Хомяков Петр Михайлович. Боги и твари. Волхвы. Греческий Олимп. КГБ

   Да, любил царь богов импровизации в делах любовных.
   Вот и стали эти богини полу подругами, полу врагами, полу родственницами
   И теперь Афина язвительно напоминала Гере историю с ее сыном Гефестом.
   Гере надоело рожать от Зевса. Она давно не любила мужа. А он не любил рожденных ею детей. Даже красавчика Ареса. Который, правда, был непомерно нервным и агрессивным. Что поделаешь, алкогольное зачатие, оно и на Олимпе алкогольное зачатие. Впрочем, такого термина Гера не знала.
   Да, собственно, Гера тоже не любила своих детей. И не хотела их кормить. Вот так, однажды, хлебнув густого винца, она взяла орущего грудного Гефеста за ножку, и выбросила с обрыва.
   Надоел своим ором, щенок зевсов.
   Ведунья Фетида, числившаяся одной из морских богинь, купалась в это время неподалеку и случайно спасла мальчика.
   Потом он вырос, стал неплохим ведуном и знатоком огня и металла. Молва объявила его богом кузнечного дела. Разумеется, новых металлов Гефест не искал. Это ему было не за чем, металла на любой вкус и так было полно. Зато с медью, бронзой, серебром и золотом он работал отлично.
   Вот и этот кубок он сделал и подарил матери.
   Курьезно, но Гера не испытывала никаких угрызений совести, смотря на этого искалеченного ею умельца, который был ее родным сыном. Ведь Гефест остался навсегда хромым, повредив ногу при падении с обрыва.
   Легенды передали этот эпизод из жизни олимпийских богов почти правильно. Отступив от истины лишь в незначительных деталях.
   – Не кажется ли вам, Юрий Петрович, что светлые античные боги просто монстры и извращенцы. Как, кстати, и герои-полубоги? Неужели эти маньяки олицетворяют собой некое детство человечества и начало цивилизации?
   Скептик Виталий, ехидно приподняв бровь смотрел на преподавателя, который только что с упоением рассказывал о своих любимых эллинских богах и античной Греции.
   Юрий Петрович как будто с разбегу натолкнулся на стену.
   – Почему вы так считаете, Виталий?
   – Ну, я просто читаю буквально все эти мифы. Например, Гере не понравился ее сын Гефест и она выбрасывает его с обрыва. Зевс, извините девочки, кого только не имеет. И на Олимпе и вне его.
   – Ты что, сам таких уж строгих нравов?
   – Разумеется, нет. Но у меня создается впечатление, что сексуальное поведение Зевса не имеет ни морального, ни физиологического оправдания. Он ведет себя как разнузданный маньяк. Половина героев древнегреческих мифов дети Зевса. А большинство богинь либо его доказанные, официальные, так сказать, любовницы, либо дамы с какими-то нелепыми биографиями. Которые позволяют предполагать, что все эти нелепости только способ прикрыть тот факт, что сожительницами царя богов были и они.
   А эти, извините, герои?
   Эти бесконечные убийства родителей детьми, и детей родителями. Эти психологические этюды, которые не снились и Шекспиру.
   – Примеры, Виталий, примеры.
   – Извольте. Мы знаем, что героя Троянской войны Агамемнона предательски убила его жена Клитемнестра. Но гораздо меньшее число даже любителей древнегреческих мифов знают, что до того, Агамемнон убил мужа Клитемнестры Тантала и ее грудного ребенка. После чего насильно женился на ней и попутно захватил трон.
   Как можно после этого рассчитывать на супружескую любовь и верность?
   Разумеется, сын Агамемнона мстит за убийство отца. Но при этом он убивает собственную мать!
   – Все это известно знатокам мифов, и ты не продемонстрировал ничего, кроме своей эрудиции, – сухо сказал Юрий Петрович. – Ну, кто ответит коллеге?
   – Разрешите мне, – поднял руку Петр.
   – Пожалуйста. Чем вы еще порадуете нас, любитель запутанных комбинаций и заговоров?
   У всех на памяти был прошлый семинар, который напоминал детективный спектакль.
   – Знаете, на этот раз ничем. Ибо опровергать Виталия не собираюсь. Скажу больше, недавно одна моя подруга, студентка-медичка, тоже любящая древнегреческие мифы, заметила, что по ее мнению многие боги и герои Эллады, например бог Арес или Геракл ведут себя как форменные психи. Они не могут сдерживать себя, агрессивны, истеричны, кровожадны.
   По ее мнению их поведение похоже на поведение плодов пьяного зачатия.
   – И это все, что вы хотите добавить?
   – Нет. Самое главное, что, и об этом мы говорили на предыдущем семинаре, абсолютно все воспринимают Элладу как некий расцвет, как светлое детство цивилизованного человечества, как предтечу большинства достижений современного мира в политике, культуре и экономике.
   И это несмотря на все те моменты, о которых мы только что сказали.
   Почему такое возможно?
   – Да, интересно, почему же?
   – Да потому, что при всех этих уродствах олимпийская Греция была громадным шагом вперед по сравнению с предыдущим миропорядком. Миропорядком египетско-ближневосточной империи.
   И можно только представить, каким уродством были эти первые имперские государства Восточного Средиземноморья. Где в жертву кровожадным богам приносились дети, которых живыми жарили в чреве медных быков-молохов.
   – По моему, это все же крайности отдельных регионов этой части древнего мира, – заметил Юрий Петрович.
   – Пусть так, хотя такого нельзя в принципе представить в Элладе при всей ее необузданной дикости. Как нельзя представить в Элладе и последующих зверств ближневосточного мира, где ассирийские цари покрывали стены взятых городов содранной с пленных кожей. Или тех же зверств, якобы кроткого, библейского царя Давида, который задолго до Гитлера жег пленных в печах или распиливал пилами. О чем прямо говориться в библии, которую иные идиоты считают боговдохновенной книгой. Да по сравнению с Ветхим заветом Майн кампф просто книга для детского возраста.
   – Правильно! – энергично воскликнул Вадим.
   – Ребята, я же просил без этих ваших политизированных перехлестов, – досадливо поморщился Юрий Петрович.
   – Извините, – поправился Петр и продолжил, – Так вот, по сравнению с этим уродством, организованным в государственном масштабе, даже все перечисленное нами извращения олимпийских богов и героев просто блекнут. И представляются мелкими бытовыми проступками.
   И главная заслуга Эллады как раз в обрушении того имперского миропорядка. Который до той поры не знал поражений.
   – Мне кажется, вы повторяетесь, Петр. Почти то же самое вы говорили и прошлый раз.
   – А это можно и нужно говорить десятки и сотни раз. Ибо не изжита эта модель имперской гадины.
   По сравнению с которой даже откровенно разбойничий миропорядок олимпийской Эллады с ее героями – жертвами пьяных зачатий и богами-маньяками представляется приемлемым и даже светлым.
   Разбойничья вольница лучше имперского государства. Не только для народа, но и для цивилизации и культуры, как ни странно это звучит.
   Что и доказала Эллада.
   И что нам, в России, пыжащейся сохранить имперские пережитки, должно быть понятнее, чем кому-либо.
   Юрий Петрович поморщился, но не стал заострять внимание на последней реплике. Переводя разговор в другое русло, он спросил:
   – А что, неужели нет еще лучшего миропорядка, чем разбойничья античная вольница?
   – Есть, разумеется. Это миропорядок наших русских современников олимпийских богов. Которые не строили пирамид, как египтяне, не создавали таких культурных шедевров, как Гомер и его коллеги, но совершили величайшую в мире научно-техническую революцию, одарив мир новым металлом – железом.

Глава 7. Упоение справедливостью

   Огромная степь раскинулась от Алтая до Дуная. Она была широка как море. И по этому ковыльному морю кочевали те, кто звался скифами.
   Но скифы были разными. И Тамирис была скифского рода. И те, кто убил ее, надеясь захватить и продать в рабство, тоже были скифами.
   Для тех, кто собирался на Лысой горе, не было племенных различий. Все они были волхвами белых народов. Все они были братьями и сестрами. И Вольфганг из Черного леса, и Тамирис с Каменного пояса, и Сварог с Серой реки.
   А скифы, послушавшие Зевса, и те, кто покупал у них рабов, не были им братьями. Хотя внешне многие и походили на своих северных соседей. Но не во внешности дело. Вернее не только в ней.
   Вот и теперь семена раздора взошли в рядах самих скифов. И жившие у Каменного пояса схлестнулись с жившими в Таврии.
   Пора, – подумал Сварог, и у тех, кто пошел против работорговцев, появились стальные мечи.
   Такую войну нельзя было организовать никому, кроме волхва, который может смотреть на землю сверху. Разрозненные стычки принимали осмысленный характер, и те, кому Сварог вручил меч, теснили врагов к Большой реке.
   Они, носящие этот подарок Сварога, уже не называли себя скифами. Они стали сарматами. И все больше степей отвоевывали они у недавних сородичей.
   Но точку в существовании приморских работорговцев должны были поставить ближние и дальние родовичи Сварога.
   Западный ветер крепчал. Казалось, это душа Вольфганга, хозяина Запада, воспаленная и горячая, летит навстречу дикарям юго-востока. Сухая трава гнулась под порывами этого ветра. И Сварог видел сверху, как навстречу ветру уходят от сарматов разрозненные скифские толпы.
   Хорошие кони у скифов. Уйдут от погони. Соберутся в другом месте. Обойдут стороной. Ударят в спину.
   Потому особо и не опасаются этих своих бывших сородичей, так ловко бьющих их в открытом бою новым оружием.
   Болваны горбоносые, – подумал Сварог. – Вы отличаетесь от сарматов, потомков Тамирис, тем, что у вас нет своих волхвов. Вы жадны, тупы и ленивы. Взяли чужих богов, и думаете, они вас спасут?
   Не спасут чужие боги.
   Не спасут.
   Подожженная северными волхвами степь огненным валом рванула навстречу скифам. В панике заметались они между огнем и сарматскими мечами.
   Но вырвались и ушли в сожженные равнины. Где трава сгорела, а колодцы были загодя отравлены.
   Пали их кони.
   И пешими встретили они молчаливые суровые ряды тех, за кем вчера охотились, как за дичью.
   В руках у северян сверкали ужасные мечи из божественного металла. А стрелы с наконечниками из того же металла издалека прошивали кожу легких скифских доспехов.
   Сварог врубился в ряды врагов. В буквальном смысле. Его стальной меч крушил чьи-то руки, плечи, шлемы.
   А сам он был неуязвим. Враги падали перед ним, сраженные его огромным длинным мечем, раньше, чем могли дотянуться до грозного волхва.
   Вот кто-то попытался подставить под удар свой бронзовый меч. Но разве можно назвать благородным именем меч, подлое оружие кинжал. А бронзовый меч был именно массивным кинжалом. Им можно было колоть, но не рубить.
   И этот кинжал разлетелся вдребезги от рубящего удара. Сварог мельком увидел выпученные в ужасе глаза врага, которые от следующего удара разъехались в разные стороны вместе с развалившимися половинками головы.
   На мгновение перед ним образовалась пустота. И из этой пустоты выпрыгнул огромный воин. Его мощная длинная рука с массивным кинжалом метнулась к Сварогу.
   Сделав полшага назад, волхв с переносом веса тела обрушил меч на эту руку. Отрубленная кисть вместе с кинжалом отлетела. Но громадный воин был не из слабых. Как будто не ему только что отрубили половину руки. Он попытался подхватить кинжал другой рукой и повторить свой маневр.
   Меч Сварога описал полукруг и косо обрушился на нижнюю часть шеи, чуть склонившегося, чтобы подхватить кинжал, врага.
   Да, стоек, яростен. Но война не спорт, это не ваши дурацкие игрища, которые потом назовут олимпийскими. Нет восхищения стойкостью зверья.
   Бешеное зверье не уважают. С ним не соревнуются. Его уничтожают.
   Меч перерубает горло и часть шеи.
   Фонтан крови из разрубленной сонной артерии громилы шибает в лицо Сварога. Противник останавливается, пошатываясь как подрубленное дерево. А Сварог ловко обойдя его, идет дальше. По пути небрежно пнув шатающееся туловище ногой.
   Великан заваливается.
   Это зрелище гибели своего, наверное, лучшего, воина обескураживает противника. Залитый кровью с ног до головы Сварог страшен.
   Враги обращаются в бегство.
   Сварог легко бежит за ними, рубя отстающих.
   Не ожидали профессиональные убийцы, что сами окажетесь в роли жертв? Не подумали, что отступать вам некуда?
   А может, и подумали, да я загнал вас в ловушку. Я не ваш отяжелевший болван Зевс. Сверху мне все видно.
   Полчаса бега и они упираются в море.
   Нашим тоже некуда было бежать с Лысой горы.
   Ну, покажите, как умирают имперские вояки! Или уже не имперские? Просто рабовладельцы и работорговцы великой империи от Сахары до Таврии. Которую вы поили нашей кровью и нашим потом.
   Но все, ваше время кончилось, истеричная имперская мразь с «горячей полуденной кровью».
   Что ж, мы попрохладнее будем. Зато меч у нас стальной. А у вас бронзовые обрубки.
   – Сдаемся, сдаемся! – орет толпа на берегу.
   Сдаются. Да на кой вы нам нужны? Мы рабами не торгуем.
   Голубые глаза Тамирис смотрят с небес. Тамирис, первая любовь. Первая ночь на Лысой горе, оскверненной потом вами, горбоносые твари.
   И не знают отдыха руки. Тамирис, Тамирис, Тамирис, свистит и чавкает меч, врубаясь в чью-то плоть.
   Как жаль, что вас так мало, твари. И все еще нет успокоения мятущейся душе, и идешь по прибрежному песку, как по разгромленной мясной лавке, небрежно пиная ногами куски разрубленных тел.
   Нет, тела у нас. Тела были у Тамирис, у Вольфганга, у той юной ведуньи, хотевшей ласточкой взлететь с обрыва навстречу солнцу.
   А это туши. Туши зверья. Двуногого зверья, которое к вечеру начнет жрать зверье четвероногое.
   Ну почему вас так мало?!!!
   Тамирис, и вы, мои сестренки, с Лысой горы, я не насытился их кровью!!!
   Я хочу искупать в ней свою и вашу душу.
   – Отец, воины ждут тебя. Они хотят видеть своего Бога.
   – Потом, Перун, потом. Погодите еще немного. Хорошо?
   – Как скажешь, отец.
   Это было. Было. И Велес, сын Веды рассказал об этом сражении в своей легендарной книге.
   На память потомкам, не потерявшим умения думать.

Глава 8. Случайные заработки жителей Олимпа

   – Хороша ушица. И как ты умудряешься в любом месте сразу так много наловить хорошей рыбы?
   – Так я же бог морей, – рассмеялся Посейдон.
   – Хватит трепать, не на партсобрании, – сказал Купала.
   Впрочем, извини, читатель, Аполлон-Купала таких слов еще не знал. Но суть фразы была именно такой. Ибо и церковные соборы, и тупой треп на мероприятиях КПСС, НСДАП и иных подобных структур по сути одно и то же. Не составляли исключения и официальные сходки богов на Олимпе.
   Которые вызывали скуку и тошноту у многих.
   И когда на очередном официальном сборище Купала с Посейдоном, разумеется, осушив перед этим амфору доброго коринфского, бестактно стали требовать скорейшего окончания официальной части, и начала оргии, Зевс разозлился не на шутку.
   – Идите-ка вы к людям, и поработайте по найму годик. Когда поумнеете, вернетесь на Олимп.
   Вот они и пошли в Трою и нанялись служить царю Лаомедону.
   Аполлон пас стада царя, а Посейдон строил стену вокруг города.
   Разумеется, способность тонко чувствовать природу весьма полезна в пастушьем ремесле. Но никакая магия не позволит построить стену. Пришлось Посейдону нанять изрядную бригаду. Благо денег в его храмах было достаточно.
   – Слушай, а пошлем-ка мы этого маньяка Зевса, и полетим домой, на север, – предложил Аполлон.
   – Я на севере уже триста лет не был, отвык, – грустно сказал Посейдон. – И потом, чего ты его так уж критикуешь, Аполлон. Сам как будто бы отрок невинный. Вот и тут нимфу Эону соблазнил.
   – Не соблазнил, а так кое-чему из наших волховских дел научил, ну и по нашему обычаю закрепил некоторые навыки на практике. Ибо, какое же омоложение без любви. Любовь, это брат ты мой, не только глупое чувство смертных, но и высокое волховское искусство. В том числе в делах лечения и омоложения.
   – Да, наши сборы на Лысой горе были поинтереснее этих непрекращающихся оргий на Олимпе. Бывало, готовишься, летишь. Весь трепещешь от ожиданий. Кто откуда прилетит. Чего нового расскажет…
   – И покажет, – лукаво рассмеялся Аполлон.
   – И покажет, – спокойно подтвердил основательный Посейдон, и продолжил, – а тут одно и то же. Только ведовства все меньше и меньше, а откровенных потаскух все больше и больше.
   – Да, мы с тобой, на этих работах, здесь можно сказать, даже отдыхаем.
   – Отдыхаем. Слушай, ты же летаешь иногда на север.
   – Летаю, – неохотно признался Аполлон.
   – Правда, что волховское сообщество распалось после того, что произошло на Лысой горе?
   – Не то, чтобы распалось совсем. Но, понимаешь, на Лысой горе встречались сильные ведуны с заката и восхода. А сейчас эти встречи редки. Нашим далеко добираться в Черный лес, а тем, с заката, потомкам Вольфганга трудно добраться до Волчьей горы, а тем более до Каменного пояса.
   Поэтому многое мы теряем. Не обмениваемся знаниями.
   – Слушай, а чего говорят, Сварог всех скифов извел в отместку за то побоище на Лысой горе?
   – Знаешь, слышал. Но подробностей не знаю. Заметил, кстати, что рабов с севера на торжище в Трое совсем не стало?
   – Да. Значит, правда. Извел Сварог работорговцев. Говорят, изрубили всех какими-то диковенными мечами из волшебного металла.
   – Вот это настоящий Бог! Не то, что наш царек Зевс со своими шлюхами Герой и Афиной.
   – Да ладно, Купала, – Посейдон вдруг назвал Аполлона старым именем, – нечего Зевса ругать. Не были бы мы сами такими, и не было бы царства Зевса. И не превращались бы наши ведовские соборы с одухотворенными ночами любви в портовый бордель.
   – Ты прав, во многом мы сами виноваты. Но теперь Зевс не сможет игнорировать былых братьев. Постарается восстановить свое влияние в скифских землях. Вот, я слышал, Фетиду за одного тамошнего царька отдает. Наверное, не всех Сварог извел.
   – Скифы разные бывают. Тамирис тоже была из их рода. И они же ее и убили.
   – Да-а-а. Так за кого там Фетиду отдают?
   – Да, за какого-то Пелея. Тот вроде бы обязался привести дружину с новым оружием, а Зевс ему за это даст трон в Мирмидонии.
   – Не получит он нового оружия. Сварог не для того его делал, чтобы Зевсу подарить.
   – Да, нам-то какое дело. Но Фетида ведунья неплохая.
   – Да и как женщина весьма недурна.
   – Купала, Купала, не доведут тебя бабы до добра.
   – Ладно, не ворчи. Женщины это последняя радость в нашей жизни.
   Лаомедон только что обошел свои размножившиеся стада. И теперь осматривал построенную Посейдоном стену.
   – Неплохо поработали. Неплохо. Да вы прямо боги олимпийские.
   Аполлон и Посейдон молчали.
   – И поэтому, продолжал Лаомедон, отпускаю вас с миром. И в рабство не продаю. Понятно? Ну, чего встали?! Бегите отсюда, пока не передумал.
   – А деньги?! – разом выдохнули Аполлон и Посейдон.
   – Не поняли?! В рабство захотели?!
   – Вот собачий городишко! Недаром его Гера так ненавидит, – возмущался Посейдон.
   Они сидели в рощице неподалеку от Трои.
   – Ничего брат. Мы ему устроим чудеса, – успокоил Аполлон. – Сдается мне, нам повезло. Земля потрескивает. Чуешь?
   Посейдон прислушался.
   – Нет. Это ты у нас все слышишь.
   – Делаем так. Дожидаемся грозы, вызываем ее посильнее. В две глотки. Может, молнии помогут земле треснуть. И стада разбегутся, и стена обрушится. Не пойдут этой твари на пользу наши труды.
   Через несколько дней разразилась страшная гроза. А вслед за нею землетрясение. Троя сильно пострадала.
   А Лаомедону знающие люди подсказали, кто у него ходил в работниках.
   – Подставили! Подставили, рабы лукавые, – орал царь. – Не могли сразу предупредить!
   – Зевс не велел, – многозначительно сказал глава жреческой коллегии. Хотя Зевс был не при чем, и он сам узнал обо всем только два дня назад, переспав с нимфой Эоной.
   – И что же теперь делать? Что?! Я спрашиваю!
   – Принеси богатые дары в храмы Аполлона и Посейдона. Да не скупись, царь.
   – Разорили! Разорили! – орал Лаомедон. Орал как базарный торговец. Которым, в сущности, и был, контролируя самый большой рынок рабов и зерна в Элладе и Малой Азии.
   Дары он принес. И Аполлон по легкости характера его простил. А вот Посейдон нет.
   – Я на его стену больше потратил, – сурово сказал бог морей, демонстрируя расчетливость благоприобретенную за годы жизни на юге.
   И остался врагом Трои.

Глава 9. Их нравы, или богини хотят ласки

   Свадьба Фетиды и Пелея была обставлена шикарно. Зевс, который уже давно был не столько богом, сколько царем, придавал большое значение установлению связей с Таврией.
   Ибо уничтожение Сварогом скифов-работорговцев сильно подрывало и экономику Эллады и эллинское влияние на северных берегах Понта Эвксинского.
   Поэтому были выбраны несколько племен скифов-земледельцев, которые к тому же имели отдаленные связи с родовичами Сварога и Перуна и не запятнали себя работорговлей.
   Потому, собственно, и уцелели во время акции возмездия северян.
   И началась активная политическая работа с этими племенами.
   В число таких, говоря современным языком, перспективных местных руководителей, попал и Пелей.
   И теперь он праздновал свадьбу с красавицей богиней Фетидой.
   – А не развеяться ли нам, Афина? – спросила ее Гера среди свадебного пира.
   – Тебе мало веселья здесь?
   – Какое это веселье? Так себе. Хочется чего-то оригинального. Например, устроить с этим красавчиком, – она показала на сына троянского царя, Париса, присутствующего на свадьбе, – то, что проделывает с нами обеими Зевс.
   – Царь богов может не понять нашей инициативы, – рассудительно заметила Афина. Однако глаз на красавчика положила.
   – А мы обставим все как занимательную игру. Знаешь, тут в одном храме, посвященном мне, любимой и божественной, – захохотала Гера, хлебнув вина, – так вот, в одном храме подарили яблоки из золота. Давай разыграем одно яблочко. Пусть этот красавчик вручит его самой обаятельной из нас. А проверять нашу красоту будет, разумеется, самым натуральным образом.
   – Давай тогда еще и Афродиту привлечем.
   – Зачем?
   – Хочется Зевса немного осадить. А то папаша, позволяя себе все, нас скоро сделает гаремными женами, а не вольными богинями.
   – Давай.
   – Слушай, а не жалко тебе этого яблока? Все же оно и так твое.
   – Эх, Афина! Ты все же никогда не будешь настоящей белой ведуньей. Много в тебе этого местного, южного, мелочного, местечкового, – она на мгновение замолчала, – придет же на ум такое дурацкое слово. А, ладно! Твое, мое… Да наплевать на это, если есть возможность порезвиться. Тем более в моих храмах этих золотых яблок как грязи.
   Потомки, рассказывая потом в легендах об этом эпизоде, так и не могли толком объяснить, почему яблоко из садов, якобы принадлежащих Гере, ей надо было еще как-то разыгрывать с Афиной и Афродитой.
   Розыгрыш яблока привлек внимание всех гостей. И Парису пришлось стать судьей. Он внезапно понял, что может здорово влипнуть, называя одну из трех красивейшей.
   Что бы эти скучающие дамы не задумали, две проигравшие все равно затаят злобу на него.
   Парис попытался отказаться от судейства, и призвать в качестве арбитра богинь Зевса. Но царь богов, прекрасно поняв замысел своих жен и любовниц, посмеялся в душе их наивной хитрости, и велел Парису исполнить волю богинь. Пусть порезвятся, девочки.
   – Ну, как будешь выбирать? – спросили сиятельные дамы, когда их оставили вчетвером. Им было весело. И от вина, и от смущения этого красавчика, и от того, что они провели Зевса. Так они, во всяком случае, считали.
   Парис оглядел конкуренток. Пышная и сильная женственность Геры поначалу захватила его. И он чуть было не отдал яблоко с ходу царице богов.
   Но пикантная сухощавость Афины тоже возбуждала.
   А что если посмотреть на них голых? И вообще провести некоторое время с каждой на ложе.
   Поначалу мысль показалась слишком дерзкой. Но потом Парис вдруг подумал, что божественные жительницы Олимпа не прочь обострить игру.
   – Богини, я не могу решить, кто из вас красивее. Решительно не могу. Для этого надо посмотреть на вас обнаженных. Но я не решаюсь дерзнуть такое.
   – А зря не решаешься, – тягуче усмехнулась Гера. – Раздеваемся, девочки?
   И начала медленно снимать тунику.
   Афина и Афродита, кружась в каком-то неведомом танце, последовали ее примеру.
   Париса бросило в жар.
   Ведь это проделывали перед ним богини!
   – Ну! – почти одновременно сказали все трое, став перед троянским царевичем в вызывающих позах.
   – Не могу, богини, не могу!
   – Что не можешь, мой мальчик? – даже несколько угрожающе произнесла Гера.
   – Не могу выбрать достойнейшую из вас, не проведя с каждой некоторого времени наедине, – набравшись храбрости, выпалил Парис.
   Богини рассмеялись.
   – Так бы сразу и сказал. С кого начнем, девочки?
   – С тебя царица, – сказала Афина. – Ты самая старшая.
   Вот собака худая, – подумала Гера, – возрастом уколола. Но ничего. Стерпим. Мы выше этого.
   – С меня так с меня, – спокойно сказала она. – Подождите девочки.
   Парис в страстном исступлении мял это пышное сладкое тело, и тонул в нем. Особую пикантность он нашел, когда нащупал едва заметный рубец на ягодице Геры. Царевич из мирового центра работорговли не сомневался. Когда то давно эту царицу богов вульгарно пороли.
   Он вцепился в эти ягодицы жадными пальцами, вдруг представив, что не царицу богов, а строптивую рабыню он сейчас заваливает на ложе.