Христофоров Игорь. Смертельное шоу

   -- С чего это она вдруг?
   -- Ну, как тебе сказать...
   Бледность таяла на ее щеках, но что-то упрямо мешало ей испариться совсем.
   -- Значит, что-то было?
   -- Она в общем... В общих чертах...
   -- Что?
   -- Она просила передать руководству... Тогда еще не было покушения на Владимира Захарыча. Это до покушения... Она сказала, что на нее и некоторых членов комиссии было определенное давление. И даже попытки подкупа...
   -- Кто?! -- громко, почти в крик произнес Санька.
   От двери в палату резко обернулся телохранитель и посмотрел на Саньку, как на цель для стрельбы, -- вприщур.
   -- Кто? -- повторил он уже тише.
   -- Она не сказала, -- выдохнула Нина, и бледность исчезла, будто пух, сорванный этим вздохом с кожи.
   И в этот момент Саньке жутко захотелось отказаться от своих слов. Пойти в палату к Буйносу, извиниться и объявить, что он не может ему помочь, и не только потому, что уезжает, а еще и потому, что ему нет никакого дела до конкурса, что он не чувствует, наконец, в себе сил и умения, чтобы найти тех, кто вознамерился разрушить конкурс.
   -- Здравия желания! -- заставил его вздрогнуть солдафонский рык.
   Хорошо еще, что вздрогнул внутренне, в душе, а если бы лицом, то худенький милицейский лейтенантик не смотрел бы уже с таким подобострастием на него.
   -- Старший лейтенант Башлыков? -- чуть тише, но все с той же солдафонностью спросил лейтенантик.
   Рубашка на его груди почернела и прилипла к телу, а из-под фуражки стекла по шее капля пота.
   -- Я -- из Перевального, -- уже совсем тихо объявил он.
   Показалось, что на следующую фразу у него совсем не останется сил, и он мешком рухнет на Саньку.
   -- Что-то есть? -- спросила у него Нина.
   -- Начальник приказал доложить вам лично, -- не поворачиваясь к Нине, одному лишь Саньке сказал лейтенантик.
   Он все-таки не упал. Но из-под фуражки нагло выползла еще одна капля. Им будто бы всем хотелось разглядеть того человека, к которому на ста кэмэ в час пронесся по трассе, рискуя жизнью на сотнях колдобин, хозяин и который был почему-то совсем безразличен к этому риску.
   -- А при Нине нельзя? -- лениво поинтересовался Санька.
   Если бы не лейтенантик, он бы уже стоял в палате рядом с барокамерой и заканчивал объяснение о своем отказе.
   -- Начальник приказал без свидетелей.
   -- Ладно. Я отойду. А вы уж посекретничайте, -- решила Нина.
   Усталые глаза лейтенантика проводили ее худенькую спинку, вернулись на лицо Саньки и сразу стали до невозможности таинственными.
   -- Вот ДНК-анализ, -- вынул он из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумажку.
   С внутренней стороны она пропиталась потом, и, когда Санька ее развернул, то почудилось, что у листа нет одной четверти. Но именно на этом посеревшем куске начинался текст сравнительного анализа двух пятен крови: того, что был на подоконнике в гостиничном номере, и того, что остался на заборе.
   "Настоящим докладываю, -- с казенной сухостью сообщал некий судмедэксперт, -- что мною проведен экстренный анализ двух заборов крови. Предположительное время возникновения первого пятна -- от трех до семи суток, второго -- менее суток. Группа крови обеих исследуемых пятен -третья, резус-фактор -- положительный. Пол и в первом, и во втором случае -- мужской. Обнаруженные в обеих заборах крови вещества в некоторой степени предполагают у обеих лиц болезнь почек. Наличие измененной хромосомы в, -- на этом месте, в самом уголке, лейтенантский пот напрочь растворил два слова, торопливо написанные перьевой ручкой, -- ...в некоторой степени предполагает наличие у обеих лиц наследственного природного дефекта, связанного с костной структурой. Предварительный анализ дает основание с большой долей вероятности утверждать, что оба забора крови принадлежат либо двум лицам, состоящим в родстве, либо одному лицу". Подпись эксперта была маленькой и почему-то смахивала на капельку крови.
   -- А какой костный дефект? -- поднял глаза от бумаги Санька.
   -- Не могу знать, та-ащ ста-ащ ли-инант! -- бодро протрубил лейтенантик. -- Я -- участковый...
   -- А я -- не ста-ащ ли-инант, -- нервно вернул бумагу Санька. -- Я -бы-ывщ ста-ащ ли-инант. Понял?
   -- Никак нет.
   Еще одна удивленная капля выскользнула из-под тульи фуражки.
   -- Да вытри ты пот со лба! -- не сдержался Санька. -- Упреешь же!
   -- Есть!
   Он рывком сорвал с головы фуражку и отер выпуклый лоб комковатым платком. Плотная красная полоса лежала на коже шрамом. Раздражение сразу сменилось на жалость, и Санька тихо спросил:
   -- Больше ничего для меня нет?
   -- Никак нет.
   -- А по поводу испорченных инструментов хоть что-то делается?
   -- Ведем поиск, -- бодро сообщил лейтенантик. -- Это, если честно, не мой участок. С вашего участка капитан в отпуске. Его в Перевальном нет. Но мы ищем. Отрабатываются все версии...
   -- Понятно.
   Если версий много, значит нет ни одной приличной. Наверное, в это время Санька уже уходил бы из палаты, и Буйнос грустно смотрел бы ему вслед своим единственным глазом. Насильно люб не будешь. Он бы ушел и уже за порогом забыл о конкурсе. Не все "звезды" начинали с побед в конкурсах. Если точнее сказать, то мало кто начинал. Уже вечером они бы уехали поездом в Москву, и Приморск перевернутой страницей лег бы на левую сторону книги, а перед "Мышьяком", и Санькой в том числе, забелели бы две новые, совершенно пустые страницы. И они бы начали заполнять их так, как хотят они, а не Буйнос, не Покаровская из медленно коррумпируемого жюри, не бандиты, специализирующиеся на уничтожении фирменной аппаратуры.
   -- Скажи, а в Приморске есть отец города, -- совсем неожиданно для себя спросил Санька.
   -- Мэр?
   -- Нет. Пахан. Ну, мафиози. Самый крутой.
   Лейтенантик испуганно обернулся к двери в палату. Нина о чем-то разговаривала с телохранителем Буйноса. Вдали, у окна, стоял, шмыгая носом, мужичок из шестидесятых годов и терпеливо ждал обещанного гонорара. Никто из них не казался подслушивающим, но лейтенантику упрямо чудилось, что как только он произнесет кличку, то ее услышат все.
   -- Ну, есть?
   -- Есть, -- грустно ответил лейтенантик.
   -- Как его зовут?
   -- Букаха, -- еле слышно произнес милиционер.
   -- Где? -- не понял Санька и посмотрел себе на левое плечо.
   Ничего по нему не ползло.
   -- Его так зовут... Кличка, -- еще тише пояснил лейтенант.
   Пятна на его рубашке уменьшились и стали по краям рваными. Парню будто бы возвращали на время отобранные части рубашки, а он этого не замечал. Звуки для него были почему-то важнее милицейской формы.
   -- Он весь город контролирует или какой-то район? -- спросил со знанием дела Санька.
   -- Весь. Он пасет центр и оба рынка. И вообще следит за порядком.
   -- Буйнос ему дань платит?
   -- Я не знаю.
   Лейтенантику теперь почудилось, что трое остальных, стоящих в коридоре, тихонько подкрались к нему и, не дыша, стоят за спиной и ждут, когда он закончит рассказа о самом большом бандите
   Приморска.
   -- Он -- вор в законе?
   -- Нет. Но он очень крутой.
   -- Твой начальник может организовать с ним встречу?
   -- Не знаю. Я доложу.
   -- Скажи, что если он не может, то пусть в УВД города позвонит.
   Там явно есть выходы на этого... как его?.. Комара?..
   -- Бу... Букаху.
   -- А почему такая кличка?
   -- Увидите -- поймете.
   -- Саша, мне нужно идти, -- подходя к ним, негромко произнесла Нина.
   Плечи лейтенантика дрогнули, словно его пнули в спину. Он сразу стал худее, ниже и еще мокрее.
   -- Разрешите идти? -- одновременно шлепнул он по слипшимся волосам фуражкой и прижал к козырьку узкую ладонь.
   -- Иди. Про этого... ну, что говорили, не забудь. Я позвоню через час.
   -- Есть!
   Он стремглав бросился по коридору, а Нина, не поняв его резвости, буркнула:
   -- Глупый какой-то! И папа говорил, что он всего боится...
   -- Оботрется.
   -- Это не наши проблемы, -- сухо констатировала она.
   В ее глаза вернулась прежняя официальность и серьезность. Той
   Нины, маленькой заплаканной девочки с распухшим носиком, уже не существовало. Она исчезла в сухом, пропитанном холодом японского кондиционера коридоре ожогового отделения, а на смену ей пришла строгая учительница, которая не успела до конца провести урок и еще не раздала домашние задания ученикам.
   -- Ты не забыл, что в шестнадцать ноль-ноль -- жеребьевка? -- спросила она.
   -- Нет, не забыл.
   -- Пожалуйста, не опаздывай.
   -- Ну конечно...
   Он смотрел над ее плечом на телохранителя Буйноса. Здоровяк в уже привычном черном блузоне с пластиковой визиткой на груди стоял, прикусив нижнюю губу, и бережно, по одной, передавал мужику-сурдопереводчику купюры. Каждую из них мужичок смотрел на просвет, и, когда он вскидывал маленькую, по-детски круглую головку, становилась видна розовая проплешь на макушке. У нее была точно такая форма, как у овала в углу телеэкрана, в котором появлялись женщины, молча машущие руками.
   -- Извини, -- остановил Саньку Нину. -- У меня еще один вопрос. Маленький.
   -- Я слушаю.
   -- Ты сказала, что Буйнос входил в сборную Союза по академической гребле. Правильно?
   -- Да. Входил. А что?
   -- В этот момент он жил в Перевальном?
   -- Нет. Вообще-то Владимир Захарыч из Подмосковья родом. Он к нам приехал в школу работать. Тогда он уже в сборной не греб. Здесь и поселился...
   Санька удивленно сплющил губы. Нина заметила это и тоже решила удивиться.
   -- Тебя что-то взволновало? -- спросила она.
   -- Странно... Из Подмосковья -- и сюда. Даже не в Приморск, а в какое-то Перевальное...
   -- Зря ты так! У нас хороший поселок. Глушь, конечно, но народ хороший.
   -- Пока не заметил.
   -- Вот увидишь, гитары пелеломал не местный!
   -- Я тоже, кстати, так думаю, -- задумчиво ответил Санька. -- Может, Буйнос рассказывал тебе когда-нибудь, почему он переехал сюда?
   -- Ты думаешь, это может быть следом?
   -- Сейчас даже пылинка способна изменить путь поиска, -- с
   излишней напыщенностью произнес он, а на самом деле подумал, что Буйнос -- совсем рядом, за стенкой, и нужно всего лишь попасть к нему в палату и отказаться от своих обещаний, и мир сразу станет лучше и проще.
   -- Ему присудили там условный срок, -- еле слышно выдавила Нина.
   -- За что?
   -- Это тоже важно?
   -- А как же!
   -- Он... Ему... В общем, ему вменяли в вину неосторожное убийство. В драке. Они пошли командой гулять и встретили возле водохранилища, на котором тренировались, местных ребят.
   Повздорили. Была драка. Владимир Захарыч кого-то там сильно ударил. Он умер. Хотя бил не только он один. Но обвинили его одного. Я даже не знаю, что его спасло. Может, адвокат хороший попался. Такое иногда бывает...
   -- Бывает, -- тупо повторил Санька.
   -- Когда его выпустили, то начались угрозы. Младший брат убитого обещал отомстить за него. Владимир Захарыч вынужден был уехать оттуда. Нет, он не испугался. Его просто уговорили умные люди. Так вот он у нас и появился. А вообще-то он хороший человек...
   -- Что за город или там район в Подмосковье, где все случилось, ты сможешь узнать?
   -- Конечно.
   -- Тогда это... Передай сведения отцу. Я к нему должен после обеда в отделение заскочить. Ладно?
   -- Да, -- тихо ответила она и поежилась от мысли, что это именно мстительный брат погибшего парня появился в городе и решил уничтожить ее любимого Владимира Захарыча.
   Глава семнадцатая
   ХОЗЯИН ПРИМОРСКА
   С первого шага в огромный кабинет, обставленный с претензией на викторианскую эпоху, Санька понял, почему уголовного хозяина Приморска зовут Букахой.
   В черном кожаном кресле у массивного дубового стола с резными тумбами сидел ребенок с лицом пятидесятилетнего металлурга. Выжженное жаром доменной печи, южным солнцем и плохой водкой, плотно окутанное сетью морщин и укрытое тоненькой седой шапочкой, лицо вызывало сначала жалость, а уже потом -- удивление.
   -- Падай, -- негромко предложила голова, и Санька, повинуясь руке-кувалде телохранителя, сел на уголок стула с высокой и тоже резной спинкой.
   Наверное, сейчас он сидел на паре тысяч долларов. Такие стулья да еще с такой переливающейся обивкой меньше не стоили. А изношенные кроссовки своими пыльными подошвами давили на ковер, стоимостью в десять тысяч долларов, а рука лежала на столе, тянущем, как минимум, на семь-восемь "штук", и сам воздух кабинета почудился Саньке настолько дорогим, что он даже перестал дышать. Как будто в конце разговора ему предложили бы счет за использованный воздух.
   -- Ты извини меня, пацан, -- уже чуть громче, уже чуть злее произнесла голова, -- но у меня сутки расписаны по секундам. На год вперед. Как у папы-президента. И если б не генерал, я б с тобой ни минуты не бухтел. Врубился?
   -- Да.
   После ответа ноздри жадно впились в сухой воздух кабинета и стали наверстывать упущенное. В голове сразу опустело, будто ноздри дышали не воздухом кабинета, а тем, что остался в голове.
   -- Что ты хотел от меня?
   Генерал -- это, видимо, начальник городского УВД. Отец Нины по телефону сказал, что все согласовано, и объяснил, к какому дому на окраине Приморска нужно подъехать. О генерале он не говорил, и только теперь по уровню допуска Санька догадался, что местное милицейское начальство слишком обеспокоено покушением на Буйноса.
   -- Вы знаете о том, что... -- начал Санька.
   -- Знаю. Тебе, что, показать того, кто срубил Буйноса?
   Саньке стало жарко. Наверное, он покраснел, и ему сразу захотелось уйти из кабинета, чтобы никогда больше не видеть ребенка с изможденным лицом.
   -- У меня, пацан, десять "ходок", -- грустно сказал Букаха. -- С последней я вернулся четыре года назад. Я навел порядок в городе и, если хочешь знать, мне самому интересно, какая падла решила пошустрить на моей территории. Врубился?
   -- Да.
   -- Еще вопросы есть?
   -- Есть. Много ли врагов у Буйноса среди местных?
   Санькиному лицу стало чуть прохладней. В голос вернулась уверенность, и Букаха сразу уловил это. Он сощурил и без того маленькие глазки и отрывисто спросил:
   -- А ты не мент случаем?
   -- Был.
   -- Что значит, был?
   -- Уволился.
   -- В каком звании?
   Букаха ерзал на кресле, будто хотел стать чуть выше, а значит, ближе к собеседнику и рассмотреть его юное смелое лицо.
   -- Старший лейтенант милиции.
   -- Три крохи на плече?.. А почему ушел? Проворовался? Зубы не тому выбил?
   -- Я ушел в музыку.
   -- Не гони, -- улыбнулся Букаха, показав голливудские фарфоровые зубы. Мелкие, как у мышки.
   -- Правда. Я хочу петь. Одну мою песню уже крутили по радио.
   -- Как прозывается?
   -- "Воробышек".
   -- Не-ет... Не слыхал. А ты? -- повернулся он вместе с креслом к телохранителю.
   -- Кажись, слыхал, -- еле выдавил тот.
   Он пристально смотрел на санькины руки, и вопрос шефа заставил его изменить служебному долгу. Но как только он ответил, глаза еще сильнее впились в руки гостя. Наверное, если бы за спиной телохранителя рванула мина, и его бы швырнуло вверх, он бы и в полете продолжал смотреть на руки.
   -- А об чем песня? -- продолжил Букаха допрос телохранителя.
   -- Про любовь.
   -- Так они все про любовь!
   -- Не могу знать, -- прохрипел телохранитель.
   Ему платили не за песни, а за то, чтобы ничьи злые руки не сделали вред хозяину.
   -- Так ты на конкурс, значит, приехал? -- беззвучно повернулся вместе с креслом к Саньке Букаха.
   -- Да.
   -- Сам будешь петь?
   -- Нет, с группой... Точнее, пел бы. Уже не получится.
   -- Почему же?
   -- Те, кто совершили покушение на Буйноса, изувечили нашу аппаратуру.
   -- Она, что, в его офисе была?
   -- Нет. В доме в Перевальном. Кто-то залез ночью в окно и все изувечил.
   -- А с чего ты прикинул, что и у Буйноса, и у тебя -- один вражина-фраерюга?
   -- Есть кое-какие предположения, -- не стал говорить об анализе пятен крови Санька. -- К вам я потому и пришел, что хотел узнать, кто из местных мог поквитаться с Буйносом...
   -- Можна-а? -- тихо донесся до Саньки голосочек из глубины кабинета.
   -- Прислали? -- напрягся лицом Букаха.
   -- В лучшем виде.
   -- Давай сюда!
   Мимо Саньки беззвучно скользнул щупленький человечек. Схваченные микстурной резинкой волосы с плотной проседью на его затылке раскачивались конским хвостом. За него хотелось ухватиться.
   Человечек с плавностью балерины обогнул острый угол стола, мягко, будто перочинный нож, сложился в пояснице и опустил на стол перед Букахой цветной буклет. Маленькие торопливые пальчики перевернули первую страницу, и Санька увидел оранжевых голых девиц. Они акробатически стояли на головах. Впрочем, для хозяина кабинета, видевшего их не перевернутыми, они стояли обычно, на ногах.
   -- Длинные? -- облизнув сухие синие губки, спросил Букаха.
   -- Эти две -- по метр восемьдесят пять.
   -- А выше нету?
   -- Есть. Там дальше. Одна -- метр девяносто, но худовата. А есть метр девяносто восемь, так это изюм! Чистый изюм! Высшее образование -- только спецпошив! По парашюту на каждую грудь!..
   -- Где она?
   Оранжевые тела замелькали перед санькиными глазами. Девицы упорно стояли на головах, и когда они разбрасывали в стороны руки или ноги, он удивлялся, почему они не падали при съемке.
   -- Вот, -- радостно ткнул пальцем человечек с косой на пышку с игривым бананом во рту.
   -- У-у-у! -- взвыл Букаха. -- Заказывай! Срочно! Чтоб к вечеру была! Но со всеми справками!
   -- Хозяин, какие вопросы?! Все, как положено! Тест на СПИД, кровь, анализы и прочее...
   -- Во-во! Чтоб как в лагерном лазарете -- чистота!
   -- А гостям?
   -- Это ты сам. Выбери шесть штук. По своему вкусу. Если кто-то из гостей не явится, одна в резерве побудет. Врубился?.. Вечером чтоб у меня были.
   -- Мы их бортом. Из Москвы.
   -- Вот и хорошо.
   -- Я могу идти?
   -- А дождь не помешает? -- повернулся к окну Букаха.
   Санька тоже удивленно посмотрел на стекла, обрамленные красными, собранными в складки шторами, и только теперь увидел капли. Окна в кабинете, скорее всего, были вакуумные. Дождь шел беззвучно, будто это и не дождь был, а просто плакали по ком-то стекла.
   По пути к дому, расположенному на взгорке, всего метрах в двухстах от берега, Санька заметил, что небо над морем потемнело, насупилось. Но солнце светило с прежней южной яростью, и он не поверил, что в этих широтах вообще возможен дождь.
   -- Грозы хоть нет? -- задал вопрос Букаха и, легко выпрыгнув из кресла, сам пошел за ответом к окну.
   Он оказался чуть выше ростом, чем предполагал Санька, настолько выше, чтобы не ощущаться карликом. Подоконник был сделан непривычно низко. Он легко оперся о него узкими ладошками и со вздохом оценил ливень:
   -- Как в вологодской глуши. Обложной.
   В словах сквозила неизбывная тоска, и Санька решил, что либо самый большой срок, либо последний Букаха отбывал именно в тех краях. Уловив испуг на лице телохранителя, он тоже встал с драгоценного стула и прошел к окну. Между ним и хозяином города остался всего метр дистанции. И только теперь, вблизи, Санька уловил хриплое чахоточное дыхание Букахи и увидел, как ощутимо пульсировала вена на его тощей шее. Вену будто дергали из-под ворота за нитку.
   -- А ты откуда родом? -- не отрывая глаз от окна, спросил Букаха.
   -- Кузбасс. Город Анжеро-Судженск.
   -- Папаша кем был?
   -- Шахтер. В шахте завалило.
   -- Не помнишь его?
   -- Нет.
   -- А мать?
   -- Умерла... Давно уже...
   -- Так ты в детдоме был? -- повернул к нему лицо Букаха.
   -- Да. В детдоме.
   -- Как я.
   Лицо не смягчилось. Оно по-прежнему оставалось медно-морщинистым, но в голосе появилось что-то такое, что Санька еще не слышал. Наверное, после слов Букахи нужно было что-нибудь сказать. Или спросить о том, где именно жил в детдоме нынешний босс Приморска. Но больше всего Саньке хотелось выбежать под дождь, смыть с себя все, что налипло за эти бешеные дни, и бежать, бежать, бежать, пока не появится вдали серое здание железнодорожного вокзала. Ему казалось, что только оно способно спасти его и увезти из Приморска в душном пыльном вагоне. Аэровокзал такого ощущения не оставлял. Наверное, потому, что все плохое у них началось именно с аэровокзала.
   Из окна, расположенного на третьем этаже краснокирпичного дома-замка, вобравшего в себя и ампир, и барокко, и модерн, и даже псевдомарокканский стиль, хорошо был виден серый, плотно усыпанный галькой берег, ровная лента асфальтовой дорожки, деревья вдоль нее, а под одним из них, похожим на каштан, стоял человек с раскрытым черным зонтом и пялился на дом. Когда Санька, заметив его, попытался рассмотреть с расстояния трехсот метров его лицо, человек обернулся к берегу и плотнее запахнул на груди куртку-ветровку.
   -- С грозой, -- определил по безмолвному проблеску молнии за окном Букаха. -- Запроси аэропорт, принимают они борты или нет.
   -- Будет сделано, -- ментолом дохнул в ухо Саньке человечек, и тут же наступила тишина.
   То ли человечек ее порождал, то ли она сама появилась из нежелания замечать его.
   Стоящий под зонтом парень повернулся к дому и, неожиданно согнувшись, шагнул задом между стволов. И сразу на асфальтовой дорожке стало безлюдно и неуютно.
   -- Значит, ты в конкурсе дрыгаешься, -- под нос пробурчал Букаха. -Прямо "Евровидение"! Мне уже корефаны с Кавказа звонили.
   Просили за одного своего. Я сказал, что конкурс -- не моя фишка.
   Не мне выпала, не я и банк снимать буду...
   -- Извиняюсь, -- ожила тишина.
   Она снова пахла ментолом.
   -- Не принимает?
   -- Абсолютно точно!
   -- Тогда обзвони людей, что мероприятие переносится на завтрашний
   вечер. А девочек все равно первым бортом сюда. Врубился?
   Тишина издала звук, похожий и на стон, и на вздох, и на всхлип.
   Ментол сразу рассосался, и Саньке тоже захотелось уйти. Конечно,
   так незаметно он не мог это сделать, но находиться в кабинете приморского босса больше не имело смысла. Что хотел -- не узнал. Что не хотел -- узнал. И ничего не изменилось. А может, изменилось, но какой в этом был толк?
   -- Мне бы надо идти, -- напомнил о себе Санька.
   -- Значит, гундишь, "Воробышек"... Вот что: завтра в двадцать три ноль-ноль со всей группой чтоб были у меня. Поиграете моим гостям. Фраера из местных кабаков у меня уже в печенках сидят. Они ничего, кроме Шуфутинского и Газманова не знают. И лабают хреновей, чем кореша на зоне...
   -- Я же, извините, говорил.
   -- Что говорил?
   -- Нам аппаратуру переломали.
   -- Напиши чего надо. Из Москвы привезут. Вместе с девками. Понравится, как играете, насовсем подарю. Я все равно кроме как на зубах ни на чем лабать не могу. А ты? -- повернулся Букаха к телохранителю.
   Тот упорно сверлил глазами санькины загорелые кисти. Через полчаса на них должна была появиться от взгляда краснота.
   -- Что? -- не понял телохранитель.
   -- Там, на столе, отрывные листки, -- показал Саньке Букаха. -Накалякай, чего надо... Не стесняйся. Перевальное -- моя зона. Раз кто набузил, значит, он и меня обидел.
   Совсем не веря в барский жест, Санька подошел к столу, написал лучшие из тех, какие знал, марки аппаратуры, включая последнюю цифровую модель радиомикрофона, подумал и в конце приписал: "Соло-гитара "Гибсон".
   Глава восемнадцатая
   СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР
   Жеребьевка проходила мрачно. Над концертным залом, над столом жюри, над еле-еле заполненными двумя рядами соискателей висело плохое предчувствие. Несмотря на покушение на Буйноса, конкурс не отменили, но все ощущали себя так, будто их намеренно обманывают, а на самом деле к концу жеребьевки объявят, что "Голос моря" не состоится. Никто не разговаривал, никто не реагировал на вытянутый первый или тринадцатый номер. Все конкурсанты будто бы выискивали в круглом, как аквариум, стеклянном барабане не просто порядковые номера, а те, по которым их будут расстреливать.
   -- "Вест-севенти", Калининград, -- тихо объявила Нина, и в этот момент в двери появился Андрей.
   Санька привстал на кресле, чтобы он его увидел, и Покаровская, председатель жюри, строго потребовала:
   -- Идите вытягивайте.
   -- Я не из "Вест-севенти", -- ответил Санька.
   -- А где ж они?
   У певицы было лицо давно не спавшего человека. Даже густой слой макияжа не спасал от этого ощущения. Видимо, она знала об этом и постоянно смотрела вбок. Люди в профиль почему-то выглядят менее усталыми, чем в фас.
   -- Они утром уехали, -- пояснил кто-то из конкурсантов. -Самолетом...
   -- Привет, -- сел рядом Андрей.
   -- До нас еще далеко, -- вдавил себя в кресло Санька.
   Почему-то хотелось сесть еще ниже, чтобы уже никто никогда его не замечал.
   -- Мужики решили уезжать, -- шепотом прохрипел Андрей.
   -- Они в Перевальном?
   -- Да. Пакуются.
   -- Мне обещали найти гитариста, -- грустно произнес Санька.
   -- Глухой номер. Местные больше трех аккордов не знают. Посидим в Москве, покумекаем. Может, какому-нибудь продюсеру в рабство продадимся. И то спокойнее будет, чем в этом пекле вариться...
   -- Дождь закончился?
   У Андрея сухим был низ брюк. Зонт, торчащий из-под мышки, походил на палку сырокопченой колбасы.
   -- Я под него не попал. В автобусе ехал -- был. А потом -- нет. А
   ты где мотался?
   -- Аппаратуру выбивал.
   -- Не гони.
   Чуть громче обычного Нина объявила:
   -- Группа "Молчать", Москва.
   -- Следующие -- мы, -- напомнил Санька.
   -- Я не пойду.
   Андрей сидел, набычившись, и смотрел на Покаровскую с таким видом, будто силился понять, как эта размалеванная кошка сумела стать звездой в восьмидесятые годы.
   На сцену вразвалочку, будто матрос после длительного плавания, выбрался худенький парень. Он был одет подчеркнуто небрежно: драные китайские кеды, коричневые брюки от школьной формы времен застоя, свитер глупейшей сине-желтой расцветки в плотных пятнах кетчупа и чернил. По левой скуле парня, вплоть до шеи, тянулся узенький рыженький висок, а правая была выбрита сантиметра на три выше уха. Перед глазами у него болталась длиннющая прядь волос, выкрашенных в едко-зеленый, почти лимонный цвет, а к правой ноздре пришпилена канцелярская кнопка.