Страница:
- Я слышал, что самой позорной казнью для иудеев считается, когда человека распинают на высоком древе, то есть на палке с поперечными перекладинами. И в таком виде оставляют его умирать на глазах у всех, ответил один из гадателей. - Иудеи - стыдливый народ, они не любят обнажать свое тело, но ещё больше не любят обнажать свою душу, и нет ничего тягостней для их гордости, если кто-то будет видеть их предсмертные муки.
- Да, это ты дело сейчас говоришь! - обрадовался Аман Вугеянин. Ничего лучше и придумать нельзя, потому что любая казнь я заметил, проходит слишком уж быстро, и сразу же стирается из памяти людей. А так можно хоть каждый день, по несколько раз в день подходить к древу, на котором будет распят Мардохей, и говорить: "Что же ты мне теперь не кланяешься, иудей? Спускайся на землю, хватит блуждать в облаках! Может, теперь тебе приятно было бы согнуть передо мной свою спину?"
И Аман засмеялся, захлопал от радости в ладони, и приказал:
- Пусть слуги за ночь приготовят древо, о котором ты говоришь, а утром я скажу царю свою просьбу и сразу же прикажу пригвоздить Мардохея Иудеянина. Я желаю вечером с веселым сердцем отправиться на пир с царем и царицей, пройти мимо его древа. Прикажите слугам, чтобы они выстроили на главной городской площади древо в двадцать... нет, лучше в сорок локтей вышиной, чтобы все могли видеть предсмертные корчи проклятого иудеянина.
- Сорок локтей? Но это же... как высокая башня! - прошептала Зерешь, которой в последнее время все чаще казалось, что у Амана стало плохо с головой.
- Не спорь со мной, женщина! Нет, не сорок - в пятьдесят локтей вышиной! - взвизгнул визирь. - Чтобы Мардохея и с другого конца города было видно! И ещё я попрошу своих музыкантов, чтобы все это время они играли на дудках и барабанах веселые мелодии и пели песни, потому что это будет самым сячастливым днем в моей жизни!
- Правду говоришь, правду говоришь, - на всякий случай пробормотала Зерешь, пряча глаза.
А про себя подумала: "Если бы молитвы учеников осуществлялись - ни одного учителя не осталось бы в живых.. Иногда кажется, что перец мал, но как попробуешь его разгрызть, сразу видно, какой он горький".
Но она знала, что теперь Аман не будет выслушивать её советов, и оттого у неё было очень...
3.
...тягостно на сердце.
Поздно вечером, когда Мардохея сменил охранник ночной стражи, он не пошел сразу же домой, а отправился в дом Уззииля, потому что ему давно нужно было с кем-то поговорить о том, что сильно тяготило его сердце.
Уззииль, как всегда был не один: за столом сидели несколько учеников, молодых юношей из иудеев, и по тому, как некоторые из них устало щурили на свечи глаза, можно было без труда определить, что они тут уже сидели не первый час.
Уззииль кивнул Мардохею, чтобы тот подождал, и, не прерывая тихой беседы, указал на свободную лавку, немного в стороне от стола.
Мардохей невольно обратил внимание, что Уззииль выглядел очень усталым, и даже голос у него сделался гораздо слабее, а руки дрожали заметнее, чем прежде.
"Все вы должны твердо помнить заповеди Моисеевы, которые тот сказал о городах-убежищах, - монотонно и буднично продолжал Уззииль. - Если кто ударит кого железным орудием, так что тот умрет, то он - убийца, а убийцу должно предавать смерти. А если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, так что тот умрет - то и это убийца, которого тоже следует умертвить. Или если кто ударит кого деревянным орудием, от которого можно умереть, и ударит из руки так, что тот умрет - то он убийца, и за убийство этого человека на вас не будет никакого греха..."
Внимательно прислушавшись, Мардохей понял, что Уззииль сейчас при помощи древнего учения готовил юношей к войне, к битве, которая начнется рано утром тринадцатого числа адара.
Эти прилежные мальчики, которые сидели сейчас перед Уззиилем, в основном, юноши из безбедных иудейских семей, проживающих в Сузах, слишком слабо представляли себе, что такое война, потому что никогда прежде ни с кем не воевыали. Похоже, он даже не вполне верили, что тринадцатого числа на улицах города и впрямь начнется кровавое побоище, и им придется брать в руки оружие для защиты - это было видно по их спокойным, веселым лицам. Мало того, многие из них в душе считали бесчестием для себя проливать чью-либо кровь, и теперь Уззииль старательно внушал им, что великий пророк Моисей, которого называли самым тихтим и кротким из людей, когда-либо жившим во все времена, заповедовал своему народу не гнушаться защитой, и мстить кровью за кровь, ибо это - справедливо и праведно.
"...Или по вражде ударит его рукою, так что тот умрет, то ударившего следует предать смерти, - он убийца. Мститель за кровь может умертвить убийцу в любом месте, где только встретит его..."
Мардохею с углового места было хорошо сейчас видно лица юношей: освещенные домашним светом, сосредоточенные - они почему-то казались на редкость прекрасными и одухотворенными. Конечно, эти мальчики были гораздо старше детей Мардохея - Вениамина и Хашшува, но, тем не менее, все они в эту минуту были его детьми, родными его детьми! И внезапная мысль, что кто-нибудь из них тринадцатого числа наверняка погибнет от железного орудия, камня или злодейской руки, вдруг пронзила Мардохея с такой болезненной остротой, что у него вскипели внутри слезы, и он с трудом сдержался, чтобы не выдать своих чувств.
Мардохей поморгал глазами, сделав вид, как будто бы слишом засмотрелся на горящее пламя, и заслонил лицо рукой.
"Не оскверняйте земли, на которой вы будете жить, - вот что заповедовал нам с вами пророк Моисей, - устало проговорил под конец Уззииль. - Ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего его".
Наконец, юноши встали из-за стола, попрощались с учителем и начали выходить за дверь, о чем-то тихо смеясь и в шутку перепихиваясь между собой.
"Как дети, - снова подумал Марохей. - В точности, как мои дети..."
Уззииль дождался, когда все ученики покинули комнату, откнулся на спинку скамьи, запрокинул голову и закрыл глаза. Для начала ему требовалось хотя бы несколько минут для отдыха.
Еще глубже обозначились при свете лампы морщины на немолодом лице Уззиился, сиреневые тени разлились под глазами учителя.
"А вдруг Уззииль тоже не уцелеет в тринадцатый день? - со страхом подумал Мардохей. - Кто знает, сколько негодяев набросится на его дом, мечтая о грабаже и легкой поживе? А сколько других иудейских домов сгорит в этот день со всем нажитым добром? И мы ничего не можем сделать, кроме как сделать заповеди своим щитом..."
- Ты хотел о чем-то поговорить со мной? - спросил Уззииль, не поднимая глаз. - Можно пока я так посижу, Мардохей, я ведь все равно тебя вижу... Знаешь, что-то теперь у меня к вечеру стали сильно болеть глаза.
- Видишь?.. - эхом отозвался Мардохей.
- Да, вижу, ты сильно похудел в последнее время, Мардохей. Прежде ты никогда не был таким. Что и говорить, всякий человек, рожденный женой, скуден днями, и лишь скорбями богат. Все мы сейчас живем в страхе и готовимся к неизбежной беде. Но ты, Мардохей, так извелся, что мне на тебя страшно смотреть.
- Это правда, - сказал Мардохей, и глаза его непроизвольно увлажнились.
Хорошо, что Уззииль сейчас на него не смотрел, и можно было спокойно, без смущения, вытереть глаза тыльной стороной ладони.
- Каждый день я думаю о том, что из-за меня одного может погибнуть столько невиновных людей. - со вздохом признался Мардохей. - Я никому не говорил, Уззииль, и ты тоже, наверное, не знаешь, что ведь это меня, лишь меня одного невзлюбил сначала Аман Вугеянин за то, что я не кланялся ему на воротах... И как я мог кланяться тому, кто злословил и хотел поставить себя выше нашего Бога? Но я не думал, что из-за меня одного, визирь задумает и всех других погубить! Пусть бы лучше меня одного повесили на дереве, но чтобы все осталось, как прежде, а вас бы всех оставили в покое!
- Царский указ нельзя отменить - все, кто привык грабить и убивать, все равно в этот день поднимут на нас свои мечи, раз на то есть царское позволение. А таких людей много, Мардохей, очень много, больше, чем праведников.
- И все праведники пострадают из-за меня! Но в чем я виноват? Скажи, Уззииль, в чем моя вина, может быть, я чего-то не понимаю?
Уззиль помолчал, молча пожевал губами - губы его сейчас тоже казались твердыми, омертвелыми.
- Помнишь ли ты историю Корея, из времен Моисеевых? Из тех времен, когда пророк сорок лет водил по пустыне свой народ? - спросил он, наконец, приоткрывая один глаз.
- Нет, - признался Мардохей.
- Корей, сын Ицгара, весьма согрешил, восстав на Моисея, и с ним ещё двести пятьдесят человек из начальников общества. Они рассердились, что Моисей и Аарон посчитали себя святыми и напрямую беседовали с Богом, позабыв, что Господь сам их избрал и доверил им свои заповеди. Но когда Господь в гневе захотел истребить Корея и других заговорщиков с лица земли, Моисей взмолился, вот точно также, как и ты сейчас: неужто один человек согрешил, а Ты накажешь все общество? И тогда Господь послушался Моисея, и приказал всем отступить от жилища Корея и других гордецов, чтобы виновных наказать, а остальных - пощадить... Вот и я, Мардохей, каждый день молюсь теперь за то, чтобы не гневался Господь на всех нас без разобра, а отделил праведных от тех, кто и впрямь должен пострадать.
- Я должен пострадать! - воскликнул Мардохей.
- Но разве ты это назначаешь? Ты лишь можешь попросить, но ведь не каждого Он ещё будет слушать...
Уззииль замолчал. Чувствовалось, что он сильно устал после такой длинной речи, и ему требовалась передышка. Мардохей тоже теперь молчал в недоумении - до него почему-то никак не доходил смысл только что услышанных слов. Главное, он и теперь никак не мог понять - осуждает его сейчас Уззииль, или все же прощает?
- Вот ты назвал Корея гордецом, - осторожно уточнил Мардохей. - Да, все так и есть. И в каждом из нас есть много гордости. Но клянусь, вовсе не по городости и не по тщеславию я не поклонялся тщеславному Аману - я бы каждый день охотно лобызал следы его ног для спасения Израиля! Но не мог я воздавать славу этому человеку выше славы Божией, как он от меня требовал, и только потому мне пришлось ему воспротивиться. Ты мне хоть веришь, Уззииль?
- Верю, - сказал Уззииль и теперь открыл оба глаза, внимательно поглядел на Мардохея. - Верю, что тогда ты вел себя не по гордости и не осуждаю тебя - я бы и сам, должно быть, точно также повел себя на твоем месте. Но вот теперь, Мардохей, в тебе разгорелось чересчур большое тщеславие. Уж не от него ли ты, сын Иаира, и таешь теперь, как восковая свеча?
- Но... что ты хочешь сказать?
- А как же иначе, если не тщеславием назвать твои мысли, будто бы из-за тебя одного устроил нам всем Господь такое тяжкое испытание? Не слишком много ли ты на себя берешь, Мардохей? - непривычно возвысил слабый голос Уззииль. - Разве не все мы за что-то провинились перед Господом, если Он хочет снова проверить нашу крепость? При чем здесь ты, Мардохей, и при чем тут Аман? Любой другой мог бы оказаться тем человеком, через кого Господь решил осуществить возмездие и выполнить все свои предсказания. Разве не Он сказал ещё много лет назад Моисею, что за нашу неправедность рассет нас между чужими народами, и обнажит свой меч, и будет замля наша пуста, а города наши - разрушены? И разве Он не пообещал послать тем, кто поселится в землях врагов, такую робость в сердца, чтобы и шум колеблющегося листа гнал нас прочь и вводил в дрожь, пока мы не признаемся, наконец-то, в своих беззакониях и в беззакониях своих отцов? Почему же ты думаешь, что все идет от тебя одного, гордец?
- Да, я все понял, - сказал Мардохей и поднялся со скамьи. - Спасибо тебе, Уззииль, мне пора домой, к моим детям.
- Нет, ты ещё не все понял, - устало покачал головой Уззииль, и глаза его теперь снова закрывались помимо его воли. - Разве по силам ли кому-нибудь из людей понять все, что Он задумал? Эх, ты, сын Иаира...
Когда Мардохей вышел на улицу, было уже совсем темно и крупные звезды, рассеянные по небесам, светились совсем близко над большим, уснувшим городом.
Сбросить гордость с себя труднее, чем грязную, износившуюся одежду но теперь Мардохей был чист! Каким-то образом он оставил все свои сомнения в маленькой комнатке Уззииля, а теперь вдруг разом успокоился и даже захотел спать - он ведь уже которую ночь...
4.
...проводил без сна и покоя.
Артаксеркс Великий долго ворочался на своем ложе, но так и не смог заснуть ночью после разговора с Фемистоклом.
Снова измена и предательство. Его лучший друг и почти что брат, Аман Вугеянин тоже оказался предателем, продавшим царя за лишний мешок серебра. Так было, есть и будет. И с самого первого дня царствования никогда не было иначе, и впредь ни от кого нельзя ожидать ничего хорошего.
Артксеркс был самым младшим среди трех братьев, законных наследников трона, детей Ксеркса и царицы Аместриды. Все остальные дети царя от наложниц считались незаконорожденными, и не имели прав на престол.
Главным наследником считался Дарий, Дарий-убийца...
В последние годы жизни Ксеркса, Дарий уже открыто называл своего отца игрушкой в руках евнухов и безумцем, которому недьзя доверять трон. Что и говорить, в это время Ксеркс и впрямь безраздельно доверял начальнику царской гвардии Артабану и евнуху Аспамитре, которые, по счастью, теперь уже были мертвы, но все же это было весьма странно для царя, который утверждал, что не следует доверять даже писку мыши в стене, не то, что человеку.
"Укушенный змеей боится и пестрой веревки", - объяснял Ксеркс свою недоверчивость к придворным. Но эти двое каким-то образом все же сумели проникнуть в его сердце, и для могущественного владыки это сразу же стало концом, полным уничтожением.
Ксеркса умер ночью в своей спальне, якобы от сердечного приступа, хотя царю исполнилось только пятьдесят пять лет, и он никогда прежде не жаловался на боли сердце. Царственный род Ахменидов всегда славился своим долголетием а среди тех, кому удавалось дожить до старости и умереть своей смертью, были даже восьмидесятилетние старцы. Великий Кир погиб на войне в возрасте семидесяти лет - и он был ещё настолько силен, что участвовал в сражении, и бился мечом с кочевниками-массагетами.
Ксеркса погребли, как и всех предыдущих царей, в Накш-и Рустаме, с большими почестями, но очень быстро, в заранее заготовленной гробнице - и это навело Артаксеркса на страшные подозрения. Он сразу же подумал, что тут явно дело не обошлось без старшего брата, Дария, и евнуха Аспамитры, который по ночам во время бессоницы чаще других находился возле ложа Ксеркса и развлекал его беседами.
Вскоре и по городу поползли невнятняе слухи, что якобы Ксеркс умер не своей смертью, а был умерщвлен подушками во время сна старшим из сыновей, Дарием, нетерпеливым наследником престола. Другие языки приписывали злодеяние также Аспамитре и начальнику царской гвардии, огромному и невозмутимому Артабану, родом из Гиркании, но при этом утверждали, что действовали они все равно по указанию Дария, старшего царевича.
От природы Дарий был нетерпелив, вспыльчив, горяч ("он весь - как огонь" - с любовью говорила про своего первенца Аместрида), но чтобы пойти на такое?..
Артаксеркс не поверил слухам, и все же решил любыми путями узнать правду о смерти отца. Он сумел даже собрать кое-какие свидетельства насчет той, злополучной ночи, втайне отпросил всех евнухов и слуг...
До сих пор Артаксеркс помнил выражение лица Аспамирты, когда он уличил евнуха в убийстве: оно было пристыженным, и одновременно торжествующим, объятым смертной тоской. Аспамирта в присутствии начальника царской гвардии Артабана признался, что отца действительно задушил Дарий, когда Ксеркс бессонной ночью вызвал в свои покои старшего сына для какого-то доверительного разговора, и сообщил, что царевич давно торопился занять престол, и почти год подгадывал для убийства наиболее благоприятное время.
Последний разговор со старшим братом почти совсем не остался в памяти. Артаксеркс был настолько вне себя от гнева и ярости, что видел все время лицо Дария как будто бы сквозь красноватый, клубящийся дым, а те слова, при помощи которых тот пытался оправдаться, были похожи на, разлетающийся в разные стороны, окровавленный пух из подушек, залитых отцовской кровью.
Артаксеркс почти не слышал этих лживых, испуганных слов, но зато хорошо видел выражение глаз Дария, полное тайного высокомерия и осознания своей правоты. Это были глаза убийцы. Да, это были глаза нового, персидского царя.
"Трон не должен был занят и испачкан кровью отцеубийцы, - такой совет сделел шепотом Аспамирта. - Ты должен убить брата, наказать его за преступление, ведь он и тебя тоже собирается погубить..."
Нет, Артаксеркс не смог вынести, когда Дарий принялся нагло лгать ему, и отпираться, глядя в глаза - он и сам не заметил, в какой момент поднял свой меч и заколол Дария, ударил прямо в сердце, после чего тот рухнул на мозаичный пол и почти сразу же умер.
Хорошо, что средний брат Артаксеркса, Виштапса, назначенный отцом сатрапом Бактрии, был занят какими-то важными военными делами, и после похорон отца спешно удалился в свою сатрапию. Потому Виштапса не видел, как лежал в луже крови перед Артаксерксом старший из братьев. Только один Харбона это видел, верный евнух Харбона, который один в тот момент оказался в зале, но ничего не сказал новому царю, любимому из всех царевичей, а лишь молча наклонился прибирать труп Дария.
"Не пачкай своих рук кровью, мой господин", - только и сказал тогда Харбона, отстраняя Артаксеркса, в ужасе склонившемся над телом брата.
Больше Харбона ничего не сказал, но в этот момент Артаксеркс дал сам себе клятву никогда, ни при каких условиях не поднимать меч на любого, кто стоит перед тобой или лежит в ногах. С той поры в минуты отчаяния царь всегда, сцепив кулаки, выбегал в сад, где вымещал свой гнев на кустах и деревьях, и лишь Харбона знал, откуда у царя появилась такая странная привычка.
Его старший брат, Дарий, оказался коварным отцеубийцей.
Он, Артаксеркс, младший сын Ксеркса, в одно мгновение сделался братоубийцей.
Семь месяцев до официального воцарения Артаксеркса - а именно столько времени требовалось, чтобы жрецы в храмах принесли богам все положенные жертвы - некоторые дела в государстве взял на себя Артабан, начальник царской гвардии, хорошо разбирающийся в вопросах войны и мира.
Артаксеркс вполне доверял Артабану, и после откровенного признания насчет Дария, считал его прямодушным человеком. До тех пор, пока случайно не узнал, что Артабан - этот увалень, медведь, добродушный простак! задумал его убить, чтобы затем захватить престол в свои руки, причем придумал для этого весьма хитроумную интригу.
Один из знатых персов по имени Зопир был женат на дочери Ксеркса от одной из вавилонских наложниц, и Артаксеркс привык считать эту молодую женщину своей сводной сестрой, относясь к ней с милостью. Время от времени он посылал ей подарки и сладости, навещал сестру и в доме Зрпира. И эта сестричка, по наущению Артабана и евнуха Аспамирты, должна была подать из своих рук будущему царю отравленное вино, но вовремя опомнилась. Она со слезами раскаялась, что ей слишком понравилось обещенное жемчужное ожерелье, так как она никогда прежде не носила такого крупного жемчуга.
Артаксеркс приказал безжлостно расправиться с Артабаном и Аспамиротой, а также со всеми их женами и детьми, и, не дожидаясь больше ни дня, объявил себя царем, владыкой персидского престола.
Первым делом Артаксеркс назначил на многие главные должности своих людей, которые никак прежде не были связаны ни с Дарием, ни с Аспамиртой, ни с Артабаном, ни даже с Ксерксом. Ему хотелось бы раз и навсегда расставить по нужным местам верных слуг престола, и укрепить, таким образом, свою царскую власть. Артаксеркс помнил, что в течение последнего года его отец, Ксеркс, сделался таким беспокойным и подозрительным, что сместил около ста государствнных чиновников, считая и самых высокопоставленных людей, после чего многие начали над ним откровенно смеяться. А всего-то, оказывается, нужно было вовремя умертвить одного евнуха-шептуна и начальника царской стражи!
Но пока Артаксеркс был занят назначением новых сатрапов и евнухов, набирая для дворцовой службы преданных людей, второй его брат, Виштапса, наместник Бактрии, поднял у себя в сатрапии восстание, и задумал при помощи бактрийской знати, овладеть троном. По счастью, он был убит в одном из сражений, когда пошел на Сузы, и Артаксерску не пришлось пачкать своих рук кровью второго брата: это сделал кто-то другой. Но сразу же после восстания Артаксеркс приказал умертвить всех своих незаконнорожденных братьев от многочисленных наложниц Ксеркса, чтобы избежать в будущем лишних бед...
Никому нельзя было верить. Если с Дарием у Артаксеркса с самого детства случались непримиримые ссоры и скрытая вражда, то с Виштапсой они были даже по-своему дружны, хотя он и тогда слишком часто забывал, что в драке - вовсе не халву раздают.
Заговоры и предательства, мятежи и дворцовые войны... Если как следует разобраться, Артаксеркс с молодых лет прошел целую школу такой науки и мог бы чему-нибудь научиться.
Но как тогда получилось, что он незаметно впустил к себе за пазуху Амана Вугеянина, пригрел опасную змею? Неужнли всему виной веселый, беспечный нрав Амана, который постепенно заставил царя совсем забыть о всякой осторожности? Как мог он так быстро забыть кровавые уроки, которые преподали ему родные, единоутробные братья?
...Скоро должен был наступить рассвет, а Артаксеркс все ещё никак не мог заснуть, и продолжал ворочаться на жестком ложе, на котором не было ни единой подушки.
Харбона стоял на своем месте, за пологом, еле сышно втягивая в себя носом воздух, и царь не выдержал, позвал его:
- Скажи, пусть разбудят и приведут ко мне Зефара с книгой дневных записей, в которой он с самого первого дня записывает все о моем царствии, - приказал царь. - Я хочу, чтобы он сейчас читал её мне, и желаю понять, как такое могло случиться...
Скоро в спальные покои царя явился заспанный Зефар, неся под мышкой толстую книгу в кожаном переплете с кованными серебряными застежками, куда он каждый день вносил записи о главных событиях во дворце и в царстве, о царских письмах и военных переговорах.
- Я желаю, чтобы ты читал её мне, начиная с первой страницы, и можешь не слишком спешить - у нас в запасе много времени, целая ночь, распорядился Артасеркс, удобнее утраиваясь на ложе.
Зефар раскрыл книгу и начал читать, все более и более оживляясь с каждой новой строкой и пробуждаясь от сна, хотя из-за привычки к ночным трудам, он и сам заснул всего полчаса назад, и ещё не вполне понял, что происходит.
Артаксеркс с задумчивым видом откинулся на ложе, и стал слушать в большим вниманием, удивляясь тому, насколько близко был допущен Аман Вугеянин ко всем государственным делам и осведомлен о том, чего ему явно не следовало бы знать. Из каких бы стран не прибывали во дворец послы, и даже тайные доносчики, на этих встречах всегда присутствовал также и Аман Вугеянин, и не было такого события, чтобы он не сидел возле царя и не подкидывал какие-нибудь советы.
Зефар был счастлив: сгодняшнее внимание царя служило незримой оценкой его трудов, и означало, что он сумел все записать, как нужно - точно, но в то же время не скучно, занимательно и со смыслом.
- Не утомил ли я своего господина своим чтением? - на всякий случай все же спросил одни раз Зефар, отрываясь от своих записей.
- Я хочу все прослушать, от начала до конца, - повторил Аратксеркс. Харбона, скажи слугам, чтобы не тревожили меня прежде, чем будет закончено чтение, и чтобы отложили все утренние приготовления на более позднеий час. Сегодня для меня это самое главное дело, и я готов слушать хоть до вечера.
После такого признания владыки, Зефар как будто бы даже помолодел лет на десять - морщины на его лбу сразу расправились, к худым щекам прилила кровь.
- Читай, Зефар, ты получишь награду за свои труды, - сказал Артаксеркс, потирая пальцами виски. - И постарайся ничего теперь не пропускать.
- Я уже получил награду, - чуть слышно прошептал Зефар, прежде, чем снова погрузится в мир прошлого. Пусть недавнего, но все равно уже прошлого. И они, эти прошедшие дни и ночи, существовали на листах только потому, что он записал эти события, сумел подобрать нужные слова, в точности запомнил настроения царя и его собеседников.
Особенно хорошо Зефару удалось то место, где он описывал пристрастный допрос двух загавощиков против трона, Гавафа и Фарры, которые уже на следующий день сознались под пытками в своем коварном замысле. Главный писец и теперь почувствовал дрожь в теле, когда читал царю об их признании, и, похоже, не только он один.
- Послушай, Зефар, а как я тогда наградил этого... Мар... Мардохея, который доложил начальнику стражи о заговорщиках? - вдруг спросил царь.
Зефар поглядел на царя с немым упреком: все же чересчур нетерпелив, молод и нетерпелив был Артаксеркс, и пытался подгонять даже строчки, стоящие каждая на своем месте, по-порядку.
Царский писец заглянул в конец страницы:
- По повелению царя, стражник по имени Мардохей получил новую шапку, а больше ему ничего не было сделано, - ответил Зефар.
- И это все? - удивился вслух Артасеркс.
Он вспомнил про золото, которое рассчитывал получить Аман Вугеянин за свое предательство, и сразу же помрачнел - слишом больно было пока царю даже думать об этом.
- Да, это ты дело сейчас говоришь! - обрадовался Аман Вугеянин. Ничего лучше и придумать нельзя, потому что любая казнь я заметил, проходит слишком уж быстро, и сразу же стирается из памяти людей. А так можно хоть каждый день, по несколько раз в день подходить к древу, на котором будет распят Мардохей, и говорить: "Что же ты мне теперь не кланяешься, иудей? Спускайся на землю, хватит блуждать в облаках! Может, теперь тебе приятно было бы согнуть передо мной свою спину?"
И Аман засмеялся, захлопал от радости в ладони, и приказал:
- Пусть слуги за ночь приготовят древо, о котором ты говоришь, а утром я скажу царю свою просьбу и сразу же прикажу пригвоздить Мардохея Иудеянина. Я желаю вечером с веселым сердцем отправиться на пир с царем и царицей, пройти мимо его древа. Прикажите слугам, чтобы они выстроили на главной городской площади древо в двадцать... нет, лучше в сорок локтей вышиной, чтобы все могли видеть предсмертные корчи проклятого иудеянина.
- Сорок локтей? Но это же... как высокая башня! - прошептала Зерешь, которой в последнее время все чаще казалось, что у Амана стало плохо с головой.
- Не спорь со мной, женщина! Нет, не сорок - в пятьдесят локтей вышиной! - взвизгнул визирь. - Чтобы Мардохея и с другого конца города было видно! И ещё я попрошу своих музыкантов, чтобы все это время они играли на дудках и барабанах веселые мелодии и пели песни, потому что это будет самым сячастливым днем в моей жизни!
- Правду говоришь, правду говоришь, - на всякий случай пробормотала Зерешь, пряча глаза.
А про себя подумала: "Если бы молитвы учеников осуществлялись - ни одного учителя не осталось бы в живых.. Иногда кажется, что перец мал, но как попробуешь его разгрызть, сразу видно, какой он горький".
Но она знала, что теперь Аман не будет выслушивать её советов, и оттого у неё было очень...
3.
...тягостно на сердце.
Поздно вечером, когда Мардохея сменил охранник ночной стражи, он не пошел сразу же домой, а отправился в дом Уззииля, потому что ему давно нужно было с кем-то поговорить о том, что сильно тяготило его сердце.
Уззииль, как всегда был не один: за столом сидели несколько учеников, молодых юношей из иудеев, и по тому, как некоторые из них устало щурили на свечи глаза, можно было без труда определить, что они тут уже сидели не первый час.
Уззииль кивнул Мардохею, чтобы тот подождал, и, не прерывая тихой беседы, указал на свободную лавку, немного в стороне от стола.
Мардохей невольно обратил внимание, что Уззииль выглядел очень усталым, и даже голос у него сделался гораздо слабее, а руки дрожали заметнее, чем прежде.
"Все вы должны твердо помнить заповеди Моисеевы, которые тот сказал о городах-убежищах, - монотонно и буднично продолжал Уззииль. - Если кто ударит кого железным орудием, так что тот умрет, то он - убийца, а убийцу должно предавать смерти. А если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, так что тот умрет - то и это убийца, которого тоже следует умертвить. Или если кто ударит кого деревянным орудием, от которого можно умереть, и ударит из руки так, что тот умрет - то он убийца, и за убийство этого человека на вас не будет никакого греха..."
Внимательно прислушавшись, Мардохей понял, что Уззииль сейчас при помощи древнего учения готовил юношей к войне, к битве, которая начнется рано утром тринадцатого числа адара.
Эти прилежные мальчики, которые сидели сейчас перед Уззиилем, в основном, юноши из безбедных иудейских семей, проживающих в Сузах, слишком слабо представляли себе, что такое война, потому что никогда прежде ни с кем не воевыали. Похоже, он даже не вполне верили, что тринадцатого числа на улицах города и впрямь начнется кровавое побоище, и им придется брать в руки оружие для защиты - это было видно по их спокойным, веселым лицам. Мало того, многие из них в душе считали бесчестием для себя проливать чью-либо кровь, и теперь Уззииль старательно внушал им, что великий пророк Моисей, которого называли самым тихтим и кротким из людей, когда-либо жившим во все времена, заповедовал своему народу не гнушаться защитой, и мстить кровью за кровь, ибо это - справедливо и праведно.
"...Или по вражде ударит его рукою, так что тот умрет, то ударившего следует предать смерти, - он убийца. Мститель за кровь может умертвить убийцу в любом месте, где только встретит его..."
Мардохею с углового места было хорошо сейчас видно лица юношей: освещенные домашним светом, сосредоточенные - они почему-то казались на редкость прекрасными и одухотворенными. Конечно, эти мальчики были гораздо старше детей Мардохея - Вениамина и Хашшува, но, тем не менее, все они в эту минуту были его детьми, родными его детьми! И внезапная мысль, что кто-нибудь из них тринадцатого числа наверняка погибнет от железного орудия, камня или злодейской руки, вдруг пронзила Мардохея с такой болезненной остротой, что у него вскипели внутри слезы, и он с трудом сдержался, чтобы не выдать своих чувств.
Мардохей поморгал глазами, сделав вид, как будто бы слишом засмотрелся на горящее пламя, и заслонил лицо рукой.
"Не оскверняйте земли, на которой вы будете жить, - вот что заповедовал нам с вами пророк Моисей, - устало проговорил под конец Уззииль. - Ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего его".
Наконец, юноши встали из-за стола, попрощались с учителем и начали выходить за дверь, о чем-то тихо смеясь и в шутку перепихиваясь между собой.
"Как дети, - снова подумал Марохей. - В точности, как мои дети..."
Уззииль дождался, когда все ученики покинули комнату, откнулся на спинку скамьи, запрокинул голову и закрыл глаза. Для начала ему требовалось хотя бы несколько минут для отдыха.
Еще глубже обозначились при свете лампы морщины на немолодом лице Уззиился, сиреневые тени разлились под глазами учителя.
"А вдруг Уззииль тоже не уцелеет в тринадцатый день? - со страхом подумал Мардохей. - Кто знает, сколько негодяев набросится на его дом, мечтая о грабаже и легкой поживе? А сколько других иудейских домов сгорит в этот день со всем нажитым добром? И мы ничего не можем сделать, кроме как сделать заповеди своим щитом..."
- Ты хотел о чем-то поговорить со мной? - спросил Уззииль, не поднимая глаз. - Можно пока я так посижу, Мардохей, я ведь все равно тебя вижу... Знаешь, что-то теперь у меня к вечеру стали сильно болеть глаза.
- Видишь?.. - эхом отозвался Мардохей.
- Да, вижу, ты сильно похудел в последнее время, Мардохей. Прежде ты никогда не был таким. Что и говорить, всякий человек, рожденный женой, скуден днями, и лишь скорбями богат. Все мы сейчас живем в страхе и готовимся к неизбежной беде. Но ты, Мардохей, так извелся, что мне на тебя страшно смотреть.
- Это правда, - сказал Мардохей, и глаза его непроизвольно увлажнились.
Хорошо, что Уззииль сейчас на него не смотрел, и можно было спокойно, без смущения, вытереть глаза тыльной стороной ладони.
- Каждый день я думаю о том, что из-за меня одного может погибнуть столько невиновных людей. - со вздохом признался Мардохей. - Я никому не говорил, Уззииль, и ты тоже, наверное, не знаешь, что ведь это меня, лишь меня одного невзлюбил сначала Аман Вугеянин за то, что я не кланялся ему на воротах... И как я мог кланяться тому, кто злословил и хотел поставить себя выше нашего Бога? Но я не думал, что из-за меня одного, визирь задумает и всех других погубить! Пусть бы лучше меня одного повесили на дереве, но чтобы все осталось, как прежде, а вас бы всех оставили в покое!
- Царский указ нельзя отменить - все, кто привык грабить и убивать, все равно в этот день поднимут на нас свои мечи, раз на то есть царское позволение. А таких людей много, Мардохей, очень много, больше, чем праведников.
- И все праведники пострадают из-за меня! Но в чем я виноват? Скажи, Уззииль, в чем моя вина, может быть, я чего-то не понимаю?
Уззиль помолчал, молча пожевал губами - губы его сейчас тоже казались твердыми, омертвелыми.
- Помнишь ли ты историю Корея, из времен Моисеевых? Из тех времен, когда пророк сорок лет водил по пустыне свой народ? - спросил он, наконец, приоткрывая один глаз.
- Нет, - признался Мардохей.
- Корей, сын Ицгара, весьма согрешил, восстав на Моисея, и с ним ещё двести пятьдесят человек из начальников общества. Они рассердились, что Моисей и Аарон посчитали себя святыми и напрямую беседовали с Богом, позабыв, что Господь сам их избрал и доверил им свои заповеди. Но когда Господь в гневе захотел истребить Корея и других заговорщиков с лица земли, Моисей взмолился, вот точно также, как и ты сейчас: неужто один человек согрешил, а Ты накажешь все общество? И тогда Господь послушался Моисея, и приказал всем отступить от жилища Корея и других гордецов, чтобы виновных наказать, а остальных - пощадить... Вот и я, Мардохей, каждый день молюсь теперь за то, чтобы не гневался Господь на всех нас без разобра, а отделил праведных от тех, кто и впрямь должен пострадать.
- Я должен пострадать! - воскликнул Мардохей.
- Но разве ты это назначаешь? Ты лишь можешь попросить, но ведь не каждого Он ещё будет слушать...
Уззииль замолчал. Чувствовалось, что он сильно устал после такой длинной речи, и ему требовалась передышка. Мардохей тоже теперь молчал в недоумении - до него почему-то никак не доходил смысл только что услышанных слов. Главное, он и теперь никак не мог понять - осуждает его сейчас Уззииль, или все же прощает?
- Вот ты назвал Корея гордецом, - осторожно уточнил Мардохей. - Да, все так и есть. И в каждом из нас есть много гордости. Но клянусь, вовсе не по городости и не по тщеславию я не поклонялся тщеславному Аману - я бы каждый день охотно лобызал следы его ног для спасения Израиля! Но не мог я воздавать славу этому человеку выше славы Божией, как он от меня требовал, и только потому мне пришлось ему воспротивиться. Ты мне хоть веришь, Уззииль?
- Верю, - сказал Уззииль и теперь открыл оба глаза, внимательно поглядел на Мардохея. - Верю, что тогда ты вел себя не по гордости и не осуждаю тебя - я бы и сам, должно быть, точно также повел себя на твоем месте. Но вот теперь, Мардохей, в тебе разгорелось чересчур большое тщеславие. Уж не от него ли ты, сын Иаира, и таешь теперь, как восковая свеча?
- Но... что ты хочешь сказать?
- А как же иначе, если не тщеславием назвать твои мысли, будто бы из-за тебя одного устроил нам всем Господь такое тяжкое испытание? Не слишком много ли ты на себя берешь, Мардохей? - непривычно возвысил слабый голос Уззииль. - Разве не все мы за что-то провинились перед Господом, если Он хочет снова проверить нашу крепость? При чем здесь ты, Мардохей, и при чем тут Аман? Любой другой мог бы оказаться тем человеком, через кого Господь решил осуществить возмездие и выполнить все свои предсказания. Разве не Он сказал ещё много лет назад Моисею, что за нашу неправедность рассет нас между чужими народами, и обнажит свой меч, и будет замля наша пуста, а города наши - разрушены? И разве Он не пообещал послать тем, кто поселится в землях врагов, такую робость в сердца, чтобы и шум колеблющегося листа гнал нас прочь и вводил в дрожь, пока мы не признаемся, наконец-то, в своих беззакониях и в беззакониях своих отцов? Почему же ты думаешь, что все идет от тебя одного, гордец?
- Да, я все понял, - сказал Мардохей и поднялся со скамьи. - Спасибо тебе, Уззииль, мне пора домой, к моим детям.
- Нет, ты ещё не все понял, - устало покачал головой Уззииль, и глаза его теперь снова закрывались помимо его воли. - Разве по силам ли кому-нибудь из людей понять все, что Он задумал? Эх, ты, сын Иаира...
Когда Мардохей вышел на улицу, было уже совсем темно и крупные звезды, рассеянные по небесам, светились совсем близко над большим, уснувшим городом.
Сбросить гордость с себя труднее, чем грязную, износившуюся одежду но теперь Мардохей был чист! Каким-то образом он оставил все свои сомнения в маленькой комнатке Уззииля, а теперь вдруг разом успокоился и даже захотел спать - он ведь уже которую ночь...
4.
...проводил без сна и покоя.
Артаксеркс Великий долго ворочался на своем ложе, но так и не смог заснуть ночью после разговора с Фемистоклом.
Снова измена и предательство. Его лучший друг и почти что брат, Аман Вугеянин тоже оказался предателем, продавшим царя за лишний мешок серебра. Так было, есть и будет. И с самого первого дня царствования никогда не было иначе, и впредь ни от кого нельзя ожидать ничего хорошего.
Артксеркс был самым младшим среди трех братьев, законных наследников трона, детей Ксеркса и царицы Аместриды. Все остальные дети царя от наложниц считались незаконорожденными, и не имели прав на престол.
Главным наследником считался Дарий, Дарий-убийца...
В последние годы жизни Ксеркса, Дарий уже открыто называл своего отца игрушкой в руках евнухов и безумцем, которому недьзя доверять трон. Что и говорить, в это время Ксеркс и впрямь безраздельно доверял начальнику царской гвардии Артабану и евнуху Аспамитре, которые, по счастью, теперь уже были мертвы, но все же это было весьма странно для царя, который утверждал, что не следует доверять даже писку мыши в стене, не то, что человеку.
"Укушенный змеей боится и пестрой веревки", - объяснял Ксеркс свою недоверчивость к придворным. Но эти двое каким-то образом все же сумели проникнуть в его сердце, и для могущественного владыки это сразу же стало концом, полным уничтожением.
Ксеркса умер ночью в своей спальне, якобы от сердечного приступа, хотя царю исполнилось только пятьдесят пять лет, и он никогда прежде не жаловался на боли сердце. Царственный род Ахменидов всегда славился своим долголетием а среди тех, кому удавалось дожить до старости и умереть своей смертью, были даже восьмидесятилетние старцы. Великий Кир погиб на войне в возрасте семидесяти лет - и он был ещё настолько силен, что участвовал в сражении, и бился мечом с кочевниками-массагетами.
Ксеркса погребли, как и всех предыдущих царей, в Накш-и Рустаме, с большими почестями, но очень быстро, в заранее заготовленной гробнице - и это навело Артаксеркса на страшные подозрения. Он сразу же подумал, что тут явно дело не обошлось без старшего брата, Дария, и евнуха Аспамитры, который по ночам во время бессоницы чаще других находился возле ложа Ксеркса и развлекал его беседами.
Вскоре и по городу поползли невнятняе слухи, что якобы Ксеркс умер не своей смертью, а был умерщвлен подушками во время сна старшим из сыновей, Дарием, нетерпеливым наследником престола. Другие языки приписывали злодеяние также Аспамитре и начальнику царской гвардии, огромному и невозмутимому Артабану, родом из Гиркании, но при этом утверждали, что действовали они все равно по указанию Дария, старшего царевича.
От природы Дарий был нетерпелив, вспыльчив, горяч ("он весь - как огонь" - с любовью говорила про своего первенца Аместрида), но чтобы пойти на такое?..
Артаксеркс не поверил слухам, и все же решил любыми путями узнать правду о смерти отца. Он сумел даже собрать кое-какие свидетельства насчет той, злополучной ночи, втайне отпросил всех евнухов и слуг...
До сих пор Артаксеркс помнил выражение лица Аспамирты, когда он уличил евнуха в убийстве: оно было пристыженным, и одновременно торжествующим, объятым смертной тоской. Аспамирта в присутствии начальника царской гвардии Артабана признался, что отца действительно задушил Дарий, когда Ксеркс бессонной ночью вызвал в свои покои старшего сына для какого-то доверительного разговора, и сообщил, что царевич давно торопился занять престол, и почти год подгадывал для убийства наиболее благоприятное время.
Последний разговор со старшим братом почти совсем не остался в памяти. Артаксеркс был настолько вне себя от гнева и ярости, что видел все время лицо Дария как будто бы сквозь красноватый, клубящийся дым, а те слова, при помощи которых тот пытался оправдаться, были похожи на, разлетающийся в разные стороны, окровавленный пух из подушек, залитых отцовской кровью.
Артаксеркс почти не слышал этих лживых, испуганных слов, но зато хорошо видел выражение глаз Дария, полное тайного высокомерия и осознания своей правоты. Это были глаза убийцы. Да, это были глаза нового, персидского царя.
"Трон не должен был занят и испачкан кровью отцеубийцы, - такой совет сделел шепотом Аспамирта. - Ты должен убить брата, наказать его за преступление, ведь он и тебя тоже собирается погубить..."
Нет, Артаксеркс не смог вынести, когда Дарий принялся нагло лгать ему, и отпираться, глядя в глаза - он и сам не заметил, в какой момент поднял свой меч и заколол Дария, ударил прямо в сердце, после чего тот рухнул на мозаичный пол и почти сразу же умер.
Хорошо, что средний брат Артаксеркса, Виштапса, назначенный отцом сатрапом Бактрии, был занят какими-то важными военными делами, и после похорон отца спешно удалился в свою сатрапию. Потому Виштапса не видел, как лежал в луже крови перед Артаксерксом старший из братьев. Только один Харбона это видел, верный евнух Харбона, который один в тот момент оказался в зале, но ничего не сказал новому царю, любимому из всех царевичей, а лишь молча наклонился прибирать труп Дария.
"Не пачкай своих рук кровью, мой господин", - только и сказал тогда Харбона, отстраняя Артаксеркса, в ужасе склонившемся над телом брата.
Больше Харбона ничего не сказал, но в этот момент Артаксеркс дал сам себе клятву никогда, ни при каких условиях не поднимать меч на любого, кто стоит перед тобой или лежит в ногах. С той поры в минуты отчаяния царь всегда, сцепив кулаки, выбегал в сад, где вымещал свой гнев на кустах и деревьях, и лишь Харбона знал, откуда у царя появилась такая странная привычка.
Его старший брат, Дарий, оказался коварным отцеубийцей.
Он, Артаксеркс, младший сын Ксеркса, в одно мгновение сделался братоубийцей.
Семь месяцев до официального воцарения Артаксеркса - а именно столько времени требовалось, чтобы жрецы в храмах принесли богам все положенные жертвы - некоторые дела в государстве взял на себя Артабан, начальник царской гвардии, хорошо разбирающийся в вопросах войны и мира.
Артаксеркс вполне доверял Артабану, и после откровенного признания насчет Дария, считал его прямодушным человеком. До тех пор, пока случайно не узнал, что Артабан - этот увалень, медведь, добродушный простак! задумал его убить, чтобы затем захватить престол в свои руки, причем придумал для этого весьма хитроумную интригу.
Один из знатых персов по имени Зопир был женат на дочери Ксеркса от одной из вавилонских наложниц, и Артаксеркс привык считать эту молодую женщину своей сводной сестрой, относясь к ней с милостью. Время от времени он посылал ей подарки и сладости, навещал сестру и в доме Зрпира. И эта сестричка, по наущению Артабана и евнуха Аспамирты, должна была подать из своих рук будущему царю отравленное вино, но вовремя опомнилась. Она со слезами раскаялась, что ей слишком понравилось обещенное жемчужное ожерелье, так как она никогда прежде не носила такого крупного жемчуга.
Артаксеркс приказал безжлостно расправиться с Артабаном и Аспамиротой, а также со всеми их женами и детьми, и, не дожидаясь больше ни дня, объявил себя царем, владыкой персидского престола.
Первым делом Артаксеркс назначил на многие главные должности своих людей, которые никак прежде не были связаны ни с Дарием, ни с Аспамиртой, ни с Артабаном, ни даже с Ксерксом. Ему хотелось бы раз и навсегда расставить по нужным местам верных слуг престола, и укрепить, таким образом, свою царскую власть. Артаксеркс помнил, что в течение последнего года его отец, Ксеркс, сделался таким беспокойным и подозрительным, что сместил около ста государствнных чиновников, считая и самых высокопоставленных людей, после чего многие начали над ним откровенно смеяться. А всего-то, оказывается, нужно было вовремя умертвить одного евнуха-шептуна и начальника царской стражи!
Но пока Артаксеркс был занят назначением новых сатрапов и евнухов, набирая для дворцовой службы преданных людей, второй его брат, Виштапса, наместник Бактрии, поднял у себя в сатрапии восстание, и задумал при помощи бактрийской знати, овладеть троном. По счастью, он был убит в одном из сражений, когда пошел на Сузы, и Артаксерску не пришлось пачкать своих рук кровью второго брата: это сделал кто-то другой. Но сразу же после восстания Артаксеркс приказал умертвить всех своих незаконнорожденных братьев от многочисленных наложниц Ксеркса, чтобы избежать в будущем лишних бед...
Никому нельзя было верить. Если с Дарием у Артаксеркса с самого детства случались непримиримые ссоры и скрытая вражда, то с Виштапсой они были даже по-своему дружны, хотя он и тогда слишком часто забывал, что в драке - вовсе не халву раздают.
Заговоры и предательства, мятежи и дворцовые войны... Если как следует разобраться, Артаксеркс с молодых лет прошел целую школу такой науки и мог бы чему-нибудь научиться.
Но как тогда получилось, что он незаметно впустил к себе за пазуху Амана Вугеянина, пригрел опасную змею? Неужнли всему виной веселый, беспечный нрав Амана, который постепенно заставил царя совсем забыть о всякой осторожности? Как мог он так быстро забыть кровавые уроки, которые преподали ему родные, единоутробные братья?
...Скоро должен был наступить рассвет, а Артаксеркс все ещё никак не мог заснуть, и продолжал ворочаться на жестком ложе, на котором не было ни единой подушки.
Харбона стоял на своем месте, за пологом, еле сышно втягивая в себя носом воздух, и царь не выдержал, позвал его:
- Скажи, пусть разбудят и приведут ко мне Зефара с книгой дневных записей, в которой он с самого первого дня записывает все о моем царствии, - приказал царь. - Я хочу, чтобы он сейчас читал её мне, и желаю понять, как такое могло случиться...
Скоро в спальные покои царя явился заспанный Зефар, неся под мышкой толстую книгу в кожаном переплете с кованными серебряными застежками, куда он каждый день вносил записи о главных событиях во дворце и в царстве, о царских письмах и военных переговорах.
- Я желаю, чтобы ты читал её мне, начиная с первой страницы, и можешь не слишком спешить - у нас в запасе много времени, целая ночь, распорядился Артасеркс, удобнее утраиваясь на ложе.
Зефар раскрыл книгу и начал читать, все более и более оживляясь с каждой новой строкой и пробуждаясь от сна, хотя из-за привычки к ночным трудам, он и сам заснул всего полчаса назад, и ещё не вполне понял, что происходит.
Артаксеркс с задумчивым видом откинулся на ложе, и стал слушать в большим вниманием, удивляясь тому, насколько близко был допущен Аман Вугеянин ко всем государственным делам и осведомлен о том, чего ему явно не следовало бы знать. Из каких бы стран не прибывали во дворец послы, и даже тайные доносчики, на этих встречах всегда присутствовал также и Аман Вугеянин, и не было такого события, чтобы он не сидел возле царя и не подкидывал какие-нибудь советы.
Зефар был счастлив: сгодняшнее внимание царя служило незримой оценкой его трудов, и означало, что он сумел все записать, как нужно - точно, но в то же время не скучно, занимательно и со смыслом.
- Не утомил ли я своего господина своим чтением? - на всякий случай все же спросил одни раз Зефар, отрываясь от своих записей.
- Я хочу все прослушать, от начала до конца, - повторил Аратксеркс. Харбона, скажи слугам, чтобы не тревожили меня прежде, чем будет закончено чтение, и чтобы отложили все утренние приготовления на более позднеий час. Сегодня для меня это самое главное дело, и я готов слушать хоть до вечера.
После такого признания владыки, Зефар как будто бы даже помолодел лет на десять - морщины на его лбу сразу расправились, к худым щекам прилила кровь.
- Читай, Зефар, ты получишь награду за свои труды, - сказал Артаксеркс, потирая пальцами виски. - И постарайся ничего теперь не пропускать.
- Я уже получил награду, - чуть слышно прошептал Зефар, прежде, чем снова погрузится в мир прошлого. Пусть недавнего, но все равно уже прошлого. И они, эти прошедшие дни и ночи, существовали на листах только потому, что он записал эти события, сумел подобрать нужные слова, в точности запомнил настроения царя и его собеседников.
Особенно хорошо Зефару удалось то место, где он описывал пристрастный допрос двух загавощиков против трона, Гавафа и Фарры, которые уже на следующий день сознались под пытками в своем коварном замысле. Главный писец и теперь почувствовал дрожь в теле, когда читал царю об их признании, и, похоже, не только он один.
- Послушай, Зефар, а как я тогда наградил этого... Мар... Мардохея, который доложил начальнику стражи о заговорщиках? - вдруг спросил царь.
Зефар поглядел на царя с немым упреком: все же чересчур нетерпелив, молод и нетерпелив был Артаксеркс, и пытался подгонять даже строчки, стоящие каждая на своем месте, по-порядку.
Царский писец заглянул в конец страницы:
- По повелению царя, стражник по имени Мардохей получил новую шапку, а больше ему ничего не было сделано, - ответил Зефар.
- И это все? - удивился вслух Артасеркс.
Он вспомнил про золото, которое рассчитывал получить Аман Вугеянин за свое предательство, и сразу же помрачнел - слишом больно было пока царю даже думать об этом.