Калюжный Дмитрий Витальевич. Другая история литературы

 
 
Я именую радостью беду,
Как к отдыху тянусь я к передрягам —
Ведь ищущим Бог щедр на маету!
 
 
Взглянуть бы на меня, когда трем Магам
Поют акафисты, — иль на мой дом,
Лежащий меж больших дворцов оврагом!
 
 
Любовь угасла на сердце моем,
А большая беда теснит меньшую:
Крыла души подрезаны ножом;
 
 
Возьму ль бокал — найду осу, другую;
В мешке из кожи — кости да кишки;
А в чашечке цветка зловонье чую;
 
 
Глаза уж на лоб лезут из башки,
Не держатся во рту зубов остатки —
Чуть скажешь слово, крошатся куски;
 
 
Лицо, как веер, собрано все в складки —
Точь-в-точь тряпье, которым ветер с гряд
Ворон в бездождье гонит без оглядки;
 
 
Влез в ухо паучишка-сетопряд,
В другом всю ночь сверчок поет по нотам;
Одышка душит, хоть и спать бы рад;
 
 
К любви, и музам, и цветочным гротам
Мои каракули — теперь, о страх!
Кульки, трещотки, крышки нечистотам!
 
 
Зачем я над своим искусством чах,
Когда таков конец мой, — словно море
Кто переплыл и утонул в соплях.
 
 
Прославленный мой дар, каким, на горе
Себе, я горд был, — вот его итог:
Я нищ, я дряхл, я в рабстве и позоре.
 
 
Скорей бы смерть, пока не изнемог!
 

(Перевод А. Эфроса)

 
   Такова, читатель, была гигиеническая ситуация в ренессансной Европе! А вот при описаниях городов арабского Халифата даже для IX–X веков историки находят иные слова.
   Из книги «Всемирная история искусств» П. П. Гнедича:

   «Кордова быстро изменила свой вид и достигла под управлением мавров высшей степени благосостояния… На 10 миль вокруг горели фонари на отлично вымощенных улицах ( а между тем несколько столетий спустя в Лондоне не было ни одного городского фонаря, а в Париже обыватели буквально тонули в грязи). Роскошь и блеск азиатской неги были привиты арабами Европе. Их жилища с балконами из полированного мрамора, висевшими над померанцевыми садами, каскады воды, цветные стекла — все это представляло такую резкую разницу с дымными хлевами Франции и Англии, где ни труб, ни окошек не делалось… Мануфактурное производство шелковыми, льняными, бумажными пряжами и тканями совершало чудеса. Арабы впервые ввели опрятность в одежде, употребляя нижнее, моющееся платье из полотна… Арабские авантюристы, проникая на север через Пиренеи, заносили в варварскую Европу рыцарские нравы арабов, их роскошь и вкус к изящному. От них в Европе получили начало рыцарские турниры, страстная любовь к лошадям, псовая и соколиная охота. Звуки лютней и мандолины раздавались не только в Кордове, но зазвучали и во Франции, и в Италии, и в Сицилии».

   Это описание — результат использования историками неверной хронологии. Такая ситуация в Испании и вообще арабском мире могла быть в XIII–XIV веках, то есть европейская гигиена отставала (если отставала) от арабской лет на сто, но никак не на шестьсот.
   Фармакология — тема безграничная, и здесь нет никакой возможности уделить ей много места. Однако отметим, что в качестве лекарств использовалось огромное, именно огромное количество так называемых «пряностей Востока» (что, кстати, еще раз подтверждает нам близкую связь европейского и арабского миров и невозможность шестисотлетнего «отставания»). Будет больной ошибкой считать, что Европа принимала их только в качестве приправ к пище. Для лечения применяли буквально всё: корицу при тифозных горячках, гвоздику и имбирь против чумы; перец жевали с изюмом «от нервов», а также для укрепления желудка и печени. В ход шли алоэ, сабур, опий, кассий, мускатный цвет и мускатный орех, шафран, сандал, кардамон, камфора, ладан, бделлий…
   А. М. Петров пишет:

   «Пряности играли не меньшую роль, чем благовония, в борьбе с эпидемическими заболеваниями в древнем мире. Однако мы можем рассмотреть это их свойство, перейдя непосредственно к средним векам, так как античные рецепты, да и большинство приемов врачевания вошли в византийскую, арабскую и европейскую ветви медицинской науки».

   Вот уж воистину!..
   Постоянные «повторы» медицинских знаний мы видим в творчестве лучших людей того времени. Не было других лекарств, кроме природных, и не было другой медицины, кроме заклинаний, сопровождавших прием этих лекарств, и это — общее свойство времен, называйте их древними, старыми или новыми. Только травы, «зелья» и маги спасают от болезней; только от старости и смерти они не спасут.
 

Эразм Роттердамский (1469–1536):

 
…Но век, какой однажды
Выпряден странной Клото: на висящих ее веретенах,
Тот век ни зелья Кирки
Не возродят, ни жезл чудодейственный Майина сына,
Ни фессалийцев злые
Все заклинанья вернуть не сумеют, ни соки Медеи,
Ни если б сам Юпитер
Нектаром даже тебя напитал и амброзии влагой, —
Ведь это пища юных,
Как написал пустомеля — Гомер, а старым — запретна;
Ни если бы росою
Мощной тебя укрепила, сияя, супруга Титона,
Ни если б три и восемь
Раз, как Фаон, перевез ты Венеру по волнам Хиосским,
Ни если б любые
Травы Хирон сам тебе подарил, что земля производит, —
Ни перстенёк, ни зелья
Вместе с могуществом их не задержат летящие годы,
Ни магов заклинанья
Пеньем диковинным реки бурлящие не остановят;
И не достигнуть тем же,
Чтобы стремнины потоков течение вспять повернули,
И звездные Плеяды
Остановились, и Феба недвижно стала квадрига.
 

(перевод с латинского Ю. Шульца)

 
   Автора приведенных выше стихов, Эразма Роттердамского (линия № 7–8) считают лучшим латинистом своего времени! Ничуть не хуже была латынь медика по прозвищу Квинт Серен Самоник (2-я треть III века, линия № 7 «римской» волны), жившего за двенадцать — тринадцать веков до Эрама. Он был автором медицинской книги «Целебные предписания», и книгу принято называть поэмой, и действительно, рецепты написаны стихами. Поэма излагает всю практическую медицину, кроме акушерства и хирургии, и состоит из вступления и 64 глав, которые содержат весьма научные рецепты, хотя упоминаются и магические средства и заклинания, в числе которых ставшая впоследствии знаменитой «абракадабра». Но все же автор отрицательно относится к суевериям:

 
«Но о других умолчу многочисленных я небылицах:
Ведь лихорадку изгнать песнопения всякие могут,
Как суеверье пустое и бабки дрожащие верят».
 

   В основном же произведение повествует о том, что ныне называется «народной медициной»: как правильно применять простые природные средства лечения. Среди рекомендуемых автором чаще всего упоминаются перец, чеснок, плющ, рута и укроп, свыше 40 раз появляются на страницах поэмы различные сорта вин, свыше 30 раз — уксус. Ю. Ф. Шульц, комментируя поэму, пишет также: «Во многих случаях применяются внутренности и помет различных животных — средства, получившие наибольшее распространение в медицине средних веков». Это упоминание средних веков в комментариях к римскому поэту кажется нам весьма показательным.
 

Квинт Серен Самоник. СРЕДСТВА ДЛЯ ЖЕЛУДКА И ПИЩЕВАРЕНИЯ:

 
Те, кто считают желудок властителем нашего тела,
На справедливое, кажется мне, опираются мненье.
Так, если действует он безотказно, — все органы крепки,
Если же болен, — и в них нарушенья тогда возникают.
Мало того, коль бесплодно леченье, то мозга коснется
Также болезнь и оттуда здравый рассудок похитит.
В ступе тогда деревянной салата черного семя
Ты разотри натощак, добавив и сладкого меда.
Будет трех ложек тебе на одну достаточно пробу.
Редьки растертое семя с медовым напитком поможет;
Или две части полыни берут и руты частицу
С влажным греческим сеном и пьют в воде кипяченой.
Иль молоко от родившей козы с семенами укропа;
Также вареный полей по-дружески помощь окажет.
В виде питья и припарок и уксус полезен желудку.
Или в горячей воде свежесваренных также улиток
Прямо на уголья ставь и, поджарив, вином их опрыскай
С соусом рыбным, но помни, что лучше — улитки морские.
Если в желудке твоем несварение пищи лютует,
Пей розмариновый цвет вместе с перцем горячим, но средство
Есть и другое: из соли крупинок и ломкого тмина;
Их ты добавишь к еде и вместе с едою проглотишь.
Или в постели своей выпей острого уксуса влагу.
Вынув желудок нырка, ты сожги его, соли добавив,
Кроме того — сухарей и, перцем обильно посыпав,
Вместе смешай: и божественный дар ты получишь в лекарстве.
Средство и это поможет нормальному пищеваренью:
Зернышек пять расколи ты привозного перца и утром
С фиником мягким дамасским глотай этот перец скорее.
 

   Знакомясь с творчеством других авторов, писавших на ту же тему — как, например, Валафрид Страбон, 809–849 годы, линия № 7 «каролингской» волны, — обнаруживаем, что желудок продолжали считать «властителем нашего тела» и полтысячи лет спустя. Если же учесть явное сходство стиля этого и следующего произведения, выражающееся не только в стихотворном размере, но и в предмете и дидактическом характере разговора, — автор продолжает давать советы, объясняя, как надо поступать с растениями, как готовить лекарства, и как их применять, — то становится ясной одновременность создания этих произведений.
 

Валафрид Страбон. СЕЛЬДЕРЕЙ:

 
В наших садах сельдерей свою ценность хотя и теряет
И, полагают, что он лишь одним ароматом полезен,
Многим, однако, лекарствам на помощь приходит своими
Свойствами он. Коль его семена ты растертыми примешь,
То, говорят, что задержку мочи, приносящую муки,
Сломишь, а если его пожевать вместе с нежной листвою
Он переварит еду, что блуждает в глубинах желудка.
Если же тела властитель тесним тошнотою мутящей,
Пьется тотчас сельдерей и с водою, и с уксусом горьким,
И отступает страданье, сраженное быстрым леченьем.
 

   Наш спор с историками — о хронологии. Мы говорим, что столь похожие дидактические стихи есть произведения одной эпохи, а хронология требует пересмотра. Историки немедленно ответят, что схожесть стихов и рецептов произошла не из-за неверной хронологии, а из-за обезьяньих свойств человеческого характера, и что просто фармакологи разных веков «подражали» стилю древних, полагая его самым совершенным и не требующим улучшений. Возникает вопрос: а откуда же взялись медицинские стихи Квинта Серена Самоника? Ведь он не подражал своимдревним, которые и стихов не писали, и медицины не знали.
   Хотя в рамках того конгломерата сведений, который принято называть историей, можно найти и такие чудеса, как упоминание древних египетских медицинских трактатов в поэзии Древнего Египта (в переводах Анны Ахматовой и Веры Потаповой): ^[32]

 
Семь дней не видал я любимой.
Болезнь одолела меня.
Наполнилось тяжестью тело.
Я словно в беспамятство впал.
 
 
Ученые лекари ходят —
Что пользы больному в их зелье?
В тупик заклинатели стали:
Нельзя распознать мою хворь.
 
 
Шепните мне имя Сестры —
И с ложа болезни я встану.
Посланец приди от нее —
И сердце мое оживет.
 
 
Лечебные побоку книги,
Целебные снадобья прочь!
Любимая — мой амулет:
При ней становлюсь я здоров.
 
 
От взглядов ее — молодею,
В речах ее — черпаю силу,
В объятиях — неуязвимость.
Семь дней глаз не кажет она!
 

   Из традиционной хронологии неизбежно является вывод: древние (египтяне, греки, римляне) имели другие человеческие свойства, нежели средневековые люди. Древние изобретали, средневековые подражали. Но поскольку современные историки не пишут свои летописи в стиле «Повести временных лет», подражая гениальным древним, то, значит, в какой-то момент люди опять поменяли свойства своего характера, и опять начали изобретать и развиваться. Это видно и на примере медицины с фармакологией: вряд ли современные наши академики от истории будут лечиться по рецептам Самоника или Страбона.
   Реконструируя всю хронологическую карту истории, некуда нам деваться, кроме как датировать все приведенные здесь стихи XV веком. Среди предшественников поэтов-врачей нет никого, кто жил бы раньше линии № 7. Все известные рукописи книги Квинта Серена Самоника (всего 14 экземпляров) тоже относятся к этой линии, причем две — прямо к XV веку, а другие к нему же по разным «волнам» (каролингской и византийской), кроме одной, которая может быть отнесена к линии № 6.
   Да и сам переводчик и комментатор этих текстов Ю. Ф. Шульц подтверждает, что традиционные даты жизни Самоника определены «гипотетически»:

   «Вопрос о времени создания поэмы неотделим от проблемы личности ее автора. И хотя и личность, и время создания поэмы определены гипотетически, однако, суммируя все „pro et contra“ в этом вопросе, также подробно исследованном <…>, можно сделать достаточно обоснованный вывод о том, что поэма была создана в начале III в. н. э. Два наиболее авторитетных исследователя поэмы Квинта Серена: Р. Пепин и М. Шанц называют предполагаемые даты: первый до 222 г., а второй до 235 г., что и остается как наиболее достоверная дата (при отсутствии даты точной).
   …Спорили даже об имени поэта — Квинт, но поскольку, помимо поздней рукописи — Неаполитанского кодекса XV в., — оно засвидетельствовано гораздо более близким по времени к Квинту Северину его подражателем Бенедиктом Криспом (VII век, — это та же линия № 7 „византийской“ волны), то этот вопрос можно считать решенным…»

   А вот пример произведения упомянутого подражателя, Бенедикта Криспа. Если его медицинские стихи поставить в подбор со стихами Квинта Северина, не указывая имени автора, различить их невозможно.
 

Бенедикт Крисп. О МОЧЕВОМ ПУЗЫРЕ:

 
Многие средства при многих несхожих болезнях пригодны.
С вышнею волей в согласье лекарства недуг побеждают.
Род существует болезни — опасная пагуба многим —
Камешек тут в пузыре горячий безумствует яро,
Камни рождая затем, что моче преграждают дорогу;
Так и не может больной обильную выпустить влагу.
Плющ, что высоко растет, с высокой верхушки доставит
Ягоды, сок же его с подогретым вином выпивают;
Без промедленья сорви подорожник, берется и пьется
Средство благое — растенье, что цветом зовется кровавым.
Камни дробящую тут применяют траву и петрушку;
Средства одобрив, себя укрепишь ты и бога восславишь.
 

Быт

   На войне и в праздник, на работе и дома, в городе и селе, всюду и всегда есть у человека потребность во всякого рода бытовых мелочах. Они могут очень много сказать историку, — даже какая-нибудь пуговица оказывается в этом деле далеко не мелочью, — проблема только в том, что о «мелочах» не писали в своих книгах философы и полководцы, а писатели и историки средневековья не давали их описаний. Поэтому столь ценны немногочисленные свидетельства жителей той поры.
   В книге «Другая история средневековья» С. И. Валянского и Д. В. Калюжного уже были показаны параллели в вооружении, одежде, утвари различных эпох. Однако это обширная тема, и мы коснемся ее еще раз. Мы не будем рассматривать мебель, музыкальные инструменты и т. п., хотя и здесь можно было бы обнаружить множество параллелей по «линиям веков», а об оружии и военной амуниции вспомним еще и в следующей части этой книги; здесь поговорим подробнее о костюме и посуде.
 

    Одежда германской знати. Скульптурные изображения. XIII век, линия № 5.
 

    «Древнегреческая» одежда. Терракотовые статуэтки из Танагры. IV век до н. э., линия № 6.
 
   Рисунки из книги «История костюма от древности до Нового времени»:

    «Позднегреческая» городская одежда IV век до н. э., линия № 6.
 

 
    Молодые венецианцы. Ок. 1495, линия № 7. С картины Витторе Карпаччо.
 
   Герман Вейс пишет в «Истории цивилизации»:

   «Приблизительно до X в. костюм высших государственных сановников сохранил прежнюю простоту. Лишь его орнамент отличается большим богатством, свойственным роскоши Феодосиева двора. Начиная с X в. в названном костюме произошли некоторые изменения. Во-первых, верхняя одежда вновь стала украшаться на манер консульского плаща ^[33]не только нашивкой, но и сплошными кругообразными орнаментами. Вместо короткой, ниже колен, туники стала входить в моду длинная и пышная стола».

   Стола — верхняя одежда, отличалась от туники отделкой, дороговизной ткани и, главное, размерами. Могла быть длинной и не очень, подпоясанной и нет, с рукавами и без. И хотя это была одежда «древних» греков и римлян, она, показывает Вейс, характерна и для X века, а в книгах других историков показаны богато украшенные столы, изображенные на мозаиках VI века. В этом нет ничего удивительного, поскольку VI век — это и XIV, и X век по «византийской волне».

   «…На греческих миниатюрах X в. нередко встречаются фигуры, облачённые в древнегреческий костюм, не говоря уже о скульптурных произведениях, где это еще больше заметно. Даже на картинах XIV в., т. е. времени, когда византийская одежда полностью переняла азиатский характер, фигуры изображались преимущественно в древнеримском костюме».

   Консульское звание со времен Августа стало утрачивать свое значение; при Юлиане должность консулов была восстановлена на короткое время. И то, и другое событие приходится на линию № 5–6.
   Итак, в XIV веке на мозаиках можно увидеть византийскую одежду азиатского характера, а скульптурные изображения, как правило, отличаются древнеримским и древнегреческим костюмами. Запомним это. А кстати, по поводу приставки «древне…», которую историки всовывают везде, как только речь заходит о греках или римлянах, приведем свидетельство биографа Карла Великого:

   «Император Карл, — пишет он, — носил старинную франкскую одежду… Иностранной одежды он не терпел, как бы роскошна она ни была, и никогда не носил, исключая два случая в Риме, когда, уступая желанию папы Адриана, а в другой раз — просьбе преемника этого папы, Льва, он согласился надеть на себя длинную тунику, хламиду и римские сандалии».

   То есть туника, хламида и сандалии, по сообщению современника Карла Великого, были не «древней», а иностранной одеждой. Это, скажем прямо, очень разные вещи!
 

    Воин-мученик. XIV век. Константинопольская мозаика.
 
   Причем сами же историки пишут в своих научных работах, что на мозаике главного триклиния дворца в Латеране император Карл изображен в «типичной греко-римской» накидке и в чем-то вроде митры на голове. А «кроме того, волосы его не длинные и кудрявые, какие имели обыкновение носить Меровинги, а острижены по-римски…»
   В итальянской литературе Возрождения длинные римские тоги упоминаются наряду с короткими испанскими плащами:

   «Как и в других странах Европы, — пишет М. Мерцалова, — длинную одежду носили должностные лица, ученые, духовенство, монашество. Незнатные юноши… носили только короткую одежду».

   Тоги носили также для того, чтобы выработать красивую, плавную походку.
   Такие же параллели мы видим и на примере вооружения. Например, на мозаике в церкви Св. Виталия в Равенне изображены исключительно палатинцы, то есть воины внутренней дворцовой стражи (палат), а не солдаты регулярного войска. На них верхняя одежда персидского фасона, а овальный щит украшен монограммой Христа. В этом же веке, как пишет Г. Вейс,) «на изображениях воинов в боевой амуниции времен Юстиниана заметны характерные формы римского вооружения. Даже в миниатюрах рукописей VII и VIII вв. бросается в глаза его устаревший характер». А мы добавим от себя, что этот «анахронизм» заметен в миниатюрах и живописных полотнах не только VII–VIII веков, но также XIV, XV и даже XVI веков!

   «Сохранилось немало письменных памятников и изображений, в которых можно найти подробное описание облачения священнослужителей. На основании этих источников можно сделать вывод, что вплоть до VI в. (реальный XIV век по „византийской“ волне)форма одежды духовных лиц строго не регламентировалась и не подчинялась определенным правилам. Однако имеются свидетельства, что еще во IIв. (XV реальный век)некоторыми настоятелями христианских общин, например, Пием I в Аквиле (158 год) и его преемником Аникитой (167 год) были сделаны попытки установить особую одежду для отличия духовных лиц от мирян. Многочисленные упоминания, вплоть до VI (опять реальный XIV)в., служат доказательством того, что в то время не существовало никакого различия между одеждой духовных лиц и мирян… О том, что одежда священнослужителей того времени сохраняла характер древнеримского костюма, свидетельствует мозаичное изображение в церкви Св. Виталия в Равенне, на котором представлен патриарх Максимилиан и несколько других лиц духовного звания низшего сана»…
   «До конца XIIIв. низшие сословия в Византии придерживались обычая древних римлян покрывать голову только в исключительных случаях… Одежда женщин всех сословий сохранила почти без изменений свойственный ей еще со времен Августа характерный азиатский отпечаток. У женщин остались по-прежнему в моде широкая стола с длинными рукавами, туника и почти не изменившие свою форму накидки. Все трансформации, которым подвергались эти одежды с течением времени, ограничивались переменой материй и орнамента».

   Ничего удивительного, ведь время Августа (линия № 6) — это начало реального XIV века. Монахи:

   «…отказывались от всякого удобства в одежде и вместо обычного наряда надевали на себя рубища бедняков и нищих, подобно им довольствуясь только туникой из грубой материи… Именно этот костюм, составлявший еще в Древнем Риме конца республики обычное одеяние „философов“ и „циников“, стал основой для формирования монашеских орденских одежд».

   Всё, что вы только что прочли (кроме текста в скобках), и что прочтете в следующем абзаце, написано совсем не нами, а историком, специалистом по истории цивилизации. Он сообщил, что до VI века одежда византийских священников не регламентировалась, а VI век, по нашей реконструкции, это XIVвек. Значит, она стала регламентироваться только с XIVвека. И будто следуя нашей мысли, Герман Вейс подтверждает:

   «Опираясь на несколько сохранившихся изображений, писанных на досках, а также рисунки на стенах, представляющие священнослужителъское облачение XIII в., можно прийти к выводу, что используемая и теперь в греческой церкви богослужебная одежда окончательно сложилась не ранее XIII или XIV в.»

   Самое любопытное при чтении книг, подобных книге Германа Вейса, это то, как историки (писатели, художники) создают свое виртуальное средневековье. Вот, например, что пишет историк об одежде женщин малоазиатской Греции:

   «По рисункам и скульптурам из различных эпох видно, что даже в более поздние времена она почти ничем не отличалась от женской одежды, описанной Гомером. Состояла она из широкой и длинной рубашки, подпоясанной вокруг талии, а иногда еще раз под грудью, и широкого плаща или накидки. Богатые одежды вышивались по краям узорчатой каймой. Любимым цветом был белый; впрочем, и женщины, подобно мужчинам, носили одежды из цветных и узорчатых тканей. Таковы были драгоценные аморийские и койские ткани, до такой степени тонкие, что тело просвечивало даже через двойную одежду, сшитую из этих тканей.
   Такие прозрачные одежды носили, разумеется, только богатые женщины и только дома. Для выхода из дома надевали длинные, довольно узкие одежды, которые спереди зашнуровывались сверху донизу и имели рукава, закрывающие всю руку до кисти. Сверху накидывали широкий плащ».

   Всю эту соблазнительную красоту автор относит к «античности», а судя по изображениям тех времен, гречанки имели обыкновение одеваться еще свободнее. И все подобные описания подходят и к средневековым модам!
   Кроить одежду научились лишь после того, как стальные латы заменили кольчуги, ведь тяжесть кольчуг давила на все тело, а латы были свободными. Как всегда, изобретения для быта шли вслед потребностям обороны.
   Очень интересно, что в симпатичной книге Вольфганга Бруна и Макса Тильке «История костюма от древности до Нового времени» в приложениях показаны выкройки. В первых таблицах, посвященных костюмам Египта и Персии, Рима и Греции, а также Европы 1000–1400 годов, выкройки представляют собой сложенные вместе прямоугольные и треугольные куски материи разного размера. Это, говоря по совести, выкройками назвать нельзя. Только начиная с таблицы 7 «Европа. 1400–1800 гг.» появляются действительно ВЫКРОЙКИ. Это значит, что вплоть до XV века (линия № 7) кроить ткань не умели.
   Как же нам отнестись после этого к женским модам, характерным для так называемой крито-микенской культуры? Дамы одеты в кроеные платья из набивной ткани, а ведь изображения этих модниц датируют аж XX веком до нашей эры!
 

    Фигурки крито-микенской культуры, 2000–500 годы до н. э.
 

    Женская придворная одежда Франции XV века.
 
   Изображения для нас гораздо важнее описаний, потому что описаниям, особенно в интерпретации историков, верить нельзя: историки прибегают ко всевозможным ухищрениям с целью исказить текст источника. Так, Вейс пишет: