Страница:
…Варна, погруженный в мрачные раздумья, сидит на ступенях дома Великого Магистра. В его руках – деревянный резной жезл Учителя, который теперь принадлежит ему; когда Варна явился к Магистру с докладом на рассвете, старик уже давным-давно воссоединился с духами предков, и смерть его, судя по застывшему выражению ужаса на лице, была страшной. В судорожно стиснутой руке Магистра нашли скомканный кусок пергамента, где тот указывал на Варну из Дома д'Кташин как на своего единственно возможного преемника. И вот теперь Варна сидит и размышляет о том, приложил ли к этому руку нынешний хозяин Черного города.
Ильверс усмехнулся и потянулся к Силе отражения, текущей сквозь земли его отца. Он увидел, как Эвор кормит печеным тамико серебристых карпов в пруду. Найли, замотав лицо шарфом, сидит на пороге ветхой хижины; рабы, проходя мимо, опасливо косятся на нее, но не потому, что она дочь Эвора, а потому, что в один вечер неизвестная болезнь до неузнаваемости обезобразила ее прекрасное лицо, сделав кожу такой же страшной и бородавчатой, как у болотного тритона.
Магистр Черного города прислушался к своим ощущениям. Теперь он мог избавиться от этих дэйлор так же легко, как и от Великого Магистра, успешно завершившего свой безумный опыт. Но месть уже утратила всю прелесть, как лепешка трехдневной давности, а потому Ильверс решил не торопиться – вдруг что-то еще проснется в душе? Не сейчас, как-нибудь потом…
Перед тем как вернуться в башню, Ильверс все-таки не удержался и бросил взгляд на Золюшку. Мальчик спал, забавно шевеля губами во сне, и было непонятно, действительно ли ночью за ним гнался волк, или это была иллюзия.
А потом – всего одним глазком – на Лисицу Тиннат. Первую и единственную женщину, с которой он был близок. И отчего это не случилось, когда он таскал камни в имении своего родовитого отца? Ведь тогда бы все и сложилось по-иному… Тиннат сидела в неприбранной постели, подтянув к груди острые коленки и слепо глядя в пространство перед собой. Ее губы беззвучно шевелились, и Ильверс слегка удивился, расслышав свое имя.
Все. Дэйлор зевнул, окинул сонным взглядом просыпающийся город и нырнул в прохладную темень башни. Ему хотелось спать долго, без сновидений, как может спать дэйлор, у которого теперь есть время и нет неотложных дел. Но уж кто-кто, а Ильверс знал, что без снов уже не получится. До конца дней своих ему придется жить весьма неприятными видениями.
Он почувствовал прилив вялой, бесцветной обиды на предшественника. Уж старик-то мог и сказать, какова истинная цена Силы Черного Магистра.
Часть II
ХОЗЯИН ЧЕРНОГО ГОРОДА
Ильверс усмехнулся и потянулся к Силе отражения, текущей сквозь земли его отца. Он увидел, как Эвор кормит печеным тамико серебристых карпов в пруду. Найли, замотав лицо шарфом, сидит на пороге ветхой хижины; рабы, проходя мимо, опасливо косятся на нее, но не потому, что она дочь Эвора, а потому, что в один вечер неизвестная болезнь до неузнаваемости обезобразила ее прекрасное лицо, сделав кожу такой же страшной и бородавчатой, как у болотного тритона.
Магистр Черного города прислушался к своим ощущениям. Теперь он мог избавиться от этих дэйлор так же легко, как и от Великого Магистра, успешно завершившего свой безумный опыт. Но месть уже утратила всю прелесть, как лепешка трехдневной давности, а потому Ильверс решил не торопиться – вдруг что-то еще проснется в душе? Не сейчас, как-нибудь потом…
Перед тем как вернуться в башню, Ильверс все-таки не удержался и бросил взгляд на Золюшку. Мальчик спал, забавно шевеля губами во сне, и было непонятно, действительно ли ночью за ним гнался волк, или это была иллюзия.
А потом – всего одним глазком – на Лисицу Тиннат. Первую и единственную женщину, с которой он был близок. И отчего это не случилось, когда он таскал камни в имении своего родовитого отца? Ведь тогда бы все и сложилось по-иному… Тиннат сидела в неприбранной постели, подтянув к груди острые коленки и слепо глядя в пространство перед собой. Ее губы беззвучно шевелились, и Ильверс слегка удивился, расслышав свое имя.
Все. Дэйлор зевнул, окинул сонным взглядом просыпающийся город и нырнул в прохладную темень башни. Ему хотелось спать долго, без сновидений, как может спать дэйлор, у которого теперь есть время и нет неотложных дел. Но уж кто-кто, а Ильверс знал, что без снов уже не получится. До конца дней своих ему придется жить весьма неприятными видениями.
Он почувствовал прилив вялой, бесцветной обиды на предшественника. Уж старик-то мог и сказать, какова истинная цена Силы Черного Магистра.
Часть II
МАГИСТР
ХОЗЯИН ЧЕРНОГО ГОРОДА
– Останови-ка вон там! Да не здесь, олух, а вон, там, у дерева!
Повозка, последний раз скрипнув осью, стала. Уломара торопливо извлекла из кошеля зеркальце, поправила сбившуюся во время тряской езды вуаль; ее вышколенный кучер уже ждал, протягивая руку, – и она, опершись на крепкие пальцы простолюдина, лихо спрыгнула на булыжную мостовую. Процедила:
– Жди здесь. И чтобы никуда, понял?
На площади было людно. Сновали туда-сюда торговки с корзинами на головах, патруль разъезжал, поблескивая латами в затянутом туманом утреннем свете, мимо, грохоча колесами, лихо пронесся открытый возок.
Уломара протолкалась сквозь это колышущееся людское море, поднялась по широким ступенькам крыльца и постучалась.
Тишина.
Магесса яростно ударила бронзовым молотком по дверям, еще и еще. Пока наконец ей не открыли.
На пороге мялся неопрятного вида юноша, долговязый, похожий на цаплю; Уломара без труда узнала в нем ученика Альхейма, Кролла.
– Я хочу видеть твоего Учителя, – без предисловии сказала магесса, – надеюсь, он здоров?
Кролл отчего-то смутился, опустил глаза. Его подбородок, на котором только-только начала пробиваться первая борода, плаксиво задрожал.
– Что такое? – Уломара нахмурилась. Происходящее начинало откровенно не нравиться; уже то, что Альхейм не давал о себе знать в течение целого лунного круга, настораживало. Ведь даже о своем путешествии он счел нужным предупредить ее, а тут – на тебе…
– Э… Госпожа Уломара… Видите ли… Учитель…
– Говори, болван! – гаркнула магесса. В голове крутились самое страшное, но вместе с тем самое простое предположение.
– Э… он исчез.
– Исчез?!!
Оттолкнув в сторону юношу, она шагнула через порог, прикрыла за собой дверь.
– Что значит «исчез»?
Кролл съежился под ее сердитым взглядом.
– Ну… пропал то есть. Ушел и не вернулся больше.
И тут же заблеял:
– Прислуга разбежалась, пришлось отдать им все, что мы с Заметором собрали, а господин Альхейм все не появляется…
Уломара не слушала. Решительно двинувшись вперед, она поднялась по лестнице в рабочий кабинет Учителя, с которым было связано столько радостных воспоминании. Тогда… Она была совсем еще девчонкой. И могла надеяться на то, что обретет мужа. Но это было до того, как вылазка в Черный город едва не отправила юную магессу в небесные сады Хаттара.
Все осталось по-прежнему. Казалось Альхейм вышел ненадолго и вот-вот зазвучат по ступенькам его старческие, шаркающие шаги. В дверях снова появился Кролл, захныкал:
– Что же нам теперь делать, госпожа Уломара?
– Для начала – заткнуться и не мешать мне думать, – процедила она.
И Кролл испуганно замолк, хотя шмыгать носом не перестал.
А магесса занялась осмотром кабинета. Ей все думалось, что столь предусмотрительный человек, как Альхейм, ни за что бы не предпринял ничего рискованного, не оставив об этом никаких пометок.
Предчувствие не обмануло; сперва Уломара из вазона с сухими розами добыла ключик, которым отперла бюро Учителя, затем выудила из кипы старых свитков небольшую, сшитую из новеньких кусков пергамента книжечку. Она хорошо помнила, как именно туда Альхейм записал: «сего дня отправляемся с моей ученицей Уломарой покорять Черный город», а потом, в течение долгих дней, дописывал: «Уломара при смерти», «состояние не изменяется» и, наконец, «моя ученица самостоятельно сидит».
На глаза навернулись непрошеные слезы, Уломара торопливо отерла их – не время для сентиментальных воспоминаний, ох, не время… Пролистав книжку до конца, магесса растерянно уставилась на последнюю запись, усаженную кляксами. Верно, у старика здорово тряслись руки…
«Сего дня иду в Черный город. Знаю, что мне уготована победа. Хаттар, в которого я уверовал наконец, послал мне настоящего мага дэйлор, который убежден в своих силах. Он знает, твердо знает, что может войти в кольцо древних стен – точно так же, как я знаю, что смогу распутать заклятия на магии вещей. Он встретился мне у дверей дома моей ученицы Уломары. Странный парень. Странно, что он вообще забрался так далеко от земель своего народа. Но волосы выбелены, как это делают многие женщины, а потому не сразу можно увидеть в нем дэйлор. Не иначе это подарок Хаттара, да! Ведь он ждал меня и знал, что я хочу попасть в Черный город… С благословения Отца-Неба мы отправимся туда. В случае, если удача повернется ко мне спиной, все свое имущество оставляю моей лучшей ученице, магессе Уломаре, что живет в Купеческом квартале, в доме с тремя колоннами».
Она обессилено присела на стул. Вот, значит, куда пропал старенький Учитель! В слепой погоне за мечтой, за проклятым миражом, он все-таки отправился к черному кольцу стен… Да и сгинул там навеки.
Уломара перечла запись Альхейма еще раз.
«Странный парень. Странно, что он вообще забрался так далеко от земель своего народа. Но волосы выбелены, как это делают многие женщины, а потому не сразу можно увидеть в нем дэйлор».
По спине забегали мурашки. Конечно, она догадывалась, о ком идет речь… Но кто бы мог предположить, что дэйлор, просивший ее раскрыть тайны магии вещей, тоже хотел попасть в Черный город?
Уломара вздохнула. Аккуратно закрыла книжечку и невольно прижала ее к груди.
– Отдыхай с миром, Учитель.
С порога, разинув рот, на нее испуганно таращился долговязый Кролл.
Глазастый Лин стоял, прислонившись спиной к вычурной колонне и почти невидимый в густой, чернильной тени. Судя по расположению Малой луны, давно перевалило за полночь, но Лину все еще не везло – ни одного прохожего, даже самого захудалого, не появилось на улице. Словно все они, эти жирненькие, сытые горожане, разом сговорились остаться ночью в мягких постелях, а до этого весь день никуда не выезжать, чтобы потом не задержаться дотемна и не попасться кому-нибудь из ночных братьев Алларена. Вот и стоял Глазастый, тоскливо рассматривая пустую улицу, ежась на пронизывающем ветру и моля все силы небесные послать ему хотя бы спившегося сапожника. По крайней мере, с него можно было снять башмаки.
Но никто не появлялся в просвете между добротными домами. Лин замерз окончательно; чтобы отогреться, начал прыгать на месте, похлопывая себя по плечам. В лицо дохнуло холодным ветром, пропитанным какой-то вонью…
Глазастый принюхался – не то чтобы воняло, но все равно – неприятный запах гнили, плесени и… болота.
– К чему бы? – пробурчал он и метко сплюнул себе под ноги.
Затем совершенно случайно бросил еще один взгляд на дорогу… И едва не завопил от радости.
Ибо по гладенькой булыжной мостовой неторопливо шествовал хорошо одетый господин. Лина не смутило даже то, что запоздалый путник шел не торопясь, да еще и спиной к стоящему в тени колонны вору; это значило, что он должен был пройти мимо, но Глазастый его отчего-то не заметил…
Лин прикинул, что господин одет в дорогой кафтан из блестящего черного бархата и весьма недурственные башмаки; так казалось на расстоянии десятка шагов.
«Купец, не иначе», – подумал Глазастый и осторожно вышел из своего укрытия.
Судя по тому, как хватался купчишка за стены домов, он был мертвецки пьян. Его белые тонкие пальцы со странной нежностью гладили камни, голова тряслась. Такое впечатление, что еще чуть-чуть, и он свалится и заснет до самого утра…
Лин устремился за добычей.
Купец шел очень медленно, едва волоча ноги.
Но Глазастый даже быстрым шагом отчего-то не мог его нагнать.
В лицо снова потянуло болотом. И промозглым, неприятным холодом.
«Раздери меня упырь! – подумал вор. – Это еще что такое?»
И припустил вдогонку за пьяным уже изо всех сил, и даже не опасаясь того, что будет замечен.
Глазастого прошиб пот; дыхание сбилось. Он бежал на пределе, но казалось, что топчется на месте. Ноги словно вязли в трясине. А странный купец в черном кафтане, покачиваясь, касаясь руками стен и ажурного литья оград, уходил все дальше, дальше…
Лину стало страшно. Он остановился, с трудом переводя дыхание, бросил опасливый взгляд на плетущегося впереди человека. И осторожность все-таки возобладала над желанием обрести дорогой кафтан и кошелек, набитый золотом.
– А ну тебя к упырям. Другой кто попадется.
Сплюнув точно между носками собственных сапог, Глазастый повернулся.
А в другую сторону, по той же улице, ранее совершенно пустой, неторопливо шла прочь какая-то женщина. Шла довольно быстро, легко, и в манящем свете Малой луны казалось, будто точеные ее ноги и вовсе не касались земли.
Глазастый едва не облизнулся. Вот это была хорошая добыча, ничуть не хуже, чем пьяный, но отчего-то не дающийся в руки купчишка. И, бросив последний взгляд на медленно удалявшегося господина в черном, Лин со всех ног устремился за девкой.
Она беззаботно шагала впереди, словно и не слыша за спиной топота тяжелых сапог. Светлое платьице, короткое, так что были видны изящные лодыжки, серебрилось в обманчивом ночном свете; недлинные волосы тяжелой волной легли на узкие плечи, едва прикрытые яркой шалью. В руке женщина несла маленькую корзиночку; простолюдинки не носят таких, они вынуждены таскать огромные, неуклюжие корзины. А здесь – так, ажурная безделушка…
Лин догнал ее на углу и, замедлив шаг, пошел следом. В душе росло неясное, смутное удивление: отчего, слыша тяжелые шаги и сопение за спиной, эта краля даже не обернется и не посмотрит, кто за ней бежит? И снова, снова этот промозглый, пропахший гнилью ветер в лицо.
У Лина затряслись руки. Все-таки женщина – куда как лучше, чем мужчина… И он уже с удовольствием представил себе, как с хрустом раздерет корсет, обнажая великолепные, изнеженные, а оттого и ненавистные плечи, как увидит испуг и отчаяние в ее широко распахнутых глазах и как она будет кричать и вырываться…
Но сперва… Надо бы обратить на себя внимание. А может, она просто глухая?
И Лин, рванувшись вперед и выхватывая нож, свободной рукой схватил женщину за локоть.
– Эй, красавица, а ну-ка…
Он не договорил. Так и не сказанное слово застряло в горле, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Волшебство лунного света схлынуло, и Глазастый вдруг увидел свою жертву… Такой, какой она была на самом деле.
Платьице, серебристое и изысканное, обернулось грязными, полуистлевшими лохмотьями. К тому же покрытыми кое-где бурыми пятнами. Красивая шаль оказалась изодранным куском рогожи, повязанным на плече большим узлом. Маленькая корзинка в руке… Да, когда-то это была корзинка, но теперь от нее остались лишь бестолково переплетенные и связанные шнурком прутья, уцелела только ручка.
Но мертвенно-бледное лицо незнакомки все еще выглядело не по-людски красивым; в свете луны оно казалось вылепленным из самого дорогого фарфора, который только довелось видеть Лину. Темные волосы гладко обрамляли совершенные черты – высокий лоб, небольшой, изящный носик, пухлые губы… Огромные глаза насмешливо щурились, но, как ни глядел в них Лин, он не смог различить ничего, кроме влажной бесконечной тьмы.
Он отшатнулся. Тело одеревенело, ноги не слушались. А в мозгу дико визжала, билась в агонии мысль – бежать! Бежать отсюда, как можно скорее, иначе – смерть, быстрая и неминуемая. Ибо только дурак мог не распознать в этом нечто – старое зло Кайэрских топей. Да и многих болот вообще.
– Не торопись, человек, – прошептала ночница.
Она шагнула навстречу и нежно положила руки на плечи Лину. Улыбнулась, глядя ему в глаза.
– Я знаю все, о чем ты думал, – медленно сказала нелюдь.
Ее маленький ротик вдруг превратился в страшный черный провал, усаженный иглами-зубами. Лин, в последнее мгновение обретя способность двигаться, судорожно дернулся назад, поскользнулся… Он падал на спину, увлекая за собой тварь, но уже не почувствовал удара.
Хрясь! Черный провал страшного рта сомкнулся над ним, унося в никуда.
…Две луны освещали путь Костлявого Виса. Надо сказать, шел он с трудом – и немудрено: бражка в «Сытом гусе» была просто отменная, а закуска подавалась совсем уж крошечными порциями, да и то исключительно тем, у кого бодренько звякала монета. К слову, Вис к этому меньшинству не принадлежал – вот и ковылял по улице, устало вздыхая, отталкивая прочь стены, что самым наглым образом становились на пути. А с деревьями и оградами он и вовсе не ладил. Все потому, что они так и норовили неожиданно прыгнуть на дорогу, хватаясь за рукава торчащими гвоздями, тыча в лицо острым сучком…
Костлявый противостоял им, как мог, в неравной борьбе потеряв куртку и – о, горе! – лишь ополовиненную бутылку той замечательной браги. Усталость брала свое; Вис подумывал о том, что неплохо бы и передохнуть.
– Иэ-эх! – Он плюхнулся тощим задом на чье-то крыльцо. Потом лег, положил голову на согнутую в локте руку. Он всего-то передохнет немножко и продолжит столь трудный путь ко двору Одноглазого…
Стало холодно, и Вис пожалел о том, что неведомо куда исчезла куртка, не новая, конечно, но достаточно крепкая. Он подтянул колени к груди, пытаясь таким образом согреться, но тепло, будто бы не желало держаться в его тощем теле, ускользало, уходило в камень, на котором Вис прилег.
– Нет уж, дудки, – решил Костлявый, – раз уж я здесь лег, то и отдохну!
И он закрыл глаза, но тут же открыл их снова: промозглый холод пробирал насквозь. Да еще, ко всему прочему, потянуло неприятным запахом – сладковатым, гнилостным.
Тут Вис подумал, что честному вору вроде него совсем не подобает ночевать на помойке и стоит подыскать другое местечко. Правда, снова придется расталкивать толпящиеся дома – а они, будто подслушав его мысли, уже зашевелились, угрожающе надвинулись.
Костлявый Вис обхватил руками плечи и горестно домотал головой. Мысли, хорошо разбавленные брагой, заплескались внутри; улица поплыла перед глазами, смазываясь… Костлявый придержал голову руками, чтобы не взбалтывать содержимое; осторожно огляделся в поисках помойки…
И увидел, что по улице бредет господин в хорошем черном кафтане. За ним же – Вис затрясся всем своим щуплым телом – тащилось на четвереньках нечто серое, с большой лысой головой, острыми ушами… отчего-то Костлявый не сомневался, что воняет именно эта жуть, самый настоящий упырь. А жертва его преспокойно шла вперед, не оглядываясь.
Тут Вис решил, что мужика надо выручать, пусть даже он и не алларенский вор, а какой-нибудь мягкотелый торговец. Ухватившись за резные перильца, Костлявый приподнялся (при этом весь мир пошатнулся и пугливо замер, обретя равновесие), махнул рукой.
– Э-эй, господин хороший! Там, сзади! Берегись!
Человек остановился.
А Вис вдруг услышал… Темная нелюдь, упырь, тащился за намеченной жертвой, пускал слюни и мямлил:
– Хозяин, хозя-аин, помоги…
Костлявого вдруг прошиб пот; моментально протрезвев, он уставился на странного господина, на бледное, почти неживое лицо, обрамленное желто-серыми гладкими волосами…
– Хозяи-ин, – канючил упырь.
Дотянувшись до башмака человека – тут Вис усомнился в том, что существо в дорогом кафтане можно отнести к людской породе, – упырь подобострастно облизал носок.
– Дай нам это, хозяин.
Господин не сделал ровным счетом ничего. Даже рукой не пошевелил. Только что-то невидимое вдруг обрушилось на упыря, сминая его серое тело, круша кости, размазывая по мостовой жутким кровавым месивом…
Вис поперхнулся воздухом. В голове – слишком поздно – всплыла мысль, что надо бы бежать, бежать… Но тело стало непослушным, как тюк шерсти. Он только и мог, что хватать ртом вязкий воздух и смотреть…
Расправившись с упырем, господин окинул внимательным взглядом Виса. И махнул белой рукой, словно хотел отодвинуть невидимую завесу.
Больше Костлявый Вис ничего не помнил; тьма в глазах страшного нелюдя поглотила его легко, как сторожевой пес лакомый кусок мяса. Остался холод и легкий запах гниения.
…В Алларен робко стучалась весна.
И пусть сочатся холодные капли дождя из рыхлой плоти туч, а по ночам грязь застывает причудливыми барельефами – все равно что-то неуловимо менялось вокруг. Даже воздух пах по-иному; и принесенная ветром свежесть заглушала вонь бедняцких кварталов.
Уходящая зима многое изменила в жизни Тиннат: с гибелью Томми Ловкача в их «дворе» начались распри, у ночных братьев никак не получалось выбрать нового предводителя. В конце концов случилось то, чего и следовало ожидать, – когда-то единый двор распался на два лагеря, первым начал заправлять Одноглазый Керви, вторым – Тиннат. Произошло все это как-то легко и внезапно; никто не пытался оспаривать у нее право главенствования, хоть и была она женщиной. Видать, ее меч все-таки внушал должное уважение ночному братству Алларена. Так Лисица Тиннат стала главарем одного из весьма известных дворов, и жить бы ей да радоваться, но из головы не шло, что вместе с Томми Ловкачом навсегда остался в чародейкином доме странный дэйлор по имени Ильверс д'Аштам. И постоянно вспоминать об этом ей было невыносимо.
«И куда уходят дэйлор после смерти? – думала Тиннат. – Люди – понятно куда. В сады Хаттара, на небеса… Где же ты сейчас, Ильверс?»
Она зябко поежилась, и вдруг поняла, что Малыш ей уже довольно долго что-то с увлечением пересказывает.
– Ходит. Видели его – весь в черном, сам бледный, как призрак… Костлявый Вис едва жив остался… И, возвращаясь в башню, проходит сквозь стену! И темная нелюдь стала шастать по Алларену, словно ее что-то приманивает, – страшным шепотом закончил он, озираясь по сторонам. Будто упомянутая темная нелюдь в лице вампира или ночницы могла подслушать.
Тиннат досадливо поморщилась и попробовала вспомнить, с чего начинался разговор. Ах да. Кажется… Малыш начал рассказывать о том, что за стенами Черного города поселился призрак. Или некто, очень похожий на призрака.
Они неспешно прогуливались по рынку, Тиннат – в платье добропорядочной горожанки, Малыш рядом, с корзиной на голове, в качестве слуги.
– Может быть, вампир? – высказала она предположение, щупая тугие кольца кровяной колбасы.
Малыш только хмыкнул.
– Откуда ему взяться-то, вампиру? Я слышал, много лет стоял пустым этот проклятый город, закрытый страшной нелюдской магией, – ведь не зря же туда не смог пробраться ни один маг Алларена? Наверняка и вампир туда не влез бы…
– Думаешь, кто-нибудь из магов сподобился? – Тиннат положила колбасу в корзину и, рассчитавшись с торговцем, медленно пошла дальше.
– Не знаю, – шепотом сказал мальчишка, – не знаю… Я все Ильверса вспоминаю, Лисица.
Она замедлила шаг.
– Забудь о нем, Малыш. Его давно нет среди живых…
– А если это все-таки он?
– Замолчи, – жестко оборвала его Тиннат, – если я еще раз хоть слово от тебя про Ильверса услышу – так и знай, выгоню. Пойдешь к Одноглазому.
Малыш укоризненно взглянул на нее из-под плетеных боков корзины и замолчал. А Тиннат крепко задумалась.
С середины зимы ползли по Алларену недобрые слухи о том, что в Черном городе кто-то поселился и по ночам шастает по улицам, жутко завывая и расправляясь с любым, кто попадается на пути… И, само собой, никто не знал, кто это такой, что ему нужно в Алларене да и какого упыря он делает за черными стенами давно мертвого города. Но зато всем было доподлинно известно, что эта таинственная личность есть Зло и что его надо опасаться еще похлеще, чем темной нелюди.
Малыш шмыгнул носом, и это вернуло Тиннат к действительности.
– Слушай-ка, – она даже остановилась, – почему ты думаешь, что это Ильверс?
Он пожал плечами, отчего груженая корзина угрожающе качнулась.
– Ты ведь видел, как дэйлор погиб, а? – Тиннат, наклонившись, пристально смотрела прямо в глаза Малышу, – это же ты рассказал, что чародейка, в дом которой залез Ловкач, сожгла всех, и дэйлор в том числе?
Малыш засопел и ничего не ответил.
– Та-ак, – пальцы по привычке вцепились в завитый локон и принялись его теребить, – почему молчим? Еще раз спрашиваю, ты видел Ильверса мертвым?
Тиннат с все возрастающей тревогой смотрела на мальчишку; а он, опустив глаза, молчал. Неужели… неужели?..
Сердце совершило немыслимый скачок под ребрами и горячо забилось, эхом стуча в висках.
– Говори, – приказала Тиннат, – расскажи мне все, как было. Почему ты молчал? Все это время?!!
В голубых глазенках Малыша появился страх.
– Лисица… прости меня. Но я ничего не могу сказать. Ильверс погиб. Я просто думал, что по городу ходит… его призрак.
– Дурак, – прошипела Тиннат, – дурак! Не напоминай мне больше о нем, понятно? Слышать ничего не желаю!
И, круто развернувшись, она решительно направилась прочь от шумных рядов и крикливых торговок. Горло саднило, и хотелось плакать.
– Ну какая же ты дура, Тиннат… Оплакивать того, кому ты никогда не была нужна… глупо это.
Малыш догнал ее и, сопя, пошел рядом, но Лисица не желала даже смотреть на него. Ей хотелось остаться одной, чтобы никто не заметил, как ей плохо и больно.
Так, не обменявшись более ни единым словом, они свернули на улицу Горшечников, туда, где двор Тиннат занимал добротный домишко. Дождь, который едва накрапывал, вдруг припустил во всю силу, норовя забраться за шиворот; под ногами звучно захлюпала грязь. Лисица тихо выругалась – а ведь как хорошо день начинался!
– Пойдем быстрее, – сквозь зубы скомандовала она и ускорила шаг, не желая долго мокнуть.
Навстречу им сквозь мутную пелену дождя кто-то шел – Тиннат видела только темный силуэт. В голове мелькнула мысль, что не очень-то приятно разгуливать по такому дождю. Малыш, сопя и отдуваясь, спешил вперед, к дому, придерживая обеими руками корзину и одновременно прячась под ней от ледяных струй ливня; он разминулся с незнакомцем, не обратив на него внимания и, добравшись до крыльца, остановился.
– Тиннат! – просочился голос сквозь шелест дождя.
Она замерла, как от удара. Затем, содрав с головы капюшон и вытирая лицо, уставилась на того, кто только что назвал ее имя.
Томми Ловкач неторопливо шел к ней, и выглядел так, как будто только-только отлучился на минутку из дому за колечком колбасы, а теперь возвращался.
– Ты? – Тиннат ощутила, как во рту собирается горечь, – Томми?!!
Вне всякого сомнения, это был Ловкач. Она узнала его потертые сапоги с безвкусными пряжками, старый бархатный костюм, который Томми снял когда-то с убитого им богача, короткий меч в аляповато украшенных ножнах… Ловкач пригладил пальцами напомаженные волосы, кудряшками вьющиеся у шеи, и подмигнул.
Повозка, последний раз скрипнув осью, стала. Уломара торопливо извлекла из кошеля зеркальце, поправила сбившуюся во время тряской езды вуаль; ее вышколенный кучер уже ждал, протягивая руку, – и она, опершись на крепкие пальцы простолюдина, лихо спрыгнула на булыжную мостовую. Процедила:
– Жди здесь. И чтобы никуда, понял?
На площади было людно. Сновали туда-сюда торговки с корзинами на головах, патруль разъезжал, поблескивая латами в затянутом туманом утреннем свете, мимо, грохоча колесами, лихо пронесся открытый возок.
Уломара протолкалась сквозь это колышущееся людское море, поднялась по широким ступенькам крыльца и постучалась.
Тишина.
Магесса яростно ударила бронзовым молотком по дверям, еще и еще. Пока наконец ей не открыли.
На пороге мялся неопрятного вида юноша, долговязый, похожий на цаплю; Уломара без труда узнала в нем ученика Альхейма, Кролла.
– Я хочу видеть твоего Учителя, – без предисловии сказала магесса, – надеюсь, он здоров?
Кролл отчего-то смутился, опустил глаза. Его подбородок, на котором только-только начала пробиваться первая борода, плаксиво задрожал.
– Что такое? – Уломара нахмурилась. Происходящее начинало откровенно не нравиться; уже то, что Альхейм не давал о себе знать в течение целого лунного круга, настораживало. Ведь даже о своем путешествии он счел нужным предупредить ее, а тут – на тебе…
– Э… Госпожа Уломара… Видите ли… Учитель…
– Говори, болван! – гаркнула магесса. В голове крутились самое страшное, но вместе с тем самое простое предположение.
– Э… он исчез.
– Исчез?!!
Оттолкнув в сторону юношу, она шагнула через порог, прикрыла за собой дверь.
– Что значит «исчез»?
Кролл съежился под ее сердитым взглядом.
– Ну… пропал то есть. Ушел и не вернулся больше.
И тут же заблеял:
– Прислуга разбежалась, пришлось отдать им все, что мы с Заметором собрали, а господин Альхейм все не появляется…
Уломара не слушала. Решительно двинувшись вперед, она поднялась по лестнице в рабочий кабинет Учителя, с которым было связано столько радостных воспоминании. Тогда… Она была совсем еще девчонкой. И могла надеяться на то, что обретет мужа. Но это было до того, как вылазка в Черный город едва не отправила юную магессу в небесные сады Хаттара.
Все осталось по-прежнему. Казалось Альхейм вышел ненадолго и вот-вот зазвучат по ступенькам его старческие, шаркающие шаги. В дверях снова появился Кролл, захныкал:
– Что же нам теперь делать, госпожа Уломара?
– Для начала – заткнуться и не мешать мне думать, – процедила она.
И Кролл испуганно замолк, хотя шмыгать носом не перестал.
А магесса занялась осмотром кабинета. Ей все думалось, что столь предусмотрительный человек, как Альхейм, ни за что бы не предпринял ничего рискованного, не оставив об этом никаких пометок.
Предчувствие не обмануло; сперва Уломара из вазона с сухими розами добыла ключик, которым отперла бюро Учителя, затем выудила из кипы старых свитков небольшую, сшитую из новеньких кусков пергамента книжечку. Она хорошо помнила, как именно туда Альхейм записал: «сего дня отправляемся с моей ученицей Уломарой покорять Черный город», а потом, в течение долгих дней, дописывал: «Уломара при смерти», «состояние не изменяется» и, наконец, «моя ученица самостоятельно сидит».
На глаза навернулись непрошеные слезы, Уломара торопливо отерла их – не время для сентиментальных воспоминаний, ох, не время… Пролистав книжку до конца, магесса растерянно уставилась на последнюю запись, усаженную кляксами. Верно, у старика здорово тряслись руки…
«Сего дня иду в Черный город. Знаю, что мне уготована победа. Хаттар, в которого я уверовал наконец, послал мне настоящего мага дэйлор, который убежден в своих силах. Он знает, твердо знает, что может войти в кольцо древних стен – точно так же, как я знаю, что смогу распутать заклятия на магии вещей. Он встретился мне у дверей дома моей ученицы Уломары. Странный парень. Странно, что он вообще забрался так далеко от земель своего народа. Но волосы выбелены, как это делают многие женщины, а потому не сразу можно увидеть в нем дэйлор. Не иначе это подарок Хаттара, да! Ведь он ждал меня и знал, что я хочу попасть в Черный город… С благословения Отца-Неба мы отправимся туда. В случае, если удача повернется ко мне спиной, все свое имущество оставляю моей лучшей ученице, магессе Уломаре, что живет в Купеческом квартале, в доме с тремя колоннами».
Она обессилено присела на стул. Вот, значит, куда пропал старенький Учитель! В слепой погоне за мечтой, за проклятым миражом, он все-таки отправился к черному кольцу стен… Да и сгинул там навеки.
Уломара перечла запись Альхейма еще раз.
«Странный парень. Странно, что он вообще забрался так далеко от земель своего народа. Но волосы выбелены, как это делают многие женщины, а потому не сразу можно увидеть в нем дэйлор».
По спине забегали мурашки. Конечно, она догадывалась, о ком идет речь… Но кто бы мог предположить, что дэйлор, просивший ее раскрыть тайны магии вещей, тоже хотел попасть в Черный город?
Уломара вздохнула. Аккуратно закрыла книжечку и невольно прижала ее к груди.
– Отдыхай с миром, Учитель.
С порога, разинув рот, на нее испуганно таращился долговязый Кролл.
Глазастый Лин стоял, прислонившись спиной к вычурной колонне и почти невидимый в густой, чернильной тени. Судя по расположению Малой луны, давно перевалило за полночь, но Лину все еще не везло – ни одного прохожего, даже самого захудалого, не появилось на улице. Словно все они, эти жирненькие, сытые горожане, разом сговорились остаться ночью в мягких постелях, а до этого весь день никуда не выезжать, чтобы потом не задержаться дотемна и не попасться кому-нибудь из ночных братьев Алларена. Вот и стоял Глазастый, тоскливо рассматривая пустую улицу, ежась на пронизывающем ветру и моля все силы небесные послать ему хотя бы спившегося сапожника. По крайней мере, с него можно было снять башмаки.
Но никто не появлялся в просвете между добротными домами. Лин замерз окончательно; чтобы отогреться, начал прыгать на месте, похлопывая себя по плечам. В лицо дохнуло холодным ветром, пропитанным какой-то вонью…
Глазастый принюхался – не то чтобы воняло, но все равно – неприятный запах гнили, плесени и… болота.
– К чему бы? – пробурчал он и метко сплюнул себе под ноги.
Затем совершенно случайно бросил еще один взгляд на дорогу… И едва не завопил от радости.
Ибо по гладенькой булыжной мостовой неторопливо шествовал хорошо одетый господин. Лина не смутило даже то, что запоздалый путник шел не торопясь, да еще и спиной к стоящему в тени колонны вору; это значило, что он должен был пройти мимо, но Глазастый его отчего-то не заметил…
Лин прикинул, что господин одет в дорогой кафтан из блестящего черного бархата и весьма недурственные башмаки; так казалось на расстоянии десятка шагов.
«Купец, не иначе», – подумал Глазастый и осторожно вышел из своего укрытия.
Судя по тому, как хватался купчишка за стены домов, он был мертвецки пьян. Его белые тонкие пальцы со странной нежностью гладили камни, голова тряслась. Такое впечатление, что еще чуть-чуть, и он свалится и заснет до самого утра…
Лин устремился за добычей.
Купец шел очень медленно, едва волоча ноги.
Но Глазастый даже быстрым шагом отчего-то не мог его нагнать.
В лицо снова потянуло болотом. И промозглым, неприятным холодом.
«Раздери меня упырь! – подумал вор. – Это еще что такое?»
И припустил вдогонку за пьяным уже изо всех сил, и даже не опасаясь того, что будет замечен.
Глазастого прошиб пот; дыхание сбилось. Он бежал на пределе, но казалось, что топчется на месте. Ноги словно вязли в трясине. А странный купец в черном кафтане, покачиваясь, касаясь руками стен и ажурного литья оград, уходил все дальше, дальше…
Лину стало страшно. Он остановился, с трудом переводя дыхание, бросил опасливый взгляд на плетущегося впереди человека. И осторожность все-таки возобладала над желанием обрести дорогой кафтан и кошелек, набитый золотом.
– А ну тебя к упырям. Другой кто попадется.
Сплюнув точно между носками собственных сапог, Глазастый повернулся.
А в другую сторону, по той же улице, ранее совершенно пустой, неторопливо шла прочь какая-то женщина. Шла довольно быстро, легко, и в манящем свете Малой луны казалось, будто точеные ее ноги и вовсе не касались земли.
Глазастый едва не облизнулся. Вот это была хорошая добыча, ничуть не хуже, чем пьяный, но отчего-то не дающийся в руки купчишка. И, бросив последний взгляд на медленно удалявшегося господина в черном, Лин со всех ног устремился за девкой.
Она беззаботно шагала впереди, словно и не слыша за спиной топота тяжелых сапог. Светлое платьице, короткое, так что были видны изящные лодыжки, серебрилось в обманчивом ночном свете; недлинные волосы тяжелой волной легли на узкие плечи, едва прикрытые яркой шалью. В руке женщина несла маленькую корзиночку; простолюдинки не носят таких, они вынуждены таскать огромные, неуклюжие корзины. А здесь – так, ажурная безделушка…
Лин догнал ее на углу и, замедлив шаг, пошел следом. В душе росло неясное, смутное удивление: отчего, слыша тяжелые шаги и сопение за спиной, эта краля даже не обернется и не посмотрит, кто за ней бежит? И снова, снова этот промозглый, пропахший гнилью ветер в лицо.
У Лина затряслись руки. Все-таки женщина – куда как лучше, чем мужчина… И он уже с удовольствием представил себе, как с хрустом раздерет корсет, обнажая великолепные, изнеженные, а оттого и ненавистные плечи, как увидит испуг и отчаяние в ее широко распахнутых глазах и как она будет кричать и вырываться…
Но сперва… Надо бы обратить на себя внимание. А может, она просто глухая?
И Лин, рванувшись вперед и выхватывая нож, свободной рукой схватил женщину за локоть.
– Эй, красавица, а ну-ка…
Он не договорил. Так и не сказанное слово застряло в горле, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Волшебство лунного света схлынуло, и Глазастый вдруг увидел свою жертву… Такой, какой она была на самом деле.
Платьице, серебристое и изысканное, обернулось грязными, полуистлевшими лохмотьями. К тому же покрытыми кое-где бурыми пятнами. Красивая шаль оказалась изодранным куском рогожи, повязанным на плече большим узлом. Маленькая корзинка в руке… Да, когда-то это была корзинка, но теперь от нее остались лишь бестолково переплетенные и связанные шнурком прутья, уцелела только ручка.
Но мертвенно-бледное лицо незнакомки все еще выглядело не по-людски красивым; в свете луны оно казалось вылепленным из самого дорогого фарфора, который только довелось видеть Лину. Темные волосы гладко обрамляли совершенные черты – высокий лоб, небольшой, изящный носик, пухлые губы… Огромные глаза насмешливо щурились, но, как ни глядел в них Лин, он не смог различить ничего, кроме влажной бесконечной тьмы.
Он отшатнулся. Тело одеревенело, ноги не слушались. А в мозгу дико визжала, билась в агонии мысль – бежать! Бежать отсюда, как можно скорее, иначе – смерть, быстрая и неминуемая. Ибо только дурак мог не распознать в этом нечто – старое зло Кайэрских топей. Да и многих болот вообще.
– Не торопись, человек, – прошептала ночница.
Она шагнула навстречу и нежно положила руки на плечи Лину. Улыбнулась, глядя ему в глаза.
– Я знаю все, о чем ты думал, – медленно сказала нелюдь.
Ее маленький ротик вдруг превратился в страшный черный провал, усаженный иглами-зубами. Лин, в последнее мгновение обретя способность двигаться, судорожно дернулся назад, поскользнулся… Он падал на спину, увлекая за собой тварь, но уже не почувствовал удара.
Хрясь! Черный провал страшного рта сомкнулся над ним, унося в никуда.
…Две луны освещали путь Костлявого Виса. Надо сказать, шел он с трудом – и немудрено: бражка в «Сытом гусе» была просто отменная, а закуска подавалась совсем уж крошечными порциями, да и то исключительно тем, у кого бодренько звякала монета. К слову, Вис к этому меньшинству не принадлежал – вот и ковылял по улице, устало вздыхая, отталкивая прочь стены, что самым наглым образом становились на пути. А с деревьями и оградами он и вовсе не ладил. Все потому, что они так и норовили неожиданно прыгнуть на дорогу, хватаясь за рукава торчащими гвоздями, тыча в лицо острым сучком…
Костлявый противостоял им, как мог, в неравной борьбе потеряв куртку и – о, горе! – лишь ополовиненную бутылку той замечательной браги. Усталость брала свое; Вис подумывал о том, что неплохо бы и передохнуть.
– Иэ-эх! – Он плюхнулся тощим задом на чье-то крыльцо. Потом лег, положил голову на согнутую в локте руку. Он всего-то передохнет немножко и продолжит столь трудный путь ко двору Одноглазого…
Стало холодно, и Вис пожалел о том, что неведомо куда исчезла куртка, не новая, конечно, но достаточно крепкая. Он подтянул колени к груди, пытаясь таким образом согреться, но тепло, будто бы не желало держаться в его тощем теле, ускользало, уходило в камень, на котором Вис прилег.
– Нет уж, дудки, – решил Костлявый, – раз уж я здесь лег, то и отдохну!
И он закрыл глаза, но тут же открыл их снова: промозглый холод пробирал насквозь. Да еще, ко всему прочему, потянуло неприятным запахом – сладковатым, гнилостным.
Тут Вис подумал, что честному вору вроде него совсем не подобает ночевать на помойке и стоит подыскать другое местечко. Правда, снова придется расталкивать толпящиеся дома – а они, будто подслушав его мысли, уже зашевелились, угрожающе надвинулись.
Костлявый Вис обхватил руками плечи и горестно домотал головой. Мысли, хорошо разбавленные брагой, заплескались внутри; улица поплыла перед глазами, смазываясь… Костлявый придержал голову руками, чтобы не взбалтывать содержимое; осторожно огляделся в поисках помойки…
И увидел, что по улице бредет господин в хорошем черном кафтане. За ним же – Вис затрясся всем своим щуплым телом – тащилось на четвереньках нечто серое, с большой лысой головой, острыми ушами… отчего-то Костлявый не сомневался, что воняет именно эта жуть, самый настоящий упырь. А жертва его преспокойно шла вперед, не оглядываясь.
Тут Вис решил, что мужика надо выручать, пусть даже он и не алларенский вор, а какой-нибудь мягкотелый торговец. Ухватившись за резные перильца, Костлявый приподнялся (при этом весь мир пошатнулся и пугливо замер, обретя равновесие), махнул рукой.
– Э-эй, господин хороший! Там, сзади! Берегись!
Человек остановился.
А Вис вдруг услышал… Темная нелюдь, упырь, тащился за намеченной жертвой, пускал слюни и мямлил:
– Хозяин, хозя-аин, помоги…
Костлявого вдруг прошиб пот; моментально протрезвев, он уставился на странного господина, на бледное, почти неживое лицо, обрамленное желто-серыми гладкими волосами…
– Хозяи-ин, – канючил упырь.
Дотянувшись до башмака человека – тут Вис усомнился в том, что существо в дорогом кафтане можно отнести к людской породе, – упырь подобострастно облизал носок.
– Дай нам это, хозяин.
Господин не сделал ровным счетом ничего. Даже рукой не пошевелил. Только что-то невидимое вдруг обрушилось на упыря, сминая его серое тело, круша кости, размазывая по мостовой жутким кровавым месивом…
Вис поперхнулся воздухом. В голове – слишком поздно – всплыла мысль, что надо бы бежать, бежать… Но тело стало непослушным, как тюк шерсти. Он только и мог, что хватать ртом вязкий воздух и смотреть…
Расправившись с упырем, господин окинул внимательным взглядом Виса. И махнул белой рукой, словно хотел отодвинуть невидимую завесу.
Больше Костлявый Вис ничего не помнил; тьма в глазах страшного нелюдя поглотила его легко, как сторожевой пес лакомый кусок мяса. Остался холод и легкий запах гниения.
…В Алларен робко стучалась весна.
И пусть сочатся холодные капли дождя из рыхлой плоти туч, а по ночам грязь застывает причудливыми барельефами – все равно что-то неуловимо менялось вокруг. Даже воздух пах по-иному; и принесенная ветром свежесть заглушала вонь бедняцких кварталов.
Уходящая зима многое изменила в жизни Тиннат: с гибелью Томми Ловкача в их «дворе» начались распри, у ночных братьев никак не получалось выбрать нового предводителя. В конце концов случилось то, чего и следовало ожидать, – когда-то единый двор распался на два лагеря, первым начал заправлять Одноглазый Керви, вторым – Тиннат. Произошло все это как-то легко и внезапно; никто не пытался оспаривать у нее право главенствования, хоть и была она женщиной. Видать, ее меч все-таки внушал должное уважение ночному братству Алларена. Так Лисица Тиннат стала главарем одного из весьма известных дворов, и жить бы ей да радоваться, но из головы не шло, что вместе с Томми Ловкачом навсегда остался в чародейкином доме странный дэйлор по имени Ильверс д'Аштам. И постоянно вспоминать об этом ей было невыносимо.
«И куда уходят дэйлор после смерти? – думала Тиннат. – Люди – понятно куда. В сады Хаттара, на небеса… Где же ты сейчас, Ильверс?»
Она зябко поежилась, и вдруг поняла, что Малыш ей уже довольно долго что-то с увлечением пересказывает.
– Ходит. Видели его – весь в черном, сам бледный, как призрак… Костлявый Вис едва жив остался… И, возвращаясь в башню, проходит сквозь стену! И темная нелюдь стала шастать по Алларену, словно ее что-то приманивает, – страшным шепотом закончил он, озираясь по сторонам. Будто упомянутая темная нелюдь в лице вампира или ночницы могла подслушать.
Тиннат досадливо поморщилась и попробовала вспомнить, с чего начинался разговор. Ах да. Кажется… Малыш начал рассказывать о том, что за стенами Черного города поселился призрак. Или некто, очень похожий на призрака.
Они неспешно прогуливались по рынку, Тиннат – в платье добропорядочной горожанки, Малыш рядом, с корзиной на голове, в качестве слуги.
– Может быть, вампир? – высказала она предположение, щупая тугие кольца кровяной колбасы.
Малыш только хмыкнул.
– Откуда ему взяться-то, вампиру? Я слышал, много лет стоял пустым этот проклятый город, закрытый страшной нелюдской магией, – ведь не зря же туда не смог пробраться ни один маг Алларена? Наверняка и вампир туда не влез бы…
– Думаешь, кто-нибудь из магов сподобился? – Тиннат положила колбасу в корзину и, рассчитавшись с торговцем, медленно пошла дальше.
– Не знаю, – шепотом сказал мальчишка, – не знаю… Я все Ильверса вспоминаю, Лисица.
Она замедлила шаг.
– Забудь о нем, Малыш. Его давно нет среди живых…
– А если это все-таки он?
– Замолчи, – жестко оборвала его Тиннат, – если я еще раз хоть слово от тебя про Ильверса услышу – так и знай, выгоню. Пойдешь к Одноглазому.
Малыш укоризненно взглянул на нее из-под плетеных боков корзины и замолчал. А Тиннат крепко задумалась.
С середины зимы ползли по Алларену недобрые слухи о том, что в Черном городе кто-то поселился и по ночам шастает по улицам, жутко завывая и расправляясь с любым, кто попадается на пути… И, само собой, никто не знал, кто это такой, что ему нужно в Алларене да и какого упыря он делает за черными стенами давно мертвого города. Но зато всем было доподлинно известно, что эта таинственная личность есть Зло и что его надо опасаться еще похлеще, чем темной нелюди.
Малыш шмыгнул носом, и это вернуло Тиннат к действительности.
– Слушай-ка, – она даже остановилась, – почему ты думаешь, что это Ильверс?
Он пожал плечами, отчего груженая корзина угрожающе качнулась.
– Ты ведь видел, как дэйлор погиб, а? – Тиннат, наклонившись, пристально смотрела прямо в глаза Малышу, – это же ты рассказал, что чародейка, в дом которой залез Ловкач, сожгла всех, и дэйлор в том числе?
Малыш засопел и ничего не ответил.
– Та-ак, – пальцы по привычке вцепились в завитый локон и принялись его теребить, – почему молчим? Еще раз спрашиваю, ты видел Ильверса мертвым?
Тиннат с все возрастающей тревогой смотрела на мальчишку; а он, опустив глаза, молчал. Неужели… неужели?..
Сердце совершило немыслимый скачок под ребрами и горячо забилось, эхом стуча в висках.
– Говори, – приказала Тиннат, – расскажи мне все, как было. Почему ты молчал? Все это время?!!
В голубых глазенках Малыша появился страх.
– Лисица… прости меня. Но я ничего не могу сказать. Ильверс погиб. Я просто думал, что по городу ходит… его призрак.
– Дурак, – прошипела Тиннат, – дурак! Не напоминай мне больше о нем, понятно? Слышать ничего не желаю!
И, круто развернувшись, она решительно направилась прочь от шумных рядов и крикливых торговок. Горло саднило, и хотелось плакать.
– Ну какая же ты дура, Тиннат… Оплакивать того, кому ты никогда не была нужна… глупо это.
Малыш догнал ее и, сопя, пошел рядом, но Лисица не желала даже смотреть на него. Ей хотелось остаться одной, чтобы никто не заметил, как ей плохо и больно.
Так, не обменявшись более ни единым словом, они свернули на улицу Горшечников, туда, где двор Тиннат занимал добротный домишко. Дождь, который едва накрапывал, вдруг припустил во всю силу, норовя забраться за шиворот; под ногами звучно захлюпала грязь. Лисица тихо выругалась – а ведь как хорошо день начинался!
– Пойдем быстрее, – сквозь зубы скомандовала она и ускорила шаг, не желая долго мокнуть.
Навстречу им сквозь мутную пелену дождя кто-то шел – Тиннат видела только темный силуэт. В голове мелькнула мысль, что не очень-то приятно разгуливать по такому дождю. Малыш, сопя и отдуваясь, спешил вперед, к дому, придерживая обеими руками корзину и одновременно прячась под ней от ледяных струй ливня; он разминулся с незнакомцем, не обратив на него внимания и, добравшись до крыльца, остановился.
– Тиннат! – просочился голос сквозь шелест дождя.
Она замерла, как от удара. Затем, содрав с головы капюшон и вытирая лицо, уставилась на того, кто только что назвал ее имя.
Томми Ловкач неторопливо шел к ней, и выглядел так, как будто только-только отлучился на минутку из дому за колечком колбасы, а теперь возвращался.
– Ты? – Тиннат ощутила, как во рту собирается горечь, – Томми?!!
Вне всякого сомнения, это был Ловкач. Она узнала его потертые сапоги с безвкусными пряжками, старый бархатный костюм, который Томми снял когда-то с убитого им богача, короткий меч в аляповато украшенных ножнах… Ловкач пригладил пальцами напомаженные волосы, кудряшками вьющиеся у шеи, и подмигнул.