Страница:
Но особенно всем запомнилась история ревности Аместриды к супруге родного брата Ксеркса - события эти потом ещё долго шепотом пересказывали во дворце и даже до сих пор время от времени вспоминали с заметным содроганием.
История эта началась, как и многие другие, когда любвеобильный и своенравный в любых своих прихотях Ксерск, влюбился в жену своего родного брата Масисты, в красавицу из Бактрии, где брат царя был назначен сатрапом. Но Ксеркс не смог добиться от супруги Масисты взаимности, и тогда он задумал устроить свадьбу своего старшего сына Дария с дочерью прекрасной бактрианки, чтобы таким образом иметь возможность сблизиться с матерью. Но все получилось иначе: на свадьбе Ксеркс почувствовал страсть к своей молоденькой невестке и вскоре за дорогие подарки уговорил её на сожительство, разумеется, втайне от своего старшего сына.
Аместрида одна из немногих знала, что происходит в спальных покоях Ксеркса, но терпеливо дожидалась своего часа для возмездия, хотя такая сдерженность стоила ей немало новых седых волос. Но во время ежегодного пира по случаю дня рождения царя, когда Ксеркс исполнял любые, самые немыслимые и безрассудные желание своих ближайших родственников, раздаривая дома, города и целые области, Аместрида, потупив глаза, попросила отдать ей в подарок супругу Масисты, которую считала главным своим врагом и источником всех бед - она потребовала от мужа сопреницу себе на растерзание, и получила ее...
Ярость Масисты была так велика, что он бежал после пира из дворца в свою сатрапию, чтобы поднять там восстание против царя и царицы, но Ксеркс приказал догнать брата, и убить его вместе со всеми сыновьями, сопровождавшими его в пути. Аместрида же потом даже похвалялась, как ловко удалось с её помощью одним разом избавиться от Масисты, его жены и всех его выродков, от которых в любой момент можно было ожидать беды заговоров против трона. Впрочем, тогда она была ещё совсем молода и полна сил, не то что теперь...
Первая встреча Аместриды с сыном заняла всего несколько мгновений и, судя по выражению лица вдовствующей царицы, не самых приятных в её жизни. Весь следующий день Аместрида провела в постели, отказываясь от еды и поддерживая силы исключительно горячим вином с медом, а на следующий день высказала желание встретиться наедине с будущей царицей, чтобы задать ей несколько вопросов.
Понимая, что его мать способна на любые необдуманные речи и поступки, Артаксеркс несколько устрашился встречи двух женщин и послал вместе с Эсфирь двух своих евнухов. Но, по их словам, Аместрида вела себя довольно вяло и безучастно, и уже после нескольких первых фраз потеряла к Эсфирь всякий интерес. Еще евнухи в осторожных выражениях заметили, что лицо вдовствующей царицы последнее время стало от вина ещё более темным и нездоровым, чем прежде, хотя на нем по-прежнему почти что не было морщин, так как Аместрида с усердием пользовалась всевозможными натираниями и омолаживающими мазями, преимущественно, египетского изготовления. Но все же было похоже, что Аместрида осталась недовольной выбором царя, судя по тому, что на протяжении всей встречи с её губ не сходила презрительная улыбка.
После этого Аместрида ещё на два дня заперлась в спальных покоях специального дома для гостей со своей дальней родственницей, которую повсюду возила за собой в качестве няньки и провожатой, и они вместе утешалась сплетнями и крепким вином.
Зная характер матери, выжидающей, чтобы он первым к ней пришел, Артаксеркс сделал вид, что Аместриды для него вообще не существует, и лишь приказал своим слугам доставлять в её покои хорошее вино из царских кладовых и изготавливать для неё любые кушания, какие царица пожелает.
Но накануне обявленного отъезда, вечером, Аместрида все же самолично пришла во дворец к царю и всякому было заметно, что она так сильно пьяна, что нетвердо держится на ногах и говорит с отдышкой.
- Нет, не ожидала я, никак не ожидала, что твоя непокорность зайдет так далеко, Артаксеркс, - сказала Аместрида, с трудом ворочая языком. Хотя ты всегда был самым тихим, но в тоже время и самым хитрым из моих сыновей, и любил делал то, чего от тебя никто не ожидал...Вот Дарий был другим - он всегда ходил более прямыми путями, да и Виштапса был более податливым к слову отца и матери, чем ты, Артаксеркс.
Уже одно то, что Аместрида осмелилась заговорить вслух о старших братьях - убийцах и заговорщиках - было такой чудовищной дерзостью с её стороны, что Артаксеркс с трудом удержался на месте и сохранил на своем лице спокойствие. После кровавых событий, связанных с его воцарением на трон, он никогда не слышал, чтобы имена Дария и Виштапсы кто-либо при нем произносил вслух. Но теперь Артаксерксу нужно было дослушать, что хочет сказать Аместрида, потому что он знал, что ещё долго, много лет, а может быть - и никогда в жизни может её больше не увидеть у себя во дворце. Лишь такие важные события, как смерть кого-либо из наиболее знатных родственников или предстоящий свадебный пир царя могли на короткое время оторвать Аместриду от забот в её любимой тюрьме - персипольском гареме. Теперь же таким делом для вдовствующей царицы стала Эсфирь, и Аместрида хотела говорить об этом, выпив для храбрости, наверное, целый кувшин вина.
-...Да, все всегда делал по-своему, - продолжала Аместрида. - У твоего отца, а также у отца твоего отца, Дария Великого, было много, очень много жен и наложниц - столько, сколько тебе, Артаксеркс даже и не снилось, они-то знали толк в женщинах! Но чтобы стать царем и утвердиться на троне, Дарий все же женился на Атоссе, дочери Кира, а заодно взял себе в жены всех женщин из гарема Камбиза, а позднее - и Гауматы. Это был поступок настоящего царя! Хотя не следует забывать, что до этого Дарий уже был женат на дочери Гобрия и имел от неё трех сыновей. Но Дарий думал не о себе, а о делах царства, о продолжении царского рода, а также о том, как оценят его поступки старейшины. Но теперь все стало не так: гарем Ксеркса в Персиполе пришел в полное запустение до тех пор, пока я сама не взялась за дело, и лишь моими стараниями бывшие наложницы царя не забывают, что они ещё живут на этом, а вовсе не на том свете.
- Я молод, и мне не нужен гарем со старухами, - отрезал Артаксеркс. Даже если так поступал Дарий, я не собираюсь возиться с чужими женами, они не нужны мне.
В словах матери была спрятана доля правды, которую Артаксеркс упорно не желал для себя признавать, и потому они ещё больше раздражали его, поднимали из утробы волны гнева...Рядом с матерью ему всегда было не по себе, как с опасным, притаившемся зверем, и он сам становился таким же хищником, готовым к защите и нападению.
- Говоришь, ты молод? Но когда Дарий стал царем, ему тоже было двадцать семь лет, немногим больше, чем тебе сейчас, нет, дело совсем не в этом, Артаксекркс, - сказала Аместрида, дотянулась до чаши с виной и выпила его с жадностью, словно воду. Потом царица помотала головой, как человек, желающий очнуться от глубокого сна, и снова повернула к сыну темное, мрачное лицо.
-...Просто, Дарий с самого первого дня поступал так, как подобает царю, а не по своей прихоти. Твоя царица тоже Астинь совсем не подходила для престола и я не раз говорила тебе, что от такой бледной и слабосильной жены, как она, нам не дождаться настоящих наследников трона - но ты не послушался меня и сделал по своему, объявил её зачем-то своей супругой. Но эта Эсфирь - без рода и без племени, - она ещё хуже, Артаксеркс, откажись от нее, пока не поздно. Я видела её всего один раз, но мне достаточно, чтобы сказать: не такой должна быть царица персидского царства, нет, совсем не такой...
- А какой же? - сквозь зубы выдавил Артаксеркс.
- Сильной и могущественной - как Атосса, мать Ксеркса - вот кто всегда служил для меня примером, - улыбнулась Аместрида. - Много было у Дария жен и наложниц, но Атосса всегда занимала во дворце особое положение - в её руках была такая сила и власть, что эту женщину боялись даже князья и царские евнухи. Только такие, как Атосса, способны родить мужей, которые потом будут править целым миром - не случайно в её время ахменидская держава достигла наивысшего могущества, потому что царица должна быть сделана из камня и железа, а не походить на...цветочек, у которого лепестки держатся лишь до первого ветра, а стоит только посильнее дунуть...
- Что ты знаешь о моей Эсфирь? - грозно посмотрел царь на мать, но она, в отличие от его подданых, вовсе не смутилась от вида царя.
- Все! Мне хватило одно взгляда, чтобы все про неё понять. Стоит только дунуть и - фу, фу!
И Аместрида, запрокинув голову, засмеялась пьяным смехом, хотя на сердце у неё было вовсе не весело, а, скорее, муторно и тяжело. Ей и впрямь было достаточно всего один раз заглянуть в открытые, доверчивые глаза Эсфирь, чтобы понять: это - не царица и даже не девушка из знатного персидского рода, что умеет с малолетства надменно держать голову, и при этом прятать глаза, чтобыникто не смог проникнуть в её тайные помыслы. Какая-то сирота, привезенная во дворец невесть кем и непонятно откуда, пригожая лицом и станом - мало ли на земле можно найти подобных девиц? Но это же вовсе не означает, что все они должны становиться царицами персидского трона! На то и существуют у царей и вельмож гаремы для любовных утех, где таких девиц можно держать сотнями...
Артаксеркс смотрел на хохочущую мать и едва не ткнул в Аместриду золотым жезлом, чтобы слуги утащили её из тронного зала.
Пусть смеется и сколько угодно дует в воздух - сейчас он выслушает её и долго, очень долго потом не увидит, но при этом не снизойдет до объяснений и глупых сцен. Про себя Артакеркс твердо знал, что настоящий царь - потомок Ахменидов - вовсе не обязан тащить за собой старые, отжившие привычки, насильственные браки, отцовские гаремы, и склоки прежних владык, если на то не было его царственной воли.
- Я как-то говорила тебе, что давно подобрала для тебя подходящую супругу, - проговорила Аместрида, отсмеявшись, и не обращая внимания на молчание Артаксеркса. - Мало того, я воспитала её для тебя, она ждет только позови.
Ирана?
Теперь уже рассмеялся Артаксеркс, и хищным оскалом своих передних зубов он сейчас как никогда был похож на свою мать.
- Но...она похожа на крокодила! Я не могу удержаться от смеха, как только вспомню её лицо!
- Она - дочь полководца Мардония и знает все, что должна знать царица, к тому же в ней течет царственная кровь Ахменидов! - строго сказала Аместрида. - Ты не хуже других знаешь, что в свое время Мардоний был настолько возвеличен, что Дарий отдал за него свою дочь, Артазосту, поэтому в жилах всех трех дочерей Мардония теперь течет царская кровь, к тому же смешанная с кровью военачальника, одержавшего множество побед над непокорными народами. А это как раз то, что тебе нужно, Артаксеркс, то, что всем нам нужно...
- Тебе нужно, - усмехнулся Артаксеркс. - Моя детская привязанность к Мардонию никак не коснулась его дочерей. Я уже выбрал себе супругу - её имя Эсфирь.
- Я знаю, ты очень упрям, Артаксеркс, но у тебя ещё есть время подумать. Если тебе не нравится старшая из дочерей, ты можешь выбрать Статиру, а пройдет несколько лет, и самая младшая, Дамаспия сможет стать твоей женой, она уже сейчас хороша собой, не в пример сестрам, чересчур похожим на отца...
Аместрида уже забыла о своей гордости и теперь говорила умоляющим голосом, сложив на груди руки, и по этим морщинистым рукам хорошо было видно, какая царица на самом деле стала старой, непонятливой, отжившей свой царский век.
- Нет, - сказал Артаесеркс. - Я уже объявил о свадебном пире с Эсфирь и не отменю своего слова. Будет так, как я решил.
На следующее утро Аместрида рано покинула Сузы, даже не попрощавшись с сыном и ни разу больше не взглянув на его будущую супругу.
Тот, кто встречал по пути её повозку, говорили, что за последнее время вдовствующая царица что-то уж слишком заметно постарела и у неё гораздо сильнее, чем прежде, стала трястись голова.
Но дело в том, что даже по дороге, Аместрида продолжала мысленно спорить с Артаксерксом, качала головой и тихо приговаривала: все равно не будет этого, не будет, не должно быть...
3.
...никак не может быть.
Больше всего Артаксеркса поразило, что Фемистокл прибыл во дворец переодетым в женское платье. Знаменитый грек приехал в Сузы в закрытой повозке под видом гречанки, которую якобы везли в гарем какого-то знатного перса.
И это упорно не укладывалось у царя в голове: нет, такого просто не могло быть!
Ведь это был тот самый знаменитый афинянин Фемистокл, именем которого издан указ, чтобы все серебро, добытое на серебряных рудниках Лавриона, было пущено на строительство военного флота для защиты от персов. Именно ему удалось создать мощный заслон от врагов на море, построив сто восемьдесят боевых кораблей, Афины при нем сделались самой большой морской державой. Причем иногда Фемистокл сам командовал своим флотом и самолично одержал победу в большом сражении у мыса Артемисий.
Но это ещё не все! Именно под началом Фемистокла выступили греки в знаменитом сражении при Саламине и одержали полную победу, потопив множество кораблей армии Ксеркса. Никто другой, как хитроумный Фемистокл, задумал собрать на острове Делосе представителей из Афин, с Самоса, Хиоса, Десбоса и других островов, чтобы создать общую кассу для денежных взносов для борбы с персами - и все островтяне сделали по его слову, согласившись платить ежегодную дань в честь грядущих побед. Мало того, Фемистокл распорядился сделать так, что даже те островтяне, которые прежде были вынуждены выступать на стороне Ксеркса, а теперь были освобождены от персидского владычества, все равно вносили в общую кассу столько же, сколько прежде отдавали Ксерксу в качестве податей. Получается, что он сумел всех облажить налогами и податями и при этом выдать себя за освободителя.
И теперь этот великий ум, прославленный из греков, красовался в женском хитоне с подведенными глазами и губами - немыслимо, невозможно, чудовищно!
Примерно год назад Артаксеркс получил от Фемистокла необычное послание, из которого кое-что узнал о его судьбе. Оказалось, что в последнее время Фемистокл настолько сильно поссорился с Киммоном, главным своим сподвижником, что был изгнан из Афин и вскоре бежал в Ионию. Там он и познакомился с каким-то знатным персом, который и помог греку в составлении письма Артаксерксу на понятном царю языке.
При воспоминании об этом наивном послании, царя и теперь поневоле одолевал то гнев, то снова приступы смеха. В красивых, витиеватых выражениях Фемистокл признавался, что причинил дому царя гораздо больше бед, нежели любой другой из эллинов, но делал он это лишь потому, что вынужден был защищать свою страну от персидских завоевателей, и на его месте точно также поступил бы всякий благородный человек. Вместе с тем, Фемистокл напомнил, что именно он в свое время помог Ксерксу благополучно спастись из Греции, когда тот бежал, перекинув армию на Мардония, то есть, никто другой из эллинов не сделал для дома царя столько высшего блага. Следовательно, чашу весов добра и зла можно вполне считать уравновешенной и они вполне могут стать друзьями, - к такому выводу пришел в конце ученый грек. Фемистокл написал также, что он оказался гонимым соотечественниками за симпатию к персам и в изящных выражениях пообещал в будущем Артаксерксу множество таких услуг, которые не сможет сделать никто другой. В заключение письма высказывалась просьба о возможности пожить некоторое время во воладениях царя, чтобы изучить персидский язык, и затем явиться к нему для личных переговоров.
Прошел год, и оказалось, что вездесущий Фемистокл уже находится в доме начальника стражи Каркаса, где тот держал у себя греческую наложницу, и через него просил разрешения лично увидеться с Артаксерксом. Причем, несколько дней Фемистокл на всякий случай скрывал свое истинное имя, а называл себя просто знатным греков из перебежчиков. И лишь однажды вечером, напившись пьяным неразбавленным вином, проговорился, что является одним из тех доблестных мужей, кто наголову разбил армию Ксеркса в морском сражении при Саламине, но теперь желает стать близким другом молодого персидского царя.
- А как же быть с про... скинесисом? - спросил Каркас, с трудом выговаривая вслед за наложницей трудное греческое слово, означающее земной поклон перед царем, который гордые эллины считали унижением для своей гордости.
Каркас вспомнил в этот момент также про своего стражника, Мардохея Иудеянина, кто продолжал не кланяться Аману за то, что тот осмелился оскорбить его невидимого бога.
- О, я с удовольствием упаду в ноги владыке, - засмеялся Фемистокл. Я слышал о нем столько хорошего, что для меня это будет радостью и почетом. И к тому же я прибыл, чтобы просить у него для себя убежище.
И вот прославленный эллин после поклонов и поцелуев одежды царя, которые он проделал с удивительной ловкостью и непринужденностью, свободно сидел напротив Артаксеркса и с веселым дружелюбием разглядывал владыку.
Фемистокл был уже не молод, но ещё крепок, а его открытое, загорелое лицо цвета обожженного кирпича, свидетельствовало о неплохом здоровье. Впрочем, то, что в свои годы он преуспел в изучении незнакомого языка, уже само по себе говорило о живом и деятельном уме этого грека.
- Слышал ли ты, что всякому, кто приведет тебя, мой отец, а вслед за ним и я пообещали выдать в награду двести талантов? - спросил Артаксеркс.
- Да, слышал, но зачем дарить кому-то двести талантов, раз я сам явился во дворец? Двести талантов за Фемистокла заработал сам Фемистокл, и хотя сейчас я не могу похвасться прежним своим богатством, но все же обойдусь без этих денег.
- Слово царя - закон, - возразил Артаксеркс, не замечая, что с первой же минуты начал невольно подыгрывать этому хитрецу. - Я прикажу, чтобы тебе выдали двести талантов серебра.
- Не хочу расстраивать господина отказом, - ответил Фемистокл, но так построил предложение, что было похоже, что сейчас он говорит больше о себе, а не о царе - наверное, он все же ещё недостаточно хорошо изучил персидский язык.
- Я позвал тебя для того, чтобы услышать во всех подробностях о положении дел в Афинах и других греческих городах. Я хочу знать все, чем живут греки.
- Именно за этим я и пришел, - как будто бы даже обрадовался Фемистокл, но затем добавил, удрученно покачав головой. - Но дело в том, повелитель, что за год я недостаточно выучил язык персов и успел узнать лишь самые простые слова, которые касаются мирной жизни, но о государственных и военных делах мне пока что говорить очень трудно, я то и дело путаюсь в ваших названиях.
- У меня есть переводчики, ты можешь говорить через них.
- Это так, мой повелитель, я согласен, - вздохнул Фемистокл. - Так, но и не так. Я давно заметил, что человеческая речь подобна узорам на ковре: если ковер свернуть, то узоры тоже сразу же искажаются и теряют свою прежнюю красоту и четкий орнамент.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Только то, что разговор через переводчика подобен такому узору - он сильно искажает высказанные мысли, а тем более, я успел заметить, что многие евнухи при дворе настроены враждебно против меня и продолжают видеть во мне врага. Как бы они нарочно не исказили смысл сказанных слов! От этого всем будет только хуже - мой повелитель так и не узнает всей правды, а я, чего доброго, могу ни за что лишиться головы.
- Что же ты предлагаешь?
- Подождать ещё немного, - спокойно ответил Фемистокл, - И доверить все мудрому течению времени. Мне нужен примерно год, чтобы выучить персидский язык настолько, чтобы свободно выражать на нем все оттенки своих мыслей - пока же я больше понимаю, что говорят другие и еще, пожалуй, могу читать с листа. Но обещаю, что ровно через год я буду знать язык настолько, что смогу беседовать с владыкой без переводчика на самые разные темы. Если, конечно, для этого будут созданы подходящие условия.
Было понятно, что сейчас, таким витиеватым способом, Фемистокл выпрашивал Артаксеркса право ещё год пожить в свое удовольстве во владениях царя, общаясь с наиболее образованными людьми при дворе, и персиянками наложницами. При этом немолодое уже лицо этого слегка лысеватого эллинна выражало такую детскую радость жизни и уверенность, что ему и впредь всегда будет сопутствовать только удача...
- Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь, - согласился Артаксеркс. Я распоряжусь, чтобы тебя хорошо устроили в моих владениях, островитянин, и приму тебя через год.
Фемистокл с почтением поклонился и сказал с чувством:
- Я вижу, что новый владыка столь же великодушен, как и его отец.
- Что ты имеешь в виду? - вздрогнул Артаксеркс.
- О, ту знаменитую историю про послов Дария, которая осталась в памяти у всех афинян и особенно - лакедемонян.
Артаксеркс с достоинством кивнул: ему было приятно, что Фемистокл сейчас вспомнил один из редких случаев, когда Ксеркс и впрямь несвойственное ему великодушие. После того, как лакедемоняне однажды убили персидских послов, отправленных Дарием в стан врага, спартанские жрецы стали жаловаться на плохие предзнаменования и объяснить их именно тем, коварным убийством. Уже после смерти Дария, когда на престоле воцарился Ксеркс, спартанцы послали в Сузы двух добровольцев, чтобы те искупили вину своей смертью, но Ксеркс отпустил спартанцев домой с подарками, передав, что не держит ни на кого зла. С ним уже тогда случались приступы внезапого гнева или великодушия, которые евнух Аспамирта объявил потом безумием, наследственной болезнью всех Ахменидов.
Фемистокл уже нетерпеливо ерзал на скамье, ожидая, когда царь велит ему уходить, но Артаксеркс не торопился отпускать эллина и задумчиво качал головой.
- Ты сказал, что можешь читать с листа? - вдруг спросил царь. - Так ли это?
- Да, я уже прочитал несколько поэм, сочиненных персидскими поэтами и она поразили меня пышностью слога, - ответил Фемистокл. - Образованность лучшая из добродетелей, которую я для себя почитаю, и потому...
- А ты мог бы сейчас просчитать мне со свитка одну пьесу? - перебил его Артаксеркс неожиданным вопросом. - Меня интересует пьеса, написанная одним вашим греком о победе над нашим войком. Я хотел бы услышать её из твоих уст - тем более, похоже, ты тоже участвовал в той битве, и сможешь лучше других передать все чувства.
- Но... но... но это очень странная просьба для владыки, - удивился эллин. - И я... я даже не знаю...
- Я приказываю тебе сделать это, сейчас слуги доставят свиток. И ещё вот что - у меня есть маски... да, кажется, у вас это так называется. Я хочу, чтобы ты показал, что вы с ними делаете. Тебе принесут большой сундук, и ты выберешь все, что нужно. Я хочу порадовать сегодня твоим чтением будущую царицу.
- Мой владыка хочет увидеть театр? - догадался Фемистокл и просиял от радости - с театром у него было связано много хороших воспоминаний. - Дело в том, что я не - актер, у нас этим занимаются специальные люди... Нужна особая подготовка, все это не так просто...
Но, заметив, что лицо Артаксеркса сразу же сдалалось напряженным и хмурым, Фемистокл с легкостью согласился:
- Да, я с радостью вспомню забавы своей страны. Все будет так, как хочет мой господин. Но только я не отвечаю за слова, которые буду читать, потому что они принадлежат не мне, а только тому, кто их написал.
Вскоре слуги доставили в тронный зал немалых размеров сундук, при виде которого лицо царя Артаксеркса заметно смягчилось, а вслед за слугами в зал вошла необычайно красивая девушка в богатых одеждах, с повязкой из жемчугов в черных волосах. Фемистокл, который был большим ценителем женской красоты, отметил про себя, что навряд ли она была из персиянок - скорее, в будущей царице текла египетская или даже греческая кровь. Большие, миндалевидные глаза девушки излучали спокойствие и кротость, но тем не менее она с большим вниманием следила за приготовленим и было похоже, что царица и сама была бы сейчас не прочь примерить на себя греческие маски.
Фемистокл старался, как только мог - от души! Когда пришло время изображать царицу Атоссу, которая увидела страшный вещий сон о поражении персов, Фемистокл приложил к лицу женскую маску с приклееными седыми волосами и придал своему голосу заметное сходство с женским.
"...Он, мол, только дома сидя храбр
и нисколько не умножил обретенного отцом.
И, упреки эти часто из недобрых слыша уст,
Он в конце-концов решился с войском в Грецию идти", - жаловалась своему покойному мужу, который явился к ней в виде тени, Атосса на сына Ксеркса.
Для призрака Дария больше всех годилась страшная маска с широко раскрытым ртом, изображающая страдание и ужас.
Сквозь прорези глаз Фемистокл хорошо видел текст, который ему сейчас приходилось читать, но проворными своими глазами он успевал также посдмечать, насколько внимательно слушали его царь и Эсфирь.
"Войной на греков не ходите в будущем,
Каким бы сильным войско наше не было:
Сама земля их с ними заодно в бою..." - поучал Дарий, обращаясь словно бы непосредственно к своему внуку, Артаксерксу, который смотрел на грека с лицом, ещё больше похожим на неподвижную маску.
История эта началась, как и многие другие, когда любвеобильный и своенравный в любых своих прихотях Ксерск, влюбился в жену своего родного брата Масисты, в красавицу из Бактрии, где брат царя был назначен сатрапом. Но Ксеркс не смог добиться от супруги Масисты взаимности, и тогда он задумал устроить свадьбу своего старшего сына Дария с дочерью прекрасной бактрианки, чтобы таким образом иметь возможность сблизиться с матерью. Но все получилось иначе: на свадьбе Ксеркс почувствовал страсть к своей молоденькой невестке и вскоре за дорогие подарки уговорил её на сожительство, разумеется, втайне от своего старшего сына.
Аместрида одна из немногих знала, что происходит в спальных покоях Ксеркса, но терпеливо дожидалась своего часа для возмездия, хотя такая сдерженность стоила ей немало новых седых волос. Но во время ежегодного пира по случаю дня рождения царя, когда Ксеркс исполнял любые, самые немыслимые и безрассудные желание своих ближайших родственников, раздаривая дома, города и целые области, Аместрида, потупив глаза, попросила отдать ей в подарок супругу Масисты, которую считала главным своим врагом и источником всех бед - она потребовала от мужа сопреницу себе на растерзание, и получила ее...
Ярость Масисты была так велика, что он бежал после пира из дворца в свою сатрапию, чтобы поднять там восстание против царя и царицы, но Ксеркс приказал догнать брата, и убить его вместе со всеми сыновьями, сопровождавшими его в пути. Аместрида же потом даже похвалялась, как ловко удалось с её помощью одним разом избавиться от Масисты, его жены и всех его выродков, от которых в любой момент можно было ожидать беды заговоров против трона. Впрочем, тогда она была ещё совсем молода и полна сил, не то что теперь...
Первая встреча Аместриды с сыном заняла всего несколько мгновений и, судя по выражению лица вдовствующей царицы, не самых приятных в её жизни. Весь следующий день Аместрида провела в постели, отказываясь от еды и поддерживая силы исключительно горячим вином с медом, а на следующий день высказала желание встретиться наедине с будущей царицей, чтобы задать ей несколько вопросов.
Понимая, что его мать способна на любые необдуманные речи и поступки, Артаксеркс несколько устрашился встречи двух женщин и послал вместе с Эсфирь двух своих евнухов. Но, по их словам, Аместрида вела себя довольно вяло и безучастно, и уже после нескольких первых фраз потеряла к Эсфирь всякий интерес. Еще евнухи в осторожных выражениях заметили, что лицо вдовствующей царицы последнее время стало от вина ещё более темным и нездоровым, чем прежде, хотя на нем по-прежнему почти что не было морщин, так как Аместрида с усердием пользовалась всевозможными натираниями и омолаживающими мазями, преимущественно, египетского изготовления. Но все же было похоже, что Аместрида осталась недовольной выбором царя, судя по тому, что на протяжении всей встречи с её губ не сходила презрительная улыбка.
После этого Аместрида ещё на два дня заперлась в спальных покоях специального дома для гостей со своей дальней родственницей, которую повсюду возила за собой в качестве няньки и провожатой, и они вместе утешалась сплетнями и крепким вином.
Зная характер матери, выжидающей, чтобы он первым к ней пришел, Артаксеркс сделал вид, что Аместриды для него вообще не существует, и лишь приказал своим слугам доставлять в её покои хорошее вино из царских кладовых и изготавливать для неё любые кушания, какие царица пожелает.
Но накануне обявленного отъезда, вечером, Аместрида все же самолично пришла во дворец к царю и всякому было заметно, что она так сильно пьяна, что нетвердо держится на ногах и говорит с отдышкой.
- Нет, не ожидала я, никак не ожидала, что твоя непокорность зайдет так далеко, Артаксеркс, - сказала Аместрида, с трудом ворочая языком. Хотя ты всегда был самым тихим, но в тоже время и самым хитрым из моих сыновей, и любил делал то, чего от тебя никто не ожидал...Вот Дарий был другим - он всегда ходил более прямыми путями, да и Виштапса был более податливым к слову отца и матери, чем ты, Артаксеркс.
Уже одно то, что Аместрида осмелилась заговорить вслух о старших братьях - убийцах и заговорщиках - было такой чудовищной дерзостью с её стороны, что Артаксеркс с трудом удержался на месте и сохранил на своем лице спокойствие. После кровавых событий, связанных с его воцарением на трон, он никогда не слышал, чтобы имена Дария и Виштапсы кто-либо при нем произносил вслух. Но теперь Артаксерксу нужно было дослушать, что хочет сказать Аместрида, потому что он знал, что ещё долго, много лет, а может быть - и никогда в жизни может её больше не увидеть у себя во дворце. Лишь такие важные события, как смерть кого-либо из наиболее знатных родственников или предстоящий свадебный пир царя могли на короткое время оторвать Аместриду от забот в её любимой тюрьме - персипольском гареме. Теперь же таким делом для вдовствующей царицы стала Эсфирь, и Аместрида хотела говорить об этом, выпив для храбрости, наверное, целый кувшин вина.
-...Да, все всегда делал по-своему, - продолжала Аместрида. - У твоего отца, а также у отца твоего отца, Дария Великого, было много, очень много жен и наложниц - столько, сколько тебе, Артаксеркс даже и не снилось, они-то знали толк в женщинах! Но чтобы стать царем и утвердиться на троне, Дарий все же женился на Атоссе, дочери Кира, а заодно взял себе в жены всех женщин из гарема Камбиза, а позднее - и Гауматы. Это был поступок настоящего царя! Хотя не следует забывать, что до этого Дарий уже был женат на дочери Гобрия и имел от неё трех сыновей. Но Дарий думал не о себе, а о делах царства, о продолжении царского рода, а также о том, как оценят его поступки старейшины. Но теперь все стало не так: гарем Ксеркса в Персиполе пришел в полное запустение до тех пор, пока я сама не взялась за дело, и лишь моими стараниями бывшие наложницы царя не забывают, что они ещё живут на этом, а вовсе не на том свете.
- Я молод, и мне не нужен гарем со старухами, - отрезал Артаксеркс. Даже если так поступал Дарий, я не собираюсь возиться с чужими женами, они не нужны мне.
В словах матери была спрятана доля правды, которую Артаксеркс упорно не желал для себя признавать, и потому они ещё больше раздражали его, поднимали из утробы волны гнева...Рядом с матерью ему всегда было не по себе, как с опасным, притаившемся зверем, и он сам становился таким же хищником, готовым к защите и нападению.
- Говоришь, ты молод? Но когда Дарий стал царем, ему тоже было двадцать семь лет, немногим больше, чем тебе сейчас, нет, дело совсем не в этом, Артаксекркс, - сказала Аместрида, дотянулась до чаши с виной и выпила его с жадностью, словно воду. Потом царица помотала головой, как человек, желающий очнуться от глубокого сна, и снова повернула к сыну темное, мрачное лицо.
-...Просто, Дарий с самого первого дня поступал так, как подобает царю, а не по своей прихоти. Твоя царица тоже Астинь совсем не подходила для престола и я не раз говорила тебе, что от такой бледной и слабосильной жены, как она, нам не дождаться настоящих наследников трона - но ты не послушался меня и сделал по своему, объявил её зачем-то своей супругой. Но эта Эсфирь - без рода и без племени, - она ещё хуже, Артаксеркс, откажись от нее, пока не поздно. Я видела её всего один раз, но мне достаточно, чтобы сказать: не такой должна быть царица персидского царства, нет, совсем не такой...
- А какой же? - сквозь зубы выдавил Артаксеркс.
- Сильной и могущественной - как Атосса, мать Ксеркса - вот кто всегда служил для меня примером, - улыбнулась Аместрида. - Много было у Дария жен и наложниц, но Атосса всегда занимала во дворце особое положение - в её руках была такая сила и власть, что эту женщину боялись даже князья и царские евнухи. Только такие, как Атосса, способны родить мужей, которые потом будут править целым миром - не случайно в её время ахменидская держава достигла наивысшего могущества, потому что царица должна быть сделана из камня и железа, а не походить на...цветочек, у которого лепестки держатся лишь до первого ветра, а стоит только посильнее дунуть...
- Что ты знаешь о моей Эсфирь? - грозно посмотрел царь на мать, но она, в отличие от его подданых, вовсе не смутилась от вида царя.
- Все! Мне хватило одно взгляда, чтобы все про неё понять. Стоит только дунуть и - фу, фу!
И Аместрида, запрокинув голову, засмеялась пьяным смехом, хотя на сердце у неё было вовсе не весело, а, скорее, муторно и тяжело. Ей и впрямь было достаточно всего один раз заглянуть в открытые, доверчивые глаза Эсфирь, чтобы понять: это - не царица и даже не девушка из знатного персидского рода, что умеет с малолетства надменно держать голову, и при этом прятать глаза, чтобыникто не смог проникнуть в её тайные помыслы. Какая-то сирота, привезенная во дворец невесть кем и непонятно откуда, пригожая лицом и станом - мало ли на земле можно найти подобных девиц? Но это же вовсе не означает, что все они должны становиться царицами персидского трона! На то и существуют у царей и вельмож гаремы для любовных утех, где таких девиц можно держать сотнями...
Артаксеркс смотрел на хохочущую мать и едва не ткнул в Аместриду золотым жезлом, чтобы слуги утащили её из тронного зала.
Пусть смеется и сколько угодно дует в воздух - сейчас он выслушает её и долго, очень долго потом не увидит, но при этом не снизойдет до объяснений и глупых сцен. Про себя Артакеркс твердо знал, что настоящий царь - потомок Ахменидов - вовсе не обязан тащить за собой старые, отжившие привычки, насильственные браки, отцовские гаремы, и склоки прежних владык, если на то не было его царственной воли.
- Я как-то говорила тебе, что давно подобрала для тебя подходящую супругу, - проговорила Аместрида, отсмеявшись, и не обращая внимания на молчание Артаксеркса. - Мало того, я воспитала её для тебя, она ждет только позови.
Ирана?
Теперь уже рассмеялся Артаксеркс, и хищным оскалом своих передних зубов он сейчас как никогда был похож на свою мать.
- Но...она похожа на крокодила! Я не могу удержаться от смеха, как только вспомню её лицо!
- Она - дочь полководца Мардония и знает все, что должна знать царица, к тому же в ней течет царственная кровь Ахменидов! - строго сказала Аместрида. - Ты не хуже других знаешь, что в свое время Мардоний был настолько возвеличен, что Дарий отдал за него свою дочь, Артазосту, поэтому в жилах всех трех дочерей Мардония теперь течет царская кровь, к тому же смешанная с кровью военачальника, одержавшего множество побед над непокорными народами. А это как раз то, что тебе нужно, Артаксеркс, то, что всем нам нужно...
- Тебе нужно, - усмехнулся Артаксеркс. - Моя детская привязанность к Мардонию никак не коснулась его дочерей. Я уже выбрал себе супругу - её имя Эсфирь.
- Я знаю, ты очень упрям, Артаксеркс, но у тебя ещё есть время подумать. Если тебе не нравится старшая из дочерей, ты можешь выбрать Статиру, а пройдет несколько лет, и самая младшая, Дамаспия сможет стать твоей женой, она уже сейчас хороша собой, не в пример сестрам, чересчур похожим на отца...
Аместрида уже забыла о своей гордости и теперь говорила умоляющим голосом, сложив на груди руки, и по этим морщинистым рукам хорошо было видно, какая царица на самом деле стала старой, непонятливой, отжившей свой царский век.
- Нет, - сказал Артаесеркс. - Я уже объявил о свадебном пире с Эсфирь и не отменю своего слова. Будет так, как я решил.
На следующее утро Аместрида рано покинула Сузы, даже не попрощавшись с сыном и ни разу больше не взглянув на его будущую супругу.
Тот, кто встречал по пути её повозку, говорили, что за последнее время вдовствующая царица что-то уж слишком заметно постарела и у неё гораздо сильнее, чем прежде, стала трястись голова.
Но дело в том, что даже по дороге, Аместрида продолжала мысленно спорить с Артаксерксом, качала головой и тихо приговаривала: все равно не будет этого, не будет, не должно быть...
3.
...никак не может быть.
Больше всего Артаксеркса поразило, что Фемистокл прибыл во дворец переодетым в женское платье. Знаменитый грек приехал в Сузы в закрытой повозке под видом гречанки, которую якобы везли в гарем какого-то знатного перса.
И это упорно не укладывалось у царя в голове: нет, такого просто не могло быть!
Ведь это был тот самый знаменитый афинянин Фемистокл, именем которого издан указ, чтобы все серебро, добытое на серебряных рудниках Лавриона, было пущено на строительство военного флота для защиты от персов. Именно ему удалось создать мощный заслон от врагов на море, построив сто восемьдесят боевых кораблей, Афины при нем сделались самой большой морской державой. Причем иногда Фемистокл сам командовал своим флотом и самолично одержал победу в большом сражении у мыса Артемисий.
Но это ещё не все! Именно под началом Фемистокла выступили греки в знаменитом сражении при Саламине и одержали полную победу, потопив множество кораблей армии Ксеркса. Никто другой, как хитроумный Фемистокл, задумал собрать на острове Делосе представителей из Афин, с Самоса, Хиоса, Десбоса и других островов, чтобы создать общую кассу для денежных взносов для борбы с персами - и все островтяне сделали по его слову, согласившись платить ежегодную дань в честь грядущих побед. Мало того, Фемистокл распорядился сделать так, что даже те островтяне, которые прежде были вынуждены выступать на стороне Ксеркса, а теперь были освобождены от персидского владычества, все равно вносили в общую кассу столько же, сколько прежде отдавали Ксерксу в качестве податей. Получается, что он сумел всех облажить налогами и податями и при этом выдать себя за освободителя.
И теперь этот великий ум, прославленный из греков, красовался в женском хитоне с подведенными глазами и губами - немыслимо, невозможно, чудовищно!
Примерно год назад Артаксеркс получил от Фемистокла необычное послание, из которого кое-что узнал о его судьбе. Оказалось, что в последнее время Фемистокл настолько сильно поссорился с Киммоном, главным своим сподвижником, что был изгнан из Афин и вскоре бежал в Ионию. Там он и познакомился с каким-то знатным персом, который и помог греку в составлении письма Артаксерксу на понятном царю языке.
При воспоминании об этом наивном послании, царя и теперь поневоле одолевал то гнев, то снова приступы смеха. В красивых, витиеватых выражениях Фемистокл признавался, что причинил дому царя гораздо больше бед, нежели любой другой из эллинов, но делал он это лишь потому, что вынужден был защищать свою страну от персидских завоевателей, и на его месте точно также поступил бы всякий благородный человек. Вместе с тем, Фемистокл напомнил, что именно он в свое время помог Ксерксу благополучно спастись из Греции, когда тот бежал, перекинув армию на Мардония, то есть, никто другой из эллинов не сделал для дома царя столько высшего блага. Следовательно, чашу весов добра и зла можно вполне считать уравновешенной и они вполне могут стать друзьями, - к такому выводу пришел в конце ученый грек. Фемистокл написал также, что он оказался гонимым соотечественниками за симпатию к персам и в изящных выражениях пообещал в будущем Артаксерксу множество таких услуг, которые не сможет сделать никто другой. В заключение письма высказывалась просьба о возможности пожить некоторое время во воладениях царя, чтобы изучить персидский язык, и затем явиться к нему для личных переговоров.
Прошел год, и оказалось, что вездесущий Фемистокл уже находится в доме начальника стражи Каркаса, где тот держал у себя греческую наложницу, и через него просил разрешения лично увидеться с Артаксерксом. Причем, несколько дней Фемистокл на всякий случай скрывал свое истинное имя, а называл себя просто знатным греков из перебежчиков. И лишь однажды вечером, напившись пьяным неразбавленным вином, проговорился, что является одним из тех доблестных мужей, кто наголову разбил армию Ксеркса в морском сражении при Саламине, но теперь желает стать близким другом молодого персидского царя.
- А как же быть с про... скинесисом? - спросил Каркас, с трудом выговаривая вслед за наложницей трудное греческое слово, означающее земной поклон перед царем, который гордые эллины считали унижением для своей гордости.
Каркас вспомнил в этот момент также про своего стражника, Мардохея Иудеянина, кто продолжал не кланяться Аману за то, что тот осмелился оскорбить его невидимого бога.
- О, я с удовольствием упаду в ноги владыке, - засмеялся Фемистокл. Я слышал о нем столько хорошего, что для меня это будет радостью и почетом. И к тому же я прибыл, чтобы просить у него для себя убежище.
И вот прославленный эллин после поклонов и поцелуев одежды царя, которые он проделал с удивительной ловкостью и непринужденностью, свободно сидел напротив Артаксеркса и с веселым дружелюбием разглядывал владыку.
Фемистокл был уже не молод, но ещё крепок, а его открытое, загорелое лицо цвета обожженного кирпича, свидетельствовало о неплохом здоровье. Впрочем, то, что в свои годы он преуспел в изучении незнакомого языка, уже само по себе говорило о живом и деятельном уме этого грека.
- Слышал ли ты, что всякому, кто приведет тебя, мой отец, а вслед за ним и я пообещали выдать в награду двести талантов? - спросил Артаксеркс.
- Да, слышал, но зачем дарить кому-то двести талантов, раз я сам явился во дворец? Двести талантов за Фемистокла заработал сам Фемистокл, и хотя сейчас я не могу похвасться прежним своим богатством, но все же обойдусь без этих денег.
- Слово царя - закон, - возразил Артаксеркс, не замечая, что с первой же минуты начал невольно подыгрывать этому хитрецу. - Я прикажу, чтобы тебе выдали двести талантов серебра.
- Не хочу расстраивать господина отказом, - ответил Фемистокл, но так построил предложение, что было похоже, что сейчас он говорит больше о себе, а не о царе - наверное, он все же ещё недостаточно хорошо изучил персидский язык.
- Я позвал тебя для того, чтобы услышать во всех подробностях о положении дел в Афинах и других греческих городах. Я хочу знать все, чем живут греки.
- Именно за этим я и пришел, - как будто бы даже обрадовался Фемистокл, но затем добавил, удрученно покачав головой. - Но дело в том, повелитель, что за год я недостаточно выучил язык персов и успел узнать лишь самые простые слова, которые касаются мирной жизни, но о государственных и военных делах мне пока что говорить очень трудно, я то и дело путаюсь в ваших названиях.
- У меня есть переводчики, ты можешь говорить через них.
- Это так, мой повелитель, я согласен, - вздохнул Фемистокл. - Так, но и не так. Я давно заметил, что человеческая речь подобна узорам на ковре: если ковер свернуть, то узоры тоже сразу же искажаются и теряют свою прежнюю красоту и четкий орнамент.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Только то, что разговор через переводчика подобен такому узору - он сильно искажает высказанные мысли, а тем более, я успел заметить, что многие евнухи при дворе настроены враждебно против меня и продолжают видеть во мне врага. Как бы они нарочно не исказили смысл сказанных слов! От этого всем будет только хуже - мой повелитель так и не узнает всей правды, а я, чего доброго, могу ни за что лишиться головы.
- Что же ты предлагаешь?
- Подождать ещё немного, - спокойно ответил Фемистокл, - И доверить все мудрому течению времени. Мне нужен примерно год, чтобы выучить персидский язык настолько, чтобы свободно выражать на нем все оттенки своих мыслей - пока же я больше понимаю, что говорят другие и еще, пожалуй, могу читать с листа. Но обещаю, что ровно через год я буду знать язык настолько, что смогу беседовать с владыкой без переводчика на самые разные темы. Если, конечно, для этого будут созданы подходящие условия.
Было понятно, что сейчас, таким витиеватым способом, Фемистокл выпрашивал Артаксеркса право ещё год пожить в свое удовольстве во владениях царя, общаясь с наиболее образованными людьми при дворе, и персиянками наложницами. При этом немолодое уже лицо этого слегка лысеватого эллинна выражало такую детскую радость жизни и уверенность, что ему и впредь всегда будет сопутствовать только удача...
- Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь, - согласился Артаксеркс. Я распоряжусь, чтобы тебя хорошо устроили в моих владениях, островитянин, и приму тебя через год.
Фемистокл с почтением поклонился и сказал с чувством:
- Я вижу, что новый владыка столь же великодушен, как и его отец.
- Что ты имеешь в виду? - вздрогнул Артаксеркс.
- О, ту знаменитую историю про послов Дария, которая осталась в памяти у всех афинян и особенно - лакедемонян.
Артаксеркс с достоинством кивнул: ему было приятно, что Фемистокл сейчас вспомнил один из редких случаев, когда Ксеркс и впрямь несвойственное ему великодушие. После того, как лакедемоняне однажды убили персидских послов, отправленных Дарием в стан врага, спартанские жрецы стали жаловаться на плохие предзнаменования и объяснить их именно тем, коварным убийством. Уже после смерти Дария, когда на престоле воцарился Ксеркс, спартанцы послали в Сузы двух добровольцев, чтобы те искупили вину своей смертью, но Ксеркс отпустил спартанцев домой с подарками, передав, что не держит ни на кого зла. С ним уже тогда случались приступы внезапого гнева или великодушия, которые евнух Аспамирта объявил потом безумием, наследственной болезнью всех Ахменидов.
Фемистокл уже нетерпеливо ерзал на скамье, ожидая, когда царь велит ему уходить, но Артаксеркс не торопился отпускать эллина и задумчиво качал головой.
- Ты сказал, что можешь читать с листа? - вдруг спросил царь. - Так ли это?
- Да, я уже прочитал несколько поэм, сочиненных персидскими поэтами и она поразили меня пышностью слога, - ответил Фемистокл. - Образованность лучшая из добродетелей, которую я для себя почитаю, и потому...
- А ты мог бы сейчас просчитать мне со свитка одну пьесу? - перебил его Артаксеркс неожиданным вопросом. - Меня интересует пьеса, написанная одним вашим греком о победе над нашим войком. Я хотел бы услышать её из твоих уст - тем более, похоже, ты тоже участвовал в той битве, и сможешь лучше других передать все чувства.
- Но... но... но это очень странная просьба для владыки, - удивился эллин. - И я... я даже не знаю...
- Я приказываю тебе сделать это, сейчас слуги доставят свиток. И ещё вот что - у меня есть маски... да, кажется, у вас это так называется. Я хочу, чтобы ты показал, что вы с ними делаете. Тебе принесут большой сундук, и ты выберешь все, что нужно. Я хочу порадовать сегодня твоим чтением будущую царицу.
- Мой владыка хочет увидеть театр? - догадался Фемистокл и просиял от радости - с театром у него было связано много хороших воспоминаний. - Дело в том, что я не - актер, у нас этим занимаются специальные люди... Нужна особая подготовка, все это не так просто...
Но, заметив, что лицо Артаксеркса сразу же сдалалось напряженным и хмурым, Фемистокл с легкостью согласился:
- Да, я с радостью вспомню забавы своей страны. Все будет так, как хочет мой господин. Но только я не отвечаю за слова, которые буду читать, потому что они принадлежат не мне, а только тому, кто их написал.
Вскоре слуги доставили в тронный зал немалых размеров сундук, при виде которого лицо царя Артаксеркса заметно смягчилось, а вслед за слугами в зал вошла необычайно красивая девушка в богатых одеждах, с повязкой из жемчугов в черных волосах. Фемистокл, который был большим ценителем женской красоты, отметил про себя, что навряд ли она была из персиянок - скорее, в будущей царице текла египетская или даже греческая кровь. Большие, миндалевидные глаза девушки излучали спокойствие и кротость, но тем не менее она с большим вниманием следила за приготовленим и было похоже, что царица и сама была бы сейчас не прочь примерить на себя греческие маски.
Фемистокл старался, как только мог - от души! Когда пришло время изображать царицу Атоссу, которая увидела страшный вещий сон о поражении персов, Фемистокл приложил к лицу женскую маску с приклееными седыми волосами и придал своему голосу заметное сходство с женским.
"...Он, мол, только дома сидя храбр
и нисколько не умножил обретенного отцом.
И, упреки эти часто из недобрых слыша уст,
Он в конце-концов решился с войском в Грецию идти", - жаловалась своему покойному мужу, который явился к ней в виде тени, Атосса на сына Ксеркса.
Для призрака Дария больше всех годилась страшная маска с широко раскрытым ртом, изображающая страдание и ужас.
Сквозь прорези глаз Фемистокл хорошо видел текст, который ему сейчас приходилось читать, но проворными своими глазами он успевал также посдмечать, насколько внимательно слушали его царь и Эсфирь.
"Войной на греков не ходите в будущем,
Каким бы сильным войско наше не было:
Сама земля их с ними заодно в бою..." - поучал Дарий, обращаясь словно бы непосредственно к своему внуку, Артаксерксу, который смотрел на грека с лицом, ещё больше похожим на неподвижную маску.