Калюжный Дмитрий Витальевич. Другая история литературы

   Эта практическая сила необходимо господствует над остальными силами тела сообразно с предписаниями другой силы, о которой речь будет идти ниже, дабы она совершенно не подвергалась действиям этих сил, а чтобы, напротив, эти силы подвергались ее действиям и подавлялись, чтобы тело не вызывало в практической силе возникающие под воздействием природных вещей страдательные состояния, которые называются дурными нравственными качествами; необходимо, чтобы она вообще не подвергалась действиям и не была подчиненной, а чтобы, напротив, она господствовала над другими телесными силами и имела добродетельные нравственные качества.
   Не исключено, что нравственные качества будут приписываться также и телесным силам; однако, если последние возобладают, то они будут иметь некое деятельное состояние, а практический разум — страдательное. Таким образом, одно и то же будет источником нравственных качеств как для практического разума, так и для телесных сил. Но если телесные силы будут побеждены, то у них будет некоторое страдательное состояние, между тем как у практического разума будет деятельное состояние; так что мы будем иметь два состояния и два нравственных качества или же будет одно нравственное качество, но оно будет иметь двоякое отношение. Имеющиеся у нас нравственные качества приписываются практической силе потому, что человеческая душа, как это выяснится ниже, есть единая субстанция, имеющая отношение к двум сторонам: одна сторона — это то, что выше ее, другая — то, что ниже ее.
   Для каждой из этих сторон человеческая душа имеет известную силу, посредством которой устанавливается связь между ней и этой стороной. Так что практическая сила имеется у души для связи с тем, что ниже ее, то есть с телом, и для управления им. Умозрительная же сила имеется у души для связи с тем, что выше ее и от чего она принимает умопостигаемое. Итак, у нашей души имеются как бы два лица: одно лицо, обращенное к телу (необходимо, чтобы это лицо совершенно не поддавалось тому или иному воздействию, обусловленному природой тела), и другое лицо, обращенное к высшим началам (необходимо, чтобы это лицо получало от них и испытывало их воздействие). Вот то, что касается практической силы.
 
   Далее в своей «Книге спасения» Авиценна пишет об умозрительной силе души, и о степенях ее, и о прочих душевных качествах человека. (На медицинских текстах Авиценны мы не будем здесь останавливаться особо.)
   Еще один случай проявления высших умственных способностей в XI–XII веках — творчество Пьера Абеляра (1079–1142). «Византийская» волна синусоиды позволяет датировать его XV веком, и это соответствует стилистике его работ. Между тем он француз. Одно из двух: или он гений, «обогнавший свое время», или все же не француз, а латинизированный араб из Испании. Впрочем, времена Абеляра историки сами называют каким-то местным «возрождением», так что он в любом случае не на своем месте, то есть не в своем времени; мы еще поговорим об этом деятеле.
 

Пьер Абеляр. «ЭТИКА, ИЛИ ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ»:

   «Нравами мы называем пороки или подвиги души, которые делают нас склонными к дурным или добрым делам. Пороки или добродетели свойственны не только духу, но и телу, например, хитрость тела или его крепость, каковую мы называем силой, лень или живость, хромота или стройность, слепота или зрячесть».

 
   Теперь отправимся опять «назад»: 3-й трак, линия № 5, Китай.
   В книге «Мо-цзы» изложены взгляды школы моистов, основателем которой является Мо-цзы или Мо ди (479–400 до н. э.), философ и политический деятель. Школа моистов была создана как противопоставление конфуцианству, а членами ее были в основном выходцы из низшей прослойки мелких производителей. Это понятно: конфуцианство возвеличивало «благородного мужа» (цзэнь цзы), в противоположность простым, средним людям (жэнь), а Мо-цзы высказал чаяния как раз среднего класса. Философ провозгласил десять принципов, выражающих его этико-политические взгляды: «всеобщая любовь», «отрицание нападений», «почитание единства», «почитание мудрости», «экономия в расходах», «экономия при захоронении», «отрицание музыки и увеселений», «отрицание воли Неба», «желания неба» и «духовидение».
   Историки полагают, что он первым в китайской философии выдвинул и пытался решить вопросы, связанные с критерием истины, с отношением познания и источника знания, с понятиями причины и рода. И это остается верным даже в рамках нашей новой, современной хронологии, и наверняка будет подтверждено, если кто-нибудь проведет анализ частоты ссылок на Мо-цзы у других китайских и не китайских авторов.
 

Мо-цзы. Из главы «Подражание образцу»:

   «…Что же можно рассматривать как образец для управления? Отвечаю. Нет ничего более подходящего, чем принять за образец небо. Действия неба обширны и бескорыстны. Оно щедро и (не кичится) своими достоинствами, его сияние длительно и не ослабляюще. Именно поэтому совершенномудрые ваны подражали ему, т. е. считали небо образцом. Готовясь к действиям, необходимо сопоставить свои поступки с (желаниями) неба. То, что небо желает, делай это, а что небо не желает, запрети делать. Однако что же небо желает и чего оно не желает? Небо непременно желает, чтобы люди взаимно любили друг друга и приносили друг другу пользу, но небу неприятно, если люди делают друг другу зло, обманывают друг друга».

Из главы «Семь бед»:

   «…Если год урожайный, то люди становятся гуманными и добрыми. Если год неурожайный, то люди становятся негуманными и злыми».

Из второй части главы «Почитание мудрости»:

   «…Если благородные и мудрые управляют глупыми и низкими, то царит порядок. Если же глупые и низкие управляют благородными и мудрыми, то будет смута. Благодаря этому знаем, что почитание мудрости есть основа управления страной».

 
   Мы затрудняемся определить, что в этих высказываниях, особенно в последнем, вынудило историков сделать вывод о «древности» автора. Кажется нам, что непосредственно из текстов «Мо-цзы» вообще никакой хронологии вывести нельзя. По нашей синусоиде выходит, что это линия № 5, реальный XIII век, но так не хочется впадать в догматизм: подобные тексты могли быть написаны и одним, и двумя столетиями раньше (или позже).
   Надо помнить, что историю Китая сочиняли иезуиты в XVII веке, и вот что мы читаем о результатах их работы у Д. Дубровской:

   «Начиная с 1659 г. ученый Янкуансянь (1597–1669) написал целый ряд эссе, осуждающих христианскую религию и критикующих календарь, составленный Адамом Шаллем фон Белл. В 1664 г. он обвинил Шалля в ошибках в астрономических расчетах и бросил миссионерам и „миллиону их последователей“, разбросанных по земле, обвинение в составлении заговора против государства и одурачивании людей лживыми идеями».

   Любопытно, что латинская форма написания имени Адама Шалля, приведенная в книге — Scaliger.
   Теперь мы вступаем в роковой XIV век, линия № 6 — время чумы и гражданских войн. В середине века на деле кончилась античность, в конце его, или в начале следующего началось ее же возрождение. Этому периоду мы посвятили уже столько внимания в других главах, что ограничимся здесь лишь одним автором.
 

Григорий Палама (1296–1359):

   «И имя», говорится, «Деве, Мариам», — это же слово в переводе означает «Госпожа». Представляет же это имя и достоинство Девы и утверждение Девства, и особенность образа Ея жизни, и во всем тщательность, и выразить это одним словом — всенепорочность. Ибо господственно (т. е. с истинным величием) нося знаменательное имя Девы, она имела полное обладание чистотой, будучи Девой и толом и душою и силами души, и богатея всеми телесными чувствами, не имеющими ни малейшей зазоринки; и все до такой степени полностью и утвержденно, и, так сказать — как это приличествует Госпоже, во всем ненарушенно на все времена; как Она затворенная Дверь сокровищницы и запечатанная книга, хранящая от очей сокровенные писания, посему и было написано о ней: «Сия есть Книга запечатленная», и — «будет Дверь заключена, и никто же пройдет Ею».
   Итак, Дух Святый не только посылается, но и Сам посылает Сына, посылаемого от Отца, из чего явствует, что Он одного с Ними достоинства и естества и обладает тем же действием и честью, что Отец и Сын. Итак, благоволением Отца и содействием Святаго Духа, по неизмеримой глубине человеколюбия, Единородный Сын Божий, приклонив небеса и сошед с высоты, был видим на земле, как Человек и был в нашей среде, и совершил и учил то, что — чудесно и велико и возвышенно и воистину приличествует Богу, а для послушающих Его — божественно и спасительно. Затем и добровольно страдав за наше спасение, и погребен и триднивен воскресши, он вознесся на небеса и возсел одесную Отца, и там содействовал сошествию Божественного Духа на Учеников, со-послав Его вместе с Отцем, как и обетовал им. Он же, возседая тамо в вышних, как бы взывает к нам оттуда: если кто желает примкнуть к этой славе и стать учеником Царства Небеснаго, и нарицаться сыном Божиим, и обрести безсмертную жизнь и неизреченную славу и чистое наслаждение и неиждиваемое богатство, — тот пусть слушается Моих заповедей и, по силе, подражает Моему образу жизни, и пусть жительствует так, как — Я, Который, пришедши плотию на землю, сотворил и научил, положив спасительные законы и представив в пример Меня Самого; ибо Своими делами и чудесами Господь сделал достоверным Евангельское Учение; запечатлел же Своими Страстьми; показал же великую пользу и спасительность Евангельского Учения Своим Воскресением из мертвых, Своим Вознесением на небеса и совершившемся наитием с небес Божественного Духа на Учеников, которое мы сегодня празднуем.
   Если кто имеет к кому ненависть, пусть помирится и возвратится к любви, чтобы его ненависть и вражда с ближним не послужили свидетельством против него того, что он Бога не любит: ибо если брата своего, которого видишь, ты не любишь, то Бога, Которого не видишь, как можешь любить? Имея же любовь друг к другу, мы имеем любовь истинную, нелицемерную и делами ее обнаруживаем: в том, чтобы ничего и не говорить и не делать, более того — даже и не допуская слушать того, — что оскорбительно или вредно для нашей братии, как и возлюбленный Христу Богослов научил нас, говоря: «Братие, не любите словом и языком, но делом и истиною»…
   …Любовь к миру и любовь к Богу не могут вместе пребывать в одном и том же человеке. Ибо любовь к миру является враждой к Богу. Посему опять он же говорит: «Не любите мира, ни яже в мире». Что же это — такое: «яже (что) от мира», если ни погоня за деньгами, от которой нет никакой пользы душе, плотские вожделения, высокомнение, земные желания? Все это не только не — от Бога, но и отделяет от Него тех, которые имеют в душе эти (страсти), и умерщвляют душу, побежденную ими, и хоронить ее в золотом и серебряном кургане; что настолько хуже простой могилы, в которой мы обыкновенно хороним наш прах, насколько она, соответствуя нашим мертвым телам, запечатывает исходящий от них смрад и делает так, что он совершенно не чувствуется; золотой же и серебряный песок, насколько бы это пришло в голову богатых, употребляемый сверх того, делает умершаго еще более смрадным, так чтобы вплоть до неба и небесных Ангелов и Самого Бога Небеснаго доходил смрад и отталкивал, проистекающия с неба, милости Божия и благосклонность Его к усопшему.
   …Ум, отступивший от Бога, становится или скотоподобным или демоноподобным и, выступив за пределы естества, вожде-левает вещей чуждых естеству и не знает сытости в своей алчности: всецело отдает себя плотским вожделениям и не знает меры удовольствия…
   Если же мы богословствуем и философствуем о предметах совершенно не имеющих материи, что «первичной философией» называли «отроки Эллады», — лучше же сказать: отцы и основатели науки, — ничего не ведая о более возвышенном виде созерцания, но и в ней заключалась доля истины: потому что она (эта «первичная философия») отрицала возможность видеть Бога и указывала на то, что общение с Богом ограничивается мерой приобретения знания. Потому что говорить нечто о Боге и «встретиться с Богом» — не одно и то же: потому что первое нуждается в слове для высказывания, равно же и в искусстве красноречия, если кто намерен не только обладать знанием, но и применить его и передать дальше; нуждается оно также во всевозможных методах умозаключений и, вытекающих на основании доказательства, необходимых выводов, а также — в примерах, которые или все или в большинстве черпаются на основании виден наго и слышаннаго и близкаго для людей, вращающихся в этом мире; пусть же это все и отвечает мудрым века сего, хотя бы они и не были в совершенной мере очистившими (от грехов) свою жизнь и душу.
   Стать же поистине близким Богу — не возможно, если только в процессе очищения себя мы не станем вне самих себя, лучше же сказать — выше самих себя, оставив при чувствах все то, что воспринимает чувствами, поднявшись выше рассуждений и заключений и всякаго знания и самых мыслей; всецело оказываясь в действии духовного чувства, которое Соломон предрек, назвав его «божественным чувством», и достигая этого — превышающего всякое знание — неведения, а это то же, что сказать: превышающаго всякий вид общеизвестной философии, если, действительно, согласно ей, знание является ее целью.

 
   Засим приведем не очень длинные цитаты из авторов линии № 6, а затем и № 7. Это — конец XIV и весь XV век. Богатство языка, свобода мысли, изощренность в построении фраз, изумительное владение предметом отличают всех, и «древних греков», и арабов, и византийцев, и «средневековых европейцев» этих линий веков. А ведь только в средневековой Европе овладевали печатью, развивали всеобщую грамотность… Каким же чудом сходных вершин достигли на 2–3-м траках нашей синусоиды? В рамках традиционной истории этот факт стилистического сходства сильно разнесенных во времени культур настолько удивителен, что историки просто не обращают на него внимания. (Они ни на что не желают обращать внимания.) В рамках же нашей хронологии всё ясно: перед нами — единый пласт мировой культуры. Читайте, делайте выводы.
 

Аристотель (384–322 до н. э., линия № 6). «ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ И ЗАЧЕМ ОНА?»:

   «…Следует рассмотреть, каковы те причины и начала, наука о которых есть мудрость. Если рассмотреть те мнения, какие мы имеем о мудром, то, быть может, достигнем здесь больше ясности. Во-первых, мы предполагаем, что мудрый, насколько это возможно, знает все, хотя он и не имеет знания о каждом предмете в отдельности. Во-вторых, мы считаем мудрым того, кто способен познать трудное и нелегко постижимое для человека (ведь воспринимание чувствами свойственно всем, а потому это легко и ничего мудрого в этом нет). В-третьих, мы считаем, что более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин, и, (в-четвертых), что из наук в большей мере мудрость та, которая желательна ради нее самой и для познания, нежели та, которая желательна ради извлекаемой из нее пользы, а (в-пятых), та, которая главенствует, — в большей мере, чем вспомогательная, ибо мудрому надлежит не получать наставления, а наставлять, и не он должен повиноваться другому, а ему — тот, кто менее мудр.
   Вот каковы мнения и вот сколько мы их имеем о мудрости и мудрых. Из указанного здесь знание обо всем необходимо имеет тот, кто в наибольшей мере обладает знанием общего, ибо в некотором смысле он знает все подпадающее под общее. Но, пожалуй, труднее всего для человека познать именно это наиболее общее, ибо оно дальше всего от чувственных восприятии. А наиболее строги те науки, которые больше всего занимаются первыми началами: ведь те, которые исходят из меньшего числа (предпосылок), более строги, нежели те, которые приобретаются на основе прибавления (например, арифметика более строга, чем геометрия). Но и научить более способна та наука, которая исследует причины, ибо научают те, кто указывает причины для каждой вещи. А знание и понимание ради самого знания и понимания более всего присущи науке о том, что наиболее достойно познания, ибо тот, кто предпочитает знание ради знания, больше всего предпочтет науку наиболее совершенную, а такова наука о наиболее достойном познания. А наиболее достойны познания первоначала и причины, ибо через них и на их основе познается все остальное, а не они через то, что им подчинено. И наука, в наибольшей мере главенствующая и главнее вспомогательной, — та, которая познает цель, ради которой надлежит действовать в каждом отдельном случае; эта цель есть в каждом отдельном случае то или иное благо, а во всей природе вообще — наилучшее.
   Итак, из всего сказанного следует, что имя (мудрости) необходимо отнести к одной и той же науке: это должна быть наука, исследующая первые начала и причины: ведь благо, и „то, ради чего“ есть один из видов причин. А что это не искусство творения, объяснили уже первые философы. Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной. Но недоумевающий и удивляющийся считает себя незнающим (поэтому и тот, кто любит мифы, есть в некотором смысле, философ, ибо миф создается на основе удивительного). Если, таким образом, начали философствовать, чтобы избавиться от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы. Сам ход вещей подтверждает это; а именно: когда оказалось в наличии почти все необходимое, равно как и то, что облегчает жизнь и доставляет удовольствие, тогда стали искать такого рода разумение. Ясно поэтому, что мы не ищем его ни для какой другой надобности. И так же как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно так же и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя».

 

Сенека (ок. 4–65 н. э., линия № 5–6 «римской» волны) «О БЛАЖЕННОЙ ЖИЗНИ»:

   «…Развитие человечества не находится еще в столь блестящем состоянии, чтобы истина была доступна большинству. Одобрение толпы — доказательство полной несостоятельности. Предметом нашего исследования должен быть вопрос о том, какой образ действий наиболее достоин человека, а не о том, какой чаще всего встречается; о том, что делает нас способными к обладанию вечным счастьем, а не о том, что одобряется чернью, этой наихудшей истолковательницей истины. К черни же я отношу не только простонародье, но и венценосцев. Я не смотрю на цвет одежд, в которые облекаются люди. При оценке человека я не верю глазам; у меня есть лучшее, более верное мерило для того, чтобы отличить истину от лжи. О духовном достоинстве должен судить дух…
   …Считаю нужным заметить, что я не примыкаю исключительно к одному из главнейших представителей стоической школы, сохраняя и за собою право иметь собственное суждение. Я буду следовать одному, у другого сделаю частичное заимствование. Может быть, представляя свое заключение после всех остальных авторов, я не буду отвергать ни одного положения своих предшественников, а скажу только: „Вот это дополнение принадлежит мне“. Впрочем, я принимаю общее правило всех стоиков: „Живи сообразно с природой вещей“. Не уклоняться от нее, руководствоваться ее законом, брать с нее пример, — в этом и заключается мудрость. Следовательно, жизнь счастлива, если она согласуется со своей природой. Такая жизнь возможна лишь в том случае, если, во-первых, человек постоянно обладает здравым умом; затем, если дух его мужествен и энергичен, благороден, вынослив и подготовлен ко всяким обстоятельствам; если он, не впадая в тревожную мнительность, заботится об удовлетворении физических потребностей; если он вообще интересуется материальными сторонами жизни, не соблазняясь ни одной из них; наконец, если он умеет пользоваться дарами судьбы, не делаясь их рабом…результатом такого расположения духа бывает постоянное спокойствие и свобода ввиду устранения всяких поводов к раздражению и к страху. Вместо удовольствий, вместо ничтожных, мимолетных и не только мерзких, но и вредных наслаждений наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, величие, соединенное с кротостью. Ведь всякая жестокость происходит от немощи.
   …В…позорном и пагубном рабстве будет находиться тот, на кого попеременно будут оказывать свое влияние удовольствия и страдания, деспотические силы, действующие крайне произвольно и необузданно. Поэтому нужно себя поставить в независимое от них положение, а его создает не что иное, как равнодушие к судьбе. Тогда осуществится вышеуказанное неоценимое благо: спокойствие и возвышенность духа, чувствующего свою безопасность; с исчезновением всяких страхов наступает вытекающая из познания истины великая и безмятежная радость, приветливость и просветление духа. Все это будет для него усладой не потому, что это благо, а потому, что это плоды находящегося в нем самом добра.
   …Человек, не имеющий понятия об истине, никоим образом не может быть назван счастливым. Следовательно, жизнь счастлива, если она неизменно основывается на правильном, разумном суждении. Тогда дух человека отличается ясностью; он свободен от всяких дурных влияний, избавившись не только от терзаний, но и от мелких уколов: он готов всегда удерживать занятое им положение и отстаивать его, несмотря на ожесточенные удары судьбы».

 

Ориген (ок. 185–253, линия № 6). «О НАЧАЛАХ»:

   «Наметивши эти три мнения о конце всего и о высшем блаженстве, мы представляем каждому читателю тщательно и подробно обсудить, можно ли избрать и одобрить какое-нибудь из них. А эти мнения, повторяем, следующие. Или разумные существа будут вести бестелесную жизнь после того, как все будет покорено Христу и через Христа Богу Отцу, когда Бог будет все и во всем. Или после покорения всего Христу и через Христа Богу, с Которым разумные твари, как духовные по природе, будут составлять один дух, самая телесная субстанция, соединившись с наилучшими и чистейшими духами, сообразно с качеством и заслугами их, перейдет в эфирное состояние и просияет, по слову апостола: „И мы изменимся“ (1 Кор. 15, 52). Или же форма видимого прейдет, всякое тление уничтожится и очистится, и все это состояние мира, с его планетными сферами, окончится и перестанет существовать; поверх же сферы, называемой (апланес), будет расположено местопребывание благочестивых и блаженных как бы на доброй земле и на земле живых, которую получат в наследие кроткие и смиренные; при этой земле будет небо, своим величественным кругом обнимающее и содержащее самую землю, — то небо, которые называется поистине и в собственном смысле небом.
   Это небо и земля и будут служить безопасным и вернейшим местопребыванием всех разумных существ в окончательном и совершенном состоянии их; а именно: одни существа заслужат обитание в той земле после исправления и наказания, которое они перенесут за грехи для очищения от них, и после исполнения и уплаты всего, другие же существа, бывшие покорными слову Божьему и уже здесь научившиеся воспринимать Премудрость Божью и повиноваться ей, удостоятся, говорят, царства неба или небес. И так достойнейшим образом исполнятся слова: „Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю“ и „Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное“ (Матф. 5,5, 3), и слова псалма „Он вознесет тебя, чтобы ты наследовал землю“ (Пс. 36, 34) — ибо на эту землю, как говорится, нисходят, а на ту, вышнюю, возносятся. Таким образом, преуспеянием святых как бы открывается некоторый путь с той земли к тем небесам, так что на той земле они (святые), по-видимому, не столько пребывают, сколько находятся временно, чтобы потом, по достижениии должной степени совершенства, наследовать царство небесное».

 

Иоанн Дамаскин (675–750, линия № 7 «византийской» волны). «О СУЩЕМ, СУБСТАНЦИИ И АКЦИДЕНЦИИ»:

   «Сущее есть общее имя всего, что есть, и оно подразделяется на субстанцию и акциденцию. Субстанция есть более важное начало, ибо имеет свое существование в себе самой, а не в другом. Акциденция же есть то, что не способно существовать в себе самом, а созерцается в субстанции. Субстанция есть подлежащее, как бы материя вещей… Так, медь и воск — субстанция, а фигура, форма и цвет — акциденция. Тело есть субстанция, цвет его — акциденция, ибо не тело находится в цвете, а цвет в теле; не душа в знании, а знание в душе… Не говорят „тело цвета“, а „цвет тела“, не „душа знания“, а „знание души“, не „воск формы“, а „форма воска“. Притом же цвет, знание и форма изменяются, а тело, душа и воск пребывают теми же самыми, ибо субстанция не меняется…
   Поэтому определение субстанции таково: субстанция есть вещь самосущая и не нуждающаяся для своего бытия в другом. Акциденция же есть то, что не может существовать в самом себе, а имеет свое бытие в другом. Бог и все его творения суть субстанция; впрочем, субстанция Бога сверхсубстанциальна. Но есть и субстанциальные качества».

 

Ибн Рушд Абу-ль-Валид Мухаммед ибн Ахмед, он же Аверроэс (1126–1198, линия № 7 «арабской» волны):

   «…Существует три разновидности людей. К одной разновидности относятся те, кто вовсе не способен к толкованию (священных текстов); это — риторики, составляющие широкую публику, ибо нет ни одного здравомыслящего человека, который был бы лишен (способности к) риторическому суждению. К другой разновидности относятся те, кто способен к диалектическому толкованию; это — диалектики только по природе или по природе и по навыку.