Христофоров Игорь. Смертельное шоу

   -- Где больной? -- озабоченно спросил он.
   Сергей сорвал с хвоста на затылке микстурную резинку, качнул распавшимися седыми волосами и тихо произнес:
   -- Поздно. Кранты. Мотор накрылся...
   _ Глава двадцать восьмая
   СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫЕ СВЕДЕНИЯ
   Группа уехала в Перевальное без Саньки. И без аппаратуры. Обещание Букахи умерло вместе с ним.
   -- Знаете что, мужики, -- прощаясь с ними у машины, предложил Альберт. -- Приезжайте завтра по утряне в мой кабак. Все равно аппаратура без толку стоит. До вечера -- море времени. Порепетируем...
   -- Первое место. Сзади, -- напомнил Виталий.
   После всего увиденного его лицо впервые утратило сонливость. Еще одно такое шоу с трупом в финале -- и он вообще забудет о снах.
   -- Еще не вечер! -- опять посопротивлялся Игорек.
   -- Так ты не едешь? -- спросил Андрей Саньку.
   -- У меня дела. Попозже буду. Или утром, -- ответил он и пошел к набережной.
   Темнота уже накрыла Приморск, но можно ли затемнить праздник? А отпуск и есть самый большой и самый длинный праздник. Тысячи человек отмечали его одновременно и круглосуточно, и на набережной царил уже привычный день. Света было так много, что под ним, наверное, можно было загорать.
   Еще издалека Санька заметил, что у трапа стоит незнакомый матрос, и он уже без душевной дрожи сунул ему под нос пропуск на борт. Раз Маша выписала его на целую неделю, значит, она знала о Санькином будущем больше, чем он сам. А может, выписала просто так, без задней мысли... Мы пытаемся во всем найти смысл, а его чаще всего нет и в помине.
   -- Добрый вечер, -- первой на палубе заметила его Маша.
   На ней было очень нарядное синее, с золотым воротничком, платье, а на ладонях, когда она оторвала их от лееров, лежали плотные красные полосы.
   -- Кого-то ждешь? -- спросил он.
   -- Нет. Просто гуляю. Сюда только что пришла...
   Санька снова посмотрел на полосы на ладонях и ничего не сказал. Душе было горько и тоскливо, хотя, если честно, смерть Букахи он воспринял с холодным безразличием. Он даже не ощутил его умершим. А просто унесенным охранниками. Как будто они утащили его досыпать эротический сон про сисястую тетку.
   -- Потанцуем? -- по-детски наивно посмотрела она в его глаза. -- Как тогда...
   -- Чего-то нет настроения.
   Он прислонился спиной к стальной переборке, и ее тепло мгновенно пронизало балахон и майку, заелозило по коже.
   -- Значит, ты не журналист?
   -- Ты была на первом туре?
   -- Но ты же сам просил!
   -- Правда?.. А-а, точно, просил... Ты извини, что там, на набережной... Но мне нужно было найти одного парня. А все уже привыкли к тому, что раз кто-то много вопросов задает, значит, или журналист, или следователь...
   -- А ты?
   -- Ни первое, ни второе, -- все-таки оттолкнулся он и освободил
   кожу от настырного тепла. -- Я -- плохой певец. Дебютантишка. Возможно, невезучий. Даже, скорее всего, невезучий. В моем возрасте уже те, кто хотел, прорвались. Сташевский, Губин, Агутин...
   -- Ты еще прорвешься, -- с неожиданной уверенностью произнесла
   она. -- Честно!
   -- А-а, -- махнул он рукой в сторону берега.
   -- Честно-честно! Я же сидела на конкурсе с первого певца...
   -- Серьезно?
   Его только сейчас ожгло укором, что он пригласил Машу на первый тур, но даже не попытался отыскать ее в зале или в фойе. Наверное, потому, что он не верил в ее появление среди скучающих загорелых курортников. Не верил настолько, что даже в зале, когда спрыгнул со сцены, не разыскивал ее лицо. А может, и нашел бы, если бы не странные пристальные глаза с родинкой у носа.
   -- Первым пел какой-то кавказец... Точно? -- спросила она Саньку.
   -- Вроде бы да...
   -- Он -- бард. Голос слабенький. Но судьи качали головами. Наверное, им нравилось...
   -- Не судьи, а члены жюри, -- поправил Санька.
   -- И еще они переглядывались, когда спела блондиночка такая... Из прибалтиек...
   -- Жозефина.
   -- Я не помню ее имени. Особенно понравилась, как мне показалось, она председательнице. Покаровской. Так ее зовут?
   -- Да. Это же "звезда"!
   -- А трое, что сидели слева... Длинноволосые такие, не по возрасту длинноволосые...
   -- А-а, понял! Это бывшие рок-певцы! -- действительно вспомнил Санька трех хиппарей с изможденными лицами.
   Они сидели рядом, слева направо, и выглядели еще одним, отдельным жюри. Может, потому, что все трое отклонились влево от центра, от Покаровской и женской половины жюри.
   -- Им сильно группа "Молчать" понравилась, -- разъяснила Маша. -- Хотя по мне так смех один! Они струны дергали, будто порвать хотели. И песня у них глупая. Про помойки, свалки, объедки и все такое...
   -- Мрачные ребята?
   -- Нет. Смешные. У них у всех серьги в ушах с опасными лезвиями. А
   у солиста -- канцелярская кнопка на ноздре и такой грязный свитер, что жуть!..
   -- Это панк-рок, -- вспомнил он Эразма и его классификацию участников. -- Подражание Западу.
   -- А там все подражали, -- помолчала и добавила: -- Даже ваша группа...
   -- Ты думаешь? -- сразу забыл о всех своих прежних мыслях и ощущениях Санька. -- А кому?
   -- Немножно "На-на", немножко "А-студио"...
   -- Никогда бы не подумал.
   -- Сейчас все кому-то подражают. Я на "Молчать" смотрела, а казалось, что импортный "Грин дэй" выступает.
   -- Так ты разбираешься в эстраде? -- удивился Санька.
   -- Просто у нас на теплоходе параболическая антенна стоит. У папы
   в каюте тридцать шесть программ в телеке. А я чаще всего MTV смотрю...
   -- Значит, Виталий был прав, -- вспомнил его слова Санька.
   -- А кто это?
   -- Клавишник.
   -- Рыжий такой?
   -- Нет. Сонный. Рыжий -- это Игорек, бас-гитара...
   -- А в чем он был прав?
   -- Что мы пролетаем, как фанера над Парижем. С грохотом и
   лязгом...
   -- Ну-у, тогда он никудышний предсказатель! -- улыбнулась Маша. -
   В лотерею так ему точно нельзя играть.
   -- Ты что-то знаешь? -- сделал он шаг навстречу.
   Между ними осталось не больше полуметра, и голова у Маши закружилась. Что-то новое, еще ни разу не испытанное понесло ее по палубе в вальсе, и она, чтобы не упасть, схватилась рукой за леер.
   -- Или шутишь? -- не замечал ее кружения Санька.
   -- Что?.. Я?.. А ты?..
   -- Что я?
   Она закрыла глаза, и вращение стало медленно затихать. Палуба выравнялась и уже не уходила из-под ног. Туфелькой она попробовала ее на твердость, и обрадованно открыла глаза.
   -- Тебе плохо? -- испуганно спросил он.
   Ей до того стало приятно от его испуга, что она еле сдержала себя, чтобы не упасть в объятия.
   -- Мне?.. Нет, все нормально, -- улыбнулась она и подумала, что
   если он приблизится еще на десяток сантиметров, то вальс опять понесет ее по палубе.
   -- Ты что-то такое сказала...
   -- Про что?
   -- Про Виталия.
   Судя по голосу, Санька начинал нервничать, и Маша почувствовала вину перед ним. И еще показалось, что она в школе, за партой, а у доски стоит красивый светловолосый парень и не может ответить на вопрос учительницы математики, а она знает ответ, но жадничает и не хочет его прошептать парню, потому что тогда сама лишится пятерки.
   -- Ваша группа заняла четвертое место, -- все-таки лишилась она этой важной пятерки по математике.
   -- Откуда ты знаешь? -- не поверил Санька. -- Нам сказали, что утром... Только утром будут результаты. В фойе дворца...
   -- Они уже их повесили.
   -- Не может быть!
   -- Правда-правда! Когда все ушли -- и зрители, и певцы, я спряталась в туалете, выждала, пока все решится, а потом уже вышла. Тетка сторожиха чуть в обморок не упала!
   -- Ну ты даешь! -- не нашел других слов Санька.
   -- Уже никого-никого не было, -- с гордостью сообщила Маша. -- А на доске объявлений в фойе был прикреплен листок. Девятнадцать участников -девятнадцать мест...
   -- И мы -- четвертые?
   -- Да. Своими глазами видела.
   Санька не знал, радоваться или горевать. В эту минуту ему хотелось на крыльях перелететь в дом, где сейчас, скорее всего, ужинали хозяйскими пельменями мышьяковцы, растормошить их новостью, наверное, обрадовать. Или опечалить? Каждый оценил бы четвертое место по-своему. Оно давало надежду на победу, но и одновременно забирало ее.
   -- А кто первые три? -- все еще находясь в мыслях в Перевальном, спросил Санька.
   -- По порядку назвать?
   -- Да.
   -- Первое место -- "Молчать". Второе -- Жозефина. Третье "Ася и Бася"...
   -- А кто это? -- не мог он вспомнить, что же за фрукты такие.
   -- Попса, -- по-пацанячьи оценила Маша. -- У них песня смешно называлась -- "Поцелуй меня насмерть"...
   -- Ничего себе попса! -- удивился Санька. -- Хард-кор какой-то! В чистом виде!
   -- Нет, попса. Мотивчик веселенький такой...
   -- А бард... этот... Джиоев? -- еле вспомнил он.
   -- Десятый, -- после паузы ответила она.
   По сморщенному лобику можно было судить, что она с трудом отыскала эту строчку в памяти.
   -- Да, точно десятый! После него группа с длинным-длинным
   названием. Я еще подумала шутя, что их в десятку не включили
   только потому, что их на финале трудно и долго объявлять надо...
   А Санька, сразу забыв всех участников конкурса, забыв Перевальное, забыв о четвертом месте, вдруг предложил Маше:
   -- Давай выступим в финальном туре вместе!
   -- Как это? -- густо покраснела она.
   Сверху, с ресторанной палубы, растекалась по набережной мягкая шелковистая музыка, дул легкий бриз, ноздри щекотал запах шашлыков и жареной кефали. Хотелось подпрыгнуть, ввинтиться в смесь, состоящую из этих звуков и запахов, и она чуть не сделала это прямо при Саньке. А может, и сделала бы, если бы не его странное предложение. Оно окаменило ступни, и она, только чтобы избавиться от этого ощущения, переступила с ноги на ногу.
   -- Как это? -- повторила она.
   -- Понимаешь, в финале нужно исполнить две вещи. Желательно новые. Андрей предлагает сделать римейк из наших прежних песен, а я... Я хочу новое, совсем новое. Одна вещь... это... это... вальс! -- почти выкрикнул он первое, что пришло на ум.
   -- Как там, наверху? -- вспомнила она их танец.
   -- Да. С теми словами. Я уже дописал. Не шедевр, но с рифмами. Проблема в том, что я не могу вальсировать сам. Мне нужна ты!
   Она еще раз покраснела. И еще сильнее стала похожа на прежнюю девочку-роллершу.
   -- Я приглашу тебя из зала на сцену, и мы провальсируем вместе...
   А вторая песня... вторая... Нужно что-то яростное, современное, как твои коньки-ролики...
   -- Напиши про ролики, -- наивно предложила она.
   -- Ты думаешь?
   -- А я попрошу наших мальчишек устроить на сцене что-нибудь в агрессив-стайле...
   -- Надо подумать, -- напрягся Санька. -- Что-то в этом есть. Можно Ковбоя пригласить. Он здорово гоняет...
   -- Ковбоя не надо, -- насупилась Маша.
   Он еле отыскал ссадинку на ее щеке. Она сузилась до точечки, но все еще сидела на коже.
   -- Ладно. Не надо, -- согласился он.
   А музыка с ресторанной палубы стала заметно громче. Она казалась вылетающей из магнитолы, которую поднесли чуть ближе. Музыка одуряла, пьянила, хотя он и не мог объяснить почему. Букаха, девицы, измазанные в грязи, сановные гости -- все, все и даже парни из "Мышьяка", уже почти родные парни, были оттеснены временем, новостью о четвертом месте, музыкой оркестра. И Санька сдался.
   -- Пошли потанцуем, -- протянул он правую руку ладонью вверх.
   -- Пошли, -- послушно накрыла она эту ладонь своей узкой загорелой кистью.
   И теперь уже забылось все. Даже то, зачем он ей протянул руку.
   Настолько сильно забылось, что он прижал ее к себе, обнял и медленно, осторожно отыскал ее губы. Маша напряглась, стала суше и угловатее. Она не отклоняла голову, но и не теряла своей одеревенелости. Ее руки плетями висели вдоль туловища, и Санька только теперь что-то понял. Он оторвал свои горячечные губы от ее холодных и тихо спросил:
   -- Тебя никогда не целовали?
   -- Не-ет, -- еще тише ответила она и ребенком, глупым сонным ребенком положила ему голову на плечо.
   Он накрыл ее затылок ладонью и подумал, что теперь ему просто жалко целовать ее. Ведь целуя, он изменял Машу, делал ее взрослой. Ее жизнь теперь резко разделялась на жизнь до него и после. А может, уже разделилась? И у него тоже?
   Он только собрался сказать об этом, как внизу, у трапа, противно взвизгнули тормоза. Машины по набережной не ездили. Даже ночью. Это он знал точно.
   Подав голову влево и не отнимая руки от ее теплого затылка, он увидел "жигули" у трапа. Багажник был уже открыт, и из него доставал чемоданы невысокий коротко остриженный парень. А рядом с ним переминался с ноги на ногу высоченный пижон с длинными, кольцами вьющимися волосами и терпеливо слушал речь невысокого.
   Матрос, стоящий у трапа, козырнул пижону и просигналил наверх. Тут же мячиком по нему скатились два коротких матросика и угодливо подхватили чемоданы пижона. "Жигули", распугивая гуляк, понеслись от трапа не меньше, чем на ста кэмэ, и Санька вспомнил, что и в Москве крутые запросто заезжают на тротуар на Новом Арбате. Каждый живет по своим законам.
   -- Ты любишь меня? -- в плечо, глухо спросила она, и Санька пробормотал:
   -- Во-ова... На ловца и зверь...
   -- Не любишь? -- оторвала она голову от его груди.
   Через секунду из глаз хлынули бы слезы. А по трапу грохотали кирзачами-прогарами матросы. За ними лениво поднимался Витя-красавчик, их самолетный попутчик, предсказатель-экстрасенс.
   -- Люблю, -- вынужденно сказал он. -- Очень.
   -- И я.
   Витя-красавчик, за которым Санька гонял Ковбоя по элитным гостиницам и казино, оказывается, преспокойненько жил на теплоходе. Чемоданы, впрочем, могли означать и переезд.
   Или вообще прилет. Значит, что-то заставило его разорвать отпуск. Или у экстрасенсов-предсказателей нет отпусков?
   -- Машенька, я тебя очень люблю, -- сжал он ее руки у груди. -- Ты меня отпустишь на минутку?..
   -- Это нужно? -- похоже, обиделась она.
   -- Очень. Я увидел одного знакомого. Могу потерять...
   -- Хорошо. Иди.
   После такого обиженного, подрагивающего голоса никуда идти не хотелось.
   -- Не дуйся, пожалуйста, -- попросил он.
   -- Я не дуюсь, -- вырвала она руки из его тисков, повернулась и стремглав бросилась по палубе.
   Приморск не отдавал ему своих девушек. Нина отмолотила его сумочкой за убитого Томогочу. Маша выразила обиду побегом.
   Наверное, стоило ее догнать, а он бы очень легко это сделал, но на Саньку накатила такая невыразимая тоска, что ему до боли в кулаках захотелось пойти и выбить зубы Вите-красавчику. Чтоб не предсказывал, что не нужно.
   Глава двадцать девятая
   МЕФИСТОФЕЛЬ СПУСКАЕТСЯ В ПРИМОРСК
   -- А, это ты, -- тоже узнал его Витя-красавчик.
   Он только что ступил с трапа на палубу, но у него был такой изможденный вид, будто трап оказался километровой длины.
   -- Переезжаете?
   -- Почему же? -- тряхнул он золотистыми кудрями. -- Я только что из Москвы.
   -- Так мы же вроде вместе летели...
   -- Ну-у, тогда я всего день здесь пробыл. Дела позвали назад. А теперь вот вернулся. Поработаю с отдыхающими. Экстрасенсов все любят. Можно неплохо срубить деньжат...
   -- Вам помочь? -- попытался Санька забрать один чемодан у матроса, но тот держал его мертвой хваткой.
   За хватку ему платили, и Санька не стал изображать из себя конкурента.
   -- Пошли в мою каюту, -- дружелюбно предложил Витя-красавчик. -- В ногах правды нет. К тому же сейчас что-то взорвется.
   -- В каком смысле? -- отступил, пропуская матросов Санька.
   -- В прямом. У меня по пути в самолете видение было. Я иду по палубе, а там, -- показал он на берег, -- какие-то взрывы. И очень красиво. Очень. Как в калейдоскопе... У тебя в детстве был калейдоскоп?
   -- Не было.
   -- Родители жадные?
   -- Я жил в детдоме, -- неохотно ответил Санька.
   -- Извини. Мое кредо -- будущее. Прошлое меня не интересует. Его можно узнать и без моих способностей...
   Справа, на берегу, что-то громко разорвалось, и ужас развернул Саньку в эту сторону. Ни огня пламени, ни разрыва он не увидел, и оттого ужас стал еще сильнее. Хотелось открыть рот, чтобы выпустить его наружу.
   А небо, черное южное небо, проткнутое в тысяче мест звездами, вдруг разорвалось именно этими звездами, и они, став крупнее и ярче, медленно поплыли вниз.
   -- Салют! -- не сдержался он.
   -- Как в калейдоскопе, -- напомнил Витя-красавчик, и Санька снова ощутил ужас.
   Теперь уже оттого, что рядом стоял человек, для которого не существовало тайн в грядущем.
   -- День города, -- лениво сообщил матрос, у которого еще недавно Санька пытался отобрать чемодан. -- Салют по плану...
   Матрос тоже оказался экстрасенсом. Во всяком случае, будущее в виде салюта ему было известно. Мог бы и не молчать, когда пер чемодан по палубе и слушал рассказ Вити-красавчика о предсказании.
   В глубине города снова взорвала воздух салютная пушка, радостная набережная взвилась в крике и свисте, и Санька ощутил в душе пустоту. Ужас, трижды испытанный им за несколько секунд, ужас туземца, впервые увидевшего пламя, извергаемое зажигалкой, иссушил его изнутри, и он долго не мог вспомнить, зачем же он пошел навстречу Вите-красавчику и отчего просил Ковбоя отыскать его.
   -- Хорошая каюта, -- уже в номере предсказателя вернулась способность говорить к Саньке.
   -- Средне, -- поморщился он. -- Я непритязателен.
   Матросы ушли, получив мзду, и они остались вдвоем. За иллюминатором безмолвно высверкивал салют, настырно напоминая Саньке о его минутной слабости.
   -- Ну и духота тут! -- ослабил галстук на шее Витя-красавчик. -- Не могли, жлобы, кондиционеры поставить!
   Он отвинтил все заглушки, и иллюминатор, пропев ржавую песню,
   впустил в каюту гром салюта. От этого Саньке стало еще неприятнее.
   Воздух в каюту так и не потек. Наверное, ему больше нравилось на
   улице, и он не хотел вливаться в духоту, внутри которой сейчас
   страдали два человека.
   -- Ну, как ваш конкурс? -- распаковывая чемодан, спросил Витя-красавчик. -- Победили?
   -- Он еще не закончился.
   -- А я, честно говоря, думал, что все, фанфары отзвучали...
   -- Только первый тур прошел.
   -- Значит, твоя группа попала в финал, -- не оборачиваясь, произнес Витя-красавчик.
   -- С чего ты взял?
   С каждой минутой называть его на "ты" становилось все труднее и труднее. Санька не знал, отчего возникает этот барьер. Возможно, экстрасенс мог гипнотизировать затылком.
   -- Ты сам сказал, -- устало выдохнул Витя-красавчик и обернулся.
   У него точно были глаза гипнотизера. От таких глаз хочется бежать стремглав. Иначе ощутишь себя кроликом, стоящим перед удавом.
   -- Я сказал? -- удивился Санька.
   -- Конечно. Ты сказал: "Только первый тур прошел". "Только" означает, что вам еще что-то предстоит сделать. Но ни ты, ни твои коллеги по джаз-банде не верят, что у них это получится. Скорее всего потому, что вы знаете место после первого тура, а оно не самое приличное. Верно?
   -- Места еще не объявляли, -- сказал и правду, и ложь Санька.
   -- Ну, не знаю, -- нервно мотнул головой Витя-красавчик. -- По твоему ответу я уловил совсем противоположное.
   -- Просто я уверен, что мы войдем во второй тур.
   -- А-а, тогда все ясно! -- взмахнул руками Витя-красавчик.
   -- Что ясно?
   -- Ты поймал меня, чтобы упросить на гипноз. Да?
   -- Какой гипноз?
   Ощущение кролика напомнило о себе. Усилием воли Санька отвел глаза от бездонных синих колодцев, в которые окунал его экстрасенс, и с облегчением остановил взгляд на черноте за иллюминатором. Она уже не перемежалась вспышками салюта и выглядела скорее картиной абстракциониста, чем просто чернотой ночи.
   -- Это дорого будет стоить, -- сел на кресло в углу каюты Витя-красавчик. -- Очень дорого. Может, даже больше, чем сумма гонорара за первое место на конкурсе.
   -- Что именно? -- ощутил свою беспомощность Санька.
   Он уже напрочь запутался в умствованиях собеседника. А если гипноз уже начал действовать? Гипноз -- не салют. Его приход не разглядишь, как огни, повисшие над морем. Он, скорее, как радиация. Ее нет, а она, оказывается, есть.
   -- Победа, -- щелкнул зажигалкой Витя-красавчик. -- Победа в конкурсе. Я гипнотизирую членов жюри, и они дают твоей группе первое место. Ты за этим пришел ко мне?
   -- Да, -- назло собеседнику соврал Санька.
   -- Так бы сразу и сказал! Ты попал по адресу. Я -- король в своем деле. Я могу почти все. И у меня все легко получается. Я легко мог бы появиться на экране и стать телезвездой типа того, как раньше был Кашпировский. Я просто не хочу. Король должен быть скромным. Но придет время, пробьют мои часы, и мир узнает меня -- короля экстрасенсов...
   Санька промолчал. Он и Кашпировского-то не знал. А когда идет сравнение с героем, которого не знаешь, то ощущение очень сложное.
   -- Ну так что? Цена тебя устраивает?
   -- Какая цена?
   -- Я уже говорил. Сумма гонорара группы за первое место плюс десять процентов от нее сверху.
   -- А почему -- десять процентов?
   -- За нагрузку. Это бизнес. А в бизнесе должны быть проценты. Иначе это колхоз, а не капитализм!
   Он снова щелкнул зажигалкой, но сигареты ни в пальцах, ни во рту не было, и этот рождающийся и тут же умирающий огонь тоже почудился Саньке частью гипнотического ритуала. Цепи, череп, засушенные летучие мыши и огонь всегда входили в обязательную атрибутику колдуна.
   -- Согласен?
   -- Я же не один выступаю. Надо с ребятами посоветоваться. Может, они не захотят...
   -- Слава дороже денег. Вы потеряете "бабки", но приобретете известность. О вас напишут в газетах. Покажут по "ящику". Что еще нужно дебютантам? Деньги придут потом. И сами не заметите, как они потекут рекой..
   -- Как у Гете, -- тихо произнес Санька.
   -- Что?
   -- Нет, ничего.
   Не пересказывать же содержание длиннющего "Фауста", особенно тот кусок, где главный герой продает сатане Мефистофелю душу за возможность достичь всего в жизни.
   -- Посоветуйся со своими, -- предложил Витя-красавчик. -- Здесь ты меня найдешь в ближайшие дни.
   -- А это... -- встрепенувшись, вспомнил, что же хотел спросить с самого начала, Санька. -- Ты помнишь предсказание в самолете?
   -- Какое?
   -- Ну, ты тогда сказал про четыре колеса, исчезнувшего парня, одного из нас, про раковину и красные кусты... Как ты это... ну, разглядел?
   Пламя зажигалки трижды проткнуло душный воздух каюты. Оно выглядело язычком змеи, вылетающим из пасти. Змея могла укусить, но могла и отползти. Все зависело от ее желания.
   -- Са-ашенька, -- пропел Витя-красавчик, -- я тебе уже говорил: я -профессионал. Что-то возникает в форме видений, что-то я могу и так спрогнозировать. Предсказывать можешь и ты. Вот ответь, ты можешь предсказать что-нибудь из того, что произойдет завтра. Можешь?
   -- В принципе, да...
   -- Например?
   -- Ну, репетиция...
   -- Еще.
   -- Ну, пару встреч, -- вспомнил о Ковбое и Лучникове Санька.
   -- Вот видишь! Ты предсказал и теперь будешь прилагать все силы, чтобы события совершились. И не только потому, что они тебе важны, а, скорее, из чувства самоудовлетворения. Ты захотел -- и сделал. Примерно так же я спрогнозировал ваше будущее. Но мазками, в общих чертах. Как Нострадамус. А ты подогнал мои образные слова под уже свершившееся. Как люди сейчас подгоняют бред Нострадамуса. Правильно?
   -- Но такие совпадения!
   -- Какие? Думаешь, я помню, что я нес в самолете?
   -- Ты сказал, на вас наедут четыре колеса...
   -- Ну и что? Кого-то сбила машина?
   -- Нет. Там другое, -- не стал говорить о Ковбое Санька. -- А вот конкретное: один из вас пропадет, и вы будете его искать, но он окажется рядом...
   -- Понимаешь, я когда вашего гитариста... как его?..
   -- Эразм.
   -- Когда Эразма увидел, сразу понял: кадр еще тот! Такой элементарно может зацепиться за первую же попавшуюся в Приморске юбку и напрочь забыть и о группе, и о конкурсе. Тем более, что он и не член группы. Правильно?
   -- Да, он приглашенный.
   -- Вот видишь!
   -- А красные кусты и раковина?
   -- Это была вспышка. Видение. Закрыл глаза, и перед ними всплыло что-то похожее...
   -- Но ты же, кроме всего прочего, предсказал нам, что мы не победим...
   -- А что, победите?
   Перед Санькиными глазами как мазки видений у Вити-красавчика, промелькнули солист с одним височком в резиновых кедах, прозрачная Жозефина, никогда не виденная им "Ася и Бася", и он понял, что это не предсказание вовсе. Такое он мог предугадать и без помощи экстрасенса.
   -- Ладно. Я пошел, -- протянул Санька руку собеседнику.
   Не отрывая зада от мягкого кресла, Витя-красавчик положил ему в ладонь вялые пальчики, дал за них подержаться и со странным безразличием напомнил:
   -- Поговори с ребятами о нашем договоре. Десять процентов -- это совсем немного. Пока я еще свободен. Пара-тройка дней у меня в запасе есть. А потом начнутся трудовые будни. Лечение гипнозом. Предсказание любви. Приговор, приворот и снятие сглаза. Короче, полный набор...
   -- Я скажу, -- пообещал Санька и, уходя, заметил в чемодане Вовы-красавчика цветной рекламный буклет конкурса "Голос моря".
   В ту минуту Санька подумал, что экстрасенс темнит. Скорее всего, он уже работает гипнотизером на какую-нибудь группу. Или на три-четыре сразу. Чтоб наверняка. Кто-то же все равно победит.
   Глава тридцатая
   ПОЛНЫЙ КАБАК
   Рестораны без посетителей выглядят еще беспомощнее, чем опустевшие стадионы. Возникает ощущение, что их строили напрасно.
   Санька сидел на столике, том самом столике, за которым они ужинали с Ниной, потягивал из банки теплое пиво и наблюдал, как по-разному реагировали парни на сообщение о четвертом месте.
   -- Не верю, -- бурчал Виталий. -- Вот до сих пор не верю. Это
   кто-то подхохмил. Настоящий рейтинг жюри еще не вывесило...
   -- Ну ты даешь! -- по-птичьи взмахивал руками Игорек. -- Четвертое
   место -- это факт! Почти победа! Я правильно сказал, что нужно
   ехать в ДК с утра! Правильно, Андрей?
   -- Скорее, логично, -- мрачно поправил барабанщик. -- Если бы мы не узнали, что попали в десятку, то зачем нам было сюда ехать?