Христофоров Игорь. Смертельное шоу

   -- А курей мы пасти не будем?
   Это уже Эразм. Ошибки быть не могло.
   Приложив ладонь козырьком ко лбу, долговязый гитарист смотрел на кур, с одуревшими глазами выбегающих из-за металлической сетки во двор, и ждал, добегут ли они до ударной установки. Добежали. И как положено глупым курам, клюнули в стойку под тарелками. Сначала рябая, потом беленькая. У беленькой получилось лучше. Тарелки звякнули друг по дружке, и куры бросились врассыпную по двору.
   -- А ничего получше ты не мог снять? -- язвительно спросил Эразм. -Свинофермы у них не было?
   -- Не было, -- зло ответил Санька.
   Красивый план с лжеотъездом завершился снятием на неделю частного домика на окраине Перевального.
   После завтрака всухомятку Андрей сказал: "Пора и размяться", и они выволокли под навес прямо во дворе инструменты. И как только установили и подключили к электросети, хозяйка дома -- толстая краснощекая тетка с крупными стальными зубами стала вычищать скотный сарай. По двору поплыли колхозные ароматы, а идиллическую тишину тут же нарушили обретшие свободу куры.
   -- Может, дом получше поискать? -- вяло вставил Виталий. -- Боюсь, мы от шума животных не сможем спать.
   -- Я заплатил вперед, -- раздраженно ответил Санька.
   Он и без того не был уверен, что их путь на грузовике с вокзала Перевального до окраинной улицы не засекли какие-нибудь вражеские глаза. Еще один переезд мог стать новостью поселкового масштаба. И кто знает, сколько кочует новость от Перевального до Приморска? Не быстрее ли поезда?
   -- Дурдом! -- подвел итог Эразм.
   В своей узорчатой вязаной шапочке и черных очках с круглыми стеклами он больше любого другого из группы напоминал иностранца. Или слепого. Во всяком случае, хозяйка дома, пронося мимо них полные ведра с вонючей серой жижей, посмотрела на Эразма с жалостью.
   -- Акустика в этом колхозе -- закачаешься! Зал Большого театра! Не
   больше, не меньше! -- оценил он звучание после пары аккордов.
   -- А ты на полтона ниже сделай, -- предложил Виталий, ладненько
   устроившийся за синтезатором.
   Стена дома стала спинкой его сидения. Несмотря на тень, она была теплой, словно это и не стена вовсе, а огромная грелка.
   -- Ну смотри на полтона, знаток! -- провел по струнам Эразм, но третий аккорд никто почему-то не услышал.
   Бормотали что-то на своем птичьем языке куры, гавкала вдали собака, бодро шурудила лопатой внутри сарая хозяйка. У всех звуки были. У гитары -нет.
   -- Шнур, что ли, отсоединился? -- пробежал взглядом по проводу Эразм.
   -- У меня тоже... того, -- провел пальцами по клавишам Виталий.
   Получилось шуршание. Как будто ветер пошевелил оторванным куском толи, свисающим с навеса. Но ветра не было. И кусок не шевелился. Он висел черным языком за спиной Эразма.
   Ударом в большой барабан Андрей встряхнул всех сразу. Барабан, в отличие от своих музыкальных собратьев, умирать не собирался.
   -- Наверно, с электричеством чего-то, -- предположил Санька.
   -- Мамуленька! -- окликнул Эразм выбравшуюся из сарая с новой сочной порцией грязи хозяйку. -- Можно вас на секундочку для интервью по первой программе телевидения?
   Поставив ведра, тетка отерла ладони о цветастый передник, прошаркала, не поднимая ног, будто лыжница, под тент, и Санька впервые заметил, что ее босые ступни толкают под собой галоши, как минимум, сорок восьмого размера. Откуда в жаркие курортные края забрели эти резиновые корыта, он даже не мог представить.
   -- Мамуль, у тебя счетчик где? -- спросил ее Эразм. -- Пробку выбило.
   -- Ничего и не выбило, -- с достоинством ответила хозяйка. -- Плановое отключение, значит, света.
   -- Так планы ж еще при комуняках отменили! -- не согласился Эразм.
   -- Это при ком чего там отменили, я не знаю, а только дадут через два часа. Не раньше.
   -- А что ж вы сразу не сказали? -- покраснев, спросил Санька.
   -- А вы и не спрашивали. А если насчет удобств, то у меня все не хуже, чем у других. Вы в Перевальном лучше ничего не найдете.
   Голос у тетки был мягким, просительным. Ей очень не хотелось, чтобы такие выгодные постояльцы неожиданно съехали, и она неожиданно произнесла:
   -- А в обед я вас пельменями угощу... Вот. У меня свежина с той недели есть. Сама растила.
   -- Это можно! -- сдвинув очки на кончик носа, уже с интересом посмотрел на хозяйку Эразм. -- А водочка в вашем тауне есть?
   -- Водочка есть! -- воспрянула духом тетка. -- В кинотеатре. Там магазин. А тауна... Нет, тауна нету...
   -- Это заметно, -- обрадовался Эразм.
   -- Точно свет через два часа дадут? -- недовольно спросил Андрей.
   -- Так по плану ж! Завсегда давали! Если...
   -- Андрюха, дай ноты вашего "Воробышка", -- оборвал хозяйку Эразм. -Надо ж знать мировые хиты!
   -- На, -- протянул два листка вместо Андрея Виталий. -- Шедевр -- не шедевр, а идет на ура...
   -- Этого мало, -- вздохнул Андрей. -- В финале, если выйдем, нужно две вещи прогнать...
   -- Сделаем что-нибудь из старого, -- изобразив вошедшего в раж гитариста, подергал безмолвные струны Игорек. -- Роковое что-нибудь!
   -- Лучше попсу, -- покачал головой Андрей. -- Председатель жюри -Покаровская, лирическая певица, звезда восьмидесятых. Она рок не переварит...
   -- Ты ж сам говорил, что в жюри есть рок-мэны. И металлисты есть, -прогудел Эразм. -- Как раз в масть попадем!
   Ничего не понимающая тетка пожевала обветренными губами и лениво всплеснула руками.
   -- Вот куры-дуры! Опять в огород полезли!
   Ее галоши-лодки заскользили по земле. Казалось, что они сами плыли к злодейским курам, а хозяйка вынуждена была уже за ними передвигать ногами.
   Эразм, мгновенно забыв о споре, углубился в ноты. Его губы шевелились, будто он знал буквы, которыми зашифрованы нотные знаки, и первым на земле проговаривал их.
   -- Ре-бимоль, до, ля-бимоль, фа, -- шептал Эразм загадочные слова, но шептал так громко, что галоши хозяйки замерли на дорожке. -- Мужики, я это где-то слышал. Типа одной древней песенки. Помните, там что-то типа "Мы едем, едем, едем в далекие края, хорошие соседи, веселые друзья"...
   -- Уже проехали, -- напомнил ему Виталий. -- Там фа-мажор, а у нас -фа-минор. Врубился?
   -- Плагиат в чистом виде! -- не согласился Эразм.
   -- Ты учи ноты и помалкивай, а то еще заставим оранжировку делать.
   Галоши опять заширкали по дорожке. Хозяйка уносила в огород такое ошарашенное выражение лица, будто только сейчас узнала, что поселила в дом не музыкантов, а инопланетян.
   Подойдя к барабанщику, Санька загадочно попросил:
   -- Андрей, тебя можно на минутку?.. Выйдем на улицу...
   Барабанщик без слов подчинился его команде. Он один-единственный заметил ночью, что Санька куда-то ходил, но упрямо молчал до этой минуты. Иногда ему даже казалось, что солист группы -- заодно с бандитами. От этой мысли становилось жарко, хотя куда уж было жарче, если термометр под навесом стонал от тридцати двух градусов тепла. И когда Санька его позвал, ему вдруг стало стыдно.
   Он сглотнул это едкое чувство, молча выслушал рассказ о роллере Ковбое, о ночной погоне и двадцати с лишним записках-предупреждениях, и ощущение вины снова вернулось.
   -- И что ты об этом думаешь? -- тихим вопросом отдал он Саньке инициативу.
   Он снова переставал быть менеджером. Сейчас это уже давалось с облегчением.
   -- Ясно одно, -- посмотрел вдоль пустой, иссушенной улицы Санька. -Мы лично, точнее, наша группа никому персонально не нужны. Угрозы пришли всем. Или почти всем...
   -- Глупо получается, -- поморщил уже красный, прихваченный курортным солнцем лоб Андрей. -- Тот или те, кто хочет выиграть конкурс, пытается убрать всех конкурентов сразу. Один останется -- ему и первый приз, эту раковину, дадут? Да ничего ему тогда не дадут! Фигня это все. Если хоть два-три человека останется, уже конкурс развалится. Уже его никто проводить не будет...
   -- Ты точно сказал -- разваливается, -- похвалил его Санька. -- Дело не в музыкантах. Девяносто девять из ста, что никакой войны с конкурентами-исполнителями нет. Кто-то хочет развалить сам конкурс...
   -- Точно! -- соглашаясь, рубанул воздух рукой Андрей. -- Этот богатей местный... Ну, как его?..
   -- Буйнос.
   -- Во-во, он! Он стал у какого-то местного барыги на пути. Может, по бизнесу в Приморске, может, конкурент по казино или там ночному клубу... У них есть еще ночные клубы в городе?
   Санька фыркнул с резвостью лошади:
   -- А то! Целых пять! Это же курорт! Сюда люди приезжают денежки спускать.
   -- Значит, среди хозяев тех клубов нужно искать врагов Буйноса. Или среди хозяев казино...
   -- А зачем? -- не понял Санька. -- Зачем искать-то? Что нам от этого?
   -- Но ты же милиционер!
   -- Бывший, Андрюша! Бывший! И не более. И не наши это дела по большому счету. Я уж подумываю, что можно в гостиницу вернуться. Зачем эта конспирация? Бандитам нужны не мы. Совсем не мы...
   -- А если мы все-таки ошибаемся?
   Истошный вибрирующий звук вспорол сонную тишину улицы. Санька и Андрей одновременно вздрогнули, будто на время став единым живым существом.
   -- Свет дали! -- заорал со двора Эразм. -- Ни хрена они не научились планы выполнять! Давайте репетировать, юные таланты! А то я музыку так люблю, что аж пельменей хочется!
   _ Глава двенадцатая
   ИНТЕРВЬЮ С ПАМЯТНИКОМ
   День и ночь. Свет и темень. Жара и холод.
   С первым же шагом в кабинет Буйноса Санька ощутил себя погружающимся в ледяную воду. Кондиционер мощной сплит-системы, белоснежный брикет у потолка, со старательностью сделавших его японцев гнал и гнал в комнату холод, и оттого сам кабинет после изнуряющей жары на улице почудился чем-то инородным, совсем не являющимся частью Приморска. Город плавился в зное и, явно зная, что внутри него еще есть не завоеванный клочок, накатывал и накатывал на стены здания иссушающими волнами. Город дышал на офис доменной печью, но ничего не мог поделать.
   -- Здравствуй. У меня не больше пяти минут, -- с резкостью человека, принадлежащего не себе, а делу, выстрелил словами
   Буйнос и протянул мощную кисть.
   -- Я -- от Нины.
   -- Понятно. Она мне сказала.
   Мозоли на пальцах Буйноса ощущались каменными. Такие мозоли бывают только у гимнастов. А гимнасты -- гибкие люди.
   -- Честно говоря, я не хотел бы беседовать здесь, -- осматривая кабинет, озабоченно произнес Санька.
   Офис не отличался от сотен других офисов в Москве, Мюнхене или Нью-Йорке. Строгие линии столов, компьютер, принтер, факс, пара телефонов, черный брикет мобильного, открытые шкафы с красными и белыми корешками скоросшивателей, дурацкие абстрактные картины по стенам, покрытым чем-то синтетическим, серые полосы жалюзи и, конечно, кондиционер. Впрочем, на нижней полки у шкафа стояла вещь, которой не было ни в одном офисе Москвы, Мюнхена или Нью-Йорка.
   Солнечный луч, все-таки нашедший щель между простенком и ковром жалюзи, зажег золото на красивой, сантиметров тридцать длиной, раковине и упорно не хотел сползать с нее. Раковина оказалась самым ярким пятном в кабинете, и Санька, оценив сначала лишь эту яркость, только через несколько секунд вдруг понял, что на полке стоит и горит огнем главный приз конкурса.
   -- В моем кабинете нет жучков, -- отпарировал санькину просьбу Буйнос. -- Я просил людей из местного ФСБ. Они проверяли спецприбором.
   -- Значит, нельзя?
   -- У тебя уже четыре минуты, -- жестко напомнил хозяин кабинета.
   На столе зашелся звонками один телефон, потом другой. Их поддержала бодрым пиликаньем черная мыльница мобильного. Буйнос их упорно не замечал.
   Его круглое лицо с мощными мясистыми ушами казалось выкованным из бронзы. Карие глаза хорошо шли к красному загару. А подстриженные почти под корень волосы умело маскировали лысину, уже отвоевавшую себе место вплоть до макушки.
   -- Ладно, -- согласился Санька.
   Довольно тяжело беседовать с монументами. Но иногда приходится.
   -- Я -- старший лейтенант милиции, -- представился он.
   -- Слушаю внимательно.
   Добавку "в запасе" Санька произнести не смог. Это бы смазало эффект. Но, судя по лицу собеседника, эффекта не было и сейчас. Монументы не меняют выражений, данных ему скульптором. А у Буйноса был слишком талантливый скульптор -- жизнь.
   -- Я обладаю информацией, что кто-то пытается сорвать конкурс, -все-таки решился произнести Санька.
   В миф о приборах ФСБ он не верил. Чем круче офис, тем больше вероятность "жучков" в нем. Офис Буйноса смотрелся по-столичному и вряд ли был самым бедненьким в Приморске.
   -- Для срыва конкурса шантажу подверглась большая группа музыкантов, -- как можно увереннее старался говорить Санька. -- Возможно, даже все участники конкурса. Без исключения. Некоторые дрогнули и уехали.
   Буйнос слушал молча, уперев взгляд в электронный таймер на столе. Две желтые точки, разделяющие часы и минуты, пульсировали в такт его сердцу. И каждый раз, когда они гасли, он ждал, что они больше не загорятся, но они возникали снова и снова. Они упрямо хотели жить, хотя жить хочет только живое.
   -- Вы -- участник конкурса? -- спросил у таймера Буйнос.
   -- А Нина не говорила?
   -- Значит, участник... Я не могу вам ничем помочь. Места распределяет жюри, а не я. В жюри -- звезды эстрады, хорошие специалисты. Все честно.
   -- Я пришел сюда не попрошайничать.
   -- За безопасность проведения конкурса отвечают опытные специалисты. Они...
   -- Неужели вы не получали угроз? -- вслух удивился Санька.
   -- Молодой человек! -- назидательно произнес Буйнос. -- За мою жизнь в бизнесе мне пришлось выслушать столько угроз, что я атрофировался к ним!
   -- А зря.
   "Молодой человек" до сих пор стоял в ушах. Судя по внешности, Буйнос был старше Саньки лет на пять-семь. Не больше. Впрочем, богатство -- такой привесок к человеку, что всегда делает его старше. Хотя бы внутренне. Наверное, Буйнос ощущал именно такое, внутреннее, старшинство.
   -- У вас минута, -- подсказал Буйносу таймер.
   Умолкшие телефоны снова ожили, и снова мобильный подал голос позже тех, что стояли на углу стола.
   -- Вы сами видите, что я -- на разрыв, -- кивнул на них Буйнос. -- В бизнесе нет ни секунды отдыха. Я и так отдал вам слишком много времени. Знаете, сколько оно стоит?
   -- Я, конечно, уйду, -- выпрямился на стуле Санька. -- Я пришел к вам не потому, что мне что-то нужно. Я -- бывший милиционер. А служба такая штука, что въедается в душу. Если... Если вы не знаете, кто хочет сорвать конкурс, то нужно усилить безопасность. Особенно во время исполнительских туров...
   -- Как ваша группа называется? -- неожиданно спросил Буйнос. -"Горняк"?
   -- Нет. "Мышьяк", -- нервно поправил Санька. -- "Горняками" раньше только футбольные клубы называли. Они обычно играли во второй лиге.
   Очень хотелось дерзить. Хотя вряд ли даже это могло раскачать памятник.
   -- Я передам твою озабоченность службе безопасности, -- вяло отреагировал Буйнос. -- А почему вы съехали всем составом из гостиницы?
   -- Там жарко и душно.
   -- А в Перевальном лучше?
   Возможно, Санька зря волновался. Служба безопасности у Буйноса свои деньги отрабатывала. Он не сказал даже Нине, организовавшей встречу, об их переезде в Перевальное, а Буйнос уже знал об этом.
   -- Вы можете вернуться в свой номер. Он все равно оплачен вплоть до последнего конкурса.
   -- Мы подумаем.
   -- Ну, вот и хорошо.
   Буйнос с грохотом встал с кресла. Громкий звук родили колесики, которые отвезли огромное черное сооружение на метр от стола.
   -- Желаю успеха в конкурсе!
   В официальной сухости, с какой была произнесена фраза, не ощущалось ни капли тепла.
   -- Спасибо, -- в тон ему ответил Санька, вскочив, пожал шершавую руку и неожиданно даже для самого себя спросил: -- Вы гимнастом были?
   -- Нет. Гребцом. Академическим.
   Санька представил тяжеленное весло академической лодки, сухой валик, полирующий ладонь и подушечки пальцев, жесткую скамью, одеревеневшую спину, маятником качающуюся вперед-назад, и ему стало жаль Буйноса. Гребцы -вовсе не гибкие ребята. До гимнастов им далеко.
   -- Ну тогда до свидания, -- решил Санька.
   Как будто если бы вдруг выяснилось, что хозяин кабинета -- бывший футболист или легкоатлет, он бы остался.
   На нижней полке шкафа рывком, словно его задули, погас огонь на раковине. Обрывая рукопожатие, Санька бросил на нее быстрый взгляд. Луч сполз ниже, на дверку шкафа. Луч перестал украшать раковину, и она сразу перестала ощущаться призом.
   Сразу за дверью в Саньку втемяшился бычьим взглядом мужик в черной матерчатой куртке. На левой стороне его груди прямо на пуговицу накладного кармана была прищеплена пластиковая визитка с английским словом "SECURITY" поверху. На брюхе охранника кошельком висела пистолетная кобура. В такой кобуре раньше милиционеры носили соленый огурец на закусь. Теперь -- только пистолеты.
   -- Где мне найти Нину, -- спросил Санька черного охранника.
   -- Кто это?
   Он смотрел на Саньку с таким видом, будто гость не вышел только что из кабинета Буйноса, а собирается входить и вообще способен на любую гадость.
   -- Нина -- ваш технический сотрудник.
   Большего он не знал.
   -- Какой сотрудник?
   -- В оргкомитете конкурса.
   -- Это не наши сотрудники. Они в штат фирмы не входят.
   -- Правда?
   -- Ну, как дела? -- вышла из ближайшей же комнаты Нина. -- Поговорил?
   У телохранителя был вид мудреца, которому мешают думать над очередной великой идеей. Он смотрел мимо Саньки и Нины на длинный конец коридора и усиленно морщил лоб.
   -- Поговорил, -- отвернувшись от охранника-философа, вяло ответил Санька.
   -- Понятно. Я тебя предупреждала.
   -- О чем?
   Он что-то не помнил никаких предупреждений. Ни хороших, ни плохих.
   -- Я же говорила, Владимир Захарыч -- очень волевой и бесстрашный человек...
   -- Бесстрашие и безрассудство -- разные вещи.
   Саньке хотелось дерзить. Теперь уже Нине. Возможно, само здание было таким, что делало всякого, входящего в него, нервным и злым.
   -- А что здесь было... Ну, до вашего офиса? -- поинтересовался он.
   -- Детская комната милиции.
   -- Серьезно?.. А их куда же?
   -- В другое место перевели. Уплотнили, скажем так...
   -- Значит, у вас в Приморске с подростковой преступностью -- полный порядок?
   -- Никакого порядка, -- устало ответила она. -- Как и везде...
   -- Ниночка, зайди! -- крикнул из приоткрывшейся двери Буйнос.
   По девушке словно прошла волна. Из усталой и грустной она вдруг стала задорной, энергичной, готовой бежать хоть на край земли. Она даже как бы подросла.
   -- Извини, -- коснулась она санькиной руки своими холодными
   пальчиками и молнией метнулась ко все еще приоткрытой двери.
   Как она умудрилась проскользнуть в такую узкую щель, Санька так и
   не понял. Ему стало нестерпимо грустно, будто то вялое и скучное,
   что жило в Нине и что она только что сбросила с себя, развернув плечи, упало на него и теперь с исступлением подминало и подминало под себя.
   Он быстро вышел из офиса, даже не ощутив, что только что покинул ледяной холод и окунулся в полуденное пекло Приморска.
   Глава тринадцатая
   РАКОВИНЫ ГИБНУТ В ОБЕД
   -- Хто тут, гад, ходит?.. А-а?
   По голосу можно было определить, что в желудке бывшего портового
   работника сейчас плещется не менее поллитра водки. Тельняшка,
   прилипшая к его мощному туловищу, выглядела кожей, покрытой
   полосатой татуировкой. Мужик лежал лицом к стене и на скрип двери
   даже не обернулся.
   В его узкой комнатке, густо утрамбованной духотой, запахом спирта и пота, висел подвальный полумрак.
   Похрустев по осколкам битого стекла, Санька прошел к окну, отдернул штору, и хлынувший солнечный свет сделал духоту слабее. Хотя, скорее, он уже начал к ней привыкать.
   -- Ты форточку забил, что ли? -- не мог он понять, почему не поддается ручка.
   -- Вот гадство!.. Кто там, гад, ходит?
   -- Это я, музыкант из Москвы, -- наконец-то осилил проржавевшую гостиничную ручку Санька.
   В комнату ринулся горячий воздух с улицы, но, похоже, тут же отступил назад. Духота не пускала его в себя. Воздух улицы выглядел холодным по сравнению с той смесью, что властвовала в комнате.
   -- Ни-ичего, гад, у меня не бери! -- крикнул в стенку мужик. -- У меня все пронумеровано! Поймаю, гад, ноги вырву и в ноздри засуну!
   Санька посмотрел на свои ноги, потом на ноздри в мутном зеркале на стене и ничего не ответил.
   -- У те-ебе, гад, выпить ничего нету?
   -- Я не пью, -- грустно ответил Санька. -- Особенно в такую жару.
   Даже побег из офиса Буйноса не спас его от горького и одновременно нагонявшего сон чувства. Это походило на инфекцию, пойманную от Нины. Только вирус жил не в крови, а в глубине души. Его хотелось вытравить, но он не знал, есть ли такие таблетки.
   -- К тебе мой человек не приходил? -- сев на единственное в комнате кресло, спросил Санька. -- Вчера или, может, сегодня.
   Дырки на подлокотниках кресла, обтянутого коричневой шерстью, были по рваным краям очерчены серым жиром. Пальцы сами поднялись от них, повисели в воздухе и, не найдя места на кресле, легли Саньке на колени.
   -- Чего ты, гад, спросил? -- медленно повернулся к нему от стенки мужик.
   Кровать под ним застонала и так горестно завздыхала, что Саньке почудилось, что в комнате есть еще один живой человек.
   -- Ты сам живешь? -- спросил он.
   -- Са-ам... Жена, гад, за товаром в Турцию укатила. Ее, гад, очередь. Моя -- через неделю...
   -- Так приходил парень или нет?
   -- Какой-то хмырь моченый приезжал... Сопледон...
   -- На чем приезжал?
   -- На своих двоих. В смысле, гад, на ботинках с колесами...
   -- Серьезно?
   Санька вспомнил осколок, вырванный из пятки Ковбоя, вспомнил густое коричневое пятно на полу, и удивился. С такой раной он бы сам, наверное, не смог ходить не меньше недели. А Ковбой уже ездил на роликах, будто пятки у него состояли не из мяса и кожи, а из дерева.
   -- Хор-роший ты парень, Санька! -- подперев качающуюся голову рукой, объявил мужик. -- Тебя ж Санькой зовут? О-о, я, гад, помню! Но я тебя еще сильнее, гад, полюблю, если ты мне хоть сто грамм, хоть сто граммулечек водочки нальешь, а?
   -- Когда перень-то приезжал?
   -- Что?.. А по утряне. Часов в восемь. Я еще тверезый был. Вот так, гадство...
   -- Он мне что-нибудь передал?
   -- Ага. Передал. Конфи...ренцивально...
   -- Что-что?
   -- Конверт...вин...цитально...
   -- А-а, конфидециально!
   -- Во-во! Оно! Гадское слово!
   Мужик по-прежнему лежал в позе римского патриция на пиру, но тельняшка и особенно щетина, завоевавшая его щеки вплоть до мешков подглазий, делали его совсем не похожим на патриция. Может, древние римляне и носили тельняшки, но такими небритыми вряд ли ходили.
   -- Так что он сказал?
   -- А что он сказал? -- расширив глаза, ошалело посмотрел на Саньку мужик. -- Я, думаешь, помню?
   -- Что, вообще не помнишь?
   -- Не-а... Токо в голове сидит, что конвер... вен...
   -- Это ясно! Еще!
   Санькины пальцы, вскинувшись с колен, забарабанили подушечками по подушечкам. Левые -- по правым. Правые -- по левым. Словно передавали по воздуху азбуку Морзе для коротких, до грязно-коричневого цвета загорелых пальцев мужика, влипших в проволоку щетины.
   -- Конвен... ну да, гад, это самое. -- Пальцы, удерживавшие его чугунную голову, дернулись, и мужик чуть не упал лицом на пол. -- А еще это, как его... А-а, вот!.. Про поноса сказал...
   -- Какого поноса? -- опешил Санька.
   -- Ну, или подноса... Ну, хвамилия этого гада... Я тебе про него бухтел... Ну, что фатеры толкал у нас...
   -- Буйнос, что ли?
   -- Во-во!.. Гадство чистой воды! От этой жары такую фамилию забыл! Представляешь? А раньше помнил. Все время помнил! Вот ты меня, гадство, в три ночи разбуди, спроси, хто самый богатый хрен в Приморске, и я сходу... без всяческой заминки...
   -- А почему он назвал именно эту фамилию? -- напрягся Санька.
   -- Ну, назвал и назвал... Это его дело.
   -- А еще что-нибудь кроме фамилии? Вспомни, братан!
   Глаза мужика вскинулись от пола. В их красной слизи плавало что-то серо-зеленое. А может, и синее. Когда глаза схвачены таким туманом, то ничего за ним не разглядеть.
   -- О! Увспомнил! -- икнул мужик. -- Как ты "братан" сказал, так, гадство, и увспомнил! Про обед он еще говорил...
   -- Чего про обед? Какой обед? В смысле еды или времени суток?
   -- А чо ты мой стакан разбил? -- сощурил глаза, высматривающие что-то на полу, бывший портовый работник. -- Я тебе душу, гад, выворачиваю, а ты, падла...
   Он попытался сесть на кровати, но комната, видимо, неслась перед его глазами каруселью, и мужик, подчиняясь ее вращению, кинул тело к стене, врезался в нее затылком и взвыл благим матом. Если следующая попытка получится удачней, то Санька вряд ли минует рукопашную схватку.
   А в голове, в такт движениям мужика, дважды повторилось сочетание "Буйнос -- обед" и заставило бросить взгляд на часы. Минутная стрелка лениво, будто тоже очумев от жары, начинала отсчет первого часа дня. Стрелка была острой, как лезвие ножа. Санька посмотрел на это острие и ощутил тревогу.
   Еще минуту назад он думал о Буйносе с ненавистью. Но сейчас, поняв, что ничего хорошего не скрывается за словом "обед", он перестал вообще испытывать какие-либо чувства к шефу конкурса. В памяти всплыло последнее: Нина, заходящая в кабинет Буйноса. И хотя он ничего, ну совсем ничего не испытывал к этой сухой немодной девчонке, он вдруг ощутил, что ей, именно ей угрожает опасность.
   -- Я-а ща те-ебя, гад, -- начал вторую попытку побороть ускорившееся вращение земли мужик.
   Тревога бросила Саньку из вонючего номера. Он проскользнул под носом у все-таки вставшего мужика, выбежал в коридор, перепугав дежурную, по-роллерски перелетел по очереди все лестничные пролеты, нырнул в желтый воздух улицы, и желание побыстрее найти Ковбоя и узнать тайну обеда резко сменилось желанием снова увидеть Буйноса. Санька не знал, зачем ему это нужно, но побежал все-таки влево, в сторону офиса, а не вправо, к дворам частного сектора.