Страница:
- Вот как! Так ты ещё и насиловать царицу хочешь у меня в доме? вскричал царь, увидев Амана, хватающего колени Эсфирь.
Аман побледнел и метнулся к царю:
- Нет, владыка, нет, меня оговорили какие-то злые языки, - проговорил он в сильном страхе. - И если тебе Каркас, начальник стражи сказал, что это я изнасиловал царицу Астинь, то он нарочно на меня наговаривал, совсем не так все было...
- Рука! - вдруг выкрикнул царь. - Руку мне, грабитель!
Аман в страхе вытянул перед собой руку, растопырив пальцы, унизанные перстнями, и сразу стало видно, как сильно эта рука у него теперь дрожала. Царский везирь, как никто другой, знал про распространенный восточный обычай, первым делом отрубать у преступников, и особенно - у воров, нечистые руки.
- Но я всегда думал лишь про приумножение твоего богатства, владыка, запричитал Аман торопливо. - Разве не я обещал десять тысяч талантов серебра для царской казны за никчемных иудеев? И я бы вскоре сделал это, я знаю, как без труда пополнить нашу казну, я старался, потому что для полной победы над египтянами, нам нужно немало золота и серебра...
- Руку! - повторил Артаксеркс. - Снимай скорее перстень с моей печатью, которой ты скреплял указы. Или тебе помочь, отсечь его вместе с пальцем?
Аман торопливо стал сдирать с пальца перстень, пока царь не выполнил своей угрозы, лихорадочно обдумывая новые, убедительные слова, которыми можно было бы вымолить прощение и отвести в сторону внезапный, царский гнев. Дальше он бы уже придумал, как вывернуться...Руки Амана вспотели от напряжения, пальцы скользили, но, наконец-то, он все же снял перстень и протянул царю.
Артаксеркс сразу же нанизал его на средней палец своей руки и, прищурившись, несколько мгновений смотрел на него, как будто бы хотел разглядеть в рисунке на печати какие-то тайные знаки. А может быть, прочитать судьбу своего везиря.
- Слишком коротка твоя рука, - усмехнулся Артаксеркс, и у Амана сразу же отлегло от сердца. - Да, коротка твоя дорожка, Аман Вугеянин, а ведь могло быть по-другому...
- Но... но...мой... - попытался что-то выговорить Амана, но не успел.
- Увести его в темницу! - приказал царь слугам, указывая на Амана царским жезлом. - Его больше нет для меня.
Тут же к Аману подбежали слуги, накрыли лицо везиря покрывалом, и вывели из зала, как провинившегося раба. За Эсфирь тоже пришли служанки, потому что царица была так взволнована всем пережитым, что зубы её стучали о края кубка, и она все равно сейчас не могла продолжать пиршество.
Оставшись в одиночестве, царь в изнеможении присел на скамью: на сердце его скопилась такая горечь, что хотелось взвыть в полный голос, как во всех этих греческих пьеса, воскликнуть: "Увы, мне! Увы, мне! Горе мне, горе!"
"Если бы здесь был Фемистокл, он бы увидел, что у нас представления бывают ничуть не хуже, - неожиданно вспомнил Артаксеркс про грека. - Вот только не было никого, кто смог бы все это записать".
В зале и правда никого больше не было, кроме безмолвного Харбоны, и царь показал жестом, чтобы тот налил ему вина.
- Что, все молчишь, старая сова? - устало сказал Артаксеркс. - Хорошо же тебе все время молчать. Ты уже такой старый, что тебе можно даже и мышей не ловить. Может, я тоже хотел бы лучше быть теперь таким старым, до не могу. Но а мне что теперь делать? Что мне делать с Аманом?
Артаксеркс обхватил голову руками и говорил сейчас сам с собой. Но вдруг Харбона, от которого он уже невесть сколько времени не слышал ни слова, сказал отчетливо и громко:
- На площади уже готово древо, которое Аман приготовил для Мардохея. Получается, что везирь, не иначе, как для себя самого, его приготовил, он хорошо постарался, мой господин.
- Для какого Мардохея? Для того самого стража, который спас меня от заговорщиков? - удивился Артаксеркс.
- Да, для этого самого Мардохея, что сделал много доброго для царя и... особенно для царицы Эсфирь.
Но царь пропустил последние слова мимо ушей, а только вздохнул:
- Вот как, значит, и здесь везирь пошел поперек меня, и здесь тоже успел...
- Прикажи, владыка, чтобы Амана повесили на этом самом древе высотой в пятьдесят локтей, что он приготовил для Мардохея, чтобы все узнали о том, что ты разоблачил этого негодного человека, и тогда гнев твой быстро утихнет.
- А у тебя, Харбона, оказывается, ещё не отсох язык и ты умеешь говоить красивые слова, а не только сопеть носом и чихать за моим пологом. - задумчиво покачал головой царь. - Пожалуй, я так и сделаю, как ты сказал. Сегодня же! Сейчас же! В сию минуту! И ещё вот что: передай этому Мардохею приказ на утро...
4.
...срочно явиться перед лицо царя.
На следующее утро Мардохей Иудеянин явился перед лицо царя, и был сильно удивлен великолепием и убранством дворца и неожиданной милостью царя.
- Значит, ты и есть Мардохей Иудеянин, страж моего сада? - спросил царь, когда Мардохей по широкой лестнице вошел в комнату, где его ожидал царь. По правую руку от Артаксеркса сидела царица Эсфирь, котрую он даже не узнал в первый момент великолепном убранстве, с царским венцом на гордом челе.
- Да, мой повелитель, - сказал Мардохей, не вставая с колен. Он никогда прежде не видел царя и царицу вместе, и теперь слегка смутился при виде этой величественной пары.
- Я слышал, ты, Мардохей, спас меня от руки заговорщиков, и недавно был возвеличен за это на площади, получил плащ с моего плеча. Доволен ли ты моими подарками? - продолжал царь, показав жезлом, что можно пониматься и садиться на скамью напротив его тронного места.
- Доволен, - сказал Мардохей. - И особенно тем, что подарки эти я получил из рук Амана Вугеянина, главного врага иудеев, который вчера был повешен по твоему приказу на площади. Я думаю, он был опозорен в своих глазах таким поручением..
Собираясь во дворец, Мардохей помолился, и решил, что будет разговаривать с владыкой почтительно, но в тоже время прямо и откровенно, как он привык разговаривать с любым человеком на земле. Конечно, Артаксеркс был царь, но царь плотский, который, на самом деле, был также мал в глазах Небесного царя, как и всякий из иноверцев.
При упоминании об Амане, лицо царя сразу же переменилось - по нему, словно молния, пробежала мучительная судорога, веко дернулось, ноздри затрепетали от гнева.
- Тда, теперь Аман висит на городской площади, - сказал Артаксеркс. Я благодарен царице и тебе, иудей, что вы помогли мне распознать, какую змею я держал возле себя, и хочу наградить тебя за это. Царице Эсфирь я уже отдал дом Амана, а тебя, Мардохей, назначаю над этим домом смотрителем пусть все знают, как я бываю щедр со всеми, кто показывает свою верность трону. Или тебе, иудей, не нравится мой подарок?
- Я благодарен тебе, повелитель.
- Но на твоем лице нет радости.
Мардохей взглянул на царицу Эсфирь. Он и сам догадался, а потом узнал также через слугу её, Гафаха, что Эсфирь все же осмелилась говорить с царем, открыть ему глаза на злодейство Амана, и добиться, чтобы главный враг иудеев был повешен на городской площади тем же вечером, не дожидаясь нового утра.
И ещё Мардохей вдруг заметил, что лицо царицы как будто бы переменилось с того дня, когда он упрашивал её о заступничестве. Теперь это лицо, знакомое до каждой маленькой черточки, почему-то казалось чересчур резким и чужим.
- Я говорила тебе, мой господин, кто такой для меня Мардохей, неожиданно властно сказала Эсфирь. - Он не просто стражник у ворот, а тот, кто был моим воспитателем, и для кого я была вместо дочери. Я обо всем рассказала тебе этой ночью, и ты говорил, что тоже хотел бы иметь возле себя такого же верного человека.
- Я помню, помню... - слегка смутился царь.
- Ты ищешь радости на наших лицах? Но разве можем мы от всей души радоваться твоим подаркам, зная о великом бедствии, которое по злодейскому замыслу Амана Вугеянина должно постигнуть весь наш народ? Мы - иудеи, царь, и как можем мы веселиться, зная, что многих наших родных ждет верная погибель? Ведь все мы, наш народ - как одна общая плоть.
- Вас самих не коснется мой меч, даю вам царское слово! - сказал Артаксеркс. - Вот, я уже и дом Амана отдал Эсфири, а его самого уже повесили на дереве за то, что он налагал руку свою на иудеев. Но письма, написанного от имени царя и скрепленного перстнем царским, нельзя изменить. Будет то, что написано в письме, и никак иначе.
Усышав такие слова, Эсфирь больше не смогла совладать с собой, - она упала в ноги царя, стала горько плакать и упрашивать его найти любой способ отвратить замысел Амана Вугеянина, срочно что-нибудь придумать.
Но Артаксеркс только задумчиво качал головой и разглядывал перстень на среднем пальце - тот самый, которым скреплялись царские указы и письма. Все чувства, желания, слезы, мольбы были бессильны против этой маленькой, искусно вырезанной печати - знака царственой власти Ахменидов. На ней держалась все держава - стоит в законе сделать в хоть маленькую щель, послабление, и царство сразу же начнет рушиться...
- Всякий указ, написанный от лица царя, должен быть выполнен, даже если придется потерять половину из своего народа, - повторил Артаксеркс.
А про себя подумал: "Зато другая половина будет мне служить ещё лучше, с большим трепетом, ибо я - царь".
Эсфирь по-прежнему рыдала, и теперь Артаксерк смотрел на неё с нарастающим раздражением, словно бы молчаливо спрашивая: чего тебе ещё нужно от меня? Он и так дал царское слово, что сохранит жизнь её воспитателю, этому Мардохею, и всей его семье, он уже подарил ей лучший в Сузах дом после царского, и позволил иудею быть в нем главным распорядителем. Но царский закон - это как неотвратимая судьба, которой никто не может отменить.
Артаксеркс собрался уже указать слугам, чтобы они отвели Эсфирь в свои покои - в концеконцов, он сказал ей и её воспитателю все, что хотел, но тут Мардохей обратился к царю с почтительным поклоном:
- Нельзя отменить царского указа, - сказал иудей. - Но ведь царь может издавать сколько угодно указов? Поэтому можно издать другой указ, по которому иудеи получат право на защиту, и тогда уже не каждый осмелится поднять на них свой меч. Письмо, которое составил Аман, позволяет в тринадцатый день адара вырезать иудеев во всех областях, как безропотных овец. Но если уж и быть войне, то это должна быть война равных, и мы должны получить хотя бы возможность защищаться. Никто из иудеев не станет простирать на грабеж руки свои. Это амановы прислужники мечтают поживиться нашим добром, и считают дня до наступления тринадцатого дня адара, потому что Аман дозволил воинам брать себе часть имущества убитых, после того, как лучшую часть они отделят в его казну.
- О, да - ему всегда было мало, - недобро усмехнулся царь. - Зато теперь, когда он, подобно чучелу, висит на палке, ему больше ничего не нужно. Ты прав, иудей - в моей власти выпустить второй указ, и ещё сколько угодно новых писем от своего имени, где я смогу изложу все, что считаю нужным. И для этого мне вовсе не обязательно отменять прежнего указа. Аман думал обмануть меня, но ничего не получится. Теперь я вижу, иудей, что твоя премудрость и впрямь так велика, как рассказывала мне царица. Может, ты сможешь сам составить и слова для нового указа? Мой главный писец, Зефар, внезапно слег от неведомой сердечной болезни, а мне не хотелось бы доверять такого важного дела случайным людям.
- Да, этот указ должны составить те, для кого зависит от него жизнь или смерть. Вместе с царицей Эсфирь мы напишем все, что нужно, чтобы восстановить справедливость.
- С царицей? - поднял брови Артаксеркс. - Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь.
И с этими словами царь снял в руки перстень, который отнял от Амана и передал его в руки Мардохею, сказав:
- Пишите то, что Dы считаете справедливым от имени царя и скрепите царским перстнем, я доверяю своей царице, а, значит, и тебе тоже, иудей. А за твою верность трону я хочу также пожаловать тебе царское одеяние яхонтового и белого цвета, золотой венец, означающий, что отныне я считаю тебя своим советником, а также виссоновую мантию с пурпурной подкладкой, которая будет весьма под стать твоей фигуре и благородному облику. Отныне не следует тебе стоять на воротах. Ты будешь по моему приказу являться во дворец, когда я захочу выслушивать твои советы, а все остальное время можешь сводобно жить в доме Амана, который я отдал царице Эсфирь и пользоваться всеми его богатствами.
Когда царь Артаксеркс покинул зал, Мардохей долго ещё не мог сойти со своего места - он был не готов к такой быстрой и благоприятной перемене событий.
- Как же все хорошо получилось, - с облегчением вздохнула Эсфирь, вытирая слезы с лица. - Мы спасены и хотя бы кто-то сумеет теперь защититься, ещё есть время, чтобы подготовиться. Теперь нужно так написать, чтобы как можно меньше иноверцев пожелали поднять на нас свой меч и поняли, откуда пришло столько неправды. И все это - благодаря тебе, Мардохей. Я вчера просила царя, а ты сумел убедить его сегодня, и такими словами, что он отдал тебе свой перстень. Чего же ты теперь молчишь?
- Вовсе не от меня, а от Бога было все это. А молчу потому, что вдруг сейчас вспомнил свой давний сон, и дивно мне стало. Не осталось в нем ничего неисполнившегося. Малый источник сделался рекою, и был свет, и солнце, и множество чистой воды...
- Не могу понять, о чем ты сейчас, Мардохей?
Но Мардохей качал головой и говорил словно бы сам себе:
- Все, все было мне предсказано заранее. Два змея - это я и Аман, вон как долго мы шипели друг на друга и противоборствовали, а народы - те, кто собрался под крылом Амана истребить иудеев, а народ, который вокруг меня сбился - это израильтяне, воззвавшие к Богу и спасенные. А ты, Эсфирь - и река, и дерево, и ветер в ветвях...
- Вот и я хочу тебе сказать, Мардохей: переменчив наш господин, как ветер, - неперпеливо перебила его Эсфирь. - И к вечеру от уже заберет у нас печать царскую, а то и вовсе забудет о нашем деле. Не время сейчас рассказывать сказки - нужно успеть составить письмо, вот о чем нужно нам теперь думать.
Мардохей поглядел на Эсфирь: никогда прежде она не казалась ему столь похожей на своего царственного супруга, как теперь, но послушно замолчал и взял в руки перегамент.
Он никогда прежде не составлял подобных писем и не мог быть уверен, что сможет в точности изложить то, что он знал, и чувствовал, но решил, что вместе у них что-нибудь получится...
Вот список с указа, составленного в этот день Мардохеем Иудеяниным и царицей Эсфирь во дворце царя Артаксеркса:
"Великий царь Артаксеркс начальствующим от Индии до Эфиопии над ста двадцатью семью областями и властителям, доброжелательствующим нам, радоваться. Многие, по чрезвычайной доброте благодетелей щедро награждаемые почестями, чрезмерно возгордились и не только подданным нашим ищут причинить зло, но, не умея насытить гордость, покушаются строить козни самим благодетелям своим, не только теряют чувство человеческой признательности, но, кичась надменностью безумных, преступно думают избежать суда и всевидящего Бога. Но часто и многие, будучи облечены властью, чтобы устроять дела доверившим им друзей, своим убеждениям делают их виновниками пролития невинной крови, и подвергают неисправимым действиям, хитросплетением коварной лж, и обманывая непорочное благомыслие державных. Это можно видеть не столько из древних историй, как мы сказали, сколько из дел, преступно совершаемых пред вами злобою недостойно властвующих. Посему нужно озаботиться на последующее время, чтобы нам устроить царство безмятежным для всех людей в мире, не допуская изменений, но представляющиеся дела обсуждая с надлежащей предусмотрительностью".
- О, Мардохей! - огорченно воскликнула Эсфирь, перечитав текст указа. - Ты так много написал и красиво, но ничего не сказал о нашем деле. Кто научил тебя так путанно выражаться притчами и загадками?
- Твой отец, Абихаил, - пробормотал Мардохей несколько сконфуженно. Я привык с ним мысленно беседовать, и сейчас я писал так, словно хотел и ему тоже объяснить про коварные хитросплетения лжи.
- Нет, Мардохей, про это дело нужно писать не высоким слогом, а так, чтобы любой, даже не слишком хорошо понимающий грамоту вояка понял, что к чему, и опустил свой меч. Ты пишешь про Амана так, как будто его уже не существует, но для тех, кто живет в отдаленных областях - он жив, и по прежнему, руководит всеми, кто мечтает о дне узаконенного грабежа. Нет, Мардохей, все эти люди не поймут твоей притчи - с ними нужно говорить прямо и не объяснять, а говорить, что они должны делать, чтобы угодить владыке. Царские подданые привыкли только к таким письмам.
Взяв свиток, Эсфирь сама дописала текст указа от имени царя, и ей было проще, потому что она гораздо лучше знала Артаксеркса и его слог. Она писала также и от своего имени - от имени царицы
"Так Аман Амадафов, поистине чуждый персидской крови и весьма далекий от нашей благости, удостоился благосклонности, которую мы имеем ко всякому народу, настолько, что был провозглашен нашим отцом, и почитаем всеми, преставляя второе лицо при царском престоле; но, не умерив гордости, замышлял лишить нас власти и души, а нашего спасителя и всегдашнего благодетеля Мардохея и непорочную общницу царства Эсфирь, со всем народом её, домогался разнообразными коварными мерами погубить. Таким образом он думал сделать нас безлюдными, а державу Персидскую передать Македонянам. Мы же находим Иудеев, осужденных этим злодеем на истребление, не зловредными, а живущими по справедливейшим законам, сынами Вышнего, величайшего живаго Бога, даровавшего нам и предкам нашим царство в самом лучшем состоянии. Посему вы хорошо сделаете, не приводя в исполнеии грамот, посланных Аманом Амадафовым; ибо он, совершивший это, при воротах Сузских повешен, по воле владычествующего всем Бога, воздавшего ему достойный суд. Список же с этого указа, выставив на всяком месте открыто, оставьте иудеев пользоваться своими законами, и содействуйте им, чтобы восставшим на них во время скорби они могли отомстить в тринадцатый день двенадцатого месяца Адара, в самый тот день".
- Так всем будет понятно, что делать. Пусть все знают, что Аман, замышляющий зло, уже повешен на площади, и пусть тоже боятся, - проговорила Эсфирь, прочитав перед Мардохеем свое продолжение послания.
От возбуждения щеки её разгорелись, даже волосы слегка выбились из-под накидки из прозрачного голубого шелка и змеились по щекам.
Неожиданно она встряхнула своими черными волосами и засмеялась.
- Да-да, они должны бояться, - сказала Эсфирь. - Иначе ничего не получится. Вот что я напишу в конце указа: "Всякий город или область вообще, которая не исполнит сего, нещадно опустошится мечом и огнем и сделается не только необитаемою для людей, но и для зверей и птиц навсегда отвратительною". Список с этого указа следует отдать в каждую область, как закон, объявленный для всех народов, чтобы иудеи повсюду были готовы к тому дню мстить своим врагам. Но почему ты все время молчишь, Мардохей? Почему на твоем лице нет радости?
Сейчас она повторила те же самые слова, которые совсем недавно говорил в этом же зале царь, но даже не заметила этого. Эсфирь даже брови подняла также выско и удивленно, дожидаясь ответа в виде россыпей благодарственных слов.
- Я просто внимательно слушаю, что ты написала, - спокойно ответил Мардохей. - Ты забыла, что когда я слушаю и пытаюсь что-то понять, то обычно всегда молчу.
- Нет, я хорошо помню это, Мардохей, - сразу же несколько смягчилась Эсфирь. - Но... но что скажешь? Кажется, теперь у нас с тобой вместе хорошо получилось?
- Да, теперь всем будет понятно, - согласился Мардохей. - Вот только зачем ты про меня та написала и назвала меня царским спасателем и всегдашним благодетелем? Я же только одни раз спас царя, да и то, когда случайно подслушал разговор - ты же и сама знаешь.
- Ничего, пусть все знают, что теперь ты, Мардохей, будешь вторым человеком в царстве после Артаксеркса, а среди иудеев тебе и вовсе не будет равных, теперь все в Сузах будут называть тебя великим, а ты всегда этого заслуживал. Я хотела просить перед царем за тебя, потому что хватит уж тебе неприметно стоять возле ворот. Мой господин и сам решил тебя возвеличить, и уже объявил своим советником. Но, зная тебя, Мардохей и твою разумную мудрость, я нисколько не сомневаюсь, что с каждым разом твое могущество и влияние будут ещё больше возрастать, и ты сделаешься в державе все равно, что второй царь.
- Но... но... - хотел что-то сказать Мардохей, но он не успел ничего ответить Эсфирь.
Потому что в этот момент распахнулась дверь, и слуги внесли для него роскошные царские одеяния яхонтового и белого цвета, мантию, подбитую шкурой леопарда, окрашенной в пурпурный цвет, венец, украшенный драгоценными камнями, какие носят на головах лишь ближайшие царские советники, украшения на шею и перстни на пальцы, пожалованные царем.
Мардохей стоял, неловно растопырив руки, пока слуги облачали его в дорогие одежды, восторженно перешептываясь между собой, потому что мужественная красота стражника ещё больше засияла, словно камень, обрамленный в дорогую оправу.
- Ты и впрямь похож на царя, - прошептала Эсфирь. - Но только ты будешь царем среди иудеев, нашим царем. Я знала, что когда-нибудь это случиться.
Мардохей поклонился царице и поспешно вышел из зала, чтобы отдать список с указа переписчикам, а затем - гонцам, которые должны были уже к ночи верхом на быстрых царских конях повезти письма во все концы царства. Он шел по залам царского дома, и все слуги перед ним кланялись, а некоторые и вовсе не узнавали теперь бывшего стражника. Мардохей представил, какой шум поднимется сразу же возле главных ворот, когда он появится в сопровождении отрока, подоборстрастно держащего край мантии, пожалованной с царского плеча!
- Я хочу выйти через дальнюю дверь, - сказал Мардохей одному из слуг. - Там ближе дорога к дому писцов.
Царский дом был таким огромным и незнакомым, что Мардохей ненашел бы тепеть даже ту дверь, через которую сюда входил, и не представлял, в какой части дворца он сейчас находится. Зато слуга с понимающим видом тут же закивал головой, и повернул в обратную сторону, снова проводя Мардохея мимо картин из камня, греческих скульптур, немыслимых размеров ковров и светильников. Наконец, перед Мардохеем раскрылась какая-то неприметная дверь и...в первое мгновение он зажмурился от яркого солнца, которое после полумрака царского дома слепило глаза. Теперь он понял, почему все евнухи и прислужники, выходящие на лестницу, обычно замирали на пороге, и некоторое время стояли, глядя перед собой, словно нарочно выставляли себя на всеобщее обозрение, а потом уже шли куда-то по своим делам.
Привыкнув к свету, Мардохей увидел, что он стоит сейчас на знакомой ему лестнице из черного камня, на самой верхней её ступеньке. Он впервые видел с этой точки обзора такой знакомый до каждой веточки участок сада, неприметные среди деревьев садовые ворота, свой дуб, кусты, место, на котором он простоял несколько лет. Отсюда, с верхней ступеньки, все это почему-то казалось маленьким и словно бы не вполне настоящим.
Мардохей пригляделся - на его месте ещё не стоял новый стражник, наверное, Каркас не успел ещё найти нового или до него не дошло известие о возвышении своего подопечного.
"Я всех хорошо знаю во дворце, и смогу навести здесь порядок, подумал Мардохей. - Ведь я изнутри знаю, кто и чего здесь стоит, и могу давать царю правильные советы, кого здесь следует наградить, а кого наказать по всей справедливости".
"Но - зачем мне это? - пронзила Мардохея другая мысль. - Разве мне это нужно?"
Мардохей ещё раз с тоской посмотрел на пустующее место под деревом, с солнечными пятнами на траве - даже не глядя на небо, по одним этим неровно раскинувшимся вокруг него пятнам, он умел без труда определять время, а вон в том большом дупле всегда держал воду, чтобы она слишком быстро не нагревалась. Теперь, накануне войны, он, увы, не мог больше позволить себе прежней свободы - нужно все время быть во дворце, воле Эсфирь, следить за переменами настроений царя, готовиться...
- Мардохей, ты ли это? - вскричал Джафар, когда Мардохей в сопровождении слуг приблизился к воротам - он должен был выглядеть внушительно, чтобы писцы поняли важность и срочность предстоящего дела, и быстро переписала указ на все языки народов, проживающих в ста двадцати семи областях царства Артаксеркса Великого.
- Я, Джафар, но отныне я - не стражник. Царь назнчил меня сегодня своим главным советником.
Джафар упал перед Мардохеем на колени и принялся что-то говорить быстро и неразборчиво, а когда снова поднялся на ноги, Мардохей увидел в глазах своего недавнего друга почтение и страх, самый настоящий страх.
- Слушай, Мародохей, я тоже хочу сделать иудеем, - прошептал Джафар. И принять иудейскую веру, раз твой невидимый бог и впрямь так помогает людям. Я, Мардохей, много хочу у него попросить. Ты скажешь мне, как это сделать? Но только не сейчас, а после того, как пройдет тринадцатый день месяца адар, ты ведь возьмешь меня в свою веру?
- Возьму, - сказал Мардохей. - У нас ещё будет время, ещё...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ЗЕМЛЯ ЯХВЕ
...настанет наш день.
И стал этот день Днем гнева,
Днем скорби и тесноты,
Днем ужаса и опустошения,
Днем тьмы и мрака для многих, многих тысяч людей на земле, в ста двадцати областях Персидского царства от Индии и Эфиопии.
Но и этот День прошел, уступив место следующему.
Аман побледнел и метнулся к царю:
- Нет, владыка, нет, меня оговорили какие-то злые языки, - проговорил он в сильном страхе. - И если тебе Каркас, начальник стражи сказал, что это я изнасиловал царицу Астинь, то он нарочно на меня наговаривал, совсем не так все было...
- Рука! - вдруг выкрикнул царь. - Руку мне, грабитель!
Аман в страхе вытянул перед собой руку, растопырив пальцы, унизанные перстнями, и сразу стало видно, как сильно эта рука у него теперь дрожала. Царский везирь, как никто другой, знал про распространенный восточный обычай, первым делом отрубать у преступников, и особенно - у воров, нечистые руки.
- Но я всегда думал лишь про приумножение твоего богатства, владыка, запричитал Аман торопливо. - Разве не я обещал десять тысяч талантов серебра для царской казны за никчемных иудеев? И я бы вскоре сделал это, я знаю, как без труда пополнить нашу казну, я старался, потому что для полной победы над египтянами, нам нужно немало золота и серебра...
- Руку! - повторил Артаксеркс. - Снимай скорее перстень с моей печатью, которой ты скреплял указы. Или тебе помочь, отсечь его вместе с пальцем?
Аман торопливо стал сдирать с пальца перстень, пока царь не выполнил своей угрозы, лихорадочно обдумывая новые, убедительные слова, которыми можно было бы вымолить прощение и отвести в сторону внезапный, царский гнев. Дальше он бы уже придумал, как вывернуться...Руки Амана вспотели от напряжения, пальцы скользили, но, наконец-то, он все же снял перстень и протянул царю.
Артаксеркс сразу же нанизал его на средней палец своей руки и, прищурившись, несколько мгновений смотрел на него, как будто бы хотел разглядеть в рисунке на печати какие-то тайные знаки. А может быть, прочитать судьбу своего везиря.
- Слишком коротка твоя рука, - усмехнулся Артаксеркс, и у Амана сразу же отлегло от сердца. - Да, коротка твоя дорожка, Аман Вугеянин, а ведь могло быть по-другому...
- Но... но...мой... - попытался что-то выговорить Амана, но не успел.
- Увести его в темницу! - приказал царь слугам, указывая на Амана царским жезлом. - Его больше нет для меня.
Тут же к Аману подбежали слуги, накрыли лицо везиря покрывалом, и вывели из зала, как провинившегося раба. За Эсфирь тоже пришли служанки, потому что царица была так взволнована всем пережитым, что зубы её стучали о края кубка, и она все равно сейчас не могла продолжать пиршество.
Оставшись в одиночестве, царь в изнеможении присел на скамью: на сердце его скопилась такая горечь, что хотелось взвыть в полный голос, как во всех этих греческих пьеса, воскликнуть: "Увы, мне! Увы, мне! Горе мне, горе!"
"Если бы здесь был Фемистокл, он бы увидел, что у нас представления бывают ничуть не хуже, - неожиданно вспомнил Артаксеркс про грека. - Вот только не было никого, кто смог бы все это записать".
В зале и правда никого больше не было, кроме безмолвного Харбоны, и царь показал жестом, чтобы тот налил ему вина.
- Что, все молчишь, старая сова? - устало сказал Артаксеркс. - Хорошо же тебе все время молчать. Ты уже такой старый, что тебе можно даже и мышей не ловить. Может, я тоже хотел бы лучше быть теперь таким старым, до не могу. Но а мне что теперь делать? Что мне делать с Аманом?
Артаксеркс обхватил голову руками и говорил сейчас сам с собой. Но вдруг Харбона, от которого он уже невесть сколько времени не слышал ни слова, сказал отчетливо и громко:
- На площади уже готово древо, которое Аман приготовил для Мардохея. Получается, что везирь, не иначе, как для себя самого, его приготовил, он хорошо постарался, мой господин.
- Для какого Мардохея? Для того самого стража, который спас меня от заговорщиков? - удивился Артаксеркс.
- Да, для этого самого Мардохея, что сделал много доброго для царя и... особенно для царицы Эсфирь.
Но царь пропустил последние слова мимо ушей, а только вздохнул:
- Вот как, значит, и здесь везирь пошел поперек меня, и здесь тоже успел...
- Прикажи, владыка, чтобы Амана повесили на этом самом древе высотой в пятьдесят локтей, что он приготовил для Мардохея, чтобы все узнали о том, что ты разоблачил этого негодного человека, и тогда гнев твой быстро утихнет.
- А у тебя, Харбона, оказывается, ещё не отсох язык и ты умеешь говоить красивые слова, а не только сопеть носом и чихать за моим пологом. - задумчиво покачал головой царь. - Пожалуй, я так и сделаю, как ты сказал. Сегодня же! Сейчас же! В сию минуту! И ещё вот что: передай этому Мардохею приказ на утро...
4.
...срочно явиться перед лицо царя.
На следующее утро Мардохей Иудеянин явился перед лицо царя, и был сильно удивлен великолепием и убранством дворца и неожиданной милостью царя.
- Значит, ты и есть Мардохей Иудеянин, страж моего сада? - спросил царь, когда Мардохей по широкой лестнице вошел в комнату, где его ожидал царь. По правую руку от Артаксеркса сидела царица Эсфирь, котрую он даже не узнал в первый момент великолепном убранстве, с царским венцом на гордом челе.
- Да, мой повелитель, - сказал Мардохей, не вставая с колен. Он никогда прежде не видел царя и царицу вместе, и теперь слегка смутился при виде этой величественной пары.
- Я слышал, ты, Мардохей, спас меня от руки заговорщиков, и недавно был возвеличен за это на площади, получил плащ с моего плеча. Доволен ли ты моими подарками? - продолжал царь, показав жезлом, что можно пониматься и садиться на скамью напротив его тронного места.
- Доволен, - сказал Мардохей. - И особенно тем, что подарки эти я получил из рук Амана Вугеянина, главного врага иудеев, который вчера был повешен по твоему приказу на площади. Я думаю, он был опозорен в своих глазах таким поручением..
Собираясь во дворец, Мардохей помолился, и решил, что будет разговаривать с владыкой почтительно, но в тоже время прямо и откровенно, как он привык разговаривать с любым человеком на земле. Конечно, Артаксеркс был царь, но царь плотский, который, на самом деле, был также мал в глазах Небесного царя, как и всякий из иноверцев.
При упоминании об Амане, лицо царя сразу же переменилось - по нему, словно молния, пробежала мучительная судорога, веко дернулось, ноздри затрепетали от гнева.
- Тда, теперь Аман висит на городской площади, - сказал Артаксеркс. Я благодарен царице и тебе, иудей, что вы помогли мне распознать, какую змею я держал возле себя, и хочу наградить тебя за это. Царице Эсфирь я уже отдал дом Амана, а тебя, Мардохей, назначаю над этим домом смотрителем пусть все знают, как я бываю щедр со всеми, кто показывает свою верность трону. Или тебе, иудей, не нравится мой подарок?
- Я благодарен тебе, повелитель.
- Но на твоем лице нет радости.
Мардохей взглянул на царицу Эсфирь. Он и сам догадался, а потом узнал также через слугу её, Гафаха, что Эсфирь все же осмелилась говорить с царем, открыть ему глаза на злодейство Амана, и добиться, чтобы главный враг иудеев был повешен на городской площади тем же вечером, не дожидаясь нового утра.
И ещё Мардохей вдруг заметил, что лицо царицы как будто бы переменилось с того дня, когда он упрашивал её о заступничестве. Теперь это лицо, знакомое до каждой маленькой черточки, почему-то казалось чересчур резким и чужим.
- Я говорила тебе, мой господин, кто такой для меня Мардохей, неожиданно властно сказала Эсфирь. - Он не просто стражник у ворот, а тот, кто был моим воспитателем, и для кого я была вместо дочери. Я обо всем рассказала тебе этой ночью, и ты говорил, что тоже хотел бы иметь возле себя такого же верного человека.
- Я помню, помню... - слегка смутился царь.
- Ты ищешь радости на наших лицах? Но разве можем мы от всей души радоваться твоим подаркам, зная о великом бедствии, которое по злодейскому замыслу Амана Вугеянина должно постигнуть весь наш народ? Мы - иудеи, царь, и как можем мы веселиться, зная, что многих наших родных ждет верная погибель? Ведь все мы, наш народ - как одна общая плоть.
- Вас самих не коснется мой меч, даю вам царское слово! - сказал Артаксеркс. - Вот, я уже и дом Амана отдал Эсфири, а его самого уже повесили на дереве за то, что он налагал руку свою на иудеев. Но письма, написанного от имени царя и скрепленного перстнем царским, нельзя изменить. Будет то, что написано в письме, и никак иначе.
Усышав такие слова, Эсфирь больше не смогла совладать с собой, - она упала в ноги царя, стала горько плакать и упрашивать его найти любой способ отвратить замысел Амана Вугеянина, срочно что-нибудь придумать.
Но Артаксеркс только задумчиво качал головой и разглядывал перстень на среднем пальце - тот самый, которым скреплялись царские указы и письма. Все чувства, желания, слезы, мольбы были бессильны против этой маленькой, искусно вырезанной печати - знака царственой власти Ахменидов. На ней держалась все держава - стоит в законе сделать в хоть маленькую щель, послабление, и царство сразу же начнет рушиться...
- Всякий указ, написанный от лица царя, должен быть выполнен, даже если придется потерять половину из своего народа, - повторил Артаксеркс.
А про себя подумал: "Зато другая половина будет мне служить ещё лучше, с большим трепетом, ибо я - царь".
Эсфирь по-прежнему рыдала, и теперь Артаксерк смотрел на неё с нарастающим раздражением, словно бы молчаливо спрашивая: чего тебе ещё нужно от меня? Он и так дал царское слово, что сохранит жизнь её воспитателю, этому Мардохею, и всей его семье, он уже подарил ей лучший в Сузах дом после царского, и позволил иудею быть в нем главным распорядителем. Но царский закон - это как неотвратимая судьба, которой никто не может отменить.
Артаксеркс собрался уже указать слугам, чтобы они отвели Эсфирь в свои покои - в концеконцов, он сказал ей и её воспитателю все, что хотел, но тут Мардохей обратился к царю с почтительным поклоном:
- Нельзя отменить царского указа, - сказал иудей. - Но ведь царь может издавать сколько угодно указов? Поэтому можно издать другой указ, по которому иудеи получат право на защиту, и тогда уже не каждый осмелится поднять на них свой меч. Письмо, которое составил Аман, позволяет в тринадцатый день адара вырезать иудеев во всех областях, как безропотных овец. Но если уж и быть войне, то это должна быть война равных, и мы должны получить хотя бы возможность защищаться. Никто из иудеев не станет простирать на грабеж руки свои. Это амановы прислужники мечтают поживиться нашим добром, и считают дня до наступления тринадцатого дня адара, потому что Аман дозволил воинам брать себе часть имущества убитых, после того, как лучшую часть они отделят в его казну.
- О, да - ему всегда было мало, - недобро усмехнулся царь. - Зато теперь, когда он, подобно чучелу, висит на палке, ему больше ничего не нужно. Ты прав, иудей - в моей власти выпустить второй указ, и ещё сколько угодно новых писем от своего имени, где я смогу изложу все, что считаю нужным. И для этого мне вовсе не обязательно отменять прежнего указа. Аман думал обмануть меня, но ничего не получится. Теперь я вижу, иудей, что твоя премудрость и впрямь так велика, как рассказывала мне царица. Может, ты сможешь сам составить и слова для нового указа? Мой главный писец, Зефар, внезапно слег от неведомой сердечной болезни, а мне не хотелось бы доверять такого важного дела случайным людям.
- Да, этот указ должны составить те, для кого зависит от него жизнь или смерть. Вместе с царицей Эсфирь мы напишем все, что нужно, чтобы восстановить справедливость.
- С царицей? - поднял брови Артаксеркс. - Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь.
И с этими словами царь снял в руки перстень, который отнял от Амана и передал его в руки Мардохею, сказав:
- Пишите то, что Dы считаете справедливым от имени царя и скрепите царским перстнем, я доверяю своей царице, а, значит, и тебе тоже, иудей. А за твою верность трону я хочу также пожаловать тебе царское одеяние яхонтового и белого цвета, золотой венец, означающий, что отныне я считаю тебя своим советником, а также виссоновую мантию с пурпурной подкладкой, которая будет весьма под стать твоей фигуре и благородному облику. Отныне не следует тебе стоять на воротах. Ты будешь по моему приказу являться во дворец, когда я захочу выслушивать твои советы, а все остальное время можешь сводобно жить в доме Амана, который я отдал царице Эсфирь и пользоваться всеми его богатствами.
Когда царь Артаксеркс покинул зал, Мардохей долго ещё не мог сойти со своего места - он был не готов к такой быстрой и благоприятной перемене событий.
- Как же все хорошо получилось, - с облегчением вздохнула Эсфирь, вытирая слезы с лица. - Мы спасены и хотя бы кто-то сумеет теперь защититься, ещё есть время, чтобы подготовиться. Теперь нужно так написать, чтобы как можно меньше иноверцев пожелали поднять на нас свой меч и поняли, откуда пришло столько неправды. И все это - благодаря тебе, Мардохей. Я вчера просила царя, а ты сумел убедить его сегодня, и такими словами, что он отдал тебе свой перстень. Чего же ты теперь молчишь?
- Вовсе не от меня, а от Бога было все это. А молчу потому, что вдруг сейчас вспомнил свой давний сон, и дивно мне стало. Не осталось в нем ничего неисполнившегося. Малый источник сделался рекою, и был свет, и солнце, и множество чистой воды...
- Не могу понять, о чем ты сейчас, Мардохей?
Но Мардохей качал головой и говорил словно бы сам себе:
- Все, все было мне предсказано заранее. Два змея - это я и Аман, вон как долго мы шипели друг на друга и противоборствовали, а народы - те, кто собрался под крылом Амана истребить иудеев, а народ, который вокруг меня сбился - это израильтяне, воззвавшие к Богу и спасенные. А ты, Эсфирь - и река, и дерево, и ветер в ветвях...
- Вот и я хочу тебе сказать, Мардохей: переменчив наш господин, как ветер, - неперпеливо перебила его Эсфирь. - И к вечеру от уже заберет у нас печать царскую, а то и вовсе забудет о нашем деле. Не время сейчас рассказывать сказки - нужно успеть составить письмо, вот о чем нужно нам теперь думать.
Мардохей поглядел на Эсфирь: никогда прежде она не казалась ему столь похожей на своего царственного супруга, как теперь, но послушно замолчал и взял в руки перегамент.
Он никогда прежде не составлял подобных писем и не мог быть уверен, что сможет в точности изложить то, что он знал, и чувствовал, но решил, что вместе у них что-нибудь получится...
Вот список с указа, составленного в этот день Мардохеем Иудеяниным и царицей Эсфирь во дворце царя Артаксеркса:
"Великий царь Артаксеркс начальствующим от Индии до Эфиопии над ста двадцатью семью областями и властителям, доброжелательствующим нам, радоваться. Многие, по чрезвычайной доброте благодетелей щедро награждаемые почестями, чрезмерно возгордились и не только подданным нашим ищут причинить зло, но, не умея насытить гордость, покушаются строить козни самим благодетелям своим, не только теряют чувство человеческой признательности, но, кичась надменностью безумных, преступно думают избежать суда и всевидящего Бога. Но часто и многие, будучи облечены властью, чтобы устроять дела доверившим им друзей, своим убеждениям делают их виновниками пролития невинной крови, и подвергают неисправимым действиям, хитросплетением коварной лж, и обманывая непорочное благомыслие державных. Это можно видеть не столько из древних историй, как мы сказали, сколько из дел, преступно совершаемых пред вами злобою недостойно властвующих. Посему нужно озаботиться на последующее время, чтобы нам устроить царство безмятежным для всех людей в мире, не допуская изменений, но представляющиеся дела обсуждая с надлежащей предусмотрительностью".
- О, Мардохей! - огорченно воскликнула Эсфирь, перечитав текст указа. - Ты так много написал и красиво, но ничего не сказал о нашем деле. Кто научил тебя так путанно выражаться притчами и загадками?
- Твой отец, Абихаил, - пробормотал Мардохей несколько сконфуженно. Я привык с ним мысленно беседовать, и сейчас я писал так, словно хотел и ему тоже объяснить про коварные хитросплетения лжи.
- Нет, Мардохей, про это дело нужно писать не высоким слогом, а так, чтобы любой, даже не слишком хорошо понимающий грамоту вояка понял, что к чему, и опустил свой меч. Ты пишешь про Амана так, как будто его уже не существует, но для тех, кто живет в отдаленных областях - он жив, и по прежнему, руководит всеми, кто мечтает о дне узаконенного грабежа. Нет, Мардохей, все эти люди не поймут твоей притчи - с ними нужно говорить прямо и не объяснять, а говорить, что они должны делать, чтобы угодить владыке. Царские подданые привыкли только к таким письмам.
Взяв свиток, Эсфирь сама дописала текст указа от имени царя, и ей было проще, потому что она гораздо лучше знала Артаксеркса и его слог. Она писала также и от своего имени - от имени царицы
"Так Аман Амадафов, поистине чуждый персидской крови и весьма далекий от нашей благости, удостоился благосклонности, которую мы имеем ко всякому народу, настолько, что был провозглашен нашим отцом, и почитаем всеми, преставляя второе лицо при царском престоле; но, не умерив гордости, замышлял лишить нас власти и души, а нашего спасителя и всегдашнего благодетеля Мардохея и непорочную общницу царства Эсфирь, со всем народом её, домогался разнообразными коварными мерами погубить. Таким образом он думал сделать нас безлюдными, а державу Персидскую передать Македонянам. Мы же находим Иудеев, осужденных этим злодеем на истребление, не зловредными, а живущими по справедливейшим законам, сынами Вышнего, величайшего живаго Бога, даровавшего нам и предкам нашим царство в самом лучшем состоянии. Посему вы хорошо сделаете, не приводя в исполнеии грамот, посланных Аманом Амадафовым; ибо он, совершивший это, при воротах Сузских повешен, по воле владычествующего всем Бога, воздавшего ему достойный суд. Список же с этого указа, выставив на всяком месте открыто, оставьте иудеев пользоваться своими законами, и содействуйте им, чтобы восставшим на них во время скорби они могли отомстить в тринадцатый день двенадцатого месяца Адара, в самый тот день".
- Так всем будет понятно, что делать. Пусть все знают, что Аман, замышляющий зло, уже повешен на площади, и пусть тоже боятся, - проговорила Эсфирь, прочитав перед Мардохеем свое продолжение послания.
От возбуждения щеки её разгорелись, даже волосы слегка выбились из-под накидки из прозрачного голубого шелка и змеились по щекам.
Неожиданно она встряхнула своими черными волосами и засмеялась.
- Да-да, они должны бояться, - сказала Эсфирь. - Иначе ничего не получится. Вот что я напишу в конце указа: "Всякий город или область вообще, которая не исполнит сего, нещадно опустошится мечом и огнем и сделается не только необитаемою для людей, но и для зверей и птиц навсегда отвратительною". Список с этого указа следует отдать в каждую область, как закон, объявленный для всех народов, чтобы иудеи повсюду были готовы к тому дню мстить своим врагам. Но почему ты все время молчишь, Мардохей? Почему на твоем лице нет радости?
Сейчас она повторила те же самые слова, которые совсем недавно говорил в этом же зале царь, но даже не заметила этого. Эсфирь даже брови подняла также выско и удивленно, дожидаясь ответа в виде россыпей благодарственных слов.
- Я просто внимательно слушаю, что ты написала, - спокойно ответил Мардохей. - Ты забыла, что когда я слушаю и пытаюсь что-то понять, то обычно всегда молчу.
- Нет, я хорошо помню это, Мардохей, - сразу же несколько смягчилась Эсфирь. - Но... но что скажешь? Кажется, теперь у нас с тобой вместе хорошо получилось?
- Да, теперь всем будет понятно, - согласился Мардохей. - Вот только зачем ты про меня та написала и назвала меня царским спасателем и всегдашним благодетелем? Я же только одни раз спас царя, да и то, когда случайно подслушал разговор - ты же и сама знаешь.
- Ничего, пусть все знают, что теперь ты, Мардохей, будешь вторым человеком в царстве после Артаксеркса, а среди иудеев тебе и вовсе не будет равных, теперь все в Сузах будут называть тебя великим, а ты всегда этого заслуживал. Я хотела просить перед царем за тебя, потому что хватит уж тебе неприметно стоять возле ворот. Мой господин и сам решил тебя возвеличить, и уже объявил своим советником. Но, зная тебя, Мардохей и твою разумную мудрость, я нисколько не сомневаюсь, что с каждым разом твое могущество и влияние будут ещё больше возрастать, и ты сделаешься в державе все равно, что второй царь.
- Но... но... - хотел что-то сказать Мардохей, но он не успел ничего ответить Эсфирь.
Потому что в этот момент распахнулась дверь, и слуги внесли для него роскошные царские одеяния яхонтового и белого цвета, мантию, подбитую шкурой леопарда, окрашенной в пурпурный цвет, венец, украшенный драгоценными камнями, какие носят на головах лишь ближайшие царские советники, украшения на шею и перстни на пальцы, пожалованные царем.
Мардохей стоял, неловно растопырив руки, пока слуги облачали его в дорогие одежды, восторженно перешептываясь между собой, потому что мужественная красота стражника ещё больше засияла, словно камень, обрамленный в дорогую оправу.
- Ты и впрямь похож на царя, - прошептала Эсфирь. - Но только ты будешь царем среди иудеев, нашим царем. Я знала, что когда-нибудь это случиться.
Мардохей поклонился царице и поспешно вышел из зала, чтобы отдать список с указа переписчикам, а затем - гонцам, которые должны были уже к ночи верхом на быстрых царских конях повезти письма во все концы царства. Он шел по залам царского дома, и все слуги перед ним кланялись, а некоторые и вовсе не узнавали теперь бывшего стражника. Мардохей представил, какой шум поднимется сразу же возле главных ворот, когда он появится в сопровождении отрока, подоборстрастно держащего край мантии, пожалованной с царского плеча!
- Я хочу выйти через дальнюю дверь, - сказал Мардохей одному из слуг. - Там ближе дорога к дому писцов.
Царский дом был таким огромным и незнакомым, что Мардохей ненашел бы тепеть даже ту дверь, через которую сюда входил, и не представлял, в какой части дворца он сейчас находится. Зато слуга с понимающим видом тут же закивал головой, и повернул в обратную сторону, снова проводя Мардохея мимо картин из камня, греческих скульптур, немыслимых размеров ковров и светильников. Наконец, перед Мардохеем раскрылась какая-то неприметная дверь и...в первое мгновение он зажмурился от яркого солнца, которое после полумрака царского дома слепило глаза. Теперь он понял, почему все евнухи и прислужники, выходящие на лестницу, обычно замирали на пороге, и некоторое время стояли, глядя перед собой, словно нарочно выставляли себя на всеобщее обозрение, а потом уже шли куда-то по своим делам.
Привыкнув к свету, Мардохей увидел, что он стоит сейчас на знакомой ему лестнице из черного камня, на самой верхней её ступеньке. Он впервые видел с этой точки обзора такой знакомый до каждой веточки участок сада, неприметные среди деревьев садовые ворота, свой дуб, кусты, место, на котором он простоял несколько лет. Отсюда, с верхней ступеньки, все это почему-то казалось маленьким и словно бы не вполне настоящим.
Мардохей пригляделся - на его месте ещё не стоял новый стражник, наверное, Каркас не успел ещё найти нового или до него не дошло известие о возвышении своего подопечного.
"Я всех хорошо знаю во дворце, и смогу навести здесь порядок, подумал Мардохей. - Ведь я изнутри знаю, кто и чего здесь стоит, и могу давать царю правильные советы, кого здесь следует наградить, а кого наказать по всей справедливости".
"Но - зачем мне это? - пронзила Мардохея другая мысль. - Разве мне это нужно?"
Мардохей ещё раз с тоской посмотрел на пустующее место под деревом, с солнечными пятнами на траве - даже не глядя на небо, по одним этим неровно раскинувшимся вокруг него пятнам, он умел без труда определять время, а вон в том большом дупле всегда держал воду, чтобы она слишком быстро не нагревалась. Теперь, накануне войны, он, увы, не мог больше позволить себе прежней свободы - нужно все время быть во дворце, воле Эсфирь, следить за переменами настроений царя, готовиться...
- Мардохей, ты ли это? - вскричал Джафар, когда Мардохей в сопровождении слуг приблизился к воротам - он должен был выглядеть внушительно, чтобы писцы поняли важность и срочность предстоящего дела, и быстро переписала указ на все языки народов, проживающих в ста двадцати семи областях царства Артаксеркса Великого.
- Я, Джафар, но отныне я - не стражник. Царь назнчил меня сегодня своим главным советником.
Джафар упал перед Мардохеем на колени и принялся что-то говорить быстро и неразборчиво, а когда снова поднялся на ноги, Мардохей увидел в глазах своего недавнего друга почтение и страх, самый настоящий страх.
- Слушай, Мародохей, я тоже хочу сделать иудеем, - прошептал Джафар. И принять иудейскую веру, раз твой невидимый бог и впрямь так помогает людям. Я, Мардохей, много хочу у него попросить. Ты скажешь мне, как это сделать? Но только не сейчас, а после того, как пройдет тринадцатый день месяца адар, ты ведь возьмешь меня в свою веру?
- Возьму, - сказал Мардохей. - У нас ещё будет время, ещё...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ЗЕМЛЯ ЯХВЕ
...настанет наш день.
И стал этот день Днем гнева,
Днем скорби и тесноты,
Днем ужаса и опустошения,
Днем тьмы и мрака для многих, многих тысяч людей на земле, в ста двадцати областях Персидского царства от Индии и Эфиопии.
Но и этот День прошел, уступив место следующему.