Страница:
Канатоходец, и врач, маг, — все с голоду знает
Этот маленький грек; велишь — залезет на небо;
Тот, кто на крыльях летал, — не мавр, не сармат, не фракиец,
Нет, это был человек, родившийся в самых Афинах.
Тот же народ, умеющий льстить, наверно похвалит
Неуча речь, кривое лицо покровителя-друга,
Или сравнит инвалида длинную шею — с затылком
Хоть Геркулеса, что держит Антея далеко от почвы,
Иль восхвалит голосок, которому не уступает
Крик петуха, когда он по обычаю курицу топчет.
Все это можно и нам похвалить, но имтолько вера.
Кто лучше грека в комедии роль сыграет Фаиды,
Или же честной жены, иль Дариды совсем не прикрытой,
Хоть бы рубашкой? Поверить легко, что не маска актера —
Женщина там говорит: настолько пусто и гладко
Под животом у нее, где тонкая щелка двоится.
Весь их народ: где смех у тебя — у них сотрясенье
Громкого хохота, плач — при виде слезы у другого,
Вовсе без скорби. Когда ты зимой построишь жаровню,
Грек оденется в шерсть; скажешь: «жарко», — он уж потеет.
С ним никак не сравнимся мы: лучший здесь — тот, кто умеет
Денно и нощно носить на себе чужую личину,
Руки свои воздевать, хвалить покровителя-друга.
Раз уж о греках зашла наша речь, прогуляйся в гимназий, —
Слышишь, что говорят о проступках высшего рода:
Стоиком слывший старик, уроженец того побережья,
Где опустилось перо крылатой клячи Горгоны,
Друг и учитель Бареи, Барею он угробил доносом, —
Римлянам места нет, где уже воцарился какой-то
Иль Протоген, иль Гермахт, что по скверной привычке
Другом владеет один, никогда и ни с кем не деляся;
Стоит лишь греку вложить в легковерное ухо патрона
Малую долю отрав, естественных этой породе, —
Гонят с порога меня, и забыты былые услуги:
Ценится меньше всего такая утрата клиента.
На протяжении XIV–XV веков турки теснили греков, а в середине XV и вовсе отняли у них Византию. Греки, вместе со своим языком и культурой, окончательно заполонили Рим. По нашей реконструкции, в новый пласт культуры должна попасть «древнегреческая» литература IV–III веков до н. э. и «древнеримская» от минус III до плюс III века. Плюс к тому была здесь собственная литература итальянского Рима XIV–XV веков.
И что же мы видим?! В самом деле, римляне не желают делать ничего, кроме как перелицовывать греков, и в точности по указанной методике: во II столетии н. э. они «переделывают» греков IV и более ранних веков до н. э., в III веке н. э. — греков III до н. э и ранее. А итальянцы в XIV–XV веках, в самом деле, опять берутся за греческие произведения, и опять увлекаются аттической литературой!
Гней Невий, создавший национальную эпопею «Пуническая война» (сатурнийским стихом в семи книгах), занимается также перелицовкой греческих комедий, не иначе, как на потребу ностальгирующим грекам Рима:
Кстати, Джон Перкис в книге «Греческая цивилизация» отмечает (почему-то совсем этому не удивляясь), что «в современном греческом безошибочно узнается прежний язык, и он гораздо ближе к своему предку, чем современный английский к языку Чосера». Поскольку Чосер жил в 1340–1400, легко сделать вывод, что «предок» современного греческого создавался не раньше этого времени, а стал широко известным еще позже.
Полициано пишет во второй половине XV века:
В это время члены венецианской академии Альдо Мануция беседовали между собой только по-гречески! Будем ли удивляться, что в «древнеримском» ответвлении этой же самой истории писатели тоже сплошь перешли на греческий язык?
От Рима к «Риму»
Этот маленький грек; велишь — залезет на небо;
Тот, кто на крыльях летал, — не мавр, не сармат, не фракиец,
Нет, это был человек, родившийся в самых Афинах.
Тот же народ, умеющий льстить, наверно похвалит
Неуча речь, кривое лицо покровителя-друга,
Или сравнит инвалида длинную шею — с затылком
Хоть Геркулеса, что держит Антея далеко от почвы,
Иль восхвалит голосок, которому не уступает
Крик петуха, когда он по обычаю курицу топчет.
Все это можно и нам похвалить, но имтолько вера.
Кто лучше грека в комедии роль сыграет Фаиды,
Или же честной жены, иль Дариды совсем не прикрытой,
Хоть бы рубашкой? Поверить легко, что не маска актера —
Женщина там говорит: настолько пусто и гладко
Под животом у нее, где тонкая щелка двоится.
Весь их народ: где смех у тебя — у них сотрясенье
Громкого хохота, плач — при виде слезы у другого,
Вовсе без скорби. Когда ты зимой построишь жаровню,
Грек оденется в шерсть; скажешь: «жарко», — он уж потеет.
С ним никак не сравнимся мы: лучший здесь — тот, кто умеет
Денно и нощно носить на себе чужую личину,
Руки свои воздевать, хвалить покровителя-друга.
Раз уж о греках зашла наша речь, прогуляйся в гимназий, —
Слышишь, что говорят о проступках высшего рода:
Стоиком слывший старик, уроженец того побережья,
Где опустилось перо крылатой клячи Горгоны,
Друг и учитель Бареи, Барею он угробил доносом, —
Римлянам места нет, где уже воцарился какой-то
Иль Протоген, иль Гермахт, что по скверной привычке
Другом владеет один, никогда и ни с кем не деляся;
Стоит лишь греку вложить в легковерное ухо патрона
Малую долю отрав, естественных этой породе, —
Гонят с порога меня, и забыты былые услуги:
Ценится меньше всего такая утрата клиента.
На протяжении XIV–XV веков турки теснили греков, а в середине XV и вовсе отняли у них Византию. Греки, вместе со своим языком и культурой, окончательно заполонили Рим. По нашей реконструкции, в новый пласт культуры должна попасть «древнегреческая» литература IV–III веков до н. э. и «древнеримская» от минус III до плюс III века. Плюс к тому была здесь собственная литература итальянского Рима XIV–XV веков.
И что же мы видим?! В самом деле, римляне не желают делать ничего, кроме как перелицовывать греков, и в точности по указанной методике: во II столетии н. э. они «переделывают» греков IV и более ранних веков до н. э., в III веке н. э. — греков III до н. э и ранее. А итальянцы в XIV–XV веках, в самом деле, опять берутся за греческие произведения, и опять увлекаются аттической литературой!
Гней Невий, создавший национальную эпопею «Пуническая война» (сатурнийским стихом в семи книгах), занимается также перелицовкой греческих комедий, не иначе, как на потребу ностальгирующим грекам Рима:
«В комедии, своем любимом жанре (известно более 30 заглавий), он старался как можно свободнее перерабатывать образцы греческой новой комедии, вводя в одну греческую пьесу мотивы из другой (контаминация) и вставлял куски собственного сочинения, часто с прямыми намеками на римскую действительность: на разгульную молодость полководца Сципиона…» и т. п.А вот что сообщают литературоведы о римлянине Тите Макции Плавте (ок. 225–184 годы н. э., линии № 6–7):
«…Аристофановский дух буйного полнокровного веселья… сохранился и в его пьесах… (Аристофан — V–IV до н. э.) Аттическая новая комедия с ее идеалом „воспроизводства жизни“ превращается в его произведениях в забавную буффонаду…Точно также Квинт Энний (239–169) берется перелагать Еврипида (480/84–406), «трагичнейшего из поэтов». И такие примеры можно длить и длить… А для нас главное то, что эту же самую ситуацию описывают историки применительно к XIV–XV веку. Вот цитата из учебника «История западноевропейской литературы»:
…В переработке Плавта новоаттическая комедия утрачивает изящество и глубину, но приобретает буйную жизнерадостность и оптимизм, уже недоступный для Менандра (IV до н. э.) и его продолжателей».
«В центре внимания гуманистов стояло собирание и изучение рукописей древних писателей, среди которых все большее значение приобретали греческие авторы. После падения Константинополя (1453) эмигрировавшие в Италию византийские ученые познакомили гуманистов со всеми писателями Древней Греции. Это значительно расширило кругозор поздних гуманистов по сравнению с Петраркой и Боккаччо.Вот еще некоторые литературоведческие мнения, с нашими комментариями:
Гуманисты XV в. окончательно эмансипируются от учения католической церкви и вступают в решительную борьбу со средневековой схоластикой. Они ощущают себя подлинными язычниками и возрождают целый ряд течений античной философии. Сначала у гуманистов пользуется большой популярностью стоическая философия, разработанная Леонардо Бруни и Поджо Браччолини. Затем на смену ей приходит увлечение эпикурейским учением, крупнейшим представителем которого был Лоренцо Валла. Во второй половине XV в. во Флоренции начинается увлечение платонизмом; начало ему положил Марсилио Фичино, который становится во главе учрежденной Козимо Медичи Платоновской Академии. После Платона в XVI в. наступает очередь Аристотеля, освобожденного от средневековой схоластической оболочки. Пропаганда его в Италии является заслугой Помпонацци».
В Риме «из греческих оригиналов трагедия пользовалась преимущественно патетическим Еврипидом, комедия — Менандром; таким образом, Рим был наследником эллинистических вкусов… Так, в „Ифигении“ Энния еврипидовский хор служанок был заменен хором солдат, чтобы подчеркнуть одиночество героини, а в „Братьях“ Теренция эпизод похищения девушки у сводника был перенесен из рассказа на сцену ради бурного комического действия».Как всякие подражатели «на потребу дня», римляне стремятся усилить в трагедии трагизм, а в комедии — комизм.
«Лутиций Катул, Порций, Лицин, Валерий Эдитуй упражняются в сочинении эротических эпиграмм и ученых дидактических поэм». Это — якобы II–I века до н. э., линия № 6, одновременно с Боккаччо. «Именно римская трагедия (где традиция не дошедших до нас пьес Энния, Пакувия и Акция была продолжена Сенекой) стала образцом для первых европейских трагиков — от Альбертино Муссато в XIV в. до драматургов елизаветинской Англии».Все авторы — линии № 6 (XIV реальный век), Сенека — линия № 5.
«…со II–I вв., когда Греция под властью Рима стала утешаться лишь культом древности во имя древности, ученые риторы начинают копировать аттический диалект классических ораторов именно потому, что он был прошлым, а не настоящим языка».А нам понятно, что после чумы 1347–1350 годов изменился и язык, он стал более азиатским, в связи с массовыми переселениями.
«Цицерону пришлось вести борьбу против обеих крайностей: как против излишней пышности римских азианцев, так и против излишней скудости римских аттицистов; памятником этой полемики остались два его трактата, „Брут“ и „Оратор“.Петрарка был слабоумным? Или Цицерон умер от чумы в XIV веке, а при Петрарке был еще жив? На деле же Цицерон стал создателем латинского литературного языка, вот в чем дело. Видимо, и греческий литературный язык (так называемый древнегреческий) создавался в это же время. Как известно, Данте не знал греческого, так он мог не знать его именно поэтому!
…Петрарка, впервые обнаружив (?) в 1345 г. письма Цицерона к Аттику, был так взволнован этим чтением, что написал оратору латинское письмо на тот свет…»
Кстати, Джон Перкис в книге «Греческая цивилизация» отмечает (почему-то совсем этому не удивляясь), что «в современном греческом безошибочно узнается прежний язык, и он гораздо ближе к своему предку, чем современный английский к языку Чосера». Поскольку Чосер жил в 1340–1400, легко сделать вывод, что «предок» современного греческого создавался не раньше этого времени, а стал широко известным еще позже.
Полициано пишет во второй половине XV века:
«Во Флоренции дети лучших фамилий говорят на аттическом диалекте так чисто, так легко, так непринужденно, что можно подумать, будто Афины не были разрушены и взяты варварами, а по собственному желанию переселились во Флоренцию».Под варварами он тут, наверное, понимает турков, а историки, конечно, имеют в виду каких-то древних варваров. Получается, автор XV века всерьез утверждает, что из-за древних варваров древние греки переселились во Флоренцию и стали его собственными соседями.
В это время члены венецианской академии Альдо Мануция беседовали между собой только по-гречески! Будем ли удивляться, что в «древнеримском» ответвлении этой же самой истории писатели тоже сплошь перешли на греческий язык?
«…появляется ряд „Всемирных историй“ на греческом языке, общей целью которых было показать (вслед за Полибием), как Рим пришел к власти над миром: авторами их были уже упоминавшийся ритор Дионисий Галикарнасский, известный географ Страбон, историки Диодор Сицилийский, Николай Дамасский; на латинском языке такую же компиляцию составил Трог Помпей; все эти сочинения сохранились частично или в отрывках. В отличие от всех этих авторов Ливий не пытается охватить мировую историю и ограничивается римскими делами; за образец он берет не Полибия, а древних анналистов, но их материалу старается придать… стилистическую отделку».Мало было Ливию историю сочинять, так он еще «подделывался» под «древний стиль». И кстати, эти «подделки под древность» очень распространены на всей линии № 5–6. Скажем, Альбертино Муссато (1261–1329) написал пятиактную трагедию «Эцеринис» не абы как, а «в подражание кровавым драмам Сенеки», и в том же стиле:
«В пьесе Муссато нет динамизма, действие не реализовано в драматических формах… Рассказы о происходящем где-то за сценой комментируются хором, служащим как бы рупором общественного мнения… Трагедия перегружена морализующими партиями хора и длинными монологами».Откуда же взял в XIV веке итальянец Муссато свои стилистические приемы? Не только у Сенеки, но и у Тита Ливия, представьте себе, который в свою очередь, как мы только что прочли, подражал древним грекам:
«Мастерству исторического повествования он (Муссато) учился у своего соотечественника (и, добавим, современника!) Тита Ливия. Итальянский историк старался следовать римскому историографу даже в построении периодов, в приемах передачи авторской речи и речи действующих лиц. Для обозначения современных ему учреждений и должностей Муссато вводит римскую терминологию».О Ливии вот что еще нам сообщают:
«…Свою задачу он видит в том, чтобы выявить воспитательное значение исторических событий, а не в том, чтобы проверить их подлинность, подробности и причинную связь… Если Цицерон больше всего заботился о том, чтобы отделить прозаический язык от поэтического, литературный от разговорного, нормы от нарушений норм, то у Ливия эти категории вновь начинают смешиваться (нисходящая ветвь синусоиды, ничего не поделаешь). Первые книги Ливия нашел Петрарка. Позднейшие подражания Ливию учитывали эту его особенность. Первое издание — 1469 г.»Нам непонятно, каким образом все литературные приемы, стиль, язык, могут перелетать на тысячу — полторы тысячи лет в неизменном виде, не поддерживаемые на протяжении всего этого срока постоянной писательской практикой. А историкам традиционной школы, надо думать, это понятно:
«„Наука поэзии“ Горация… именно она — и лишь во взаимодействии с ней „Поэтика“ Аристотеля — послужила образцом для поэтик Возрождения и классицизма в прозе и в стихах (Вида, Буало)».Созданная в «Древнем Риме» литературная традиция, говорят историки, «законсервировалась» и вновь обнаружилась в средневековой Европе. Вот как изящно объехали «темные века» последователи Скалигера, рассказывая эту удивительную историю:
«Мощные фигуры Тацита и Ювенала замыкают развитие идейных и стилистических исканий I в. н. э… II в. н. э. по традиции считается периодом последнего расцвета Римской империи».
«Реформа языка и стиха латинской поэзии в творчестве поэтов конца I в. до н. э. дала римской литературе совершенную систему художественных средств, оставшуюся в основе своей неизменной до последних веков античности, а отчасти и позже, в ученой поэзии Средневековья, и тем более Возрождения».
От Рима к «Риму»
Итак, по утверждению историков, литературные приемы «Древнего Рима» оставались в неизменности до последних веков античности; потом их «вспомнили», творя свою «ученую поэзию», средневековые авторы, а затем подхватили поэты эпохи Возрождения.
О том, как поэты «вспоминали» язык и литературный стиль давно минувших веков, историки нам сообщают: они находили древние рукописи, и быстренько начинали им подражать. А каким же образом произошло «забывание» античного наследия? Для объяснения хронологических парадоксов историками написаны тонны книг, не могли же они обойти такой важный вопрос. И что же? Сам процесс «забывания» они, в силу его абсолютной необъяснимости, все же вниманием обошли. Зато нашли причину для завершения этого процесса: оказывается, свое окончательное поражение историческая античность получила в результате нашествия готов.
Берём Большой энциклопедический словарь, и читаем:
В. Уколова пишет:
В 410 году, после победы над римлянами под Адрианополем (современный Эдирне в Турции), готские войска под руководством Алариха взял Рим. Какой Рим? Богатейший город планеты, столица Византийской (Ромейской, Римской) империи — Константинополь — совсем рядом! Но непобедимый беженец Аларих этого Рима вроде бы не заметил, — или его «не заметили» историки? — и отправился от Адрианополя прямо в Италию.
Мы уже писали, что с XIV века история Рима как бы раздваивается: всё, что происходит на Босфоре, в сознании европейцев дублируется в Италии. Поэтому вся история готов недостоверна не только хронологически, но и географически.
Однако нам нужно найти причину, приведшую к разделению истории мира на античность и не античность. Пусть себе традиционные историки говорят, что были какие-то «темные века». И в нашей версии, и в их версии известен период, когда можно было нажиться «отважным» людям без особого риска быть убитыми стрелой или мечом. Поэтому поговорим не о выдуманных переселениях народов, а о неизбежных, которые историки не заметили или не захотели заметить. Речь о том, что чума 1347–1350 годов уменьшила население Западной Европы наполовину, во многих странах на две трети, а кое-где и на три четверти, даже четыре пятых. Остались пустовать дома, пригодные для жилья, в которых было все необходимое для комфортной жизни. Ведь чума не разбирала, кто беден, а кто богат.
И что же должно было произойти, когда об этом стало известно в тех местах, где чума свирепствовала меньше, или в тех, которые она вообще обошла стороной? Из северных и восточных стран на берега теплых морей устремились бы любители легкой наживы, и прежде всего всякие лихие люди. Естественно, в глазах выжившего местного населения это выглядело бы как «нашествие». Да нашествием это и было. Только стараниями историков столь неприятные события тоже оказались выкинуты из истории XIV века, а попали они в III–IV века, и как бы в результате пандемии чумы появились готы, после нашествия которых Европа погрузилась в «темные века», да и в Византии от блестящего античного периода осталась только смесь из христианства и язычества.
«После чумы 1348 года в обстановке распространения суеверий и фанатизма, презрения к радостям жизни», — как пишет современный историк искусства М. Мураро, — наверное, и не могло быть никаких иных переселений и нашествий. Беда лишь в том, что представления скалигеровцев расходятся со свидетельствами очевидцев, например, с хроникой Маттео Виллани, отрывок из которой мы приводили в одной из предыдущих глав. Согласно этому и другим подобным документам, после чумы XIV века остались свободными от людей не только поселки, но даже города, и со временем их заселяли пришлые люди.
Население, создавшееся от перемешивания местных и пришлых, начало возрождать культуру предшествовавшего периода, которую и назвали словом «antico». Умерло много художников, писателей, философов — но были целы их труды, и выжили многие, лично знавшие этих людей, да и кое-кто выжил из авторов той «античности». Какие-то труды умерших, конечно, находили — но не через тысячу лет, а через пять, десять лет — и немедленно пускали их в культурный оборот.
Это настолько ясно, что не требует особых объяснений, — в отличие от традиционной версии, которая, на самом-то деле, объяснить причины европейской дикости и стремления подражать найденным древним текстам не может. Ведь когда стала общепризнанной скалигеровская «модель» истории, перепутавшая и времена, и страны, в возможность «забываний» и «возрождений» стали просто верить, не вдаваясь в объяснения.
В 1472 году Иван III объявил, что отныне Москва — Третий Рим. Понятно, что до этого их уже было два, и что интересно, оба византийские; первым Римом был Константинополь. Рим в Италии тоже строили на землях, входящих в Византийскую (Ромейскую) империю. Строительством «запасной» византийской столицы был создан прецедент появления нового Рима, поэтому Иван соображал, что говорит. Если бы хоть один из «Римов» был языческим или католическим, царь такого не сказал бы. В XVI веке писатель Филофей, монах псковского Елизарова монастыря, развивая мысль о преемственности власти московских государей от византийских императоров, начертал: «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не бывать». Первый Рим пал перед мусульманином, второй — перед латинянином. А строил их обоих православный грек.
Возможно, и даже наверняка Рим строили на месте какого-то старинного культового поселка. Его искусственное удревление по сравнению с Константинополем дало начало путанице. Читая исторических писателей, люди начинают верить, что Рим был столицей могучей Римской империи; между тем только в 1870 году этот Рим был воссоединен с Италией, а в 1871 году стал столицей объединенного Итальянского королевства. Рим расположен так неудачно, что не смог стать даже столицей Священной Римской империи; столицей был Ахен. И кстати не исключено, что, говоря «Рим», средневековые летописцы имели иногда в виду германский Ахен.
Но мало того: эта «раздвоившаяся» между двумя Римами история к тому же поделена теперь на три периода: античность, «темные века» и средневековье. Постоянные «возрождения» становились неизбежными. Уже для IX века историки нашли в Византии «македонское» возрождение, а на западе (в Европе) — «каролингское», плавно перетекающее в «оттоновское».
Соотношение между стандартной «греческой» и «византийской» синусоидами.
Двигаясь от Рима к «Риму» — ни века без возрождений!..
В литературоведении известное историкам «каролингское возрождение» называется «Вергилианским» возрождением середины VIII–IX веков. Непосредственно к нему примыкает «Оттоновское» возрождение, оно же «Горацианско-теренцианское», произошедшее в X — начале XI века. За ним наступает «Овидианское» возрождение конца XI–XII веков. Возникли они во многом как раз из-за того, что после окончания чумы 1350 года ряд европейских авторов (Павел Диакон, Алкуин, Рабан Мавр, Лиутпранд, Пьер Абеляр и другие) взялись возрождать, соответственно, поэзию Вергилия, Горация, Теренция и Овидия (живших до 1350 года).
Лишь историки далекого будущего «разместили» их творения по хронологической схеме Скалигера; вот почему одномоментно «забыли» (а потом неоднократно возрождали) великую античную культуру, — в результате хронологических неурядиц! Отсюда и все недоумения: как это, античное язычество уже кончилось, и вот, оно «высовывается» вновь и вновь, то в Византии, то в Италии. В христианских странах люди впадают в язычество…
В сборнике «Памятники Византийской литературы IV–IX веков» читаем:
Что сказали бы искусствоведы, если бы узнали, что итальянский скульптор VI века без всяких усилий подражает римскому портрету I века н. э.? Наверное, сказали бы, что это совершенно невозможно. По мнению, высказанному Карлом Вёрманом, произведения искусства, начиная с эпохи Константина:
О том, как поэты «вспоминали» язык и литературный стиль давно минувших веков, историки нам сообщают: они находили древние рукописи, и быстренько начинали им подражать. А каким же образом произошло «забывание» античного наследия? Для объяснения хронологических парадоксов историками написаны тонны книг, не могли же они обойти такой важный вопрос. И что же? Сам процесс «забывания» они, в силу его абсолютной необъяснимости, все же вниманием обошли. Зато нашли причину для завершения этого процесса: оказывается, свое окончательное поражение историческая античность получила в результате нашествия готов.
Берём Большой энциклопедический словарь, и читаем:
«ГОТЫ, группа германских племен. В 3 в. жили в Сев. Причерноморье. Делились на вестготов (зап. Г.) и остготов (вост. Г.)».Это — линия № 6, реальный XIV век. Упомянутые здесь готы, говорят историки, пошли завоевывать Европу, но не как племена, а как армия. Вестготы захватили Испанию, которая входила в состав Византии, а остготы — византийские же земли Италии, и были затем вынуждены воевать с византийским императором Юстинианом.
В. Уколова пишет:
«По существу, готы были беженцами от гуннского нашествия».Беженцами, понимаете? Побили их гунны, потому что готы были слабыми, вот и стали они беженцами, но не просто так, а «по существу». Кроме того:
«…готское войско не отличалось особой дисциплинированностью, что компенсировалось мощной наступательной энергией, граничившей с безрассудством».Этой противоречивой фразой историк как бы готовит будущие готские победы. Энергичные они были, и безрассудные, вот и победили великий, но не энергичный и слишком рассудительный Рим. Но сначала энергично и безрассудно убежали от гуннов. Если бы к их энергии добавить рассудительности, может, они и победили бы гуннов. А может, и нет: ведь Риму его рассудительность не помогла. Или причина в том, что у Рима была слишком дисциплинированная армия, а недисциплинированных готов отличала «безудержная отвага, даже свирепость, совершенное владение оружием». Кстати, было бы интересно узнать, обладали ли рассудительностью гунны, от которых готы отступали с «безудержной отвагой».
В 410 году, после победы над римлянами под Адрианополем (современный Эдирне в Турции), готские войска под руководством Алариха взял Рим. Какой Рим? Богатейший город планеты, столица Византийской (Ромейской, Римской) империи — Константинополь — совсем рядом! Но непобедимый беженец Аларих этого Рима вроде бы не заметил, — или его «не заметили» историки? — и отправился от Адрианополя прямо в Италию.
Мы уже писали, что с XIV века история Рима как бы раздваивается: всё, что происходит на Босфоре, в сознании европейцев дублируется в Италии. Поэтому вся история готов недостоверна не только хронологически, но и географически.
Однако нам нужно найти причину, приведшую к разделению истории мира на античность и не античность. Пусть себе традиционные историки говорят, что были какие-то «темные века». И в нашей версии, и в их версии известен период, когда можно было нажиться «отважным» людям без особого риска быть убитыми стрелой или мечом. Поэтому поговорим не о выдуманных переселениях народов, а о неизбежных, которые историки не заметили или не захотели заметить. Речь о том, что чума 1347–1350 годов уменьшила население Западной Европы наполовину, во многих странах на две трети, а кое-где и на три четверти, даже четыре пятых. Остались пустовать дома, пригодные для жилья, в которых было все необходимое для комфортной жизни. Ведь чума не разбирала, кто беден, а кто богат.
И что же должно было произойти, когда об этом стало известно в тех местах, где чума свирепствовала меньше, или в тех, которые она вообще обошла стороной? Из северных и восточных стран на берега теплых морей устремились бы любители легкой наживы, и прежде всего всякие лихие люди. Естественно, в глазах выжившего местного населения это выглядело бы как «нашествие». Да нашествием это и было. Только стараниями историков столь неприятные события тоже оказались выкинуты из истории XIV века, а попали они в III–IV века, и как бы в результате пандемии чумы появились готы, после нашествия которых Европа погрузилась в «темные века», да и в Византии от блестящего античного периода осталась только смесь из христианства и язычества.
«После чумы 1348 года в обстановке распространения суеверий и фанатизма, презрения к радостям жизни», — как пишет современный историк искусства М. Мураро, — наверное, и не могло быть никаких иных переселений и нашествий. Беда лишь в том, что представления скалигеровцев расходятся со свидетельствами очевидцев, например, с хроникой Маттео Виллани, отрывок из которой мы приводили в одной из предыдущих глав. Согласно этому и другим подобным документам, после чумы XIV века остались свободными от людей не только поселки, но даже города, и со временем их заселяли пришлые люди.
Население, создавшееся от перемешивания местных и пришлых, начало возрождать культуру предшествовавшего периода, которую и назвали словом «antico». Умерло много художников, писателей, философов — но были целы их труды, и выжили многие, лично знавшие этих людей, да и кое-кто выжил из авторов той «античности». Какие-то труды умерших, конечно, находили — но не через тысячу лет, а через пять, десять лет — и немедленно пускали их в культурный оборот.
Это настолько ясно, что не требует особых объяснений, — в отличие от традиционной версии, которая, на самом-то деле, объяснить причины европейской дикости и стремления подражать найденным древним текстам не может. Ведь когда стала общепризнанной скалигеровская «модель» истории, перепутавшая и времена, и страны, в возможность «забываний» и «возрождений» стали просто верить, не вдаваясь в объяснения.
В 1472 году Иван III объявил, что отныне Москва — Третий Рим. Понятно, что до этого их уже было два, и что интересно, оба византийские; первым Римом был Константинополь. Рим в Италии тоже строили на землях, входящих в Византийскую (Ромейскую) империю. Строительством «запасной» византийской столицы был создан прецедент появления нового Рима, поэтому Иван соображал, что говорит. Если бы хоть один из «Римов» был языческим или католическим, царь такого не сказал бы. В XVI веке писатель Филофей, монах псковского Елизарова монастыря, развивая мысль о преемственности власти московских государей от византийских императоров, начертал: «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не бывать». Первый Рим пал перед мусульманином, второй — перед латинянином. А строил их обоих православный грек.
Возможно, и даже наверняка Рим строили на месте какого-то старинного культового поселка. Его искусственное удревление по сравнению с Константинополем дало начало путанице. Читая исторических писателей, люди начинают верить, что Рим был столицей могучей Римской империи; между тем только в 1870 году этот Рим был воссоединен с Италией, а в 1871 году стал столицей объединенного Итальянского королевства. Рим расположен так неудачно, что не смог стать даже столицей Священной Римской империи; столицей был Ахен. И кстати не исключено, что, говоря «Рим», средневековые летописцы имели иногда в виду германский Ахен.
Но мало того: эта «раздвоившаяся» между двумя Римами история к тому же поделена теперь на три периода: античность, «темные века» и средневековье. Постоянные «возрождения» становились неизбежными. Уже для IX века историки нашли в Византии «македонское» возрождение, а на западе (в Европе) — «каролингское», плавно перетекающее в «оттоновское».
Соотношение между стандартной «греческой» и «византийской» синусоидами.
Двигаясь от Рима к «Риму» — ни века без возрождений!..
В литературоведении известное историкам «каролингское возрождение» называется «Вергилианским» возрождением середины VIII–IX веков. Непосредственно к нему примыкает «Оттоновское» возрождение, оно же «Горацианско-теренцианское», произошедшее в X — начале XI века. За ним наступает «Овидианское» возрождение конца XI–XII веков. Возникли они во многом как раз из-за того, что после окончания чумы 1350 года ряд европейских авторов (Павел Диакон, Алкуин, Рабан Мавр, Лиутпранд, Пьер Абеляр и другие) взялись возрождать, соответственно, поэзию Вергилия, Горация, Теренция и Овидия (живших до 1350 года).
Лишь историки далекого будущего «разместили» их творения по хронологической схеме Скалигера; вот почему одномоментно «забыли» (а потом неоднократно возрождали) великую античную культуру, — в результате хронологических неурядиц! Отсюда и все недоумения: как это, античное язычество уже кончилось, и вот, оно «высовывается» вновь и вновь, то в Византии, то в Италии. В христианских странах люди впадают в язычество…
В сборнике «Памятники Византийской литературы IV–IX веков» читаем:
«Приводимое ниже двустишие примечательно законченно языческим духом. От самоубийства, по признанию Олимпиодора, его удерживает лишь авторитет Платона; об авторитете христианской религии, видящей в самоубийстве тягчайший грех, он не считает нужным говорить».Вот это двустишие VI века:
По «византийской» волне следует датировать XIV веком не только это стихотворение, не только произведения Романа Сладкопевца, Прокопия Кесарийского и других ромеев, но и произведения многих средневековых латинских поэтов. Например, «последний поэт языческой античности» Максимиан Этрусский, сочинения которого были найдены в 1501 году, пишет якобы в VI веке элегию, подражая самой откровенной из «любовных элегий» Овидия, показывая читателю умение мастерского владения словом. Как это может быть?
Когда бы ни Платоновы внушения,
Бежал бы я давно из жизни горестной.
Что сказали бы искусствоведы, если бы узнали, что итальянский скульптор VI века без всяких усилий подражает римскому портрету I века н. э.? Наверное, сказали бы, что это совершенно невозможно. По мнению, высказанному Карлом Вёрманом, произведения искусства, начиная с эпохи Константина:
«…до такой степени отличаются бедностью вымысла и неумением владеть формой и выражаться художественно, что в них ясно видно окончательное падение античного искусства. Надо было пройти после того тысяче с сотней лет, прежде чем потомство римлян было в состоянии восстановить связь своего искусства с лучшими образцами древнего… Приходится говорить о довольно посредственных, безыменных произведениях этой отрасли искусства (живописи), снова сделавшейся отраслью ремесла и с каждым десятилетием утрачивавшей понимание форм…»А вот поэт VI века Максимиан Этрусский прекрасно умеет выражать свои мысли художественно! Настолько умеет, что когда его стихи в 1501 году нашли и опубликовали, то издатель решил, что это стихи первого римского элегика Корнелия Галла. И чтобы нам не возразили, будто «этого не может быть», приведем пример, а потом дадим читателю возможность сравнить его с «настоящим Овидием». В этом примере некий пожилой дипломат рассказывает о своей неудаче на любовном поприще.
Максимин Этрусский. ЭЛЕГИЯ V:
Послан когда-то я был государем в восточную землю —
Мир и союз заключить, трижды желанный для всех.
Но между тем как слагал я для царств условия мира,
Вспыхнула злая война в недрах души у меня.
Ибо поймала меня, потомка этрусского рода,
В сети девица одна греческим нравом своим.
Ловко делая вид, что она влюблена в меня страстно,
Этим пленила она: страстно влюбился я сам.
Часто ко мне под окно она по ночам приходила,
Сладко, невнятно звучал греческих песен напев.
Слезы лились, бледнело лицо, со стоном, со вздохом —
Даже представить нельзя, как изнывала она.
Жалко мне стало смотреть на муки несчастной влюбленной,
И оттого-то теперь жалок, несчастен я сам.
Эта девица была красива лицом и пристойна,
Ярко горели глаза, был изощрен ее ум;
Пальцы — и те у нее говорили, и лира звенела,
Вторя искусной руке, и сочинялись стихи.
Я перед нею немел и, казалось, лишался рассудка
Словно напевом сирен заворожённый Улисс.
И, как Улисс, ослеплен, я несся на скалы и мели,
Ибо не мог одолеть мощи любовных искусств.
Как рассказать мне о том, как умело она танцевала
И вызывала хвалу каждым движением ног?
Стройно вились надо лбом завитками несчетными кудри
И ниспадали волной, белую шею прикрыв.
Воспламеняли мой взгляд упруго стоящие груди —
Каждую можно прикрыть было ладонью одной.
Дух трепетал при виде одном ее крепкого стана,
Или изгиба боков, или крутого бедра.
Ах, как хотелось мне сжать в объятиях нежное тело,