Костин Сергей. Подопечный

Сергей КОСТИН
ПОДОПЕЧНЫЙ

   Описанные события взяты из реальной жизни.
   Название местности, населенных пунктов, имена людей изменены.
   Любые сходства с действующими персонажами случайны.
   Автор несет полную ответственность за достоверность написанного.

* * *

   Белоснежная яхта плавно покачивалась на серебряной дорожке от огромной желтой луны.
   Небо Карибского побережья мерцало от бесчисленного количества ярких звезд.
   Теплый песок просачивался сквозь пальцы, и хозяйка ночного неба внимательно смотрела мне в глаза.
   Безумно красивая мулатка, улыбаясь, вышла из моря и, обжигая прохладным телом, склонилась надо мной. Ее гибкие пальцы взъерошили мне волосы, и приблизившиеся губы прошептали:
   — Идем на яхту. Скоро утро, а мы должны еще так много узнать друг о друге.
   Лицо склонилось ниже, и я почувствовал, как упруга ее грудь, как сильно стучит сердце.
   Страсть, всепоглощающая страсть, охватила меня, заставляя дрожать от радости и счастья.
   — Нет, нет! Не сейчас и не здесь, — Мулатка тихо засмеялась, — Ты так нетерпелив. Идем. Идем же скорей… Идем…

* * *

   — Вась, а Вась? Ну пойдем что ль?
   В один миг исчезло и Карибское побережье и белоснежная яхта и прекрасная мулатка, которая так желала меня. Видение улетучилось, и я вновь вернулся в реальность. Серую и обыденную…
   — Вась! Ты чё, оглох штоль?
   Клавка, в деревне ее за глаза еще называли "дурой озабоченной", тряхнула меня за рукав так, что затрещали нитки.
   — Вась! Все уж поди в клубе давно. Нынче с города лектор приехал. Чудной такой! Ну, прям козел.
   От Клавкиного смеха затихли на деревне собаки. А я в который раз за этот день подумал, что беда одна, действительно, не ходит. Вчера чуть в бане ногу не подвернул, а сегодня… Вот она — беда. Рядом сидит.
   Да и не беда, а целая катастрофа. Говорили мне мужики, чтоб отказался ее провожать. Так нет! Скучно мне стало. Дай, думаю, доведу до дому. Не убудет. Вот и проводил. Со вчерашнего вечера шляемся. Прилипла стерва, не отодрать. Это ж Клавка.
   — А чё я в клубе не видел? — сдавать последний мужской бастион не хотелось. Мужик должен быть самостоятельным, — Снова дрыгаться под Пашкин магнитофон, да рожи Кругловским бить?
   — Так Кругловские после давешного с неделю не заявятся. Ты ж им все ребра переломал.
   — Сами виноваты.
   Сказать по правде, ребер я не ломал. Так, накостылял немного. Чисто по деревенски.
   — Вась, а Вась? Пойдем уж что ли?
   Клавка сдаваться не желала. Я то знаю, что у нее на уме. — "Гляди деревня, какого я мужика отхватила!"
   Вообще то с Клавкой шутки плохи. Этой тридцатилетней бабе страсть как хотелось любви. Все бы ничего. Да характер у нее был не слишком мягкий, рожей не вышла, да и фигура не ахти какая. Это я слабо сказал.
   Клавка, она баба такая, что не по ее, сразу по роже.
   — Ну что, касатик, пойдем?
   По голосу я сразу определил — у Клавки начинает портиться настроение. Эт понятно. Я ее со вчерашнего дня за нос вожу. Она меня на сеновал тащит, а я ей о природе. О птичках да о цветочках. Клавка домой зовет, а я о работе. Но сейчас, видимо, совсем приспичило. А если у Клавки портиться настроение — жди неприятностей.
   Много мужиков в нашей деревне пострадало через непомерную Клавкину любовь. Взять хотя б последний случай.
   Приглянулся ей наш председатель. Мужик семейный и сильно башковитый. Но вот запал он ей.
   Выловила его на скотном дворе. Так мол и так, люблю, говорит, до безобразия. Бросай семью и все такое прочее…
   А председатель с дуру и ляпнул, что рожа у Клавки…
   Во общем, я сам его в район отвозил. До сих пор в бинтах лежит, Клавке спасибо говорит, что не до конца изувечила.
   Да не он один такой. Клавка… Она и есть Клавка. Баба не совсем глупая, но… дура.
   Я так думаю, что у нее от любви сдвиг пошел. Ладно б на лицо хороша была. Так нет. Я вон и то, на что неразборчив, и то только в потемках могу на нее смотреть. И чё я поперся? Теперь надолго. И ведь что самое интересное? Завтра вся деревня узнает, что я, Васек Веселов обманул девицу Клавдию. И все поверят. Потому, что выгодно всем.
   А мужики вздохнут облегченно. Эге-гей, слышали новость то? Клавка придурка нашла.
   Смех смехом, а тоскливо. Либо в сельсовет потащит, либо отправит к председателю соседом. Ишь как льнет! Голову на плечо укладывает.
   — Вась, а ты меня любишь?
   Состояние от слабо вялого сигануло в удивленно ошарашенное. О-йё! Так… Начинаться… А я все думаю, когда любовь попрет? Теперь только успевай отбрыкиваться.
   — Ну чё молчишь… а…?— Клавкино тело заколыхалось, и в этой вибрации почувствовалась угроза. Плохой знак, скажу я.
   И чё теперь говорить? Не люблю? Так ведь с ходу зашибет. Вон как ручища изгородь поглаживает. Я хоть и сам мужик не робкий, но боязно что-то стало. Не! Это последний, так сказать, запасной вариант. Скажу люблю. А потом разберусь. Нет. То ж не годиться. Она меня тут же на лавочке и завалит со страсти. Под луной, так сказать, и под звездами. И не отбиться. В ней же… Господи, сколько ж в ней пудов то… Она ж как…
   До размышлять Клавка не позволила. Она, видимо, сочла, что достаточно обхаживала мужика и теперь имеет на него (я имею в виду на меня), полное, так сказать, гражданское и уголовное право.
   Она сграбастала в пригоршню ворот моей рубашки и рванула на себя…
   А я мужикам до последней минуты не верил…
   — Вася! Я тебя в последний раз спрашиваю! Считаю до трех…
   Перед глазами ненавязчиво всплыл образ горячо любимого председателя. Еще здорового и не покалеченного. Интересно? Она его предупреждала или нет?
   Ведь знал, что все так кончиться. Дурак ты Васек был, дураком сейчас и помрешь. Клавка на все способна.
   Пока я судорожно пытался найти слова, Клавкина рука поднялась в широком замахе над моей головой в непреклонном желании обрушиться на невинного человека.
   Меры принимать нужно было срочно.
   — А пойдем ка мы действительно в клуб.
   Если что мне и нравиться в Клавке, так это ее не просветная дурость, затуманенная озабоченностью.
   Мгновенно позабыв о последнем своем вопросе, Клавка ткнулась толстыми губами в ухо и зашептала горячо:
   — За это я тебя Васечька и люблю…
   Когда ж ты, гадюка, полюбить успела? Я ж с тобой всего то ничего. И так разумею, что все равно избавлюсь от тебя.
   И в глазах вдруг снова заблестела дорожка от луны и белая яхта. И на ней ждет меня…
   Клавка бесцеремонно разрушила и это видение.
   Протяжный и смачный поцелуй возвестил всему Зареченскому району, что безработная и незамужняя девка Клака, тридцати лет от роду и росту под метр восемьдесят, наконец-то встретила свою очередную любовь и не отдаст ее никому. Разве что гробовщикам или районному хирургу.
   И что самое интересное! Я тоже понял, что отвязаться от Клавки так просто не получиться. И я, здоровый бугай, влип в это дерьмо как… Идиот. По буквам и с расстановочкой. Кончилась жизнь беззаботная. Наступает прессинг и тирания. И никто не вспомнит, что был такой парень — Васек Веселов. Ну я и…
   — А теперь за мной, касатик…
   И не было в этом голосе просьбы. Только приказ.
   Обреченно вздохнув, я, подцепленный железными ручищами новой подруги, покорно поковылял рядом. А в голове замельтешили черные замыслы избавления.
   Нет, ребята! Я не тюфяк деревенский. И уж отмахнуться от Клавки смог бы. Но бить женщину? Я хоть и в дерене родился, но тож кое чего понимаю в джентльменстве. За это меня в деревне и любят. И в армию потому не призвали. Кстати, занятная история получилась с этой армией.
   Лет десять назад, когда повесточку принесли, я весь колхоз на уши поставил. В смысле, загулял на последок. По страшному.
   Дошло такое дело до самого председателя. Тот сразу собрание собирать. Так мол и так, нельзя парня в армию пущать. Колхозу он нужнее.
   Я на том собрании тоже присутствовал. В хлам. Но все отчетливо помню.
   Вот значит. И поперся председатель во главе делегации из знатных комбайнеров и доярок в район. Меня конечно с собой прихватили. На подводе. Нетранспортабелен был.
   Сразу к комиссару. В кабинет. Всей толпой. А вы видели толпу, состоящую из знатных колхозников? От одних навозом несет, а от других солярой за версту разит. Да я еще со страшным перегаром.
   Завалились мы, эдак человек двадцать в кабинет. Меня в угол прислонили, а сами к комиссару.
   Сидит. С погонами. Глаза — во! Рот нараспашку. Потом опомнился. Стал охрану звать. На испуг хотел взять.
   Но председатель быстренько ситуацию прояснил. Мол, парень для деревни, как премьер-министр для страны. И под стол комиссару сумки полные. Звенящие. Всей деревней собирали. Месячный запас, так сказать.
   Комиссар сразу вник в положение дел, закивал, за поддакивал. Кликнул офицеров своих. Вот значит, говорит, с парнем требуется разобраться. Он мол, во всем районе один такой. И профессия у него дюже для нашей родной родины редкая. И ценная. Без него колхоз пропадет. К тому ж один парнишка растет. (Это правда была. Моманька моя, когда рожала, померла. А папашка после того дня запил и вскорости нашли его в канаве…)
   Ну что, говорит комиссар, делать станем?
   Офицеры его погалдели, пошептались, а потом решение вынесли.
   Один говорит:
   — В бронетанковых войсках данный призывник служить не может по причине большого роста. Негоден.
   Второй:
   — В летчики тож не годиться. Он же весь протирочный спирт продышит. Ну его на хрен.
   В пехоту то ж не подошел.
   Мужик с тремя звездами, зеленый весь, как елка, четко заявил, что на таких амбалах армия запросто вылетит в трубу. Не накормишь и не обуешь.
   Но убедительнее всех сказал молодой лейтенантик.
   — Данный индивидуум, — а сам весь разволновался, раскраснелся, — Внесет в Вооруженные Силы беспорядок и сумятицу. Дедовщина с его комплекцией ему не страшна, а то глядишь наоборот, дембелей вообще не останется. Не нужон он нам. Вооруженные наши доблестные Силы обойдутся без него.
   Я уж разобидеться хотел, да председатель вовремя меня под руки выволок на улицу. Обратно на телегу и прямиком в деревню.
   Так я в армию и не попал. Да и куда мне. Всего то шесть классов. Из седьмого выперли. Директор школы застукал меня на сеновале со своей дочкой в непотребном виде. Что там было…!
   У нас же не как в американской рекламе. Да знаете вы! Эт когда парень покупает в аптеке изделие номер два по нашему, а аптекарь желает ему приятно провести время. А потом парнишка с кралей своей появляется у нее дома, и она папаше-аптекарю представляет ухажера своего. А аптекарь с газетой. Чуть с кресла не взбрыкнулся.
   Дурная реклама. Но со смыслом. Прежде чем по девкам шляться да в гости переться, узнай наперво, кто папаша.
   Так о чем это я? Да! Из школы вылетел, плюнул и пошел работать. Зато профессия у меня действительно знатная. Эт да! Во всем районе я один такой и есть. Незаменимый и единственный. Что за работа? А я не говорил еще?
   Во блин, с Клавкой и не про такое забыть можно. По научному назвать, аль как? Ага. Ну тогда я… этот… как его — скрещиватель крупного рогатого скота. Так сам председатель говаривал. А я ему верю. Председатель дурного не скажет. Жаль конечно, что пока он там в больнице валяется, колхоз расформировали. Но на мне это не отразилось. Быки и коровы, они как хотели, так, стало быть, без существенных изменений.
   — Вась! — Клавка снова выкобениваеться. Думу думать не дает, — А свадьба когда?
   Я сделал вид, что споткнулся на кочке. Вот разобрало. Они ж бабы от чего сейчас дурные? Насмотрятся сериалов и хотят как там. Красиво и с чувством.
   — Вася!
   — Покумекать надо.
   А что кумекать? Надо спасаться, а то затянет.
   — Вот и хорошо, — Клавка моментально успокоилась и уже до самого клуба шла молча. За что мне и нравятся дурные девки.
   Я не то чтоб баб не люблю. Я ж все таки мужик. Да и работа настраивает. Но… По секрету великому…
   Есть у нас в деревне одна дивчина. Любавой зовут. Вот уж по ком тоскую. Как увижу — сердце щемит.
   Волосы — во! Глаза — вот такие! Ресницы — как… душа замирает. Да и все остальное на месте. Ну понятно, да?
   Но не с моим образованием в калачный ряд лезть. К Любаве и не такие мужики заворот делали. Но никого не подпускает. Хоть тресни. У нее, в отличии от Клавки, другой свих. Какая-то она сама в себе. Задумчивая. Странная. Все на звезды смотрит, да книжки умные почитывает. Я к ней, правда и не подходил. Чё зря стараться. А уж после сегодняшнего совсем в глаза не взглянуть. И как жить то? Убью я Клавку…
 
   В клуб мы ввалились под гробовую тишину и обширную, во все зубы, Клавкину улыбку.
   — Ну чё уставились, козлы? Влюбленных не видели?
   При этих словах я сделал вид, что запнулся о табуретку.
   — Стоять!— Клавка подтянула меня к себе и сквозь зубы бросила остальным, — А ежели кто улыбнется, враз изувечу.
   Желающих возмутиться не нашлось. Все сразу как то засуетились, замельтешили. Кто в сортир надумал, кто на улицу папироску подымить. А кто в пол уткнулся. Половицы полусгнившие разглядывать.
   Клавка широким шелбаном согнала с лучших мест малолеток и усадила меня рядом.
   — И что б не дергался.
   Тут не выдержал мой лучший корешок Ванюха.
   — Да ты че, Васек? Сдурел что ли? На какой хрен она тебе нужна? Грымза озабоченная…
   Ох, лучше б ты помолчал, милый мой дружок Ванюха.
   Лицо Клавки побелело. Глаза ее уставились в одну точку, стали ледяными и безжалостными.
   В гробовой тишине она медленно поднялась с места, насупила брови, подтянула к заплывшей талии руки и… , словно танк, ничего не видя и не разбирая, ломанулась в Ваньке.
   Полетели в сторону опрокинутые стулья и табуретки и все те, кто на них находился. Заскрипели старые половицы, чувствуя беду неминучую.
   А Ванька, корешок мой, как столб. Ему б деру дать, через окошко, а он, глаза выкатил, рот нараспашку. И сказать что-то хочет, да не может. Какой тут разговор, когда на тебя такая громина прет.
   Тут Клавка его и достала.
   Не мог я смотреть, что с дружком делают, отвернулся. Смалодушничал.
   Но грохот слышал. И крики Клавкины нецензурные. Мужики пробовали заступиться, да куда там. Вместе с Ваньком Клавка их и сделала. Вместе их и утащили.
   Долго я еще не смогу с корешком в баньке париться.
   Клавка вернулась на место, и я почувствовал, как изменилась она. Из простой кошки превратилась в тигрицу, которая держит беспомощную жертву в когтистых лапах.
   — Никто и ничто нас не разлучит, кровинушка моя, — ласково проворковала Клавка и взъерошила мне волосы толстыми пальцами.
   И гадом буду, если после слов этих не побледнел я, словно покойник.
   — Уважаемые товарищи колхозники… , — на сцену клуба выбежал мужик в костюме и при бабочке, — Минуточку внимания… Минуточку внимания!
   Суета в зале понемногу улеглась, все кто остался в живых расселись по местам. Праздники в деревне случались редко и потому приезд городского лектора был большим событием.
   Лектор, между тем, выдвинул из-за потрепанных кулис трибуну с бывшим гербом, принес портфель, выставил из него стакан граненый и бутылку без этикетки.
   — Эт чё? Райкин? — гакнула на весь зал Клавка.
   Лектор спохватился, представился работником какого-то общества "Человек — непознанное создание" и, регулярно прикладываясь к стакану, стал что-то тараторить о способностях человека, о звездах, о времени и о всякой такой дребедени.
   Но тут не до инопланетян.
   Мне уже минут пять не по себе. Прям какое то неудобство испытываю.
   Поерзал на стуле, постарался принять удобное положение, прокашлялся, высморкался, но ничего не помогает. Прям, напасть какая. И тут что-то дернуло меня по сторонам посмотреть.
   Словно из тумана, из волшебного мира, одна на целом свете, смотрела на меня Любава. Толи с грустью, толи с осуждением и жалостью. И так хорошо стало мне, что я чуть не встал, не развернулся и не заехал всей пятерней по наглой Клавкиной роже…
   Но та опередила.
   — Ты что это, голубок мой, по сторонам пялишься? Она ж, эта Любка, непутевая. И даже не думай об этом. А ежели еще раз замечу… И тебя и ее вслед за Ванькой отправлю… Хотя нет… Тебя не трону. Больно люб ты мне. А Любку точно… Не пожалею. Послушай лучше, что лектор болтает. Смех то какой.
   Мужик и впрямь дорвался. Бутылка его почти опустела, а он сам выглядел не лучшим образом.
   — А сейчас, уважаемые бывшие колхозники и уважаемые бывшие колхозницы, в завершении нашей встречи я позволю себе провести небольшой эксперимент, над которым работаю вот уже несколько лет. Суть его заключается в раскрытии неограниченных человеческих возможностях, что подтвердит все вышесказанное мною. Согласны?
   Наверно я пропустил все самое интересное, так как все присутствующие дружно закивали. Продолжай, любезный, продолжай.
   Только Клавка пошла поперек общества и пробурчала что-то насчет танцев.
   Городской быстро задвинул трибуну, попросил поднять на сцену два стула и поставил их сам на середину.
   — Итак, многоуважаемые бывшие… , — здесь он наткнулся на угрюмую физиономию Клавки и решил поторопиться с демонстрацией, — Так вот. Сегодня, здесь, на этой сцене, впервые в мировой практике будет произведен величайший эксперимент. Действуя только силой воли, я перенесу сознание подопытных в другое измерение. Нет, нет. Всего на несколько минут. Пробудут они там недолго и, если все получиться нормально… ну ладно… это потом. Ну что, есть желающие?
   Ага. Так наши деревенские и ломанулись на сцену. Как же! То ж газеты почитываем про гипноз там разный и шарлатанов недоученных.
   Бабы хихикали в платки. Мужики сморкаясь на пол, вслух размышляли о том, что : если б трактор иль комбайн починить, эт зараз. А так — дураков нема.
   Лектор забеспокоился. Проваливался величайший опыт во все времена. Наука несла невосполнимую утрату.
   И толи я пожалел мужика, толи желание хоть на немного избавиться от Клавки, но я, оставив в Клавкиных цепких лапах пиджак, рванул на сцену.
   Деревенские сразу охнули, заопладировали. Знай мол наших смельчаков. И с Клавкой могут, и с опытом. Хоть пропащий, но герой.
   Лектор услужливо усадил меня на стул, поинтересовался удобно ли и, получив утвердительный ответ, стал бегать по сцене, нервно потирая руки.
   — Замечательно… Превосходно… Отличный экземпляр… Будет очень жаль если не получиться… , — и обратившись вновь к залу, — Требуется еще один доброволец для чистоты опыта. Деревня, как и вся наша Родина вас, героев, не забудет. Имена ваши будут написаны золотыми буквами на стенах…
   На стенах какого заведения останется мое имя, я не расслышал. Потому как на сцену поднималась Любава.
   Не обращая ни малейшего внимания на удивленный шепот из зала :— А она то чего? Вроде бы не совсем дурочка?.., — она опустилась на соседний стул.
   У меня аж коленки затряслись нервной дрожью. Никогда она не находилась еще так близко. Я аж взмок весь.
   — За-ме-ча-тель-но!!! — городской витал в облаках от счастья, — А теперь возьмитесь за руки. Так надо, герои мои, так надо. Этого требует наука. И закройте глаза.
   — Прекратить опыт! Остановить самозванца! Не позволю безобразничать!
   Клавка, держа в одной руке табуретку, двигалась к нам. А я только успел дотронуться трясущимися, разом вспотевшими ладонями до нежной кожи Любавы. И только, только ее рука сжала мою ладонь.
   Первый мыслью было — кают лектору, но Клавка, запыхавшаяся, словно пробежавшая не один километр, ворвалась на сцену, откинула лектора в сторону и, бесцеремонно разорвав пожатия рук, вставила табуретку посредине наших стульев.
   — Без меня не позволю.
   Лектор попробовал слабо сопротивляться:
   — Но позвольте, барышня…
   — Я те щас дам, барышня. Делай то, за что деньги плачены…
   Кто посмеет спорить с Клавкой?
   А она тем временем брезгливо взяла ладонь Любавы и, предварительно окинув свирепым взглядом, мою.
   — Ну что ж, — городской Обреченно вскинул руки, — Если вы настаиваете… Но замечу, что чистота эксперимента нарушена и я не отвечаю за результаты. Напоминаю: минуты через три после начала вы должны лишь только хлопнуть в ладоши и пожелать вернуться домой.
   — А "барыню" тебе не сплясать? — Клавка в своем стиле, — Юморист несчастный.
   Клавка хмыкнула. Да и я не очень то верил городскому. Все у него просто и легко. Несет чушь какую то… В ладони хлопать…
   А залетный лектор стал творить совсем смешные вещи. Заставив нас закрыть глаза, он принялся прыгать по сцене и кричать во все горло странные слова. Про какие то турбулентность и сверхпроводимость.
   Поначалу я ничего не чувствовал, акромя мощного Клавкиного рукопожатия, но… чуть погодя голова странно закружилась… Воздух вокруг меня стал сгущаться, задрожал и… вдруг обрушился на меня неимоверной массой, давя и подминая, выжимая из тела капли, похожие на кровь…
   … Хотел кричать… Не мог… Хотел глаза открыть… Не дают… И телом не пошевелить… И воздуха не глотнуть… Смерть пришла… Последняя мысль… . А от Клавки избавился… А все-таки жаль… Жизнь то…

* * *

   Сознание пробуждалось медленно, неторопливо выхватывая из окружающего мира отдельные фрагменты.
   Солнце светит слишком ярко. Даже сквозь стиснутые ресницы пробивается его нестерпимый блеск.
   То, на чем я лежу — песок. Тоже нестерпимо горячий. И мелкий.
   Ветер неторопливо обсыпает песком, словно пасхальную булку. Песок мелкий и колючий. Солнце яркое и горячее. Ветер нудный и нахальный. Курорт, да и только.
   Тень, от чего-то или от кого-то накрыла меня, неся спасительную прохладу. Я открыл глаза и увидел над собой довольно приветливую морду. Надо мной склонилось что-то, отдаленно напоминающее помесь коровы и лошади. Рога, копыта, морда и все такое прочее. Корова-лошадь дружелюбно лизнула меня широким шершавым языком, затем бессовестно задрала заднюю лапу и описало мои сапоги. Те самые, которые еще дед носил.
   Такой наглости я в жизни не встречал.
   — Не, ну ты чё, воще…
   Справедливое мое возмущение не возымело на корову-лошадь, (если попроще, то "колоша") никакого действия.
   "Колоша" развернулась ко мне задом, к горизонту передом, весело взбрыкнула и, подняв тучу пыли, галопом умчалась куда-то в пески.
   И толи почудилось, то ли прислышалось:
   — Да брось ты…
   Минут пять мне потребовалось, чтобы придти в себя и заодно выплюнуть весь песок, который успел набиться в рот.
   В ушах все это время стоял странный шорох. Лишь случайный взгляд на сапоги помог мне установить его причину.
   Сапоги, кирзовые и еще почти новые, расползались на глазах.
   — Ах ты е… — только успел вымолвить я и поспешил скинуть кашеобразную массу с ног.
   Несколько секунд, и тягучая жидкость навсегда исчезла в песках.
   Я, смотрел на то место, где еще секунду назад лежала моя обувка и ничего не понимал. Где я? Куда этот дебильный лектор меня запундырил? Я ж ему все ноги отверну. И голову в придачу.
   Так. Я паникую? Нельзя. Главное спокойствие! Чьи это слова? А, неважно. Спокойствие. Спокойствие. Подумаешь, другое измерение. Я и в не таких переделках бывал. Вот помню прошлой зимой с Ванюхой к девкам в баню залезли… Да о чем это я? Не о том думаю.
   Что напоследок сказал городской? Мол, ребята, не расстраивайтесь. Хлопните в ладоши и пожелайте вернуться домой.
   Я облегченно вздохнул и вытер пот со лба.
   — Хочу домой!— и хлоп в ладоши.
   Ничего.
   Хлоп в ладоши и :-" Хочу домой!"
   Ничего. Что за хренотень? А если так… А вот так… А если…
   Ладоши горели, голос охрип, когда позади меня раздалось вежливое покашливание.
   Поджав под себя ноги, облаченный в мешковатого вида грязный балахон, со взлохмаченными волосами сидел мужик лет двадцати восьми и ковырялся в носу.
   — Во, блин! Человек!
   Если я скажу что обрадовался, то не скажу ничего. Посреди жаркой пустыни, без сапог и воды, я встречаю человека. Чудо!
   — Здаров!
   В ответ раздалось лишь глухое мычание.
   — Слышь земель, — я решил брать его сразу, — Где эт мы? А ближайшая остановка далеко? Эт чё за место?
   Мужик вытащил палец из носа и буркнул:
   — В пустыне, подумал и добавил, — Земляк.
   Вот блин повезло. Говорливый попался.
   — Чё за пустыня? Какая пустыня? Я пять минут назад в деревне был. И что это за скотина мои сапоги описала? А ты кто вообще? А какого хрена…? А где…?
   На большее меня не хватило. Заткнувшись, я тупо уставился на мужика, ожидая ответа хоть на один из поставленных вопросов.
   Мужик не торопился. Вынув очередную соплю, он долго рассматривал ее и только изучив во всех подробностях, растер об свой балахон.
   — Что за пустыня, спрашиваешь?— задрал балахон до пупа, почесал живот, опустил балахон на место, — А хрен ее знает…
   Везет мне в последнее время на умных.
   — Так ты чё, не местный что ль?
   — Не-а.
   Странное дело. Я разговаривал с этим парнем вот уже минут десять и он не сказал ничего. Я имею ввиду ничего в абсолютном смысле.
   — Слышь, мужик, чё ты вообще здесь делаешь?
   Вопрос товарищу понравился. Он вытянул губы трубочкой, вскинул брови до того места, где обычно срезают скальп, закатил глаза в синее небо и задумался. Еще минут на десять. Я ему не мешал. Я терпел. Человек должен подумать. Должен. Но не так долго. Я его козла сейчас…
   Он успел. Как почувствовал. Формы лица приобрели первоначальный выражение безразличия, и он изрек:
   — А черт его знает…
   Знаете почему ни один из деревенских скрещивателей крупного рогатого скота никогда не станет президентом? Потому что ни один из деревенских не может долго выдерживать чужого тупоумия.