Христофоров Игорь. Смертельное шоу

   Рукопожатие получилось вялым. У Саньки сил уже почти не осталось, а пальцы Ковбоя с детства были вялыми, будто он до сих пор не определил, зачем они ему вообще понадобились.
   Кабинет Лучникова оказался типичным кабинетом начальника отделения милиции: могучий канцелярский стол, до потолка заваленный бумагами, подробнейшая, до каждого домика и сарайчика, карта поселка во всю стену, телевизор с брикетом видеомагнитофона на нем, стеллаж с полками, плотно, до стона утрамбованными папками скоросшивателей, инструкциями, пособиями и лакированными кирпичами детективов. Причем, детективов было больше, чем скоросшивателей, инструкций и пособий вместе взятых, из чего можно было сделать вывод, что в этом отделении именно детективы заменяли собою большинство инструкций и пособий.
   -- Подполковник Сотников -- у телефона, -- сквозь шорох ответила Саньке Москва.
   Он плотнее, до боли в виске, прижал трубку к уху и в тон абоненту произнес:
   -- Старший лейтенант Башлыков тоже у телефона...
   -- Санька, ты?! -- удивилась трубка. -- Привет! Решил вернуться?
   -- Пока еще нет, -- остудил он своего бывшего сослуживца по отделу. -Как там у нас?
   -- Раз "у нас" сказал, значит, вернешься, -- подвел итог Сотемский. -Точно?
   -- Ладно. Как там у вас дела?
   -- Сводку за сутки зачитать?
   -- Длинная?
   -- Как обычно, -- с профессиональной радостью сообщил Сотемский. -Убийства, ограбления, наркотики, взрывы, поджоги. Среднестатистический вариант.
   -- Что-нибудь связанное с шоу-бизнесом есть?
   -- Ты имеешь в виду покушения на певцов? -- по тону вопроса чувствовалось, что таких покушений нет.
   -- Не обязательно. Посмотри, пожалуйста... Я имею в виду казино, студии, концертные залы...
   -- Н-не-е-а, -- вытягивая в одном длинном стонущем звуке ответ и, видимо, одновременно просматривая сводку, разочаровал Саньку Сотемский. -Ничего нету.
   -- А за предыдущие сутки?
   -- Может, за год посмотреть? -- укорил его Сотемский.
   -- Нет, за предыдущие сутки, -- Санька был неумолим.
   -- О-ох!.. Сейчас... На соседнем столе возьму...
   Он молчал долгую-предолгую минуту. Казалось, что он заснул, и Санька кашлянул, чтобы разбудить его.
   -- Вчера есть, -- без радости сообщил Сотемский.
   -- А что?
   -- Какую-то студию звукозаписи на окраине Москвы подожгли. Хозяин -Виктор Прокудин. Написано, что ему же принадлежат еще две студии. Одна в Питере и одна в Нижнем. Сейчас в отъезде. Вызван органами милиции для выяснения обстоятельств поджога. Наверное, гаденыш, застраховал свою драную студию на дикую сумму и уехал, чтобы иметь алиби... Не знаешь такого продюсера?
   -- Ты что, смеешься! Их в Москве -- хоть пруд пруди!
   -- Ну как же! Настоящий певец должен хорошо знать все студии звукозаписи...
   -- Я еще не настоящий. Я -- начинающий, Мефодий, -- впервые за весь разговор назвал Санька своего друга по имени и от этого ощутил, как жучком начала точить сердце тоска.
   Все-таки четыре года в одном отделе бесследно не исчезают. Что-то осталось внутри Саньки от Сотемского, а что-то от Саньки у него. Впрочем, второго Санька не знал и, вздохнув, перешел к главному:
   -- Мне нужна некоторая помощь. Здесь, в Приморске, возникли проблемы по одному уголовному делу...
   -- Так ты на курорте? Круто! А мы тут в Москве мокнем!
   -- Запиши, Мефодий... Мне нужны данные по уголовному делу на Буйноса Владимира Захаровича...
   Он вкратце пересказал то, что сообщила Нина, назвал район, поселок, и тут же вспомнил о другом, возможно, более важном:
   -- И еще... Запроси от нас министерство культуры. Месяца три назад они проводили тендер на право проведения кокурса молодых исполнителей. Мне нужен список шоу-фирм, которые в нем участвовали. И не только список, но и желательно фотографии менеджеров фирм и их замов...
   -- Ну ты даешь! -- изумился Сотемский. -- Это ж работенка на неделю!
   -- Мефодий, я тебя лично прошу: сделай срочно. Человек, которому это понадобилось, оплатит работу. И оплатит неплохо. Это я гарантирую, -вспомнил Санька закрытый глаз Буйноса и не поверил, что он действительно оплатит. -- Без вариантов.
   -- Ладно, -- сдался Сотемский. -- Это все?
   -- И совсем маленькая просьба. Крохотная такая... Запроси экспертов, в каких регионах мира кожа белой расы получает под солнечными лучами загар с интенсивным красным оттенком...
   -- Я чувствую, у тебя крыша совсем поехала, -- поиздевался Сотемский.
   -- Сделаешь?.. Данные нужно направить в поселок Перевальное. Это под Приморском... Запомнил?..
   В телефонной трубке шуршало, будто там ползали сотни тараканов. Хотелось ударить ею по коленке и вытрусить оттуда хотя бы несколько штук.
   -- Ладно. Я постараюсь, -- неуверенно пообещал Сотемский.
   -- С меня поллитра и пончик, -- отдельской присказкой закончил Санька и только теперь вспомнил, что Нина назначила ему встречу на вечер в ресторанчике Приморска.
   Бумажка с названием и адресом ресторанчика лежала в кармане джинсов и, кажется, даже сквозь ткань пахла французскими духами. Бумажка ощущалась дорогим подарком, и Санька, которого еще никогда не приглашали в ресторан девушки, подумал, что этим вечером точно произойдет что-нибудь необычное. Даже более необычное, чем потеря сознания, которую он испытал сегодня впервые в жизни.
   Глава двадцатая
   СЫНОК В СПИЧЕЧНОМ КОРОБКЕ
   Рестораны эпохи социализма -- это гибрид кафе и танцплощадки. Какими были они во времена Брежнева, такими и остались до сих пор.
   Нина и Санька сидели за столиком, укрытым не самой свежей скатертью, смотрели на курортников, танцующих доселе неизвестный землянам танец и уже полчаса ожидали официанта. Тот, правда, мелькнул разок через пару минут после заказа, оставил на столе графинчик с водкой и бутылку шампанского, но уже полчаса не подавал знаков жизни, хотя выбрали они из меню не самое долго готовящееся: свиные отбивные с жареной картошкой и салат из свежих помидор. Почему в меню так и значилось -- "из свежих помидор" -- Санька не мог понять. Возможно, иногда давали несвежие.
   В дальнем конце зала длинноволосые парни, как минимум, сорокалетнего возраста наяривали "Мальчик хочет в Тамбов", и, глядя на них, Санька подумал, что после этого переиначенного на русский лад бразильского хита последуют "Погода в доме", "Ты скажи, что ты хошь", "Он уехал прочь на ночной электричке", короче, все, что звучало, стонало, орало, хрипело в тысячах динамиков по всей стране на базарах, оптовых рынках, пляжах, танцплощадках и, естественно, ресторанах, и ему стало невыразимо скучно.
   Еще минут десять назад он пытался расшевелить Нину, смыть учительскую серьезность с ее юного лица, но все его попытки разбились о сухие, пресные ответы, и Санька, честно говоря, так и не понял, зачем Нина пригласила его.
   -- Владимиру Захарычу уже лучше, -- после муторной паузы
   произнесла она.
   -- Это хорошо.
   Что еще отвечать на такие слова, он даже не предполагал.
   -- Ему пересадили часть кожи. Остался еще один участок -- на
   груди.
   -- Это хорошо.
   -- Я сказала ему, что ты задержал бандита, который бросил бутылку
   в офис...
   -- Может, это и не он.
   -- Я уверена -- он. Все сходится. Папа не ошибается в таких вещах.
   -- Это хорошо.
   Во рту у Саньки стало кисло. Наверное, нельзя так часто произносить два этих глупых слова. Они всегда плохо соответствуют тому, что происходит в жизни.
   -- Владимир Захарыч так ждал завтрашнего дня. Я имею в виду,
   раньше ждал, -- поправилась Нина. -- Все-таки первый день
   конкурса. Билеты уже все проданы. Люди устали от звезд с их
   однообразным репертуаром. Нужен свежий ветер. Владимир Захарыч так
   хотел открыть несколько новых "звезд"...
   -- А почему у него такой загар? -- оборвал ее выверенную речь Санька.
   -- Какой?
   -- Ну, красный... Вот у тебя -- совсем другой.
   Нина потянулась подбородком вверх, словно хотела натянуть кожу на шее и сделать загар чуть слабее. Это курортники, понаехавшие со всей страны, жарили себя чуть ли не сутками на солнце, чтобы максимально приблизиться к тональности негра. А местные загорали сами по себе, по пути на работу или в огороде. И Нина, честно говоря, стеснялась этого загара. Она почему-то считала, что загар старит.
   -- Неужели красный у Владимира Захарыча? -- попыталась она вспомнить его лицо.
   -- Ну я-то видел!
   -- А-а, это он на Майорке весной был! -- вдруг поняла Нина. -- У него там есть ряд интересов. По недвижимости...
   -- Он и там дома скупает?
   -- А что тут такого? Владимир Захарыч говорил, полпобережья Средиземного моря в Испании и Франции скуплено нашими. Кипр так вообще почти российской областью стал...
   -- Можно? -- возник рядом со столиком длинноволосый парень с
   красивым, но болезненно-сизым лицом. -- Это вы -- Нина?
   -- Да, -- привстала она и протянула пальчики для рукопожатия. -- Я
   ждала вас.
   -- У нас как раз пауза. Технический перерыв.
   Красавчик бросил жадный взгляд на графин, и Санька не стал ждать других намеков. Он налил полную рюмочку и протянул гостю.
   -- Только вместе с вами, -- торопливо подхватил он ее, и водка, выплеснувшись, облила санькины пальцы. -- Извините. За знакомство.
   -- Если только шампанское. Чуть-чуть, -- согласилась Нина.
   Санька откупорил бутылку без хлопка, налил точно "чуть-чуть" и не граммом больше, и тоже поддержал тост:
   -- За знакомство.
   Шевелюра гостя дернулась в одном коротком резком движении, пустая рюмка плавно приземлилась на стол, и глаза у гостя сразу подобрели.
   -- Значит, вам гитарист нужен? -- ласково спросил он Нину.
   -- Не мне. Вот им нужен, -- кивнула она в сторону Саньки. -- Их соло-гитарист уехал. А им завтра вечером выступать на конкурсе...
   -- "Голос моря"? -- выстрелил вопросом гость.
   -- Да.
   -- Говорят, там одна мелкота. Самодеятельность.
   -- Это молодые исполнители. Когда-то и Пугачева приехала в Сопот никому не известной.
   -- Ну то Пугачева!
   -- Поможете ребятам?
   -- Так я ж их репертуара не знаю!
   Саньке стало еще скучнее. Ресторан, оказывается, был местом деловой, а не романтической встречи. А потом Санька представил, в какое бешенство впадет Андрей, когда увидит, кого он привел, и уже хотел отказаться от помощи Нины, но гитарист сам заявил:
   -- Нет, завтра вечером не могу! Кто меня подменит в кабаке?
   -- Но мне сказали, что вы -- лучший гитарист в городе, -- со странным безразличием произнесла она.
   -- Кто сказал?
   -- Владимир Захарыч.
   -- А кто это?
   -- Буйнос.
   Названная фамилия сделала лицо гитариста испуганным. Его ровненькие, как ножничками подстриженные бровки поехали друг к дружке, но, как ни силились, все-таки через переносицу не дотянулись.
   -- А Буйнос откуда меня знает?
   -- Он иногда посещал ваш ресторан и слышал вашу игру.
   -- Да какая это игра! -- махнул гитарист на подиум, самым заметным на котором была густо оклеенная ярлычками от бананов, импортных яблок и лимонов ударная установка. -- Имитируем шлягеры. И не более. А копия всегда хуже оригинала...
   -- Если честно, то это -- просьба Буйноса, -- еле назвала она своего Владимира Захарыча по фамилии.
   -- Хорошо, -- неожиданно легко согласился гитарист. -- Только позвоните от имени Буйноса директору ресторана -- и нет проблем!
   -- А это... -- начал попытку отказа от услуг местной "звезды" Санька.
   -- О! Перерыв закончился! -- обернулся к подиуму гитарист. -- Пора гнать музыку!
   -- А это...
   -- Адресок только оставьте, куда ехать, -- вскакивая сказал он Нине. -- Я, извините, еще каплю...
   С ловкостью фокусника он вогнал из графина в рюмку пятьдесят граммов, не расплескав ни капли, опрокинул водку единым куском, без глотков, в рот, крякнул и похвастался:
   -- У нас -- лучшие напитки во всем городе! Вы это... закажите на закуску "Николашку". Великая вещь! С нею можно литр выпить!
   -- А это... -- В третий раз дернулся Санька.
   -- Закажите! Ну, до завтра! -- и пронесся через танцплощадку под первые нотки, вбитые в зал клавишником.
   Начиналась "Погода в доме". Можно было взвыть волком. Но вместо Саньки на тесном подиуме взвыла певичка, местная заменительница Долиной и, наверное, Салтыковой, Овсиенко и Свиридовой. Она так старательно фальшивила, так вытягивала, когда требовалось оборвать ноту, и так обрывала, когда нужно было вытягивать, что Санька просто физически ощутил, как в голову возвращается густая обеденная муть.
   -- Ваша отбивная! -- вырос сбоку со счастливым лицом официант.
   Нечто коричневое, больше похожее на обжаренные ломти хлеба, чем на свиные отбивные, лежали на двух тарелках, соскользнувших с его подноса. Свежие помидоры оказались импортными, то есть твердыми и стеклянными, хотя в любом огороде Приморска висели сочные местные помидоры-красавцы.
   -- Нам сказали, что у вас есть какой-то "Николашка", -- обратилась к официанту Нина.
   -- Сделаем! -- вильнул он задом и уплыл на кухню.
   -- А это... -- снова начал отказываться от гитариста Санька, и в этот момент из сумочки Нины раздались попискивания.
   -- Тамагочи проснулся! -- объявила она. -- Его нужно кормить.
   -- Кто?
   -- Мой сынок -- Тамагочи.
   -- Правда? -- сразу забыл обо всем Санька.
   Под его ошарашенным взглядом Нина достала из сумочки белый брелок размером со спичечный коробок, перевернула, и Санька увидел квадратное окошечко-дисплей, в котором трепыхалось что-то круглое.
   -- Ну, что, мой миленький, ну что, мой пупсеночек, проголодался?
   -- сложив губки бантиком, ласково проговорила этому кружку Нина.
   -- Сейчас твоя мамочка тебя накормит. Сейчас, мой миленький Тамагочи...
   Пальчиком она несколько раз надавила на крайнюю кнопочку под дисплеем, и у кружка образовался разрыв. Санька придвинулся вместе со стулом чуть ближе и только теперь рассмотрел, что у кружка были глаза и нос, а разрыв на кружке изображал рот, через который вовнутрь кружка скользили черные точечки.
   -- А что он ест? -- уже и себя начав ощущать сумасшедшим, спросил Санька.
   -- Сегодня -- рис.
   -- А вчера что ел?
   -- Вчера ему было всего пять дней. Он ел только молочко. Из сосочки.
   -- Он большой вырастет?
   -- Вообще-то Тамагочи живет месяц. Потом умирает, -- горестно вздохнула она.
   -- И эту штуку можно выбрасывать?
   -- Нет. Если нажать вот эту кнопочку, Тамагочи снова родится. И снова его нужно будет кормить, водить гулять, мыть, воспитывать. А если после рождения за ним не следить, он вырастет злым, будет корчить рожи, ругаться и плохо себя вести. Прямо как человек...
   -- Японцы придумали?
   -- Да. В этом году. У них -- повальный бум на Тамагочей. Говорят, уже Америки достиг...
   -- Я в Москве такое не видел, -- честно признался Санька.
   -- Его мне Владимир Захарыч привез. С Майорки...
   Электронный сынок зевнул и закрыл глазки.
   -- Ему пора спать. А мы шумим, -- бережно, боясь качнуть брелок, Нина положила его в сумочку.
   Замок, придерживаемый ее пальчиками, закрылся беззвучно. И тут же Нина и Санька вздрогнули от голоса официанта.
   -- Ваши "Николашки"! -- поставил он на край стола тарелку.
   На ней лежали дольки лимона. Левая половина каждой дольки чернела под слоем растворимого кофе, правая была белой от сахара.
   -- Один немецкий турист нас научил. Года три назад. Гостям нравится, -- объяснил официант. -- Эффект невероятный! Не дает запьянеть.
   -- Спасибо, -- шепотом сказала Нина, и Саньке до боли в висках захотелось выпить весь графин водки и не прикасаться к этим черно-белым "Николашкам".
   Глава двадцать первая
   СМЕРТЬ ТАМАГОЧИ
   Из ресторана они вышли в двенадцатом часу ночи. На набережной было больше людей, чем днем, и вообще создавалось ощущение, что люди едут на юг не для того, чтобы загорать и купаться, а с одной-единственной целью -выпить по ночам как можно больше спиртного.
   Разрекламированный "Николашка" вовсе не спасал от градуса. Густая местная водка клаксонами гудела в голове у Саньки. Казалось, что десятки автомобилей одновременно сигналят ему, чтоб он отошел в сторону. Санька так и сделал пару раз. Но вместо автомобилей, грозящих раздавить его, мимо прошли, пьяно раскачиваясь, такие же, как он, гости юга, и Санька перестал выполнять правила дорожного движения.
   -- Я дала ему адрес вашего дома в Перевальном, -- после уже привычного молчания сказала Нина.
   -- Кому?
   -- Гитаристу.
   -- Культуристу?
   -- Нет, гитаристу... Он к нам подсаживался. Ты что, забыл?
   Набережная качнулась. Примерно так же, как в тот день, когда он пытался усмирить ее роликами. Странно, подумал Санька, как это смог какой-то гитарист подсесть к их столику, если все так раскачивается.
   -- А стулья были прибиты к полу? -- наморщив лоб, спросил он Нину.
   -- Тебе нужно лечь, -- с интонациями врача посоветовала она.
   -- А что, соскользнем?
   -- Автобусы уже не ходят...
   -- Тогда как в песне!.. У Мур... у Мюл... у Му-лер-мана! "А я по шпалам, опять по шпалам иду-у домой по привычке!" Пошли?
   -- Тогда возьмем такси.
   -- В этой дыре есть такси? -- икнул он.
   -- Частный извоз есть. Это еще дешевле.
   -- Дешевый сыр только в мышеловке! -- назидательно поднял он к
   небу указательный палец и вдруг совсем близко увидел ее лицо.
   На нем не было ни капли химии. Ресницы -- без туши. Губы -- без помады. Щеки -- без пудры и крема. Лицо казалось похожим на местный сочный помидор, выращенный без удобрений и химпрепаратов. Только помидор бледный, еще не вызревший.
   Саньке вдруг стало безумно жаль Нину. Он лишь сейчас, спьяну, понял, что мрачный Буйнос никогда не откликнется на ее любовь, и не только потому, что парням да и мужикам тоже редко нравятся сухие, библиотечного вида девушки, лица которых похожи на бледные книжные страницы. Просто люди типа Буйноса ничего не делают из чувства. Их каждый шаг просчитан и выверен. И если он все-таки решится на женитьбу, то только с той, что может принести ощутимую выгоду. Особенно денежную. При Брежневе делали карьеру, выбирая себе в жены дочек, внучек или племянниц номенклатурщиков. Сейчас -- дочек, внучек или племянниц новых русских. Время сдвинулось, подход не изменился.
   Губы у нее были самые обычные. Наверное, даже помада не сделала бы их сочнее и привлекательнее. Губы вызвали резкую жалость. Саньке вдруг представилось, что Нина еще с детства знает об обычности своих губ, представилось, сколько слез из-за этого выплакано в подушку и, возможно, ее отношение к краскам и помаде тоже рождено сотнями проплаканных ночей, рождено жалостью к себе, и он, не в силах устоять перед желанием хоть как-то облегчить ее муки, притянул Нину за плечи и прижался к ее губам.
   -- М-м-м, -- не разжимая их, задвигала она головой.
   Он ощутил ее стиснутые зубы за губами, ощутил ее страх и удивление и еще сильнее притянул Нину к себе.
   -- Уа! Уа! -- взвыла ее сумочка.
   Сильно, по-мужски она оттолкнула его, щелкнула замком и, достав брелок с проснувшимся Тамагочей, оглушила Саньку укором:
   -- Ты разбудил его! Ты!
   Саньке захотелось спросить, так кто из них вдымину пьян, он или она, но вместо этого брякнул:
   -- Выкинь ты своего томагавка! Детей надо настоящих иметь, а не пластиковых!
   -- Ты -- хам! -- отступила она от него. -- Я тебе помогаю, а ты... ты...
   -- Иди ко мне! -- схватил он ее за рукав платья. -- Забудь ты про эту игрушку!
   -- Ты... ты...
   -- Ты нравишься мне, -- опередил он ее и, снова прижав к себе, попытался поцеловать, но губы не попали по губам.
   Он ткнулся ей в шею, ощутив муторный, цветочный запах одеколона, и ему вдруг стало достаточно шеи. Губы впились в соленую мягкую кожу, губы пытались хотя бы ею утолить жажду, а по спине ударило что-то жесткое и колкое. Как кол вбили.
   -- Ты что?! -- вскинулся он.
   Нина ужом извернулась в его руках, по-ребячьи ловко отпрыгнула и опять со всего размаха ударила сумочкой. Ее край с латунной застежкой попал по левой ключице, и Санька, на секунду протрезвев, громко взвыл.
   -- Е-е... твою мать!
   Проходящие мимо курортники отметили удар хихиканьем. Поощренная ими сумочка взлетела еще раз, но Санька успел подставить руку. От удара сумочка открылась, и из нее вылетел пластиковый Томогоча. Описав плавную дугу, он с хряском шлепнулся об асфальт и взвизгнул. Возможно, Тамагочи не ожидал, что ему придется умереть так рано.
   -- Идиот! Дурак! Хам! -- никак не получалось у Нины словечко позлее, пожестче. -- Ты убил его! Убил!
   Пластиковые осколки трупика покачивались на ее узкой ладошке. На уцелевшем дисплее больше не было лица с озорными глазенками и крохотным носиком. Там вообще ничего не было. Нервный пальчик Нины давил и давил на кнопочку, но не мог оживить ее японского ребенка.
   -- Ты это... извини, -- пробормотал Санька. -- Я не хотел... Сумочка... Ключица...
   -- Уйди, -- сквозь слезы пыталась она что-то высмотреть в слепом оконце дисплея. -- У... уйди...
   -- Не обижайся. Понимаешь... это...
   Он снова попытался привлечь ее к себе, но проснувшаяся в ней жесткость, странная мужская жесткость, не дала ему это сделать.
   Она рванула плечо, и Санька, и без того уже с трудом усмиряющий качающуюся набережную, приставными шагами отступил влево, ткнулся во что-то мягкое и пахучее.
   -- Но-но! Полегче! -- потребовал от него бодрый мужской голос.
   -- Надо же так наклюкаться! -- поддержал его голос помягче.
   От голоса как раз и пахло скошенной травой. Санька мотнул головой, разглядел в качающемся мире пухлое женское лицо с завмаговской копной волос на макушке и громко сказал этой копне:
   -- Из-зви-фи-иняюся-я!
   -- Пошли, -- потребовал мужик, и лицо с копной-надстройкой исчезло.
   Санька повернулся к Нине и не нашел ее. На том месте, где она стояла, в выщербине асфальта, лежал пластиковый кусочек Тамагочи.
   С размаху Санька вмял его каблуком в асфальт и под хруст ругнулся матом.
   Теперь уже хотелось напиться до потери сознания.
   _
   Глава двадцать вторая
   НОЧЬ -- ВРЕМЯ ВЛЮБЛЕННЫХ И ПЬЯНИЦ
   Он долго, до боли в плечах, бродил по набережной и соседним улицам. В какой-то подворотне ему по-русски предложили стать третьим. Он согласился, хлебнул прямо из горла сладкого, липкого, вонючего портвейна, потом дал мужикам двадцать тысяч на бутылку водки, и они исчезли бесследно.
   Гарь шашлыков, соленый воздух моря, дурманящий запах мадеры и муската, едкие кольца табачного дыма, горький дух хвои -- все это смешалось в санькиной голове, перебродило, и ему уже стало казаться, что он потому не может найти выход из лабиринтов приморских улиц, что попал к самому себе в голову и бьется в тесном, со всех сторон укрытом костью сосуде. Какие-то люди что-то говорили, смеялись, тискали ему руки, он тоже что-то им отвечал, тоже смеялся и тоже пытался тискать руки, но с каждой минутой это получалось все хуже и хуже. И когда он в очередной раз попытался кому-то сжать пальцы, ему ответили совсем неожиданным, пискляво-детским голоском:
   -- А я вас знаю, дядя...
   -- С... серьезно? -- вскинул очумелую голову Санька.
   Сначала он увидел не хозяина голоса, а плотный, черный ряд деревьев над бетонной подпорной стенкой, потом лестницу с металлическими трубами-перилами, красные кирпичи на асфальте и лишь позже -- узкое ребячье лицо с круглыми ушами. Лицо было до закопчености загорелым, уши -розовыми. Почудилось, что на них какая-то особая кожа, раз они безразличны к солнцу.
   Санька взялся пальцами за левое ухо, и мальчишка взмолился:
   -- Ой, больно! Не деритесь!
   Вместо того, чтобы шагнуть назад, пацан отъехал, и даже это показалось необычным, хотя в качающемся санькином мире удивляться уже было нечему. Он тупо посмотрел на ноги мальчишки и только теперь увидел на них черные роликовые коньки. С баклями-застежками. Блэйдеры ездили только на тех, что с шнурками. Это он до сих пор помнил из рассказа Маши.
   -- Ты это... роллер?! -- еле выговорил он.
   -- Да, дяденька.
   -- Это хор...рошо.
   -- Да, дяденька.
   -- Я тоже это... тут ездил...
   -- Я видел, дяденька...
   -- Правда?
   Саньке на секунду стало стыдно. Значит, его падение видели многие.
   -- А тебе сколько лет?
   -- Девять, -- недовольно ответил мальчишка.
   Ему явно было не больше семи-восьми.
   -- А поч-чему ты не дома?.. Уже все дети спя-ат...
   -- Щас докатаюсь и домой пойду. У меня одна бабка. Она разрешает...
   -- А родители где?
   -- На заработки уехали. Куда-то в Европу... А вы Машку ищете. Точно? -- хитро сощурив глаза, спросил он.
   -- Как-кую Машку? -- не понял Санька.
   -- Красивую, -- со знанием дела пояснил пацан. -- Вы ж с ней уже раза три встречались...
   -- Ах, Машу! -- вспомнил он долговязую роллершу. -- Ну ты прям следопыт! Тебе только это... в разведку идти!
   -- Ага, -- на полном серьезе согласился пацан. -- Я глазастый! Я, как вы за одним роллером гнались, видел. Он потом к вам вот там, наверху, где автобусы останавливаются, приходил. А вы там с Машкой стояли...
   -- Не-е, тебе не в разведчики надо идти, -- решил Санька. -- А в журналисты! Они сейчас первые подсматривальщики! -- еле выговорил он придуманное слово.
   -- А из машины на вас дядя смотрел...
   -- Что? -- сразу протрезвел Санька. -- Какой дядя?
   Никакого дяди с машиной в его воспоминаниях не было.
   -- С длинными волосами, -- охотно сказал мальчик.
   -- Лицо запомнил?
   -- Не-а.
   -- А что за машина?
   -- Красная.
   -- В смысле, красивая?
   -- Нет, просто красная. Как помидор.
   -- Ин... иномарка?
   -- А я это не понимаю. Просто машина.
   -- А человек этот... длинноволосый, он того... чернявый? На кавказца похож?
   -- Чего?
   -- А-а, ну ты ж Джиоева не видел! -- махнул вялой рукой Санька.
   -- Чего?
   -- И что он... Ну, этот дядя?
   -- А ничего, -- вздохнул мальчишка, и его розовые уши смешно пошевелились, будто листики под дуновением ветерка. -Посмотрел-посмотрел -- и уехал...
   -- Маша не могла его заметить?
   -- А это вы у нее спросите.