Ильин Андрей. Настоящий полковник

   Отпечатки пальцев полковника в отставке Зубанова.
   — Подняться к тебе можно? — спросил полковник по телефону.
   — Лучше я спущусь.
   — Отчего так?
   — Я не исключаю, что милиция понавтыкала здесь «жучков».
   — А у тебя?
   — У себя я все проверил. У меня все чисто. А вот за остальные помещения не поручусь.
   — Ладно, у меня — так у меня. Через полчаса Зубанов развинтил входной люк и впустил в свое убежище бывшего своего зама.
   — Тихо у тебя тут.
   — Как в могиле?
   — Как в танке!
   — Ладно, давай рассказывай, что там у тебя случилось? На поверхности.
   — Приехали. Сунули в нос ордер. Учинили шмон. С собаками и простукиванием стен.
   — Что-нибудь нашли?
   — Что искали — нет.
   — А что не искали?
   — Так, по мелочи. Гранаты, пару незарегистрированных пулеметов. Грозились привлечь за незаконное хранение оружия.
   — Сказал, что нашел?
   — Ну да. Как раз сегодня утром, когда прогуливал собаку. Чтобы не рисковать — спрятал в оружейку. Пошел звонить в милицию, а тут она сама явилась.
   — Гранаты — это серьезно. Можешь не отбрехаться. Теперь Хозяина нет, защищать некому.
   — Хомут всегда найдется. Была бы шея.
   — Не понял! Новая крыша нашлась?
   — Так точно.
   — Что же ты раньше молчал?
   — Так она только сегодня нашлась Вернее, сегодня все окончательно решилось.
   — Кто?
   "Замок» молчал.
   — Не хочешь говорить?
   — Не могу говорить. Коммерческая тайна.
   — Даже от меня?
   — От всех. Хозяин сказал, что если что — голову свернет. Причем не одному только мне.
   — Пугает?
   — Нет. Этот — свернет.
   Покоробила полковника скрытность бывшего зама. Хотя, с другой стороны, и он в бытность свою его начальником тоже всего ему не рассказывал Нормальная практика людей, воспитанных в недрах спецслужб. Все должен знать только один человек. Остальные лишь плохо состыкуемые частности. Только так можно сохранить тайну готовящейся операции. И сохранить участвующих в ней людей.
   — Добро, тайна — так тайна.
   — Извини, Степаныч. Действительно не могу. Ты под милицией, как под дамокловым мечом, ходишь. Нельзя тебе лишнего знать. Опасно. И нам опасно. И тебе.
   Зубанов согласно кивнул. Прав «замок». И действует так же, как действовал бы в его положении сам полковник. Хотя это и обидно.
   — Ладно — замяли. Что там с моим делом?
   — Стараемся. Ищем подходы к следствию. Пока безуспешно.
   — Проработай старые каналы.
   — Нет старых каналов.
   — Как так нет?
   — Так и нет. Отказались от сотрудничества.
   — Смерти Хозяина испугались?
   — Похоже на то. Испугались. И решили переждать.
   — Ищи новых.
   — Ищу.
   — Что с документами?
   — Если липу — можно хоть завтра, В неограниченных количествах. Если натуральные — надо ждать.
   — Как долго?
   — Может, день. Может, неделю.
   — Ладно, неделю подожду. Если на прогулки выпускать будешь. Зекам прогулки положены.
   — Какой разговор! Почистим помещения — и милости просим.
   — Чисти. А то я тут как в берлоге. Скоро от ничегонеделанья в спячку впаду.
   — Два, максимум три дня!
   — Чего так долго?
   — Новая метла по-новому метет. Так метет, что продыху нет. Но мы постараемся… "Замок» ушел. Полковник остался. Заключенным в камере-одиночке повышенного комфорта.

Глава 29

   — Да, — сказал «замок», приблизив телефонную трубку к губам. — Нет.
   — Уверен?
   — Абсолютно. Он там как в танке. С заваренными люками.
   — Наверх его выпускаешь?
   — Редко. А теперь совсем перестану.
   — Смотри. Головой отвечаешь!
   — Знаю. Некуда ему оттуда деться. В ящике он. Зарытом на глубине десяти метров. Который сам же и построил.
   — Как ты считаешь, он не догадывается?
   — Нет. Он не может догадаться. Его изоляция аргументирована поиском его милицией.
   — А не может он попытаться бежать? Или что-нибудь сделать с собой?
   — Вряд ли. Раз он ничего не знает, значит, у него нет причин ни для побега, ни для самоубийства. И нет возможностей. Мы на всякий случай изъяли все опасные предметы. Даже десертные ножи.
   — Ладно, будем считать, что ты знаешь, что делаешь.
   — Знаю…
 
   Неладное полковник Зубанов почуял, когда ему отключили электроплиту и стали кормить готовой пищей. Приносимой три раза в день одним из бойцов.
   — Здравия желаю, Григорий Степанович.
   — Ты чего официантствуешь? — по-простому удивился полковник. — Я бы и сам мог готовить. Чай, не барин.
   — Не получится готовить. У нас кабель, который на кухню идет, перегорел.
   — Когда?
   — Прошлой ночью.
   — Чего так?
   — А кто его знает? Похоже, короткое замыкание.
   — Давно бы времянку перебросили.
   — Времянку нельзя. Не положено. Двери не закроются. Надо новый кабель тянуть. Но вы не думайте, мы вам питание наладим лучше прежнего. Вот.
   Боец поставил на стол судки и поднос, заполненный аэрофлотскими упаковками с хлебом, маслом, колбасой и прочими одноразовыми закусками.
   — Здесь суп. Здесь салат. Здесь второе.
   — А есть чем?
   — Как чем? Ложкой и вилкой.
   — И где они?
   — Да вот же. В целлофане. Одноразовые. Ложка, вилка и нож действительно были одноразовыми. Пластмассовыми.
   — Ну вы даете!
   — Культура.
   Какая к черту культура?! Пластмассовые ножи — культура?
   — Слушай, а простую ложку и нож нельзя?
   — Почему нельзя? Можно. Я в следующий раз принесу.
   Но в следующий раз нож не принесли. И в следующий тоже.
   Теперь полковник по-другому взглянул на окружающую его обстановку. Например, на отсутствующее, которое раньше было, зеркало. На электрическую, вместо обыкновенной, бритву. На… В общем, на полное отсутствие пригодных для нападения и обороны предметов.
   И выходит, что его либо по причине большой к нему любви оберегают от случайных порезов, либо… Либо изолируют в этом бетонном мешке.
   Похоже, что изолируют.
   Из чего следует, что они… Что его бывшие соратники преследуют какие-то свои интересы. Потому что не сдают милиции и… не выдают металлические ножи.
   Почему не сдают? И почему не выдают?
   Почему?..
   Зубанов поднял трубку.
   — Привет, «замок».
   — Здравствуй, полковник.
   — Надо встретиться.
   — Претензии к содержанию?
   — К отношению. Вас — ко мне. И к отсутствию столовых ножей. Я жду тебя.
   — Хорошо. Буду.
   "Замок» прибыл через пять минут.
   — Сдали меня? — в лоб спросил полковник.
   — Пока — предоставили убежище.
   — Для последующей сдачи?
   — Может быть, и так.
   — Инициатива твоя?
   — Нет. Нового Хозяина.
   — Я-то каким боком его задел?
   — Не знаю.
   — Почему сразу не сдал?
   — Пытаюсь торговаться.
   — Успешно?
   — Нет. Проторговался вчистую.
   — Меня проторговал?
   — Тебя.
   Зубанов замолчал.
   — Другого выхода не было. Вопрос стоит так, что или ты, или все.
   — Что теряют все?
   — Работу. Квартиры. Некоторые свободу.
   — За незаконное хранение оружия?
   — Да. И еще за пособничество особо опасному преступнику.
   — Мне?
   — Тебе.
   — Ты считаешь, что убил я?
   — Не знаю.
   — Значит, считаешь, что я — На винтовке были твои отпечатки пальцев.
   — Не все ли равно? Раньше тоже случались мертвецы. Но раньше мертвецы не вставали между нами.
   — Здесь дело особое. Этот мертвец не наш. Этот мертвец твой. Личный.
   — А если я не убивал?
   — Все равно. Теперь изменить ничего невозможно. Или в тюрьму идешь ты. Или все мы. Нас прижали в угол.
   — Тогда лучше я.
   — Мы решили так же.
   — Когда?
   — Через два дня. Дольше я тянуть не могу.
   — Иного выхода нет?
   — Есть.
   "Замок» вытянул из кобуры пистолет. Вытащил из него обойму. И выщелкнул из обоймы все патроны. Кроме одного. Загнал обойму обратно в пистолет и протянул его рукоятью вперед полковнику.
   — Все, что могу.
   Зубанов взял пистолет, секунду подумал и, передернув затвор, дослал патрон в ствол.
   "Замок» не дрогнул. «Замок» смотрел на полковника и на пистолет и не пытался уйти с траектории возможного выстрела.
   Но выстрела не последовало. Ни в ту, ни в другую сторону.
   — На. Забери, — сказал Зубанов. — Стреляться я не буду. Потому что слишком многие этого хотят. «Замок» принял пистолет и сунул его в карман.
   — Извини, командир.
   "Замок» не был предателем. Был военным диверсантом, который ради сохранения целого был научен и умел жертвовать частным. Например, ради спасения боевой группы жертвовать отдельными бойцами. Или даже командиром. В боевых или приближенных к ним условиях.
   Сложившиеся условия были почти боевыми. Хозяина убили. Причем не исключено, что убил бывший начальник его охраны и непосредственный командир «замка», полковник Зубанов. Потому что имел к тому основания, не имел алиби и оставил на затворной части винтовки отпечатки своих пальцев.
   Само по себе убийство «замка» трогало мало. Трогало то, что полковник не согласовал с ними свои планы. И тем подставил под удар личный состав Вначале выстрелом. Потом побегом.
   Но даже если предположить, что полковник не виноват, что он никого не убивал, все равно он остался в одиночестве и остался в стороне. И значит, сдавать следовало его, сохраняя личный состав. И сохраняя нового командира. То есть себя.
   Такое решение было наиболее целесообразным в сложившейся ситуации. И значит, единственно верным!
   — Прощай, командир!
   — Будь здоров!
   Зубанов тоже не считал своего бывшего зама предателем. Потому что в аналогичных условиях поступил бы точно так же. Точно так же, как тот поступил с ним…

Глава 30

   Полковник лежал на койке и подводил итог своей жизнедеятельности. Печальный итог. Потеря службы. Теперь вот потеря работы. В самом скором времени — свободы. И самая страшная потеря — потеря друзей. Бывших своих сослуживцев.
   Он снова остался один. На этот раз — совершенно один! Без работы, семьи, близких ему людей. Но самое главное — без иллюзий. И значит, без перспектив.
   Зря он не взял предложенный «замком» пистолет.
   А может, не зря.
   Он проиграл свой бой. Но он не капитулировал. Не сдался на милость победителя. Потому что никогда не сдавался.
   Он, конечно, проиграл, но еще не убит. И значит, может попытаться чуть дороже, чем ему предложили, продать свою жизнь.
   Да — он один! И в этом его слабость. Но и сила. Одному терять нечего. Кроме жизни. Которая при нынешнем раскладе не в счет.
   Полковник внимательно огляделся по сторонам. Более внимательно, чем раньше. Он искал средства защиты. Искал оружие, пригодное для боя.
   Например, кровать… Кровать вбетонирована в пол, но у нее есть каркас. Металлический каркас. Который можно попытаться разломать на отдельные отрезки, получив увесистые металлические дубинки. У стульев можно выломать ножки… Полковник сбросил с кровати матрас.
   — От сволочи!
   Кровать была нестандартная. Сваренная из массивных уголков, между которыми были растянуты пружины, Такую кровать разобрать было невозможно. Но можно было выдернуть из сетки соединяющую пружины проволоку.
   Полковник несколько раз сильно в месте соединения пружин ударил ногой по сетке. Проволочные дужки разогнулись и свободно повисли. Зубанов освободил их, расправил по всей длине, одну из сторон согнул кольцом и обмотал плотными слоями ткани. Другую — заострил. Получились небольшие, наподобие шила, заточки.
   Теперь он был относительно вооружен. Причем не только кроватной проволокой и ножками стульев. Но еще готовностью драться. Готовностью убивать. И умирать. Именно этим, а не заточенной о металлическое ребро кровати проволокой он был опасен.
   Встать за дверью, ведущей в туалет, дождаться, когда они откроют дверь, или самому распахнуть ее, заклинить стулом в полуоткрытом положении и, пропуская противников по одному, бить их в не защищенные бронежилетом части тела. Бить в лицо. И в горло.
   А еще лучше вырубить свет и затаиться левее дверного проема… Полковник много раз отрепетировал будущий бой. Он вставал за дверь, приоткрывал ее, засовывал между ней и стеной стул и бил воображаемого противника в воображаемое горло заточкой.
   Снова вставал и снова бил!
   Потом выключал свет и, передвигаясь в полной темноте, снова бил! На ощупь Заранее до сантиметра выверив свое местоположение и траектории ударов. И точно представляя, где может быть лицо открывшего дверь врага.
   И этим умением драться в полной темноте он был тоже сильнее противника.
   Он был сильнее противника по многим пунктам. Но победить не мог. В принципе не мог. Потому что был один против многих. И был не в открытом на четыре стороны поле, а в замкнутом, с единственным выходом помещении. Он мог убить одного, двух, трех врагов. Мог даже четырех! Но пятый должен был убить его. Хотя бы потому, что заточка против пистолета не оружие.
   Из этого бетонного мешка полковнику выхода не было.
   Он это знал и был к этому готов.
   Ночью, в конце вторых суток, зазвонил телефон.
   — Да!
   — Это я, полковник.
   — Я понял. Когда?
   — Теперь.
   — Значит, уже приехали?
   — Приехали. Через десять минут они будут у тебя.
   — Спасибо, что предупредил.
   — Я могу что-то для тебя сделать?
   — Можешь. Прикончи легавых и брось мне вниз их головы.
   — Нет. Этого не могу. Если что-нибудь попроще… — Тогда — спасибо. Все, что ты мог сделать, ты уже сделал.
   — Последнее слово.
   — Говори.
   — Прости, полковник.
   — Бог простит.
   Трубка зазвучала гудками.
   Зубанов подошел к двери. Открыл ее. И, с корнем вырвав провод, бросил в темный коридор телефон. За ним, один за другим, стулья. Матрас. Телевизор. И все, что попало под руку.
   Он загромождал подходы к двери, лишая превосходящие силы противника маневра. Об эти стулья и телевизоры его враги должны были спотыкаться, должны были падать, должны были мешать друг другу. Этот бытовой хлам выполнял функции противотанковых ежей, защищающих танкоопасные направления.
   Ладно, пусть идут. А там посмотрим, кто кого. И кто — скольких.
   Полковник подтащил к двери, прислонил к стене ножки стульев, сложил в нагрудный карман ручками вверх заточки. Три — две остриями вверх и вниз и одну между пальцев вперед — зажал в кулак правой руки.
   Еще раз осмотрел поле скорого боя и выключил свет.
   Теперь он был готов к отражению атаки. Теперь он… В конце тоннеля замелькал свет. Послышались невнятные голоса. Полковник бесшумно прикрыл дверь. Прикрыл, а не закрыл, чтобы иметь возможность мгновенно ее распахнуть. И, стараясь дышать как можно тише, затаился.
   Мелькающие в лучах фонариков фигуры приближались к двери. Их голоса слышались уже рядом. Полковник приподнял и напряг правую руку.
   Ну давайте, давайте..
   Идущий впереди человек, запутавшись ногами в разбросанном мусоре, выматерился.
   — Он здесь вещи разбросал. Чтоб мы ноги перелома™.
   Сделал последний шаг, остановился. В двух метрах от двери, за которой затаился полковник.
   — Давайте!
   Сзади ему передали длинный, с приваренным на конце кольцом шест. Он продвинул его дальше и ткнул им в дверь. Недостаточно сильно ткнул, потому что шест, лязгнув, соскользнул с металла двери.
   "Что это за звук? — насторожился полковник. — Железо — по железу! Они пытаются открыть дверь! Пытаются не руками, багром. Или чем-то похожим на багор».
   Лязг повторился.
   Они не будут протискиваться в узкую щель между дверью и стеной. Не будут подставляться под его заточки. Они откроют дверь багром, оставшись в двух-трех метрах от нее. Они поняли, что он будет ждать их. Что будет сопротивляться. Они догадались… Теперь их не достать! Если только… Если только не броситься вперед, как только дверь откроется.
   Конец шеста, попав в какое-то углубление, прочно уперся в дверь. Человек навалился на шест. Ему помогли. Дверь стала медленно открываться.
   Вот! Сейчас!
   — Включайте.
   В коридоре ярко вспыхнула электрическая, подтянутая из гаража, мощная лампа. Полковник зажмурился.
   «Все, конец! — мгновенно подумал он. — Ослепили и теперь пристрелят! Но можно успеть прихватить с собой…»
   Он, выставив перед собой заточку, бросился вперед, но дверь была открыта недостаточно широко. Дверь придерживали снаружи.
   — Не дури, полковник! — сказал чей-то голос. Свет метнулся в сторону и перестал бить в глаза. Теперь лампа освещала наступающих. Зачем наступающих?! Если надо — его! Полковник сместился в сторону, чтобы можно было увидеть все пространство коридора. И увидел… Увидел напряженно замершие вдоль стен фигуры. Очень знакомые фигуры. Безнадежно знакомые фигуры.
   Перед дверью стояли его бойцы. Оружия в их руках видно не было.
   — Вы?..
   Полковник опустил руки. Заточки глухо ударились о бетонный пол. Продавать свою жизнь за жизнь своих бывших друзей он не мог.
   — Как же вы?..
   Бойцы молчали, плотно прижимаясь спинами к стенам коридора. Они пропускали своего бывшего командира. И отворачивали лица от лица бывшего командира.
   Полковник прошел по коридору. Полубоком, стараясь не задевать телом бойцов.
 
   — Извини, командир… За ними с развернутыми от бедра автоматами стояли облаченные в бронежилеты и каски с забралами омоновцы.
   — Руки! Руки за голову! — разом заорали они, потрясая «АКСами». — Быстро! Стрелять будем!
   — Здесь? Где кругом стены? — тихо спросил полковник.
   — Молчать!
   Омоновцы прыгнули, ударом ног в пах свалили Зубанова на землю, сели сверху, завернули, защелкнули в наручники руки.
   — Вы поаккуратней! — крикнули из полумрака зубановские бойцы.
   — Чего-чего?
   — Руками не машите! А то… — Что — а то?
   Омоновцы, вошедшие в раж, перешагнули поверженное тело и надвинулись на огрызающихся бойцов.
   — Чего — а то? Договаривайте, не бойтесь.
   — Вас, что ли?
   — Нас!
   — Вас пусть алкаши боятся! Которые вам по силам.
   — Чего?!
   — Ты своей железкой поосторожней маши. А то не дай бог стрельнешь. В себя.
   — Чего-чего!!
   Вышедший вперед омоновец замахнулся автоматом, пытаясь достать обидчика прикладом. Но тот достал раньше. Ногой в коленную чашечку.
   Омоновец охнул и согнулся пополам. Боец перехватил автомат и сильно толкнул обезвреженного противника назад. Омоновец упал на придвинувшихся милиционеров.
   — Полундра!
   Овладевший автоматом боец не стал продолжать драку, он вдруг быстро и неожиданно опустился, встал на четвереньки, сильно упершись в землю руками и ногами. Сзади на него один за другим напрыгнули его товарищи и, оттолкнувшись ногами от спины, свалились сверху на омоновцев, обрушивая весом своих тел всю цепь.
   Стрелять в этой ситуации было безнадежно. И драться тоже. Тяжелая амуниция омоновцев не позволяла им по-настоящему развернуться. И не позволяла бойцам Зубанова бить их по мордам. Бойцы били кулаками туда, где не было бронежилетов. Докуда они не доставали. Уж лучше бы этих бронежилетов не было вовсе!
   — На!
   — Получай!
   — Мент поганый!
   — Ах, ты так!..
   Потасовка длилась недолго. От выхода, перекрывая крики дерущихся, оглушительно простучал автомат. Пули, соскребая с потолка каменную крошку, ушли в открытую дверь убежища.
   — Всем замереть!
   — Ты что творишь? Ты же своих зацепишь!
   — Брось, дурак, пушку!
   — Петро! Работай автоматчика!
   — Счас я его!
   — Не двигаться! Пристрелю всех, кто шевельнется!!
   — Это мы еще посмотрим!
   Бойцы вздернули к потолку сжимающих низ бронежилетов омоновцев. Прикрылись ими, как щитом.
   — Давай, стреляй!
   — Всем лежать!
   Ополоумевший милиционер послал короткую очередь в пол. Срикошетившие пули ударили в потолок и снова в пол. Сзади кто-то сдавленно охнул.
   — Ах ты гад!..
   Клацнул затвор трофейного автомата.
   — Счас я его!..
   Два пальца плотно обжали железо спусковых крючков. Еще мгновенье… — Отставить! — перекрыл шум голос Зубанова. — Отставить! Всем!!
   Бойцы, повинуясь хорошо знакомому им командирскому гласу, замерли.
   — Прекратить драку! Их больше. Там, в гараже И в городе. Их все равно больше! Бойцы замешкались.
   — Он верно говорит Их больше. Со всеми не совладать.
   Бойцы оставили омоновцев.
   — Ладно, банкуйте.
   Встали, отступили на исходные позиции, поддерживая за руки пострадавших в драке товарищей.
   Омоновцы на четвереньках, матерясь и придерживая пострадавшие в драке места, потянулись к выходу в гараж. Навстречу им, размахивая оружием, бежало многочисленное подкрепление.
   — Вы что? Что у вас?
   Омоновцы лишь матерились и мотали касками.
   — Кто это вас? Кто? Они? Они?!! Подкрепление рванулось вперед.
   — Ну все!
   — Не надо. С ними, — тихо крикнули омоновцы. Бойцы Зубанова, прикрыв собой раненых, приготовились к отражению атаки Но милиционеры увидели два направленных в их глаза трофейных автомата И увидели на все готовые лица Главное — лица!
   — Отдайте автоматы.
   — Нате — возьмите.
   Милиционеры нерешительно переглядывались и переминались с ноги на ногу. Запал атаки в них иссяк, и теперь они уж точно не хотели лезть под пули.
   — Да хрен с ними! Куда им отсюда деваться, — махнули рукой милиционеры.
   — Бери этого. И пошли.
   Подхватили под мышки полковника и потащили к выходу.
   Вытолкнули в гараж, на руки заполнивших помещение милиционеров.
   — Ну что там?
   — Психи там. С автоматами.
   — А что же вы их не обезоружили?
   — Поди обезоружь. А мы поглядим. К милиционерам протиснулся какой-то гражданский чин.
   — Что у вас там происходит?
   — Гранаты нужны. Слезоточивые. Без гранат туда лучше не соваться. Они точно с придурью… Что ответил гражданский, Зубанов не слышал. Его, раздвигая толпу толкущихся без толку милиционеров, выволокли во двор и впихнули в машину. Почему-то в автобус.
   — Кого еще ждем? — спросил водитель.
   — Никого не ждем. Все здесь. Поехали.
   Автобус выехал из ворот. Но свернул почему-то не в город. Свернул в противоположную сторону.
   Зачем?
   Пересек два перекрестка и въехал во двор строящегося здания.
   — Здесь притормози.
   — Где?
   — Да хоть где.
   Автобус замер.
   Бывшие в салоне пассажиры встали и задернули шторки на окнах.
   — Узнаешь?
   Полковник всмотрелся в лица. И верно, знакомые лица.
   — А это узнаешь?
   Мужчина приподнял рукав и продемонстрировал круговой по запястью бинт.
   — Узнаешь, гад?
   Мужчина придвинулся ближе.
   — Да вы что, мужики, я же поскользнулся. Я же не специально.
   — И кусался не специально?
   — Ну да! Испугался сильно. И сдуру… — Вот гад! — восхитился кто-то.
   — Не специально, говоришь? — тихо спросил травмированный наручниками оперативник. — А я — специально!
   И от души ударил полковника в челюсть.
   Стоять на ногах полковник не стал. Упал от греха подальше. Бить его, лежащего в узком проходе между кресел, было затруднительно.
   Но очень хотелось.
   — Пусти меня. Меня пусти!
   — Да отойди ты в сторону, а то я не достаю!
   — Сдвинься! Сдвинься, чтоб тебя!..
   Оперативники, мешая друг другу, бестолково суетились подле лежащего тела. Прыгали с сиденья на сиденье. Тыкали куда-то вниз кулаками.
   — Ну дайте же мне!
   Несколько ударов достигли цели.
   — На!
   На!
   На!..
   — Все, хватит. А то вы его прикончите.
   — И поделом бы!
   — Все, я сказал. Все! Отлипните от него! Оперативники расступились, подняли полковника и швырнули на сиденье. И швырнули ему на ноги какую-то пропахшую машинным маслом тряпку:
   — На, утрись!
   Полковник провел тряпкой по окровавленному лицу.
   — Вы еще будете? Или все?
   — А тебе еще хочется?
   — Нет. Мне достаточно.
   — Тогда молчи!
   — Молчу!
   Полковник дружелюбно улыбнулся разбитыми губами. По-настоящему дружелюбно, потому что легко отделался, если учитывать обстоятельства его недавнего побега.
   — Вы с ним закончили? — спросил водитель.
   — Закончили. Можешь заводить. Автобус вырулил со двора на улицу.
   — В управление?
   — Туда.
   Оперативники поправляли одежду, стирали платками с кулаков и обуви кровь, оглядывались на побитого полковника.
   — Это чтоб тебе впредь бегать неповадно было! — сказали они.
   — Да я не бегал!
   — Ну тогда, значит, мы — не били. Автобус въехал во двор горотдела милиции. Развернулся, сдал к воротам КПЗ. Гуднул. Из будки вышел милиционер.
   — Чего вам?
   — Привет, Михалыч! Давай открывай свою богадельню. Мы тебе клиента привезли. Старого.
   Михалыч подошел к автобусу, поднялся в салон.
   — Ну-у! — обрадовался он, узнав лицо беглого подследственного. — Отбегался, родимый.
   Спустился со ступенек, распахнул ворота.
   — Проезжай!
   Автобус втиснулся в узкое пространство внутреннего дворика.
   — Выходи! Полковник вышел.
   — Руки за спину! Сцепил руки за спиной.
   — Теперь ступай! Знаешь куда?
   — Помню.
   Полковник поднялся по ступенькам на крыльцо, шагнул в предупредительно открытую дверь. Из которой, несколько дней назад, он думал, ушел навсегда.
   Не ушел.
   Не смог.
   Не получилось…

Глава 31

   И снова.
   — Где ты был с одиннадцати до трех часов дня двенадцатого числа? Где?
   — В парке.
   — Что ты делал в парке?
   — Отдыхал.
   — Кто может подтвердить, что с одиннадцати до трех дня ты был в парке?
   — Все, кто был в парке.