Калюжный Дмитрий Витальевич. Другая история литературы

   Так, продолжая двигаться по линии № 6 синусоиды времён, мы попадаем, наконец, в средневековье. Поскольку А. М. Петров в своей великолепной книге «Запад — Восток. Из истории идей и вещей» дал очень точное и сжатое описание болезней XIV века, дадим ему слово и дальше:

   «Хорошо известна пандемия чумы 1347–1350 гг., получившая название „черной смерти“. Она проникла из Восточной Азии через Каспийское и Черное моря в Левант и оттуда распространилась по всему Средиземноморью. „Где бы ни приставали корабельщики, — рассказывает летописец, — повсюду все, кто ни приходил с ними в сношения, умирали, как будто их дыхание заключало в себе смертоносный яд“. Из прибрежных областей Италии, Испании и Франции она пошла в глубь материка. В 1348 г. чума появилась и в Англии. Стали вымирать целые города и селения. Современники утверждали (хотя это и было некоторым преувеличением), что из десяти человек „черную смерть“ пережил всего один. Ужас, обуявший людей, был беспредельным; казалось, все говорило о наступлении конца света, и никто не был уверен в завтрашнем дне. „Чтобы написанное не исчезло вместе с писавшим, — читаем у одного монаха-летописца, — и не погиб труд вместе с трудившимся, я оставляю пергамент для продолжения его на случай, если бы кто из племени Адама избежал этого мора и стал продолжать труд, который я начал“… Полагают, что „черная смерть“ унесла во всех странах Европы не менее трети населения, во Франции и Англии, быть может, даже половину.
   Массовые моровые поветрия многократно бывали и до и после этой пандемии. В Германии с 1326 по 1400 г. насчитывалось 32 года чумных эпидемий, с 1400 по 1500 г. — около 40 лет. В городах иногда в течение нескольких месяцев вымирала десятая, шестая, а иной раз и четвертая часть населения. В Безансоне вспышки чумы с 1439 по 1640 г. наблюдались 40 раз, в Савойе между 1530 и 1587 гг. — 7 раз. В XVI в. она 10 раз охватывала Лимузен и 22 раза — Орлеан».

   Как видим, действие выходит за пределы XIV века и захватывает XV век, линию № 7.
 

Джованни Боккачо. «ДЕКАМЕРОН»:

   «Некоторые полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств сильно помогают борьбе со злом; собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных и им самим было удобнее; употребляя с большой умеренностью изысканнейшую пишу и лучшие вина, избегая всякого излишества, не дозволяя кому бы то ни было говорить с собою и не желая знать вестей извне — о смерти или больных, — они проводили время среди музыки и удовольствий, какие только могли себе доставить. Другие, увлеченные противоположным мнением, утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается — вот вернейшее лекарство против недуга. И как говорили, так, по мере сил, приводили и в исполнение, днем и ночью странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы прослышали, что там есть нечто им по вкусу и в удовольствие. Делать это было им легко, ибо все предоставили и себя и свое имущество на произвол, точно им больше не жить; оттого большая часть домов стала общим достоянием, и посторонний человек, если вступал в них, пользовался ими так же, как пользовался бы хозяин. И эти люди, при их скотских стремлениях, всегда, по возможности, избегали больных. При таком удрученном и бедственном состоянии нашего города почтенный авторитет как божеских, так и человеческих законов почти упал и исчез, потому что их служители и исполнители, как и другие, либо умерли, либо хворали, либо у них осталось так мало служилого люда, что они не могли отправлять никакой обязанности; почему всякому позволено было делать все, что заблагорассудится».
   «Мало было таких, тело которых провожали бы до церкви более десяти или двенадцати соседей; и то не почтенные, уважаемые граждане, а род могильщиков из простонародья, называвших себя беккинами и получавших плату за свои услуги: они являлись при гробе и несли его торопливо и не в ту церковь, которую усопший выбрал до смерти, а чаще в ближайшую, несли при немногих свечах или и вовсе без них, за четырьмя или шестью клириками, которые, не беспокоя себя слишком долгой или торжественной службой, с помощью указанных беккинов, клали тело в первую попавшуюся незанятую могилу. Мелкий люд, а может быть и большая часть среднего сословия представляли гораздо более плачевное зрелище: надежда либо нищета побуждали их чаще всего не покидать своих домов и соседства; заболевая ежедневно тысячами, не получая ни ухода, ни помощи ни в чем, они умирали почти без изъятия. Многие кончались днем или ночью на улице; иные, хотя и умирали в домах, давали о том знать соседям не иначе, как запахом своих разлагавшихся тел. И теми и другими умиравшими повсюду все было полно. Соседи, движимые столько же боязнью заражения от трупов, сколько и состраданием к умершим, поступали большею частью на один лад: сами, либо с помощью носильщиков, когда их можно было достать, вытаскивали из домов тела умерших и клали у дверей, где всякий, кто прошелся бы, особливо утром, увидел бы их без числа; затем распоряжались доставлением носилок, но были и такие, которые за недостатком в них клали тела на доски. Часто на одних и тех же носилках их было два или три, но случалось не однажды, а таких случаев можно бы насчитать множество, что на одних носилках лежали жена и муж, два или три брата, либо отец и сын и т. д. Бывало также не раз, что за двумя священниками, шествовавшими с крестом перед покойником, увяжутся двое или трое носилок с их носильщиками следом за первыми, так что священникам, думавшим хоронить одного, приходилось хоронить шесть или восемь покойников, а иногда и более. При этом им не оказывали почета ни слезами, ни свечой, ни сопутствием, наоборот, дело дошло до того, что об умерших людях думали столько же, сколько теперь об околевшей козе. Так оказалось воочию, что если обычный ход вещей не научает и мудрецов переносить терпеливо мелкие и редкие утраты, то великие бедствия делают даже недалеких людей рассудительными и равнодушными. Так как для большого количества тел, которые, как сказано, каждый день и почти каждый час свозились к каждой церкви, не хватало освященной для погребения земли, особливо если бы по старому обычаю всякому захотели отводить особое место, то на кладбищах при церквах, где все было переполнено, вырывали громадные ямы, куда сотнями клали приносимые трупы, нагромождая их рядами, как товар на корабле, и слегка засыпая землей, пока не доходили до краев могилы.
   Не передавая далее во всех подробностях бедствия, приключившиеся и городе, скажу, что, если для него година была тяжела, она ни в чем не пощадила и пригородной области. Если оставить в стороне замки (тот же город в уменьшенном виде), то в разбросанных поместьях и на полях жалкие и бедные крестьяне и их семьи умирали без помощи медика и ухода прислуги по дорогам, на пашне и в домах, днем и ночью безразлично, не как люди, а как животные…»

   Таково литературное описание чумы линии № 7. И для Византии под 622 годом (линия № 7 «византийской» волны) некоторые историки сообщают о «заразительных смертельных болезнях, уничтоживших ромейское государство».
   Закончим изложение чумной истории по А. М. Петрову:

   «Впрочем, чума была всего лишь одной из повальных болезней, постоянно свирепствовавших в европейском обществе. Большой урон наносила оспа. Считалось, что из каждых 100 человек она поражает 95 и один из семи умирает. Неистовствовали также „алая лихорадка“ (как теперь полагают, это сыпной тиф, переносимый вшами), холера, различные гриппы, скарлатина, корь, брюшной тиф, всевозможные горячки, кровавые поносы, дифтерит, просяная лихорадка (она поражала сердце и легкие, и больные, страдая сильным ознобом и обильным потоотделением, часто умирали в несколько часов) и целый ряд других инфекционных болезней, которые ныне с очень большим трудом поддаются идентификации».

   Мы можем констатировать, что основные случаи пандемий совпадают по нашим линиям веков. Разнообразие описаний, которые относят к разным эпохам, сведенные вместе, позволяют сделать картину бедствия XIV века более полной и объемной.
   А теперь несколько слов о том, что происходило после того, как чума проносилась над городами и селами. Хроника Маттео Виллани повествует, что люди и впрямь вели себя, как оно описано в поэме Пушкина. Только «пир» устраивали не только во время чумы, но и после нее:

   «Людей осталось слишком немного по отношению к унаследованным ими земным благам, так что забыв о прошлом, словно ничего и не было, они ударились в невиданный ранее разгул и бесстыдный разврат. Оставив дела, они предавались пороку обжорства, устраивая пиры, попойки, празднества с утонченными яствами и увеселениями, не знали удержу в сластолюбии, наперебой выдумывали необыкновенные и причудливые платья, часто непристойного вида, и переменили вид всей одежды. Простонародье, как мужчины, так и женщины, ввиду избытка всех вещей не желали заниматься своим привычным трудом, они пристрастились к самым дорогим и изысканным кушаниям, то и дело устраивали свадьбы, а прислуга и уличные женщины надевали платья, оставшиеся от благородных дам. Почти весь наш город (Флоренция) очертя голову погрузился в постыдные утехи, в других местах и по всему свету было еще хуже».

   Вот что произошло с цивилизацией: резкое уменьшение численности населения предоставило немногим выжившим условия жизни, ранее доступные только самым богатым и родовитым. В частности, произошла быстрая и резкая перемена моды, стилей и фасонов одежды. Комментируя тексты Виллани, написанные непосредственно в XIV веке, историк Герман Вейс сообщает, что до 1340-х годов «мужчины одевались в красивую и величественную одежду древних римлян, а затем променяли ее на более роскошный, но иностранный наряд», по примеру Афинского герцога Готье и его многочисленной свиты. Легко догадаться, что Виллани, автору XIV века, самому приходилось носить тогу, и не мог он употреблять таких слов, как «древнеримский» наряд, это редакция Вейса, который далее пишет:

   «В женском костюме (XIV века) отклонение от древнеримских фасонов было заметно прежде всего по верхней одежде. У мужчин прообразом такой одежды была туника, а у женщин — волочащаяся стола, начавшая изменяться довольно рано, при этом не потеряв своей первоначальной формы… Рукава ее, согласно древнему обычаю, были довольно короткие и умеренно широкие. В таком виде, часто не подпоясанной, эту одежду носили до конца следующего (XV) столетия. Нижнее одеяние, соответствовавшее древнеримской тунике интериор, долгое время выполняла функции нижнего белья, пока верхнюю одежду не начали укорачивать и разрезать так, что сквозь нее проглядывала нижняя».
   «В верхней Италии… начали отступать от принятого в то время покроя длинных сборчатых казакинов, суживая их немного в верхней части… До начала XV века в форме украшений (вооружения) еще придерживались древнеримских образцов».

   Неудивительно, ведь это и есть время императорского Рима!
   Что произошло дальше? Очевидец событий, Маттео Виллани с недоумением сообщает, что избыток вещей не пошел людям впрок:

   «Думали также, что будет в избытке платье и других вещей, необходимых человеку, кроме пропитания, но на деле вышло совсем наоборот: очень долго почти все товары стоили вдвое больше, чем до эпидемии. Стоимость труда и всякой ремесленной и заказной работы выросла в два с лишним раза против обычной цены. По всем городам среди жителей сплошь и рядом вспыхивали ссоры, тяжбы, распри и споры из-за наследства… раздоры и войны всколыхнули весь мир, вопреки человеческим предположениям».

   Очень скоро пришлось создавать новую цивилизацию. А старая, которую в XV веке стали называть словом «антико», впоследствии «провалилась», стараниями хронологов, на тысячу лет в прошлое…

Дым гигиены

   Школьные учителя истории, а того пуще мультфильмы об античной жизни создали в представлении людей благостную картинку: возле чистого, белокаменного античного города, на берегу чистого-чистого моря сидит чистый Архимед в белоснежном хитоне и рисует на чистом песочке архимедов винт, чтобы греки могли построить водяные насосы. Остается за кадром цель всей затеи: этот насос понадобился, чтобы смыть, наконец, завалы дерьма и грязи с улиц белокаменных городов.
   Историки рассказывают о правильно распланированных улицах полисов, о работах по осушению болот, о водопроводах, сработанных рабами Рима, об общественных банях и прочем подобном. А как же скученность в городах, антисанитария, отсутствие канализации, миазмы воздуха, клопы, тараканы, крысы? Кто задумывался о том, что общественный водопровод был именно общим, вода текла для всего города, не только не обеззараживаясь, а даже наоборот: вверху заразный моет ноги или чего похуже, внизу здоровый пьет.
   Иногда складывается впечатление, что в древности эти проблемы люди решили, а затем (в средневековье) почему-то об этом забыли. Вот современное описание древних Помпей, «пропавших» из истории в I веке. ^[30]О Термах Форума:

   «Построенные в первый период римской колонии дуумвиром Луцием Цезием на общественные деньги, имели все характеристики римских терм: в них находятся все помещения, необходимые для полного цикла (раздевалки, баня с холодной водой, баня с теплой водой, баня с горячей водой), мужское и женское отделения. Каждое помещение обогревалось соответствующим образом посредством центрального отопления, циркулирующего под полом („Hipocaistum“ гипокаустерий) и, по необходимости, даже в двойных стенах. Очаровывает фригидарий (прохладная комната), его форма напоминает интерьер баптистерия или храмика эпохи Возрождения… В калидарии (в горячей бане) помещался большой умывальник для мытья лица и рук горячей водой (эта услуга обходилась в то время в 5250 сестерций — старинных римских монет), ^[31]а с противоположной стороны находился мраморный бассейн».

   Были здесь уже кое-какие правила дорожного движения, акведуки, цистерны с дождевой водой возле домов, общественные туалеты. Город отрыли в XIX веке, когда запахи уже выветрились; а погиб он, можно предположить, в XV веке, линия № 7. Разительным контрастом выглядит описание, составленное около 260 года (линия № 6, чумной XIV век) епископом Дионисием о другом знаменитом городе, прославленной египетской Александрии, столице имперской мудрости:

   «Да и воздух — бывает ли он когда чист, заражаясь отовсюду зловредными испарениями? В самом деле, из земли поднимаются такие пары, с моря такие ветры, с рек такой воздух, с гаваней такие туманы, что росы суть сукровица мертвых тел, гниющих всеми составными своими началами. После сего удивляются и еще недоумевают, от чего эти непрестанные язвы, от чего эти жестокие болезни, откуда эта всякого рода гибель, откуда частая и многообразная смертность, что за причина, что такой обширный город уже не заключает в себе столько жителей».

   Как видим, епископ знает не только о причинах заразных болезней, но и том, что воздух делится на некие «составные части», хотя подобное знание мог иметь только образованный представитель эпохи «Возрождения». Люди всегда проявляли повышенное внимание к своему здоровью, но почему же никто не обращает внимания на такую странность: эллинистические греки, как и просвещенные «древние римляне», знали о санитарии, писали медицинские трактаты; византийские ученые знали об этих работах, переписывали медицинские трактаты; наконец, средневековые деятели, отыскав в сырых монастырских подвалах древние рукописи, «возродили» старые знания — и только теперь это знание привело к практическим результатам, улучшению гигиены, снижению заболеваемости?!
   Традиционная история помалкивает, потому что не может этого объяснить. В лучшем случае вам расскажут сказку о варварах, которые вроде и не люди вовсе. Их, наверное, даже клопы не кусали; пришли они в цивилизованный Рим, и ликвидировали медицину.
   А из средств гигиены как в древности, так и (после многовекового перерыва) в средневековье самым эффективным способом обеззараживания воздуха было окуривание помещений ароматическими смолами. Этот же метод использовали для очищения мест обитания людей от ядовитых насекомых и змей. В девятой книге «Фарсалии, или поэмы о гражданской войне» Марк Анней Лукан (39–65 годы, линия № 6) описывает подготовку римских легионов к походному ночлегу:

 
Лагерь затем целебным огнем они окружают:
Здесь трещит бузина и каплет гальбан иноземный,
И тамариск, небогатый листвой, и восточная коста,
И панацея горит, и Фессалии тысячелистник;
Здесь и укроп шумит на огне, и тапс эрицийский,
Дым от полыни идет и от лиственниц — дым, ненавистный
Змеям; курятся рога оленей, рожденных далеко.
Ночь безопасна бойцам. А если дневная зараза
Воину смертью грозит, берется за магию племя —
И начинается бой заклинателя змей и отравы.
 

   Даже само слово «парфюмерия», столь нам известное, произошло от латинского «per fumum» — «через дым». И посмотрите, как перекликаются через века мыслители!
   Вольтер:

   «Возжигание ладана на паперти храма, где убивают животных в честь божества или на ужин священникам, закономерно. Эта бойня, именуемая храмом, превратилась бы в источник распространения мерзкого смрада, если бы храм постоянно не очищали; без помощи благовонных веществ религия древних принесла бы чуму».

   Плутарх:

   «…Воздух, которым мы пользуемся и с которым соприкасаемся больше всего, не всегда имеет один и тот же состав и состояние… поэтому, восстав ото сна они (египтяне) тотчас возжигают камедь, оздоровляя и очищая воздух через разряжение его, и снова воспламеняют угасший природный дух тела, потому что аромат камеди имеет в себе нечто мощное и возбуждающее. Опять-таки, когда они видят, что полуденное солнце силой увлекает с земли обильные и тяжелые испарения и смешивает их с воздухом, тогда они возжигают смирну (мирру), ибо тепло разгоняет и рассеивает сгустившуюся в атмосфере муть и пыль».

   Геродиан (о чумной болезни в царствование Коммода):

   «Жители Рима по предписанию врачей наполняли ноздри и уши самым благовонным мирром и постоянно употребляли курения и пахучие вещества, так как некоторые говорили, что благовоние, опередив, наполняет проходы чувствительных органов и препятствует восприятию вредоносного воздуха, а то, что раньше попадает туда, подавляется более мощной силой благовония».

   Точно так же, как в античности, и при ее «Возрождении» к оздоровлению воздуха ароматическими веществами прибегали повсеместно, в том числе и для профилактики болезней. У лекарей, посещавших зачумленные кварталы, голова, по выражению Б. Гиббонса, напоминала баскетбольный мяч, ибо они надевали шлемы, в которых закреплялись «емкости с ароматами».
   В «Утопии» Томаса Мора жители идеального общества равнодушны к роскоши, испытывают презрение к золоту и серебру, но… делают исключение для ароматических веществ. «Утопийцы возжигают курения и разбрызгивают благовония». Указывается, что горожане чрезвычайно боятся нечистоты воздуха, от чего может «возникнуть болезнь». Социальный фантаст Томас Мор в XVI веке не мог себе представить, что чума будет побеждена!
   В то время зараза буквально витала в воздухе, поскольку города были феноменально грязны. Лишь после двух — трех столетий, наполненных чередой пандемий, в результате усилий ученых стало все-таки понятно, из-за чего возникают болезни, как с ними бороться и как предотвращать. Вот как выглядели реальные города, — «античные», и одновременно средневековые, — до середины XVI века (линия № 8) и даже позже, в изложении А. М. Петрова:
 

   …Европа в буквальном смысле задыхалась от нечистот, погибала от антисанитарии, тяжелейших болезней, нескончаемых эпидемий чумы, оспы, тифа, различных моровых поветрий, описания коих затмевают трагизм подобных бедствий времен античности и Византии.
   И. М. Кулишер пишет: «…грязны были и люди, и дома, и улицы. В комнатах гнездились всевозможные насекомые, которые в особенности находили себе удобное место на трудно очищаемых балдахинах, устраиваемых над кроватями именно в защиту от находившихся на потолке насекомых». (Вот таким было истинное предназначение балдахина, этого якобы непременного атрибута изысканной роскоши, как в наивном неведении его теперь изображает историко-куртуазный кинематограф.) Однако вернемся к нашим вшам. Ф. Бродель добавляет: «Блохи, вши и клопы кишели как в Лондоне, так и в Париже, как в жилищах богатых, так и в домах бедняков». Впрочем, все это только предисловие к чудесам антисанитарного состояния европейских обществ.
   Следующие факты, глядя из наших дней, кажутся неправдоподобными: «Свиньи гуляли „перед всей публикой“ по улицам; даже когда это запрещалось, все же в определенные часы дня они могли свободно ходить по городу; перед домами были выстроены хлева для них, которые загораживали улицу; дохлые собаки, кошки лежали перед домами и на площадях. Французский король Филипп II Август, привыкший к запаху своей столицы, в 1185 г. упал в обморок, когда он стоял у окна дворца, и проезжавшие мимо него телеги взрывали уличные нечистоты… А германский император Фридрих III едва не погряз в нечистотах вместе с лошадью, проезжая в 1485 г. по улицам Рейтлингена». В большинстве городов еще не было водопроводов; в городских же резервуарах находили трупы кошек и крыс. Не чище были и реки в городской черте — эту воду пили, на ней замешивали хлеб.
   После каждого дождя улицы превращались в непроходимые болота. Здесь же находились сточные канавы, издававшие зловоние и служившие очагами заразы. Зачастую отсутствовали даже выгребные ямы, «и население удовлетворяло свои потребности во дворе (и выбрасывало экскременты на улицу); в небольших городах это проделывалось даже посреди улицы; Лувр, в Испании даже королевский дворец были совершенно загажены». Улицы главного города Оверни Клермон-Феррана по своей грязи и зловонию, говорит Артур Юнг, «напоминали траншеи, прорезанные в куче навоза». В 1531 г. жителям Парижа было приказано устроить у себя в домах выгребные ямы, чтобы не пользоваться для тех же целей улицами, но еще при Людовике XIV только немногие обзавелись ими. Еще в XVIII в. нечистоты из плохо устроенных выгребных ям попадали в соседние колодцы. Во всем Париже не было места, где проходящие по улице были бы гарантированы от того, что им на голову не выльют содержимое ночной посуды или ведер с экскрементами.
   Изредка города очищались: когда в Париже в 1666 г. вследствие непрекращающихся чумных эпидемий была произведена подобная очистка улиц, то в ее честь не только слагались поэмы, но были чеканены две медали в память об этом чрезвычайно знаменательном историческом событии. Дижонский врач Жаре (XVIII в.) в ярких красках описывает весь ужас погребения мертвых в церквах и указывает на огромные опасности, связанные с таким соседством для населения, ибо земля и воздух отравлялись трупами погребенных, «вследствие чего испарения, исходящие от мертвых, убивали живых». Сохранилось описание одного из кладбищ Парижа, которое было устроено так, что в прилежащих к этой местности домах от зловония припасы портились в течение нескольких часов.
   Можно ли что-либо лучшее придумать для питомника инфекций? «Главным, наводящим ужас действующим лицом, — пишет Ф. Бродель об этом периоде, — выступает чума — „многоглавая гидра“, „странный хамелеон“, — столь различная в своих формах, что современники, не слишком присматриваясь к ним, смешивают ее с другими заболеваниями. Самый видный персонаж пляски смерти, — она явление постоянное, одна из структур жизни людей».

 
   Конечно, в книге об истории литературы нельзя обойтись без художественного описания обстановки того времени. Но обстановка эта была столь гнусна, что литераторы средней руки даже не брались за такую ужасную тему. Тут нужен был не меньше, чем гений. К счастью, только в фантазиях историков бывают «бесплодные» на таланты века. На самом деле, они есть всегда. Нашелся автор, который описал послечумные времена с натуры.
 

Микеланджело Буонароти (1475–1564):

 
Я заточён, бобыль и нищий, тут,
Как будто мозг, укрытый в костной корке,
Иль словно дух, запрятанный в сосуд;
 
 
И тесно мне в моей могильной норке,
Где лишь Арахна то вкушает сон,
То тянет нить кругом по переборке;
 
 
У входа кал горой нагроможден,
Как если бы обжоре-исполину
От колик здесь был нужник отведен;
 
 
Я стал легко распознавать урину
И место выхода ее, когда
Взгляд поутру сквозь щель наружу кину;
 
 
Кошачья падаль, снедь, дерьмо, бурда
В посудном ломе — все встает пределом
И мне движенья вяжет без стыда;
 
 
Душе одна есть выгода пред телом:
Что вони ей не слышно; будь не так —
Сыр стал бы хлебу угрожать разделом;
 
 
С озноба, с кашля я совсем размяк:
Когда душе не выйти нижним ходом,
То ртом ее мне не сдержать никак;
 
 
Калекой, горбуном, хромцом, уродом
Я стал, трудясь, и, видно, обрету
Лишь в смерти дом и пищу по доходам;