказалась спасительной. Если бы не энергичные подчеркивания и многочисленные знаки на полях, я бы не скоро догадался, что может быть общего между громоздким трехтомником Курчатова, выпущенным «Атомиздатом» к восьмидесятилетию физика, и растрепанной брошюркой А. Полковникова «Лицом к лицу» — сборником интервью с историческими деятелями, которые ухитрились дожить до перестройки и гласности. Собранные вместе, отчеркнутые фразы и целые абзацы теперь неожиданно цеплялись друг за друга, ветвями колючего кустарника разрастались в нечто целое — уже странноватое, пугающее, почти фантастическое. Сквозь пухлый том воспоминаний о Никите Сергеевиче Хрущеве вдруг прорастали страницы из «Истории атомной энергии» Фреда Содди, а цитата из «Поражающих факторов» в обрамлении тщательно причесанных мемуаров Громыко неожиданно начинала смотреться то ли намеком, то ли даже явным предупреждением об опасности. Маша явно уже что-то знала заранее или подозревала, отыскивая в книгах лишь новые подтверждения своему знанию… Ах, если бы и я знал это самое что-то!
   Я тщательно переписал все Машины подтверждения на отдельный листок, спрятал его в карман и вышел в вестибюль к телефонам-автоматам. Один не работал, к другому была очередь из трех молодых человек. Так что пока я заполучил в свое временное пользование шершавую телефонную трубку, то успел уже невольно всласть наслушаться чужих разговоров. Завсегдатаи РГБ, правда, сообщали своим родным и близким одно и то же: что они, завсегдатаи, еще немножечко задержатся в РГБ ввиду срочной работы. После чего звонившие немедленно покидали гостеприимные библиотечные стены. Ввиду срочной работы, надо думать. Буквально в трех шагах от главной библиотеки Всея Руси не так давно открыли замечательную пивную точку. Вероятно, там двигать мировую науку было неизмеримо приятнее, нежели в читальных залах.
   Я набрал мавзолейный номер и в течение минуты добросовестно слушал длинные гудки. Черт побери! Ведь будний день, не праздничный и не санитарный. Положено быть на службе. На страже мумии, можно сказать. «Бииииип. Бииииип. Бииииип», — печально ответил на мой мысленный упрек телефон-автомат. Он-то был ни в чем не виноват.
   За моей спиной уже начали раздраженно шушукаться новые молодые люди, намеревающиеся припасть сперва к трубке, а потом и к кружке. Я дал отбой и вышел из библиотеки.
   Надо было ехать на ВДНХ-ВВЦ и искать внука собственными силами, методом проб и ошибок. Подсказка у меня была единственная. Зато крупная: мухинский монумент. Если верить госпоже Поляковой, искомый бизнесмен мог находиться вблизи приземистого основания этого памятника смычке города с деревней. Удобное место для бизнеса.
   В том, что место действительно удобное, я убедился довольно быстро: как только оставил свой «жигуль» на платной стоянке у боковых ворот и через южный вход пробрался к монументу. Вопреки утверждениям моей саратовской свидетельницы кривых дорожек близ памятника практически не было — если не считать одной, на импровизированном газоне. Бывшем Газоне Достижений Народного Хозяйства, сокращенно ГДНХ. Зато уж плотность бизнесменов на пятачке между Газоном и запечатленным рабоче-крестьянским единством была, видимо, самой высокой по Москве. Похоже, здесь продавали все, кроме гремучих змей и орденских колодок; да и то я не был уверен совершенно, что где-то, неподалеку от тени серпа, не примостилась среди разложенной парфюмерии кобра в колодках.
   Но мне сегодня, к большой радости, требовалась отнюдь не кобра.
   Внук мне требовался. Внучонок. Внучара. Как было бы просто арендовать мегафон у зазывальщика на автобусные экскурсии и объявить во всеуслышание: я, мол, потерял здесь гражданина Селиверстова Петра Юрьевича, нашедшему просьба вернуть за оч. крупн. вознаграждение. И все дела!
   Вместо этого я походкой скучающего денди стал обходить торговые точки, вглядываясь не столько в товары, сколько в лица продавцов. По идее внук должен был быть похожим на деда. Жаль только, что физиономию дедушки фотограф в свое время запечатлел неотчетливо. Попробуй-ка теперь поищи, не мелькнет ли в толпе знакомое лицо…
   Может быть, вот этот?
   Я приблизился к алкогольному прилавку, за которым сосредоточенный продавец тридцати неполных (или полных) лет упаковывал в полиэтиленовый пакет три бутылки водки «Astafjeff». Одинокий сосредоточенный покупатель считал купюры, морщась, когда попадалась чересчур мелкая. Возможно, покупатель предпочел бы приобрести водочку подороже, но финансы были на пределе, а продукция красноярских водкоделов подкупала своею ценою.
   — Ты-то сам ее пил? — будущий обладатель трех бутылок уже закончил подсчет кредиток, но еще не решался передать их продавцу. Имелось у него некое опасение, что ли. Сорт новый, то-се.
   Продавец замялся. Он не был похож на активного потребителя той продукции, которой торговал, однако правила предписывали ему свой товар, по возможности, расхвалить.
   — Я ее пил, землячок… — пришел я на выручку.
   — Ну и как? — будущий покупатель все еще держал свои денежки на весу, медля расплачиваться.
   — Песня, а не водка, — со смаком проговорил я. — Полный звездопад. Пастух и пастушка. Царь-водка, короче, настоящая сибирская, ядреная. Ее под соленый грибочек да под пельмени…
   Покупатель невольно облизнулся и больше не раздумывал: сунул деньги, взял пакет и был таков.
   — Спасибо за рекламу, — уважительно проговорил продавец. — А то они меня замучили, эти алкаши, своей простотой. Как будто я попробовал все то, что продаю. Да у меня язва, если хотите.
   — Верю, — кивнул я. — Кстати, водка и в самом деле хорошая, имейте в виду…
   — Возьмете пару бутылочек? — оживился продавец. — Я вам, хотите, со скидкой уступлю, как оптовому…
   Я улыбнулся и покачал головой:
   — Проторгуетесь. К тому же я ищу другую водку, редкую.
   — К вашим услугам! — продавец сделал широкий жест рукой в сторону витринки. На ней гордо красовались напитки с фамильными этикетками: «Смирнофф», «Петрофф», «Романофф». — У нас большой ассортимент, все самое лучшее везем сюда. Выставка достижений, как-никак. Народ по привычке ходит.
   Я изобразил на лице разочарованность:
   — А вот водки «Селиверстофф» у вас нет… Медленно произнося название вымышленной водки, я внимательно вглядывался в лицо продавца. Если вдруг это он, то должен, черт возьми, отреагировать на фамилию. И реакция была — но не та, на которую я надеялся.
   Продавец с удивлением захлопал глазами.
   — Первый раз слышу, — признался он. — Это наша или импортная?
   — Наша, — объяснил я, по-прежнему разглядывая лицо торговца. — Сделана в городе Саратове…
   Нет, явный промах. Географическое название Саратов вообще оставило продавца равнодушным. Точно не он.
   … — Ну, извини, браток. Спасибо, — проговорил я, отходя.
   И услышал в спину удивленное:
   — Да не за что…
   Следующей моей жертвой стал торговец видеокассетами — парень в ковбойке, жующий жвачку и запивающий ее иностранным соком из большой бумажной коробки. Бизнес у него, как видно, шел слабенько. Невзирая на общую толчею, я был пока единственным, кто задержался у кассетного ряда. Остальные посетители Выставки Достижений спокойно проходили мимо его прилавка, не обращая внимания на зазывной рекламный щит с изображением Шварценеггера.
   Увидев во мне потенциального покупателя, парень выплюнул жвачку, отставил в сторону пакет с соком и деловито спросил:
   — Интересуетесь видео?
   — Более или менее, — сообщил я в ответ, проводя пальцем по бумажным наклейкам на кассетах, составленных в один ряд. Копии были, в основном, пиратские, а наклейки — самодельные. Русский бизнес. В Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе таким бизнесменам, подторговывающим ворованным кино, накостыляли бы по шее, да еще и затаскали по судам. Но Америка от нас далеко, и притом зритель — не в претензии. Американский обыватель еще только пристраивается в хвост очереди, чтобы попасть на новый фильм Лукаса или Спилберга. А у нас уже этот шедевр все давно посмотрели на видео, фыркнули и сказали: «Ничего особенного!»
   — Ищете что-то конкретное? — между тем осведомился представитель племени пиратов. Может быть, именно эту отрасль бизнеса имела в виду мадам Полякофф, когда говорила мне о кривой дорожке? Кстати, и в лице этого видеопродавца есть что-то общее с той старой карточкой. Или мне это кажется?
   — Что-то конкретное, — подтвердил я, подавив снова в себе желание четко сообщить торговцу о предмете своих поисков. Нет, так можно спугнуть. Осторожнее, Макс, осторожнее. Следи за реакцией. Стели помягче — жестче будет ему падать.
   — Фильм чей, штатовский? — стал уточнять продавец. — Триллер? Фантастика? Ужасы? Эротика? Мягкое порно?
   — Триллер, — ответил я, подумав. — Но и ужасы имеются.
   — Название помните? — продолжал довольно профессионально допрашивать меня этот видеофлибустьер. — Может, фамилию режиссера? Или кто в главной роли?…
   — Не знаю, — с огорчением сообщил я. — Припоминаю только сюжет этой картины. В общих чертах. Хотите, расскажу?
   — Давайте, — согласился отзывчивый пират. В отличие от торговца водкой он, похоже, свой ассортимент знал не понаслышке. Прекрасно.
   — Короче, так, — сказал я с задумчивым видом. — Начала не помню и концовку — тоже. Зато помню середину. Там какой-то хмырь пожилой, такой дедушка, скрывается и от мафии, и от ФБР…
   Рассказывая, я наблюдал за выражением лица своего собеседника. Пока выражение было заинтересованным — и только.
   — …Этот дедуля, — продолжал я, — делает вид, будто бежит в Мексику. А сам скрывается в столице. В Вашингтоне, значит. Там у него внук занимается кое-какой торговлишкой. Он и прячет деда… Не вспомнили?
   На лице торговца кассетами не отразилось ничего, похожего на тревогу.
   — Что-то знакомое, — произнес он.
   — А внука этого старикана звали Питером, — с нажимом произнес я.
   И тут торговец неожиданно улыбнулся. Очень довольно.
   — «Угроза», — сказал он с просветленным лицом. — Другой перевод названия — «Опасность». Триллер. Режиссер Крис Твентино. В главных ролях — Кларк Порше и Брюс Боур. Один час сорок пять минут. По роману какого-то поляка, фамилия на «ский».
   Черт бы побрал мою конспирацию! Оказывается, все давно придумано американцами и поляком. И даже кино снято.
   — Достоевский? — переспросил я. Должно быть, вид у меня в эти минуты был довольно-таки глупый.
   — Вроде того, — серьезно ответил видеоторговец. — Только покороче, типа Сербский. И там, в фильме, не внук Питер, а внучка Пегги, вы перепутали. Ее еще играет Джессика Линч.
   — Вы уверены, что внучка? — проговорил я все с тем же идиотским любопытством. — А чем тогда фильм кончается, не помните? — Мне вдруг стало необычайно важно узнать, что там вышло в финале. Я едва удержался от вопроса о судьбе киношного агента ФБР. Психоз, не иначе.
   Первый мой вопрос продавец кассет счел, наверное, риторическим, а на второй ответил снисходительно и небрежно:
   — В конце все погибают. Такой конец мне абсолютно не понравился. По крайней мере, агент ФБР обязан был уцелеть.
   — Неужели все? — переспросил я недоверчиво.
   — Не сомневайтесь, — успокоил меня этот чертов видеознаток. — Фирменный стиль Твентино, коронка. В «Психованных кобелях» даже и собаки к концу дохнут, про людей уж не говорю… Так будете покупать «Угрозу»?