Страница:
- Но почему ты только сейчас называешь его великим? Ты должен был сказать про это ещё в самом начале. Я хочу, чтобы ты все рассказывал по-порядку, дядя Абихаил, точно так же, как вчера, и чтобы ты не торопился так сильно!
- Конечно, великий переход, а как же! Ведь этот поход возглавлял потомок Давида - Зоровавель, а с ним шел верховный священник Иошуя и главы поколений Иудиных и Вениминовых. Они везли с собой указ, по которому Кир, персидский царь, предписывал восстановить храм на Сионской горе, и в отдельных повозках вместе с нимим ехала храмовая утварь, всевозможные золотые светильники, жертвенные чаши, которые грабитель Навуходоносор когда-то вывез из Иерусалима в Вавилон и раздал в храмы чужих богов. Но Кир, первый и лучший среди персидских царей, распорядился выдать назад все наши храмовые ценности, и даже пожертвовал свое золото для постройки на прежнем месте нового храма...
- Но ведь ты говорил, что Кир никогда не верил в нашего бога! Эй, Абихаил, ты снова закрыл глаза и начинаешь засыпать... Ты забыл рассказать про Кира.
- Что? Ах, да, он не верил, нет, не верил, конечно. Но Кир был самым умным из царей, и на всякий случай старался не гневить богов, и, в том числе, нашего, который охраняет Иерусалим. Ведь Кир поклонялся также и Мардуку, главному богу Вавилонскому...
И дядя Абихаил, изо всех сил борясь с одолевающим его сном, закатил глаза, ударил по струнам маленькой кифары, и пропел высоким, надрывным голосом, которого Мардохей почему-то всегда пугался:
"Ой-ой-ой! Они все кланяются раскрашенным деревяшкам,
У палкок просят ответа, воскуряют ладан перед истуканами,
Ой-ой-ой, кто же ввел несчастных в такое заблуждение?.."
Песня закончилась, но Абихаил по-прежнему не открывал глаза, и Мардохей испугался, что сейчас дядя совсем заснет, и снова не доскажет до конца его любимую историю про бесконечную дорогу и великий переход из Вавилона в Иерусалим, который был вовсе не сказкой, а потому - ещё лучше всякой сказки.
Ведь получается, что эта история была и про него, про Мардохея, сына Иаира из колена Вениаминова. Это он, он, Мардохей, тоже шел во главе огромного многотысячного каравана вместе с Зоровавелем и первосвященником, и точно также волновался, чтобы лошади, ослы, мулы и лошаки были вовремя отведены к водопою, женщины и дети накормлены, и чтобы костры ночью были разведены по всем правилам, и чтобы соли в котлах, где варилась простая похлебка из зерна, было положено в меру, а зябкие старики укрыты перед сном теплыми накидками.
Мардохей мог по несколько раз в день, снова и снова представлять в мельчайших подробностях это удивительное путешествие. С отчетливостью, на которую способны лишь маленькие дети и прозорливцы, в такие моменты он ясно видел перед собой густые столбы пыли из-под лошадиных копыт, чувствовал на зубах скрип песка и невыносимую жажду в пересохшем горле, а также слышал множество голосов, так что ему все время поневоле приходилось возвышать собственный голос, чтобы быть услышанным своим спутником, дядей Абихаилом, из-за ржания лошадей, блеяния овец, лая собак...
- Но ведь я ехал на коне? Скажи, я ведь был на коне, да? - спросил Мардохей.
Хотя он и так уже прекрасно знал ответ на свой вопрос, потому что как раз видел сейчас перед глазам круглую колючку, вцепившуюся в конскую гриву.
- Да, все старики, женщины и дети ехали верхом или на повозках, сонно пробормотал Абихаил. - Но только дети и старики, а мужчины шли пешком рядом с ними, даже потомок царя Давида...
- Значит, я тоже шел пешком! - возмущенно воскликнул Мардохей, так что дядя Абихаил на какое-то время даже очнулся и беспомощно заморгал глазами. - Потому что это я сейчас маленький, а тогда был взрослым мужчиной, разве ты забыл?
- Ох, да, да, это так, - послушно закивал головой Абихаил. - Просто я, похоже, немного задремал...
Он уже много раз рассказывал Мардохею историю про возвращение иудеев из вавилонского плена. Много тысяч людей составили тогда первый большой караван переселенцев, но некоторые имена из тех, кто на свой страх и риск пошел в земли отцов с Зоровавелем, передавались из уст в уста особенно часто: Иисус, Неемея, Сараим, Реелай, Билшан, Мисфар, Бигвай, Рехум, Ваан... И среди них - Мардохей. Должно быть, это был тот известный среди вавилонских иудеев книжник Мардохей, от которого и пошло не вполне иудейское, но быстро ставшее распространенным среди иудеев имя, доставшееся теперь в Сузах и одному из сыновей Иаира.
Но все же Абихаил всякий раз забывал, что его племянник слушал эту историю с таким чувством, как будто бы тот Мардохей - это он сам, и теперь уже трудно было разобраться, что особенно сильно подействовало на ребенка то ли сходство в имени, то ли врожденная тяга к дальним странствиям и приключениям.
- Разумеется, ты шел пешком, - улыбнулся Абихаил. - И впереди всего каравана. А теперь пойдем спать, а то я уже совсем засыпаю и сейчас упаду носом в подсвечник...
- Погоди! Погоди ещё немного! - чуть не заплакал от разочарования Мардохей. - Ты же только начал и не дошел даже до середины! И не рассказал самое смешное, как все другие народы сильно пугались и хватались за мечи, завидев издалека такую огромную толпу незнакомых людей...
-...А потом видели, что ни у кого в руках нет оружия, а только гусли, бубны и тимтамы, и многие люди из каравана пляшут, ликуют и поют радостные песни... Все, а теперь мы будем спать, больше я тебе не скажу ни слова.
- Но ведь завтра ты мне снова расскажешь про дорогу? Скажи, дядя Абихаил, хоть когда-нибудь ты мне расскажешь эту историю до самого-самого конца?
- А? Да, да, да, расскажу. Ой-ой, как же мне сегодня в огороде ухо, и сейчас словно кто-то тычет в него раскаленной палкой.
Пока Абихаил возился с больным ухом, закапывая в него льняное масло, Мардохей уже заснул.
"Только дети умеют засыпать так быстро, успокоенные и согретые дыхание Божим, - подумал Абихаил. - Дети и святые".
Он и сегодня нарочно не стал рассказывать, чем закончился великий переход, чтобы в воображении Мардохея этот путь все ещё продолжался, и он видел впереди - дорогу, одну только бесконечную, пыльную дорогу...
Абихаил знал, что вместо сказочной страны, где "течет молоко и мед", преселенцы, многие из которых представляли Иерусалим лишь по рассказам стариков и прекрасным псалмам, увидели сплошные руины. Здесь давно не было никакого города, а лишь возвышался пустой холм, по грудам камней на котором можно было приблизительно догадаться, на каком месте прежде стоял храм, а где возвышался царский дворец.
Вокруг холма не было ни стен, ни ворот, ни хоть какого-нибудь укрытия от врагов, а с его вершины на всем обозримом пространстве не замечалось плодородных пашней, виноградников или садов. Десятки лет никто не возделывал эти земли, десятки лет здесь никто ничего не строил, а те из иудеев, кому в свое время чудом удалось избежать плена, жили в постройках, больше напоминающих шалаши, и в лучшем случае разводили овец и коз.
В самом Иерусалиме со времен войны не осталось ни одного целого дома: нужно было все начинать заново, с первого обожженного кирпича, так как на земле предков ничего не осталось, кроме самой земли. И тогда переселенцы перстали петь песни и ликовать, поняв, что Господь приготовил им не награду, а новые испытания, неизмеримо большие, чем выдались во время многодневного похода.
И сказал Бог устами первосвященника: пока есть земля - подножие Его, то будут на этой земле пребывать избранники Ягве, которых Он нарочно снова собрал в одно место от востока, от севера и от моря, чтобы в очередной раз проверить крепость человеческого духа...
Абихаил почувствовал, что глаза его увлажнились.
Мардохей уже давно спал, и, скорее всего, снова видел во сне дорогу. А он, Абихаил, из-за своей слабости и многочисленных телесных хворей, так и не добрался до горы Сионской, послушался чересчур разумных братьев. Конечно, они правы, что в любом месте можно молиться Господу, и Он отовсюду слышит призывы от чистого сердца. К тому же, многие в Иерусалиме живы лишь той милостью, которая приходит из дальних городов от рассеянных по всей земле иудеев, в том числе кое-что и из домов Аминадава, Иаира и Абихаила. Зная такое положение, нет никакого смысла отправляться в путь. Все так, все так... Но что-то все равно не так.
Абихаил вздохнул и погасил свечу.
"Ночь спустилась на землю, и для всех детей Авраамовым наступило время для мирного сна", - с умилением подумал Абихаил, глядя на спящего Мардохея, которого он почему-то любил больше всех остальных детей Иаира.
Абихаил ещё хотел бы поразмыслить бы о чем-нибудь приятном, но ему мешало больное ухо. В последнее время он сильно мучился от постоянных нарывов в ушах, и все хуже различал далекие, загадочные голоса и призывы, как бывало в годы его юности.
"Мы - рабы, но и в рабстве не оставит нас Бог наш", - последнее, что пришло на ум Абихаилу, когда он поудобнее улегся на больное ухо и почти что заснул. - Потому что все равно каждый из нас для него..."
3.
...лучше десяти сыновей.
"Я один тебе лучше десяти сыновей", - так обычно говорил Абихаил своей бесплодной жене Анне, желая её утешить.
Абихаил вообще от природы был человеком незлобливым, и многие любили его в селении, где он жил, потому что не всякий давал взаймы столько ниток и тканей, а самым бедным нередко даже вовсе прощал долги, поясняя, что именно так велел поступать его невидимый Бог.
По праздникам Абихаил обычно вместе с женой приезжал в город к братьям, а иногда они сами являлись в селение на берегу реки, и привозили в своих повозках новые ткани, нитки и шнурки для лавки, где хозяйничала, в основном, Анна - причем, делала это с охотой и даже с радостью.
Абихаил же все больше сидел в своей комнате на маленьких подушках, скрестив ноги, и вслух рассуждал о самых невообразимых вещах, пел под кифару песни и почему-то все чаще говорил со всеми присказками и загадками. Как-то он признался братьям, что гораздо реже, чем прежде, слышит в воздухе незнакомые голоса, и споры, и призывы и потому сам пытается больше давать знать о себе.
- Все его силы уходят на пустую болтовню, - сказал однажды старшему брату Иаир, кивая на лежанку, где Абихаил сидел в своей любимой позе, скрестив ноги, снова что-то увлеченно рассказывал маленькому Мардохею и бренчал по струнам.
- Да, это так - у него все пошло в слово, - осторожно поправил брата мудрый Аминадав. - Он весь сделался - одни говорящие уста, и тут мы бессильны что-либо изменить.
- Бедная Анна! - вздохнул Иаир. - Только я один могу понять, каково ей за всех управляться в лавке. Кто бы мог подумать - она научилась торговать с неплохим прибытком и даже не спрашивая у меня никаких советов. Иногда я наблюдаю за ней потихоньку... Странная у Анны улыбка - как будто бы она вот-вот заплачет...
- Что и говорить, Господь нарочно послал нашему Абихаилу в утешение такую жену. Он - как младенец, примостившийся на теплом животе у нашей Анны, - улыбнулся Аминадав. - Ты заметил, каким наш брат в последнее время сделался кудрявым и круглым?
- Да, лепечет он и впрямь что-то младенческое, хорошо ещ, что не пускает ртом пузыри. Но вот что странно: рядом с Анной даже я, муж, так сказать, в преклонных летах, у которого на голове не осталось ни одной волосинки, чувствую себя неразумным дитятей и боюсь лишний раз пошуметь на братца, сдерживаю в себе гнев...А ведь ты сам говоришь - во мне все чаще по всякому поводу вскипает семеева желчь и гнев даже на собственных жену и детей. Но рядом с Анной я становлюсь безмолвным, как травинка. Нет, все же она не похожа ни на одну из женщин, которых я когда-то встречал.
- Ты точно это заметил, Иаир, - согласился Аминадав. - Я на двенадцать лет дольше тебя живу на свете, но могу сказать про Анну тоже самое, она и для меня как будто бы мать. Большое горе, что у неё нет собственных детей...
-.. А я думаю, только потому, что Абихаил плохо относится к своему супружескому долгу, как и ко всем остальным своим обязанностям, а Анна ему это прощает, потакает и его болтовне, и глупому безделью, как и во всем остальном, - тут же подхватил Иаир.
- Но я вот что ещё скажу тебе, Иаир: если бы не Анна, наш Абихаил давно мог бы сгинуть в пустыне, и его кости были бы развеяны по ветру смерчами, она сумела отвлечь брата от множества безумных затей. Пусть хотя бы твои дети, Иаир, будут для неё утешением...
- Но ты же видишь - Мардохей и так не отходит от Абихаила, и слушает его заунывный вой под кифару с раскрытым ртом. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, - но я молчу, Аминадав, и, как ты можешь догадаться, терплю все это из-за Анны, которая ласкает и балует моего мальчишку, как собственного сына.
Иаир и впрямь считал, что Анна оставалась бездетной только потому, что Абихаилу было лень познавать её, лучшую из женщин, а гораздо интереснее беседовать вслух с собаками и овцами, каждое утро, сидя на подушках, пересказывать им свои сновидения, подражать губами птичьим голосам за окном. К примеру, Иаира к этому времени родились уже двое сыновей и пять дочерей, и у Аминадава в доме подрастали три дочери - и жены старших братьев от души считали бесплодие злейшим из человеческих несчастий.
Однажды Иаиру случилось увидеть, как его младший брат мылся в купальне, и он заметил, что на детродном органе Абихаила было написано имя Бога. Но когда Иаир как бы невзначай снова затеял разговор о продолжении рода, Абихаил словно бы и не понял ни намеков, ни даже прямодушных слов, а принялся горячо рассуждать об обрезании, называя этот обряд бракосочетанием человека с Богом, и самым лучшим из супружеских союзов - через освящение плоти, наиболее сокровенной её части.
Это была обычная манера Абихаила - говорить притчами, загадками, путать беседу и переводить разговор с одного на другое.
А про Анну тогда Абихаил вообще ни слова не сказал, как будто бы её и не существовало на свете.
Больше всех детей своих братьев Абихаил был почему-то привязан к Мардохею, хотя и поддразнивал его часто, то и дело на разные лады, переиначивая его имя: то говорил, что имя это - персидское, и означает "поклонника Меродаха", и то называл его вавилонским, в честь главного вавилонского божества Мардука, враждебного правденым иудеям, и нередко такими разговорами доводил ребенка до слез. Но потом в утешение начинал рассказывать про переселенцев, про дорогу и про того Мардохея, который шел впереди каравана.
- Да, я пристрастен к Мардохею более всех моих племянников, и вовсе не скрываю этого, - говорил Абихаил братьям, когда те говорили, что он слишком сильно морочит голову ребенку своими присказками. - Ну и что с того? Сам Господь не стесняется быть пристрастным и непоследовательным в своих милостях, и учит нас не только скромности и воздержанию, но и показывает, как далеко могут простираться его прихоти. Будем же и мы, братья, такими же свободными и пристрастными - разве не в этом наше счастье? И не смотрите на меня так строго, скоро я вам ещё и не то скажу. Совсем скоро вы узнаете от меня такие известия, что от изумления повскакиваете со своих мест и тоже будет вести себя с пристрастием...
- Ты снова говоришь загадками, Абихаил, - сказал Аминадав, поглаживая бороду - совсем уже редкую и седую, все более похожую на медленно пересыхающую реку. - Что ещё за новости ты для нас приготовил?
Но Абихаил только смеялся в ответ и прихлопывал в ладоши.
- Всему свое время, - говорил он. - Для начала нам всем нужно дожить, когда наступит...
4.
...время бурных ветров.
Наступил осенний месяц афаним, который называют также месяцем бурных ветров - это время приносит с собой обильные дожди, разливы рек и повсеместное бездорожье.
В девятый день афанима, когда все иудеи отмечают иом-кипур - день покаяния, Аминадав с самого утра проснулся с неприятным сердцебиением, пересохшей гортанью и сильным головокружением.
"Когда-нибудь все равно придется умирать, - спокойно подумал Аминадав. - И почему бы не сегодня, в праздник покаяния и отпущения грехов, когда все мои братья с женами и детьми, все веселые и нарядные, соберутся вместе в моем доме.? Можно ли придумать что-нибудь лучше для последнего дня жизни, когда и без того принято говорить друг другу покаянные слова и прощать друга?"
Аминадав омыл лицо, затем с чувством помолился и принялся поджидать у окна младшего своего брата, Абихаила вместе с Анной. Сегодня они непременно должны были приехать в Сузы, потому что, сколько Аминадав помнил себя, Абихаил ни разу не пропустил праздника отпущения, и часто называл его любимым своим праздником и самым лучшим днем в году, когда любой может при помощи очиститься словом от внутренней скверны.
Аминадав прождал до вечера, но Абихаил так и не появился - похоже, что его повозка где-то застряла на грязной дороге, или же он вообще не смог выехать из дома из-за разлившейся после дождя реки.
Старшие братья отметили со своими семьями праздник, а после вечерней трапезы и кубка вина Аминадав передумал умирать, не повидавшись младшим братом, который всегда был ему вместо сына и которому должен был сказать немало важных напутствий. Непривычно тихо и печально было почему-то в этот день за праздничным столом без Абихаила и Анны, хотя и детей, как всегда, собралось много, и немало выдалось для каждого и всевозможных хлопот, и задушевных признаний. Но перенести вечернюю трапезу было нельзя, потому что такое было дано для всех вечное постановление: в седьмой месяц, в девятый день месяца, всем вместе смирять души и с вечера до вечера не делать никаких дел, потому что в этот много трудится только Господь, делая людей чистыми от грехов, и даже старики вновь становятся невинными, как дети.
Но без говорливого Абихаила и тихой Анны все было как-то не то, не так...
А через пять дней начинался другой великий праздник - праздник кущей, который продожался целую неделю - и эти дня без Абихаила и вовсе никто не мог себе представить! Накануне "кущ" он всегда приезжал в Сузы на повозке, нагруженной большими пальмовыми ветвями, сухими колосьями и незнакомой душистой травой, и сразу же вместе с детьми принимался за строительство во дворе шалашей и очагов из камней. Семь дней, пока продолжалоась презднование кущ, всем желающим разрешалось жить в шалашах под открытым небом в память о том, как вывел когда-то Господь сынов Израилевых из Египта, из этой железной печи, и поселил в кущах.
По крайней мере, Абихаил всегда ночевал в шалаше вместе с детьми, и не было ничего веселее, когда он разводил во дворе костер, поджаривал для каждого на камнях пресные лепешки, пел песни, глядя на звездное небо. Даже если шли дожди, Абихаил никогда не изменял этому правилу и семь дней, подобно далеким предкам, жил в шалаше, снова и снова переживая счастья спасния и освобождения от рабской доли...
К счастью, пятнадцатого дня седьмого месяца, когда начинались кущи, дождевые тучи на небе рассеялись, и погода выдалась замечательная.
Но Абихаил и Анна не снова появились в Сузах, и от них не пришло никаких известий. Это было настолько странно, что старшие братья не знали, что и думать. Как всегда, Иаир по привычке сильно рассердился на Абихаила, который "не может оторваться от подушек, набитых утиными перьями", а Аминадав - опечалился и обеспокоился. Праздник кущей длился целую неделю, и все ожидали, что Абихаил вот-вот подъедет в город, тем более дороги успели подсохнуть и подъезды к реке, возле которого распологалось его село, перестали быть непроходимыми и в городе появились люди, которые это подтвердили.
В семнадцатый день афанима Аминадав не выдержал: проснувшись на рассвете, он почувствовал, что его сердце устало томиться в ожидании и так сильно, болезненно колотится в груди, что может долго не выдержать. Тогда Аминадав приказал запрячь повозку, взял с собой двух слуг, потому что сам уже с трудом удерживал вожжи, и спешно отправился за город. Он не стал ничего сообщать Иаиру, потому что побоялся, что тот начнет его отговаривать и даже вовсе не отпустит в путь, потому что ночью снова лил дождь, и наверняка мог размыть многие дороги.
"Я ещё вон, когда собрался умирать, - подумал Аминадав. - Но все мне что-то некогда, хотя голова с каждым днем кружится все сильнее. Медленно вытекает из меня душа, а по ночам сильно ноют мои кости, словно кто-то взялся грызть меня изнутри, не зная ни покоя, ни сна. Но разве могу я распрощаться с жизнью, пока не повидаю Абихаила? Ничего не поделать, значит, придется, мне теперь самому к нему ехать. Иаир ещё слишком молод, чтобы понять меня, и ему я уже сказал в день покаяния все, что лежеало у меня на душе, он хоть и поругает, но потом все равно простит меня..."
Но самое главное, что во время бессонной ночи, в сердце Аминадава прокралась одна страшная догадка, которой он ни с кем не мог поделиться, прежде чем не узнает, случилось ли это на самом деле или привидилось в болезненном сновидении.
Нынешней ночью Аминадаву вдруг пришло в голову, что Абихаил потому и не приехал в Сузы, что решился исполнить свое давнее намерение и, наконец-то накопив достаточно денег и имущества, отправился вместе с Анной в Иерусалим, на родину предков. То, что он выбрал для похода самый неудачный, дождливый месяц, было вполне в духе Абихила. И то, что Абихаил решил не прощаться со старшими братьями и лишь готовил всех к такому известию при помощи разнообразных присказок и загадок, тоже было на него весьма похоже. Увы, увы, все это было чересчур похоже на правду...
Ночью Аминадав припомнил, что в последнее время с каждым приездом в Сузы Абихаил казался братьям все более странным и непостижимым, а порой настолько непонятно выражал свои мысли, что доводил вспыльчивого Иаира до белого каления. Особенно два последних раза, когда он приезжал без Анны, занятой делами в лавке, которая обычно вс же смягчала своим присутствием встречи сильно несхожих по характеру братьев, как будто бы родившихся от разных матерей.
Например, Абихаил снова, как в прежние годы, несколько раз назвал себя Авраамом, а жену свою - Саррой, и опять с многозначительным видом сообщил, что вскоре братья узнают о нем нечто такое, чего никак не ожидают узнать, но он никак не может до поры, до времени раскрыть своей тайны.
"Сегодня кто-то во сне позвал меня и жену в дальнюю дорогу, такую дальнюю, что она уходила в звездное небо", - даже так, совсем уж прямыми словами выскахзался во время последнего приезда Абихаил, но его снова словно бы никто не услышал, а точнее только сейчас до Аминадава стал доходить смысл его речей.
Теперь Аминадаву было яснее ясного, что произошло то, что должно было случиться - неотвратимая разлука, и он не успел проситься с братом перед дальней дорогой. Перед собственной дальней дорогой, - потому что он собрался в края ещё более дальние, чем Иерусалим.
"Кто, кроме Него знает: откуда берется в нас дыхание? И откуда вдруг появляются кости в беременной утробе? И куда Он двинет наши тяжелые стопы дальше, так что они вдруг побегут?" - сказал во время прощания с братьями Абихаил с таким лукавым видом, словно вопросы эти содержали подсказку к его тайне.
"Куда дальше двинет Он наши тяжелые стопы?"
Чем больше размышлял Аминадав по дороге про загадки Абихаила, тем настойчивее приказывал слугам торопить коней, хотя и догадывался, что все равно навряд ли сумеет остановить ход неизбежных событий. Только безумец, тот, кто вовсе потерял рассудок, отважится отправляться в дальний путь осенью, накануне зимних ливней и бурь, без покаяния и благословения старших братьев, и, в конце-концов, без приличных запасов серебра для откупа от грабителей и разбойников! На всякий случай Аминадав взял с собой все накопления, которые были у него в доме, - если Абихаил ещё только собирается в дорогу и укладывает поклажу, можно хотя бы облегчить его путь и дать в дорогу побольше денег. Кто же ещё ему поможет, если не старший и совсем уже старый брат, которому на том свете все равно ничего не понадобится, кроме чистой совести?
Повозка все время застревала в грязи, то и дело приходилось останавливаться, вытаскивать из колеи колеса, и, похоже, слуги впервые в жизни слышали от своего спокойного хозяина такие нетерпеливые окрики, вперемешку с молитвами и непонятными причитаниями, из которых получалось, что они ещё неделю назад должны были что есть мочи мчаться по этой дороге, а не дожидаться этого дня и такого дождя, который лил за шиворот.
Дом Абихаила Иудеянина стоял на самом краю селения, и Аминадаву не терпелось узнать у первого встречного, не покинул ли уже его брат с женой, в нагруженной добром повозке, эти места, или ещё только собирается в дальний путь. Но, как назло, из-за дождя улицы были пустынны, а возле домов не было видно ни детей, ни женщин, которые лучше других знали обычно знали в селах все главные новости.
Наконец, Аминадав добрался до нужного дома, постучал в ворота, но никто не отозвался на его громкий стук, и даже собака не залаяла в ответ.
"Все, опоздал, все кончено," - прошептал Аминадав, прислонился спиной к забору и присел на корточки, потому что у него не стало сил держаться на ногах. Ничего не понимающие слуги молча глядели на него из повозки, а один из них даже не выпускал вожжи из рук, догадавшись, что сейчас сразу же придется отправляться в обратный путь, как только старый хозяин, по своему обыкновению, немного подкрепит себя молитвой.
"Нужно сказать Иаиру, чтобы тоже сюда поскорее приехал, - горестно размышлял тем временем Аминадав почему-то о самых обыденных вещах, как будто бы сейчас они могли принести му утешение. - Быть может, в доме ещё остались какие-нибудь ценные вещи, ведь Абихаил плохо разбирался в хозяйственных делах, потому что я сам плохо его этому научил...Он ведь и воробья всегда считал полезнее курицы, а лучшие ткани всем раздавал даром. Господи, почему ты все же не дал мне проститься с любимым братом, и сделал так, что он сбежал от нас с Иаиром, как убегают от разбойников!"
- Конечно, великий переход, а как же! Ведь этот поход возглавлял потомок Давида - Зоровавель, а с ним шел верховный священник Иошуя и главы поколений Иудиных и Вениминовых. Они везли с собой указ, по которому Кир, персидский царь, предписывал восстановить храм на Сионской горе, и в отдельных повозках вместе с нимим ехала храмовая утварь, всевозможные золотые светильники, жертвенные чаши, которые грабитель Навуходоносор когда-то вывез из Иерусалима в Вавилон и раздал в храмы чужих богов. Но Кир, первый и лучший среди персидских царей, распорядился выдать назад все наши храмовые ценности, и даже пожертвовал свое золото для постройки на прежнем месте нового храма...
- Но ведь ты говорил, что Кир никогда не верил в нашего бога! Эй, Абихаил, ты снова закрыл глаза и начинаешь засыпать... Ты забыл рассказать про Кира.
- Что? Ах, да, он не верил, нет, не верил, конечно. Но Кир был самым умным из царей, и на всякий случай старался не гневить богов, и, в том числе, нашего, который охраняет Иерусалим. Ведь Кир поклонялся также и Мардуку, главному богу Вавилонскому...
И дядя Абихаил, изо всех сил борясь с одолевающим его сном, закатил глаза, ударил по струнам маленькой кифары, и пропел высоким, надрывным голосом, которого Мардохей почему-то всегда пугался:
"Ой-ой-ой! Они все кланяются раскрашенным деревяшкам,
У палкок просят ответа, воскуряют ладан перед истуканами,
Ой-ой-ой, кто же ввел несчастных в такое заблуждение?.."
Песня закончилась, но Абихаил по-прежнему не открывал глаза, и Мардохей испугался, что сейчас дядя совсем заснет, и снова не доскажет до конца его любимую историю про бесконечную дорогу и великий переход из Вавилона в Иерусалим, который был вовсе не сказкой, а потому - ещё лучше всякой сказки.
Ведь получается, что эта история была и про него, про Мардохея, сына Иаира из колена Вениаминова. Это он, он, Мардохей, тоже шел во главе огромного многотысячного каравана вместе с Зоровавелем и первосвященником, и точно также волновался, чтобы лошади, ослы, мулы и лошаки были вовремя отведены к водопою, женщины и дети накормлены, и чтобы костры ночью были разведены по всем правилам, и чтобы соли в котлах, где варилась простая похлебка из зерна, было положено в меру, а зябкие старики укрыты перед сном теплыми накидками.
Мардохей мог по несколько раз в день, снова и снова представлять в мельчайших подробностях это удивительное путешествие. С отчетливостью, на которую способны лишь маленькие дети и прозорливцы, в такие моменты он ясно видел перед собой густые столбы пыли из-под лошадиных копыт, чувствовал на зубах скрип песка и невыносимую жажду в пересохшем горле, а также слышал множество голосов, так что ему все время поневоле приходилось возвышать собственный голос, чтобы быть услышанным своим спутником, дядей Абихаилом, из-за ржания лошадей, блеяния овец, лая собак...
- Но ведь я ехал на коне? Скажи, я ведь был на коне, да? - спросил Мардохей.
Хотя он и так уже прекрасно знал ответ на свой вопрос, потому что как раз видел сейчас перед глазам круглую колючку, вцепившуюся в конскую гриву.
- Да, все старики, женщины и дети ехали верхом или на повозках, сонно пробормотал Абихаил. - Но только дети и старики, а мужчины шли пешком рядом с ними, даже потомок царя Давида...
- Значит, я тоже шел пешком! - возмущенно воскликнул Мардохей, так что дядя Абихаил на какое-то время даже очнулся и беспомощно заморгал глазами. - Потому что это я сейчас маленький, а тогда был взрослым мужчиной, разве ты забыл?
- Ох, да, да, это так, - послушно закивал головой Абихаил. - Просто я, похоже, немного задремал...
Он уже много раз рассказывал Мардохею историю про возвращение иудеев из вавилонского плена. Много тысяч людей составили тогда первый большой караван переселенцев, но некоторые имена из тех, кто на свой страх и риск пошел в земли отцов с Зоровавелем, передавались из уст в уста особенно часто: Иисус, Неемея, Сараим, Реелай, Билшан, Мисфар, Бигвай, Рехум, Ваан... И среди них - Мардохей. Должно быть, это был тот известный среди вавилонских иудеев книжник Мардохей, от которого и пошло не вполне иудейское, но быстро ставшее распространенным среди иудеев имя, доставшееся теперь в Сузах и одному из сыновей Иаира.
Но все же Абихаил всякий раз забывал, что его племянник слушал эту историю с таким чувством, как будто бы тот Мардохей - это он сам, и теперь уже трудно было разобраться, что особенно сильно подействовало на ребенка то ли сходство в имени, то ли врожденная тяга к дальним странствиям и приключениям.
- Разумеется, ты шел пешком, - улыбнулся Абихаил. - И впереди всего каравана. А теперь пойдем спать, а то я уже совсем засыпаю и сейчас упаду носом в подсвечник...
- Погоди! Погоди ещё немного! - чуть не заплакал от разочарования Мардохей. - Ты же только начал и не дошел даже до середины! И не рассказал самое смешное, как все другие народы сильно пугались и хватались за мечи, завидев издалека такую огромную толпу незнакомых людей...
-...А потом видели, что ни у кого в руках нет оружия, а только гусли, бубны и тимтамы, и многие люди из каравана пляшут, ликуют и поют радостные песни... Все, а теперь мы будем спать, больше я тебе не скажу ни слова.
- Но ведь завтра ты мне снова расскажешь про дорогу? Скажи, дядя Абихаил, хоть когда-нибудь ты мне расскажешь эту историю до самого-самого конца?
- А? Да, да, да, расскажу. Ой-ой, как же мне сегодня в огороде ухо, и сейчас словно кто-то тычет в него раскаленной палкой.
Пока Абихаил возился с больным ухом, закапывая в него льняное масло, Мардохей уже заснул.
"Только дети умеют засыпать так быстро, успокоенные и согретые дыхание Божим, - подумал Абихаил. - Дети и святые".
Он и сегодня нарочно не стал рассказывать, чем закончился великий переход, чтобы в воображении Мардохея этот путь все ещё продолжался, и он видел впереди - дорогу, одну только бесконечную, пыльную дорогу...
Абихаил знал, что вместо сказочной страны, где "течет молоко и мед", преселенцы, многие из которых представляли Иерусалим лишь по рассказам стариков и прекрасным псалмам, увидели сплошные руины. Здесь давно не было никакого города, а лишь возвышался пустой холм, по грудам камней на котором можно было приблизительно догадаться, на каком месте прежде стоял храм, а где возвышался царский дворец.
Вокруг холма не было ни стен, ни ворот, ни хоть какого-нибудь укрытия от врагов, а с его вершины на всем обозримом пространстве не замечалось плодородных пашней, виноградников или садов. Десятки лет никто не возделывал эти земли, десятки лет здесь никто ничего не строил, а те из иудеев, кому в свое время чудом удалось избежать плена, жили в постройках, больше напоминающих шалаши, и в лучшем случае разводили овец и коз.
В самом Иерусалиме со времен войны не осталось ни одного целого дома: нужно было все начинать заново, с первого обожженного кирпича, так как на земле предков ничего не осталось, кроме самой земли. И тогда переселенцы перстали петь песни и ликовать, поняв, что Господь приготовил им не награду, а новые испытания, неизмеримо большие, чем выдались во время многодневного похода.
И сказал Бог устами первосвященника: пока есть земля - подножие Его, то будут на этой земле пребывать избранники Ягве, которых Он нарочно снова собрал в одно место от востока, от севера и от моря, чтобы в очередной раз проверить крепость человеческого духа...
Абихаил почувствовал, что глаза его увлажнились.
Мардохей уже давно спал, и, скорее всего, снова видел во сне дорогу. А он, Абихаил, из-за своей слабости и многочисленных телесных хворей, так и не добрался до горы Сионской, послушался чересчур разумных братьев. Конечно, они правы, что в любом месте можно молиться Господу, и Он отовсюду слышит призывы от чистого сердца. К тому же, многие в Иерусалиме живы лишь той милостью, которая приходит из дальних городов от рассеянных по всей земле иудеев, в том числе кое-что и из домов Аминадава, Иаира и Абихаила. Зная такое положение, нет никакого смысла отправляться в путь. Все так, все так... Но что-то все равно не так.
Абихаил вздохнул и погасил свечу.
"Ночь спустилась на землю, и для всех детей Авраамовым наступило время для мирного сна", - с умилением подумал Абихаил, глядя на спящего Мардохея, которого он почему-то любил больше всех остальных детей Иаира.
Абихаил ещё хотел бы поразмыслить бы о чем-нибудь приятном, но ему мешало больное ухо. В последнее время он сильно мучился от постоянных нарывов в ушах, и все хуже различал далекие, загадочные голоса и призывы, как бывало в годы его юности.
"Мы - рабы, но и в рабстве не оставит нас Бог наш", - последнее, что пришло на ум Абихаилу, когда он поудобнее улегся на больное ухо и почти что заснул. - Потому что все равно каждый из нас для него..."
3.
...лучше десяти сыновей.
"Я один тебе лучше десяти сыновей", - так обычно говорил Абихаил своей бесплодной жене Анне, желая её утешить.
Абихаил вообще от природы был человеком незлобливым, и многие любили его в селении, где он жил, потому что не всякий давал взаймы столько ниток и тканей, а самым бедным нередко даже вовсе прощал долги, поясняя, что именно так велел поступать его невидимый Бог.
По праздникам Абихаил обычно вместе с женой приезжал в город к братьям, а иногда они сами являлись в селение на берегу реки, и привозили в своих повозках новые ткани, нитки и шнурки для лавки, где хозяйничала, в основном, Анна - причем, делала это с охотой и даже с радостью.
Абихаил же все больше сидел в своей комнате на маленьких подушках, скрестив ноги, и вслух рассуждал о самых невообразимых вещах, пел под кифару песни и почему-то все чаще говорил со всеми присказками и загадками. Как-то он признался братьям, что гораздо реже, чем прежде, слышит в воздухе незнакомые голоса, и споры, и призывы и потому сам пытается больше давать знать о себе.
- Все его силы уходят на пустую болтовню, - сказал однажды старшему брату Иаир, кивая на лежанку, где Абихаил сидел в своей любимой позе, скрестив ноги, снова что-то увлеченно рассказывал маленькому Мардохею и бренчал по струнам.
- Да, это так - у него все пошло в слово, - осторожно поправил брата мудрый Аминадав. - Он весь сделался - одни говорящие уста, и тут мы бессильны что-либо изменить.
- Бедная Анна! - вздохнул Иаир. - Только я один могу понять, каково ей за всех управляться в лавке. Кто бы мог подумать - она научилась торговать с неплохим прибытком и даже не спрашивая у меня никаких советов. Иногда я наблюдаю за ней потихоньку... Странная у Анны улыбка - как будто бы она вот-вот заплачет...
- Что и говорить, Господь нарочно послал нашему Абихаилу в утешение такую жену. Он - как младенец, примостившийся на теплом животе у нашей Анны, - улыбнулся Аминадав. - Ты заметил, каким наш брат в последнее время сделался кудрявым и круглым?
- Да, лепечет он и впрямь что-то младенческое, хорошо ещ, что не пускает ртом пузыри. Но вот что странно: рядом с Анной даже я, муж, так сказать, в преклонных летах, у которого на голове не осталось ни одной волосинки, чувствую себя неразумным дитятей и боюсь лишний раз пошуметь на братца, сдерживаю в себе гнев...А ведь ты сам говоришь - во мне все чаще по всякому поводу вскипает семеева желчь и гнев даже на собственных жену и детей. Но рядом с Анной я становлюсь безмолвным, как травинка. Нет, все же она не похожа ни на одну из женщин, которых я когда-то встречал.
- Ты точно это заметил, Иаир, - согласился Аминадав. - Я на двенадцать лет дольше тебя живу на свете, но могу сказать про Анну тоже самое, она и для меня как будто бы мать. Большое горе, что у неё нет собственных детей...
-.. А я думаю, только потому, что Абихаил плохо относится к своему супружескому долгу, как и ко всем остальным своим обязанностям, а Анна ему это прощает, потакает и его болтовне, и глупому безделью, как и во всем остальном, - тут же подхватил Иаир.
- Но я вот что ещё скажу тебе, Иаир: если бы не Анна, наш Абихаил давно мог бы сгинуть в пустыне, и его кости были бы развеяны по ветру смерчами, она сумела отвлечь брата от множества безумных затей. Пусть хотя бы твои дети, Иаир, будут для неё утешением...
- Но ты же видишь - Мардохей и так не отходит от Абихаила, и слушает его заунывный вой под кифару с раскрытым ртом. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, - но я молчу, Аминадав, и, как ты можешь догадаться, терплю все это из-за Анны, которая ласкает и балует моего мальчишку, как собственного сына.
Иаир и впрямь считал, что Анна оставалась бездетной только потому, что Абихаилу было лень познавать её, лучшую из женщин, а гораздо интереснее беседовать вслух с собаками и овцами, каждое утро, сидя на подушках, пересказывать им свои сновидения, подражать губами птичьим голосам за окном. К примеру, Иаира к этому времени родились уже двое сыновей и пять дочерей, и у Аминадава в доме подрастали три дочери - и жены старших братьев от души считали бесплодие злейшим из человеческих несчастий.
Однажды Иаиру случилось увидеть, как его младший брат мылся в купальне, и он заметил, что на детродном органе Абихаила было написано имя Бога. Но когда Иаир как бы невзначай снова затеял разговор о продолжении рода, Абихаил словно бы и не понял ни намеков, ни даже прямодушных слов, а принялся горячо рассуждать об обрезании, называя этот обряд бракосочетанием человека с Богом, и самым лучшим из супружеских союзов - через освящение плоти, наиболее сокровенной её части.
Это была обычная манера Абихаила - говорить притчами, загадками, путать беседу и переводить разговор с одного на другое.
А про Анну тогда Абихаил вообще ни слова не сказал, как будто бы её и не существовало на свете.
Больше всех детей своих братьев Абихаил был почему-то привязан к Мардохею, хотя и поддразнивал его часто, то и дело на разные лады, переиначивая его имя: то говорил, что имя это - персидское, и означает "поклонника Меродаха", и то называл его вавилонским, в честь главного вавилонского божества Мардука, враждебного правденым иудеям, и нередко такими разговорами доводил ребенка до слез. Но потом в утешение начинал рассказывать про переселенцев, про дорогу и про того Мардохея, который шел впереди каравана.
- Да, я пристрастен к Мардохею более всех моих племянников, и вовсе не скрываю этого, - говорил Абихаил братьям, когда те говорили, что он слишком сильно морочит голову ребенку своими присказками. - Ну и что с того? Сам Господь не стесняется быть пристрастным и непоследовательным в своих милостях, и учит нас не только скромности и воздержанию, но и показывает, как далеко могут простираться его прихоти. Будем же и мы, братья, такими же свободными и пристрастными - разве не в этом наше счастье? И не смотрите на меня так строго, скоро я вам ещё и не то скажу. Совсем скоро вы узнаете от меня такие известия, что от изумления повскакиваете со своих мест и тоже будет вести себя с пристрастием...
- Ты снова говоришь загадками, Абихаил, - сказал Аминадав, поглаживая бороду - совсем уже редкую и седую, все более похожую на медленно пересыхающую реку. - Что ещё за новости ты для нас приготовил?
Но Абихаил только смеялся в ответ и прихлопывал в ладоши.
- Всему свое время, - говорил он. - Для начала нам всем нужно дожить, когда наступит...
4.
...время бурных ветров.
Наступил осенний месяц афаним, который называют также месяцем бурных ветров - это время приносит с собой обильные дожди, разливы рек и повсеместное бездорожье.
В девятый день афанима, когда все иудеи отмечают иом-кипур - день покаяния, Аминадав с самого утра проснулся с неприятным сердцебиением, пересохшей гортанью и сильным головокружением.
"Когда-нибудь все равно придется умирать, - спокойно подумал Аминадав. - И почему бы не сегодня, в праздник покаяния и отпущения грехов, когда все мои братья с женами и детьми, все веселые и нарядные, соберутся вместе в моем доме.? Можно ли придумать что-нибудь лучше для последнего дня жизни, когда и без того принято говорить друг другу покаянные слова и прощать друга?"
Аминадав омыл лицо, затем с чувством помолился и принялся поджидать у окна младшего своего брата, Абихаила вместе с Анной. Сегодня они непременно должны были приехать в Сузы, потому что, сколько Аминадав помнил себя, Абихаил ни разу не пропустил праздника отпущения, и часто называл его любимым своим праздником и самым лучшим днем в году, когда любой может при помощи очиститься словом от внутренней скверны.
Аминадав прождал до вечера, но Абихаил так и не появился - похоже, что его повозка где-то застряла на грязной дороге, или же он вообще не смог выехать из дома из-за разлившейся после дождя реки.
Старшие братья отметили со своими семьями праздник, а после вечерней трапезы и кубка вина Аминадав передумал умирать, не повидавшись младшим братом, который всегда был ему вместо сына и которому должен был сказать немало важных напутствий. Непривычно тихо и печально было почему-то в этот день за праздничным столом без Абихаила и Анны, хотя и детей, как всегда, собралось много, и немало выдалось для каждого и всевозможных хлопот, и задушевных признаний. Но перенести вечернюю трапезу было нельзя, потому что такое было дано для всех вечное постановление: в седьмой месяц, в девятый день месяца, всем вместе смирять души и с вечера до вечера не делать никаких дел, потому что в этот много трудится только Господь, делая людей чистыми от грехов, и даже старики вновь становятся невинными, как дети.
Но без говорливого Абихаила и тихой Анны все было как-то не то, не так...
А через пять дней начинался другой великий праздник - праздник кущей, который продожался целую неделю - и эти дня без Абихаила и вовсе никто не мог себе представить! Накануне "кущ" он всегда приезжал в Сузы на повозке, нагруженной большими пальмовыми ветвями, сухими колосьями и незнакомой душистой травой, и сразу же вместе с детьми принимался за строительство во дворе шалашей и очагов из камней. Семь дней, пока продолжалоась презднование кущ, всем желающим разрешалось жить в шалашах под открытым небом в память о том, как вывел когда-то Господь сынов Израилевых из Египта, из этой железной печи, и поселил в кущах.
По крайней мере, Абихаил всегда ночевал в шалаше вместе с детьми, и не было ничего веселее, когда он разводил во дворе костер, поджаривал для каждого на камнях пресные лепешки, пел песни, глядя на звездное небо. Даже если шли дожди, Абихаил никогда не изменял этому правилу и семь дней, подобно далеким предкам, жил в шалаше, снова и снова переживая счастья спасния и освобождения от рабской доли...
К счастью, пятнадцатого дня седьмого месяца, когда начинались кущи, дождевые тучи на небе рассеялись, и погода выдалась замечательная.
Но Абихаил и Анна не снова появились в Сузах, и от них не пришло никаких известий. Это было настолько странно, что старшие братья не знали, что и думать. Как всегда, Иаир по привычке сильно рассердился на Абихаила, который "не может оторваться от подушек, набитых утиными перьями", а Аминадав - опечалился и обеспокоился. Праздник кущей длился целую неделю, и все ожидали, что Абихаил вот-вот подъедет в город, тем более дороги успели подсохнуть и подъезды к реке, возле которого распологалось его село, перестали быть непроходимыми и в городе появились люди, которые это подтвердили.
В семнадцатый день афанима Аминадав не выдержал: проснувшись на рассвете, он почувствовал, что его сердце устало томиться в ожидании и так сильно, болезненно колотится в груди, что может долго не выдержать. Тогда Аминадав приказал запрячь повозку, взял с собой двух слуг, потому что сам уже с трудом удерживал вожжи, и спешно отправился за город. Он не стал ничего сообщать Иаиру, потому что побоялся, что тот начнет его отговаривать и даже вовсе не отпустит в путь, потому что ночью снова лил дождь, и наверняка мог размыть многие дороги.
"Я ещё вон, когда собрался умирать, - подумал Аминадав. - Но все мне что-то некогда, хотя голова с каждым днем кружится все сильнее. Медленно вытекает из меня душа, а по ночам сильно ноют мои кости, словно кто-то взялся грызть меня изнутри, не зная ни покоя, ни сна. Но разве могу я распрощаться с жизнью, пока не повидаю Абихаила? Ничего не поделать, значит, придется, мне теперь самому к нему ехать. Иаир ещё слишком молод, чтобы понять меня, и ему я уже сказал в день покаяния все, что лежеало у меня на душе, он хоть и поругает, но потом все равно простит меня..."
Но самое главное, что во время бессонной ночи, в сердце Аминадава прокралась одна страшная догадка, которой он ни с кем не мог поделиться, прежде чем не узнает, случилось ли это на самом деле или привидилось в болезненном сновидении.
Нынешней ночью Аминадаву вдруг пришло в голову, что Абихаил потому и не приехал в Сузы, что решился исполнить свое давнее намерение и, наконец-то накопив достаточно денег и имущества, отправился вместе с Анной в Иерусалим, на родину предков. То, что он выбрал для похода самый неудачный, дождливый месяц, было вполне в духе Абихила. И то, что Абихаил решил не прощаться со старшими братьями и лишь готовил всех к такому известию при помощи разнообразных присказок и загадок, тоже было на него весьма похоже. Увы, увы, все это было чересчур похоже на правду...
Ночью Аминадав припомнил, что в последнее время с каждым приездом в Сузы Абихаил казался братьям все более странным и непостижимым, а порой настолько непонятно выражал свои мысли, что доводил вспыльчивого Иаира до белого каления. Особенно два последних раза, когда он приезжал без Анны, занятой делами в лавке, которая обычно вс же смягчала своим присутствием встречи сильно несхожих по характеру братьев, как будто бы родившихся от разных матерей.
Например, Абихаил снова, как в прежние годы, несколько раз назвал себя Авраамом, а жену свою - Саррой, и опять с многозначительным видом сообщил, что вскоре братья узнают о нем нечто такое, чего никак не ожидают узнать, но он никак не может до поры, до времени раскрыть своей тайны.
"Сегодня кто-то во сне позвал меня и жену в дальнюю дорогу, такую дальнюю, что она уходила в звездное небо", - даже так, совсем уж прямыми словами выскахзался во время последнего приезда Абихаил, но его снова словно бы никто не услышал, а точнее только сейчас до Аминадава стал доходить смысл его речей.
Теперь Аминадаву было яснее ясного, что произошло то, что должно было случиться - неотвратимая разлука, и он не успел проситься с братом перед дальней дорогой. Перед собственной дальней дорогой, - потому что он собрался в края ещё более дальние, чем Иерусалим.
"Кто, кроме Него знает: откуда берется в нас дыхание? И откуда вдруг появляются кости в беременной утробе? И куда Он двинет наши тяжелые стопы дальше, так что они вдруг побегут?" - сказал во время прощания с братьями Абихаил с таким лукавым видом, словно вопросы эти содержали подсказку к его тайне.
"Куда дальше двинет Он наши тяжелые стопы?"
Чем больше размышлял Аминадав по дороге про загадки Абихаила, тем настойчивее приказывал слугам торопить коней, хотя и догадывался, что все равно навряд ли сумеет остановить ход неизбежных событий. Только безумец, тот, кто вовсе потерял рассудок, отважится отправляться в дальний путь осенью, накануне зимних ливней и бурь, без покаяния и благословения старших братьев, и, в конце-концов, без приличных запасов серебра для откупа от грабителей и разбойников! На всякий случай Аминадав взял с собой все накопления, которые были у него в доме, - если Абихаил ещё только собирается в дорогу и укладывает поклажу, можно хотя бы облегчить его путь и дать в дорогу побольше денег. Кто же ещё ему поможет, если не старший и совсем уже старый брат, которому на том свете все равно ничего не понадобится, кроме чистой совести?
Повозка все время застревала в грязи, то и дело приходилось останавливаться, вытаскивать из колеи колеса, и, похоже, слуги впервые в жизни слышали от своего спокойного хозяина такие нетерпеливые окрики, вперемешку с молитвами и непонятными причитаниями, из которых получалось, что они ещё неделю назад должны были что есть мочи мчаться по этой дороге, а не дожидаться этого дня и такого дождя, который лил за шиворот.
Дом Абихаила Иудеянина стоял на самом краю селения, и Аминадаву не терпелось узнать у первого встречного, не покинул ли уже его брат с женой, в нагруженной добром повозке, эти места, или ещё только собирается в дальний путь. Но, как назло, из-за дождя улицы были пустынны, а возле домов не было видно ни детей, ни женщин, которые лучше других знали обычно знали в селах все главные новости.
Наконец, Аминадав добрался до нужного дома, постучал в ворота, но никто не отозвался на его громкий стук, и даже собака не залаяла в ответ.
"Все, опоздал, все кончено," - прошептал Аминадав, прислонился спиной к забору и присел на корточки, потому что у него не стало сил держаться на ногах. Ничего не понимающие слуги молча глядели на него из повозки, а один из них даже не выпускал вожжи из рук, догадавшись, что сейчас сразу же придется отправляться в обратный путь, как только старый хозяин, по своему обыкновению, немного подкрепит себя молитвой.
"Нужно сказать Иаиру, чтобы тоже сюда поскорее приехал, - горестно размышлял тем временем Аминадав почему-то о самых обыденных вещах, как будто бы сейчас они могли принести му утешение. - Быть может, в доме ещё остались какие-нибудь ценные вещи, ведь Абихаил плохо разбирался в хозяйственных делах, потому что я сам плохо его этому научил...Он ведь и воробья всегда считал полезнее курицы, а лучшие ткани всем раздавал даром. Господи, почему ты все же не дал мне проститься с любимым братом, и сделал так, что он сбежал от нас с Иаиром, как убегают от разбойников!"