Клюкина Ольга. Эсфирь, а по-персидски - 'звезда'

   И тогда женщины тоже заулыбались, потому что все кубки, расставленные на столе, были похожи на самые разные цветы, горделиво точащие на золотых ножках - на розы, лилии, нарциссы, тюльпаны - но, по счастью, ни у кого не оказалось широкой плоской чаши с выпуклыми краями и с круглой ямкой в глубине.
   - Хватит нам историй, пора танцевать, - первой поднялась со своего места Зерешь, жена царского везиря, и вслед за ней встали другие женщины, взялись за руки, закружились в хороводе:
   - "Раньше было одно, а теперь совсем другое.
   Прежде было старое, а теперь все новое.
   Не станет больше женщина печенкой своего мужа,
   не пойдет с ним вместе в могилу.
   Она будет даже пировать от него отдельно,
   Среди подруг, среди веселых своих подруг..."
   С языка Зерешь быстро слетали слова старой, но как будто бы совсем новой песни, которую тут же хором подхватывали другие женщины - и как же легко и приятно было кружиться пожд эту песню после медового вина! Даже царица Астинь заметно повеселела и тихо, одними губами, повторяла слова песни, которые после каждого припева все больше и больше проникали ей в душу:
   "Даже пировать они будут отдельно,
   среди подруг, среди любимых своих подруг..."
   Все настолько увлеклись танцами, что даже и не заметили, как в зале появился прыткий Авагф, один из семи главных царских евнухов, отвечающий за рассылку указов во все области царства, и за распространение наиболее важных известий внутри дворца.
   - Пусть царица Астинь тотчас явится перед лицо владыки в царском венце на голове и в наряде из шелка, чтобы все великие князья и придворные в тронном зале смогли увидеть её красоту! - сказал Авагф, запыхавшись. - И пусть потом царица в том же виде покажется перед всем народом во дворе царского сада, выйдет на помост.
   Царица Астинь слегка покачнулась на выскомом тронном месте, тихо охнула и ничего не придумала лучше, как закрыть свое лицо двумя ладонями.
   Авагф взглянул на неё и виновато добавил:
   - Сильно развеселилось сердце нашего царя от вина, и он много желает такого, чего никогда прежде не требовал.
   - А ты ничего не перепутал? - спросила Авагфа Зерешь, привыкшая на правах жены везиря запросто разговаривать даже с царскими евнухами. Может, ты просто неправильно пересказываешь речи царя? Скажи не по-своему, а слово в слово, как приказал царь.
   - Царь сказал, чтобы царица Астинь облачилась в свое прозрачное белое одеяние, в котором она по вечерам иногда так ловко пляшет во дворце - то самое, где хорошо виден её живот и золотой поясок на гибком стане, - слегка покраснев, принялся пересказывать Авагф. - И чтобы волосы царицы под венцом извивались в танце черными змеями. И тогда все увидят, что никто не сможет сравниться с её красотой, и увидят...
   - Ох, довольно! Молчи! - с мукой в голосе воскликнула Астинь, по-прежнему не отнимая от лица пальцев.
   - Все ясно, ты просто пьян, Авагф, - сказала тогда мудрая Зерешь, почти что весело. - Вон как ты сейчас тяжело дышишь, и лицо у тебя сделалось совем красным от вина. Должно быть, ты просто перепутал комнаты и забыл, что тебя послали в женский дом за наложницей или танцовщицей. Поэтому скорее иди к Шаазгазу, стражу царских наложниц, скажи, чтобы он выбрал подходящую женщину для развлечений, нарядил её в бесстыдные одежды и направил к толпе под шатром...
   Авагф и впрямь торопливо отступил в дверной проем, но в следующую минуту в зал один за другим вошли шесть других царских евнухов и молчаливо выстроились в ряд. Последним из них стоял Харбона, прижимая к животу кувшин с вином, которое он во время пира старался из своих рук наливать царю.
   И тогда Авагф в их присутствии ещё раз громко повторил приказание царя: привести царицу Астинь к царю и...
   2.
   ...показать всему миру её красоту.
   "...Потому что не только престольные Сузы со всеми поддаными половина мира уже крепко зажата в кулаке у персидских царей, а скоро и весь мир сделается единой ахменидской державой, как того хотели Кир Великий, и сын его Камбиз Второй, и Дарий, и Ксеркс", - привычно перебрал в памяти Артаксеркс имена, которые уже одним только созвучием придавали ему уверенность в своем великом предначертании.
   Но именно теперь, при молодом царе Артаксерксе, твердили в один голос придворные мудрецы, обаятели, тайновидцы и волхвы, умеющие разрешать мысленные узлы, наконец-то совершилась необходимая полнота перемен, и настали дни для главных побед и всемирных завоеваний. Об этом говорят мночисленные предсказания камней и небесных светил, росчерки птичьих крыльев на небе, кровавые внутрености священных животных и колебания воды в хрустальных чашах у гадателей.
   Не случайно он носит такое имя - Артаксеркс Лонгиман, что значит Долгорукий. И вовсе не только из-за длинных, сильных рук, способных удерживать самый большой меч. А потому что он, Артаксеркс Лонгиман, благодаря завоеваниям отцов, простирал золотой царский скипетр на сто двадцать семь областей от Индии до Эфиопии. И дотягивался своей властной рукой до таких далеких земных окраин, где люди разговаривают между собой на языках ещё более смешных и непонятных, чем язык птиц, а обличием напоминают обугленные головешки.
   В свое время Артаксеркс не пожелал обосноваться в Персиполе - в городе, который не только персы, но и соседние народы называли "твердыней Ксеркса". Теперь огромные дворцы Ксеркса и парадный дворец Дария в Персиполе стояли полупустыми, по ночам там, в залах кричали павлины и одичавшие персидские кошки, между зубцов на стенах обосновались летучие мыши, и лишь в женском доме под надзором евнухов тихо доживали свой век жены и наложницы прежнего царя, боясь лишний раз напомнить Артаксерксу о своем присутствии.
   Главный архив с придворными писцами, казна со стражниками и счетоводами, лучшие дворцовые прорицатели и гадатели постепенно переместились в Сузы, и теперь находились под рукой у царя Артаксеркса.
   Это было очень умный и хитрый ход, позволивший новому правителю оставить в Персеполе всех неугодных дворцовых служащих, а взамен набрать людей более надежных и молодых. А, главное, таких, кто не станет сравнивать правление Артаксеркса с царствием его отца или деда, и напрасно досаждать ненужными советами.
   "Я постиг все искусство, и все знания, какие только есть, - подумал Артасеркс, оглядывая притихшее собрание. - Я научился стрелять из лука, ездить на лошади и колеснице, держать вожжи. Я постиг скрытые тайны искусства письма, я читал о небесных и земных постройках и немало размышлял над ними. Я наблюдал за предзнаменомениями, я толковал небесные явления с учеными жрецами, решал сложные задачи на умножение и деление... Но ещё я изучал то, что положено знать только господину, и пошел по своему царскому пути".
   Из семи главных евнухов в Сузы из Персиполя был взят только старый молчун Харбона, кто ещё в младенчестве зашнуровывал Артаксерксу сандалии, да ещё Бизф и Бигф - два брата-близнеца, оба казначеи и сокровищехранители, похожие друг на друга, как две стороны одной монеты, и доказавшие во время заговора против Ксеркса верность престолу.
   Остальных четырех евнухов Артаксеркс выбрал по своему усмотрению, и особенно придирчиво подошел он к испытаниям начальника дворцовой стражи, зная, что от его неподкупности напрямую зависят не только спокойствие во дворце, но и продолжительность царской жизни.
   Каркас, новый начальник стражи, пока что показал себя крепким человеком, не падким ни на подарки, ни на восхваления.
   Зефар, евнух из древнего персидского рода, вообще считал ниже своего достоинства вступать в разговоры с людьми, а беседовал исключительно с книгами, написанными мудрейшими из мудрых - его слог, а также ровный голос больше других понравились Артаксерксу, и он назначил Зефара главным писцом и доверил ему вести от своего имени дворцовую книгу ежедневных записей.
   Неплохо показал себя и Мегуман, один из семи евнухов перед лицом царя, взявший под свое неусыпное око строительные работы во дворце и близлежащих окрестностях. Он буквально вылезал из кожи, чтобы царские дома в Сузах выглядели великолепнее, чем когда-то во времена Дария.
   Весьма нравился царю расторопный евнух Авагф - "руки и ноги царя Артаксеркса" - отвечающий за рассылку и доставку царских писем и указов в самые отдаленные области персидской державы.
   ...Но теперь Авагф, главный царский вестник, стоял на коленях перед царем Артаксерксом, низко склонив голову к мраморному полу.
   Он знал, что бывают такие новости, за которые владыка может сразу же приказать повесить за язык, посадить на кол или отсечь мечом голову - и почему-то именно он, Авагф, по своей постылой должности, вынужден сообщать такие известия царю. Разве о такой доле для сына мечтали родители, посвятившие Авагфа в евнухи? Почему бы им, гордецам, привыкшем твердить всем, кому ни попадя, о знатности своего рода, самим сейчас не поваляться на холодном полу? Какие злые дэвы надоумили этих надменных безумцев посвятить единственного сына в евнухи и устроить на службу во дворец, а двух дочерей так и оставили мучиться в старых девах, не найдя для них мужей с подходящей родословной?
   В трудные моменты жизни Авагф всегда с ненавистью вспоминал про мать и отца, и это немного его спасало - они были единственными людьми на свете, кого он все-таки по-своему любил, хотя ещё больше презирал, но все же постоянно держал в своих мыслях.
   - Царица Астинь не пожелала явиться по приказанию царя, - сказал Авагф, нарочно медленно растягивая звуки, потому что в каждом из них ещё хоть как-то теплилась его жизнь.
   - Что? - вскричал Артаксеркс, вскакивая с трона. - Что ты сказал, коварный пес?
   Авагф ещё покорнее растянулся на мозаичном полу, голос царя гремел в гулком зале, как большой барабан, и евнух собрал всю свою волю, чтобы не зажать от страха руками уши.
   - Как - не пожелала? Отказалась? Как это - не пожелала? - ещё громче взревел царь.
   Авагф лежал с закрытыми глазами и слушал, как со стола начали падать вниз и разбиваться вдребезги хрустальные кубки, а золотые со звоном в разные стороны раскатываться по полу. И ещё евнух услышал где-то наверху старшный клекот и шипение, и понял, что ему осталось жить несколько последних мгновений.
   Авагф хорошо знал, что Ксеркс, отец нынешнего владыки, в минуты сильного гнева всегда обнажал свой меч или острый клинок, и рассекал кого-нибудь из неугодных слуг - только так он мог себя успокоить.
   А самый опытный царский евнух, Харбона, лучше всех понимающий привычки Артаксеркса, однажды так сказал Авагфу:
   "Не бойся, когда царь кричит - это пустое. Но опасайся, когда владыка начнет задыхаться от гнева и шипеть, уподобляясь дракону. Потому что тогда он способен все живое испепелить у себя на пути и всякого, кто подвернется ему под руку, смешать с кровавой пылью".
   Авагф услышал шаги и снова напряг всю свою волю, чтобы в последний миг жизни все же не закричать во все горло от ужаса и не окутать свое имя в глазах родителей вечным позором.
   "Что скажет мать, когда увидит мою отрубленную голову? - последнее, о чем подумал Авагф. - Интересно, будет ли она точно также гордиться, что её сын свободно служил перед лицом царя?.."
   ...Но шаги вдруг пронеслись мимо, оставив в воздухе еле заметный запах дорогих благовоний, которыми каждое утро слуги натирали тело царя. Только тогда Авагф приподнял голову и зачем-то растерянно ощупал свой бритый, взмокший затылок. Все, кто сидел в зале, теперь глядели в одну и ту же сторону - на раскрытую дверь, куда выбежал разгневанный царь.
   Авагф присел на скамью и принялся сосредоточенно молиться Арту божеству правды и справедливости, в честь которого назвали когда-то царя Артаксеркса.
   "Ведь даже имя его, Артаксеркс, говорит о том, что он должен принести всему миру арту - праведный порядок", - тихо бормотал про себя счастливый Авагф, - Всеведущий и Всемудрый бог Агура Мазда сидит на небесах в окружении семи: Вогу Мано - Благая Мысль, Арту - Правда, Арамаити Благочестие, Кхшатра - Благое Царство, Заура - Здравие и Амеретат Бессмертие, но Арту из них - самый милосердный, он охраняет меня, а ещё Арту спустился на землю и вошел в сына Ксеркса, научив его не вынимать в гневе меч из ножен, а выбегать в сад..."
   И не важно, что там, в саду Артаксеркс потом с криками вырывал на своем пути цветы и ломал ветки девевьев, в припадке ярости топтал траву и рассекал мечом кусты жасмина, зато головы его подданых оставались на плечах.
   "Спасибо тебе, добрый Арту", - ещё раз горячо подбагодарил Авагф. - За то, что Артаксеркс не протыкает никого мечом и не топчет ногами позвонки слуг, как делал его отец..."
   Даже старый Харбона понимал, что нельзя сейчас мешать Артаксерксу выпустить наружу свой гнев, пометаться по саду, подобно раненому барсу и шипеть, изрыгая проклятия, потому что он царь, и на то его...
   3.
   ...великая царская власть.
   А Мардохей все вспоминал простой вопрос Гадассы: "А зачем - царь?"
   Сейчас, сидя за пиршественным столом, на котором слояло множество ароматных блюд и сладостей, он не мог думать об этом вслух, хотя бы из-за того, чтобы не показаться в глазах ребенка неблагодарным.
   А зачем - царь? Этот вопрос, должно быть, задавал себе когда-то и пророк Самуил, когда иудейский народ вдруг потребовал себе царя.
   Но Он сказал Самуилу: "Не печалься, они не тебя, а меня отвергли, чтобы Я больше не царствовал над ними".
   И ещё сказал: "Сделай все так, как они просят, но только не забудь сначала от Моего имени объявить народу права царя, чтобы никто потом не говорил, что не знал, что его ожидает".
   Тогда Самуил вышел на площадь и пересказал права царя.
   "Царь возьмет ваших сыновей и приставит к своим колесницам, сделает всадниками и отведет на войну". - сказал Самуил.
   Но люди на площади закричали: "Хорошо, мы согласны, но только пусть царь будет над нами!"
   "Царь поставит ваших сыновей ваших возделывать поля царские, и жать хлеб царский, заставит их делать ему воинское оружие и все новые и новые колесницы!"
   Но люди закричали: "Мы на все согласны, орошо, но только пусть царь будет над нами!"
   "Царь возьмет и ваших дочерей ваших, чтобы они варили царю кушания, и пекли хлеба, а также отберет у вас лучшие поля, виноградные и масличные сады и отдаст их своим слугам. И от всех ваших посевов и виноградных садов он будет брать десятую часть, чтобы кормить своих слуг и евнухов, и точно также от всякого мелкого стада".
   Но люди закричали ещё громче: "Пусть возьмет, но только пусть царь будет над нами!"
   "Царь возьмет лучших юношей и девушек, лучших ваших рабов, и употребит на свои дела, и вы сами с тех пор будете у него рабами! Если не лучше быть рабами у Господа, чем служить царю? Ведь вы не выдержите и вскоре восстанете на царя, которого сами же хотели..."
   Но люди закричали: "Нет, все равно - псть царь нас судит и водит на войну, и мы будем, как все другие народы!"
   И Самуил сказал тогда израильтянам усталым голосом: "Ладно, идите каждый в свой город, будет у вас отныне царь и все то, что я сейчас сказал вам..."
   Мардохей задумчиво покачал головой и оглядел пиршественный стол.
   - Вот и поедают они нас теперь, как сладкий виноград, - произнес вслух Мардохей.
   - Ты-ты-ты о чем? - сразу же встрепенулась Гадасса.
   - Древние пророки называли иудеев виноградом Господа, его избранной сладкой гроздью. Смотри, сколько жадных ртов сразу же набросились за столом на виноградные гроздья, все хотят нас пожрать...
   - Смотри-ка, на моей тарелке тоже выбита к-к-красивая виноградная гроздь, - воскликнула девочка. - Может, это блюдо тоже из храма Иерусалимского?
   - Может, и так, - сразу заметно помрачнел Мардохей. - Прежний царь Кир кое-что вернул из награбленного, но ещё больше храмовой утвари из нашего храма разбрелось по свету, и может оказаться теперь в любом из царских домов или их вельмож. Не ешь на этой тарелке, девочка, нельзя держать обглоданные кости на священной посуде...
   - А мне вообще не хочется есть, вокруг так много интересного, - сразу же согласилась Гадасса. - С нашей скамьи видно весь царский дворец!
   За столом кто-то принялся рассказывать, как три дня назад во время пира один человек потихоньку положил в карман соседа золотую масленку, а потом сам же и донес на него стражникам. И лишь в честь великого праздника бедняга был оставлен в живых - начальник стражи приказал по локоть отрубить ему руки...
   Мардохей с печальным недоумением слушал рассказ хохочущего незнакомца, от которого всякого можно было ожидать, и на всякий случай ощупывал свои карманы. А Гадасса тем временем, не отрываясь, разглядывала картины из камня на дворцовых стенах.
   На всех был изображен царь Артаксеркс Великий: вот он охотился и руками побеждал могучих львов, и на лице его не было ни тени смятения или страха, а вот царь принимал дань у иноземных послов, и гордый, горбоносый профиль его выражал не радость, а скорее досаду на слишком длинную вереницу посланников.
   Почему-то на всех картинах из камня Артаксеркс был выбит очень крупно и казался, чуть ли не в два раза выше ростом и шире в плечах любого стоящего с ним рядом. Но больше всего почему-то поражала воображения мощная, мускулистая нога царя, открывающаяся при ходьбе из-под полы богатого одеяния - одной такой ногой можно затоптать целую армию неприятелей...
   - А что, царь и правда такой большой? - тихо спросила Мардохея Гадасса. - Ты же видел его издалека...
   - Ну... да, наверное. Он высокий. И ещё его называют Лонгиманом должно быть, у него длинные руки.
   - Как жаль, что я не могу сама его увидеть! - вздохнула Гадасса. - Я бы очень, очень, очень хотела увидеть царя.
   Одна из дверей в тронный зал дворца нарочно была сегодня открыта дл всеобщего обозрения, и издалека можно было разглядеть, что высоких колонн в зале, инкрустированных красным камнем и преламутром - как деревьев в кедровом лесу, между которыми не трудно и заблудиться. Вход во дворец украшали огромные крылатые быки с бородатыми человеческими лицами, и если как следует вглядеться, то можно было различить уже знакомый по каменным картинам разрез глаз, и нос с горбинкой, и небольшую бородку с мелкими, красиво завитыми кудрями, и корону на голове в виде большого рога. Украшали дворец также и странные хищные птицы с львиными головами, и отдельные львиные головы огромных размеров, покрытые блестящей медью. Сделанные в натуральную величину, широко раскрытые львиные глаза из красной яшмы, белого ракушечника и зеленого стеарита и красный, далеко высунутый язык производили жуткое впечатление... Казалось, ещё одно мгновение, и сам Артаксеркс Великий выйдет на ступени из-за высокой колонны, поднимет руку в знак приветствия, а потом следом покажется и царица Астинь...
   - А почему нигде нет изображения царицы? - спросила Гадасса. - Про её красоту рассказывают легенды, неужто никто не выбил её лица на камне? Все девочки в Сузах только рисуют палочками на песке царицу Астинь, но она у всех выходит по-разному.
   "Что ты хочешь от тех, кто поклоняется зверям? - усмехнулся про себя Мардохей. - Они бьют поклоны перед палками и камнями, которых называют божествами, а женщины для них - ещё хуже собак..."
   Но Мардохей только пожал плечами.
   - Как бы я хотела увидеть царицу Астинь! - сказала с вздохом Гадасса. - Хотя бы только одним глазком...
   И почти сразу же за столом вдруг зазвенело тихим колокольчиком: "Астинь, Астинь, Астинь!"
   А потом гораздо громче и насточивее: "Царица Астинь! Вы слышали? Сейчас сюда приведут царицу Астинь, чтобы показать красоту царицы перед всем народом!"
   И на дворцовой площади уже отчетливо слышалось одно и то же слово: "Астинь! Царь покажет нам царицу Астинь!"
   Мардохей удивленно посмотрел на Гадассу, как будто бы она была виновата в таком переполохе, но девочка только пожала плечами.
   Теперь уже многие гости за пиршественным столом пришли в сильное возбуждение от удивительного известия, и ни за что не хотели подниматься со своих мест раньше, чем приведут Астинь, хотя их время уже вышло и стражники начали всех подталкивать к выходу. Но ещё больше разволновалась толпа на площади, перед воротами - никто не хотел пропустить столь редкого зрелища, и люди так решительно хлынули во дворец, что стражники не смогли сдержать лавину любопытных.
   Пришлось применять оружие, и вскоре в царском саду послышались крики и рев толпы, вопли раненых, ругань охранников, стоны затоптанных стариков и громкие крики потерявшихся детей. В одно мгновение налаженный праздник был нарушен и превратился в беспорядочную толпу теперь уже обезумевших от страха людей: гости опрокидывали скамейки, посуда и кушания в разные стороны летели со стол, и были затоптаны.
   Многие, кто был в саду, бросились назад к воротам, но не смогли пробраться на площадь из-за встречной толпы. А возле Садовых ворот, откуда положено было покидать дворец, собралось ещё больше людей, мешающих друг другу выйти, тем более стражники получили срочный приказ перекрыть все входы и выходы, и паника становилась все больше, разрасталась и множилась. Все уже забыли и про пир, и про царицу Астинь, потому что самым главным сделалось другое - спастись, сохранить свою жизнь.
   Мардохей схватил девочку за руку и тоже побежал к выходу, но оказалось, что уже поздно - Садовые ворота оказались запруженными людьми, и оттуда тоже уже вовсю доносились вопли и предсмертные стоны, тем более что здесь больше всего собралось пьяных, кто по-своему пытались восстановить справедливость, вступая в схватку с царскими стражниками.
   - Другого выхода нет, - придется попробовать выбраться через мои ворота, - прошептал Мардохей. - Только теперь надо молиться Богу, чтобы нас никто не заметил в саду, я знаю путь, как можно незаметно пробраться между кустами. Господи, спаси!
   И Мардохей, пригнувшись, незаметно нырнул в кусты, затягивая за собой в заросли и Гадассу - сейчас он думал только об обещании дяде Аминадаву сохранить это дитя даже ценой собственной жизни. Наскоро помолившись, Мардохей ринулся между деревьями и кустами жасмина, осторожно отводя от лица колючие ветки, и, стараясь насколько возможно неслышнее ступать по земле. Этот сад, примыкающий к дальним воротам, был во дворце самым заброшенным и неухоженным, и Мардохей как-то слышал, что, чуть ли не приказу царя Артаксеркса, он оставлен именно в таком диком виде. Если повезет - они смогут быстро оказаться у ворот, где Мардохея знают все стражники и, наверняка, выпустят из дворца незамеченными. Все же это лучше, чем быть затоптанными в пьяной, обезумевшей толпе...
   Вдруг Мардохей резко остановился. Совсем близко послышался шум и треск сучьев, словно навстречу им двигался какой-то крупный зверь - олень или медведь - но явно не человек.
   Мардохей дернул Гадассу за руку, и сам упал в траву, вжался в землю, притаился. Он знал, что иногда из царского зверинца по недосмотру слуг сбегают дикие звери, и погибнуть сейчас от зубов голодного тигра было ничем не лучше, учитывая, что перед входом во дворец всем пришлось сдать оружие, даже ножи. С величайшей осторожностью раздвинул Мардохей перед собой ветви кустарника, и вдруг увидел совсем близко, в нескольких шагах...царя Артаксеркса - растрепанного, грязного, с перекошенным от гнева лицом. Артаксеркс был в царском венце, украшенном драгоценными камнями, который невозможно спутать ни с каким другим, но во всем остальном он был неузнаваем: великий царь самозабвенно рубил с дерева ветки, топтал их ногами, и снова рубил, и что-то шептал сам себе в ярости. И глаза его при этом были красными, как у льва, и красный язык высунут далеко наружу...
   Гадасса тоже уже сидела на корточках и в великом изумлении смотрела из-за кустов на странного человека, который вдруг принялся топтать свой расшитый золотом плащ, и белые цветы жасмина кружились вокруг него, как снег, выпадающий в горах в самые лютые зимы, а ветки крошились под острым мечом, подобно телам лютых врагов.
   - Кто это? - шепотом спросила Гадасса.
   - Царь, - ответил Мардохей беззвучно, одними побелевшими губами, а потом приложил ко рту палец, и по неузнаваемому выражению его лица Гадасса поняла, что сейчас нельзя задавать никаких вопросов.
   Впрочем, она и сама теперь догадалась, что если человек в венце их сейчас заметит, то это будет означать верную гибель на месте - никто из простых смертных не должен видеть лицо царя, а тем более - такое лицо...
   По отрешенному виду Мардохея Гадасса поняла, что он теперь он бесшумно опустил ветки и начал молиться. А она никак не могла оторвать взляд от страшной картины, и словно бы оцепенела в своем укрытии.
   Вдруг царь остановился. Лицо его было все ещё красным от гнева, но он, тяжело дыша, принялся беспомощно оглядываться по сторонам.
   "Сейчас он нас заметит", - ужаснулась мысленно Гадасса, но теперь опущенная ветка могла ещё больше привлечь к себе внимание...
   Неожиданно из-за дерева появился старик, настолько немощный, что ему приходилось на ходу прижимать к животу тяжелый кувшин, а через его плечо перекинуто полотенце с красивыми узорами.
   Старик молча вытер царю Артаксерксу лицо, а потом опустился на колени и принялся тщательно вытирать его ноги, поднял с земли растоптанный плащ, и царь что-то сказал ему недовольно...
   Трудно сказать, сколько прошло времени, прежде чем они вместе ушли куда-то, скрылись за деревьями, закрывающими заднюю стену царского дворца.
   Мардохей, схватив Гадассу за руку, с быстротой рыси, побежал к своим воротам, не дожидась, когда здесь появится кто-либо из царских слуг. По счастью, главным стражником сегодня на воротах стоял добродушный Джафар, который узнал Мардохей и без промедления выпустил вместе с дочерью из дворца.