Христофоров Игорь. Смертельное шоу

   Под проигрыш вступления Санька заученно сделал несколько взмахов руками, как матрос-сигнальщик, передающий сообщение флотскими знаками, заметил ехидную улыбку у крайнего члена жюри, длинноволосого, явно отставного рок-музыканта, и его ожгло мыслью, что он одет совсем не по стилю песни. Мелодия лилась из шестидесятых, а то и, может, пятидесятых годов, а его полосатый балахон BAD+BAD был явно из девяностых. Только идиот мог не заметить этого. Получалось примерно, как если бы металлисты вылезли на сцену в рэповских присобраных штанах.
   Пытаясь отвлечь внимание от одежды, Санька по-балетному крутнулся
   вокруг своей оси и, чуть не промазав мимо такта, начал:
   -- Во-оробышек! Во-оробышек! На-ахохлилась опять... Мне
   по-оцелуев-зернышек тебе хоте-елось дать!..
   Горло не подчинялось Саньке. Он не вытянул терцию и готов был
   провалиться со стыда под сцену. Но доски под ногами упрямо не
   хотели трещать, а зал, замерев, смотрел на него сотнями глаз. Зал
   плохо просматривался, но уже по первым рядам можно было судить,
   что он -- женский, что основной зритель ждет эмоций и признаний в
   любви, и Санька в паузе между вторым куплетом и припевом сбежал по ступенькам со сцены.
   Пальцы до боли в них сжимали радиомикрофон, но старое, въевшееся в голову ощущение шнура, заставляло его время от времени бросать испуганный взгляд под ноги. Теперь уже внизу, в проходе между секторами зала он увидел вместо шнура у кроссовок упавший цветок гвоздики. Цветок был белым и выглядел комком снега, в который воткнули зеленую палку. В жарком душном зале комок мог тут же растаять, и Санька, подняв его, попытался отыскать ту, что бросила его, но у всех девчонок были такие одинаковые глаза, что он за руку вырвал из сиденья самую ближнюю из них и, кажется, наверняка промазав мимо музыки, затянул припев:
   -- Во-оробышек!.. Во-оробышек!.. Не на-адо уходить!.. У ка-аждой ведь из Зо-олушек принц должен в жи-изни быть!..
   У девчонки, которую он держал за руку не слабее, чем микрофон, оказалась неплохая память. Второй раз припев она проорала уже вместе с Санькой. Он благодарно поцеловал ее в соленую щеку, вызвав громкий визг, отпустил и снова провел взглядом по глазам зрительниц. И тут же ощутил, как что-то кольнуло внутри. Среди глаз удивленных, усталых, смущенных, восхищенных и безразличных он неминуемо зацепился за глаза внимательные.
   Из глубины зала, ряда из двадцатого, на него пристально, будто запоминая на всю жизнь, смотрели мужские глаза. У их обладателя была короткая прическа и серая майка с какой-то эмблемой на груди. Головы и спинки стульев скрывали почти всю надпись. Да и майка, возможно, была не серой. Когда в зале полумрак, а за тобой гоняется луч софита, то все кажется серым.
   Саньке очень захотелось пойти навстречу глазам, но это было бы уже слишком. Жюри не станет спиной слушать его песню. И он, лишь запомнив родинку на левой щеке парня, чуть ближе к носу, вернулся на сцену.
   Азарт был утерян вроде бы навсегда. Он еще поднапрягся в конце, на втором прогоне припева, когда горло оттаяло, и он чуть не выжал из него высокие, в духе Паваротти, "о-о-о" в слове "воробышек". Но, кажется, все-таки не выжал.
   Зал перекрыл наступившую тишину аплодисментами, но Саньке почудилось, что зрители скорее хлопали тому, что их мука в душном зале закончилась, чем его исполнению. Со сцены трудно было отыскать точку, в которой он запомнил глаза. Зрители уже начали вставать, и зал превратился в совсем другой зал.
   -- Уходим! -- окриком в спину потянул его со сцены Андрей.
   Он подчинился голосу менеджера, так и не найдя обеспокоившие его глаза.
   -- На кой ляд ты полез в зал?! -- оглоушил его в коридоре Андрей. -Ты бы видел рожу Покаровской! Мне сказали, что у нее жуткий остеохондроз, а она вынуждена была поворачивать за тобой голову!..
   -- Ну и что теперь? -- вяло отбивался Санька. -- Попросим еще раз исполнить?
   -- Хреново другое, -- дернулся Игорек. -- Ты с припевом опоздал. И сфальшивил в одном месте. Раньше ты такие пенки не пускал...
   -- Не сфальшивил, а не вытянул терцию, -- поправил Виталий. -
   Вряд ли мы теперь в десятку попадем...
   У него был самый изможденный вид. Он будто бы не играл на клавишных, а разгружал вагон угля.
   -- Спать охота -- жуть, -- вздохнул он. -- А еще к этому ехать... как его?
   -- Зря вы мужики! -- напомнил, что тоже имеет право голоса, Альберт. -- Здорово исполнили! У нас бы в кабаке не меньше десяти раз такое на бис заказали. Это же свежак, а не римейк с какого-нибудь тухлого хита...
   -- Андрей, -- снова вспомнил глаза Санька, -- я в фойе смотаюсь.
   На зрителей посмотреть надо...
   -- Не насмотрелся еще?
   -- Ну надо! Там один парень...
   -- Машина -- у входа, -- заставил всех обернуться человечек
   Букахи.
   Когда он появился в коридоре, ведущем на сцену, никто даже не мог сказать. Как будто бы прошел сквозь стену.
   -- Хозяин ждет, -- зачем-то показал он всем лежащий на ладони телефон мобильной связи.
   -- Я в фойе на секунду, -- рванулся мимо него Санька и тут же ощутил на запястье жесткие, как кольца наручников, пальцы.
   -- Хозяин шуток не любит, -- не разжимая тисков, тихо пояснил
   человечек Букахи. -- Всем -- в машину!
   Глава двадцать шестая
   ГАЛСТУК ЦВЕТА МОРЯ
   Ковбой не любил этот дом, не любил эту дверь. Но еще сильнее он не любил человека за дверью, и когда он открыл на звонок, то постарался произнести вопрос как можно безразличнее:
   -- У тебя галстук синий есть?
   Мамашин сожитель, возникший в дверях, стоял в той же, что и всегда, застиранной майке и в том же октябрятском трико. Его челюсти работали исправнее автомобильного двигателя у новой иномарки. Почему-то раньше Ковбой не замечал жвачечного пристрастия мужика, но после того, как белобрысый певец из группы с дурацким названием "Мышьяк" сказал об этом, у него каждый раз при встрече начинали чесаться костяшки пальцев. Почему-то думалось, что хватит одного удара снизу, чтобы челюсти перестали перемалывать таинственное содержимое рта.
   -- Ты чо такой расфуфыренный? -- не отступая ни на шаг, спросил мужик. -- Женишься, что ли?
   -- Нет. Эмигрирую на хрен, -- не сдержал он злости.
   -- Такой страны нету.
   -- Какой?
   -- Ну, чтоб называлась Нахрен, -- пофорсил знанием географии
   мужик.
   -- Уже есть, -- раздраженно ответил Ковбой. -- Вчера переименовали одну колонию в Африке.
   -- Правда? -- чуть не поверил мужик.
   -- Чтоб мне с места не сойти!
   -- А зачем тебе синий галстук? -- сплюнул под ноги, на площадку, мужик. -- Пиджак же красный...
   Нагнув голову, Ковбой с отвращением посмотрел на пиджак. Он был даже не красным, а свекольного цвета. К тому же на размер больше. Но другого пиджака, в котором, по его мнению, не было бы стыдно зарулить в казино, не нашлось на всей улице. Этот дал пацан-рэкетир с соседней. Он же разрешил на один вечер напялить его красные, как кусок говядины, ботинки. А вот брюки уже пришлось добывать в другом месте.
   -- Пиджак нормальный, -- поднял подбородок Ковбой. -- Брюки синие. Не видишь, что ли?
   -- Ладно, -- согласился мужик. -- Подожди.
   И захлопнул дверь. Он редко пускал его вовнутрь. Тогда, после дикого надсадного бега от чокнутого музыканта, он бы, наверное, тоже не впустил, но Ковбой вбил его всем телом в квартиру, захлопнул дверь и, еле одолевая одышку прохрипел: "Меня здесь нету!.. Понял?"
   Мамаша была на работе. Он так и не понял, ради чего два года назад она ушла к этому жующему быку, который уже лет пять числился безработным и даже не подавал позывов где-нибудь заколотить деньгу. Хотя, возможно, она ему и не требовалась, раз он изобрел новый вид бесконечной еды-жвачки.
   -- На! -- протянул он из приоткрывшейся двери нечто старомодное и узкое.
   -- А другого нету? -- брезгливо взял двумя пальчиками
   провонявшийся нафталином галстук Ковбой.
   -- Нету. Ты ж синий просил...
   -- Ну, может, не совсем синий... А чтоб с сининкой в рисунке...
   -- У меня не магазин. Галстуков всего два. Этот и черный, с пальмой...
   Ковбой приложил галстук к груди. Он смотрелся на фоне модного пиджачка, как седло на корове.
   -- А денег у тебя взаймы нету? -- сунул галстук в карман Ковбой.
   -- Совсем немного. На раскрутку...
   -- На что?
   -- Ну, в рулетку иду играть. В казино.
   -- Я вот мамаше твоей скажу про казино! Вместо того, чтоб учиться пойти или работать...
   -- Ну, ты тоже, предположим, не передовик труда, -- перенес вес на правую ногу Ковбой.
   -- Мал еще рассуждать! Мать обижается, что огород бурьяном зарос,
   а ты...
   -- Вот сам пойди и прополи!
   Правая нога вовремя оттолкнулась и позволила Ковбою увернуться от оплеухи.
   Челюсти мужика заработали быстрее. Казалось, что теперь уже на земле не было силы, способной их остановить.
   -- Отдавай галстук! -- потребовал он.
   -- На! -- сунул ему дулю в лицо Ковбой и вылетел из подъезда.
   Только возле угла дома он обернулся. Мужик стоял на улице, и живот под его майкой раскачивался в гневе.
   -- Поймаю -- выпорю! -- громко, на всю улицу, пообещал он. -- Я тебе, считай, отец!
   -- Перебьешься! Я таких отцов в гробу видал! -- не оставил ему надежды Ковбой и нырнул с подпорной стенки на соседнюю улицу.
   Через десять минут он уже стоял на гальке старого, давным-давно заброшенного пляжа и с облегчением раздевался. Берег загромождали бетонные блоки, проржавевшие уголки и трубы. Когда-то здесь, прямо у пляжа, хотели строить очередной корпус санатория, но пришла эпоха перемен, санаторий стал беднее самого занюханого НИИ, и строители ушли, оставив все, что успели завезти. Картина разбомбленного городского квартала отпугивала курортников, и они обходили загаженный пляж за километр. А Ковбой любил его. Руины принадлежали ему одному. Бетонные блоки служили Ковбою мебелью, ржавые уголки -- вешалками, а трубы -- укрытием на случай дождя.
   Раздевшись догола, он сложил одежду в тень внутри трубы, по-индейски взвизгнул и понесся в теплую воду. В первом классе школы, когда утонул отец, Ковбой очень боялся моря. Но время размыло страх, а потом он нашел заброшенный кусок берега, и море снова стало другом.
   Он любил заплывать далеко. С большого расстояния Приморск начинал казаться игрушечным. Его хотелось потрогать рукой. Каждый раз возникало обманчивое ощущение, что когда он приплывет назад, это уже будет совсем иной город. И каждый раз Приморск обманывал его.
   Вот и сейчас он обернулся, чтобы взглянуть на съежившийся, измельчавший город, но ничего не увидел. Что-то злое и сильное рвануло его вниз, в толщу воды. Он попытался пошевелить ногами, но их будто связали. Руки рвались наружу, руки словно пытались схватиться за воздух над морем, но ничего не могли сделать. Перед глазами мелькнуло темное пятно, по затылку тупо, уверенно ударило что-то гораздо более твердое, чем вода, и Ковбой в испуге хлебнул соленой воды.
   -- А-ап! -- сумел он все-таки вырвать рот над пленкой воды, но второй удар по затылку лишил его сознания, и Ковбой уже не ощущал, как хлещет в легкие вода и как плотнее и плотнее становится море.
   Глава двадцать седьмая
   КУКЛА ВУДУ -- СИМВОЛ СМЕРТИ
   На зеленой лужайке за домом Букахи стоял длинный стол. Он выглядел прилавком магазина, на который решили вывалить все, что только могло привлечь внимание покупателя. Небоскребами дыбились над закусками и бутербродами бутылки виски, джина, рома, водки, коньяка, вин, портеров и ликеров. Фрукты, сложенные в огромную плетеную корзину, казались одним огромным невероятным плодом, способным дать тебе тот вкус, какой ты захотел. Одному -- манго, другому -- клубники, третьему -- винограда, четвертому -- киви. Рабоче-крестьянские яблоки и груши на их фоне выглядели цветовой добавкой, но не фруктами.
   За столом белоснежными холодными манекенами стояли официанты. У них был такой вид, будто они самые важные на этой лужайке.
   Вынесенные из дома кресла с велюровой обивкой кто-то заботливо расставил в несусветном порядке. Возможно, это был метод японцев, когда в саду камней у них нет точки, с которой были бы видны все камни. Санька, сколько ни напрягался, но все кресла сосчитать не Смог. То его закрывало другое кресло, то гость Букахи с бокалом в руке.
   Гостей, впрочем, он сосчитал быстро. Их было пятеро. И все -- разные. Букаха будто специально пригласил людей, которых легко различать. Седой, лысый, толстый, длинный и кавказец в высоченной бараньей папахе. Музыкантов усадили в уголке двора за один столик, заботливо принесли бутерброды с икрой и семгой, воду и пепси, но выпивку не дали. Возможно, выпивка входила в трудодни, которые они должны были отпахать за аппаратурой. Она стояла тут же, рядом со столиком, и выглядела совсем не той что еще днем они обкатывали под толевым тентом в Перевальном.
   Беззвучно перемещающийся человечек Букахи скользнул к их столику из-за аппаратуры, склонился к Санькиному уху и вкрадчиво сообщил:
   -- Хозяин сказал, играть будете через полчаса, после борьбы...
   -- Какой борьбы?
   -- Увидишь. Хозяин сказал, первым сделаете "Сиреневый туман"...
   -- А раньше нельзя было сказать?.. Он же сам говорил, играем свое и только свое.
   -- Потом -- свое. А сначала -- "Сиреневый туман"...
   Саньке пришлось повернуться к куняющему Виталию:
   -- "Сиреневый туман" помнишь?
   -- Что?.. А-а?.. Сиреневый?.. Элементарно.
   -- Не нравится мне здесь, -- прокряхтел Андрей. -- Такая публика...
   Человечек Букахи, видимо, услышал, но не дрогнул ни единым мускулом лица.
   Санька вслушался в свои ощущения. В душе было противно. Он будто бы наступил на вонючее дерьмо, но и не наступить не мог, потому что оно лежало прямо на дороге.
   -- Тебя как звать-то? -- спросил он человечка.
   -- Меня? -- удивился он.
   Букаха не называл его никак, и от этого человечек иногда казался вещью, хотя голова, руки, ноги и, естественно, конский хвост косички у него были настоящими, человеческими.
   -- Сергей, вообще-то...
   -- Сережа, -- смягчил его имя Санька и вроде бы удивил собеседника, -ты не скажешь, а кто эти люди?.. Ну, гости хозяина...
   -- Это важно?
   -- А что, большой секрет? -- как можно ленивее и безразличнее спросил Санька.
   -- Да нет. Это известные люди.
   -- Седой -- это кто? -- решил не терять инициативу Санька.
   -- Зам министра...
   -- Серьезно? Российского министра?
   -- Ну не турецкого же?
   -- А лысый?
   -- Это банкир. Наш, местный...
   -- А толстяк?
   -- Ты что, телевизор не смотришь?
   Санька впился взглядом в толстяка, но ничего знакомого в его одутловатой физиономии не нашел. На артиста, судя по угловатым манерам, он не тянул, на телекомментатора -- тоже.
   -- Это депутат Госдумы, -- оборвал его раздумья Сергей. -- Он отдыхает в Приморске.
   -- Вот этот высокий -- тоже депутат? -- кивнул на самого
   стройного из гостей Санька.
   -- Нет, -- хмуро помолчал Сергей и удивленно спросил: -- Неужели не узнал?.. Он же тебя протежировал на встречу с хозяином...
   -- А-а, ну да! -- закивал Санька.
   Значит, долговязый был местным начальником УВД, генералом. По всему выходило, что если сюда добавить мэра и богатея Буйноса, то получилось бы руководящее совещание местных князей с представителями царя. Эдакий земский собор в Приморской губернии с привлечением господ из Москвы.
   -- Значит, мэра нет, -- вслух подумал Санька.
   -- Мэр заболел. Он уведомил, что не сможет присутствовать на юбилее. Он даже на празднике города не будет присутстсовать...
   -- А у вас сегодня праздник города?
   -- Да.
   -- А у вас что за торжество?
   -- Я же сказал, юбилей... Тридцать пять лет назад хозяин первый срок получил.
   -- А-а...
   -- Но официально -- трехлетие со дня постройки дома...
   -- А-а...
   -- Завтра будут другие гости. Его родные...
   -- Родственники, значит?
   Букаха не походил на человека, у которого могут быть родственники. Он больше сидел в кресле, чем разгуливал по лужайке, а сейчас, развалившись, разговаривал с угодливо склонившимся к нему кавказцем.
   -- Родные -- это те, с кем сидел, -- мягко разъяснил Сергей.
   -- А ты?
   -- Это к делу не относится...
   По ответу Санька понял, что сидел. Да и бледность у адъютанта
   Букахи была зековская, с землицей.
   -- А кавказец кто?
   -- Богатый человек, -- охотно распрямился Сергей. -- У меня дела,
   -- и мягко, по-кошачьи уплыл за стену аппаратуры.
   Возник он уже на противоположном краю лужайки. Вышедший из домика для прислуги парень в спортивном костюме что-то объяснил ему, и Сергей быстро и одновременно плавно метнулся к Букахе. Если дому было три года, то Сергей должен был прислужничать Букахе не менее этого срока. Умение беззвучно исчезать и появляться, а также перемещаться почти со скоростью света не вырабатывается за день.
   Букаха со снисхождением царя выслушал доклад Сергея, кивнул, и тот с прежней плавностью и резвостью проскользнул по лужайке, не миновав ни одного гостя. После его обхода они дружно заняли кресла, и даже их разбросанность не помешала всем гостям оказаться лицом к дальней стене двора.
   Только сейчас Санька заметил возле нее нечто похожее на яму для прыжков в длину. Только песок в прямоугольнике, обрамленном деревянными планками, был почему-то коричневым, а не желтым.
   -- Тоскливо тут, -- пробурчал Андрей. -- Ни хрена не отдаст он нам эту аппаратуру. Богачи жадные. Все. До одного...
   -- Чего вы там шепчетесь? -- влез Альберт.
   После выступления во Дворце культуры он уже ощущал музыкантов стародавними друзьями. Но музыканты этого не ощущали, и ему никто не ответил.
   -- Сейчас бы в ДК сходить, -- горько вздохнул Игорек. -- Рейтинг посмотреть...
   -- Еще посмотришь, -- вяло отреагировал Виталий. -- Первое место -- у нас...
   -- Ты думаешь?
   -- Только сзади...
   -- Да ну тебя! Накаркаешь еще! Если...
   -- Мама мия! -- оборвал его Альберт. -- Вот это крутяк! Я тащусь!
   В свои сорок он все еще молодился, и модерновые словечки пацанов тоже входили в часть этой маскировки. Но увиденное было столь необычно, что подобные слова мог произнести любой из четверых.
   Из садового домика к песчаному прямоугольнику вырулила процессия из четырех девиц. Каждая из них была не менее метра восьмидесяти пяти, и оттого вся четверка выглядела почти баскетбольной командой. Но -- почти. Потому что баскетболистки появляются на арене в майках и спортивных трусах. На этих девицах были только мини-юбки. Семафорно-красного цвета. Остальную одежду они то ли забыли впопыхах надеть, то ли решили таким образом бороться с южной жарой.
   И все равно они почему-то не выглядели полуголыми. Наверное, из-за раскраски на лицах. Красные, желтые и зеленые маски на коже сделали девиц скорее свирепыми мутантами, чем женщинами. Раскраска выглядела новым видом одежды.
   -- Чемпионат мира по грязевой борьбе объявляется открытым! -- гордо объявил возглавлявший процессию парень в оранжевом спортивном костюме-ракушке.
   -- Ничего себе! -- не сдержался Игорек.
   Длинный гость повернулся в своем кресле и одним взглядом расстрелял крикуна. Игорек съежился и поднес к лицу стакан с минералкой. Чем-то же нужно было защищаться от пуль, летящих из глаз.
   -- Полуфинал номер один! -- продолжил парень. -- Роза и Джульетта!..
   -- Во трепется, -- прохрипел Андрей. -- У них же физиономии рязанские... А он -- Джульетта!
   -- Полуфинал номер два: Миринда и Леонелла!
   Кто-то из сановных гостей похлопал. Его не поддержали. Букаха смотрел сквозь ноги девок на жидкую грязь в прямоугольнике борцовской площадки и вспоминал, как в первую же отсидку его, пацана, заставили плыть в огромной луже во дворе колонии. Он лежал на брюхе на асфальте и отгребал от себя ногами и руками холодную грязную воду. Над ним смеялись, и он тоже сейчас хотел смеяться. Но что-то не получалось. С самого утра щемило сердце, и он не мог разобраться отчего. Даже вид огромных полуголых девиц не возбуждал. А ведь он очень любил огромных.
   -- Бой! -- взвизгнул оранжевый парень, и первая пара соперниц шагнула по щиколотки в грязь.
   Та, которую обозвали Розой, резким движением зачерпнула у ног мутной коричневой слизи и метнула ею в лицо Джульетте.
   -- А-а! -- испуганно вскрикнула та и закрыла глаза руками.
   Роза, чавкая ногами по грязи, пробежала отделявшие от Джульетты четыре-пять метров и с хыканьем подсекла соперницу. Ее упругое молодое тело, мелькнув в вечереющем воздухе, с шлепком упало в грязь и через секунду стало грязным и некрасивым.
   Снова кто-то из гостей похлопал, и снова его не поддержали.
   Джульетта тяжело выкарабкалась из грязи на траву, проползла
   несколько метров, но Роза, настигнув ее и здесь, с хряском
   разорвала на ней юбку и победно воздела над собой грязную тряпку.
   -- Йе-а! -- истерично взвизгнула она.
   -- Победила Роза! -- с радостным лицом объявил оранжевый парень.
   Побежденной, упрямо стоящей на качающихся четвереньках боком к публике, принесли бутылку воды, полили на руки, на голову, на спину, и она, отмыв глаза и качаясь, ушла в садовый домик.
   -- Ни фига себе стриптиз! -- восхитился Альберт. -- Я такого даже по видику не сек! Отпад под плесень!
   -- Второй полуфинал! -- заученно объявил оранжевый парень. -- Миринда и Леонелла!
   Новая схватка получилась тягучей, как грязь, которую месили своими мощными ногами девицы. Через пятнадцать минут бесконечного танца и скольжения руками друг по дружке их хриплое дыхание было слышно уже у столика музыкантов. Букаха медленно засыпал в огромном мягком кресле, и оранжевый парень, заметив это, прервал схватку.
   -- Победила Леонелла! -- рванул он руку ближайшей же девицы вверх
   и брезгливо отступил в сторону.
   С руки на его чистенький костюмчик капали жирные вонючие капли. Костюмчик медленно превращался из оранжевого в пестрый.
   -- Финал!
   Отдохнувшая Роза не стала долго ждать, а тут же швырнула Леонелле комок в лицо, но промазала. Или соперница успела отклониться. Это разъярило ее, и тут же белое чистое тело Розы вмялось в коричневое и скользкое. Леонелла перелетела доски, ударилась спиной о землю, и оранжевый парень не дал Розе сорвать с нее юбку. Он скрутил за спиной у победительницы руки, оттащил ее и, высунув из-за нее головенку, с одышкой объявил:
   -- Победила Роза!.. Суперфинал! Против Розы -- великая, несравненная Люсия!
   -- Когда же это кончится, -- проскрипел зубами Андрей. -- Вот
   дуры! Зачем они согласились!
   -- Это проститутки, -- вспомнил каталог Санька. -- С Тверской, из Москвы. Их самолетом привезли...
   А из садового домика выплыла двухметровая девица. Всю ее одежду составляла уже стандартная красная мини-юбка, а лицо было изувечено такой свирепой раскраской, что Санька ощутил холод внутри. Такую раскраску он видел только в одном фильме о гаитянских колдунах. Лицо было разрисовано под белый череп. Глазницы сделали черными, рот -- ярко-зеленым, будто плотно набит болотной жижей. Это была маска куклы вуду. Укол гаитянского колдуна в куклу вызывал смерть у того человека, на которого он смотрел.
   Оранжевый парень смотрел на Букаху. Он взял за руку огромную, на голову возвышающуюся над ним девицу, и как ребенка подвел ее к Букахе.
   Дрема сползла у с того лица. Он поднял сухую маленькую ручку, провел подрагивающими спичечными пальчиками по бедру девицы и тихо сказал: "Нагнись". Она склонилась так, что ее груди оказались у лица Букахи. Каждая из них была раза в три больше его головы. Он по-детски открыл рот, девице что-то шепнули на ухо, и она вставила в рот сосок. У Букахи сразу втянулись щеки. Он посидел так с полминуты, разжал зубы и тихо произнес:
   -- После концерта все гости приглашаются в баню. Нас будут массажировать чемпионки. Они все -- чемпионки. В своем деле...
   С соска девицы медленно стекала струйка крови, но она упорно стояла нагнувшись.
   Пальцы Букахи коснулись этой струйки, и он вдруг странно, как-то нутряно икнул. Его прозрачная рука упала и тряпкой повисла на ручке кресла. Он снова икнул. Теперь уже громче.
   Оранжевый парень, ничего не поняв, воспринял закрывшиеся глаза хозяина как признак наивысшего наслаждения и еще громче, чем до этого, закричал:
   -- Суперфинал! Люсия против Розы! На кону -- пять тысяч долларов!
   Подлетевший Сергей оттолкнул его и Люсию, нагнулся к Букахе, схватил его кисть, и сдавил запястье. Хвостик на его затылке окаменел.
   -- Доктора! Быстро! -- взвизгнул он, и стоящий у стола с яствами телохранитель в синем костюме вскинул кулак с рацией ко рту и быстро-быстро задвигал губами.
   Два других телохранителя метнулись от садового домика, бережно подхватили вялого Букаху и вдвоем понесли его в дом-замок, хотя любой из них сделал бы это в одиночку.
   -- Концерт окончен, -- тихо произнес Альберт. -- Музыки не будет. Точнее, будет, но другая...
   -- Ты думаешь? -- посомневался Санька, но суета у дверей дома показалась зловещей.
   Сановные гости, покинув кресла, сгрудились у небоскребов бутылок и жадно, с испуганными лицами курили. Они хорошо знали, что в богатых часто стреляют, но что-то не помнили, чтобы богатые вот так запросто, на зеленой лужайке, умирали.
   Когда из дома вышел, спотыкаясь, заплаканный Сергей, они все одновременно опустили руки с сигаретами. Самое мрачное лицо было почему-то у длинного генерала. Над двором повисла зловещая тишина. Слышно было лишь, как плакала в садовом домике опозоренная Джульетта да жужжали наглые южные комары.
   Врач в развевающемся белом халате влетел с улицы во двор и удивленно посмотрел на Сергея, закрывающего вход в дом. Чемоданчик с крестом смотрелся в его руках нелепо. Наверное, потому что сам врач был небрит и больше похож на бомжа, чем на врача.