Козаев Азамат. Ледобой

   С Девичьей Звездой Сивый сменил стражу, сам обошел все заставы, но так и не нагнал усталостью сон. Проворочался до самого рассвета, и когда начало заряниться, поднялся. Обошел святилище кругом, на каждом вое задержал взгляд. Уже завтра все померзшие крепко встанут на ноги. Дружинный дозор третий день во все глаза доглядывал за оттнирами. Полуночники расположились большим станом на Озорнице и малым станом у ладей, которые остались в чистом море. Люди Безрода охотились, баловались оружием, дабы кровь не густела от безделья, хворые поправлялись, попивая отвары Стюженя.
 
   На те десять ладей, что оттниры в губу не завели, и начал Безрод зуб точить. Стражи при них сотня. Снят на ладьях, где же еще оттниру ночевать? Каждое утро полуночники уходят на лодках в море на рыбный промысел. Орава-то вон какая, поди прокорми! Охотой тоже промышляют, да только в заповедную часть леса не суются. Глухомань. Заманит местный лешак – поминай как звали! Ходу от малого стана до большого – не спеша съесть миску каши и выпить чару меду. Дорога лежит вдоль берега, в обход леса, который острым клином выдался почти к морю. Через лес идет тропа, но дозорные заметили, что оттниры по ней не ходят. Предпочитают длинный путь, вдоль берега. Кормить местного лешака охоты не нашлось. Сосчитали стражу до единого человека, два дня в засаде лежали. Сотня с небольшим хвостиком. На приступ вместе со всеми не ходят, аж на месте подпрыгивают, скалятся, за мечи хватаются, но отойти не могут. Ангенн не велел. Выжил Брюнсдюр. Про то сами слыхали. Могучий вой.
   – Сотня стоит у ладей пять дней. На шестой день меняются. От нечего делать забаву себе придумали. Набили сапог тряпками, с двух сторон воткнули в землю по два весла, вроде ворот в ста шагах и ну давай носиться между воротами и вырывать друг у друга сапог. Кто занесет сапог в ворота, тот и победил. Чудно.
   – Ворота, говоришь… – Безрод усмехнулся. – Расскажи еще раз и не упускай мелочей.
   Дозорные рассказали все, что видели. Сивый кивнул и бросил:
   – Сам в дозор схожу.
   Накануне вылазки Безрод собрал парней на поляне, велел присесть на полеглые деревья. Оглядел каждого.
   – Вызнали все. Эта сотня сменяется через два дня. Встают с рассветом, уходят в море на рыбный промысел. После восхода солнца из большого стана приходят несколько обозов за рыбой. Затем оттниры сторожевой сотни завтракают. Дел у них больше нет. После обеда от скуки начинают играть в «сапог». Потом ужин, выставляют ночную стражу, и все. Когда лучше напасть?
   – Ясное дело – ночью! – едва не хором вскричали.
   Безрод, усмехаясь, покачал головой:
   – Нет, днем.
   – Как так? – Дружинные повскакивали с мест.
   – А так. – Сивый поднял Моряя. – Расскажи, как в «сапог» играют.
   – Бьются на две дружины, по полста человек в каждой. Защищают свои ворота и пытаются донести сапог до чужих. Можно отнимать сапог, валить соперника, передавать своим, не пускать чужих к воротам. Бьются в полном боевом облачении. Ржут, смеются, орут, грохот стоит такой, ровно всамделишная битва идет…
   – Значит, орут и грохочут, ровно битва идет? – переспросил Безрод, усмехаясь.
   – Да. – Моряй запнулся и умолк. – Ты хочешь… Средь бела дня? Во время игры?
   – Почему нет? Нападем ночью – перебудим большой стан. Шум да грохот встанут до небес. А днем ни одна собака ухом не прянет. Играют и играют себе. Все привыкли. Лес выдается клином к самому морю, из большого стана ничего не видно.
 
   Безрод заставил лесное воинство хорошенько отоспаться, поднял молодцев позже обычного и после полудня объявил готовность. Дозорные уже на месте, остальных Сивый внимательно оглядел и кивнул. Помороженные крепко встали на ноги, глаза так и сверкали злобой, будто у котов.
   – Глаза прищурьте! Не ровен час, заметят блеск в лесу, пропадем!
   Дружинные грянули смехом. С таким-то воеводой как не смеяться? С Безродом даже один-вчетверо без страха выйдут. Сивый поднял кусок мяса, одарил Ратника, одарил Лесного Хозяина, только резал не ножом – мечом. А когда закончил, первым растворился во мраке чащобы, будто призрак.
 
   Несколько человек встали на лесной тропе, что соединяла большой стан полуночников с малым. Те оттниры, которые по недоразумению избегут смерти и припустят с дурной вестью в большой стан, найдут на лесной тропе свой конец. Остальные вои дружины Безрода притаились в лесу. Снега на берегу не осталось, весь истоптали. И ветер стих, будто уснул грозовой белопенник. Засадники тенями скользили за стволами и осторожно, по шажку, выдвигались к самой кромке леса, надолго замирая в тени деревьев. Полуночники готовились к игре. Разнесенные на сотню шагов, торчали из земли весла, два с каждой стороны. Оттниры облачались в доспехи, перешучивались и обещали начесать друг другу холку. Лязгало железо, гремели доспехи, один из полуночников между воротами поставил сапог, аккурат посередине. Оттниры разбились на привычные дружины по полста человек, и каждая отошла к своим воротам. Чтобы различать друг друга, повязали на руки белые и красные повязки. На короткий миг повисла мертвая тишина, затем кто-то ударил мечом о щит, люди взревели, и самые быстрые понеслись к сапогу. Две дружины сшиблись с таким грохотом, что с ладейных мачт, негодующе клекоча, снялись поморники.
   Безрод молча покачал головой – нет, не сейчас. Пусть устанут. Дело пошло на закат, солнце начало медленно клониться к дальнокраю, и когда оттниры после короткого отдыха вновь устроили кучу-малу, Безрод какое-то время выждал и кивнул – пора. Разом спели тетивы, и над берегом взвился неистовый рев боли и ужаса. Лазутчики спокойно вышли из лесу и отрезали оттнирам дорогу на большой стан. Полуночники бросились к оружию, но и там их ждала оперенная смерть. Оттниры выли, ровно загнанные волки, от отчаяния с ножами и кулаками бросались на лучников Безрода и падали, как скощенная трава. Сивый приказал в рукопашную не вязаться, бить стрелами. Вытянувшись цепью от берега до леса, дружина Безрода по косой теснила оттниров назад, подальше от ладей, в море. За несколько дружных перестрелов малая дружина находников перестала существовать. Сотни оттниров как не бывало. Времени на все ушло сущие крохи, Безрод не успел и до двадцати досчитать. Стрела, пущенная с нескольких шагов, не знает пощады. Простая бьет насквозь, а бронебойная проносит два щита, поставленных один за другим. Берег усеяли мертвые тела – как тюлени на лежке, только на этой лежке больше не осталось жизни. Несколько самых отчаянных полуночников бросились в море. Люди Безрода взбежали на корабли и с носов расстреляли пловцов.
   – На ладьи! Быстро! – рявкнул Сивый.
   Еще живых милосердно добили. Подобрали стрелы, что смогли унести быстро, – остальные заберут четверо дозорных, – погрузили на ладьи утварь, которая могла пригодиться, и спешно обрубили причальные концы.
   Сивый стоял на носу головной ладьи и все поглядывал назад. Цепью вытянулись, нос в корму, ровно утиный выводок. Проснулся ветер – неистовый, холодный белопенник, побил-затрепал паруса. Случись погоня, мигом снимутся с ладей, подожгут корабли и в лес уйдут. Но в большом стане оттниров даже не заподозрили ничего худого. Ну кричат и пусть себе кричат. Каждый день орут. Сотня сменится, новые тоже станут орать. «Сапог» всем по вкусу пришелся. Что еще делать, если находиться при ладьях велено денно и нощно?
   Еще загодя сговорились, что с ладьями делать. Дальше по берегу на восток среди скал пряталась тихая заводь. Если не знать про нее, никогда не найдешь – с моря просто не видно.
   Безрод вместе со всеми бил без промаха, ровно и мерно растягивая лук. Троих упокоил. Когда все стало кончено, поискал среди павших оттнира с рыжей бородой и рваной щекой. Не нашел, облегченно выдохнул. Мало радости от такой встречи, нет возможности заглянуть в холодные, пустые глаза. Перед схваткой велел своим искать среди мертвых краснобородого полуночника со шрамом под скулой. Кто найдет, немедленно звать. Парни тоже не нашли. Оно и к лучшему, значит, жив. Может быть, доведется свидеться лицом к лицу. В укромной пристани оставили корабли и только затемно сошли на берег. А еще назад идти.
   В трюмах добра нашли видимо-невидимо, но из всего Безрод разрешил взять только по бочонку меду с ладьи, общинные котлы, прочую едальную утварь, крупы, масло. К утру добрались до стана в лесу, выжатые до последней капли. Четверо, что не пошли на ладьях и остались на страже, встретили сумрачными лицами. Безрод хотел спросить, что стряслось, только надобность в расспросах отпала сама собой. На снегу, привалясь к валуну, повесив голову на грудь, не дыша, сидел человек.
   – В лесу нашли. Уходил. Стрелами достали.
   Грача нашли под елью, далеко в стороне от святилища, куда он, раненый, добрел из последних сил. Уходил от погони, только шел не в ту сторону. Две стрелы вытащил, третью не смог, она и теперь торчала из спины. Сивый хмуро усмехнулся. Вот и пригодился мед. Только нерадостно станет от того пития. Подошел, обломил стрелу, вынул обломки.
   – Всем спать. Вечером тризну справим. Хороший боец к Ратнику уйдет.
 
   Сивый стоял с чарой в руке и молча оглядывал лесное воинство. Грач полусидел на тризных бревнах, будто руками опирался. Под одну ладонь положили нож, под другую – его любимый лук. Безрод кривился и кусал ус, боги-божечки, отчего же так неловко, ровно залез не в свою тарелку? Многих проводил в последний путь, но впервые доводится самому зажигать тризный огонь. Сотня пар глаз напряженно глядит со всех сторон. Как ни крути, а придется сказать то, чего они ждут. И захочешь – не отвертишься. Можно живым руку не подать, а с павшим-то что делить? За Тычка парень голову сложил. И за Босонога, и за Перегужа. И даже за него самого. Может быть, получится догнать свое счастье? Вот за стену выйти удалось. Чем Злобог не шутит?
   – Я, Безрод, перед людьми и богами отдаю должное храбрецу: он один выступил против всего полуночного войска, был достоин лучшей доли, и теперь отдаю его в твою дружину, Ратник. Пусть чаша Грача никогда не пустует за столом, и пусть будет у него столько еды, сколько доброй памяти оставил на белом свете!
   Сивый осушил чару и запалил огонь. Пока не занялось пламя, поднялся на бревна, вытащил нож, полоснул себя по руке и окропил кровью сапоги Грача. Метка Ратнику. Уходит не сирота ничейный, а человек, ради которого есть кому пролить кровь. Ратник по крови узнает, кто есть кто. Для него нет загадок. Жаль, нельзя отправить с Грачом белого коня, нет с ними лошадей. Сивый сошел вниз и оглядел воев. Вот и проводили первого. Для всех началась новая жизнь. Были раньше дружинные князя, и было их много. И как бы дальше ни сложилось, сколько бы их ни осталось, нынешние лазутчики навсегда останутся «дружиной Безрода», и год от года их будет становиться только меньше.

Глава 8
ПОБЕДА

   Четверо, что остались в лесу прошлой ночью, видели и слышали тот переполох, что случился, когда оттниры не нашли поутру десяти ладей, а людей – наоборот, нашли, да только мертвыми. Рассказали, как полуночные ворожцы закололи черного коня, дабы отогнать нечистую. Добытчики стали ходить да на тень свою коситься, с ужасом смотрели в сторону леса и остервенело плевались. Облазили весь берег, ткнулись носом в каждый камень, однако ничего не вызнали. Ровно не стояли тут никогда ладьи.
   – Будто корова языком слизала! – хохотал Люб.
   Безрод усмехнулся, кивнул, думая о своем, и как будто очнулся. Услышал свое имя, оглянулся и обомлел. Самый младший, Люб, стоял перед костром и держал в руках чару с медом. Не пить собирался – преподнести.
   – Прими, вождь, чару с медом. Моя очередь подошла, но я хочу тебе отдать. Прими!
   Сивый медленно встал, а Люб, довольный, улыбнулся. Во всем их воевода первый: и в сече, и в песнях, и в плясках, даже в молчании и угрюмости. Безрод принял чару и оглядел отчаянное воинство. Сегодня над Грачом кровь пролил. Та кровь нынче у Ратника, Грач принес. Наверное, спросил его предводитель всех воев: «А кто воеводой у тебя, Грач? Поглядим, поглядим. Хм… Безрод! Стало быть, принял дружину?» Принял, куда деться. Своими бойцов признал, перед богами и людьми признал.
   – За вас пью, парни. Давеча впервые за мною пошли, а сегодня… – Безрод неловко замолчал. Поздно отступать. Уже все сделано, осталось только сказать. Дружинные напряглись, даже с мест привстали. – А сегодня говорю: мои вои!
   Громогласный торжествующий рев разметал лесную тишину, Безрод испуганно заозирался. Не услышал бы полуночник тот рев. Руки дружно взметнули оружие верх, и Сивый осушил чару до капли. Засадники окружили своего воеводу, подбросили в воздух и взметнули на скрещенные мечи. Безрод встал на клинки, и ему подали полную чару. Поднял чару над головой и всю отдал богам. Да будет слово нерушимо и крепко!
 
   Полуночники окружили Сторожище со всех сторон, дабы и мышь наружу не просочилась. Большое становище растянулось по кругу, разбилось на цепочку станов поменьше. Несколько дней Безрод не давал тревожить полуночников, дабы те худо-бедно успокоились.
   – Могу себе представить, что передумали оттниры, когда увидели побоище на берегу. Ведь некому ударить, окрестность вырублена подчистую на несколько дней пути.
   А когда полуночники перестали озираться и даже изготовились ринуться на очередной приступ, Сивый подвел свое отчаянное воинство на расстояние крепкой оплеухи и ударил в незащищенное место, почитай, в самое подбрюшье. Несколько маленьких станов подожгли, а людей стрелами повысекли, будто хлеба градом. Оттниры выбегали из шатров и ловили оперенную смерть боками. Никто ничего не видел. Люди Сивого не потеряли ни одного человека. Из предутренней тени изникли, в нее же ушли.
   Полуночники перестали заходить в лес, даже недалеко от стана. Из хохотливых, громогласных находников превратились в испуганные, мрачные подобия самих себя. Половина войска теперь не спускала с леса глаз, повернувшись к Сторожищу спиной, провались оно в чертоги к Злобогу! Который день кряду на земле, возле шатров оставались трупы с перекошенными ужасом лицами. Трудно умирать с благостным выражением на лице, если смерть летит отовсюду, не предупреждая, и клюет бронебойным наконечником прямо в сердце, под лопатку, и доспех ей не помеха. И живые согласились с мертвыми: это проклятое место, Злобог недобро шутит этой зимой! Незваные гости чувствовали на себе взгляды, любопытные, злые, насмешливые, ненавидящие… всякие. Оборачивались – и никого не видели, косились друг на друга и низводили долу мрачные глаза. На третий день после расстрела, обозленные и уставшие коситься, оттниры большой дружиной с собаками вошли в лес. Огромные мохнатые полуночные псы, что-то учуяв, оборвали поводы. Их отпустили и побежали следом. До самой вечерней зари в становище ждали двух сотен, ушедших в лес.
 
   Дозорные нашептали, что оттниры потеряли терпение, в лес вошли. Безрод который раз строго наказал в единоборство не вязаться:
   – Только ваши спины должен видеть полуночник…
   Несколько самых горячих, вспыхнув, подскочили. Спины? И это говорит их воевода, кого давеча на мечах подняли, в чьи глаза заглядывали, ровно старшему брату? Уже готовы были сорваться с губ горячие слова, как Безрод взмахом руки резко осадил нетерпеливых. Мрачно ухмыльнувшись, досказал:
   – …неспешно и горделиво уходящие вдаль.
   Вои расхохотались. Не сдержали улыбок даже горячие головы. Стюжень одобрительно кивал головой:
   – Рано. Еще сойдемся лицом к лицу.
   Сначала убрали собак. Затем пришел черед людей. Стрелы летели отовсюду, но полуночники никого не видели. Оттниры ярились, поносили лесных призраков самыми грязными словами, клеймили трусостью, требовали выйти грудь в грудь, но слышали только свист каленых стрел да издевательский смех. Жалкие остатки двух сотен со всех ног бросились обратно, да вот беда – заблудились. Понесло бедолаг не в ту сторону, увлекшись погоней, охотники за чащобными привидениями потерялись. Последнему дали выметнуться прямо к стану и подстрелили на руках у соратников. Оттнир, будто раненая птица, со стрелой в спине рухнул на руки товарищей, захрипел, отмахнул последний раз в сторону леса и бессильно поник головой.
   – Не ходите, – прошептал полуночник, на чьих руках умер незадачливый ловчий. По губам прочитал, искаженным болью. – Не ходите!
   Яростный рев прокатился по всему становищу. Брюнсдюр, еле-еле отошедший от страшной раны, опирался на помощников, задумчиво глядел в лес и хмурил брови. Не очень удачный год.
   Безрод не оставлял пришельцев без внимания ни единого дня. Обо всем знал. Знал, как устраивали засаду на утро очередного приступа. Усмехнулся и перестрелял засадных, ровно куропаток. Подождал, пока схоронятся на оговоренные места, и прибил к земле стрелами. А когда с оглядкой ушли на приступ, обезлюдил еще три маленьких стана.
   Оттниры пробовали вырубить деревья вокруг стана, отодвинуть лесные пределы подальше, вглубь, но двенадцать лесорубов нашли свою погибель, не успев и разу ударить топорами. И что делать дальше, полуночники не знали, лес охватывал становище со всех сторон, кольцом. Незваные гости оказались меж двух огней: отодвинь становище подальше от леса как раз подойдешь на прицельную дальность к стенам.
   Как-то в сумерках люди Безрода подожгли несколько шатров и снимали выбегавших оттниров, будто поднятых зайцев. Еще раньше перестреляли в становище всех собак, а на открытое место и носа не казали. Лишь издевательски хохотали. А Безрод из лесной глухомани на сон грядущий каждую ночь заводил оттнирскую колыбельную. Мол, спи, малыш, засыпай, вот вырастешь – станешь большим и сильным, как отец… Полуночники спать перестали. Когда подожгут шатры после колыбельной, когда нет, вот и вскакивали на каждый шорох-треск. Брюнсдюр хмурился. Узнал и голос и песнотворца. Вырастай малыш, станешь большим и сильным, как отец… и так же погибнешь под стрелой глубоко в ночи… Неудачный год. И были бы хоть ворота, снеся которые мог на плечах своих людей ворваться в город! Так нет же! К воротам вел только мосток через реку, и тот разнесли. Даже на поединки людей спускали в люльке со стены, и забирали так же. А река перед воротами широка!
   И одним прекрасным утром оттниры взглянули друг на друга, и ровно глаза открылись. Того рядом нет, этот почил, тот слег. Без малого две тысячи воев сошли на берег с ладей, и теперь едва семь-восемь сотен посмотрели друг на друга в угаре злобы и будто отрезвели…
 
   – Откупайся, Отвада-князь. Уйду, – как-то студеным утром крикнул Брюнсдюр, встав под стенами. – Только дни даром с тобою считаем.
   – А чего же, Брюнсдюр-ангенн? Никак надоело?
   – Скучно.
   – А сколько хочешь?
   – По мерному рублю золотом со двора, по два с меча.
   – Не-э-э! Не пойдет! По мечу с рубля!
   Ангенн оттниров лишь зловеще нахмурился:
   – И когда дашь?
   – Если доживешь, через день.
   Брюнсдюр кивнул и отошел.
 
   Безрод оглядел лесное воинство и нахмурился. Через день станется рубка, да такая, что победа сравняется в цене с поражением. Но и теперь на две-три сотни полуночник перевесит. Дело поправимое, один дружный перестрел уравняет силы. Только был бы он, этот перестрел. Безрод правил меч и поглядывал по сторонам. Хотели открытую сечу, горячие головы? Получите.
   – Чего, воевода, напрягся, ровно лучная тетива? – Моряй сел поближе.
   – А кто из парней женился, ну тогда, аккурат перед самым полуночником? – неожиданно спросил Безрод и усмехнулся.
   – Кто? Да я!
   – Красивая девка?
   – Есть красивее. А по мне – лучше не надо.
   Сивый кивнул. Заведомо есть.
   – А сам чего же?
   Безрод ухмыльнулся. А ничего! Девки только глянут в душу одним глазком, в страхе убегают. Баба, она ведь жизнь дает, все за версту чует, ровно волк. У самого внутри такое… слов еще не придумали. Темно, холодно, страшно.
   – Ты это… – Моряй замялся, глаза потупил. – Ну… в общем…
   – Чего язык узлами вяжешь! Толком говори!
   – Парни болтают, как одолеем оттниров, дескать, уйдешь. Так, или брешут?
   Сивый уткнулся в меч:
   – Да.
   – Оставишь нас?
   – Надоело, – буркнул и тряхнул головой. – В глухомани осяду, на земле. Охотой проживу. Надоело воевать. Устал.
   – Парни с тобой хотят уйти.
   – Куда? – ухмыльнулся Безрод. – Вы княжья дружина. Не моя. Вожу вас, пока кругом лихо, а как станет тихо, вернетесь в дружинную избу. Не бывает в одной дружине двух воевод. Вы присягали Отваде, и водить вас – Перегужу.
   – Мир поглядеть охота.
   – По своим делам уйду. Вам же ратную заботу дальше нести.
   – А в Торжище Великое зачем снаряжался?
   – Все тебе и скажи. – Сивый ухмыльнулся. – Дело.
   – Парни тебе верят. Пойдут за тобой даже один-вдесятеро. Останься.
   – Уйду.
   – Останься.
   – Да кто я вам, княжьим воям? – буркнул Сивый. – Ни отец, ни мать, ни сват, ни брат, без роду без племени, может, темного семени, ни матери, ни отца у ничейного молодца! Не пойму, что с вами сталось? То со свету сживали, то на руках готовы носить!
   – Я скажу, что сталось, – встрял подошедший Щелк. – Ты нам былое вернул! Была большая дружина князя, была и малая княжича. Будто снова за княжичем идем, да не идем – летим. А что со свету сживали, так дураки были! Кому хочешь крикнем, что дураки. Глотку за тебя перегрызем. Не держи зла, воевода. Хочу на тот свет уйти твоим воем. Чую, недолго осталось.
   – Чует волк ягненка, – буркнул Сивый. – Нечего тризновать себя раньше урочного!
   – Простишь?
   Безрод покачал головой:
   – Простил бы, да не знаю как. Зла не держу.
   – Останься.
   – Да послушайте же меня! – рявкнул Безрод, вскидываясь на ноги. – Послушайте меня, храбрецы!
   Подтянулись остальные, окружили.
   – Перед богами присягал быть вашим воеводой, и слово мое крепко. А как в сечу уйдем, сколько нас назад вернется? Хорошо, если четверть. Гляжу на вас и не знаю, под кем тризный огонь запалю! Может быть, подо мной запалите. Кого стану водить после рубки? Двоих? Троих?
   Молчали. Правда жестока и тяжела. Сивый оглядел дружинных. Память осталась, а зло ушло. Все. Перегорело. Только горечь и грусть пеплом порхают в душе. А когда мрачные вои разошлись, к Безроду подсел Стюжень.
   – Я все думаю… значит, не помнишь ни отца, ни матери?
   Безрод кивнул. Волочек рассказывал, что его нашел дружинный Хадсе в самую длинную ночь, в самый лютый мороз. Тогда неведомо откуда на заставу налетела короткая летняя гроза, и землю били молнии. Хадсе заплутал и даже с жизнью простился, но неожиданно жизнь и нашел. Забрел в скальную пещеру и в ней наткнулся на малыша, русенького, крохотного, вот только русые волосенки уже била ранняя проседь. Рядом лежало тело женщины – видать, не успела опростаться, как отпустила душу. Не нашли потом той пещерки. Как ни искали. И как баба попала на остров – тоже не узнали.
   – Кажется, я знаю твоего батюшку, – задумчиво бросил старик, оглаживая бороду. – Знаю.
   – Кто? – пересохшим горлом проскрипел Сивый. – Кто?
   Мудрый старик ничего не ответил, только посмотрел на Безрода и отвернулся, покачав головой.
   Той же ночью истребили ладейный дозор. Теперь даже грести оттниры не смогут, как раньше. Половина скамей запустует.
   А еще Безрод видел Сёнге. Жив гойг. Дадут боги, еще свидятся лицом к лицу. Уже скоро, недолго осталось…
 
   Оттниры оказались в ловушке. Начни собираться к отходу на ладьях – перестреляют, как давешний дозор. Даже паруса поднять не дадут. Еще поглядеть, кто кого осаждает! Смешно, только горек получается тот смех. Как они оказались в лесу? Как там оказался седой боян, который перепел, переплясал и на мечах побил? Как? Брюнсдюр стянул людей в один стан. Нечего больше дробиться. Перестреляют поодиночке. И головы поднять не дадут. Только и осталось, что сойтись грудь в грудь.
 
   В урочное утро ворота Сторожища отворились. Дружинные прыгали в воду, переходили речку и стройными рядами вставали на берегу. Оттниры держались поодаль и даже подойти не смели, чтобы перебить боянов по одному. Подойди они ближе, тут же попали бы под стрелы. А бояны сиганули бы в реку, лови их потом у водопада, подставляй бока ночному ужасу. Стало бы лесных призраков только больше. Полуночники отошли от леса, насколько сделалось возможно, и ждали Окружили становище скамьями, снятыми с ладей, и щитами – и с бессильной злобой глядели, как собирается на берегу Озорницы боянское воинство. Ох, жарко станет!
   Только быстро смешавшись с горожанами, оттниры могли избежать убийственных стрел, и едва все бояны встали на берегу, полуночники стремительно покатились на противника грохочущей, лязгающей лавиной. Их находили стрелы лесных призраков, дружинных на стене, оттниры спотыкались и десятками катились под ноги бегущим сзади, но остановиться уже не могли. Две дружины, летящие друг навстречу другу, сшиблись. Люди Безрода бессильно опустили луки и закусили губы.
   Брюнсдюр оставил три сотни в запасе. Как много лесных призраков, он не знал. Не знал и того, когда те ударят. Кто кого пересидит, кто кого перетерпит. Больше людей не было ни у полуночников, ни у боянов. И те и другие это знали. Все на виду.
   Сивый приказал стоять на месте, пусть хоть руки-ноги иззудятся. Если невмоготу – кусай губы, но стой. Хочешь рубиться – руби лес, но на поле ни шагу. Сам стоял за дубом и, прищурившись, мерил глазами три засадные сотни оттниров. Они встали поодаль, ровно скалы, такие же неподвижные и мрачные.
   Отвала рубился в голове дружины, отбросив щит, ухватив меч двумя руками. Оттнир в бою не подарок. Любому племени в гордость. Боян такой же, силен, зол, свиреп. Две дружины вгрызлись одна в другую, ровно волки у туши в голодный год. Кусались железными зубами, перемогали силу силой. Отрывистое дыхание сотен сорванных глоток с каждым ударом взлетало в небо, чисто порыв горячего ветра. Изголодавшись по настоящей сече, мучимые злой памятью. Коряга и остальные млечи рубили врага остервенело. Корягу окружило несколько оттниров. Тех, что впереди стояли, сам срубил, остальных млечи смяли. Перегуж рубился холодно и расчетливо. Набежавшего полуночника полоснул по ногам, а едва тот с ударом взмыл в воздух, пропустил мимо себя и по самую рукоять вогнал в шею нож.