Ильин Андрей. Настоящий полковник

   — Мы без него не уйдем, — твердо сказал майор.
   — Я буду вынужден применить силу! Бойцы заулыбались.
   — Я прошу вас выйти. Без осложнений.
   — А я прошу выдать Зубанова. Тоже без осложнений.
   — Дежурный!
   — Я!
   — Вызови сюда наряд.
   — Не надо! — сказал генерал. — Не надо действовать с позиций силы.
   В дежурку вошли три милиционера. С дубинками. И автоматами.
   — Выведите их, — приказал зам. — Если будут оказывать сопротивление — разрешаю использовать силу. И хотел уйти — Ну-ка, пошли отсюда! Быстро!
   — Остановите их, — попросил генерал.
   — Закройся! — прикрикнул милиционер и попытался ткнуть дубинкой генерала в грудь.
   Тот, резко выбросив руку, перехватил ее и дернул на себя. Но дубинка была прикреплена к руке милиционера темляком, и тот упал. На пол.
   — Ах ты, гнида!
   Другой милиционер бросился вперед и тоже упал. Потому что споткнулся.
   — Стоять! — заорал третий, сдергивая с плеча автомат.
   — Уберите их! — крикнул генерал.
   Но зам его не услышал, хотя был в трех метрах.
   И милиционеры не услышали, потому что жаждали реванша.
   Из коридора, привлеченные шумом, выскочили еще несколько милиционеров.
   — Что здесь происходит?
   — Сапоги борзеют.
   — Ну-ка, дай сюда дубинку!
   Бойцы выдвинулись вперед. Против нескольких наступавших милиционеров.
   — Ну сейчас!..
   Милиционеры бросились вперед. Бойцы в несколько приемов отбросили наступавших. Один, зажимая голень, запрыгал на одной ноге.
   — Все сюда! — азартно закричал дежурный в микрофон громкой трансляции. — Наших бьют!
   В вестибюль выскочило еще несколько милиционеров. Потеснили военных, навесили им несколько крепких и обидных затрещин. Зажали в угол.
   — Работаем полный контакт! — тихо приказал майор, бывший на самом деле капитаном. Командиром разведроты.
   — А-а! — разом гаркнули, беря противника на горло, бойцы. И генерал гаркнул. Потому что в драке генералов нет. В драке есть только бойцы.
   Бросились вперед, разбрасывая жесткие, разящие удары.
   — Ой! Ай! Ты что делаешь, гад! — закричали, запричитали поверженные милиционеры. — Ты чего дерешься?
   Слабы были милиционеры, привыкшие драться дубинками с безоружным гражданским населением, против натасканных на драку разведчиков. Не знали они настоящей рукопашки. Которая не на жизнь, а на смерть. На чужую смерть. Или, может быть, на свою. Но все равно не на жизнь, а на смерть!
   Превосходящие силы милиции отхлынули к стенам.
   Бойцы, переводя дыхание, не обращая внимания на капающую кровь, выступили вперед, готовые к новой атаке.
   — Психи! Психи они! — попытался кто-то из милиционеров найти объяснение их, несмотря на численное преимущество, поражению. — Ну полные психи!
   — Мочить их надо! Мочить! — истерически крикнули из-за спин.
   Громко лязгнул затвор автомата.
   Но испугать разведчиков лязгом оружия было трудно. Они не боялись лязга и не боялись вида оружия. Если оно не стреляет. Уход из-под выстрела был для них рутинным, тысячи раз повторенным боевым упражнением.
   — Мой правый! — крикнул один из бойцов, рыбкой бросаясь под дуло автомата.
   Перевернулся через голову и, приземлившись на спину, резко ударил одной ногой снизу в автомат, другой — в коленную чашечку удерживающего его милиционера.
   Грохнул глупый, случайный выстрел. И короткая, в потолок, очередь второго автомата.
   Присутствующие в помещении милиционеры присели. Несколько бросилось в коридор.
   Бойцы вырвали автоматы из рук растерявшихся милиционеров, развернули, уперли дымящиеся дула в лица.
   — Лежать!
   Милиционеры повалились на пол.
   — Руки на голову.
   Потянули руки на затылки.
   Перевес сил оказался на стороне армии. Но ненадолго. Из двери выскочили, разбежались по сторонам облаченные в бронежилеты, с автоматами на изготовку бойцы СОБРа.
   — Оружие на пол!
   Все замерли. Потому что надо было стрелять. И получать пули в ответ. С близкого расстояния. Нажать на курок первым никто не решался.
   — Бросайте оружие! — предложил высунувшийся из-за могучих спин собровцев зам. — Или я прикажу открыть огонь!
   — Не делайте глупостей! Отдайте нам Зубанова, и мы уйдем, — очень спокойно, подчеркнуто спокойно, сказал генерал Федоров.
   — Что?! Что ты сказал? Вы уйдете?!
   — Мы уйдем, не причинив вам вреда. Собровцы и поднявшие от пола головы милиционеры нервно хохотнули.
   — Нам вреда?..
   — Вы обязаны выдать Зубанова. Согласно приказу министра внутренних дел. Не исполняя приказ министра, вы совершаете должностное преступление. И заставляете идти на него своих подчиненных, — сказал Федоров.
   Не для зама сказал, для рядовых милиционеров.
   — Вот приказ о выдаче. Вот роспись вашего министра, — показал генерал.
   — Взять их! — заорал зам.
   — Если они двинутся, они станут преступниками. Милиционеры проявили нерешительность.
   — Я приказываю! Приказываю взять их! Собровцы шагнули вперед.
   — Мы будем вынуждены защищаться!
   — Чем?
   — Боевая готовность! — подняв к лицу переносную рацию, скомандовал капитан.

* * *

   — Мама моя! — ахнул дежурный, стоящий возле окна.
   — Что там? — крикнул зам.
   — Они. Там.
   Дверь распахнулась. Ударом ноги. В вестибюль ввалились три бойца. В армейских бронежилетах и касках. Один упал, где стоял, в проеме дверей, уперев в толпу милиционеров дуло ручного пулемета. Другой потащил ручник в угол.
   — Подразделение сосредоточено на рубеже атаки, — доложил, взяв под козырек, единственный без пулемета, но обвешанный ручными гранатами боец. — Прикажете открыть огонь?
   Милиционеры ошалело переводили глаза с одного пулеметчика на другого. И на замершего в ожидании приказа, с пальцами, застывшими на срезе каски, бойца.
   Но те, что были с краю, смотрели даже не на них, смотрели в окна.
   Из автобуса, рассредотачиваясь по территории и залегая за препятствия, быстро разбегались пулеметные расчеты. Двое бойцов споро, но не суетясь, устанавливали на асфальте миномет. Еще один наводил на окна трубу гранатомета.
   Ну ни хрена себе!
   — Где у тебя громкоговорящая связь? — спросил генерал Федоров дежурного. — Ну! Быстро! Тот молча развернул к генералу микрофон.
   — Внимание всем!
   — Внимание всем! — стоголосым эхом повторили фразу генерала динамики в коридорах и громкоговорители, висящие на столбах во дворе. — Мы прибыли сюда исполнить приказ Главного прокурора Российской Армии и министра внутренних дел. Вашего министра. Отказ руководителей горотдела выполнить данный приказ вынуждает нас использовать силу.
   И добавил гораздо более мягким тоном:
   — Вы, конечно, можете принять бой. И погибнуть. Пусть даже вместе с нами. Только ради чего? Ради нарушения приказа министра? Чтобы если не умереть, то сесть на нары?
   Милиционеры покосились на зама. Тот молчал.
   — Я требую подчиниться приказу министра внутренних дел. В противном случае мы будем вынуждены открыть огонь на поражение. Через десять секунд.
   Одна!
   Две!..
   Бойцы СОБРа бросили автоматы.
   — Зубанова на выход! — приказал генерал. Привели Зубанова. Который почти не стоял на ногах. Потому что был почти без сознания от боли, испытываемой при транспортировке. А может, и лучше, что без сознания.
   — Вот Зубанов.
   — В автобус его!
   Два бойца подхватили тело под руки, отступая спинами к двери, вышли.
   — Помоги! — крикнули водителю автобуса. Втроем втащили полубессознательное тело по ступенькам, положили на ближние сиденья.
   — Где?
   — Там. На последнем сиденье. В сумке. Нашли, принесли, вскрыли сумку с обозначенным на боку красным крестом. Вытащили одноразовый шприц и ампулу. Один из бойцов закатал рукав зубановского пиджака, осветил сгиб руки фонариком. Другой подрезал, отломил хоботок ампулы, набрал в шприц никак не обозначенное на стекле лекарство.
   — Передави ему руку! Вкололи лекарство в вену.
   — Все. Теперь до Москвы не проснется. Счастливец… Доложили по рации.
   — Мы закончили.
   — Все, — сказал капитан.
   Генерал шагнул к двери. Но остановился. Спросил:
   — Вам расписаться не надо?
   — А?
   — Вам за передачу заключенного расписываться надо?
   Зам молчал.
   — Если надо, то мы задержимся.
   — Нет, нет. Не надо, — закричали с пола милиционеры.
   — Тогда всем лежать двадцать минут, — предупредил генерал. — Мы оставили во дворе бойца. Если он увидит, что кто-то поднялся, бросит в окно гранату. Так что у вас коллективная ответственность за хорошее поведение.
   И еще один совет. Персональный. — Повернулся к заму:
   — Преследовать нас не надо. За бой в центре города с вас спросят больше, чем даже за неисполнение приказа министра. Всем, кого вы успели поднять по тревоге, — дайте отбой. Рекомендую.
   Генерал, капитан и несколько бойцов вышли. Остался пулеметчик в дверях. За пулеметом. Он находился в здании горотдела еще несколько минут, прикрывая отход основных сил. Потом вышел, прикрываемый пулеметчиком, залегшим у ворот… — Все?
   — Все!
   — Поехали!
   Вдогонку автобусу, со второго этажа, бухнуло несколько неприцельных выстрелов. Не для того, чтобы попасть. Чтобы изобразить сопротивление.
   Через два квартала автобус завернул в неприметный двор и остановился. Бойцы пересели в поджидавший их тентованный «Урал». На всякий случай. На случай преследования.
   Автобус еще час колесил по городу, выманивая на себя погоню. Но его никто не преследовал.
   "Урал» отогнали за пятьдесят километров от города, в заранее назначенную точку. Где передали подотчетному прапорщику оружие, боеприпасы и амуницию. По описи.
   — Что, не пригодилось барахло? — спросил прапорщик.
   — И слава богу!
   Бойцы переоделись в гражданку и тремя группами, рейсовыми автобусами доехали до ближайшей железнодорожной станции. По перрону бойцы гуляли сомкнутым строем, привлекая к себе всеобщее внимание.
   «Подумаешь, строем, — думал про себя генерал Федоров. — Не такая уж это дурная привычка — ходить строем. Далеко не самая дурная…»

Глава 40

   — Я не понимаю зачем? — спросил генерал Федоров. — Зачем использовать силовые методы решения вопроса? Неужели невозможно навести порядок на аэродроме иным путем? Мирным путем?
   — Каким образом?
   — Издать приказ об отстранении от должности командира части и офицеров, причастных к злоупотреблениям на аэродроме. Назначить нового, который… — Тогда придется отстранить всех офицеров и весь летно-технический состав части. Потому что все они в той или иной мере участвовали в злоупотреблениях, творимых на аэродроме Валуево.
   — Значит, отстранить всех!
   — Что дальше?
   — Как что дальше? — растерялся генерал. — Дальше назначить разбирательство, наказать виновных, сменить личный рядовой и сержантский состав, усилить режим охраны и таким образом восстановить принадлежность аэродрома.
   — Если все было бы так просто… — А что тогда сложно? Если не просто?
   — Сложно то, что использование аэродрома Валуево в транспортных целях регламентировалось рядом договоров. В том числе договорами с администрацией города, использующей мощности аэродрома для приема гуманитарного груза, предназначенного для бюджетных организаций. Администрация возложила исполнение данного договора на ряд общественных организаций, которые и занимались транспортировкой груза.
   — Но округ… — Договор поддержан окружным командованием. Основанием послужил известный вам приказ министра обороны об использовании вторичных ресурсов войсковых частей. Причиной, заставившей командующего поставить под договором свою подпись, был перевод пяти процентов средств, вырученных от коммерческого использования аэродрома, на счета округа. И передача части гуманитарного груза семьям военнослужащих.
   — Но использование режимных объектов в какой-либо сторонней деятельности тем же приказом министра обороны запрещено.
   — Режимных — да. Но аэропорт Валуево исключен из списка режимных объектов. По ходатайству командующего округом.
   — Когда?
   — Три недели назад.
   — Три недели? Но перегон груза начат гораздо раньше.
   — Доказать это будет почти невозможно.
   — Почему? Есть масса свидетелей, видевших самолеты, видевших груз! Есть накладные, по которым можно отследить движение грузопотока.
   — Для чего, как минимум, надо возбудить уголовное дело. Опросить полтысячи свидетелей. Которые дадут самые разноречивые показания. Отследить давно уже использованный по назначению груз. На что, по самым оптимистичным подсчетам, понадобится лет пять.
   — А если поручить дело Военной прокуратуре?
   — Поручить можно. Можно даже допустить, что они справятся в пять раз быстрее своих гражданских коллег. Найдут свидетелей. Отыщут груз. И докажут не правомочное использование военных взлетно-посадочных полос. Дальше что?
   — Суд.
   — До суда это дело вряд ли дойдет. Потому что рассыплется задолго до судебного разбирательства. Как большинство подобного рода дел. Или если как-нибудь ненароком дойдет, его начнут возвращать на бесконечные доследования. Пока общественность о нем не забудет.
   И если даже представить невозможное, представить суд, то, смею уверить, он оправдает обвиняемых, использовавших простаивающие военные мощности для транспортировки груза, предназначенного для умирающих от голода сирот и инвалидов. Ну или дадут формальных шесть месяцев условно.
   Вот к чему приведет предложенное тобой следственное разбирательство.
   Почему все придет к такому результату, ты знаешь не хуже меня. Потому что вокруг этого аэродрома вращаются бабки. Большие бабки. Очень большие бабки. Которые в наше время стоят над Законом. Потому что сильнее Закона.
   Скажу тебе больше. Скажу тебе, чем это все закончится.
   Пока будет длиться следствие, аэродром выведут из состава Вооруженных Сил. По причине установленного высокой комиссией девяностопроцентного износа основных фондов и отсутствия необходимых для проведения капитального ремонта средств. Руины аэродрома по остаточной стоимости, то есть бесплатно, продадут… Кому?
   — Тем, кто эксплуатирует аэродром сегодня.
   — Совершенно верно. Аэродром оптом, то есть со взлетно-посадочными полосами, службами летного и летно-технического обеспечения, авиационным и автопарками, ангарами, гаражами, техническими, жилыми и прочими сооружениями, перейдет в руки акционерного общества закрытого типа. Куда, не исключено, будет входить командующий округом и кто-нибудь из штаба ВВС. После чего аэропорт начнет функционировать с тройной нагрузкой.
   Вот такая простейшая, отработанная на тысячах государственных объектов схема.
   Вот чего ты можешь добиться предложенным тобой официальным расследованием.
   — Хорошо. Что предлагаете вы?
   — Дело предлагаю. Которое в отличие от уголовного расследования приведет к желаемому результату. К быстрому результату.
   Я предлагаю работать с ними их методами. Которые на сегодняшний день единственно действенные.
   — Силой силу ломать?
   — Верно. Силой — силу! Используя тактику боя стрелковым подразделением. Которую любой курсант знает.
   — Выбивать командиров?
   — Опять верно. Брать на мушку командиров, чтобы деморализовать личный состав атакующего подразделения.
   — По-настоящему брать на мушку? Или… — По-настоящему.
   — Но это преступление.
   — Ты же на боевые ходил. И тоже не в белых перчатках.
   — То боевые. Там свои законы. Здесь — свои. Уголовные.
   — Боишься?
   — Испытываю вполне понятные опасения. Ведь, как я понимаю, дело идет не об оказывающем сопротивление противнике? Идет о высокопоставленных гражданских чиновниках и бизнесменах. Ликвидация которых чревата серьезным уголовным расследованием… — Я не предлагаю тебе заниматься уголовщиной. Я предлагаю тебе спланировать операцию, найти исполнителей и координировать их работу.
   — Можно вопрос?
   — Задавай.
   — Почему этим делом должен заниматься я? Именно я?
   — Хотя бы потому, что ты это дело начал. По своей личной инициативе. Раз ты его начал, значит, тебе его и завершать. Ты дольше других сидишь в теме. Лучше других в ней ориентируешься. Зачем допускать к известной тебе информации кого-то еще? Это неразумно. Опасно. И противоречит нашим принципам. И есть еще одна причина. Касающаяся тебя лично.
   — Меня?
   — Тебя! С недавних пор у тебя появились враги. В городе, куда ты ездил в командировку. И что-то там с ними не поделил.
   — Откуда известно?
   — Из источников, близких к МВД. В министерство пришел запрос об уточнении полномочий группы откомандированных в горотдел милиции работников Военной прокуратуры. Под тебя копают. Активно копают. И докопают. Если их не остановить.
 
   — Что мне надлежит делать?
   — Готовить сценарии акций. Искать не имеющих отношения к военной разведке исполнителей. Мне кажется, одного я вам могу подсказать.
   — Кто он?
   — Полковник. Полковник в отставке Зубанов.
   — Зубанов?
   — Да. Он спец. Знает местные условия. Знает назначенные к ликвидации объекты. Имеет с ними личные счеты, что облегчает вербовку. И, что немаловажно, обязан тебе. Жизнью обязан. Потому что ты вытащил его у черта из пасти. Он идеальный кандидат.
   — Он может не согласиться.
   — Согласится. Ему деваться некуда. От нас деваться некуда. И вообще некуда. Он один. Ему к какой-нибудь силе прибиваться надо, чтобы выжить.
   — Может не подействовать.
   — Не подействует — припугни. Например, следствием по делу об убийстве двух заключенных. И возможностью выдачи его МВД. Объясни, что между тюрьмой и нами ему лучше выбрать нас. Хотя бы потому, что за тех, кого он убил, меньше вышки в зоне не дают. Даже если суд проявил снисходительность. Еще вопросы есть?
   — Нет.
   — Тогда иди. Подготовь свои соображения по предложенной операции. И доложи мне… Завтра доложи. До девятнадцати вечера…
 
   Пациент лежал на казенной, с инвентарным номером, металлической кровати. На слежавшемся, в бурых пятнах матрасе. Застеленном серым постельным бельем, проштампованным синими квадратами печатей ХОЗУ.
   Пациент лежал, растянутый гирями, и смотрел сквозь металлическую решетку спинки на противоположную, совершенно пустую стену.
   Интересно, зачем он здесь?
   А не там? Где был. И, по идее, должен был остаться. Навсегда.
   Почему он лежит здесь, на простынях ХОЗУ в/ч 21175?
   Что это за в/ч 21175?
   Госпиталь? Судя по всему, госпиталь. Судя по казенной обстановке и штампам на простыне. Но не госпиталь, если вспомнить питание и обхождение обслуживающего персонала. Если вспомнить о еде и обхождении, это дом отдыха высшего класса. В который он не покупал путевку.
   А раз не покупал путевку и не попадал сюда добровольно, то, вполне возможно, это не госпиталь и не дом отдыха, а… Пациент нажал кнопку вызова медсестры.
   — Вам что-то требуется? — через минуту спросила она.
   — Позвонить. Домой.
   — Это невозможно.
   — Почему?
   — У нас телефоны не работают.
   — А вы протяните провод с нижнего этажа.
   — Там тоже не работают. Все не работают. Говорят, какая-то авария.
   — Странно. А я слышал звонок.
   — Вам показалось.
   — Может быть. Тогда я попрошу у вас ручку, бумагу и конверт.
   — Зачем?
   — Письмо написать.
   — Вы не можете. У вас рука сломана.
   — Зато у вас не сломана. Я вам продиктую.
   — Хорошо. Я разнесу лекарства и приду. Через полчаса.
   Через полчаса сестра не пришла.
   Пациент снова нажал кнопку вызова. Через мгновенье пришла медсестра. Не та медсестра. Другая.
   — Что вы хотите?
   — Написать письмо. Так как знаю, что у вас телефоны сломаны.
   — У нас?.. Ах, ну да. Сломаны.
   — Ну вот. Остается писать письма.
   — Но… — Я знаю, что не могу, потому что у меня сломана рука, но я буду вам диктовать, а вы — писать. Согласны?
   — Ну да Конечно! — согласилась медсестра. — Только через час. Когда я освобожусь.
   — Нет, сейчас!
   — Обязательно сейчас?
   — Обязательно! Потому что я не могу позвонить, а мне надо срочно сообщить о случившемся жене и родственникам.
   — Ну хорошо, сейчас за бумагой и ручкой схожу.
   И больше не вернулась.
   Значит, такие здесь порядки. Говорить, что сломался телефон. И исчезать. Когда просят помочь написать письмо.
   Пациент вдавил кнопку вызова.
   Через минуту зашла… вернее, зашел. Медбрат. С шеей, в обхват равной талии медсестер.
   — Чего тебе? — спросил он.
   — А ты кто?
   — Я? Я медбрат.
   — А сестрички где?
   — Сестрички? Они это… по нужде пошли.
   — По какой?
   — Что по какой?
   — По какой нужде?
   — По долгой. Чего тебе надо?
   — В таком случае судно.
   — Чего?!
   — Судно поднеси. И подержи. Я тоже по нужде. Долгой.
   — Я?
   — Ну да, ты. Ты ведь медбрат. Или не медбрат?
   — Медбрат.
   — Тогда неси судно. Или ручку, бумагу и конверт.
   — Зачем бумагу?
   — Письмо написать.
   — Письмо… — Или судно. Выбирай.
   — Ладно. Сейчас.
   — Если ты тоже… вдруг по нужде, то я буду требовать начальство. И пока оно не явится, перестану есть. Медбрат принес бумагу и ручку.
   — Пиши.
   Расправил на тумбочке лист, приготовил ручку.
   — Милая моя жена. Драгоценная моя птичка-невеличка. Трясогузка любимая… Написал?
   — Медленнее. Я не успеваю.
   — Трясогузка любимая. Цветок лазоревый в безводной степи, иссушенной солнцем. Антилопа, спустившаяся с… И так две с половиной страницы.
   — Все, что ли?
   — Все.
   — Ну тогда я пошел.
   — Погоди. Адрес.
   Пациент продиктовал взятый наобум адрес. Медбрат надписал его на конверте.
   — Ну я пошел… — А обратный адрес?
   — Обратный… — Да, вот этот, где я лежу. Иначе как я получу ответ?
   — Этот… Этот я потом впишу.
   — Почему потом?
   — Я индекса не помню.
   — Не надо индекса. Без него дойдет. Ну давай, пиши. Какая улица?
   — Я не помню.
   — Давай кого-нибудь позовем. Кто знает. Или ты не хочешь давать мне адрес? Почему ты не хочешь давать мне адрес? Все вы не хотите?
   — Я? Нет. Я хочу… — Тогда давай узнаем адрес. Давай! Раз ты хочешь. Давай старшую сестру позовем или дворника. Они скажут.
   — Ладно. Узнаю. И отправлю.
   — Нет, так не пойдет. Я хочу знать, что письмо имеет обратный адрес. Иначе зачем я его писал?
   — Хорошо. Ладно. Я сейчас… Так, все понятно. Почему телефоны поломались. Почему медсестры и медбратья исчезают.
   Не дом отдыха это. И не госпиталь. Вернее, госпиталь тоже. Но и тюрьма. В первую очередь тюрьма. Не такая явная, как были раньше, но все равно тюрьма. С хорошим питанием и милыми медсестрами.
   Его вытащили из одной тюрьмы, чтобы посадить в другую.
   Кто посадил?
   Тот, кто освободил!
   Зачем посадил?
   Затем, что он нужен. Зачем-то нужен.
   Зачем нужен? Зачем освобождают из тюрем, пересаживая в другие?
   Из-за информации. Изымая опасного свидетеля. Или… Другие «или» в голову не приходили. Чтобы узнать другие «или», надо было узнать, кто его похитил.
   Кто были те бравые ребята, которые вытащили его с того света? Кто-то из местной братии? Федоров? Или кто-то еще?
   Кто?!
   Пациент нажал на кнопку вызова и держал ее, пока к нему сбежались все, кто был в коридоре.
   — Я хочу видеть ваше начальство!
   — Главврача?
   — Нет. Не главврача. Того, кто меня на эту койку уложил.
   — Вас сюда главврач уложил… — Хорошо. Передайте вашему главврачу, что, если он не объявится до завтрашнего дня, я прекращу курс лечения. С ними прекращу. Категорически прекращу!..

* * *

   — Как здоровье? — радостно улыбаясь, спросил человек в белом, накинутом поверх гражданской одежды халате. Спросил генерал Федоров.
   Генерал Федоров!
   Значит, все-таки он, Федоров!.. Что, наверное, гораздо лучше, чем если не Федоров. А может быть… Может быть, гораздо хуже… — Очухался? После всех тех передряг?
   — Значит, выходит, ты… Главврач этой больницы?
   — Выходит, я. И не только этой.
   — Что ты хочешь?
   — Узнать о состоянии твоего здоровья. Как оно?
   — Раз ложку самостоятельно держать могу, значит, нормальное. Что еще?
   — Ты не любезен. Хотя я вытащил тебя из серьезной передряги. По твоей, между прочим, просьбе.
   — Спасибо.
   — Пожалуйста. Обращайся, когда надо.
   — А оплата?
   — Какая оплата?
   — По факту. По факту спасения. Сколько за это надо платить?
   — Ни копейки.
   — Я не про копейки. Я совсем про другую валюту.
   — Про биты?
   — В том числе.
   — Битами, да, битами помочь придется. Если, конечно, ты захочешь.
   — А если нет?
   — Справимся сами. Общее направление поиска ты нам показал. Дальше только ленивый не разберется. Но если ты найдешь возможным нам помочь — будем благодарны.
   Мягко стелил генерал Федоров. Слишком мягко. Если бы он начал торговлю, если бы что-нибудь требовал, было бы спокойней. Но он не требовал. Он ничего не требовал. Кроме информации, которая многого не стоила.
   Чего же он добивается? Тем, что ничего не добивается?
   Чего?!
   В благородный порыв собеседника полковник не верил. В спецслужбах не бывает благородных людей. Бывают умные. Бывают жалостливые. Бывают дураки. Но не бывает благородных. Потому что работа в спец-службах прямо противоречит проявлению подобного рода человеческих качеств.
   Не мог быть генерал Федоров благородным. Или не мог быть генералом ГРУ.
   — Я могу понять эти слова как освобождение от всяческих обязательств?