Ильин Андрей. Настоящий полковник

   Был в этом криминал?
   А шут их разберет! Может, да, может, нет. Но мог быть, потому что обстоятельства располагали.
   Но дело даже не в криминале. Дело — в утрате боеспособности отдельных частей Российской Армии. Такие злоупотребления служебным положением надо пресекать в самом зачатке. Пока зараза не расползлась по другим частям.
   Генерал выехал в летную часть, к которой был приписан потерпевший аварию самолет. Лично выехал.
   — Майор Прохоров, — представился он командиру части. — Прибыл инспектировать состояние политико-воспитательной работы во вверенном вам подразделении.
   — Валяйте, проверяйте, — махнул рукой командир.
   — Где я могу встретиться с личным составом?
   — Где угодно. Но проще всего в столовой.
   — Спасибо.
   В столовой майор, бывший генералом, побеседовал с личным составом о боевой и политической подготовке, досуге и бытовых проблемах. И заодно побеседовал с членами экипажа совершившего вынужденную посадку самолета.
   — Следователь военной прокуратуры, — представился он.
   — Какой прокуратуры? Вы же говорили, что инспектор по полит… — Нет. Не по полит. А совсем по другой части. По уголовной части. А это, — неопределенно крутнул он пальцем, — лишь прикрытие. Чтобы раньше времени не компрометировать вас.
   — Нас?!
   — Именно вас. Я должен задать вам несколько вопросов, касающихся аварийной посадки, совершенной вами месяц назад на территории Китая. Давайте пройдем куда-нибудь, где нам не помешают.
   — А в чем, собственно, дело?
   — В том, что Военной прокуратурой по данному факту заведено уголовное дело.
   — Какое дело? Если все обошлось нормально.
   — Это вам кажется, что нормально. А на самом деле ненормально. Китай за прием вашего самолета выставил нашему министерству счет за предоставленные услуги.
   — Какие услуги, мы… — Например, за предоставленную их стороной посадочную полосу. За ремонт двигателя. Они ремонтировали вам двигатель?
   — Да мы почти все сами.
   — Но, я надеюсь, вы составили акт о предоставленных китайской стороной услугах?
   — Нет… — Ну вот видите. Благодаря вашему разгильдяйству они выставили нам счет на несколько сот тысяч долларов. Как за капитальный ремонт самолета.
   — Но мы… — Что вы перевозили в тот раз?
   — Да так, ерунду всякую.
   — Что конкретно?
   — Кажется, трубы. Да, точно, трубы.
   — Как часто вы возите трубы в Китай?
   — Трубы — в первый раз.
   — Хорошо, поставлю вопрос по-другому. Как часто вы бываете в Китае?
   — Редко. От силы раз в два-три месяца.
   — Что возите?
   — Что погрузят, то и возим. Металл, дерево… — Что обратно?
   — Ширпотреб разный.
   — Откуда знаете, что ширпотреб?
   — Покупали пару раз у китайцев кое-что из одежды. Прямо из тюков.
   — Куда вы летали, кроме Китая?
   — Один раз в Турцию. И один — в Иран.
   — На каком основании?
   — У нас договор заключен с фирмой. Мы им груз — они нам горючее, запчасти, стройматериалы.
   — А другие экипажи? Другие тоже летали?
   — Нет. Только мы. И то, наверное, последний раз, после той посадки… Генерал Федоров подал рапорт вышестоящему начальству.
   — Вы считаете, что военные аэродромы используются не по назначению? — спросили его.
   — Не только аэродромы, но и авиационный парк.
   — На основании чего вы делаете такие выводы?
   — На основании проведенного мною расследования по факту аварийной посадки борта номер 21789, принадлежащего ВВС России.
   — При чем здесь авария?
   — При том, что она случилась на территории Китайской Народной Республики. В то время, как согласно справке, выданной техническим управлением Военно-Воздушных Сил, в день аварии борт 21789 находился на профилактическом ремонте.
   — Как это понять?
   — Борт номер 21789 осуществлял переброску гражданского груза в Китай.
   — Какого груза?!
   — Туда — металлические трубы. Обратно — товары народного потребления.
   — Как такое могло случиться?
   — Воинская часть, которой принадлежит данный самолет, заключила договор с рядом коммерческих фирм на транспортировку груза.
   — Разве воинская часть может предоставлять услуги сторонним организациям?
   — В принципе — да. Согласно приказу министра обороны, разрешающего частям сдавать внаем недвижимость и использовать свободные транспортные мощности для получения средств, расходуемых целевым образом на ремонт и благоустройство территорий. Но в данном случае использовалась боевая техника, что может служить основанием для возбуждения уголовного дела.
   — Каким образом разрешался вопрос получения виз и пересечения границ суверенных государств?
   — Визовые, пограничные и таможенные вопросы разрешали фирмы-арендаторы, используя свои каналы.
   — И разрешали?
   — Да.
   — У вас все?
   — Нет. Дело в том, что я не выделял расследование данного происшествия в самостоятельное дело. Оно появилось в рамках проверки возможности использования авиационного парка Военно-Воздушных Сил в коммерческих и иных, противоречащих Уставу и регламентирующим документам, целях.
   — Вы предполагаете возможность участия в подобной деятельности других частей?
   — Да. Проведенный мною общий анализ положения дел в Военно-Воздушных Силах показал высокую вероятность использования авиационно-транспортного парка в международной торговле.
   Для более точного ответа на данный вопрос необходимо провести полномасштабное расследование с привлечением местных силовых структур. Я подготовил список аэродромов, которые благодаря своему географическому расположению и наличию подходящих для приема тяжелой авиации взлетно-посадочных полос наиболее подходят для использования в коммерческих целях.
   — Теперь все?
   — Так точно.
   — Тогда поступим следующим образом. Генералу Федорову, — генерал подтянулся, изобразил подобие стойки «смирно», — надлежит в самые кратчайшие сроки довести расследование доложенного им случая до конца и подготовить документы для передачи его прокуратуре. О подробностях расследования докладывать лично мне.
   Свои соображения о возможности использования военных аэродромов и самолетного парка в коммерческих целях изложить письменно. И подать рапортом на мое имя не позднее семнадцати часов завтрашнего дня.
   Все. Все свободны.
   — Но мне кажется, что задачи следствия следует расширить в сторону… — Не надо расширять, генерал. Нам дай бог с тем, что есть, управиться…

Глава 34

   — Товарищ генерал! Разрешите обратиться?
   — Что у вас?
   — Телефонограмма.
   — Какая телефонограмма?
   — Странная.
   — Что? Не понял вас? О какой телефонограмме вы говорите? Выражайтесь яснее.
   — Четыре дня назад на ваше имя получена телефонограмма… — Почему четыре дня? Почему вы не доложили сразу?
   — Она была задержана в министерстве.
   — Почему она оказалась в министерстве? Если предназначалась мне?
   — Не могу знать.
   — Где телефонограмма?
   — Вот.
   Генерал взял лист с распечатанным на нем текстом. «Главное разведывательное управление. Генералу Федорову.
   На военном аэродроме Валуево нарушен режим секретности. Аэродром используется гражданскими лицами. Используется в преступных целях».
   — Кто принял телефонограмму?
   — Старший лейтенант Тарасов.
   — Какой Тарасов?
   — Начальник теплоузла главного здания Министерства обороны.
   — Чего?! Какого узла?
   — Теплового узла главного здания… — Что вы такое говорите? С каких это пор телефонограммы, адресованные генералам ГРУ, принимают в бойлерных?! Вы охренели?
   — Никак нет! Телефонограмма принята начальником теплоузла главного здания Минобороны. И передана нам. Для передачи вам.
   — Кто передал телефонограмму?
   — Там написано. Внизу… — Полковник в отставке Зубанов… — прочитал генерал вслух. — Какой Зубанов? Какой полко…? Кто?!
   — Полковник в отставке Зубанов, — подтвердил принесший телефонограмму офицер.
   — А ну, быстро его сюда. Быстро!
   — Кого сюда?
   — Сантехника вашего! Лейтенанта из бойлерной.
   — Из теплового узла? — переспросил офицер.
   — Хоть из преисподней! Но через десять минут он должен быть здесь!..
   Через сорок пять минут испуганный до полусмерти лейтенант, вытянувшись, стоял перед генералом Федоровым.
   — Это вы приняли телефонограмму?
   — Так точно!
   — Вы знаете, почему этот человек позвонил вам? Именно вам?
   — Никак нет!
   — Да перестань ты орать! Говори нормально. Ты что, его знал?
   — Никак… Нет.
   — Но почему тогда он набрал твой телефон?
   — Не знаю.
   — Странно. Зачем ему, обращаясь ко мне, звонить в тепловой узел?
   Генерал на минуту замолчал. Потом вдруг подошел к телефону и набрал номер. Очень короткий номер.
   — Дайте мне, пожалуйста, номер телефона приемной Министерства обороны.
   Генерал быстро написал на листе бумаги цифры.
   — Спасибо.
   Повернулся к лейтенанту. Развернул в его сторону лист.
   — Твой номер?
   — Мой, — удивился лейтенант. — А откуда… — Оттуда, что твоя бойлерная стала приемной. А ты министром обороны. Что он сказал тебе еще?
   — Больше ничего. Только передал телефонограмму.
   — Ты погоди. Ты мне точно все вспомни! До слова! Что он сказал, что ты ответил. Что подумал. Давай, давай, лейтенант! С самого начала давай.
   — Он позвонил. Спросил Министерство обороны. Приемную. Я сказал, что это не приемная. Но министерство. Тогда он попросил принять телефонограмму.
   — Кому принять?
   — Мне принять. Для вас.
   — Как же для меня? Если ты не знаешь, кто я и где меня искать?
   — Он сказал — отдай телефонограмму в приемную или любому офицеру военной разведки.
   — Ну вот видишь! Что еще?
   — Все. Продиктовал телефонограмму. Спросил, кто принял. Сказал, кто передал.
   — Как сказал? Как назвал себя?
   — Обычно. Полковник в отставке Зубанов. И еще какие-то буквы добавил.
   — Какие?
   — Кажется, 3 и еще какую-то.
   — Может, К?
   — Да. К.
   — ЗК?
   — Кажется, да.
   — ЗК, лейтенант, это не просто буквы. Это очень важные буквы. Это всем буквам буквы! Что еще?
   — Теперь точно все.
   — Он долго разговаривал?
   — Нет. Он торопился.
   — Почему ты решил, что он торопился?
   — Он очень быстро говорил. И в конце сказал, что ему некогда.
   — Почему некогда?
   — Не знаю. Он не объяснил… — Тогда давай снова — что он сказал вначале. Что потом. Что в середине. Только так, чтобы слово в слово! Чтобы ни одной запятой не пропустить!..

Глава 35

   Полковник в отставке Зубанов лежал на нарах и думал. Думал о свободе. О том, что как хорошо сесть утром за стол на кухне, отрезать кусок от булки, намазать его тонким слоем масла и толстым джема. А потом… Потом снова отрезать и намазать. И снова отрезать и намазать. И снова… Потом думал, как хорошо пройтись по бульвару. Просто пройтись, вдыхая запах улицы, слыша чириканье воробьев, шорох шагов прохожих и лязг проезжающего мимо трамвая.
   Потом… Никогда за всю свою жизнь полковник не думал просто о жизни. Думал о службе, карьере, наградах, выговорах, выполнении задания, отдыхе. В общем, о чем угодно, кроме самой жизни.
   Теперь, когда служба, карьера, выговоры, деньги и прочая мишура перестали что-либо значить, он стал думать о том, о чем следовало думать. Просто о жизни. И о свободе. Без которой жизнь — не в жизнь.
   Камеры милицейских КПЗ и следственных изоляторов, в которых содержался полковник, располагали к размышлениям.
   За дверью лязгнуло. С грохотом открылось окно.
   — На помывку! Готовься!
   Ну да, верно, сегодня же банный день! Сегодня зеки имеют возможность вкусить кусочек той, прошлой, свободной, жизни.
   Полковник встал возле двери. Через несколько минут она распахнулась.
   — Выходи. Руки за спину. Шагом марш. Прошли по коридору. Спустились в подвал.
   — К стене!
   Переждали цепочку идущих из бани зеков.
   — Пошли, Вошли в раздевалку.
   — Раздевайся.
   Полковник стянул с себя одежду. И, голый, шагнул в дохнувшую теплом и паром «помывочную», где в полумраке и взблескивающих в свете ламп брызгах копошилось несколько зеков.
   Протискиваясь сквозь скользкие, в пене мыла тела, он пробрался к скамье, на которой лежали шайки. Выбрал наименее помятую, налил в нее воды и стал намыливать тело.
   Его толкали, наступали на ноги, задевали шайками, но он не обращал на это внимания. Он размышлял о том, почему ему разрешили мыться в общем зале? Допуск к коллективному омовению мог свидетельствовать о смягчении режима содержания. И скором переводе в общую камеру. А мог — о переводе в камеру, которой ему грозили.
   Интересно, что его ожидает за порогом раздевалки? Полковник выплеснул на себя воду и пошел к кранам, чтобы набрать новую. Он постоял с минуту, прежде чем смог протиснуться к бьющим в пол струям воды. Подставил шайку. Но ее оттолкнули в сторону.
   — Ты чего? — спросил Зубанов.
   — Не пыли, полковник, — тихо сказал, наклонившись к его уху, обидчик.
   Зубанов вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
   — Ладно. Забыли.
   Проследил, куда пошел толкнувший его зек, налил шайку и пошел в его сторону.
   — Пусти, — сказал он.
   — Не видишь — занято.
   — Да вон же, место есть.
   Зек подвинулся, полковник поставил шайку.
   — Ты, что ли, полковник? — с ухмылкой спросил зек.
   — Может, и я.
   — Не гони. Тебе весточка. С воли.
   — От кого?
   — Я же говорю — с воли. От твоего кореша.
   — От какого? У меня много корешей.
   — От Федорова.
   Зубанов выронил мыло. Зек наклонился, поднял его.
   — Тебе велели передать, что твоя весть дошла до того, кого надо. Только им нужны подробности.
   — Какие?
   — Не гони порожняк. Ты знаешь какие. Они сказали, чтобы ты опустил груз в камеру, которая под тобой. Если сделаешь, они тебя выручат.
   — Ладно, понял.
   — Смотри, фраер, я в твоем деле свой интерес имею, — предупредил зек, схватив полковника за руку.
   — Я же сказал — понял!
   — Если кинешь… Зек выплеснул на ноги полковника остатки воды и пошел к выходу.
   Зубанов домылся, вышел в раздевалку, оделся и прошел, понукаемый окриками надзирателя, в камеру.
   Значит, все-таки сработало! Значит, не зря! И значит, есть шанс… — Я хочу дать показания! — закричал, застучал он кулаками в дверь.
   — Чего тебе? — недовольно спросил надзиратель.
   — Я хочу дать показания.
   — Ну и что?
   — Дай мне бумагу и ручку.
   — Тебе не положено.
   — Позвони следователю. Скажи, что мне нужна бумага для записи показаний. Он разрешит.
   — Ладно, позвоню.
   Скоро надзиратель сунул в камеру листы и ручку.
   — На. Пиши.
   — Ну вот видишь. А говорил нельзя… Полковник взял первый лист и стал писать. Про Боровицкого, администрацию, наркотики, аэродром. Больше всего про аэродром. Потому что он был по военному ведомству. И мог гарантированно заинтересовать тех, к кому он обращался.
   Письмо получилось очень содержательным. И очень бестолковым. Сознательно бестолковым. В нем были указаны факты, но не были названы имена. Полковник говорил многое, но не говорил всего. Не говорил самого главного — кто был вовлечен в аферу с аэродромом. И кто из командования аэродрома сотрудничал с теми, чьих имен он не называл.
   Полковник страховался. Он хотел быть нужным. Потому что нужные люди нужны больше, чем ненужные. И гораздо дольше, чем ненужные, живут.
   Все! Полковник закончил письмо. Одно из самых важных писем в его жизни. Может быть, самое важное.
   Перечитывать написанное Зубанов не стал. На это требовалось слишком много времени. Потому что в письме вместо слов, фраз и предложений были буквы. Одни только буквы. Бесконечный, без пропусков, запятых и точек ряд прописных букв. Сплошное АБВГДЕЖЗ… Если письмо попадет в руки зеков, то они никогда не поймут, что там написано. Если генерала Федорова — он передаст его в отдел дешифровки, где текст раскроют в пять минут. Не такой уж он сложный. Если письмом завладеют следователи, то они, конечно, тоже попытаются расшифровать набор букв, но только вряд ли смогут. Потому что у них специалистов подобного профиля нет. И даже если они передадут письмо своим теневым боссам и те смогут распознать текст, то тоже ничего страшного не случится. По той причине, что-ничего нового они не узнают. Они о себе гораздо больше знают, чем написано в письме.
   Ну и, значит, можно рисковать. Даже если предположить, что встреча в бане — это ловушка и что тот зек не зек, а подсадка милиции.
   Надо рисковать!
   Полковник свернул два исписанных мелким почерком с двух сторон листа в трубочку. Сплющил ее, пробив по всей длине кулаком, затем прогладил, превратив в ленту. И эту ленту свернул в плотный свиток. Получился небольшой, наподобие бочонка лото, сверток. Письмо. Которое следовало опустить в почтовый ящик. Расположенный этажом ниже.
   Как же опустить?
   На нитке опустить.
   Полковник задрал штанину, стянул с ноги носок и распустил верх носка на нитки. Нитки связал, получив единую, длинную бечеву.
   Если исходить из высоты камеры плюс толщины бетонных перекрытий, то форточка ниже расположенной камеры должна была находиться в трех с небольшим метрах от этой.
   Зубанов отмерил на бечеве три метра и сделал узелок.
   Можно было опускать письмо в ящик.
   Полковник открыл форточку, просунул письмо сквозь железные полосы намордника и вытравил бечеву.
   Письмо пошло вниз.
   Стоп, узел!
   Послание зависло на уровне нижней форточки. Теперь его должны были заметить и… Нить дернулась. И тут же ослабла.
   Письмо попало в руки почтальонов. Которые, если это не игра милиции, передадут его дальше.
   Полковник вытянул пустую нить назад и, разорвав на мелкие части, смыл в унитаз.
   Вот и все!
   Пододвинул к себе чистые листы бумаги и, исписывая их признаниями, стал рвать в клочки. Листы быстро закончились.
   — Бумагу давай! — заорал он.
   — Я же давал! — удивился надзиратель.
   — Кончилась.
   — Как кончилась? Ее же было до… — Да вот она. Вся.
   — Вот это? Ты зачем ее изорвал? Я тебе зачем ее давал?!
   — Нервничаю я.
   — Ну и нервничай! При чем здесь бумага? Зачем бумагу рвать?
   — Ну я же говорю, нервничаю! Как писатели. У которых роман не получается.
   — Ну, значит, пиши на газете. Раз такой нервный.
   — Бумагу давай!
   — Да пошел ты!
   Окошко захлопнулось.
   Ну и ладно. Не очень-то хотелось… Полковник отошел от двери и лег на нары.
   Все, что можно было сделать, он сделал. Оставалось ждать.
   Зубанов вытащил бывший у него карманный календарь и проколол на нем еще один день. Сегодняшний день… Через день еще один день.
   Потом еще один.
   И еще… — Выходи!
   — Куда выходи?
   — Куда надо — туда выходи. С вещами выходи. Давай, давай. Быстрее!
   Полковник собрал вещи и вышел.
   — Пошел!
   Прошли коридор. Дальше были общие камеры. «Значит, в общую камеру, — подумал полковник. — Интересно, в какую? В ту? Или в ту?» Оказалось, не в ту и не в другую.
   — Направо.
   Направо были памятные Зубанову кабинеты.
   — Лицом к стене! Стоять!
   Надзиратель толкнул дверь. Та приоткрылась.
   — Товарищ майор, привел.
   — Давай его сюда, — послышался голос. Надзиратель толкнул полковника в кабинет.
   — Здорово, — недобро ухмыльнулся следователь. И потрогал пальцем налепленный чуть выше глаз крест-накрест пластырь. — Давно не виделись.
   — По мне — лучше бы совсем не видеться.
   — А я бы с удовольствием! Чтобы ты не заскучал!
   — Заскучать мне не дадут. Ваши держиморды не дадут.
   — Ладно, иди сюда. Полковник подошел к столу.
   — Садись.
   Сел на привинченную к полу табуретку.
   — Распишись здесь, — следователь развернул на столе и подвинул ближе к Зубанову лист бланка. — Вот здесь, — подал ручку.
   Полковник взял ручку, посмотрел на следователя и протянул ручку назад.
   — Я не подписываю документы, содержание которых не знаю.
   Следователь поморщился. И подчеркнуто официальным тоном, уводя взгляд в сторону, объявил:
   — Следствие изменяет избранную в отношении вас меру пресечения. Вы отпускаетесь под подписку о невыезде. Вам запрещено покидать пределы города. В случае возникновения особых обстоятельств — вашей болезни, смерти близких родственников — вы обязаны известить о своих перемещениях органы следствия не позже, чем за сутки до отъезда. Вам все ясно?
   — Теперь все!
   — Распишитесь.
   Полковник черкнул свою роспись. И, скрывая радость, спросил:
   — Что-то еще?
   — Ты не радуйся. Раньше времени. Следствие не закончено, и в любой момент мы можем вернуть тебя в камеру. Имеем право вернуть.
   — Ну, если имеете — тогда конечно. Тогда не радуюсь. Тогда грущу.
   — Вот возьми, — протянул следователь прямоугольную бумажку. — Это пропуск. На выход из здания. Ковальчук!
   — Я, товарищ следователь!
   — Отведи его.
   — Куда?
   — К выходу отведи. Вот его пропуск. На волю.
   — Как же так? Он же… — Иди. Дежурного я уже предупредил.
   — Он же вас! И… — Иди, я тебе сказал! Подследственный отпускается под подписку о невыезде.
   Сопровождающий неопределенно пожал плечами. Скомандовал:
   — Выходи!
   Полковник пошел к двери. Но услышал, как следователь тихо окликнул его.
   — Что?
   — Гнить бы тебе здесь, падла! Кабы не защитники твои. Но ничего, еще не вечер. Еще увидимся… — Защитники? Какие защитники? — переспросил полковник.
   — Твои защитники. И не надо мне изображать дурака! Твои защитники! Которые до самой Генеральной прокуратуры… — А может, это не защитники? Может, это просто правда восторжествовала?
   — Что?! Ану, пошел отсюда! Быстро пошел! Пока я… Ковальчук!
   — Тут я!
   — Гони его отсюда! Чтобы глаза мои его… — А ну, пошел! А ну, быстро! Полковник, не оглядываясь на сопровождающего, пошел по коридору.
   — Стой! Стой, я сказал! Полковник замедлил шаг.
   — Ну чего тебе?
   — Руки за спину!
   — Шалишь! Я теперь не твой. Не гражданин. Я теперь товарищ! И значит, могу держать руки где угодно. А не только на спине и затылке.
   Кончилось твое время, гражданин начальник!
   Зубанов демонстративно сунул руки в карманы и не спеша пошел по коридору. Который начинался в тюрьме, а заканчивался на свободе.
   Все! Конец его заключению. Вернее, злоключениям в заключении. Хочется надеяться, что больше сюда он… Хотя, с другой стороны, что ждет его на свободе, тоже неизвестно. Здесь хоть стены, решетки и менты с пистолетами защищают. А там, на улице… там со всех сторон сквозняком продувает.
   Вот и думай теперь, где лучше? Там, где лучше? Или где хуже?! Или где совсем невмоготу!..

Глава 36

   В отдельном кабинете ресторана сидели трое мужчин. Пили, ели и разговаривали. Пили и ели мало. Разговаривали много. И нервно.
   — Кто?! Кто это сделал? Кто его смог?..
   — Генеральная прокуратура его смогла.
   — Шутишь!
   — Кабы так. Генеральная прокуратура рекомендовала изменить меру пресечения.
   — Так ведь только рекомендовала!
   — Так ведь Генеральная прокуратура!
   — Черт их задери!
   — Только прежде — они нас.
   — Что, так плохо?
   — Еще хуже. Прокуратура предложила прислать сюда своего человека. С формулировкой — для оказания помощи следствию.
   — Откуда они узнали? Откуда они могли узнать?!
   — От верблюда могли узнать. Или, вернее, от ишака… — Может, это его прежние дружки стукнули? Или… Или кто-нибудь из своих?
   — Неужели из своих?!
   — Кабы из своих!
   — Ты что-то знаешь?
   — Знаю! Знаю, что это не дружки. И не свои. И вообще никто! Потому что знаю, что прокуратура по просто стуку зад от стула не отрывает. Они лишние дела не любят. Их, чтобы на новое дело поднять, надо полгода раскачивать. А тут… — Ты хочешь сказать, на них кто-то надавил?
   — Хочу сказать, что надавил. Причем сильно надавил.
   — Кто? Кто надавил?
   — «Крыша» надавила!
   — Чья «крыша»?
   — Зуба «крыша»!
   — Откуда у него?..
   — А ты вспомни, где он раньше работал? Он же в ГБ работал!
   — Точно!
   — ГБ — «крыша» серьезная.
   — Слушай, а может, он специально?..
   — Что специально?
   — У нас здесь появился специально! И под Борова лег специально! Все — специально!
   — Да брось ты! Он же пенсионер.
   — А если не пенсионер? Если действующий?
   — Если действующий, то дело пахнет парашей.
   — Да не все ли равно, действующий он или нет. Теперь это не имеет никакого значения. Важно то, что у него в голове. Что он знает! И может то, что знает, рассказать кому следует. Вот об этом надо думать!
   — Что ты предлагаешь?
   — Предлагаю решать кардинально!
   — А «крыша»?
   — «Крыша» за покойника в драку не полезет. Покойник никому не нужен. Он отработанный материал.
   — Согласен.
   — Я тоже. Пока он был на нарах, он был ручной. А теперь он как вырвавшийся из загона волк. Теперь он будет резать всех подряд. Зря его выпустили.
   — Нас не спросили.
   — Хорошо. Давайте решать по делу. Кто сделает работу?
   — Это не проблема.
   — Кто?
   — Отдайте его мне. Моим ребятам.
   — Может, лучше у генерала человека попросить?
   — Не надо тревожить генерала по пустякам. Сами как-нибудь управимся.
   — Мои точно управятся.
   — Не надо забывать, что он профессионал.